Книга: Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945




Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945

Вильгельм Хёттль

Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938–1945

Предисловие

Эта книга представляет собой своеобразное изложение истории создания нацистской службы безопасности[1] и превращения ее из партийного органа и секретной полиции в могущественное Главное управление имперской безопасности; это подробнейший рассказ о поддержке ею военных усилий Гитлера и поглощении давнего конкурента – военной разведки, абвера[2].

Автор, Вильгельм Хёттль, австриец по национальности, попал в немецкую секретную службу в 1938 году, а в последнее время работал в управлении зарубежной разведки. С началом войны находился в отделе СД Вены в качестве советника по юго-восточным европейским проблемам. Хёттль был в курсе всех секретных действий немцев, направленных против Чехословакии, Югославии, Румынии и Венгрии. В 1943 году он был переведен в Берлин, в Главное управление имперской безопасности, и стал заниматься внешней разведкой, получив задание по организации разведывательной деятельности на территории слабеющего союзника Германии – фашистской Италии.

Вследствие этого Вильгельм Хёттль может поведать много интересного из истории немецкой подрывной деятельности в ряде европейских стран.

По характеру своей службы он имел тесные контакты с правительством Хорти в Венгрии, с Чиано и итальянским фашистским режимом, а также агентами, задействованными в различных государствах, в числе которых были Великобритания и Соединенные Штаты, в период с 1938-го по 1945 год.

Чрезвычайно интересной частью его повествования является раздел, в котором он раскрывает последние интриги немцев в Швейцарии в самом начале 1945 года, когда они пытались убедить группу американской секретной службы во главе с Алленом Даллесом[3] в реальной опасности длительного сопротивления немецких войск в так называемом альпийском редуте в горах Баварии и Австрии. По мнению Хёттля, миф этот использовался для того, чтобы выторговать более выгодные условия оккупации Германии западными союзниками. Историки, создающие последнюю главу хроники Второй мировой войны, не могут ничего противопоставить этому утверждению, исходившему от Кальтенбруннера[4] и Шелленберга[5] и отражавшему политику фюрера в конце войны.

Книга впервые была опубликована в Австрии под названием «Тайный фронт», причем автор скрылся под псевдонимом Вальтер Хаген. В данном издании он выступает под собственным именем.

Переводчик книги «Секретный фронт» на английский язык – полковник Р. Стивене, бывший сотрудник британской секретной службы. Он был взят в заложники молодчиками Шелленберга в ноябре 1939 года в голландском местечке Венло и до 1945 года находился на положении интернированного в Германии, где успешно пополнил свои обширные знания о германской секретной службе. Его оценка событий, описываемых Хёттлем, будет небезынтересна читателю.

«Когда я закончил перевод книги «Секретный фронт», – написал он, – то находился под сильным впечатлением. Во-первых, автор изложил в ней свои личные переживания и наблюдения. Во-вторых, книга написана смело и критически, с привлечением неопровержимых доказательств. И в-третьих, факты, лично ему известные, он представил честно и объективно – без былых пристрастий и предубеждений, от чего книга только выиграла…

Для меня, в частности, было интересно познакомиться с характеристиками, данными им целому ряду нацистских лидеров, – таким, как Гиммлер, Гейдрих, Шелленберг, Мюллер и другие. Ведь с ними мне пришлось довольно тесно контактировать в гестапо в течение всех пяти с половиной лет моего пребывания в плену. Естественно, автор был хорошо и лично с ними знаком – лучше, чем я. Точность и объективность их описаний позволяют надеяться, что эпизоды, приводимые им в ходе повествования, изложены также правдиво и вполне заслуживают доверия. Сам же я знаком с ними мало».

В ходе подготовки книги к изданию я провел несколько дней с Вильгельмом Хёттлем в Австрии, проверив заодно имевшиеся в его распоряжении материалы по немецкой секретной службе, которыми он дополнил английское издание. Следует отметить, что его описания не претендуют на полноту, но предоставляют читателю возможность довольно обстоятельно ознакомиться с характером деятельности организаций, служивших тоталитарному режиму и оказавших в целом ряде случаев воздействие на ход истории путем изготовления и использования фальсифицированных документов, оговора и клеветы на лиц, выступавших против диктаторских режимов и войны, организации заговоров и интриг для сокрытия или предупреждения реальных событий.

Далее Хёттль показывает механизм работы секретной службы на территории самой Германии, в Центральной, Юго-Восточной и Южной Европе. Я уговорил его отказаться от безличного стиля историка и изложить определенные исторические эпизоды с личных позиций их участника.

Тем не менее, офицер секретной службы в силу сложившейся привычки не полностью вскрывает отдельные факты и источники, доводя их до общественности. Однако мне лично Хёттль в подобных случаях давал исчерпывающие ответы. Вместе с тем он не хотел представить свою версию событий в стиле шпионского рассказа Л. Мойзиша «Цицерон»[6]. В связи с этим следует отметить и тот момент, что Хёттль не раскрывает свои собственные формы и методы работы, применявшиеся им в борьбе против союзников, хотя в частных разговорах он достаточно открыт.

Во время наших бесед он рассказал мне забавный случай, связанный с его шпионской деятельностью в Будапеште, который я привожу. Речь шла о том, как он ухитрился получить из американской дипломатической миссии конфиденциальные документы. Для этого он воспользовался услугами некой венгерской фирмы, изготовлявшей машины для резки и измельчения бумаги, получивших название «волк». По его заказу была изготовлена и доставлена американцам специальная машина, которая через определенные интервалы времени не измельчала документы, а убирала их в мешок специальным механизмом. Таким образом к нему попал целый ряд документов Госдепартамента. История эта продолжалась, правда, не очень долго, так как американские дипломаты почувствовали неладное.

Хёттля, загорелого флегматичного австрийца в возрасте тридцати семи лет, я нашел в Бад-Аусзее, где он жил среди озер и гор в самом сердце того самого мистического редута, о котором шли самые различные толки в начале 1945 года.

Место это находится неподалеку от связанных с глубокими суевериями мрачных Мертвых гор с ландшафтом, близким к лунному, где Кальтенбруннер и другие военные преступники скрывались в тот момент, когда Третий рейх рухнул и рассыпался в прах. И хотя наш разговор шел о немецкой секретной службе, ликвидированной союзниками, было ясно, что остатки ее разлетелись подобно капелькам ртути во всех направлениях – на Запад и Восток, оставив свои следы в лице Хёттля и ему подобных, легко отзывающихся на толчки, идущие с Запада или Востока.

Жизнь его не стала еще слишком спокойной. Время от времени ему встречаются бывшие коллеги, находящиеся теперь на русской службе. Совсем недавно он был подвергнут допросу американцами, интересовавшимися его связями с советской зоной оккупации, и он посчитал, что и русские не преминут сделать то же самое при первой возможности. В своей горной цитадели Хёттль жил спокойно, тихо и осторожно, пока в мае 1953 года в журнале «Шпигель» не была опубликована статья, затронувшая его, в которой было допущено много неточностей и искажений и которая побудила его выступить с уточнениями.

Своей поездкой к нему я остался доволен, убедившись в его объективности. И хотя его повествование не всегда документировано, это объясняется тем, что многие документы рейха были уничтожены во время последней оргии, связанной с мистическим уходом Гитлера; к тому же союзники конфисковывали все, что оставалось. Для историков осталось слишком мало материалов… Тем самым нацистским пропагандистам и торговцам мифами было предоставлено широкое поле деятельности для реконструкции истории и написания ее такой, какой им бы хотелось ее видеть. Поэтому в качестве «доказательств» стали использоваться воспоминания. На сегодняшний день написано довольно много различных мемуаров именно этого толка, к числу которых, к счастью, книга Хёттля не принадлежит.

Не вдаваясь в его этические мотивы, можно сказать, что при написании своей книги он не преследовал иных целей, кроме показа истории секретной службы и ее дел такими, какими он их лично видел. Если в его повествовании и имеются какие-то пробелы, то они могут быть легко восполнены другими авторами. А то, что у него прослеживается страноведческий уклон, вполне объяснимо. В недооценке скрытой оппозиции Гитлеру в Германии он также не одинок. Глядя на происходившее глазами Хёттля, мы видим довольно четкую картину бедственного состояния в конце войны тех стран, которые невежественно назывались «гитлеровскими шакалами» и позже стали сателлитами России.

В управление Шелленберга Хёттль попал, потому что, еще не будучи сотрудником секретной службы, успешно занимался изучением особенностей различных народов, населявших бывшую империю Габсбургов, и политических течений в ней. Что же касается его как человека, каковым он предстает со страниц собственной книги, то его можно посчитать за интеллигентного хамелеона, робко выглядывающего из щели серого альпийского редута. Он не старается улучшить свой автопортрет какими-либо посылками демократического плана. Хёттль прежде всего – реалист, и, вне всякого сомнения, мы еще услышим об этом авторе.

Ян Кольвин

Часть первая

ЛЮДИ, КОТОРЫХ Я ЗНАЛ

Глава 1

СТРУКТУРА СЕКРЕТНОЙ СЛУЖБЫ

Я не собираюсь оправдываться по поводу моего прихода в немецкую разведку. Произошло это в 1938 году после вторжения немецких войск в Австрию, а организация называлась тогда «службой безопасности». Каждое государство всегда подчеркивает, что его секретная служба предназначена для обеспечения безопасности страны, хотя, естественно, в ее деятельность входят шпионаж и довольно часто – саботаж. Поскольку и наши задачи носили такой же характер, я буду далее называть свое управление «немецкой секретной службой».

Первостепенно задачей этой службы после падения Австрии являлся разгром Малой Антанты[7], чтобы не дать союзникам возможности отдышаться.

Сам я в то время был студентом, изучавшим историю и не имевшим никакого представления о своем будущем. В службу я был привлечен, так как в Венском университете специализировался как раз по региону Юго-Восточной Европы. Немецкая секретная служба была заинтересована в установлении связей с историческим факультетом университета в целях создания специальной школы, где готовили специалистов по подрывной деятельности в европейских странах. Прусский офицер разведки, некий Полте, привлекший меня к работе в службе, особенно интересовался менталитетом различных национальных групп, входивших в свое время в состав Габсбургской империи, и трениями между ними и государством.

Я был послан в Берлин, где проживал в крохотной комнатке на одной из небольших улиц в районе Кёпеника, где началась моя специальная подготовка. Наша штаб-квартира в период войны находилась на Беркаэрштрассе в Шмаргендорфе – пригороде Западного Берлина. Пятьсот сотрудников работали непрерывно в три смены без выходных. Подразделения размещались в современных зданиях, выстроенных из красного кирпича и неплохо оборудованных. В основном здании когда-то размещался дом престарелых с множеством небольших квадратных комнат. Здание было реквизировано с началом войны, и в нем обосновался зарубежный отдел СД, занимавшийся исключительно операциями за границей и обработкой материалов, поступавших оттуда. До войны это был совсем небольшой отдел, размещавшийся на Вильгельмштрассе под покровительством министерства иностранных дел.

Моим шефом в первые годы войны был генерал СС Йост[8]. Наши помещения строго охранялись подразделением войск СС. Каждый сотрудник имел специальный пропуск. Пропускная система была введена и для технических подразделений, размещавшихся также в Западном Берлине – в районе Ванзее. Там изготовлялись фальшивые документы и паспорта, находилась лаборатория криминалистики и секретная радиостанция, где осуществлялась подготовка радистов, а впоследствии велась «радиоигра». Эти подразделения относились непосредственно к службе безопасности и не имели никакого отношения к военной разведке.

После начала войны присвоение очередных званий и продвижение по службе шло довольно быстро, так что в 1943 году я был уже майором, а в 1944 году – подполковником[9], начальником отдела VI управления Главного управления имперской безопасности по разведке и контрразведке в Центральной и Юго-Восточной Европе.

Моя штаб-квартира в то время находилась в Будапеште – в старинном районе города, в небольшом дворце, построенном в XVII веке в период турецких войн и принадлежавшем ранее графу Батиани. В моем подчинении было шесть человек, а в задачу входило поддержание связи с венгерской секретной службой и немецкой колонией. Жил я там же.

Денежное довольствие мне перечислялось на счет в венском кредитном банке. Поскольку я находился за рубежом, начисления шли в долларах – 700 долларов в месяц в качестве оклада и 500 долларов на транспортные расходы. Фонд оплаты агентуры в рейхсмарках был неограничен, долларов же и швейцарских франков в нем было совсем мало. Вначале деятельность моя носила в основном политический характер, но в ходе войны была переключена на военные аспекты. За последние полтора года войны мною было направлено за линию фронта довольно большое число агентов. Агенты и информаторы, действовавшие за линией фронта, получали в среднем (в пересчете на доллары) по 5 тысяч. Группа немцев же, проживавшая в Аргентине и шпионившая против Соединенных Штатов, получала максимальную сумму в 50 тысяч долларов. Назвать имена этих людей я не могу, так как они еще живы и проживают там же.

Думаю, что из сказанного читатель поймет направленность и характер моей работы. Однако целью этой книги не является раскрытие технических методов и приемов немецкой секретной службы. Вместо этого я намерен показать, как некоторые виды этой деятельности оказывали воздействие на ход истории.

Полагаю, что и британская секретная служба являлась инструментом государственной политики и осуществляла подобную же деятельность. Тем не менее, могу сказать, что в целом ряде случаев, касающихся сфабрикованных инцидентов и стремительно развивавшихся интриг, немецкая разведка оказывалась более компетентной.

Однако прежде чем перейти к подробному раскрытию некоторых аспектов, я остановлюсь на характеристике людей, с которыми мне приходилось работать.

Хотя это может прозвучать странно, но все годы нам приходилось работать в условиях соперничества со своими же собственными подразделениями и организациями. Дело в том, что служба безопасности – СД выросла и всецело зависела от СС[10], секретной полиции – гестапо[11] и нацистской партии. Вследствие этого она являлась исполнительным органом в осуществлении политики Гитлера, хотя и пыталась получить некоторые полномочия на проведение более реального курса.

Основным нашим соперником была военная разведка вермахта, абвер, – организация, созданная гораздо раньше нашей, более дряхлая и подходившая с устаревшими мерками к проблемам войны. Она получала всемерную поддержку Генерального штаба и подчинялась Верховному командованию вермахта. Абвер обладал большой степенью самостоятельности, поэтому нашей секретной службе было непросто ограничивать его влияние, а впоследствии и поглотить, поскольку объединить наши усилия не удалось.

Хочу привести организационную структуру секретной службы и военной разведки, так как это поможет читателю в дальнейшем лучше разобраться в историях, о которых я ниже поведу рассказ.

В Германии были по сути дела две разведывательные организации – военная разведка (абвер) и внешняя разведка службы безопасности. Абвером до 1944 года командовал адмирал Вильгельм Канарис[12], внешнюю же разведку в 1944 году возглавил генерал-майор СС Вальтер Шелленберг, в подчинение которого вошли подразделения расформированного к тому времени абвера, осуществлявшие разведку за рубежом.

Руководство зарубежной военной деятельностью осуществлялось иностранным отделом, затем управлением Верховного командования вермахта, во главе которого, как мы уже упоминали, стоял адмирал Канарис. У него было два заместителя – адмирал Бюркнер и генерал-лейтенант Пикенброкк.

Пикенброкк занимался непосредственно вопросами разведки, Бюркнер же ведал административными вопросами, поддерживал связь с министерством иностранных дел и отделом военного атташата Генерального штаба армии.



В абвере имелись центральный аппарат и аппарат разведки, подчинявшиеся заместителям Канариса. Центральный аппарат ведал вопросами организации, финансов и права, не касаясь разведывательных аспектов.

В распоряжении шефа абвера находилось, кроме того, специальное подразделение, имевшее номер 800, преобразованное затем в так называемую Бранденбургскую дивизию.

Аппарат разведки организационно состоял из трех отделов: 1-го отдела, занимавшегося сбором и обработкой разведывательной информации; 2-го отдела, ведавшего вопросами ведения психологической войны, подрывной деятельности и саботажа, и 3-го отдела, отвечавшего за контрразведку и вопросы безопасности.

Каждая группа армий имела собственный разведывательный отдел с подобными же секторами. В армиях и дивизиях были предусмотрены так называемые разведывательно-информационные центры. После реорганизации 1944 года они были переименованы в войсковые разведывательные подразделения.

В военных округах также имелись подразделения разведки и безопасности (контрразведки), перед которыми стояли те же задачи, что и перед фронтовыми разведподразделениями. Структурно они подразделялись на три направления, подобно берлинскому управлению. Подобные же органы были созданы в нейтральных и дружественных странах, где они получили статус военных организаций. Их оперативная деятельность не ограничивалась только страной пребывания, а распространялась на сопредельные, а также вражеские страны.

Еще одним источником поступления информации являлись военные и иные атташе, подчинявшиеся, однако, не управлению военной разведки, а отделам военных атташе в главных штабах сухопутных войск, военно-морских и военно-воздушных сил.

Политическая (внешняя) разведка вначале являлась 3-м отделом службы безопасности и была впоследствии реорганизована в VI управление Главного управления имперской безопасности (ГУИБ). Возглавлял его генерал-майор СС Шелленберг. Здесь имелись отделы, занимавшиеся вопросами организации и ведения зарубежной и промышленной разведки, саботажа и другими аспектами (см. схему).

ОРГАНИЗАЦИЯ ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ – АБВЕРА

Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945

Первоначально VI управление имело так называемых «наблюдателей» в различных сферах разведывательной деятельности с задачами, подобными задачам военной разведки (абвера), но гораздо меньшими по объемам. В нейтральных и дружественных странах разведывательная работа осуществлялась под руководством «главных представителей VI управления».

В целом ряде дипломатических миссий Германии в дружественных странах имелись полицейские атташе, которые, однако, непосредственной разведывательной деятельностью занимались совсем мало, ограничиваясь чисто полицейскими вопросами.

ОРГАНИЗАЦИЯ VI УПРАВЛЕНИЯ ГУИБа

Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945

Функции VI управления ГУИБа резко отличались от функций других его управлений и не имели ничего общего с полицией и гестапо, на чем настаивал Шелленберг. Эта его позиция была еще более усилена, когда VI управление поглотило военную разведку (абвер) и включило в свой состав большое число бывших абверовских офицеров.

Министерство иностранных дел располагало собственным разведывательным аппаратом, используя все без исключения посольства и немецкие дипломатические представительства за рубежом.

Кроме того, имелись и различные «специальные организации» типа исследовательского центра военно-воздушных сил, оснащенные секретными телефонами и оборудованием для беспроволочной связи.

На приводимых схемах представлена структура военной разведки, абвера, до 1944 года и VI управления Шелленберга после поглощения им военной разведки.

Глава 2

РАЙНХАРД ГЕЙДРИХ

СУДЬБА ГЕЙДРИХА

Любое упоминание немецкой секретной службы, так или иначе, связано с именем Гейдриха[13]. Тем не менее создание этой службы не являлось делом только его рук: на организационную сторону и формирование характера ее деятельности оказали свое влияние многие люди. Взять хотя бы адмирала Канариса, до 1944 года возглавлявшего вполне самостоятельную военную разведку вермахта[14] и имевшего двух заместителей – адмирала Бюркнера и генерал-лейтенанта Пикенброкка. Среди других следует назвать небезызвестного Гиммлера, высшего шефа СС, и генерал-майора СС Вальтера Шелленберга, начальника политической секретной службы (внешней разведки), поглотившей в 1944 году ведомство Канариса. Самую же значительную роль играл, вне всякого сомнения, Райнхард Гейдрих, человек, которого нельзя забыть, если он хоть раз встретился на вашем пути.

Кто же был этот Гейдрих? Когда летом 1931 года еще молодым человеком в возрасте двадцати семи лет он вступил в СС, все, что было о нем известно, так это то, что он был оберлейтенантом флота, выброшенным, как говорится, за борт «реакционным» немецким адмиралитетом за его симпатии к национал-социалистам. Так, во всяком случае, интерпретировал свою историю сам Гейдрих, близко к реальности, но не совсем точно.

В действительности причиной его увольнения со службы были обстоятельства, далекие от политики. В Киле, где он тогда находился, Гейдрих познакомился с дочерью местного архитектора, и они сблизились, что, впрочем, было вполне естественно. Молодой лейтенант, репутация которого не отличалась безупречностью, имел ряд связей с женщинами и девицами весьма фривольного характера. Несмотря на это, архитектор был готов отдать за него замуж свою дочь и обратился к будущему зятю с вопросом о деталях свадьбы. Лейтенант же цинично отказался от женитьбы. Ничто, как заявил Гейдрих, не заставит его жениться на девушке, которую мало интересуют его служба и успехи: особа такого рода не достойна быть женой офицера!

Когда обращение к старшим по званию офицерам ничего не дало, а Гейдрих продолжал отказываться от женитьбы на своей жертве, возмущенный отец письменно обратился к командующему флотом адмиралу Рёдеру[15] с изложением обстоятельств дела. Будучи строгим и суровым командиром, тот уволил Гейдриха со службы.

Подробности этой истории были мало кому известны, а Гейдрих постарался, чтобы она не получила распространения. Об истории же, в подлинности которой я нисколько не сомневаюсь, я услышал от его коллеги по секретной службе, генерала СС Германа Беренса[16]. На какой-то вечеринке в 1940 году некий подвыпивший морячок рассказал о сути дела собравшимся. Когда слух об этом дошел до Гейдриха, незадачливый рассказчик оказался в концентрационном лагере по обвинению в клевете и злословии с указанием, чтобы он оттуда не вышел.

Как «офицер, уволенный с флота за свои национал-социалистские убеждения», Гейдрих был встречен с распростертыми объятиями в гамбургской СС. В то время СС была еще незаметной организацией, в которую входили по большей части задиристые малообразованные парни, так что новый рекрут с высоким интеллектом скоро выдвинулся и привлек к себе внимание руководства. Рейхсфюрер СС Гиммлер посчитал, что молодой человек способен на крупные дела.

Гейдрих был весьма амбициозным человеком, прекрасно представлявшим себе свое будущее. Совсем не случайно и не по рекомендации или подсказке кого-то другого он стал заниматься вопросами секретной службы и секретной полиции. По своей собственной инициативе он представил Гиммлеру объемную докладную записку, в которой изложил необходимость создания этих институтов. Гиммлер сразу же согласился с его предложением и наделил Гейдриха полномочиями по созданию службы безопасности в составе СС, заверив, что после прихода национал-социалистов к власти ему будет поручена организация секретной полиции с проведением, скорее всего, реформы существующей полицейской службы.

Несмотря на это, имя Гейдриха, даже в партийных кругах, было мало кому известно. Правда, заместителем фюрера была подготовлена инструкция, в соответствии с которой служба безопасности СС во главе с Гейдрихом будет впоследствии признана в качестве единственной разведывательной службы партии и что все остальные информационные подразделения партии и CA[17] прекратят свое существование. Но кто такой был Гейдрих, никто толком не знал. Но и это входило в часть плана Гейдриха: оставаться до поры до времени в тени, изображая из себя рядового, преданного партии члена и верного подчиненного своего шефа Гиммлера.

В марте 1933 года Гиммлер был утвержден полицейским президентом Мюнхена. Он немедленно назначил Гейдриха начальником политической секции своего управления, и тот в течение всего нескольких месяцев создал эффективный контрольный инструмент – баварскую политическую полицию.

Гейдрих никогда не был идеалистом и приверженцем какой-либо идеологии, отличаясь чрезвычайным цинизмом, принимавшимся иногда за либеральность мышления. При подборе сотрудников он обращал основное внимание на их готовность к подчинению и абсолютное послушание, мало интересуясь даже их отношением к политическому курсу национал-социалистской партии. Многие из близких к нему людей не были нацистами, но отличались отличной дисциплиной, усердием и исполнительностью.

Генрих Мюллер[18], ставший впоследствии шефом гестапо, был, например, ярым противником национал-социализма вплоть до 1933 года. Он, однако, быстро продвигался по служебной лестнице у Гейдриха, несмотря на партийное требование учета прошлой деятельности того или другого человека. Только перед войной Гиммлеру удалось с трудом уговорить партийную канцелярию принять шефа гестапо в члены НСДАП[19].

И это не было исключением. В качестве другого примера можно назвать Вернера Беста[20], заместителя Гейдриха по службе безопасности, направленного им в Берлин в качестве своего представителя с задачей вхождения в прусскую полицию. Но этот был энтузиастом и идеалистом.

Первостепенной своей задачей в то время Гейдрих считал нейтрализацию и подчинение себе политической полиции Пруссии, самой крупной в государстве. Герман Геринг, являвшийся премьер-министром Пруссии, был одновременно начальником прусской политической полиции, делами которой фактически заправлял Рудольф Дильс[21], проявивший себя как первоклассный организатор и администратор уже в период правления прусского рейхскомиссара Франца фон Папена[22].

Дильс, высокого роста, худощавый, темноволосый, с чертами лица монголоидного типа, был самым настоящим интриганом. На первых порах Гейдрих вступил в конфликт с ним, встретив достойного противника. Отчасти благодаря своему административному таланту, отчасти – принадлежности к влиятельному студенческому братству Дильс, будучи в возрасте около тридцати двух лет, занимал довольно прочные позиции по службе и в обществе еще до прихода нацистов к власти. Сам он нацистом не был и поддерживал националистическую партию, а также организацию правого толка – солдатский союз «Стальной шлем». В борьбе против прусского социал-демократического правительства и, в частности, против Карла Северинга, министра внутренних дел, Дильс был рьяным сторонником фон Папена. Когда же понял, что ничто уже не остановит поступательного движения национал-социалистов, то своевременно перешел в их лагерь. Ему удалось установить контакты с руководством НСДАП, а когда Геринг был назначен премьер-министром Пруссии, то предоставил в его распоряжение не только свои знания и способности, но и секретную информацию, которой располагал. В 1932 году в его руки попали секретные досье, которые велись в прусской полиции на всех политических лидеров, как он потом мне рассказывал, причем особое внимание было уделено национал-социалистскому руководству и всем более или менее заметным лицам, которые когда-либо проживали в Берлине. От острого взора полиции не ускользнули и малейшие поступки этих личностей, в особенности интимного характера. Геринг сразу же понял ценность материалов Дильса, которые мог использовать в своих политических целях. Таким образом, Дильс попал в ближайшее окружение Геринга. Быстрый взлет Геринга к высотам Третьего рейха, видимо, не в последнюю очередь был связан с материалами Дильса, из которых ему стали известны многие тайны партийной верхушки.

Благополучно пережив смену правительств, Дильс продолжал укреплять свои позиции в Берлине, чем в это же время занимался Гейдрих в Мюнхене. Такое положение дел не могло длиться долго: два человека одного и того же характера, с одинаковыми амбициями, стремившиеся к одной и той же цели, мирно сотрудничать не могли. Дильс вступил в ожесточенную борьбу. Несколько раз Гейдрих решал, что одержал верх, как тут же убеждался в нанесении успешного контрудара Дильсом, сумевшим убедить Геринга в весомости своих аргументов. Наконец, в апреле 1934 года Дильс был вынужден уступить. Геринг разрешил уговорить себя по поводу целесообразности передачи прусской секретной полиции в подчинение Гейдриху, являвшемуся уже заместителем Гиммлера. Дильс ушел со своего поста и был направлен в Кёльн в качестве тамошнего главы администрации. К слову говоря, Геринг долго колебался и принял такое решение в самый последний момент. Дильс намеревался было продолжить свою прежнюю деятельность, но Геринг позвонил ему и объявил о своем решении.

На этом, однако, отношения между Герингом и Дильсом не прекратились. Геринг очень редко отходил от людей, которые когда-то были, образно говоря, под его крылом. К таковым он испытывал комплекс лояльности и преданности, продолжая считать себя их покровителем, даже если и не был в состоянии на данный момент оказать им реальную защиту. Дильс с тех пор так и оставался региональным администратором в Кёльне, а затем в Ганновере, но Геринг старался оказать ему покровительство при первой же возможности. Дильс женился позже на кузине Геринга, вдове офицера полиции, брата Геринга.

Войдя в семейный круг Герингов, Дильс рассчитывал вновь вернуться к активной политической жизни, но обстоятельства сложились не совсем так, как он полагал. Уже в начале 1943 года Дильс понял, что Германия проиграет войну, и попытался убедить своего шурина сделать соответствующие политические выводы. Но это ему не удалось, как и целому ряду других влиятельных лиц, пытавшихся вырвать Геринга из летаргического сна. И все же родственные отношения с рейхсмаршалом оказали ему неоценимую помощь. Это обстоятельство спасло ему жизнь, когда он после событий 20 июля 1944 года[23]был арестован. Казнь его казалась неминуемой, хотя он, по сути дела, всего-навсего заигрывал с заговорщиками. Числился он и в списках Гейдриха – среди лиц, подлежавших ликвидации (но Гейдрих сам был ликвидирован прежде).

Находясь в заключении в подвалах штаб-квартиры гестапо по Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине, Дильс сообщил Герингу через своего адвоката, что не будет возражать против бракоразводного процесса. Геринг же в ответ передал ему записку, в которой обещал, что будет добиваться его освобождения. Обе стороны сдержали свое слово, и жизнь Дильса, бывшего наиболее талантливым и опасным противником Гейдриха, была сохранена.

Заслуживает упоминания еще один соперник Гейдриха – Ханс Бернд Гизевиус, хотя он и был, пожалуй, послабее Дильса. Гизевиус служил под руководством Дильса в прусской секретной полиции. Это был импозантный человек и блестящий острослов. Но Дильс посчитал его докучливым с его амбициями и интриганством и перевел на незначительную должность. Гизевиусу же удалось перейти на работу в секцию полиции министерства внутренних дел. В лице тогдашнего министра внутренних дел, национал-социалиста Фрика[24], бесцветного, типичного государственного служащего, он нашел идеальную фигуру для осуществления собственных замыслов, используя его как пешку в политической игре, которую вел.

Идеи Гизевиуса представляли определенную опасность для Гейдриха, так как он намеревался поставить все провинциальные полицейские службы, которые еще не были прибраны к рукам Гейдрихом, под централизованный контроль полицейской секции министерства внутренних дел. Свою подпольную борьбу против Гейдриха он вел в течение довольно продолжительного времени, а в 1936 году ему даже удалось добиться в Вюртемберге создания объединения полицейских служб немецких земель (кроме Пруссии), имевшей корпоративную антигейдриховскую направленность.

Однако эти действия не могли помешать Гейдриху все же стать шефом национальной службы безопасности. По всей видимости, это поражение побудило Гизевиуса, ориентировавшегося до того на «Стальной шлем», перейти сначала в лагерь оппонентов национал-социализма, а позднее, когда он перешел на службу в военную разведку под начало генерал-майора Остера[25], и в ряды антигитлеровских заговорщиков. Но и в этих кругах он не стал влиятельной фигурой. Публикация двух его книг, предназначенных для раскрытия секретов успехов национал-социалистского движения, а также выступления в качестве одного из основных представителей обвинения на заседаниях Нюрнбергского международного трибунала стали поводом для придания ему в глазах общественного мнения той важной роли, которую он на самом деле никогда не играл.



Между тем на пути подъема к вершинам власти Гейдриха подстерегала новая опасность. Сразу же после того, как он был назначен шефом службы безопасности, поползли слухи, что он якобы по своим анкетным данным не соответствует требованиям Третьего рейха. Инициатором этих слухов был некий пекарь из Галле-на-Заале, родины Гейдриха. Он, в частности, заявил, что бабушка Гейдриха Сара, которую он знал лично и которая умерла в Лейпциге, была еврейкой-полукровкой и что отец Гейдриха, преподаватель музыки, тоже был наполовину евреем. Гейдрих подал на пекаря в суд и выиграл процесс, который в соответствии с указаниями, данными прессе, не вызвал никаких комментариев в обществе. «Клеветник» не смог представить в суд документальных подтверждений сказанного им. Когда же по его просьбе были затребованы из Галле свидетельства о браке родителей и о рождении Гейдриха, то по непонятным причинам соответствующие записи за март 1904 года (год рождения Гейдриха) обнаружены не были!

В 1935-м и 1937 годах Гейдриху снова пришлось выступать против двух лиц, утверждавших его еврейское происхождение, но в обоих случаях дело дальше суда не заходило. К тому же первый обвинитель отказался от своего заявления в письменной форме, а второй исчез, пропал в концентрационном лагере.

А то, что предпринял Гейдрих, было очень просто. Он приказал одному из своих прихвостней, эсэсовскому унтер-офицеру, которого хорошо знал еще со времен Гамбурга, проникнуть в отдел записи актов гражданского состояния и выкрасть все документы, касавшиеся его родителей, а затем уничтожить. Гейдрих было забыл о памятнике на могиле бабушки в Лейпциге, а когда вспомнил, то послал на кладбище того же громилу, который, вывезя камень с надписью «Сара Гейдрих» на грузовике, бросил его в ближайшую реку. «Узнав» о происшествии, Гейдрих заменил его другим камнем с лаконичной надписью «С. Гейдрих». Счет за установку памятника был обнаружен в бывшем кабинете Гейдриха в 1945 году.

Удалось ли Гейдриху устранить все, что могло его скомпрометировать? По имеющимся сведениям, нет. В Майссене, где его бабушка и отец жили долгое время, осталось достаточно доказательств еврейского происхождения шефа немецкой полиции безопасности. Сведения эти попали в руки его основного соперника адмирала Канариса. О том, как они были использованы, будет рассказано ниже.

Шанс отличиться представился Гейдриху 30 июня 1934 года, в так называемую «ночь длинных ножей». Тогда впервые выяснилось, сколь необходим он был Гитлеру, и служба, сослуженная им, не была забыта. С присущей ему проницательностью и интеллектом он правильно оценил момент, когда трения между CA и начальником штаба CA Рёмом[26], с одной стороны, и Адольфом Гитлером, с другой, достигли критической отметки. Более отчетливей, чем Гиммлер, Гейдрих понял, что Гитлеру необходимо, несмотря ни на что, оградить себя от опасности «второй революции», над которой у него не будет контроля и которая, скорее всего, лишит его власти диктатора. Ожидать, пока Рём начнет эту революцию, было слишком опасно. Гитлер, как считал Гейдрих, должен был избежать такого развития событий.

Сразу же после 30 июня Верховный суд вынес свое решение по поводу произошедшего, но я не буду его комментировать. Считаю все же необходимым привести несколько неоспоримых фактов. 30 июня 1934 года не было еще никаких признаков подготовки Рёмом революции и путча CA. То, что «вторая революция» могла произойти, более чем вероятно, но в тот момент не было еще ни планов, ни какой-либо подготовки к ней. И все же имелись два обстоятельства, не вызывавшие никаких сомнений. Первое – это то, что Рём намеревался создать новые национал-социалистские вооруженные силы. Против этой идеи выступал прусско-германский рейхсвер[27]. И второе – то, что Гитлер относился к намерениям Рема неодобрительно.

Этого, однако, было недостаточно, чтобы доказать необходимость и оправдать нанесение парализующего удара по CA. Тогда Гейдрих сфабриковал отсутствующие доказательства и представил их руководству. Только небольшая часть и к тому же не слишком важных обвинений в адрес бывших товарищей по оружию, предъявленных им, соответствовала действительности, основная же масса была сфальсифицированной. И именно Гейдрих убедил Гитлера, что Рём намеревался не только стать военным министром, но и потеснить Гитлера, уготовив ему второстепенные позиции. Гейдрих же раздобыл «доказательства» наличия заговора в рядах CA и связей руководства штурмовиков с определенными иностранными организациями и личностями.

Неодобрение Гитлером планов Рема по созданию новых вооруженных сил в результате этого резко возросло. С профессиональной точки зрения было конечно же более целесообразно осуществить реорганизацию армии с помощью существующего офицерского корпуса. Однако нет никаких сомнений, что одного этого было бы недостаточно для принятия Гитлером решения о проведении акции против CA. На это он был спровоцирован исключительно материалами Гейдриха. Естественно, теперь уже нельзя установить, поверил ли Гитлер обвинениям Гейдриха в адрес руководства CA или же только сделал вид, поскольку свои планы и действия он держал в секрете, видимо не приняв еще окончательного решения. Но как бы то ни было, он предоставил Гейдриху необходимые полномочия к действию.

Именно Гейдрих подготовил списки, по которым в Берлине и Мюнхене проводились расстрелы, а в них он включил, как было потом установлено, не только лиц, причастных к подготовке «восстания», но и тех, кого считал опасными для самого себя по тем или иным причинам. Даже Геринг, на которого было возложено проведение акции в Берлине, получил соответствующие списки от Гейдриха. Он оказался не в состоянии разглядеть махинации Гейдриха, не говоря уже о деревенщине Зеппе Дитрихе[28], который со своим экзекуционным отрядом, набранным из личной охраны Гитлера, действовал точно в соответствии с полученными списками.

События 30 июня были истолкованы в немецкой да и зарубежной прессе как победа рейхсвера, но Гейдрих не был намерен выступать в качестве союзника армейцев. И опять именно он нес ответственность за убийство генерала фон Шляйхера[29], одного из способнейших офицеров рейхсвера, преемника фон Папена на посту канцлера.

Важнейшая жертва из рядов оппозиции и сторонников рейхсвера, фон Папен ускользнул из рук Гейдриха, который и впоследствии старался до него добраться. Вплоть до самой его, Гейдриха, смерти один из сотрудников секреткой службы имел задание следить за бывшим канцлером. Барон фон Кеттелер, которому также удалось избежать резни 30 июня, был все же убит Гейдрихом. Когда фон Папен был назначен послом в Австрию, фон Кеттелер выехал вместе с ним в качестве советника. Вскоре после присоединения Австрии к Германии подручные Гейдриха убили фон Кеттелера прямо в доме и выбросили труп в Дунай, из которого он был выловлен позднее у границы с Чехословакией.

Фон Папена же даже длинные руки Гейдриха не достали. Предположение, что попытка покушения на его жизнь в Анкаре, которую приписывают русским, была в действительности делом Гейдриха, подкрепляется одним довольно странным фактом. Гейдрих снабдил исполнителя покушения так называемой «дымовой бомбой»; агент должен был исчезнуть с места происшествия после взрыва, под прикрытием дымовой завесы. В действительности же бомба оказалась обычной, предназначенной для ликвидации исполнителя вместе с жертвой, дабы избежать опасности, что тот может заговорить, если бы был схвачен. Покушавшийся под свою ответственность решил поступить по-другому – устроить дымовую завесу, а потом воспользоваться пистолетом. Такое решение стоило ему жизни, зато фон Папен был спасен. Следует, однако, подчеркнуть, что причастность Гейдриха к покушению мною только предполагается: было ли так на самом деле, видимо, теперь уже не узнать.

Какую основную цель преследовал Гейдрих? С полной достоверностью сказать об этом не может никто, так как он не говорил об этом даже с самыми близкими ему людьми. Правда, под влиянием выпитого язык у него иногда несколько развязывался, и из его рассуждений становилось ясным, что он стремился стать не более и не менее как «выдающейся личностью в третьей империи». А однажды он даже высказал мысль, что должности фюрера и канцлера рейха должны быть разъединены, причем фюреру должна быть отведена представительская роль как президенту страны. Канцлером же должен был стать человек, обладавший реальной властью, и именно на этом посту Гейдрих и собирался потрудиться.

Надо сказать, что Гейдрих не был бесплодным мечтателем. Он не играл с подобными идеями, но планомерно шел от одной задачи к другой, тщательно разрабатывая их не хуже Генерального штаба. Первым шагом к посту канцлера он считал должность министра внутренних дел, что дало бы ему возможность объединить полицию безопасности и обычную полицию под своим контролем. Гиммлер, как он считал, мог бы остаться рейхсфюрером СС, не командуя уже ни полицией, которая будет подчиняться министру внутренних дел, ни войсками СС, которые в военное время войдут в состав вермахта. Таким образом, позиция того станет малозначимой. Одним прыжком в кресло министра внутренних дел не прыгнешь, это было ему предельно ясно. Поэтому он поставил перед собой задачу показать свои административные способности в решении общественных проблем, для чего необходимо было занять пост, к примеру, заместителя рейхспротектора Богемии и Моравии.

В связи с этим Гейдрих представил Гитлеру докладную записку, в которой изложил свои соображения, будто бы рейхспротектору барону фон Нойрату, мол, трудно в одиночку исполнять там свои обязанности. Гитлер, который и без того старался при возможности продублировать важные посты, легко с ним согласился, и Гейдрих получил назначение.

Свои обязанности в Богемии и Моравии Гейдрих стал исполнять продуманно и умело. Действительности не совсем соответствует мнение, что он стал осуществлять здесь массовый террор, благодаря чему был проклят чехами и получил прозвище «кровавая собака». Совсем наоборот, он довольно успешно провел отделение интеллектуальных слоев общества от рабочего класса и крестьянства, в результате чего добился расщепления чешского общества. Он намеревался изолировать или по меньшей мере обезвредить верхушку этого общества, которая, как он считал, была пропитана национализмом и протагонизмом, и одновременно – путем улучшения экономического положения в стране – побудить рабочих и крестьян выступить за поддержку режима. Фактически ни чешское крестьянство, ни рабочие, как и в большинстве индустриальных стран, в том числе и в самой Германии, не имели особых причин для недовольства, поскольку им неплохо жилось в условиях относительного процветания.

Это-то и сделало Гейдриха особо опасным в глазах чешских лидеров. Не только ненависть, но и понимание, что благополучное положение в стране может отделить от них народ, привело их к решению об устранении Гейдриха. И особой трудности это не представило, так как Гейдрих ездил по стране без полицейского эскорта в открытой автомашине, что свидетельствовало о его мужестве и безрассудстве. Покушение на него было проведено вполне успешно, благодаря помощи британской секретной службы.

Чешский народ не воспринял устранение Гейдриха как сигнал к началу саботажа и партизанской войне, а также другим действиям подобного рода. И даже наоборот, чехи послушно работали на Германию до самого конца. Производство сельскохозяйственной продукции там было не ниже, чем в самом рейхе, производительность труда промышленных рабочих не уступала показателям немецких рабочих. Чехи не вели и никакой подпольной борьбы, не желая рисковать, будучи уверенными в скором крахе национал-социализма. Правда, чехи все же восстали, но это случилось уже тогда, когда немецкие войска стали отходить из Богемии и Моравии.

Думаю, что давать окончательную оценку Гейдриху еще рано. Он, без сомнения, был выдающейся личностью и лидером – и не только с точки зрения национал-социализма, но и тоталитарного государства. В качестве исторического аналога, пожалуй, можно говорить о Цезаре Борджии. Оба не признавали никаких этических ценностей, оба стремились к власти, обладали холодным интеллектом и холодной душой, оба отличались расчетливостью и амбициозностью и имели эффектную внешность падшего ангела. Возможно, Гейдрих и испытывал иногда чувство вины, но это проблематично. Будучи далеким от христианского понимания этики, он был склонен к наиболее элементарным и инстинктивным чувствам. Не государство, а власть – его личная власть – была его Богом. Он являл собой тип человека, характерный для эпохи Цезаря, когда не возникал вопрос об объекте власти, так как она сама воспринималась как объект. Он был далек от идеологий и не забивал себе голову моральными ценностями, рассматривая их лишь как инструмент руководства и управления массами. Все в его мыслях было подчинено захвату и использованию власти. Истина и добродетель не имели для него никакого значения. Их он тоже рассматривал в качестве инструментов для приобретения еще большей власти. Все было правильным и хорошим, что служило этому делу. Политика тоже была для него не более чем ступень на пути к власти. Размышлять о правомерности той или иной акции он считал просто глупым и подобными вопросами даже не задавался.

В результате вся жизнь этого человека представляла собой непрерывную цепь убийств – убийств людей, которых он невзлюбил, соперников в борьбе за власть, людей, находившихся к нему в оппозиции, а также тех, кому он не доверял. К убийствам добавлялись интриги, не менее тяжкие, чем убийства, и проводившиеся с дьявольской изощренностью. Человеческая жизнь в глазах Гейдриха не представляла никакой ценности, и если кто-то вставал на его дороге к власти, то был приговорен. Он был, по сути дела, нигилистом в самом широком понимании этого слова. Его преступления не были импульсивны, а диктовались точнейшим расчетом, на который не оказывали никакого влияния душевные порывы или угрызения совести. Недаром Гитлер называл Гейдриха «человеком с железным сердцем». Обычный человек никогда не сделал бы столько зла, как Гейдрих: на подобные чудовищные преступления способен лишь человек, обладающий незаурядным интеллектом.

Считать Гейдриха гением и тем более идеализировать его опасно, так как это может побудить кого-нибудь последовать его примеру. К тому же следует учитывать и тот факт, что он совершал преступления не во имя великого дела, а в своих личных интересах. Империя как таковая его интересовала мало, в ней ему нужна была только власть. Он не намеревался служить немецкому народу, стремясь удовлетворить лишь свое желание иметь авторитет.

В характере Гейдриха также отмечались патологические отклонения. Его чрезмерные амбиции, например, могут рассматриваться, используя современный псевдонаучный жаргон, как проявление своеобразной компенсации чувства собственной неполноценности, поскольку он знал, что его прошлое не считалось безупречным по национал-социалистским стандартам. Его нордический комплекс был, по всей видимости, также вызван этим обстоятельством. Вокруг себя он хотел видеть только людей чисто германского типа и всегда старался подчеркнуть свой нордический физический облик. Пожалуй, только разрез его глаз вызывал слегка неприятное ощущение. Это обстоятельство довольно часто истолковывалось как наличие в нем крови далеких монгольских предков.

В его отношениях с женой также отмечались патологические отклонения. Будучи дочерью школьного учителя с острова Фемарн, она принадлежала к типу женщин, воспетых в германских легендах – коварных и честолюбивых. Именно она разожгла тлевшие в муже амбиции, подталкивая его к выдвижению наверх. Этим, видимо, и объясняется стремление Гейдриха быть во всем первым – в фехтовании, в скачках на конях и в качестве донжуана. К этому добавилась и сексуальная патология, как бы и чем бы это ни объяснялось современными специалистами по психоанализу.

Гейдрих, этот аморальный циник, ни во что не ставил дружбу и товарищество, хотя о своей сентиментальности говорил часто, громко и подолгу. Не почитал он и корпоративный дух, лишь знание тайн считая надежным связующим звеном. Самым важным из всех дел для него было отыскивание скрытых житейских слабостей и недостатков не только у собственных коллег, но и у руководящих лиц Третьего рейха. Он полагал, что подобные знания помогут ему установить власть над его окружением и позволят осуществлять контроль над политическими проблемами. Он не скрывал, что в этом вопросе использовал опыт большевиков, приспособив его для себя.

Многие лидеры национал-социалистской Германии знали, что Гейдрих собирал компрометирующий материал, в том числе и на них. Из-за этого его ненавидели и боялись, поскольку никто не знал, что ему конкретно о них известно, так как что-либо, подлежащее сокрытию, имел каждый. Люди оппортунистического типа, быстро пошедшие в гору с приходом нацистов к власти, имели в своем прошлом кто небольшой грешок, кто мздоимство, кто какие-то другие проступки, чего было вполне достаточно для того, чтобы испытывать чувство вины и боязнь исключения из партии или получения партийного взыскания. Секретные досье, которые имелись у Гейдриха, вызывали трепет во всей Германии и считались наиболее опасными документами Третьего рейха.

Даже Гитлер не был исключением. Можно сказать, что Гейдрих был первым «исследователем Гитлера», старавшимся отыскать любые, самые мелкие, подробности его прошлого. И ему удалось многое. В Мюнхене он держал агента, имевшего задачу собирать сведения о ближайших друзьях и сотрудниках Гитлера в ранние годы. У подвыпивших собутыльников этот агент выпытывал интересные детали (любопытно, что многие из них ненавидели Гейдриха). Будущие биографы Гитлера отдали бы столько же граммов золота, сколько весило досье Гейдриха на фюрера.

В этом досье были сведения, полученные от бывшего унтер-офицера Макса Амана, с которым Гитлер служил в армии в Первую мировую войну; Эмиля Мориса[30], закадычного друга Адольфа в первые годы нацистского движения – вплоть до конца 20-х годов; Германа Эссера, тоже близкого друга, и Хофмана, личного фотографа Гитлера, проведшего с ним долгие ночи, когда тот страдал бессонницей после смерти племянницы Джелии Раубаль. Была там и информация от Христиана Вебера[31], дружка ранних лет, одного из немногих, имевших привилегию обращаться к фюреру на «ты» (этой чести были удостоены Фридрих Вебер, посол Крибель, начальник штурмовиков Рём и старый фронтовой товарищ некто Шмидт). Никому из них даже в голову не приходило, что их собеседник является агентом Гейдриха.

Гейдриха особенно интересовали контакты с Морисом, который знал более других о молодом Гитлере. Но язык у того не развязывался даже от больших порций выпитого. Тем не менее, агент Гейдриха узнал массу информации, но как ему это удалось, так и осталось неизвестным.

Как ни странно, Морис не соответствовал нацистским расовым стандартам: как говорили, отец его был «полукровкой в первом поколении». Несмотря на это, он стал ближайшим соратником Гитлера, его личным шофером и, насколько только Гитлер был на это способен, лучшим другом. Немногие знают, что Морис был некоторое время – еще до Гиммлера – шефом СС и по приказу Гитлера, не без удовольствия, смещал Гиммлера с занимаемой тем в то время должности. (Когда Гиммлер впоследствии был восстановлен, он тут же выгнал Мориса, не простив ему тогдашнего унижения.)

Дружба Гитлера с Морисом продолжалась десять лет и была прекращена из-за женщины. Гитлер был влюблен в Джелию Раубаль, красавицу дочку своей сводной сестры. По всей видимости, он действительно испытывал к девушке настоящую, необузданную и неоспоримую любовь. И вот с этой-то Джелией Раубаль у Мориса была самая обычная скоротечная любовная связь, о чем он мне рассказывал сам. Когда Гитлер узнал об этом, он порвал с Морисом. После их ссоры Морис был изгнан со службы у Гитлера, но набрался смелости и подал по этому поводу иск в мюнхенский суд, занимавшийся разрешением трудовых споров. Гитлер, обычно мстительный, тогда с этим смирился, но после прихода к власти принял меры, чтобы на генеалогию Мориса было обращено самое пристальное внимание.

Осенью 1931 года Гитлер принял решение направить Джелию Раубаль в Вену для занятия вокалом. Дядюшка хотел, чтобы девушка стала великой певицей. По самым разным причинам та, однако, не собиралась покидать Мюнхен, воспротивившись желанию дяди. Вполне возможно, что ее неожиданная смерть в какой-то степени связана как раз с тем, что ей пришлось все же уехать. Ее не убили, она застрелилась сама. Это ужасное происшествие было критическим в жизни Гитлера, отразившись на его характере. Тогда у него случались моменты, когда он собирался покончить с собой, и был с большим трудом удержан от этого друзьями. Ужесточение его натуры и выработавшаяся у него привычка к подавлению обычных человеческих чувств и сантиментов были, несомненно, связаны со смертью Джелии Раубаль. С того момента он посвятил себя исключительно политике, заявляя временами патетически:

– Отныне только Германия будет моей невестой.

Тем не менее он не исключил женщин из своей жизни, хотя по большей части его отношения с ними носили временный, чаще всего даже мимолетный характер. Поэтому широко распространенное мнение, что он был аскетом и относился отрицательно к порокам, не соответствует действительности. У него никогда не было намерения вступить с какой-нибудь из своих подруг в серьезный союз, а впоследствии, в особенности в годы войны, он был слишком занят, чтобы уделять время личной жизни. Ближайшие его соратники и коллеги были поэтому весьма удивлены, когда, видя неотвратимый конец, он 30 апреля 1945 года совершенно неожиданно для всех решил жениться на Еве Браун.

Гейдрих, конечно, знал о «неблагоразумном поступке» Мориса. Чувствуя свою уязвимость в вопросе об арийском происхождении, он искал, по всей видимости, людей, бывших в таком же положении, как и он сам.

Для методов Гейдриха показателен случай с Леем, председателем «Немецкого трудового фронта»[32]. Какие-то дела натолкнули его на мысль, что Лей не был арийцем. Недолго раздумывая Гейдрих направился к начальнику юридического отдела партии Вальтеру Буху, у которого хранились личные дела руководящих деятелей рейха. Но ни там, ни в других местах он не обнаружил каких-либо документальных подтверждений своих подозрений, которые все же использовал против Лея.

Даже его непосредственный начальник Гиммлер не избежал участи остальных, а довольно забавный инцидент весной 1933 года еще более разгорячил охотничий инстинкт Гейдриха. Гиммлер тогда был только что назначен шефом мюнхенской полиции. И вот в здании полицейского управления появился некий мужчина, назвавшийся кузеном нового шефа полиции и изъявивший желание с ним встретиться. Посетитель оказался евреем скотопромышленником из Вюртемберга. Первоначально у полицейских чиновников появилась мысль посадить того в кутузку за дерзость. Однако уверенное поведение мужчины привело чиновников в замешательство, и те решили сначала позвонить Гиммлеру, прежде чем принимать какие-либо меры. К их большому изумлению, Гиммлер заявил, что является покровителем этого человека и что его трогать не следует. Вплоть до краха Германии в мюнхенском полицейском управлении среди секретных документов находилась и запись о том происшествии.

Каким образом Гейдрих использовал эту информацию о своем шефе, неизвестно, но можно с большой уверенностью предположить, что влияние, оказывавшееся им на Гиммлера, происходило именно из этого эпизода.

Думаю, что приведенных примеров вполне достаточно для иллюстрации деятельности Гейдриха, направленной на выискивание любых личных тайн в своем окружении – и не только. Дела эти вел один из кадровиков его управления, видимо даже не представлявший, сколь большое значение имела эта подборка документов.

А теперь рассмотрим еще один аспект деятельности Гейдриха и методов его работы.

БОРЬБА ГЕЙДРИХА С ЦЕРКОВЬЮ

У Гейдриха было не просто негативное отношение, а самая настоящая ненависть по отношению к христианству и католической церкви в частности.

Ненависть эта носила чуть ли не патологический характер, приводя порой расчетливого циника к потере чувства реальности. Он был убежден, что христианство является бедствием для германцев, что в христианстве существует заговор, во главе которого стоят Ватикан и иезуиты, преследующие целью развал Германии. Но у него хватало ума видеть, что прямой выпад против христианской церкви и активная антирелигиозная пропаганда в Германии могут поколебать фундамент нацистского режима. Поэтому он решил дискредитировать церковь в глазах народа, разрушить ее престиж и ослабить путем разжигания внутренних раздоров и распрей, а также проведения серии прогрессивных, но осторожных и хорошо продуманных мероприятий, направленных на ее упадок и дезинтеграцию.

Дезинтеграцию католической и протестантской церквей, по его мнению, лучше всего было начать изнутри, для чего он создал в управлении службы безопасности специальную секцию, в которую вошли бывшие священнослужители, отлученные от церкви по различным причинам. Секцию эту возглавил бывший секретарь кардинала Фаульхабера. Однако его план использования ренегатов в борьбе с церковью оказался неудачным. Ослепленные ненавистью, «отставные» священнослужители наделали массу элементарных тактических ошибок, которые, по сути дела, сорвали выполнение плана Гейдриха. Вместо того чтобы вызвать у народа чувство неприязни к католическим священникам и самой церкви, они поколебали доверие к правящей системе в Германии и правительственной политике.

Тогда Гейдрих разработал другой план, рассчитанный на многие годы, который ставил под угрозу само существование христианской церкви в Германии. Его идея заключалась в том, чтобы направить в ряды священнослужителей молодежь, насквозь пропитанную духом национал-социализма, и, когда она займет в церковной иерархии ключевые позиции, приступить к дезинтеграции самой церкви.

Гейдрих рассчитывал не просто внедрить молодых нацистов в число священнослужителей, а пропустить их через духовные семинарии, дабы те овладели всеми церковными премудростями и обрели статус посвященных в духовный сан. Поскольку кандидаты на выполнение этой дьявольской задумки должны были обладать способностью к перевоплощению, особым менталитетом и самодисциплиной, Гейдрих лично приступил к отбору подходящих лиц из числа членов организации гитлеровской молодежи. Их он намеревался отправить на учебу в духовные семинарии и теологические колледжи не только в самой Германии, но и за рубежом. План проникновения в протестантскую церковь был разработан им по такому же принципу. Гейдрих полагал, что лет через пятнадцать– двадцать его эмиссары смогут занять в обеих церквях такие позиции, с которых смогут начать свою разрушительную деятельность.

Небезынтересно, что Гитлер проявил к этим планам мало интереса. Когда Гейдрих в интересах ускорения выполнения своего плана испросил разрешение об освобождении отобранных кандидатов от военной службы, фюрер ему отказал. Тем не менее, Гейдрих от своей идеи не отказался, решив только отложить ее исполнение на послевоенный период, а пока стал внедрять своих агентов во все церковные организации, в результате чего получил полную картину происходящего в церкви. Ему удалось насадить своих информаторов во все церковные эшелоны, так что в Германии не было ни одной епархии, где не было бы по меньшей мере одного его агента и причем на достаточно хороших позициях. Его агенты работали в аппарате папского нунция в Берлине, да и в самом Ватикане. Таким образом, Гейдрих получал постоянную детализированную информацию из наиболее важных духовных заведений и епископатов.

Смерть Гейдриха освободила церковь Германии от наиболее опасного противника. Его же преемник Кальтенбруннер относился к церкви совсем иначе. Он хотя и был далек от христианских догм и придерживался церковных канонов, но не обладал ненавистью к ней Гейдриха. И очень скоро он ликвидировал весь антицерковный аппарат, созданный его предшественником.

Кальтенбруннер, как известно, заключил с церковью мир и закончил свою жизнь, исповедовавшись и получив церковное причастие.

ГЕЙДРИХ И ЕВРЕЙСКИЙ ВОПРОС

В психологическом плане более или менее понятно, почему Гейдрих был одним из самых опасных врагов народа, от которого в известной степени сам же и произошел. Истребляя евреев, он пытался стереть то пятно, которое, как он полагал, оставили ему его предки. Консультативные советы по еврейским проблемам, созданные в службе безопасности и гестапо, действовали по его инструкциям. Им же лично была создана «центральная организация по еврейской эмиграции».

То ли исходя из международной политической целесообразности, то ли учитывая гуманитарные принципы, принятые в Европе, национал-социалистское правительство на первых порах не имело намерений решить еврейскую проблему путем физического уничтожения[33].

Эмиграции евреев тогда никто не препятствовал: первая волна массовой эмиграции пришлась на период прихода нацистов к власти, за ней последовала вторая – во время присоединения Австрии к рейху в 1938 году. Гейдрих пришел к выводу, что эти две волны эмиграции никем не планировались и были плохо организованы. Учитывая высокий выездной налог, эмигрировать без всякой задержки могли только богатые евреи, остальные же, за исключением тех, кто получал помощь от каких-либо организаций или родственников за границей, были вынуждены оставаться в стране. Гейдрих выдвинул идею, чтобы богатые евреи оплачивали государственный налог и эмигрантские взносы за определенное число бедных евреев, пропорционально имеющимся у них средствам.

Осуществлением такого вида эмиграции и занималась «центральная организация по еврейской эмиграции» в целях увеличения числа выезжающих. Те, кто намеревался эмигрировать, имели возможность оформления всех необходимых документов, получения железнодорожных или авиабилетов при соблюдении соответствующих формальностей. Имущество же они должны были оставить, передав, как правило, государству. В результате таких мер, по плану Гейдриха, Германия и протекторат Богемии и Моравии должны были быть очищены от евреев до конца 1941 года. Начавшаяся война нарушила было эти намерения, однако после оккупации Франции у Гейдриха возникла идея воспользоваться старым планом Наполеона о сселении всех евреев на остров Мадагаскар; он обратился к Гитлеру за разрешением послать своих представителей во Францию для обсуждения этого вопроса с правительством Виши. Из-за усугубления войны плану этому сбыться было не суждено.

Когда после начала войны с Россией Гейдрих понял, что Гитлер принял решение о физическом уничтожении евреев, он обратил свой гений на изыскание средств и возможностей для выполнения этого чудовищного решения. Именно он предложил схему «окончательного решения еврейской проблемы» – мастерское воплощение виртуозного обмана и камуфляжа, и именно он разработал чудовищный механизм, используя который «совершенно незаметно» обрекал на смерть миллионы людей. Вся эта процедура была настолько скрытой, что до ушей немецкого народа доходили лишь отдельные слухи о массовом уничтожении евреев, в которые по большей части и не верили. Даже люди, благодаря занимаемому ими положению имевшие обычно возможность быть в курсе происходивших событий, оставались в неведении в течение ряда лет о механизме уничтожения людей.

Первоначально специальные подразделения полиции безопасности осуществляли массовую экзекуцию на Восточном театре военных действий. Бывший гауляйтер[34] Вены Одило Глобочник, назначенный шефом города Люблина (Польша), один только истребил тысячи евреев. Поднятая этой резней волна ужаса и негодования потрясла устои режима. Тогда Гейдрих лично уговорил Гитлера отказаться от «зверских методов», заменив их тихим, лично им разработанным механизмом уничтожения.

Основной принцип этой системы заключался в том, что евреи должны были уничтожать евреев же. В этом заключался нюанс, присущий Гейдриху. Так что вся работа на первой стадии уничтожения проводилась евреями под надзором нескольких полицейских из состава подразделений безопасности. В ходе дальнейшей практики стали уничтожаться и сами нежелательные свидетели творившегося беспредела. Гейдрих учел опыт Древнего Египта, когда рабочие, строившие надгробный памятник фараону, умерщвлялись по его же приказу после окончания строительства, в результате чего примененные при возведении саркофага секреты уходили вместе с ними в могилу. Еврейские национальные комитеты в Берлине, Вене, Праге, Франкфурте-на-Одере и многие другие почти во всех крупных городах Европы должны были решать, кто из их единоверцев подлежал направлению в польские гетто. Очень немногие знали, что после прибытия на место назначения этих людей ждало еще одно – и на этот раз последнее – перемещение в лагеря смерти Освенцим и Майданек.

Запущенная Гейдрихом машина продолжала функционировать еще долгое время после его смерти. Даже план «еврейской эмиграции из Венгрии», согласованный правительствами Германии и Венгрии весной 1944 года, нес на себе отпечаток метода Гейдриха.

Была достигнута официальная договоренность, что венгерские евреи должны быть депортированы в польские гетто. Чтобы не дать евреям из Будапешта возможность бежать из города и скрыться в деревнях, депортация началась с провинций. Выполнение плана было возложено на венгерскую жандармерию, но отбор лиц, подлежавших депортации, осуществлялся еврейским советом старейшин.

Ежедневно в Польшу отправлялись два поезда с двумя тысячами евреев в каждом. Ничего не подозревавшие евреи не имели ни малейшего представления об ужасной участи, им уготованной. Без всякого сопротивления они спокойно шли колоннами к назначенным железнодорожным станциям и усаживались в ожидавшие их поезда. Жандармов, следивших за порядком, было совсем мало, так что бежать по дороге можно было бы довольно просто. В Карпатской Украине, где находились крупнейшие еврейские колонии, в труднодоступных горах и лесах беглецы могли бы скрываться месяцами. Но только очень немногие рискнули использовать последний шанс избежать смерти.

После окончания погрузки командование брал на себя офицер немецкой полиции, который ничего не знал о дальнейших планах в отношении пассажиров. Он получал письменное предписание сопровождать поезд со своей немногочисленной командой до одной из польских станций, а там передать живой груз ожидающим его представителям. Обычно поезд задерживался на этой станции недолго, и в права вступал новый эскорт. Колонна вновь прибывших исчезала в лесу, направляясь в Освенцим и Майданек, где людей ожидали мельницы смерти. Пустой состав отправлялся на следующую станцию, откуда следовал назад в Венгрию. Так что сопровождавшие его лица не имели ни малейшего представления о судьбе доставленных ими сюда несчастных, вынужденных спешно покинуть свои дома людей.

Глава 3

ГЕНРИХ ГИММЛЕР

Верховным шефом немецкой разведки, по крайней мере номинально, был рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер.

Как случилось, что этот человек, по своему менталитету, да и внешнему виду напоминавший рядового банковского клерка, поднялся так высоко, что считался самым близким и поистине необходимым соратником Гитлера, а в качестве шефа СС обладал такой властью, что стал вторым после фюрера лицом в рейхе?

Его восхождение наверх вызывает просто изумление. До прихода Гитлера к власти Генрих Гиммлер не числился в лидерах нацистов. Он был тогда в числе людей, находившихся на втором плане, и никто не воспринимал его всерьез. Более того, он считался человеком с романтическими причудами. Являясь членом военизированного добровольческого корпуса[35], принял участие в мюнхенском «пивном путче» 9 апреля 1923 года, после чего стал автоматически поддерживать национал-социалистов.

В течение некоторого времени являлся незаметным секретарем Грегора Штрассера[36] – шеф-организатора партии. Даже назначение Гиммлера в 1926 году рейхсфюрером СС не имело большого значения, поскольку в то время СС была не больше чем охранным подразделением, что и нашло отражение в самом ее названии. Задача ее заключалась в охране партийных лидеров на публичных собраниях и других мероприятиях общественного характера. Более того, до 30 июня 1934 года СС подчинялась начальнику штаба CA, и в 20-х годах никто и не предполагал ее стремительной экспансии.

Однажды даже Гиммлер был исключен из СС за чересчур милитаристские выпады. Дело в том, что он требовал от других того, чем не обладал сам. В частности, он не мог сравниться ни по своей физической подготовке, ни в атлетическом плане с верзилами – эсэсовцами, из-за плохого зрения плохо стрелял, а по слабости здоровья не мог совершать длительные марши с полной выкладкой. Именно поэтому, видимо, он и был самым настоящим педантом в военных вопросах суперпрусского пошиба. Неотесанные грубияны вроде Зеппа Дитриха, ставшего несколько позже командиром «лейбштандарта Адольф Гитлер», подтрунивали над ним прямо в лицо и делали его посмешищем перед товарищами. По сути дела, никто из числа «старых бойцов» не признавал его за авторитетную фигуру. Когда партия придет к власти, полагали они, его ожидает незначительный административный пост.

На вопрос, как же ему все же удалось выйти на самый верх, есть лишь один ответ, близкий к истине. На вершину власти его вознес Гейдрих, и именно он сделал из Гиммлера того, кем он стал. Гейдрих втайне вынашивал мысль выдвинуть этого неприметного, робкого и застенчивого человека с посредственным интеллектом на самый верх, чтобы потом, выждав удобный момент, спихнуть его и занять его место. Посредственная сущность Гиммлеpa оставалась скрытой от общественности, поскольку из-за неожиданной смерти Гейдриха тот не успел совершить последний шаг в соответствии с разработанным им планом. К тому же ко времени смерти Гейдриха Гиммлер достиг уже такого уровня, с которого дальнейшее продвижение шло уже автоматически, без учета его личных способностей. Для того чтобы рассмотреть истинную сущность Гиммлера, нужен был человек с интеллектом Гейдриха. Те же немногие, кто видел Гиммлера, как говорится, насквозь, были слишком слабы.

Именно Гейдрих обратил внимание Гиммлера на те возможности, которые заключала в себе должность рейхсфюрера СС. Он же разработал и предложил план, по которому СС с приходом нацистов к власти должна была установить в качестве первого своего шага контроль за всей полицейской системой государства, в результате чего получить реальную полицейскую власть. Ему же принадлежала идея трансформировать СС в элиту Третьего рейха. Вместе с тем им были предприняты шаги, направленные на то, чтобы не допустить возврата Гиммлера к идее насаждения в СС духа пруссачества. Вместо этого следовало осуществлять прогрессивное развитие СС. И Гейдриху удалось к моменту своей смерти заложить тот фундамент, на котором держалась и продолжала существовать СС.

Во всех отраслях промышленности, в административном аппарате и в партийной иерархии высшие офицеры СС занимали важнейшие позиции, оставаясь, естественно, в подчинении Гиммлера. Гейдрих разработал и успешно внедрил не только схему двойного подчинения, но и план превращения СС в «государство внутри государства». Однако Гиммлер не смог полностью воспользоваться теми возможностями, которые ему предоставлялись. Практика введения высоких чинов в СС и стремление занять все ключевые позиции в национал-социалистском государстве, с помощью чего Гейдрих намеревался подчинить нацистский режим СС, при Гиммлере превратились в ничего не значившее, формальное с оттенком почетности чинопроизводство, которое даже лица, удостоившиеся такого «почета», не воспринимали как нечто обязывающее. Такие личности, как Риббентроп[37] и Мартин Борман[38], например имевшие высокие эсэсовские звания (обергруппенфюреров СС), весьма удивились бы, если бы Гиммлер неожиданно, войдя в роль их начальника, попытался бы отдавать им распоряжения. Вне всякого сомнения, они всеми силами и средствами воспротивились бы такому его праву. Подобное никогда и не происходило, так как Гиммлер не предпринимал даже попыток оказать влияние на деятельность или воззрения высоких нацистских бонз, вроде бы и подчиненных ему. Даже генералы войск СС, военной формации самой организации, не слишком-то гнули головы перед своим верховным начальником. У них хватало других забот, и подчинялись они соответствующим командующим вермахта. Обычная же СС во время войны большой роли не играла.

Вследствие этого реальная власть Гиммлера не была столь всеобъемлющей, как это казалось со стороны. Со смертью Гейдриха экспансионистское развитие СС остановилось. Как и в ряде других вопросов, такая остановка была равнозначна отходу с занятых ранее позиций. Гейдрих конечно же не допустил бы такого развития событий и, даже имея в своих руках фиктивную власть, оказывал бы свое влияние на политику Третьего рейха. Гиммлер же все более и более впадал в состояние пассивной летаргии.

И в то же время считать Гиммлера вторым по влиянию человеком после Гитлера не является ошибкой. Ключевые позиции, которые он занимал – высший начальник и командир полицейских сил, шеф разведки, а позднее министр внутренних дел и командующий резервной армией (по сути дела, это была система контроля за комплектованием и оснащением вооруженных сил), – делали его таковым и давали возможность оказывать решающее влияние на формирование и ведение государственной политики. Тем не менее вышесказанное оставалось всего лишь потенциалом, поскольку Гиммлер почти не использовал свои права. Но он неукоснительно применял свою власть, получая указания от фюрера, считаясь в низшем звене партийной иерархии и широких народных массах арбитром и человеком, от которого зависели их жизнь или смерть. Он был неспособен возражать Гитлеру и выступать против его мнения – даже если какая-либо идея и приходила ему в голову.

Помимо прочего, Гиммлер обладал еще одной сильной позицией – лояльным отношением к нему фюрера. Понимал ли Гитлер, что на самом деле представлял его рейхсфюрер СС? Считал ли он его слабой и ничтожной личностью, каковым тот и был на самом деле? Скорее всего, Гитлер в течение длительного времени не смог увидеть бездарности и никчемности Гиммлера, поскольку ценил людей по своим меркам. Позднее он бы разглядел, что Гиммлер является просто куклой в руках Гейдриха, и стал бы привлекать последнего на свою сторону. По сути дела, то, что Гейдрих полностью превзошел бы Гиммлера в глазах фюрера и занял бы его место, было только вопросом времени. Скрытая борьба этих двух людей закончилась, однако, неожиданной смертью Гейдриха.

Второй Гейдрих на исторической сцене не появился: Кальтенбруннер не обладал ни энергией, ни инициативой Гейдриха, чтобы потеснить Гиммлера с занимаемых им привилегированных позиций, да у него и не было ни малейших намерений предпринимать что-либо.

Таким образом, Гиммлер сохранил свои позиции, а Гитлер не видел оснований для его смещения. Рейхсфюрер СС сумел стать необходимым Гитлеру и завоевал его личное доверие. В отличие от генералов, дипломатов, лидеров индустрии и многих членов партии, которые пытались на ранней стадии как-то воздействовать на диктаторские замашки фюрера, Гиммлер с самого начала следовал принципу никогда не возражать Гитлеру. Для него никакой план, предложенный фюрером, не казался невыполнимым. Когда кто-либо выступал с критикой решений Гитлера, Гиммлер ни разу никого из них не поддержал. До Гитлера не доходило, что за Гиммлером все время стоял Гейдрих и что ставшая потом ходовой фраза «Ничто не может быть невозможным» принадлежала не Гиммлеру. Но даже если бы Гитлер и осознал это, в его отношении к Гиммлеру мало бы что изменилось. А после смерти Гейдриха Гиммлер прекрасно справлялся с ролью человека, всегда говорящего «да». Гитлер, казалось, придавал мало значения различным теоретическим выкладкам, которые еще предстояло осуществить на практике, вполне удовлетворяясь тем, что не слышит упрямое «нет».

Гиммлер был не только слабым, малодушным и ничтожным человеком, в его характере отмечались еще и определенные патологические черты. Его ненависть к церкви носила вполне клинический характер, а его отвращение к ренегатам было просто болезненным. Гиммлер происходил из людей среднего класса, а его семья относилась к убежденным католикам. Отец был домашним учителем в баварской королевской семье, а дядя, весьма уважаемый среди родственников, был каноником придворной церкви. Когда Гиммлер стал обладать определенной властью, он понудил своего дядю уйти из церкви и использовал его опыт и знания в своей борьбе против христианства. Несчастный, получивший звание лейтенанта СС, не мог найти себе места в новом для него мире. После краха Германии он был интернирован, а потом направлен в Нюрнберг в качестве свидетеля обвинения на процессе трибунала. Там он и умер от разрыва сердца, успев, однако, примириться с церковью.

В детстве Гиммлер выступал в качестве церковного служки и, пока был жив отец, не осмеливался покинуть церковь, хотя и испытывал к ней отвращение и даже ненависть. Только после смерти отца он публично отрекся от церкви и стал выступать против христианства и, в частности, против католической церкви. Гиммлер считал, что христианство несет опасность для германцев, что союз Ватикана, международного еврейства и масонов преследует цель уничтожения германской нации в целом и национал-социалистского режима в частности. Специалист-психолог, несомненно, без особого труда сможет показать, что враждебность Гиммлера по отношению к католической церкви не имеет интеллектуальной основы, а является отражением его ненависти к собственному отцу.

Подобный, но более сложный характер носили его опасения по поводу масонства. Он был убежден, что масонские ложи являются источником серьезной угрозы для немецкого народа, в чем ему даже удалось постепенно убедить Гитлера. Не было ни одной операции, обернувшейся бедствием для рейха, ни одного происшествия, жертвой которого стал кто-либо из высокопоставленных нацистских чиновников, ни одной неожиданной смерти, которые Гиммлер тут же не приписал бы масонам. Он окружил себя «экспертами», которые лишь усиливали его масонофобию. В своих «Рекомендациях по вопросу о масонах» эта его идея фикс нашла полнейшее отражение. Сам же он в конце концов не решался выйти из здания гестапо без охраны, опасаясь, что на улице его ожидает масон с целью покушения на его жизнь.

Одновременно помешательство на культе германцев превратилось у Гиммлера в настоящую манию. Будучи бюрократом романтического склада, он с удовольствием, если бы только это было в его силах, возвратил бы весь немецкий народ или, по крайней мере, свою СС в эпоху древних германцев. Симптоматичным для него было распоряжение о возрождении древних германских символов, рун, архитектурного стиля и пропаганды странной, далеко не безобидной идеи о восстановлении биологической чистоты нордической расы в СС путем введения селекционного получения потомства. Если бы ему удалось осуществить задуманное, то возвратилась бы древняя германская религия, которая заменила бы ненавистное христианство.

Приверженность к комплексу германизма является, таким образом, еще одной чертой его характера и склонностей. Но об этом романтическом помешательстве речь тогда идти не могла даже среди психиатров. Гиммлер был твердо убежден в своей способности перевоплощения в короля германцев Генриха I, вокруг имени которого создал самый настоящий культ патетической романтики и спиритизма. В XI веке принц Генри Фоулер из семейства Саликов принял неожиданное решение возглавить германские племена. Гиммлер полагал, что нечто подобное уготовано и ему.

Его увлечение оккультными науками выходило далеко за рамки безобидного хобби. Можно с уверенностью сказать, что основные свои решения он принимал по совету ясновидящих и иных оккультистов. Хотя это и звучит невероятно, но рейхсфюрер СС и начальник немецкой полиции держал в подвалах гестапо профессиональных алхимиков, которые на него работали. Об этом было известно в административных кругах СС еще в 1936 году. Гиммлер поставил перед ними задачу получения по рецептам и записям средневековых алхимиков золота, с помощью которого намеревался вывести Германию из зависимости от крупнейших держав мира. Не стоит, видимо, даже упоминать, что такие эксперименты стоили больших денег. Поскольку золото так и не было получено, опыты были в 1938 году прекращены.

Другая история повествует об «ученом», открывшем кредит на несколько сотен тысяч марок ради своего изобретения: в течение ряда месяцев он пытался усовершенствовать «удар молнии» – секретное оружие, с помощью которого Германия могла бы разгромить всех своих противников одним ударом. А когда доктор Шеффер, серьезный ученый-исследователь, имевший высокую репутацию в научном мире, возвратился из своей экспедиции в Тибет, Гиммлер поставил перед ним задачу выведения породы «зимостойких степных лошадей». Наряду с другими у него была еще и бредовая идея оккупации восточных территорий вплоть до Сибири эсэсовцами, которые должны были жить в так называемых опорных пунктах, как это устраивали тевтонские воины в античные времена, откуда они управляли бы порабощенными местными народами. По идее Гиммлера, эти опорные пункты следовало возводить без применения современной техники, используя как раз «зимостойких степных лошадей». Они же обеспечат мясом, молоком и сыром эсэсовцев, которые будут охранять дальние границы Германии на склонах Уральских гор.

Гиммлер ко всему этому относился вполне серьезно. В самый разгар войны он летом 1944 года нашел время, чтобы посетить доктора Шеффера в Австрийских Альпах и посмотреть, каковы его успехи.

Все эти странности, которые следует отнести к разряду определенного помешательства, можно было бы и не принимать во внимание, если бы Гиммлер строго отделял мир абстрактной фантастики от реального мира и проявил себя как политический гений. Но этого не случилось: как раз наоборот, он смешивал свои фантазии с реальной действительностью. В одном из документов, не предназначавшихся для публикации, содержится текст речи, произнесенной им в октябре 1943 года перед высшими офицерами СС. В тот момент, когда Германия терпела поражения на всех фронтах, когда следовало думать не о победе, а о достижении мира путем переговоров, причем с весьма небольшими для этого шансами, Гиммлер все еще носился с идеей о создании гигантской империи, простирающейся вплоть до Уральских гор и управляемой любимой им СС. В его выступлении было столь много глупостей, что изумленные слушатели, которые, благодаря занимаемым должностям, были в курсе всего реально происходившего, разошлись с этого заседания, вынеся впечатление, что их верховный руководитель говорил не о том, что было бы необходимо, и ему, пожалуй, следовало бы обратиться к соответствующему специалисту – психиатру.

И этот человек, который в нормальное время должен бы быть направлен в частную лечебницу, если не в больницу для нервнобольных, был правой рукой главы немецкого государства. Знание этого обстоятельства нисколько не преуменьшало мнения, что «Гиммлер был человеком с чистыми руками». Деньги и богатство для людей этого типа ничего не значили. Гиммлер никогда не помышлял о жизни в роскоши, о строительстве великолепных вилл или об изображении из себя великой фигуры нового ренессанса. Имущественная сторона вопроса не привлекала человека, жившего в безумном мире собственных иллюзий.

Вместе с тем в государственных вопросах и рутинной административной сфере ум его работал вполне логически, и не было заметно никаких видимых симптомов нарушений его нервной системы. Тем не менее, за свою официальную и политическую деятельность он, вне всякого сомнения, должен нести полную моральную ответственность.

Будучи рейхсфюрером СС, он в большей степени, чем кто-либо другой, должен был бы стать образцом человека чести и порядочности, о которых столь много заявлялось в СС. Он же был далек от этого, как показала та позорная роль, которую он сыграл в событиях 20 июля 1944 года, о чем ниже.

Своим верным соратником и начальником личного штаба СС генералом СС Вольфом[39] он был представлен берлинскому адвокату Лангбену, близкому другу бывшего министра финансов Пруссии Попитца, участвовавшего в заговоре против Гитлера. Не исключено, что Лангбен проинформировал рейхсфюрера о деталях заговора, о которых ему было известно. Естественно, и Гиммлеру и Вольфу было ясно, что Лангбен говорил не от себя лично, а от оппозиционной группировки, которая была готова действовать и с которой он поддерживал постоянный контакт. Подобно Шелленбергу, Лангбен считал Гиммлера вполне подходящим человеком, способным направить государственный корабль по новому курсу и привести Германию к миру с западными державами. После продолжительной беседы с Вольфом и Гиммлером у Лангбена сложилось впечатление, что Гиммлер согласен сыграть свою роль, – в противном случае он распорядился бы о его немедленном аресте. В подтверждение этого мнения Гиммлер в течение ряда месяцев вел с Лангбеном переговоры и даже способствовал его поездке в одну из нейтральных стран в конце 1943 года для установления контактов с западными державами. Летом следующего года они тайно встречались в одном из поместий в Восточной Пруссии. Когда же Лангбен был через несколько недель арестован гестапо, Гиммлер даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему. Не сделал ничего он и для Попитца, разве что провел с ним разговор тет-а-тет прямо в тюрьме.

Готовность Гиммлера к ведению переговоров с Лангбеном можно было бы рассматривать как хитрый полицейский ход, направленный на выяснение подоплеки заговора. Но если это и так, то трюк был явно дешевым. На самом деле это просто пример его двурушничества. Довольно часто возникает вопрос: почему служба гестапо оказалась не в состоянии своевременно раскрыть июльский заговор? Ведь доказано, что руководители гестапо имели сведения о существовании заговора и, хотя не раскрыли его деталей, прекрасно знали, кто были его руководители. К концу июня 1944 года служба располагала таким количеством компромата, что, исходя из обычных превентивных полицейских мер, должна была арестовать как генерала Бека[40], так и Гёрделера[41]. Но ни Кальтенбруннер, ни Мюллер не осмелились на арест столь известных личностей и обратились к Гиммлеру, но тот ничего не предпринял. Только в начале августа, когда гестапо развернуло активную деятельность в связи с событиями 20 июля, в возникшей суматохе было обнаружено, что запрос-то, оказывается, был возвращен Гиммлером с резолюцией, датированной 17 июля: «В просьбе на выдачу ордера на арест отказать».

Хотя в гестапо и знали о существовании заговора и планах по его осуществлению, день покушения показал полную неподготовленность службы. В здании управления гестапо было, например, всего около десятка автоматов. Когда было получено первое донесение о случившемся, а было около двух часов пополудни, Кальтенбруннер немедленно вылетел в ставку фюрера, дав указание Мюллеру принять необходимые меры предосторожности. В половине пятого один из сотрудников управления испросил у Мюллера разрешения выехать из Берлина, чтобы забрать белье из прачечной. Мюллер, который обычно не отличался тактичностью по отношению к своим подчиненным, на этот раз легко согласился. Инцидент остался бы без внимания, если не знать, что сотрудник ведал досье на установленных и предполагаемых заговорщиков. Представляется просто невероятным, чтобы Мюллер отпустил человека, располагавшего сведениями, которые могли понадобиться в ближайшие же часы. И только вечером 20 июля Мюллер затребовал взвод войск СС для усиления охраны управления гестапо.

Тем не менее, еще рано говорить с полной уверенностью о том, что именно было известно Гиммлеру и Мюллеру о заговоре и каковыми были их реальные намерения. Однако вполне очевидно, что Гиммлер, получивший заверения Лангбена в том, что после устранения Гитлера именно он станет главой государства, решил выждать и посмотреть, как будут развиваться события, а Мюллер последовал примеру своего шефа. Лишь по прошествии нескольких часов стало ясно, что покушение на Гитлера не удалось и заговор обречен. Только тогда Гиммлер и Мюллер решили использовать всю мощь своей организации для борьбы с заговорщиками.

Поведение Гиммлера на заключительной фазе войны было, если можно так выразиться, еще более нечестным и заслуживающим презрения. Как мы уже отмечали, Шелленберг пытался убедить его, что заключение мира с западными союзниками является задачей именно рейхсфюрера СС и что для этого необходимо прежде всего установить свою неограниченную власть в рейхе. По мнению Шелленберга, были хороши и оправданны любые средства для достижения этой цели. Из Гамбурга Шелленберг привез некоего астролога по имени Вульф, перед которым поставил задачу составить для Гиммлера специальный гороскоп, который должен был вдохнуть в него уверенность и убедить в том, что судьбой ему предопределено стать фюрером и спасителем немецкого народа. Более того, ему удалось привлечь на свою сторону личного массажиста Гиммлера – Феликса Керстена. Будучи совсем безвестным специалистом и имея к тому же финский диплом, тот сумел завоевать большую известность главным образом как первоклассный массажист. Он излечил Гиммлера от сильных невралгических болей, в результате чего стал иметь на него гораздо большее влияние, чем все эсэсовские и полицейские чины, вместе взятые. Гиммлер доверял ему абсолютно и верил каждому сказанному им слову.

Объединенные усилия Шелленберга, Вульфа и Керстена привели в конце концов Гиммлера к убеждению, что он действительно избран судьбой стать преемником Гитлера и что необходимо предпринимать шаги для его смещения. Однако решительность в критические моменты ему отказывала снова и снова. Неоднократно он заявлял о своей готовности к решительным действиям, как вдруг слепая привязанность к фюреру брала верх, и он становился нерешительным, брал назад данное им слово, а затем и вовсе отклонял все предложения и просьбы Шелленберга. Бывали моменты, когда он заявлял о своем намерении решительно действовать в интересах немецкого народа, но тут же говорил, что не может стать убийцей своего вождя. Шелленберг пытался втолковать ему, что речь идет не о смерти Гитлера, а об отстранении его от политической власти, но все было напрасно: Гиммлер продолжал пребывать в нерешительности.

Его нерешительность и колебания наиболее отчетливо проявились в апреле 1945 года. Видя, что астрология успеха не имеет, Шелленберг прибег к помощи врачей. Он убедил своего старого друга профессора де Крини, известного психоневролога, сообщить Гиммлеру, что Гитлер страдает болезнью Паркинсона. Диагноз этот подтвердил профессор Бранд, бывший личный врач фюрера. Доктор Штумпфэггер, заменивший Бранда, заявил, что у него также имеются подозрения в отношении этой болезни. Штумпфэггер попросил даже дать ему необходимые лекарства для Гитлера. Тот согласился и выписал соответствующие рецепты и медикаменты в своей клинике. Снадобья, однако, затребованы так и не были.

Последняя встреча Гитлера с Гиммлером состоялась 20 апреля, когда Гиммлер прибыл, чтобы поздравить фюрера с днем рождения. В тот же день у него был долгий разговор с Штумпфэггером, старым приятелем еще со школьных лет. При их разговоре никто не присутствовал, и о чем шла речь, никто не знает. Шелленберг же считал, что Гиммлер попытался убедить того сделать Гитлеру инъекцию. Это предположение никем опровергнуто впоследствии не было. 23 апреля Гиммлер снова был в Берлине с целью инспектирования зенитных батарей, стоявших на прикрытии бункера фюрера. Его появления ожидали в имперской канцелярии, но он туда не пошел. Это весьма показательно, так как связь с городом была нарушена, а он не использовал свое появление в Берлине для личной беседы с фюрером. Но разрыв между ним и Гитлером еще не произошел. А в ночь с 24 на 25 апреля Гиммлер сделал странное заявление графу Бернадотту[42], будто бы Гитлеру осталось жить не более двух-трех дней. На чем базировалось это заявление? Состояние здоровья Гитлера не было еще критическим, да и военное положение не предвещало столь близкого конца.

Шелленберг полагает, что между беседой Гиммлера с Штумпфэггером и его заявлением Бернадотту существует определенная связь, так как Штумпфэггер, по всей видимости, все же дал обещание сделать Гитлеру смертельную инъекцию. После встречи с Бернадоттом Гиммлер долго разговаривал по телефону с Штумпфэггером, находившимся в Берлине. Все это, однако, только предположения, а не доказательства, но проливает определенный свет на теоретическую посылку, что Гиммлер все же думал избавиться от Гитлера путем применения яда. Почему эта идея не была выполнена – поскольку факт самоубийства Гитлера неоспорим, – остается неизвестным, так как все актеры-участники этой зловещей и в то же время жалкой драмы – Гиммлер, де Крини и Штумпфэггер – сами наложили на себя руки.

Глава 4

СОПЕРНИКИ ГЕЙДРИХА

Говоря о Гейдрихе, еще раз отметим, что это был решительный человек с жестоким характером и холодным интеллектом. Его коллеги не были людьми такого сорта. Видимо, поэтому он не мог в течение длительного времени поддерживать более или менее сносные отношения даже с наиболее надежными и одаренными из них. Таких он считал своими соперниками. Одним из этих людей был генерал СС Вернер Бест.

Бест был идеалистом. Я знал его как прекрасно образованного юриста и хорошего администратора, элегантного, здравомыслящего и отзывчивого человека. Когда он принял решение работать во вновь создававшейся секретной службе, являвшейся инструментом национал-социалистского государства, он не преследовал далеко идущих целей и каких-либо для себя выгод. Очень скоро он понял, что за человек Гейдрих и на что направлена его деятельность. В самом начале войны он порвал с ним, хотя и знал, что это очень опасно. Бест тогда воспользовался возможностью перехода под эгиду вермахта и был назначен начальником немецкой военной администрации в Париже.

Гейдрих затаил смертельную ненависть в отношении своего бывшего коллеги. Его агенты в Париже следили за каждым шагом Беста, хорошо знавшего хватку гестапо. Гейдрих лишь выжидал момент для нанесения удара. Что именно он планировал, неизвестно, но что этот удар должен иметь фатальные последствия, было очевидно. Бесту повезло, что Гейдрих был убит, не успев выбрать время и подходящую возможность для нанесения такого удара. Таким образом, жизнь Беста была спасена, но его история служит убедительным доказательством, сколь опасно было выступать против амбиций Гейдриха.

Позже Бест был назначен рейхспротектором в Данию. Эта должность поставила перед ним целый ряд проблем, решая которые он впоследствии был обвинен в нарушении международного права. Но тот факт, что датчане приговорили его всего к пяти годам тюремного заключения, свидетельствует о нем как о человеке с определенным характером и качествами.

Совершенно другие отношения сложились у Гейдриха с генералом СС Генрихом Мюллером, шефом гестапо. Человек с внушительной головой, резкими чертами лица, прорезанного узкой полоской рта почти без губ, он начал карьеру с места чиновника баварской полиции. В нем Гейдрих нашел надежного партнера, готового к сотрудничеству в любое время и по любому вопросу. Именно Мюллер усовершенствовал систему шпионажа Гейдриха, исходящую из принципа нарушения общественных норм. В основу своей модели он положил приемы, применявшиеся советскими политическими органами, усовершенствовав их организационно применительно к собственным идеалам. Благодаря его деятельности становой хребет немецкого народа был сломан. Любое оппозиционное движение он душил еще в зародыше, сумев к тому же установить такой контроль даже за членами партии, что никто из них не чувствовал себя в полной безопасности от глаз и ушей гестапо.

Крупнейшей его задумкой было создание центральной картотеки с включением в нее всех живущих в стране людей с соответствующими примечаниями и пометками по любому «сомнительному эпизоду», какой бы характер он ни носил. До 1939 года он не был нацистом, да и не стал таковым, если не считать формального вступления в члены партии. Принципы, по которым он судил о людях, отличались от партийных. Решающим фактором, по его мнению, было убеждение, подчиняется ли тот или иной индивидуум полностью и безоговорочно государству или же склонен к независимому мышлению и действиям. Он не признавал законов, не способствовавших укреплению всемогущества государства. Его узкое полицейское мышление не позволяло ему выходить за эти рамки. Он воспринимал в качестве врага любого, кого подозревал в интеллектуальном сопротивлении. Люди, знавшие Мюллера, утверждают, что он будто бы был настроен против национал-социализма из-за нарушений государственной дисциплины и что идеологические концепции не играли для него никакой роли. Так же как он служил баварской народной партии до 1933 года, а затем – национал-социалистской партии до 1945 года, он был готов служить как верная полицейская собака любому режиму, который взял бы его к себе на службу.

Некоторые коллеги Мюллера выражают мнение, что он еще в 1944 году установил контакт с русскими и переметнулся к ним после краха Германии. Думаю, что идея эта не слишком уж и фантастична. В гестапо имелся специальный отдел, в задачу которого входило поддержание радиосвязи захваченных советских агентов с их центром, словно они еще находились на свободе. Таким путем советское Верховное главнокомандование получало дезинформацию, на основе которой зачастую принимало неверные решения, имевшие нежелательные для русских последствия. Подразделение это носило название «отдел радиоигры» и насчитывало в 1944 году около 300 сотрудников. Ничего невозможного нет в том, что Мюллер использовал одну из целого ряда линий этой радиосвязи для вхождения в контакт с русскими – для передачи верной информации – непосредственно перед самым крахом.

Как бы то ни было, точно установлено, что некоторые бывшие сотрудники гестапо появились позже в Восточной Германии, пройдя необходимое «переобучение» в России. Вместе с тем соответствует действительности, что один из ближайших помощников Мюллера ведал делами коммунистов и нес непосредственную ответственность за смерть в концентрационных лагерях многих их тысяч. Но большевики, как известно, не были слишком беспощадными к людям, которые, хотя бы временно, могли оказаться для них полезными. Так что в их числе мог оказаться и Мюллер. Человек, который в течение ряда лет являлся главой немецкой секретной государственной полиции и поддерживал своими полицейскими силами порядок во всей оккупированной немцами Европе, мог продать русским свои знания и опыт. Мюллер к тому же отличался феноменальной памятью. Он мог, например, без долгих раздумий назвать имя даже не слишком важного агента, находившегося в каком-нибудь небольшом городке за границей. Ни один другой полицейский эксперт не обладал столь обширными знаниями о людях и не разбирался так детально в политической обстановке не только в своей стране, обладая данными, представлявшими постоянный интерес, как Мюллер.

Исходя из этого, вполне можно предположить, что Мюллер сейчас спокойно работает на русских, хотя никаких доказательств этого нет. Известно лишь, что после смерти Гитлера он исчез из имперской канцелярии вместе с надежным другом Шольцем. С тех пор ни об одном из них никто ничего не слышал. А ведь именно Шольц возглавлял «отдел радиоигры».

Если охарактеризовать Мюллера было довольно просто, то сделать это в отношении генерала СС Артура Небе[43] гораздо сложнее. Он был начальником V управления Главного управления имперской безопасности. Его участие в заговоре 20 июля 1944 года показывает, что, служа Гиммлеру и Гейдриху (как оказалось, вынужденно), он на самом деле находился в оппозиции к национал-социализму.

Без сомнения, Небе был умным человеком. Происходил он из семьи гражданского служащего в Пруссии. В политическом плане действовал, исходя из тактических соображений. Не вызывает сомнения тот факт, что в нацистскую партию он вступил, понимая, что будущее принадлежало именно этой партии. То, что это будущее будет продолжаться всего несколько лет, он тогда предвидеть не мог. В 1932 году прусским чиновникам было запрещено вступать в эту партию. Будучи тогда служащим прусской уголовной полиции, он вступил в НСДАП под чужим именем – в небольшую и изолированную региональную группу. Его расчет оказался правильным, так как после прихода Гитлера к власти он оказался одним из немногих офицеров полиции – членом партии, что обеспечило его назначение на руководящую должность.

Поскольку он на самом деле являлся первоклассным офицером полиции, в отличие от новичков, Небе быстро доказал, что назначен на свою должность не зря. Он никогда не выступал против методов, применявшихся Гейдрихом, принимая участие во всех значительных операциях и стараясь заслужить репутацию верного соратника Гейдриха. После начала так называемой «русской кампании» Небе даже взял на себя командование одной из оперативных групп СД (нечто вроде полицейской спецкоманды), на счету которой числятся десятки тысяч расстрелянных мирных жителей.

Его амбиции и способность предвидения – что в свое время привело его к национал-социалистам – побудили его, когда положение дел резко изменилось по всем позициям, перейти в лагерь оппозиции. Он был старым другом Гизевиуса, о котором мы уже упоминали, и с некоторых пор полагал, что тот поддерживает контакты с оппозиционным подпольным движением. К нему-то он и обратился, в результате чего был представлен лидерам Сопротивления.

Небе предполагал, что после краха нацистского режима Гизевиус займет высокий пост в полиции, и намеревался напомнить другу о себе, как об опытном эксперте в вопросах криминалистики. Вполне очевидно, что он не мог просто так покинуть должность, которую занимал, к тому же подпольщики нуждались в людях, находившихся на ключевых позициях в правительственном механизме. Умело, чего у него нельзя было отнять, Небе в течение длительного времени играл двойную роль, искусно избегая проколов. Не думаю, что информация, которую он предоставлял генералу Беку, бывшему начальнику Генерального штаба, Карлу Гёрделеру, бывшему обер-бургомистру Лейпцига, и другим лидерам оппозиции, носила незначительный характер. Если кто-либо из оппозиционеров попадал в трудное положение, Небе старался ему помочь. В частности, благодаря вмешательству Небе был освобожден арестованный было весной 1943 года коллега Канариса Донани. Связь Небе с заговорщиками вряд ли была бы доказана – настолько осторожно он себя вел, – если бы 20 июля у него не сдали нервы и он не скрылся бы из управления, едва начались аресты.

Когда у Кальтенбруннера возникло подозрение, что граф Хелльдорф[44], президент берлинской полиции, каким-то образом связан с заговорщиками, он попросил Небе, который, как он знал, был другом Хелльдорфа, вызвать того к нему под любым предлогом. Вот тут-то Небе и решил, что Кальтенбруннер разгадал его игру, взял, как говорится, ноги в руки и бежал. На самом же деле Кальтенбруннер не имел ни малейшего подозрения в отношении Небе. Вначале он расценил бегство начальника V управления как нежелание предать своего друга и стал упрекать себя, что поставил одного из самых надежных своих подчиненных в такое трудное и щекотливое положение. Кальтенбруннер даже попытался войти с Небе в контакт и попросить его возвратиться с принесением извинений. Только значительно позже он понял, что бегство Небе связано не только с чувством дружбы…

Если описать всю подноготную истории бегства Небе, получился бы отличный и даже сенсационный сценарий для кинофильма. Тысячи сотрудников полиции были брошены на его поиски, но ему снова и снова удавалось ускользнуть от них. Хорошо зная методы работы полиции, он, наверное, еще долго бы скрывался, если бы не некая женщина. У дома, где она проживала, он всегда оставлял свой «мерседес» на ночь. И эта-то его слабость стала для него фатальной.

Небе не следует ставить на одну доску с другими участниками июльского заговора: он был все же в первую очередь оппортунистом. Уголовные методы Гейдриха его особенно не беспокоили, пока все шло хорошо. Но стоило положению измениться, как он с минимальным для себя риском перебежал в другой лагерь.

Самым молодым и в то же время самым интересным из начальников управлений ГУИБа был начальник VI управления – внешней политической разведки – генерал СС Вальтер Шелленберг. Ему было немногим более тридцати лет, когда он заменил прежнего начальника этого управления генерала СС Йоста, который всегда отличался усердием, но не действенностью при выполнении задач, стоявших перед управлением. Через четыре года, став начальником объединенной секретной службы, Шелленберг показал себя одной из наиболее деятельных личностей национал-социалистского режима, но ушел с политической сцены.

Только человек с большими способностями мог успешно справляться с задачами и бесконечными требованиями, предъявлявшимися управлению во время войны. Вначале Шелленберг рассматривался как один из выдвиженцев Гейдриха, ничем не отличавшийся от остальных начальников управлений центральной службы безопасности. Однако уже скоро это мнение было изменено, поскольку он смело отстаивал собственное мнение перед самим Гейдрихом. В результате такого его поведения Гейдрих вскоре изменил свое былое благорасположение к молодому начальнику управления.

Так что неожиданная смерть Гейдриха обернулась для Шелленберга большой удачей, освободив его от нависшей над ним угрозы и предоставив шанс для проведения своих намерений и планов в жизнь. Особенно ему удалось укрепить свои позиции в то время, когда Гиммлер в течение нескольких месяцев взял на себя исполнение обязанностей начальника Главного управления имперской безопасности. Шелленберг наладил превосходные личные отношения с рейхсфюрером СС, используя его в дальнейшем для собственных целей. Ко времени прихода Кальтенбруннера в ГУИБ он настолько укрепил свои позиции, что мог потерять их только в случае каких-либо серьезных потрясений в государстве.

Начиная с 1943 года поражение Германии стало для Шелленберга очевидным, и он пришел к выводу, что только сепаратный мир с западными державами может уберечь страну от полного уничтожения. Однако его позиция была не слишком-то сильной, чтобы повлиять на политику государства. И вот, чтобы укрепить ее, он постарался объединить все прогрессивные силы секретных служб в некое подобие корпорации под своим контролем. После ожесточенной борьбы он в начале 1944 года достиг своей цели, когда военная разведка, которой до того командовал адмирал Канарис, перешла в подчинение Главного управления имперской безопасности.

К этому времени ему стало ясно, что без поддержки хотя бы одного из лидеров Третьего рейха ему не обойтись, и он остановил свой выбор на Гиммлере, на которого мог оказать свое влияние. Выбор им Гиммлера в качестве главы партии мира, а следовательно, и оппонента Гитлеру, оказался, однако, не совсем удачным, что окончилось трагедией для карьеры Шелленберга. Всю свою энергию он направил на превращение Гиммлера в инструмент достижения своих политических целей, и временами казалось, что он находится в шаге от успеха. Но в самый последний момент Гиммлер проявлял нерешительность и снова начинал бормотать об «окончательной победе». Раз за разом планы Шелленберга рушились в результате политического непостоянства и личной слабости рейхсфюрера СС. Последнее его усилие по достижению сепаратного мира было связано с посредничеством графа Бернадотта, но и оно успеха не имело.

Были бы его усилия более успешными, если бы он остановил свой выбор на другом нацистском лидере – например Геринге, дружбой которого, как утверждалось, Шелленберг пользовался, – проблематично. Намерение Германии установить мир с Западом пришло слишком поздно и то лишь после того, как союзники твердо заявили, что будут добиваться безоговорочной капитуляции противника.

О том, что он искренне старался достичь мира путем переговоров, свидетельствует целый ряд его действий, не имевших прямого отношения к его непосредственным обязанностям как начальника внешней разведки. Как только поздним летом 1943 года он услышал о намерениях нацистского руководства оккупировать Швейцарию, то сразу же вмешался, доказывая, что с военной, политической и экономической точек зрения это было бы большой ошибкой. Одновременно он проинформировал своего швейцарского коллегу полковника Массона, начальника федеральной секретной службы Швейцарии, о том, что затевалось. (Имеются доказательства, что и военная разведка адмирала Канариса придерживалась такого же мнения.) Шелленберг преследовал цель понудить Швейцарию к проведению защитных мер, что потом использовал как контраргумент против намерений Гитлера. Его действия помогли убедить фюрера в необходимости отмены намечавшегося плана.

В 1944 году нейтралитет Швейцарии вновь подвергся опасности нарушения со стороны Германии. Немецкий пилот, проводивший испытание нового типа самолета, перелетел в Швейцарию и был там интернирован, а самолет конфискован. Гитлер, опасавшийся, что секрет разработки нового самолета попадет из Швейцарии в руки западных держав, отдал распоряжение о немедленном уничтожении опытного экземпляра. Задача эта была поставлена перед ставшим к тому времени широко известным освободителем Муссолини[45] Отто Скорцени[46]. Когда началась подготовка к осуществлению этой операции и Скорцени ожидал личных указаний Гитлера на ее начало, о плане стало известно Шелленбергу. Он вновь вмешался, взявшись за решение проблемы без применения силы, и добился отмены операции. С помощью своего швейцарского коллеги он договорился, что уничтожение самолета будет произведено швейцарцами на аэродроме Дюбендорф, пообещав передать им в качестве своеобразной платы десять истребителей типа «мессершмитт». Договоренность была осуществлена, в результате чего жители Цюриха были избавлены от визита героя операции в Гран-Сассо.

Эрнст Кальтенбруннер, ставший шефом австрийской СС еще до присоединения Австрии к Германии в 1938 году, тесно сотрудничал с Гейдрихом.

После смерти Гейдриха 24 июня 1942 года Гиммлер постарался назначить его преемником человека, который не был бы столь опасен для него, как Гейдрих.

И выбор его пал на аутсайдера, шефа СС и полиции Вены Кальтенбруннера, хотя тот не имел никакой полицейской подготовки да и протекции и чьей-либо поддержки.

Молодой юрист из Линца только один раз привлек к себе внимание, когда в 1936 году в результате ареста всего нелегального руководства СС в Австрии оказался самым старшим по чину. Поэтому он автоматически стал несколько позже главой СС и полиции в так называемой Остмарке (Восточной Австрии), но пост этот был чисто номинальным и особого значения не имел. Вследствие этого назначение его главой организации, ставшей благодаря усилиям Гейдриха одной из самых важных в Третьем рейхе, оказалось полной неожиданностью для всех.

Вряд ли целесообразно, да и возможно, дать здесь окончательную оценку Кальтенбруннеру, хотя, без всякого сомнения, союзники сильно переоценили его влияние на судьбы Германии.

До вступления в эту должность у Кальтенбруннера не было никакого опыта политической работы, и он был вынужден опираться на помощь и советы своих сотрудников – Мюллера и Небе, начальников управлений соответственно гестапо и уголовной полиции. Пользуясь этим, те творили практически все, что хотели. Однако они были достаточно опытными и умными людьми, чтобы, получая его санкции на проведение наиболее важных и ответственных мероприятий, возлагать тем самым полную ответственность за них на него. Кальтенбруннер не проявлял большого интереса к выяснению деталей работы собственной организации, учитывая лишь то обстоятельство, что контроль за деятельностью внешней и внутренней разведывательных служб предоставляет ему возможность вмешательства в политические события большой важности. Хотя инструмент для этого и был в его руках, он не обладал достаточными знаниями и навыками, чтобы использовать его с наибольшей эффективностью. К тому же Шелленберг, опасавшийся, что у Кальтенбруннера может возникнуть желание избавиться от него, тяготел к Гиммлеру и использовал любую возможность для маневра между ними.

После сталинградской катастрофы у Кальтенбруннера не осталось иллюзий в отношении международного положения Германии и дальнейших перспектив. Доклады Шелленберга, беседы с подчиненными и информация друзей укрепили в нем убеждение, что достижение победы стало невозможным и что ведение переговоров с западными державами о заключении мира остается единственным выходом из создавшегося положения. Тем не менее, все попытки побудить его к решительным действиям в этом направлении ничего не дали: он продолжал оставаться пассивным, пребывая в состоянии летаргии.

Что же обусловило нерешительность Кальтенбруннера и не дало ему возможность поддержать всеми силами движение к миру, пока не стало слишком поздно? Причина этого, несомненно, лежала в его личной привязанности к Гитлеру. И дело заключалось не просто в его лояльном отношении к фюреру. Тот оказывал на Кальтенбруннера почти гипнотическое воздействие, подавляя его верой в собственные проницательность и предвидение. В результате этого Кальтенбруннер переставал верить самому себе и, когда ему говорили о необходимости прекращения войны любыми средствами и даже против воли Гитлера, продолжал колебаться из стороны в сторону. Лишь на последней фазе войны он понял четко, отбросив все сомнения, что Гитлер ведет Германию к неминуемой катастрофе, и стал прилагать усилия к достижению мира. Но было уже слишком поздно.

Очень редко личность исторического значения оценивается столь противоречиво, как это имеет место с эксцентричной фигурой адмирала Вильгельма Канариса, шефа немецкой военной разведки. За рубежом существовало широко распространенное мнение, что он не имел никакого отношения к преступлениям национал-социализма, будучи левым по своим убеждениям. Друзья предпочитали видеть в нем некоего духовного лидера оппозиционного гитлеризму движения и мученика, павшего в борьбе против нацистов. Некоторые немцы, не согласные ни с той, ни с другой оценкой, клеймят его как предателя своей родины, несущего определенную ответственность за поражение Германии в войне. Кто же из них прав, и какая из оценок является более справедливой?

Предки Канариса были греками, осевшими в Северной Италии за несколько поколений до переселения в Германию. В Первую мировую войну Кана-рис был офицером на немецком крейсере «Дрезден». Когда весной 1915 года корабль был затоплен командой в Камберлендской бухте, оставшиеся в живых были интернированы чилийскими властями на острове Фернандес. Через несколько месяцев пребывания там Канарис совершил рискованный побег через Анды в Вальпараисо. Ему удалось приобрести чилийский паспорт на имя Рида Розаса, с которым он добрался до Германии, сев на голландский корабль, шедший через Плимут в Роттердам.

Летом 1916 года все с тем же паспортом он проскользнул сквозь английскую блокаду в Испанию. Войдя в состав сотрудников немецкого военно-морского атташата в Испании, он занимался организацией снабжения немецких подводных лодок с испанских баз, предоставляя в то же время морскому командованию информацию о передвижениях союзных конвоев главным образом в Гибралтар. Затем по пути Германию, где он должен был вступить в командование подводной лодкой, Канарис был арестован в Италии на железнодорожной станции Домодоссола. Итальянцы решили передать его французам как германского шпиона. Тогда Канарис представился капитану корабля, следовавшего в Марсель, как немецкий офицер, и тот высадил его в Картахене. На этот раз Канарис был отправлен в Германию на подводной лодке. Там он был назначен командиром подводной лодки, оперировавшей в Средиземное море, базируясь на Каттаро. В то время он приобрел многочисленных друзей среди офицеров австрийского флота, глубоко проникнувшись менталитетом австрийцев.

Имея такой боевой опыт, Канарис оказался подходящим кандидатом на занятие должности начальника немецкой военной разведки, которую рейхсвер начал создавать в конце 20-х годов. Служба поначалу имела весьма скромные штаты, и такое положение сохранялось вплоть до начала Второй мировой войны, когда абвер превратился в мощную организацию, приобретя известность во всем мире наравне с британской секретной службой и разведкой Франции.

Реорганизация и экспансия абвера явились не только делом рук Канариса. Этим занимались его помощники, поскольку он сам уделял основное внимание вопросам «разведывательной политики», используя информацию, добытую его организацией, в качестве политического оружия, а в этой сфере он был большим мастером. Вызывает сомнение, чтобы разведывательная служба могла существовать только за счет такой деятельности, и к чести Канариса следует отметить, что он и не пытался добиться подобной схизмы. Он понимал, что знания – не только военных, но и политических секретов, а тем более секретов оппонентов, – являются зародышами потенциальной политической власти, и собирался использовать эти знания как средство воздействия не только на военную, но и государственную политику Третьего рейха.

Благодаря, по всей видимости, тому обстоятельству, что шеф абвера мало уделял внимания организационным вопросам своей службы, военная разведка превратилась в раздутую и сложную структуру, в которой административно-управленческая часть превалировала над остальными. В частности, подразделения абвера, приданные различным военным округам, по своей большой численности и оснащению не соответствовали скромным задачам, стоявшим там перед военной разведкой, свидетельствуя о бюрократическом характере этой машины. Военные штабы очень часто высказывали критические замечания по поводу неэкономичного и малоэффективного использования таких подразделений, но чаще всего их протесты оставались без внимания. Такие же хорошие результаты можно было получить, имея гораздо меньшую по численности и менее громоздкую организацию. В то же время сказать, что военная разведка была неэффективной, было бы неправильно. Ближайшие сотрудники адмирала, в частности, начальники наиболее важных отделов – генералы Пикенброкк, Лахоузен и Бентивегни – были экспертами самого высокого класса.

Сам Канарис был очень сложным человеком, которого понять было непросто. Давая ему оценку даже в качестве шефа абвера, следует иметь в виду, что на всей его деятельности лежит личностный отпечаток. Он был, без сомнения, настоящим немецким патриотом. Он приветствовал превращение Германии с приходом к власти Гитлера в великую державу и был горд, что, занимая свою высокую позицию, мог внести значительный вклад в ее становление. Но в то же время он был убежденным оппонентом национал-социалистской системы. Вот эти, по сути дела, конфликтующие точки зрения накладывали отпечаток на его поведение, объясняя многие противоречия в его действиях, рассматривавшихся не только друзьями, но и врагами, как непонятные и труднообъяснимые.

Отрицание Канарисом национал-социализма исходило, скорее всего, из эстетических и этических соображений, нежели было обосновано какими-то вескими причинами. По своей натуре он был очень чувствительным, легко раздражающимся человеком, что не соответствовало избранной им профессии офицера, в частности, применение силы он воспринимал как нечто ужасное. Его антипатии были столь сильны, что он отрицательно относился к солдатскому духу – идеалу вермахта, да, пожалуй, и к любой армии, – к отваге, лихости и умелости как солдат, так и офицеров. Вид наград вызывал у него раздражение, поэтому любой офицер, появившийся у него с Рыцарским крестом, мог заранее считать, что его предложения будут отвергнуты. Позднее, видимо, у него выработалось и негативное отношение к военной форме вообще и парадным мундирам в частности, почему он и предпочитал ношение гражданских костюмов с соответствующим поведением.

Эстетическая антипатия, которая проявлялась у него ко всему военному, видимо, объясняет предпочтение, отдававшееся им довольно часто людям с антивоенными настроениями, навеянными скорее их характером, нежели убеждениями.

Его внутренняя доброта и готовность оказать в любое время помощь всем знакомым ему людям были безграничны. В Германии было широко известно, что почти любой человек, подвергающийся гонениям, может найти укрытие в абвере, чем довольно часто злоупотребляли. К людям, которым Канарис оказывал помощь, относились не только лица, преследовавшиеся за политические взгляды или из-за расовых проблем, но и мошенники, профессиональные аферисты и всевозможные ловкачи. Они избегали привлечения к военной службе и получали должности, которые использовали в собственных интересах.

Такое не всегда обоснованное великодушие Канариса, бывшего не в состоянии правильно судить о людях, неоднократно ставило его коллег в трудное положение, и нужно отдать им справедливость в том, что они, несмотря ни на что, придавали работе абвера необходимый профессионализм. Секретная служба непременно отторгает людей с сомнительным характером, а также тех, кто привык жить только по шаблону. Как ни странно, благодаря человеческой слабости адмирала, эта тенденция проявлялась особенно сильно. Тем не менее находились темные личности, которым удавалось занять ключевые позиции в абвере и даже оказывать довольно сильное влияние на своего шефа. Люди эти бывали замешанными в скандальных коррупциях, связях с черным рынком и осуществлении незаконных действий. Адмирал же в таких случаях не только не назначал тщательного расследования обстоятельств подобных дел, но и старался их замять. Поскольку Канарису удавалось избегать публичных скандалов, противники военной разведки в нацистской партии, гестапо, службе безопасности и даже в вермахте стали собирать компрометирующие материалы против «Канариса и его лавочки».

Говоря о профессионализме Канариса, следует подчеркнуть, что он был скорее бременем, чем человеком, внесшим ценный вклад в военную разведку. Недостаточный интерес, проявлявшийся им к организационным вопросам, скоро перерос в тормоз.

Его постоянные инспекционные поездки вызывали опасения и даже страх у его подчиненных, поскольку он устраивал кутерьму, переворачивая все вверх дном, оставляя после себя хаос. Начальники отделов, знавшие о его стиле работы, вслед за адмиралом посылали в проверявшиеся подразделения своих офицеров для наведения надлежащего порядка после его отъезда, невзирая на указания, данные им. Это не было связано ни с каким риском, так как Канарис никогда не интересовался, выполнены ли его указания, занятый каким-либо новым делом.

Его стремление быть постоянно занятым превратилось со временем в навязчивую идею, которая нашла свое воплощение в непрекращавшихся командировках. Канарис не мог сидеть спокойно на одном месте, и чем старше он становился, тем более возрастало в нем стремление к путешествиям. Он объездил все территории, находившиеся под немецким владычеством, пересекая континент из конца в конец. Времени для общения с семьей у него таким образом не оставалось, хотя его жена и дочь были ему преданны. Даже на рождественские праздники он был, как правило, в пути, хотя особой необходимости в той или иной поездке не было.

Такая сверхзанятость сопровождалась у него отсутствием всякого интереса к человеческому общению. Человек, заимевший привычку оказывать помощь кому угодно, не преследуя никаких собственных интересов, сторонился людей, но обожал своих собак. Таксы адмирала установили террор во всей округе. Он очень заботился о состоянии их здоровья, и они значили для него гораздо больше, чем любое человеческое существо. Малейшее недомогание одной из его любимиц приводило его в состояние депрессии, оказывая отрицательное воздействие на отношение к работе. Где бы он ни был, в Германии и даже за рубежом, он ежедневно звонил, справляясь о собаках и интересуясь, как и чем их кормят и как они себя ведут. Шеф испанской секретной полиции был весьма удивлен, когда ему представили запись телефонного разговора адмирала из Танжера с Берлином. Он-то рассчитывал получить интересную политическую информацию, а разговор велся только о таксах. Лишь незначительная часть разговора была посвящена служебным делам, но адмирал использовал такие выражения, что непосвященному человеку было трудно что-либо понять[47].

Он не поддерживал отношений с людьми, не любившими собак. Даже те офицеры разведки, которые представляли наиболее важную информацию, теряли значимость в его глазах, если до него доходило, что они когда-либо высказывались отрицательно о любителях собак. Присутствуя на официальных церемониях и конференциях, он не становился рядом и не останавливался в той же гостинице с теми, кто недолюбливал собак. Упоминаю о таких его странностях, так как они проливают свет на личность этого человека.

Общение с Гитлером с его выходками должно было вызывать физическое отвращение у таких натур, как Канарис. Лишь благодаря умению держаться и своим дипломатическим способностям, Канарис ничем не выдал себя и сумел сохранить свою должность в течение длительного времени. Он абсолютно отрицал национал-социализм и был готов принять участие в делах, направленных на устранение Гитлера, но приходил в ужас от необходимости применения насилия. А его искренний патриотизм заставлял его бояться, что покушение на Гитлера во время войны может сказаться отрицательно на военных успехах Германии. Эти соображения удерживали его от активных действий по устранению нацистского режима. Так он и колебался до самого конца. Он ни в коем случае не был главой различных заговоров против Гитлера, но участвовал почти во всех, поддерживая их, в первую очередь прикрывая заговорщиков мантией абвера. В остальном же он ни разу не приложил всей мощи своей личности, своего положения и власти в пользу успеха таких мероприятий.

Эта его неуверенность и отсутствие решительных шагов заслужили горький упрек заговорщиков, в особенности графа Клауса Шенка фон Штауффенберга[48], который прямо обвинял адмирала в недопустимом откладывании действенных мер по отношению к Гитлеру, что мешало сплочению заговорщиков. Справедливое осуждение Канариса Штауффенбергом является выражением контрастности идеологий этих двух людей.

Хотя Канарис лично не участвовал в событиях 20 июля 1944 года, он предоставил заговорщикам помощь своей организации. В частности, он назначил на одну из должностей в административном аппарате активного участника заговора Ганса Остера, ставшего впоследствии генерал-майором. Поскольку тот не обладал ни подготовкой, ни данными для непосредственной разведывательной работы, Канарис определил его в центральный аппарат, в результате чего Остер получил доступ ко всей деятельности абвера.

Но они не стали собратьями по оружию в заговоре против Гитлера, поскольку были разными по характеру людьми, имевшими к тому же различные точки зрения. И хотя они работали бок о бок, они не смогли стать верными друзьями. Канарис продолжал считать, что борьба против Гитлера должна вестись конституционными и морально приемлемыми методами и что преступления правящего режима не могут оправдывать подобных же преступлений со стороны оппозиции. Остер же полагал, что цель оправдывает средства, и был готов пойти на все, чтобы только избавиться от Гитлера и его приспешников.

Если дело дойдет до написания очерка или книги о немецком Сопротивлении, то личность генерала Остера следует все же рассматривать не как слишком большое приобретение для активной оппозиции. Хотя он и был человеком, склонным к конспиративной деятельности, ему не хватало твердости характера, а его ярость и безрассудство сказывались отрицательно на правильности оценки происходившего. На Остере лежит ответственность за то, что заговорщики, получая важную информацию, получали вместе с тем всякую макулатуру, что приводило их к принятию неверных решений. Таким образом, он, несомненно, внес решающий вклад в провал проводимых ими мероприятий. Да он и был неспособен к конструктивным действиям, видимо поэтому не пользуясь большим авторитетом у заговорщиков.

Что же касается Канариса, то и он испытывал яростную ненависть к Гитлеру и национал-социализму. Он даже был убежден, что любая его военная победа являлась трагедией для немецкого народа, так как с самого начала нисколько не сомневался, что Германия проиграет войну. Каждая новая немецкая победа наполняла его тревогой, поскольку, по его мнению, только затягивала войну, готовя неизбежную катастрофу. Когда генерал-фельдмаршал Роммель[49] добился необычайных успехов в Северной Африке, Канарис едва не разразился слезами, услышав эту новость. Он несколько успокоился, когда кто-то из его окружения высказал мысль, что взятые изолированно эти самые победы содержат в себе зерна неминуемого поражения.

Когда Гитлер в марте 1939 года направился в Прагу, Канарис последовал за ним, надеясь оценить там возможность чехов к военному отпору. Его разочарование, когда вследствие пассивности чехов Гитлеру удалось войти в Чехословакию без пролития крови и с триумфом, было столь велико, что он даже сказал об этом генералу Лахоузену. Канарис понимал, что этот успех позволит Гитлеру двигаться и далее по своему фатальному пути.

Канарис был готов пойти на государственную измену, но не на измену родине[50]. В этом отношении он был несогласен с Остером и Гизевиусом, которые не видели между этими понятиями никакой разницы. Как бы то ни было, Канарис не был предателем, каковым его считают многие. Полагаю невероятным, чтобы Канарис мог передать противнику какую-либо информацию и разгласить военную тайну.

Вообще-то кажется невероятным, что Канарису удалось оставаться на своей должности аж до конца февраля 1944 года, хотя его политические взгляды не составляли тайны, а сама организация дискредитировала себя в глазах нацистского режима. Он обладал несомненным влиянием, благодаря своему выдающемуся интеллекту и неприкрытой лести, на начальника штаба Верховного главнокомандования генерал-фельдмаршала Кейтеля[51], который неоднократно прикрывал его.

В этом заключается далеко неполное, а лишь частичное объяснение этого обстоятельства. В частности, оно не дает ответа на вопрос, почему гестапо и служба безопасности ничего не предпринимали против него, хотя и имели достаточно доказательств его подрывной деятельности. В секретном архиве гестапо имелось несколько томов с различными документами об адмирале и абвере. Но они не были использованы против Канариса. Когда же он в начале 1944 года был все же смещен со своей должности, претензии к нему носили не слишком серьезный и даже поверхностный характер. Самым весомым обвинением было, пожалуй, обвинение в слабом руководстве своей организацией, поскольку к тому времени несколько агентов абвера переметнулись в Турции на сторону англичан.

Будучи назначенным в 1943 году начальником Главного управления имперской безопасности, Кальтенбруннер, изучив личное дело Канариса и имевшееся на него досье, обратился к Гиммлеру с предложением об отстранении Канариса с должности шефа абвера. К его большому изумлению, Гиммлер ответил ему, что прекрасно осведомлен о содержании досье и считает целесообразным по целому ряду причин ничего не предпринимать против Канариса, запретив Кальтенбруннеру проявлять в этом плане какую-либо инициативу.

Кальтенбруннер, естественно, задался вопросам о причине того, почему рейхсфюрер СС и шеф всей немецкой полиции защищает человека, который явственно плетет интриги против режима? И пришел к выводу, что у Канариса, видимо, имеется какой-то компромат лично на Гиммлера. Только значительно позже ему стало ясно, что речь-то шла не о Гиммлере, а о Гейдрихе.

И вот, когда Канарис был отстранен от занимаемой должности, никакого судебного разбирательства против него возбуждено не было. Даже после событий 20 июля 1944 года он был арестован не сразу, но и при аресте держался на удивление спокойно, не проявив никакого волнения, будто бы твердо зная, что под суд отдан не будет ни при каких обстоятельствах.

На допросе Гёрделер то ли под пытками, то ли после обнаружения во время обыска его записной книжки с именами заговорщиков дал компрометирующие показания против адмирала и целого ряда подпольщиков. Однако и после этого Канариса особо не трогали, так что у него появилась надежда пережить крушение рейха. Но он недооценил того факта, что лица, стоявшие у власти, постараются заткнуть рот тому, кто слишком много знал и наверняка выступил бы против них с явными доказательствами их преступлений, которыми он, вне всякого сомнения, располагал.

Канарис вместе со многими узниками концентрационного лагеря Флоссенбург был казнен по секретному распоряжению нацистского руководства при подходе американских войск. Поэтому многие его секреты были развеяны в прах вместе с пеплом.

Часть вторая

СЕКРЕТНЫЕ ОПЕРАЦИИ В ЕВРОПЕ

Глава 5

ПОДДЕЛКА ДОКУМЕНТОВ И ДЕНЕГ

ФАЛЬШИВКА ГУБИТ СОВЕТСКОГО МАРШАЛА

Интересы Гейдриха не ограничивались только Германией. С самого начала деятельности он стремился подключать свою секретную службу к политическим событиям за рубежом. Одной из наиболее успешных его интриг является афера с Тухачевским.

11 июня 1937 года советское телеграфное агентство ТАСС передало сообщение, ставшее международной сенсацией, о том, что по приказу народного комиссара внутренних дел арестованы восемь генералов Красной армии, в числе которых был и бывший заместитель наркома обороны маршал Советского Союза Тухачевский, дела же на них переданы на рассмотрение военного трибунала. Ход разбирательства не принес никаких неожиданностей. Советская официальная, в особенности судебная, система была уже хорошо известна всему миру. Нелепый судебный процесс против оппозиции Троцкого в 1936 году с незаконной конфискацией всего имущества осужденных был еще свеж в памяти людей.

Поэтому никто даже не удивился, что Тухачевский и его сообщники дали показания, будто бы являлись организаторами подпольного оппозиционного движения, вступили в контакт с военным командованием ряда иностранных держав, враждебных Советскому Союзу, и передавали информацию о Красной армии; осуждение виновных и вынесенный им приговор не были неожиданными.

То, что процесс под председательством Ульриха и при участии генерального прокурора, выступавшего в качестве государственного обвинителя Вышинского[52], проходил не в открытом судебном заседании, породило различные толки и комментарии. Никто тогда не имел представления, откуда были взяты предъявленные Тухачевскому обвинительные материалы, а позже, когда просочилась информация, что решающую роль в этой истории сыграл шеф немецкой службы безопасности, в нее никто не поверил.

Гейдрих начал привлекать свою службу к работе против Советского Союза еще в 1935 году. Вначале она ограничивалась сбором информации за рубежом и от русских эмигрантов, живших в Германии. Эти эмигранты поддерживали тесную связь с парижской эмигрантской колонией, которая, наряду с белградской, была самой значительной в Европе. Через своих агентов Гейдриху удалось установить контакты с ее центральным комитетом, находившимся в Париже, в частности с бывшим белогвардейским генералом Скоблиным, женой которого была известная певица Надежда Плевицкая. Эта чета играла большую роль в эмигрантском обществе, хотя и считалась не вполне надежной. Агент Гейдриха выяснил, что Скоблин поддерживал связь с высшими кругами Москвы. Более того, ему стало ясно, что бывший генерал работал на две стороны – на Советский Союз и против него, как в свое время его земляк Евно Азеф, который дурил и царскую охранку и революционеров.

Двурушничество Скоблина не явилось настораживающим моментом для Гейдриха, и он решил привлечь его к своей агентурной деятельности. Скоблин же со своей стороны проявил готовность за деньги причислить к своим работодателям еще и немецкую секретную службу. От него Гейдрих в конце 1936 года получил информацию, что Тухачевский намеревался взять власть в свои руки с помощью Красной армии и избавиться от Сталина и большевистского режима. Вопрос, соответствовала ли эта информация истине, остается открытым, так как шеф ГПУ Ежов, представивший Вышинскому доказательства вины Тухачевского, был вскоре и сам ликвидирован. Из свидетелей того процесса вряд ли кто остался в живых, а ожидать, что заговорят Вышинский, маршал Ворошилов, игравший тогда важную роль, или же Сталин, было бы наивно. Да и постановка этого вопроса мало что изменит в сути дела. Более важным, на мой взгляд, является выяснение, сфабриковано ли обвинение Тухачевского в заговоре против Сталина, так же как и обвинение в его связях с иностранными державами.

Пришла ли Гейдриху первому в голову мысль об осуществлении грандиозной интриги с целью устранения Тухачевского, сказать трудно. Но идея эта появилась еще до решающей беседы его с Гитлером и Гиммлером. Во всяком случае, перед рождественскими праздниками 1936 года он рассказывал своим коллегам о том, что Тухачевский будто бы намеревается захватить власть в свои руки. Гитлер, так же как и Гейдрих, посчитал целесообразным использовать этот шанс для ослабления советской системы с тем, чтобы потом нанести по ней решающий удар. Напрашивались два варианта действий. Германия могла поддержать Тухачевского и помочь ему ликвидировать большевизм. С другой же стороны, можно было выдать Тухачевского Сталину и тем самым ослабить военную мощь Советского Союза. Оба эти варианта были потенциально выгодны для Германии. Тем не менее, ликвидировать Тухачевского было гораздо проще, чем поддержать его в рискованном мероприятии – попытке сбросить кремлевских вождей. Вместе с тем участие немцев в ликвидации Тухачевского и тем самым в ослаблении Красной армии перечеркнуло бы политику взаимодействия вооруженных сил Германии и Советского Союза.

Русско-германское военное сотрудничество получило свое наибольшее развитие в 1926 году, когда генерал-полковник фон Зеект[53], главком стотысячной армии, добился получения технической помощи от русских. Оба его последователя, генералы Хеге и Хаммерштайн, продолжили его политику, поддержанную назначенным парламентом министром обороны.

Однако эта кооперация не имела политической подоплеки. Генералы были заинтересованы главным образом в получении технической военной помощи, в частности – возможности подготовки офицеров-танкистов и авиаторов, а также специалистов других видов вооружения, которые были запрещены в рейхсвере по Версальскому договору. Взамен немецкие офицеры проводили обмен опытом с командирами Красной армии по основным принципам ведения боевых действий. Русские, видимо, рассчитывали, что в последующем произойдет и политическое сближение, однако на практике этого не случилось.

Когда Гитлер стал канцлером рейха, ситуация немедленно изменилась. Нет никакого сомнения в том, что он с самого начала считал борьбу с большевизмом борьбой не на жизнь, а на смерть. Такая политическая установка исключала возможность военного сотрудничества между двумя странами. В таком случае не совсем понятно, почему он не поддержал государственный переворот, замышлявшийся маршалом Тухачевским и преследовавший цель если не полного крушения, то по крайней мере значительного ослабления «врага всего мира – большевизма». По всей видимости, он считался с теми трудностями, о которых мы говорили выше. К тому же на принятии окончательного решения сказались доводы, приводимые Гейдрихом, который считал, что продолжение линии на союз Германии с Россией отрицательно скажется на сознании офицерского корпуса. Политическое значение этого фактора в соединении с потенциальными результатами военного союза, по его мнению, могло представить реальную угрозу.

Ничто не может так подорвать отношения между вооруженными силами двух стран, как доказательство – для общественного мнения, – что в действительности это, мол, не более как прикрытие шпионской деятельности и измены. Такие заявления могут быть сделаны как в адрес Германии, так и России и касаться как немецких, так и советских генералов. Для Гейдриха не составило бы большого труда подготовить «доказательства измены» со стороны нескольких немецких генералов.

Однако он посчитал более целесообразным избрать местом действия Москву, а в качестве жертвы – Тухачевского. Советская система подходила для этого лучше: в Германии со сбором «доказательств» было бы намного сложнее. Кроме того, выдвижение обвинения в адрес Москвы и партнера вермахта – Красной армии представляло возможность нанесения косвенного удара по руководству страной, что Гейдрих считал весьма важным. Со времени своего позорного изгнания с флота он затаил почти патологическую ненависть к командному составу вооруженных сил и не упускал никакой возможности для нанесения по нему болезненного удара. Афера с Тухачевским предоставляла ему для этого отличную возможность.

После целого ряда конфиденциальных бесед ему удалось убедить Гиммлера и, что было более для него важным, Гитлера в правильности предстоявших действий. Во внутренних склоках, происходивших в Советском Союзе, Германия будет поддерживать Сталина. Тухачевский же со своими приспешниками окажутся в роли предателей, в результате чего возмущенная Красная армия недосчитается целого ряда наиболее способных офицеров. Для этого было необходимо представить Сталину доказательства предательской деятельности Тухачевского в общении с немецким военным командованием, а также – для полноты картины – материалы о подготовке Тухачевским государственного переворота, для чего следовало подключить бывшего генерала Скоблина.

Вся эта операция готовилась с соблюдением строжайшей секретности. А продолжалась она с 1936-го по 1937 год. Гейдрих общался только с непосредственными исполнителями, снабжая их тем минимумом информации, которая была им необходима для исполнения своих ролей. Генерал Беренс рассказывал мне позже о технических деталях подготовки операции. Беренс был единственным человеком, полностью посвященным в секрет. Я близко познакомился с ним во время войны, когда он был шефом немецких СС и полиции в Белграде. (В 1946 году Беренс был передан Тито и осужден за военные преступления.)

Поначалу Гейдрих попытался вовлечь в эту операцию адмирала Канариса, шефа военной разведки. Он попросил адмирала передать ему те документы, которыми обменялись немецкое Верховное командование и русские по вопросу о военном сотрудничестве, в частности письма Тухачевского и других высших советских офицеров. Но Канарис, который слишком хорошо знал Гейдриха и тут же заподозривший какой-то подвох, отказал ему в этом под благовидным предлогом. Тем не менее, Гейдрих, а точнее, Беренс достали все необходимое и без помощи Канариса. Как это им удалось сделать, я не знаю, однако по некоторым данным известно, что Беренс просто-напросто проник в архив немецкого Верховного командования.

Обзаведясь необходимой ему оригинальной документацией, Беренс приступил в апреле 1937 года в изолированном помещении управления гестапо в Берлине к изготовлению фальшивок. Для этих целей он создал самую настоящую лабораторию со всем необходимым техническим оборудованием, приняв меры безопасности. Лаборатория находилась в помещении с отдельным входом, в полной изоляции от остального здания. Ее охраняло специальное подразделение СС. Гейдрих воспользовался услугами двоих агентов ГПУ, незадолго до этого захваченных СД, которых он «пригласил» к сотрудничеству. Еще один агент ГПУ, выразивший добровольное согласие на работу с гестапо, использовался непосредственно в процессе изготовления фиктивных документов.

У этого, третьего, агента появилась идея, отличная от задумки Гейдриха. Он предложил изобразить дело так, будто бы не Гейдрих, а советская секретная служба явилась инициатором возбуждения фальсифицированного процесса против Тухачевского и что Гейдрих оказался просто инструментом в руках ГПУ.

Как бы то ни было, но факт изготовления фальшивых писем, которыми якобы обменивались Тухачевский и его приближенные, с одной стороны, и немецкие генералы, с другой, в течение будто бы целых двенадцати месяцев остается непреложным. А изготовлены были эти фальшивки на Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине. В них шла речь о поддержке, которую якобы запрашивал Тухачевский со стороны вермахта, при проведении запланированного им путча против Сталина. Документы эти были изготовлены довольно быстро, и уже в начале мая Гиммлер предоставил объемистое досье Гитлеру. Кроме переписки, в него были включены самые различные документы, включая расписки русских генералов за получение денег от немецкой секретной службы за представленную информацию – в весьма значительных суммах.

Все приложенные письма Тухачевского и его товарищей имели вид подлинных с соответствующими пометками Зеекта, Хаммерштайна, Канариса и других генералов об ознакомлении с ними. В досье были включены и письма немецких генералов (вторые или третьи экземпляры, сделанные под копирку), написанные будто бы в адрес российских конспираторов. В целях подключения к этой афере Канариса туда же было приложено письмо, якобы написанное им, в котором он благодарил Тухачевского и еще двух генералов за предоставленную ими информацию о Красной армии. Подготовленные материалы Гитлеру понравились, и он дал свое согласие на вручение их русской секретной службе.

По первоначальному плану фиктивные документы предусматривалось передать русским через чехословацкий Генеральный штаб, у которого имелись хорошие контакты с ними. В целях проведения необходимой подготовки в Чехословакию выехал под вымышленным именем Беренс. Чехи, однако, отказались сообщить его человеку, по какому каналу документация будет переправлена Сталину, так что не было никакой гарантии, что она не попадет в руки друзей Тухачевского. Поэтому Гейдрих посчитал этот вариант слишком рискованным и предпочел обратиться непосредственно в советское посольство в Берлине. Он вошел в контакт с одним из сотрудников посольства, о котором гестапо было известно, что он на самом деле является представителем русской секретной службы, и предложил представить имеющуюся у него информацию о Тухачевском. Этот сотрудник вылетел тут же в Москву и почти сразу же возвратился в Берлин в сопровождении специального представителя Ежова, шефа российского ГПУ. Представитель заявил, что имеет личное указание Сталина вступить в переговоры с немцами на предмет получения упомянутой документации.

Гейдрих не планировал вступать в какие-либо официальные переговоры с советской стороной и тем более требовать выкуп за представляемую фиктивную документацию, но быстро изменил свою тактику и потребовал три миллиона рублей. В ту же ночь он проинформировал Гитлера о своих намерениях и получил его согласие на дальнейшие действия. На следующий день Беренс вручил советскому представителю досье и получил от него увесистый сверток с тремя миллионами рублей наличными.

Гейдрих передал эти деньги в распоряжение русского отдела своей секретной службы. К слову говоря, трое немецких агентов, которые попытались за что-то расплатиться ими в Москве, были немедленно арестованы ГПУ. В дальнейшем мне стало известно, что эти агенты бесследно исчезли. Можно предположить, что русские расплатились с нами либо фальшивыми купюрами, либо сделали на них какие-то специальные пометки. Поэтому выдача этих денег нашим агентам была сразу же прекращена. То, что русские заплатили фальшивыми деньгами за столь хорошо сработанные немцами фиктивные документы, привело Гейдриха в ярость. Это была, скажем так, реакция на его артистизм, которая испортила ему хорошее настроение за достигнутый успех.

Гейдриховская задумка сработала безошибочно, и маршал Тухачевский со своими приближенными были быстро арестованы. Судебный процесс против них был начат в десять часов утра 10 июня, а в девять часов вечера того же дня все было закончено. Процедура началась с выступления Ворошилова, который говорил о военной измене, затем начался допрос обвиняемых. По сообщениям советской прессы, обвиняемые под тяжестью предъявленных им улик и собственноручно написанных писем в адрес немецкого Верховного командования были сломлены и признали свою вину. Заключительная речь Вышинского длилась целых двадцать минут. Он потребовал вышвырнуть обвиняемых из рядов Красной армии и вынести им самое строгое наказание. Приговор был обсужден в течение всего пяти минут и гласил: смертная казнь. С обвиняемых были сразу же сорваны знаки различия и награды, а через двенадцать часов они были расстреляны. Экзекуционным взводом командовал – как говорили, по личному приказу Сталина – маршал Блюхер, который и сам через несколько лет стал жертвой советской юстиции. Вообще же, за исключением двух маршалов – Ворошилова и Буденного, все коллеги Тухачевского рано или поздно расстались с жизнью.

Гейдрих был горд, полагая, что его фальшивки сыграли решающую роль в осуждении русского маршала. До самого дня своей смерти он был убежден в ценности и важности им содеянного.

Генерал Беренс, однако, не был столь уверен в этом. Но если вначале он был тверд в своих убеждениях подобно Гейдриху, то в 1945 году, когда советские армии подошли к Белграду, он поделился со мной своими сомнениями. Изготовленные им фальшивки не давали ему покоя. Поражение за поражением, наносимые русскими войсками немцам, заставляли его задуматься, а не была ли тогда допущена ошибка и не лучше ли было поддержать намерение Тухачевского свергнуть Сталина. Устранение Тухачевского лишь задержало на непродолжительное время реорганизацию советских вооруженных сил, считал он, тогда как большевистский режим остался в неприкосновенности и еще более укрепился. Сталинская энергия и организаторские способности очень быстро устранили те недостатки в советских вооруженных силах, которые были вызваны аферой Тухачевского. Живой Тухачевский, говорил Беренс, значил бы для Германии больше, чем десяток Власовых. Даже если бы планировавшийся им путч оказался несостоятельным, поскольку Скоблин успел выдать эти планы, Германии надлежало предпринять все, что было в ее силах, для спасения маршала и вывоза его из России.

ОПЕРАЦИЯ «БЕРНХАРД»

Немецкая секретная служба подделывала не только документы. Мы изготовляли и фальшивые деньги, проведя акцию под названием операция «Бернхард»[54].

Наша секретная служба в своем распоряжении имела незначительные денежные средства. Министерство финансов выделяло ей строго лимитированную сумму, особенно в иностранной валюте. Поэтому в VI управлении еще в 1939 году возникла идея о финансовом обеспечении своих нужд за рубежом фальшивыми деньгами. Собственно говоря, идея эта не была совсем нова: секретные службы других государств в различное время использовали фальшивую валюту и в значительных масштабах. Заниматься, однако, надо было изготовлением только высококачественных и имеющих широкое хождение денежных знаков – долларов и фунтов стерлингов.

Работа эта было поставлена на широкую ногу, недостатки же использования фальшивых фунтов проявились только при Кальтенбруннере – в истории с агентом Цицероном, действовавшим в Анкаре и получившим огромные суммы денег в фальшивой валюте. Поскольку в то время Германия не находилась в состоянии войны с Соединенными Штатами, Гитлер санкционировал изготовление только английских фунтов стерлингов. В целом изготовление фальшивых денег не представляло особых проблем, но получение бумаги, идентичной той, которая использовалась в Великобритании, оказалось весьма трудным делом. В конце концов был достигнут столь высокий уровень выпуска фальшивых банкнотов, что их принимали все банки мира. Один лишь банк Англии был в состоянии определить фальшивки.

Широкое применение этой валюты было осуществлено только в 1943 году. В целях предотвращения экономического хаоса, который неминуемо возник бы в случае активного распространения фальшивой валюты, имперский министр экономики запретил ее применение на территориях, подвластных Германии, и сбыт ее был ограничен враждебными территориями.

Большое число агентов, снабженных значительными суммами фальшивых банкнотов, было направлено в Италию для сбыта денег в районах, которые были уже оккупированы англо-американскими войсками или же должны были быть вот-вот ими захвачены. Гражданское население этих районов с большой готовностью стало обменивать свои сомнительные лиры на денежные единицы освободителей. Обмен этот осуществлялся главным образом на черном рынке. За вырученные лиры немецкие агенты скупали золото, драгоценности и настоящую валюту. Таким образом в 1943-м и 1944 годах немецкая секретная служба приобрела значительные капиталы за весьма небольшую себестоимость.

Агенту, занимавшемуся сбытом фальшивых денег в Италии, пришла в голову оригинальная мысль. Немцы знали, что англичане и американцы снабжали итальянских партизан стрелковым оружием, сбрасывая его на парашютах или доставляя подводными лодками в довольно больших количествах. Оружие могло послужить и немцам в борьбе с местными повстанцами. Скоро было установлено, что многие партизаны были готовы продавать это оружие, но не за лиры, поскольку считали их малоценными, а также из опасения, что Триест и весь прилегающий к нему район будут вскоре заняты югославами. Английские же фунты они брали с удовольствием. В результате возник парадоксальный бизнес, не имевший параллелей в истории войн, когда немцы покупали английское и американское оружие, платя за него фальшивыми английскими фунтами стерлингов. Естественно, оружие приобреталось не вагонами, а отдельными партиями и зачастую использовалось против партизан, у которых было закуплено.

Понятно, что не все партизаны занимались таким бизнесом, да и осуществление сделок и в особенности транспортировка оружия были опасным делом. Однажды руководитель таких операций, сам постоянно сопровождавший грузовики в занятые партизанами районы, чуть было не поплатился жизнью. Его водитель был убит. Однако через несколько недель все возобновилось.

Английский банк потерпел большие убытки в результате интервенции наших фальшивых фунтов, как мне впоследствии рассказывали офицеры союзников. Вне всякого сомнения, англичане были вынуждены вследствие этого заменить после войны все банкноты от пяти фунтов и выше на новые, а старые изъять из обращения.

Прошло много времени, прежде чем немцам удалось приступить к массовому выпуску фальшивых долларов. Первая серия их была изготовлена еще в 1943 году, но в банкнотах было так много недостатков, что их подделка устанавливалась без большого труда, поэтому даже агенты не брали их для сбыта. Только перед самым концом войны была изготовлена вторая серия, банкноты которой были сделаны столь же искусно, как и английские фунты, что было отмечено экспертами. Но уже не успели воспользоваться ими.

Перед самым крахом Германии изготовленные купюры, оборудование и печатные платы были уничтожены. Транспортная колонна, направлявшаяся из концентрационного лагеря Эбензее, где в последнее время изготовлялась фальшивая валюта, в Тироль, до места назначения не дошла из-за автомобильных пробок и завалов на дорогах. Содержимое грузовиков поэтому было сброшено прямо в озеро Траунзее. Однако ящики, оказавшись на дне озера, полопались, и их содержимое всплыло на поверхность воды. Так что озеро было покрыто, подобно цветам лотоса, сотнями тысяч купюр фальшивых фунтов стерлингов.

Глава 6

ИНТРИГИ И ШАНТАЖ

ЗАКЛАДКА БОМБЫ

8 ноября 1939 года в огромном подвальном помещении пивной «Бюргербройкеллер» в Мюнхене прогремел взрыв бомбы. Это произошло сразу же после того, как Гитлер ушел оттуда, выступив на традиционном сборище в честь неудавшегося исторического путча 1923 года. Многие иностранные обозреватели рассматривали «заговор» как подстроенный спектакль, однако реальные факты так и не были обнародованы и вряд ли увидят свет, поскольку высшие полицейские чины, занимавшиеся этим вопросом, были затем членами комиссии по «расследованию преступления».

Когда подозревавшийся преступник Георг Эльсер был задержан вечером 8 ноября на швейцарско-германской границе и доставлен в комиссию, никто из опытных экспертов, входивших в состав комиссии, не поверил, что это именно тот человек, который разыскивался.

Как утверждалось, Эльсер установил адскую машинку в опорную колонну, находившуюся сразу же за ораторской трибуной, причем на удивление умело, хладнокровно и ловко. На комиссии этот человек с большим трудом доказывал свою виновность. При задержании у него были обнаружены видовая открытка «Бюргербройкеллера» и несколько детонаторов, а под подкладкой пальто – значок Союза борцов Ротфронта (полувоенной коммунистической организации донацистского периода). Мимо небольшого домика немецких таможенников на границе он пробирался подчеркнуто конспиративно, чем привлек к себе внимание. У него был настоящий паспорт с разрешением на переход швейцарской границы, которым он уже пользовался за несколько дней до того, а возвратился якобы, чтобы проверить, как работает часовой механизм его бомбы. Следовательно, после этого он мог спокойно воспользоваться своим паспортом, чтобы выехать из Германии обычным путем. Спрашивается, что же побудило его пойти на риск нелегального перехода границы?

Объяснение этому может быть только одно: он хотел, чтобы его во что бы то ни стало задержали. Если бы он действительно был фанатиком того типа, которые стремятся предстать перед судом, чтобы предать огласке свое деяние, он мог бы просто сдаться полиции сразу же после проведения своей акции. Вместо этого он разыграл фарс неудавшегося перехода границы, основной целью которого было обязательное задержание и арест его именно там.

Предположение, что Эльсер обладал патологическим стремлением к самопрославлению и был готов ради этого пожертвовать своей жизнью, представляется маловероятным.

Члены комиссии, приступившие к расследованию покушения на фюрера сразу же, в ночь с 8 на 9 ноября, не стали даже заниматься допросом Эльсера, решив разрабатывать версию, которая казалась им более перспективной. Неожиданно от Мюллера, шефа берлинского гестапо, поступила телеграмма с требованием проведения допроса Эльсера. К тому времени Эльсер еще не сделал признания, и члены комиссии исходили из имевшихся у них данных. Возможно ли, чтобы шеф берлинского гестапо мог знать, что именно Эльсер был преступником или по крайней мере располагать данными, чтобы заклеймить его как такового?

Кроме того, имелось еще несколько подозрительных моментов, указывавших на то, что за этим делом скрывается совершенно другой человек, а Эльсер является только случайным камешком в мозаике произошедшей драмы. Обычно пивная за неделю до традиционного сборища бралась под охрану полиции, так как Гитлер обычно присутствовал. В 1939 же году, как ни странно, охрана полиции была снята по распоряжению заместителя начальника мюнхенской полиции (сам начальник был в это время в служебной поездке в Польше) как раз в ночь с 7 на 8 ноября. Чиновник, который обычно отвечал за меры безопасности, был заменен комиссаром полиции, обладателем знака члена нацистской партии «в золоте»[55]. После происшествия никто из чиновников, связанных с проведением торжественного сборища, наказан не был. Заместитель начальника полиции, отдавший распоряжение о снятии полицейской охраны помещения, не только не пострадал, но и был повышен в должности, будучи назначенным в центральный район Германии. Наконец, высшее командование СС, полиции и СД Мюнхена не получили даже замечания.

Все это резко отличалось от нормальной процедуры. Обычно в подобных случаях все официальные лица, имевшие какое-либо отношение к событиям, призывались к ответу. Что же касалось полиции, то там наказания получали все чины от низшего до высшего. В данном же случае, когда, по официальным сообщениям, жизнь фюрера была на волосок от огромной опасности, ничего подобного на удивление проведено не было. Председатель комиссии по расследованию покушения еще в ходе работы комиссии был послан в командировку за рубеж. Несколько позже за какой-то незначительный проступок, за который обычно получают в крайнем случае выговор, он оказался в концентрационном лагере, в котором находился до самого конца войны.

И это еще не все. Генерал-майор СС Шелленберг, ставший впоследствии шефом внешней (политической) разведки, вступил с небольшой группой своих сотрудников в контакт с британской секретной службой. Изображая из себя офицеров, враждебно настроенных к нацистскому режиму, они намеревались выйти на высокопоставленных английских представителей и заинтересовать их связями с мнимой конспирацией. Таким образом Шелленберг собирался проникнуть в высшие эшелоны власти Великобритании. Гитлер дал формальное одобрение этой идее. Тогда Шелленберг договорился, что английские представители в ближайшее время прибудут в Голландию для встречи с ним. Это также было известно Гитлеру. Вдруг совершенно неожиданно в полдень 8 ноября – за несколько часов до взрыва бомбы в «Бюргербройкеллере» – Гейдрих распорядился прекратить секретные переговоры с английской разведкой, захватить английских офицеров связи и доставить их в Германию через голландско-германскую границу.

Речь идет о так называемой акции Венло, осуществленной 9 ноября, в ходе которой были пленены двое англичан – Стивене и Бест.

Так почему же Гейдрих отдал это неожиданное распоряжение вопреки всем предыдущим договоренностям, прервав мероприятие, сулившее большой успех? Позже в официальных комментариях говорилось, что Стивене и Бест были причастны к попытке покушения на Гитлера в «Бюргербройкеллере» и что именно они задействовали Эльсера и снабдили его всем необходимым для покушения. Если предположить, что так именно все и было, то почему Гейдрих приказал захватить обоих англичан за несколько часов до взрыва бомбы? Выходит, что он знал о заговоре? А коли так, то почему он не предотвратил взрыв адской машинки?

Вполне удовлетворительный ответ на эти вопросы может быть получен, если предположить, что именно Гейдрих и организовал всю рассматриваемую нами аферу. Это объясняет и такие моменты, как:

1. Почему руководство мюнхенской полиции изменило обычный порядок обеспечения мер безопасности в «Бюргербройкеллере».

2. Почему никто из офицеров полиции не был наказан за служебную халатность.

3. Почему Гейдрих приказал захватить Стивенса и Беста еще до события, если он намеревался приписать подготовку и проведение покушения на фюрера британским властям.

4. Почему Эльсер так старался, чтобы его непременно арестовали – видимо получив соответствующие инструкции.

5. Почему комиссия по расследованию попытки покушения на фюрера получила распоряжение Мюллера обратить внимание на личность, которая с точки зрения криминалистов вряд ли вызывала подозрение в осуществлении данного преступления.

6. Почему означенный преступник не был предан суду.

Эльсер был направлен в концентрационный лагерь, где с ним обращались как, например, с Шушниггом и пастором Мартином Нимёллером.

Как объяснить тот факт, что человек, успешно проведший попытку покушения на главу государства, находясь в концентрационном лагере, получал все, что ни пожелал, имея в своем распоряжении радиоприемник и верстак, на котором занимался своими любимыми столярными работами? И только в апреле 1945 года комендант концлагеря получил секретное указание расстрелять Эльсера. А ведь застрелен был не террорист, а человек, который слишком много знал.

Вместе с тем возникает вопрос: если Эльсер в самом деле действовал так, как об этом говорилось официально, то для чего Гейдрих осуществил придуманное им покушение на Гитлера? Оказывается, для этого был целый ряд причин.

Вечером 5 ноября у Гиммлера была встреча с Гитлером. Последний находился под впечатлением разговора с генералом фон Браухичем[56], главкомом сухопутных войск, который обсуждал с ним вопрос о времени нападения на Францию. Браухич серьезно возражал против требований Гитлера начать наступательные действия еще осенью 1939 года, приводя множество аргументов, доказывая, что немецкие войска еще не готовы к этому. Вопреки всем его доводам, Гитлер приказал начать нападение 12 ноября. (Через несколько дней он отменил свой приказ, а после серии обсуждений и отсрочек остановился на весне 1940 года.) Гитлер рассказал рейхсфюреру СС об этих переговорах и пожаловался на неготовность высшего армейского командования к выполнению его планов. Основным его опасением было то, что немецкий народ может потерять свою веру в него, как фюрера. Это его опасение было, по всей видимости, реакцией на заявления Браухича, что в народе нет никакого энтузиазма на продолжение войны и тем более на ведение наступательных действий против западных держав.

Сразу же после беседы с Гитлером Гиммлер пригласил к себе Гейдриха, чтобы изложить ему подробности их разговора и взгляды, высказанные фюрером. Возможно, что намерением Гейдриха и являлось стремление избавить Гитлера от опасений в отношении морали немецкого народа и восстановить веру в его способность к руководству страной. А коли так, то заговор, умело обыгранный пропагандой, несомненно, способствовал бы достижению этой цели. Следовало создать впечатление, что фюрер чудом избежал смерти и что это чудо доказывает: он является божьим избранником на тот пост, который занимает, и что провидение на его стороне. В качестве инициаторов чудовищного злодеяния будут названы представители западных держав и, в частности, англичане, что вызовет в народе ненависть к ним, являющуюся необходимым условием для проведения широкомасштабных военных действий. Короче говоря, этими средствами можно добиться повышения энтузиазма в народе и поддержки планов Гитлера. Вместе с тем надо было скомпрометировать Голландию, так как переговоры Шелленберга с англичанами показали, что голландский Генеральный штаб сотрудничает с противниками Германии и что такое поведение не соответствует статусу нейтралитета. В действительности, как показали дальнейшие события, общественное мнение в Германии к весне 1940 года изменилось, и начало наступательных военных действий против Франции уже не явилось сенсацией.

Знал ли Гитлер о намерениях Гейдриха, сказать трудно. В пользу такого предположения говорит факт его внезапного и поспешного отъезда в Берлин. Причину такой спешки влиятельные лица, собравшиеся на торжественную церемонию, восприняли как неосновательную. Совещание с военными, назначенное на десять часов утра 9 ноября в Берлине, ведь можно было бы перенести на более поздние часы.

В то же время, по некоторым данным, Гитлер не был соучастником готовящейся интермедии. Что же касается Гиммлера, то вряд ли он не был полностью в курсе планировавшегося мероприятия и тем более не одобрял его. По сути дела, он и являлся движущей силой всей этой истории и даже вышел на людей, стоявших за Эльсером. Учитывая мнение общественности, он в то же время требовал проведения «тщательного разбирательства» этого дела.

Если Гитлер не был посвящен в задуманную акцию, то, видимо, Гейдрих предусмотрел возможности для того, чтобы фюрер покинул зал в нужное время.

Наиболее трудно поддаются объяснению взаимоотношения между Гейдрихом и Эльсером, так что здесь придется исходить в основном из догадок. Наиболее правдоподобное объяснение дает один из мюнхенских полицейских, который занимался этой историей. По его мнению, Эльсер даже не знал, какую роль ему предстояло сыграть в предстоявшей интермедии, и тем более что он был человеком, предназначенным таскать каштаны из огня для Гейдриха. Он на самом деле планировал провести покушение на Гитлера, но был замечен одним из сотрудников гестапо. Выступая как представитель местной организации коммунистов, он поддержал намерение Эльсера и всемерно его поощрял на продолжение подготовки к взрыву, намереваясь выяснить, на кого тот работает. О намерениях и подготовительных мероприятиях Эльсера Гейдриха проинформировали заместитель начальника мюнхенской полиции и Мюллер. Но тот не стал ничего предпринимать против Эльсера, пока не выяснил все, что хотел знать, и впоследствии даже помог ему, сняв ночную полицейскую охрану. Когда же он узнал о планах Гитлера и его озабоченности, то ему в голову пришла мысль извлечь хороший капитал из задумки Эльсера. Этим объясняется кажущаяся невозможность провести довольно сложную подготовку за столь короткий срок – с 5 по 8 ноября – да еще из Берлина. Гейдриху ничего организовывать и не пришлось: он просто воспользовался подарком, преподнесенным ему Эльсером, – подготовкой покушения. Ему оставалось только довести все до логического конца: проследить, чтобы Эльсеру не чинили помех и чтобы Гитлер вовремя покинул «Бюргербройкеллер».

То обстоятельство, что взрыв унесет жизни нескольких старых и заслуженных членов партии, не играло для Гейдриха никакой роли. Его даже не особенно беспокоило и то, что бомба могла взорваться несколько раньше намеченного времени и убить Гитлера. Кто бы ни стал преемником Гитлера, он, Гейдрих, был вполне уверен, что получит пост могущественного шефа полиции.

Такое истолкование этих событий, по всей видимости, недалеко от истины. И даже последующее отличное обхождение с Эльсером в концентрационном лагере ему не противоречит. В конце концов, он был только ничего не значившей пешкой в большой игре, а его молчание не помогло ему сберечь свою жизнь.

СМЕЩЕНИЕ БЛОМБЕРГА И ФРИЧА

5 ноября 1937 года Гитлер провел в имперской канцелярии совещание с главнокомандующими всех трех видов вооруженных сил – генерал-полковником фон Фричем[57], адмиралом Рёдером и рейхсмаршалом Герингом. На совещании присутствовали военный министр генерал-фельдмаршал фон Бломберг[58] и министр иностранных дел барон фон Нойрат. Адъютант Гитлера полковник Хоссбах также был на этом совещании, и его записи, копии которых были захвачены американцами в конце войны, были использованы как обвинительный материал в ходе заседаний Нюрнбергского трибунала. В записях содержались все подробности упомянутого совещания.

На нем Гитлер впервые высказал свои самые сокровенные мысли о будущем Германии. Квинтэссенцией его заявления была мысль о неизбежности войны, о начале которой говорить было еще рано. Совещание принесло ему большое разочарование: кроме Геринга, остальные присутствовавшие были против его концепции и намерений, причем даже Геринг был весьма сдержан в своих высказываниях.

Вскоре после этого совещания Гитлер принял рейхсфюрера СС Гиммлера и проинформировал его о том, что на нем говорилось. В конце их беседы Гитлер заявил, что пришел к окончательному выводу: с нынешними военными и политическими руководителями он не сможет выполнить своей цели – превращения Германии в великую державу с помощью войны. Гиммлер, естественно, немедленно передал услышанное Гейдриху.

Сложившаяся ситуация была для Гейдриха похожей на ту, с которой ему пришлось столкнуться в начале лета 1934 года. Тогда, обвинив CA в заговоре, он дал возможность Гитлеру освободиться одним ударом от всех старых соратников, которые угрожали сорвать его далеко идущие планы. И на этот раз перед ним вставала подобная задача. Необходимо было освободиться от Бломберга и Фрича, но так, чтобы истинная причина, заключавшаяся в проведении ими политики мира, осталась неназванной. Исходя из этой посылки, Гейдрих приступил к методической, планомерной работе.

Одним из излюбленных приемов Гейдриха в целях избавления от нежелательных людей было обвинение их в порочных действиях. Извращенчество было довольно легко приклеить неженатому и постоянно державшемуся обособленно генералу фон Фричу. Собирая компромат на всех видных личностей Третьего рейха, он купил у берлинских уличных подростков информацию, что генерал фон Фрич является «клиентом» определенной «клики». Сразу же по получении этой информации Гейдрих ее не использовал, но теперь решил к ней возвратиться и приказал прислать к себе информатора – парня по имени Шмидт.

Некий сорванец, имевший более десятка судимостей за различные проступки, в том числе и шантаж, был после этой беседы определен как основной свидетель против генерала фон Фрича по обвинению того в аморальных противозаконных действиях (гомосексуализме). Парень заявил, что он с товарищами выявили это пристрастие генерала еще в 1934 году и с тех пор постоянно его шантажировали.

Для более успешной подготовки дела Гейдрих привлек специалиста по уголовным делам Майзингера, известного тем, что ни перед ничем не останавливался в доведении какого-либо вопроса до конца. Майзингер столь успешно подготовил Шмидта в качестве свидетеля стороны, предъявляющей иск, что Гейдрих не преминул представить его самому Гитлеру, хотя тот обычно с такой публикой не общался.

Что же касается генерала, то Майзингер потерпел с ним полное фиаско. Даже на очной ставке со Шмидтом Фрич полностью владел ситуацией. Дальнейшее расследование и многочисленные допросы ничего не прояснили, но дали Гитлеру возможность отстранить Фрича от занимаемой им должности. Официально дело выглядело так, что фюрер удовлетворил прошение генерала об уходе в отставку по состоянию здоровья.

Решения офицерского суда чести по разбирательству этого дела тогда так и не было получено. Заседание с участием высших офицеров вермахта под председательством Геринга, назначенное на 10 марта 1938 года, было прервано сразу же после начала, так как офицерский состав должен был находиться в своих подразделениях и частях в связи с вторжением в Австрию. Лишь 17 и 18 марта слушание было продолжено, и суд признал полную невиновность генерала, даже без тени сомнения. Сам Геринг, который вначале полагал, что обвинение базируется на фактах, своими вопросами загнал Шмидта в тупик, в результате чего было выяснено, что все его показания ложны. Так что завеса лжи, сооруженная Майзингером вокруг его свидетеля, была сорвана. Последний был вынужден признаться, что вся его история не что иное как выдумка.

Для генерала Фрича решение суда чести ничего уже не изменило: было поздно. На него было возложено командование полком, но на прежнюю должность он уже не возвратился, что, естественно, глубоко задело его самолюбие. В самом начале войны он напросился послать его на фронт, и 22 сентября был убит в предместье Варшавы Праге, будучи командиром 12-го артиллерийского полка. Нет никакого сомнения в том, что он по собственной воле предпочел такой суровый солдатский конец своей жизни.

С помощью обвинения в гомосексуализме «достать» военного министра генерал-фельдмаршала фон Бломберга оказалось невозможным. Но шестидесятилетний генерал уже давно состоял в интимной связи с молодой женщиной по имени Ева Грун, хорошо известной ищейкам Гейдриха. Поскольку в служебной карьере Бломберга не нашлось ничего предосудительного, Гейдрих сконцентрировал свое внимание на молодой подруге генерал-фельдмаршала. Свора ищеек Гейдриха раздобыла информацию, что мать Евы Грун была владелицей так называемого массажного салона и несколько раз привлекалась к ответственности властями в качестве сводницы и содержательницы борделя.

Майзингер впоследствии рассказывал, что это было хорошо известно Гейдриху еще в 1937 году, так что Гиммлер и Гейдрих были в состоянии удержать генерал-фельдмаршала от необдуманных шагов или по меньшей мере предупредить о возможных последствиях. У генерал-фельдмаршала уже давно было желание жениться на Еве Грун, что он в конце концов и сделал 12 января 1938 года. Гитлер и Геринг даже были у него свидетелями.

Гиммлер и Гейдрих не помешали генерал-фельдмаршалу «упасть в яму», то есть на жаргоне нацистских лидеров не воспрепятствовали развитию интриги, допустив, что два первых лица рейха оказались свидетелями на свадьбе, где невестой была женщина не только не из высших кругов общества, но и из пользовавшейся дурной славой семьи.

Но и это их не удовлетворило. Прошло чуть белее недели после свадьбы, когда 21 января 1938 года на стол президента полиции Берлина графа Хелльдорфа было положено досье, из которого следовало, что новобрачная Бломберга находилась в течение ряда лет под наблюдением полиции и неоднократно нарушала моральные нормы общественного поведения и что на нее заведены дела в пяти крупнейших городах Германии, был там также целый ряд других сведений. Каким образом это досье оказалось на столе президента берлинской полиции? Судя по официальным высказываниям, – чисто случайно. Как было заявлено, некий берлинский инспектор полиции, услышав слухи о молодой жене военного министра, решил проверить их и поднял всю информацию, имевшуюся в отделе по нарушениям общественной морали. Таким образом и появилось на свет вышеупомянутое досье.

Но эта версия абсолютно неверна. Впоследствии было доказано, что досье на Еву Грун за несколько дней до того видели в руках Майзингера и что, более того, он делал в нем некоторые записи при содействии одного из сотрудников своего отдела. Вмешательство Майзингера было осуществлено, без всяких сомнений, по указке Гейдриха. Сейчас нельзя сказать с достоверностью, существовало ли досье на Еву Грун в действительности в архиве полиции или же Гейдрих приказал его сфабриковать и положить туда. Эта версия, как мне представляется, более правдоподобна. Но то, что может быть доказано, так это внесение Майзингером дополнительных фальсифицированных записей в эти бумаги.

Определенные записи имелись в полиции и на мать Евы, что значительно облегчило задачу Гейдриха. Однако его деятельность может быть доказана лишь в том случае, если даст свои показания сотрудник Майзингера, принимавший участие в этом деле. (Сам Майзингер после конца войны был выдан Польше как военный преступник.)

Когда эти сведения о жене военного министра были представлены Гитлеру, тот поступил как и обычно в приступе бешенства: Бломберг был немедленно отстранен от должности. Его судьба оказалась трагической, так как он был одним из немногих высших офицеров вермахта, бывших действительно преданными Гитлеру и национал-социализму. Начиная с 1933 года его огромным желанием было стремление увязать революционный дух национал-социализма с прусско-германскими солдатскими традициями и помочь в этом Гитлеру. Решительные действия Гитлера против CA укрепили убежденность Бломберга, что именно Гитлер и был тем человеком, который мог осуществить эту задачу. Позже, когда он понял истинные устремления Гитлера, Бломберг не отказался от своей мечты. Его амбиции все более отдаляли военного министра от товарищей по оружию, большинство которых отказывались признать его идеи, считая, что он стремился передать вермахт в руки Гитлера.

Удар Гейдриха оказался для Бломберга очень болезненным и в этом плане. От пережитого шока он так и не смог оправиться, тем более что к отставке присоединился еще и социальный остракизм. Самым горьким разочарованием было то, что Гитлер, для которого он жертвовал всем, предал и покинул его. Он был уверен, что Гитлер и Геринг, присутствуя в качестве свидетелей на его свадьбе, уже знали о сведениях, представленных Гейдрихом, преследуя тем самым цель придать такой размах этому скандалу, чтобы не оставить никаких шансов на его выживание.

Единственно, о чем не жалел военный министр, была его женитьба на Еве Грун. Незадолго до его смерти в нюрнбергской тюрьме генерал Глайзе-Хорстенау[59] сказал ему:

– Господин генерал-фельдмаршал, понимаете ли вы, что ради женщины принесли в жертву вермахт?

Я сам слышал ответ Бломберга. Он произнес отрывисто:

– Я не мог ничего с собой поделать. Она была самым страстным увлечением в моей жизни.

Глава 7

СОКРУШЕНИЕ ЧЕШСКОГО ГОСУДАРСТВА

В ряде стран, которые Гитлер оккупировал после проведения соответствующей подрывной деятельности среди национальных меньшинств, Чехословакия занимает особое место. Вдоль Судетских гор там проживало три миллиона немцев, и именно судетские немцы должны были сыграть решающую роль в осуществлении намерений Гитлера. Но ни судетские немцы, ни их лидер Конрад Хенляйн, спортивный инструктор по профессии, не были вначале сторонниками национал-социализма. И даже наоборот, в их отношениях с Гитлером было много разногласий, хотя приход Гитлера к власти в Германии дал новый импульс к подъему немецко-судетского движения и росту неповиновения пражскому правительству. Поэтому нацистская политика в тот период времени здесь была направлена на то, чтобы устранить раскол между двумя партиями правого крыла – немецкой националистической партией и немецкой национал-социалистской рабочей партией (ННСРП).

Вполне естественно, что могущественная национал-социалистская партия Германии оказывала существенное воздействие на только что созданную немецкую национал-социалистскую партию Судет, которая не имела еще большого веса в регионе. В начале 1933 года она усилила свою активность и провела внутрипартийную реформу по нацистской модели. Однако чехословацкое правительство принимало соответствующие контрмеры: немецкая спортивная ассоциация, созданная по образцу штурмовых отрядов в Германии, была распущена, а ее лидер был приговорен к нескольким годам каторжных работ. Чтобы не оказаться подвергнутыми таким же репрессивным действиям, которых они опасались с полным основанием, немецкая националистическая партия и немецкая национал-социалистская рабочая партия самоликвидировались.

1 октября 1933 года в прессе появилось обращение Хенляйна с призывом о создании объединенной немецкой судетской партии национального фронта. Она не должна была служить крышевой организацией для старых партий. Ее патронами выступили представители молодежного движения, и Хенляйн поддержал их, видя, что старым партиям не удалось достичь объединения судетских немцев.

Результаты превзошли все его ожидания. В течение первых же недель новую организацию стали поддерживать широкие слои немцев. Правительство после некоторых колебаний отказалось признать эту организацию и даже провело несколько арестов ее лидеров. Однако репрессивные меры только усилили престиж движения, число его членов стало резко возрастать. Более того, аресты многих последователей Хенляйна привели его к пересмотру прежних позиций, и он впервые обратился к лидерам распущенной ННСРП, среди которых выделялся Карл Франк, с предложением о сотрудничестве. Франк использовал момент заключения в тюрьму некоторых лидеров национального фронта для усиления собственных позиций, в результате чего даже после выхода из тюрем своих бывших последователей Хенляйн не смог избавиться от влияния Франка и его сторонников.

Тем не менее, группа Франка не смогла существенно воздействовать на Хенляйна. Во время большой политической акции в Ляйпе 21 октября 1934 года он, например, заявил, что судетский немецкий национальный фронт фундаментально отличается от националистов и никогда не откажется от принципа индивидуальной свободы. В этом он был глубоко убежден, так как повторил это высказывание несколько раз в кругу друзей и на партийных конференциях, то есть там, где у него не было никакой необходимости скрывать свои истинные взгляды. Его стремление сократить кооперацию своего движения с нацистами было воспринято в Берлине с раздражением. До тех пор лидеры нацистской партии наблюдали с большой симпатией за ростом и укреплением судетского национального фронта. После же этого, в частности, в кругах Гиммлера и Розенберга[60] Хенляйн воспринимался с недоверием. Гитлер высказывался нелицеприятно в адрес Хенляйна, и за ним было установлено наблюдение службы безопасности. Значительная часть информации к ней поступала от членов бывшей ННСРП, к которым Хенляйн относился настороженно по тем же идеологическим причинам, что и к нацистской партии Германии.

На парламентских выборах 26 мая 1935 года судетский немецкий национальный фронт выступал под именем немецкой судетской партии. И она набрала две трети голосов судетских немцев, в результате чего стала сильнейшей партией в новом парламенте.

Чехословацкому правительству следовало бы понять в связи с этим успехом, что настала пора для установления взаимопонимания с немецким меньшинством. Но вопрос об изменении государственной политики даже не возникал. Как раз наоборот, правительство стало действовать в отношении судетских немцев полицейскими методами. А ведь народ принял участие в выборах на основе строгого соблюдения демократических принципов. Тогда судетская немецкая партия внесла на рассмотрение парламента детально разработанный проект автономии Судет. Чешское большинство отклонило этот законопроект без рассмотрения.

Если бы пражский парламент принял требования равенства народов страны, то после захвата (присоединения) Германией Австрии внутренне объединенная Чехословакия могла бы оказать отпор агрессивной экспансии Германии. Отклонение же законопроекта значительно упростило дело оккупации немцами Праги при помощи Мюнхенского соглашения.

Позднее утверждалось, что судетская немецкая партия сама, мол, не слишком серьезно относилась к представленному ею законопроекту, зная, что он все равно будет отклонен властями. Но это не так. В то время отношение Хенляйна к ННСРП, как мы уже отмечали, было весьма сдержанным, и он проводил независимую от Берлина самостоятельную политику. Лидеры судетских немцев в начале 30-х годов и не помышляли о вхождении Судетской области в состав рейха. На их партийных конференциях такая возможность даже не обсуждалась, и подавляющее большинство судетских немцев не имели намерений «возврата домой в рейх».

Приняв предлагавшуюся концепцию, чехи добились бы умиротворенности. В результате же их ошибочных действий судетские немцы заняли радикальную позицию, которая привела к зарождению движения в пользу присоединения к Германии. Бенеш[61] и его коллеги подыграли в этом отношении Гитлеру и обеспечили психологическую возможность осуществления его планов.

Ничто другое не было столь подходящим для него, как такая бескомпромиссная политика правительства, которая рано или поздно представила бы ему повод для вооруженного вторжения, к слову говоря, им планировавшегося. Политика же Хенляйна, направленная на примирение, ставила Гитлера в затруднительное положение.

Недоверие Гитлера к Хенляйну усиливалось докладами Гейдриха, основанными на секретной информации из Судетской области. В мае 1936 года Хенляйн исключил из своей партии довольно большое число бывших лидеров ННСРП, среди которых был и Рудольф Каспер, бывший в течение некоторого времени председателем рабочего совета немецкой судетской партии. Для Гиммлера и Гейдриха было ясно, что Хенляйн проводит вполне определенный антинацистский курс.

За Хенляйном стала следить специально созданная разведывательная секция службы безопасности под руководством берлинского советника. Уже скоро эта секция стала оказывать большое влияние на политику Гитлера в судетском вопросе, подсказав ему целесообразность отклонения предлагавшегося компромисса с чехами, который мог бы крепить позиции Хенляйна и его партии в Судетах на длительное время и привел бы к переносу «окончательного решения», которое уже планировалось Гитлером, на неопределенный срок.

В непосредственном окружении Хенляйна были два человека – инженер Рута и Вальтер Брандт, выступавшие категорически против как «окончательного решения», так и аннексии Судетской области. Они приняли на себя главный удар в борьбе, в ходе которой, как они считали, были допустимы любые средства.

Гитлер с большим неудовольствием следил за попытками судетской немецкой партии уведомить мировое общественное мнение и иностранные правительства о реальном положении дел и своих усилиях в деле справедливого урегулирования возникших проблем. Хенляйн знал о настроениях Гитлера, но это не меняло его целей. Он и его коллеги пытались сделать все возможное, чтобы заинтересовать Лигу Наций и другие международные организации судетской проблемой. Они посылали своих представителей в европейский конгресс наций – своеобразный парламент, в котором были представлены национальные меньшинства всех государств, игравший активную роль в вопросах международного единения и взаимопонимания. Были использованы и другие международные организации. Более того, они создали собственный совет по международной политике для поддержания связи с дипломатическими представителями различных стран в Праге, чтобы информировать их о ситуации. К сожалению, все эти действия имели мало успеха. Мир заинтересовался судетской проблемой только тогда, когда Гитлер стал оказывать массированное давление на Чехословакию, но было уже поздно для ее решения путем переговоров. Если бы это произошло гораздо раньше, результат мог бы быть иным.

Единственным исключением в этом плане являлась Великобритания. Зная, что британская политика преследовала цель установления мира и стабильности в Центральной Европе, судетская немецкая партия старалась заинтересовать англичан своим вопросом. В 1935 году Хенляйн был представлен графом Карлом Куэном полковнику Грэхему Христи, который в то время, как говорили, был начальником центральноевропейского отдела британской Интеллидженс сервис – разведки – и находился в близких отношениях с сэром Робертом Ванзитартом.

Хенляйн дважды выезжал в Лондон – в 1935 году и октябре 1937 года. Во время своего второго визита он имел беседы с Робертом Ванзитартом, Уинстоном Черчиллем и другими политическими лидерами. В результате этих бесед британское правительство стало запрашивать сведения о судетских немцах непосредственно с мест – для сравнения данных, поступавших официально от пражского правительства.

Контакты Хенляйна с Христи приобрели политическое значение и стали оказывать решающее влияние на развитие Судетской области. Однако их планы, которые были выработаны в ходе переговоров, своего применения так и не нашли. А на них возлагались большие надежды: Хенляйн с оптимизмом ожидал, что ему с помощью Христи удастся подготовить почву для англо-немецких переговоров на высшем уровне, в результате которых можно было бы устранить все имеющиеся разногласия и достичь взаимопонимания между этими державами, что обеспечило бы мир на долгие годы. Он продолжал придерживаться «британской линии» в своей политике даже тогда, когда образовалась возможность установления тесных взаимоотношений с Италией. Получив приглашение Муссолини приехать в Рим, он тут же проконсультировался с англичанами и по их совету отклонил это приглашение.

За успехами судетско-немецких политиков во взаимоотношениях с Великобританией со все большим неудовольствием наблюдали в Берлине. Концепция Хенляйна на мирное урегулирование спорных вопросов с чехами противоречила намерениям Гитлера возбудить у судетских немцев чувство негодования. Брандт, подобно Руте и Себековскому, был известен в Берлине как явный оппонент национал-социализму и вызывал к себе недоверие Гитлера, как и чехословацкие аристократы немецкого происхождения, предоставлявшие свои услуги переговорщикам. Отрицательное отношение Гитлера к аристократии в целом и старой австрийской аристократии в частности хорошо известно. Поэтому неудивительно, что он оказывал все возраставшее внимание обвинениям Гиммлера и Гейдриха в адрес судетских немцев, «предававших» интересы рейха. К их нашептываниям прибавились высказывания Риббентропа, бывшего в то время немецким послом в Лондоне, о деятельности судетской немецкой партии в Великобритании. Наряду с желанием сообщать своему властелину то, что тот хотел слышать, Риббентроп испытывал муки уязвленного тщеславия и самолюбия: Брандт тщательно избегал любых контактов с немецким посольством в Лондоне, а этого Риббентроп простить не мог.

Негативная информация по Хенляйну поступала в Берлин не только из Лондона, но и из национал-социалистского крыла в самой судетской немецкой партии, члены которого все более укрепляли свои связи с рейхом, в особенности с начала 1937 года. Часть информации из этого источника была сознательно направлена на стимулирование антихенляйнских настроений в Берлине. В конце 1937 года Гейдрих решил, что настала пора нанести удар по Хенляйну. В своей докладной записке Гитлеру он предложил сместить Хенляйна и его друзей путем организации антихенляйнского выступления внутри самой судетской немецкой партии и заменить их более подходящими для национал-социализма и немецкого правительства людьми. В качестве возможных кандидатов в новые лидеры он предложил так называемую диссидентскую группу, бывшую на самом деле национал-социалистским крылом партии и издававшую газету «Ауфбрух».

По всей видимости, Хенляйн получил предупреждение об этой затее. Он чувствовал себя достаточно уверенным и немедленно исключил из партии почти всех членов этой группы, включая и Рудольфа Каспера, который уже исключался из партии, но был восстановлен. Одновременно он предупредил оставшихся, что любое отклонение от официальной линии партии будет строго наказываться в дисциплинарном порядке.

Вторжение немецких войск в Австрию значительно изменило ситуацию и побудило судетскую немецкую партию пойти на сотрудничество с Берлином, последняя фаза которого завершилась Мюнхенским соглашением. После присоединения Германией Австрии Чехословакия оказалась в полном немецком окружении. Годом ранее Гитлер был готов признать автономию Судетской области в качестве решения проблемы судетских немцев. Теперь же такой компромисс ему был не нужен, а относительная сила правительства Бенеша его не смущала. До конца 1937 года Гитлер еще никак не мог решиться, с кем надо было разобраться в первую очередь – с Чехословакией или Австрией. В конце концов он решился ввести войска в Австрию. Когда же «присоединение» было завершено гладко и без серьезной оппозиции со стороны западных держав, у него окрепло убеждение, что и с Чехословакией можно спокойно поступить таким же образом. Ключевым моментом его плана было включение Богемии и Моравии в состав рейха. Абсорбция трех миллионов судетских немцев в число населения Германии имела для него второстепенное значение. Его завораживало преимущество огромного промышленного потенциала этих двух провинций и их жизненно важное стратегическое положение. Они играли существенную роль в его планах установления своего доминирующего положения в Европе с помощью силы.

Это решение Гитлера стало поворотным пунктом в судьбе не только чехов, но и судетских немцев. А с Хенляйном произошла самая настоящая метаморфоза. Ему необходимо было принять решение, имевшее большое значение как для него лично, так и для истории. До этого момента он не желал принять концепцию национал-социализма и подталкивать судетских немцев в загон рейха. Он сам и его коллеги питали неприязнь к национал-социализму гитлеровского толка. Основой политики Хенляйна было стремление добиться равенства положения с чехами в рамках чехословацкого государства. Он был уверен, что в результате давления Великобритании и Германии чешское правительство будет вынуждено искать выход из положения, и Судетская область обретет не только территориальную, но и культурную автономию. И вдруг, как ему казалось, в преддверии успеха, он понял, что его планы и вся работа оказались разбитыми вдребезги. Что ему оставалось делать? Следовало ли ему уйти с политической арены или же уехать за границу, чтобы окончательно публично стать в оппозицию намерениям Гитлера? Или же остаться на своем посту и принять участие в неизбежном? После длительной внутренней борьбы он принял решение отказаться от своих старых принципов и принял концепцию Гитлера, гласившую, что вопрос об автономии Судетской области устарел и что теперь все усилия должны быть направлены на присоединение ее к рейху. В результате независимая политика самого Хенляйна и судетской немецкой партии потерпела крах.

29 марта 1938 года в Берлине состоялось совещание, на котором присутствовали Риббентроп, заместитель статс-секретаря фон Маккензен, барон фон Вайцзеккер[62], немецкий посол в Праге Эрнст Айзенлор, несколько дипломатов, начальник управления связи с немецкими национальными меньшинствами за рубежом полковник СС Лоренц, профессор геополитики Хаусхофер, а также Хенляйн, Франк и другие лидеры судетской немецкой партии. Инструкции, данные Гитлером перед совещанием Хенляйну, были оглашены перед всеми. Именно слово «инструкция» и прозвучало на этом совещании. Гитлер впервые давал указания лидерам судетских немцев. Риббентроп же заявил, что судетская немецкая партия должна подготовить перечень своих предложений чехословацкому правительству с ультимативным требованием предоставления абсолютной независимости судетским немцам. Она не должна была принимать никаких благих обещаний правительства, поскольку это могло создать за рубежом впечатление решения проблемы, тогда как на деле будет удовлетворена лишь часть требований судетских немцев. В своих переговорах с правительством партия должна повышать свои требования шаг за шагом, выдвигая их абстрактно. Гитлер вместе с тем наказал Хенляйну поддерживать тесную связь с ним и немецким послом в Праге.

Подробности этого совещания взяты из документов, обнаруженных русскими в министерстве иностранных дел рейха и опубликованных ими.

Когда Хенляйн возвратился домой после совещания, он рассказал своим ближайшим товарищам о сложившейся ситуации. Будущее направление действий судетской немецкой партии было определено. Программа, составленная на основе требований Гитлера, была готова в апреле 1938 года. Детали ее были оглашены в выступлении Хенляйна в Карлсбаде. «Карлсбадская программа» стала затем основой в переговорах с чехословацким правительством. Принятие этих требований означало бы предоставление полной автономии судетским немцам и вызвало бы необходимость радикальных изменений в государственной структуре Чехословакии.

Выступление Хенляйна в Карлсбаде, основанное на полном принятии им инструкций Гитлера, не удовлетворило, однако, его противников в гитлеровском окружении. Гейдрих в очередной докладной записке Гитлеру указывал на то, что приверженность Хенляйна нацистской Германии проявилась только после присоединения Австрии и получения инструкций от Гитлера и что Хенляйн станет поддерживать политику Германии только под давлением, а не из убеждений, а также что Франк, человек иного характера и взглядов, произвел в Берлине более благоприятное впечатление, нежели Хенляйн.

Таким образом, Франк все более и более становился оппонентом Хенляйну, и не в результате собственных интриг, а только потому, что был рекомендован Гитлеру как человек, который сможет реально поддержать политику Германии. Более того, Гейдрих предложил после решения проблемы потеснить Хенляйна с авансцены путем какого-либо почетного назначения, а всю реальную власть в судетской немецкой партии передать Франку.

Весной 1938 года ситуация в Чехословакии стала критической. Казалось, что шансов для умиротворения уже не было. Союз сельскохозяйственных производителей и немецкая христианско-социальная народная партия объединились с судетской немецкой партией, и только социал-демократы стояли в стороне. Различные национальные меньшинства в государстве также стали поднимать голос с требованиями автономии и для себя. В результате прямых переговоров было достигнуто соглашение о сотрудничестве судетских немцев со словаками. Готовность венгерского и польского нацменьшинств к сотрудничеству требовала лишь согласования с Будапештом и Варшавой. Инициативу в этом деле взяла на себя судетская немецкая партия и, в частности, Рута, который вынашивал амбициозные планы создания новой национальной федерации в Центральной Европе, которая не ограничилась бы разделом чехословацкого государства. Его поддерживали Эрнст Кундт и Франк. В результате посредничества друзей в Вене им удалось установить связь с графом Иштваном Бетленом[63] и Кальманом Каниа, министром иностранных дел в Будапеште. А через Яна Гавронского, польского посла в Вене, они сконтактировались и с Варшавой.

Хенляйн лично встречался с венгерскими и польскими представителями в поместье графа Куэна неподалеку от Цнаима. Встреча эта прошла успешно: венгры и поляки, жившие в Чехословакии, были согласны принять участие в совместных консультациях и действиях. Тем самым было достигнуто единение всех нацменьшинств.

Видимо, Хенляйн все же не совсем отказался от проведения самостоятельных действий. Он снова выехал в Лондон для восстановления контактов с британскими государственными деятелями. По возвращении же был подвергнут тщательному допросу людьми Гейдриха для выяснения, не достигнута ли им там какая-либо договоренность. Недоверие Гиммлера и Гейдриха к Хенляйну так и осталось. Вновь и вновь они предупреждали Гитлера о возможности того, что он даже и теперь может отколоться и с помощью англичан добиться соглашения с чехословацким правительством, которое будет противоречить интересам рейха. Под воздействием их неоднократных предупреждений Гитлер решил летом 1938 года провести неофициальные переговоры с англичанами, чтобы прервать настырную деятельность Хенляйна.

Организатором этих встреч была женщина. Она носила имя одного из старейших и наиболее уважаемых в Европе аристократического рода – Хоэнлоэ. Когда принцесса Стефания Хоэнлоэ впервые встретилась с Гитлером, ей было немногим более сорока лет, она была интеллигентна и полна амбиций. Представил ей Гитлера капитан Видеман, бывший в Первую мировую войну офицером штаба полка, в котором тот служил. Стефания была настроена играть ведущую роль в высшей политике и, вне всякого сомнения, оказывала в течение какого-то времени определенное воздействие на взгляды Гитлера по международным проблемам. У нее были хорошие связи с аристократическими семьями Европы и прежде всего Великобритании. Поэтому она была в состоянии установить контакты Гитлера и его приближенных с нужными людьми. Она стала даже советником Гитлера, когда ей удалось убедить лорда Ротермера навестить того.

В то время Гитлер испытывал к ней глубокое уважение. В качестве резиденции ей был выделен замок Леопольдскроне, владельцем которого до того являлся Макс Райнхард, неподалеку от Зальцбурга, в котором она жила на широкую ногу. В течение некоторого времени замок являлся своего рода элегантным вестибюлем гитлеровского Бергхофа[64], и в нем были проведены многие важнейшие встречи. Однажды она дерзко выгнала из замка местного гауляйтера. Вопреки ожиданиям многих, в этом ее поддержал Гитлер.

Гейдрих следил за ростом влияния и неуемной активности принцессы Хоэнлоэ с неудовольствием и не без зависти. И ему не потребовалось много времени, чтобы собрать против нее «материалы». Но в течение всего лета 1938 года она еще оказывала большое влияние на фюрера. Она убедила его, что лучшим методом для прокладывания дорожки к нужным для него переговорам с Великобританией является посылка туда в качестве личного представителя главы немецкого государства кого-либо, кто не связан с дипломатическим миром. По ее мнению, наиболее подходящим для этой цели человеком являлся Видеман.

Если бы Гитлер действительно был заинтересован в переговорах с англичанами, даже неопытный в этих вопросах человек – мелкая сошка – мог бы подготовить для них почву. Но идея-то страдала большой слабостью: такого реального намерения у Гитлера не было, а возникло оно под влиянием Стефании Хоэнлоэ. Поэтому провал миссии Видемана был отнесен на счет его неопытности. И все же его визит в сочетании с деятельностью судетской немецкой партии понудил англичан сделать шаг вперед по чехословацкому вопросу: в Чехословакию был послан лорд Рансимен.

Это воодушевило Хенляйна и все умеренное крыло его партии, но вызвало недовольство Гитлера. Свет на отношение Германии к тогдашним событиям пролило донесение польского посла Липски Беку о его разговоре по данному вопросу с Герингом, которое было опубликовано впоследствии русскими. В этой беседе, как сказано в донесении, Геринг выразил мысль, что он и немецкое правительство считают: миссия Рансимена не принесет никакого успеха, а поэтому судетский вопрос может быть решен только силой. В донесении далее описывается разговор с американским послом в Берлине, который только что возвратился со встречи с Бенешем. Бенеш сказал ему доверительно, как докладывал Липски, что он не считает необходимым предоставлять судетским немцам никакой автономии, предпочитая дать им статус «государственного народа» (немецкое выражение). И это происходило всего за несколько недель до Мюнхена![65] Эти высказывания являются свидетельством гротескной и лишенной целенаправленности и взаимопонимания с немцами политики Бенеша. По различным причинам и Гитлер и Бе-неш, видимо, выступали против мирного решения проблемы.

Британское правительство было полностью в курсе дела, благодаря отличной работе своей разведки, о различном подходе к миссии Рансимена со стороны судетской немецкой партии и Берлина, но не было уверено, какой линии станет придерживаться Хенляйн. Полковник Христи получил задание выяснить, какие же у того были реальные взгляды и намерения. Хенляйн согласился на встречу, но переносил ее несколько раз. В конце марта он решил продемонстрировать свою преданность Гитлеру и запросил его инструкций перед встречей с Христи. В конце июля 1938 года такая возможность ему представилась во время посещения спортивного фестиваля в Бреслау, где у него состоялась длительная и непринужденная беседа со своим новым властелином.

Результаты этой беседы были ясно видны на встрече Хенляйна с Христи, которая в конце концов состоялась в Цюрихе в начале августа. Вальтер Брандт, заместитель Хенляйна, рассказал мне потом, как прошла эта встреча. Оппортунистические настроения Хенляйна окончились, и он заявил, что судетская немецкая партия не будет ждать, пока чехи проявят уступчивость и что долготерпение Гитлера лопнуло, так что он не станет раздумывать о применении в случае необходимости силы для быстрого и окончательного решения проблемы. Таким образом бывший когда-то независимым лидер судетской немецкой партии превратился в глашатая Гитлера.

Христи был наверняка ошеломлен, видя перед собой совершенно другого Хенляйна, и в своем докладе Ванзитарту заявил, что у Великобритании мало, а может быть, уже и вовсе нет времени для достижения мирного урегулирования судетского вопроса.

15 сентября в Берхтесгаден вылетел Чемберлен, и события стали развиваться с калейдоскопической быстротой.

Хенляйн расценил визит премьер-министра Великобритании как признак того, что на Альбионе готовы открыть дорогу требованиям Германии – в чем не ошибся. Он сразу же понял свою задачу и буквально в тот же день в своем выступлении перед судетскими немцами выдвинул лозунг: «Войдем в состав рейха!» Чехословацкое правительство отреагировало на это немедленно: судетская немецкая партия была объявлена вне закона, а на арест Хенляйна выдан ордер. Сразу же после этого была объявлена мобилизация чехословацкой армии и призыв ряда категорий резервистов. Вместе с тем началось формирование добровольческого корпуса из судетских немцев. Лидеры судетской немецкой партии прилагали все усилия, чтобы не допустить столкновений с правительственным войсками, что неминуемо привело бы к началу войны. Весьма сомнительно, чтобы такая их сдержанность вызывала одобрение Гитлера.

Кундт выступил с обращением от имени судетской немецкой партии соблюдать хладнокровие и дождаться результатов переговоров Чемберлена с Гитлером. Однако после Годесберга многие лидеры партии высказывали опасение, что такая политика может привести к катастрофе. Берлин же, наоборот, опасался урегулирования. Прежние попытки Хенляйна и его коллег добиться урегулирования проблемы вызывали раздражение нацистов. Назначение его в последующем гауляйтером Судет было своеобразным выражением признания изменения его политики в пользу рейха, все же остальные его сподвижники были убраны, а некоторые, в том числе и Брандт, направлены в концентрационные лагеря. Герман Франк, рабски следовавший указаниям Гитлера и выступавший как оппонент Хенляйна, получил назначение на высокую должность: после ликвидации чехословацкого государства он был назначен министром протектората и стал важной персоной наряду с имперским протектором.

Многие современные обозреватели расценивают Мюнхенское соглашение как крупнейший триумф Германии со времен Бисмарка в международных делах. Гитлер же рассматривал эти соглашения не более как компромисс, поскольку в сентябре 1938 года решил «разрешить» чешскую проблему путем оккупации всей Чехословацкой Республики. Как раз в то время группа немецких офицеров, убежденная в том, что немецкий народ не желает войны, планировала воспрепятствовать саботажу Гитлера по мирному решению судетской проблемы путем организации путча для его свержения, но их намерение было сорвано в последнюю минуту из-за решения англичан пойти на переговоры и посылки Чемберлена в Мюнхен. Что касается Черчилля, то, судя по его мемуарам, он серьезно верил в успех таких действий.

Считаю необходимым дать оценку немецкому движению Сопротивления, так как сведений о его деятельности и намерениях опубликовано недостаточно. В то же время можно сказать, что офицерский заговор в сентябре 1938 года не следует рассматривать слишком серьезно. Первое упоминание о нем сделал Гизевиус в своей книге «До горького конца». Книга эта вызвала повышенное внимание за рубежом, подчас неоправданное. У меня были беседы с видными личностями, принимавшими определенное участие в самом заговоре или же знавшими о нем. И я сделал вывод, что заговора с серьезными шансами на успех не было. Действительности соответствует лишь то обстоятельство, что генерал Людвиг Бек и некоторые старшие офицеры были возмущены бесцеремонным поведением Гитлера, которое было характерно для всей его политической деятельности, что не соответствовало их понятиям о стиле ответственного государственного руководителя. Но Бек ушел в отставку за месяц до того, а его преемник генерал Франц Гальдер[66] не был тем человеком, который стал бы вести заговорщическую деятельность против Гитлера, и особенно в то время. Так что представить его себе в качестве главы заговора нереально. Браухич, да и другие генералы старшего поколения никогда серьезно не помышляли об устранении Гитлера путем военного путча. Могу категорически утверждать, что в период судетского кризиса никакого серьезного заговора против Гитлера не было ни в вермахте, ни где-либо еще. Старшие офицеры не одобряли политику Гитлера и в своем кругу высказывали это неодобрение, но не более. Можно согласиться и с тем, что многие воспринимали Гитлера как фатальную угрозу миру. Однако в то время идея об устранении его силой практически не возникала. Выяснить реальный характер деятельности оппозиции того периода времени является поэтому задачей историков.

В октябре 1938 года мир вздохнул с надеждой, что Мюнхенское соглашение обеспечит мирное развитие на долгие годы. Ведь и Гитлер дал слово, что у него нет более претензий к чехословацкому государству. В действительности же Гитлер и не намеревался отступать от своих планов захвата Богемии и Моравии. Нет никакого сомнения в том, что оккупация Праги, образование независимой Словакии и передачи Карпатской Украины Венгрии не были одномоментной импровизацией, а плодом плана, разработанного намного раньше.

О ликвидации чехословацкого государства написано достаточно много, так что мне говорить об этом нет смысла. Приведу, однако, один инцидент, произошедший непосредственно перед вступлением немецких войск в Богемию и Моравию, поскольку о нем известно мало, да и сам он по себе знаменателен. Новое чехословацкое правительство, возглавляемое премьер-министром Рудольфом Бераном, было извещено в начале февраля своей разведывательной службой о намерении Гитлера совершить марш на Прагу. Министр иностранных дел Хвалковски, бывший до того послом в Берлине и хорошо знавший выходки и повадки Гитлера, предложил премьеру попытаться сделать последнюю попытку, чтобы расстроить намерения немцев. Они пришли к мнению, что неофициально направленный в Берлин человек, имеющий там друзей, сможет добиться большего успеха, нежели высокопоставленный полномочный представитель. И их выбор пал на заместителя министра иностранных дел Хуберта Мазарика (не путать с Яном Мазариком, сыном президента). По прошлой своей деятельности тот знал советника чехословацкой секции министерства иностранных дел Германии и поддерживал с ним дружеские отношения. В конце февраля, известив по телефону о своем приезде, он навестил приятеля на Вильгельмштрассе и прямо спросил его о намерениях Германии в отношении Чехословакии. Но тот сказал, что ответ на этот вопрос не входит в его компетенцию да он и не знает ничего по существу. Мазарик заверил его, что понимает возможное возмущение Германии в отношении Чехословакии, сказав затем, что его шеф, министр иностранных дел, готов покончить с прошлым и достичь полного взаимопонимания на самой широкой основе для установления тесных отношений с рейхом. Хвалковски предлагает прежде всего переориентировать чехословацкую внешнюю политику на согласование ее с Берлином, на заключение таможенного союза и официальное признание немецкой военной миссии в качестве гарантии от агрессии.

Немецкий дипломат, подчеркнув, что дискуссия по этим вопросам выходит за рамки его полномочий, предложил доложить о них своему министру иностранных дел, а то и самому Гитлеру, пообещав устроить все по возможности быстрее. Мазарик ответил, что имеет полномочия на ведение переговоров с Риббентропом или Гитлером по всем этим вопросам.

Советник переговорил с помощником статс-секретаря Вайцзеккером, который не мешкая представил подробный доклад по чехословацкой проблеме министру иностранных дел с предложением, чтобы тот сам принял Мазарика и продолжил с ним переговоры в необходимом русле. Риббентроп же ответил:

– Пусть советник будет столь любезен вышвырнуть Мазарика за дверь.

Но советник так не поступил. Связавшись с другими сотрудниками министерства, он подготовил свой доклад, в котором описал подробно все преимущества предложений чехословаков, и направил его с одобрения помощника статс-секретаря министру. Риббентропа охватил приступ гнева, как обычно бывало в случаях невыполнения его приказов. Однако, несколько успокоившись и хорошо подумав, видимо к тому же опасаясь, что об этом деле будет по другим каналам доложено Гитлеру, он направил обе докладные записки фюреру.

Гитлер ознакомился с ними в начале марта 1939 года. Через неделю после оккупации Богемии и Моравии они были возвращены представителю министерства иностранных дел в имперской канцелярии Вальтеру Хевелю с пометкой: «Фюрер в этом не заинтересован».

Фюрер, естественно, не был заинтересован в том, чтобы «окончательное решение» судетского вопроса (который после Мюнхена уже не являлся вопросом) было испорчено каким-то глупым и позорным мирным решением. Так что рука, протянутая для примирения, была грубо оттолкнута.

Следует отметить, что Гитлер оправдал свои действия против Праги в марте 1939 года, заявив, что, поскольку Словакия объявила о своей независимости, чехословацкое государство прекратило свое существование. Что означала эта декларация, провозгласившая насильственный конец Чехословацкой Республики?

Мы уже говорили о том, что претензии судетских немцев дали толчок подобным же требованиям других национальных меньшинств. Особенно ярко это проявилось у словаков, которые, начиная с 1938 года, стали проявлять повышенную активность и горячо возмущаться распространением чешских идей и обычаев на словацкой территории. Большим преимуществом в их борьбе являлось то, что весь народ, за исключением небольшой группы людей – не католиков, был объединен в одной-единственной партии – словацкой народной партии, возглавлявшейся католическим священником Андреем Глинкой и пользовавшейся широкой поддержкой католической церкви. Среди лидеров народной партии было много священников-католиков. Исключение составил, пожалуй, только Тисо, ставший позднее президентом. Клерикальный уклон в политическом руководстве только усиливал антагонизм между католическим большинством словацкого народа и чехами с их гуситскими традициями и антиклерикальными, свободно думающими слоями общества.

Но если Глинка и другие лидеры народной партии ставили своей целью получение широкой автономии в рамках чехословацкого государства, то некоторые радикальные элементы во главе с профессором Войтехом Тукой стремились к созданию независимого суверенного словацкого государства. Тука, получивший в свое время за эти взгляды десять лет тюремного заключения, стал после своего освобождения заклятым врагом Чехословацкой Республики.

В начале 1938 года началось тесное сотрудничество между словацкой народной партией, венгерским и польским национальными меньшинствами и судетской немецкой партией. Карлсбадская программа была составлена с учетом мнения этих нацменьшинств и идей, ими вынашиваемых. В совместном коммюнике была отражена задача подготовки к осени 1938 года статуса всех национальностей государства, основанного на их самоуправлении и автономии, что должно было стать примером и моделью для всех нацменьшинств Европы. Деятельность эта была, однако, перечеркнута Мюнхенским соглашением.

После Мюнхенского соглашения Прага была вынуждена предоставить автономию Словакии. Тяжелое кризисное положение, в котором оказалось вновь сформированное словацкое государство, явилось сигналом в вопросах ревизии границ для Венгрии.

Венгрия предъявила претензию на территорию с миллионом населения, составлявшую половину Словакии. Правительство Тисо в Братиславе заявило о своей готовности уступить Венгрии большой насыпной остров на Дунае, большинство стотысячного населения которого составляли мадьяры. Венгров это не устраивало, и переговоры затянулись. Германия в связи с этим оказалась в щекотливом положении. Берлин симпатизировал как словакам, так и венграм. Венгры проявляли настойчивость, и их опытным дипломатам удалось без большого труда привлечь на свою сторону Италию и Польшу. А поскольку обе эти страны в то время оказывали значительное влияние на внешнюю политику Германии, та согласилась на арбитражное решение вопроса. Постановление, принятое 2 ноября 1938 года и известное как первое венское решение, удовлетворило почти все венгерские требования.

Словацкое государство перенесло этот кризис, и прогерманские настроения в стране не были серьезно поколеблены даже венской досадой. Однако в начале 1939 года кризис вновь обострился. Тука и Сано Мах, бывший тогда министром пропаганды, выступили с настойчивыми требованиями о полном выходе Словакии от Чехословацкой Республики.

Правительство словацкой автономии вначале не высказывало никакого официального мнения по данному вопросу, но дало нам понять, что заинтересовано в поддержании тесных отношений с Германией. Поскольку у него не было дипломатического представительства в Берлине, братиславское правительство установило контакты с немецкой секретной службой и нацистским партийным центром в Вене.

Словацкое движение, лидерами которого были Тука и Мах, являлось полностью независимым и играло определенную роль в планах Гитлера в отношении остатков чехословацкого государства. Таким образом, полный сепаратизм Словакии в отношении чехов и стремление к образованию государственного протектората вызвали необходимость марша на Прагу. Независимость Словакии была необходима Гитлеру, так как у него имелись собственные соображения в ее отношении, и он предпринял секретные шаги, чтобы побудить словаков перейти к решительным действиям.

Секретность и неожиданность всегда были основой успеха его планов, поэтому и на этот раз Гитлер решил ничего не говорить своему министру иностранных дел. Он проинструктировал сотрудников секретной службы, статс-секретаря Кепплера (связь которого с министерством иностранных дел была чисто номинальной и на которого можно было положиться), а также его помощника Веезенмайера по вопросу разработки в деталях необходимого ему плана. В конце января 1939 года сотрудники секретной службы были вызваны к Гитлеру, который потребовал ускорения темпов нашей работы, так как в конце марта, по всей вероятности, будет создано независимое словацкое государство. На этом совещании он подчеркнул, что все остается в строжайшей тайне и ни одно министерство, ни одна организация и даже вермахт не должны быть об этом проинформированы.

Сразу же после совещания, в начале февраля, мы провели встречу неподалеку от Братиславы с теми словацкими лидерами, которые уже сотрудничали с нашей секретной службой. На встрече было выяснено, что умеренное крыло словацкого правительства, за небольшим исключением, считало своей целью полное отделение Словакии от чехословацкого государства. Такой настрой нашел свое отражение в отказе премьера Тисо и всех его министров от участия в конференции в Праге, назначенной на 8 марта.

Чехословацкое правительство, не имея другой альтернативы, стало действовать, чтобы сохранить единство оставшейся части государства. Оно отстранило Тисо и большинство его коллег от занимаемых должностей и назначило премьер-министром Словакии Иосифа Зивака, члена парламента. В Пресбурге и еще двух городах было введено военное положение, а все стратегически важные пункты заняты чехословацкой армией. Гвардия Глинки и волонтеры карпато-немецкой партии были разоружены, а Тука, Мах и некоторые словацкие лидеры арестованы.

Ситуация стала напряженной, достигнув своего пика в период между 9 и 13 марта. В Словакии образовались два правительства, каждое из которых считало себя легитимным. Хотя большинство населения было на стороне Тисо, ничего не предпринималось в его поддержку. Такая пассивность народа оказалась помехой планам Гитлера. По предложению Гейдриха в Словакию были нелегально направлены несколько эсэсовских команд, чтобы вывести словаков из состояния летаргии путем проведения серии актов террора. Ситуация еще более осложнилась в результате того, что энергичные действия пражского правительства быстро ослабли. О дальнейших мероприятиях никаких указаний не было. Стало ясно, что не только судьба Словакии, но и вопрос единства чехословацкого народа поставлены на карту.

Немцы решили использовать Тисо в качестве партнера. 9 марта он покинул свое укрытие, где скрывался от ареста чешскими властями. В ночь с 12 на 13 марта я с еще одним сотрудником секретной службы навестили Тисо и предложили ему войти в контакт с другими словацкими лидерами в Пресбурге, сформировать новое правительство, которое он же должен был возглавить, и объявить о суверенности и независимости Словакии под протекцией Германии. Тисо согласился с нашим предложением и уже утром 13 марта переговорил с другими словацкими лидерами.

В это же время президент Хаха и министр иностранных дел Хвалковски попросили Гитлера принять их в Берлине. Для него это означало, что откладывать принятие намеченного им решения по проблеме было уже нельзя: время поджимало. До появления Хахи и Хвалковски в имперской канцелярии независимость Словакии должна была стать свершившимся фактом. Если этого не произойдет, важное звено запланированных им событий будет отсутствовать. Поэтому вопрос этот должен был быть решен в течение буквально нескольких часов. Утром 13 марта Тисо получил приглашение Гитлера нанести ему визит. Вместе с Дуркански он сразу же вылетел в Берлин на специальном самолете. Перед отлетом Тисо согласовал дальнейшие действия с другими лидерами. В семь часов утра – это было время, назначенное для встречи с Гитлером, – на массовом митинге в Братиславе должна быть объявлена независимость Словакии.

В связи с этим произошел гротескный инцидент. Еще 8 марта проведение публичных митингов в Словакии было запрещено. Поэтому братиславская полиция решила сорвать митинг. Послушные словаки подчинились. Объявление независимости оказалось под срывом. Немецкие эсэсовские команды были в готовности, но они не получили никаких распоряжений о характере своих действий.

Вследствие этого по требованию Тисо и с санкции президента Хахи, а также при согласии министра иностранных дел словацкий парламент провел формальную сессию 14 марта, на которой словацкое государство получило независимость. Тисо был избран президентом и одновременно премьер-министром.

Таким образом, независимое словацкое государство было использовано как предлог для марша немцев на Прагу. До 14 марта Хаха и Хвалковски Гитлером приняты не были, а 15 марта ими был заключен договор, по которому чешский народ также подпадал под протекцию рейха. Оккупация Богемии и Моравии немецкими войсками прошла без инцидентов, а через несколько дней Чехословацкая Республика прекратила свое существование.

Глава 8

РАЗДЕЛ ЮГОСЛАВИИ

Югославия возникла на развалинах австро-венгерской монархии. Из трех населявших эти земли наций – сербов, хорватов и словенцев – руководящую роль взяли на себя сербы. Сербский королевский двор попытался объединить их на основе федерации. Между двумя войнами сербы и хорваты жили в постоянной междоусобице, кульминацией которой явилось убийство сербским фанатиком (неким Степаном Радичем) 20 июля 1928 года лидера хорватской крестьянской партии во время сессии югославского парламента в Белграде.

Вместо того чтобы попытаться примирить обе национальности, король Александр пошел на применение крайних мер для сохранения государства. Исходя из этого, он приостановил 6 января 1929 года действие конституции и провозгласил решение о передаче всей полноты власти в руки короля, чем подписал собственный смертный приговор. Среди хорватов началось брожение. На общественной сцене появилась радикальная группа с требованиями, исходившими от крестьянской партии. Вскоре после убийства, совершенного Радичем, хорватский адвокат и член парламента Анте Павелич[67] приступил к формированию отрядов усташей, ставя перед собой цель создания сепаратного хорватского государства. Павелич, откровенный националист с постоянно угрюмым лицом, был вечным оппонентом югославской концепции. В 1918 году он боролся против объединения хорватов и сербов, являясь одним из лидеров организации «хорватских соколов», имевшей много общего с «соколами Богемии и Моравии», – чисто националистического движения с явно выраженными тенденциями панславянизма. При развале Австро-Венгерской империи «хорватские соколы» стали прикрытием для деятельности, направленной против Югославии. Впоследствии из ее рядов вышло большинство хорватских националистических лидеров. Кроме усташей, Павелич создал еще и отряды местной самообороны – хорватский домобран, состоявшей в основном из студентов и сыгравшей решающую роль в создании хорватского государства в годы Второй мировой войны.

В 1929 году Павелич избежал ареста, бежав в Германию. Когда же его проинформировали, что его пребывание в этой стране нежелательно, он в 1930 году перебрался в Италию. Фашистское правительство приняло его весьма сердечно, оказывая всяческую поддержку, в результате чего он вскоре создал там несколько лагерей для подготовки хорватской молодежи, эмигрировавшей из собственной страны. Подобные же тренировочные лагеря существовали и в Венгрии. В прежней Австро-Венгерской империи хорваты имели определенную автономию, поэтому венгерский регент адмирал Хорти[68], по всей видимости, в надежде, что независимая Хорватия вновь повернется лицом к Венгрии, проявлял большую симпатию к самому Павеличу и его устремлениям.

Павелич старался привлечь внимание мировой общественности к хорватской проблеме, решив использовать для этих целей акты саботажа и террора.

И нужно сказать, что его тактика приносила определенный успех. Отряды усташей, подготовленные в лагерях в Италии, проводили серии спланированных и скоординированных диверсий на железных дорогах и других югославских государственных объектах, создавая напряженность в стране.

Для достижения своих целей Павелич добился своеобразного соглашения с лидерами внутренней македонской революционной организации – наиболее мощной подпольной организации на Балканах. Со многими из них у него сохранились дружеские отношения, так как, будучи в свое время адвокатом, он выступал в качестве защитника тех членов организации, которые были привлечены к суду в Скопле.

Против диктатуры короля выступали также различные национальные группы самых разных направлений и характера. Мне довелось ознакомиться с сообщением одного из лидеров (это был Ванчо Михайлоф) вышеназванной македонской организации по поводу террористического акта в Марселе, да и другие ее лидеры рассказывали мне без утайки о планировании и осуществлении различных террористических действий.

Наиболее существенным моментом своей деятельности Павелич считал устранение короля Александра, символа власти сюзерена в Сербии, путем террористического акта. Потрясение, вызванное им, как он надеялся, заставит европейскую общественность обратить внимание на хорватский вопрос. Подготовка к акту длилась несколько месяцев, покушение постоянно откладывалось. В конце концов было решено воспользоваться визитом короля во Францию. В последний момент выяснилось, что среди усташей не было ни одного террориста с достаточной подготовкой и опытом для успешного проведения такой акции. Тогда Павелич обратился в македонскую организацию с просьбой о выделении ему толковых специалистов. Лидеры македонской организации не имели намерений принимать участие в планировавшейся акции, но, исходя из дружественных отношений с Павеличем, откомандировали к нему несколько подходящих террористов. После этого усташи приступили к выполнению своего плана с привлечением молодых хорватов, прошедших подготовку в венгерском лагере Янка Пусцта вблизи югославской границы.

Террористическая акция прошла успешно: 9 октября 1934 года в Марселе были убиты король Александр и французский министр иностранных дел Жан Барту. Происшествие привлекло к хорватской проблеме внимание общественности и прессы во всем мире. Политико-экономический кредит доверия к Югославии в Западной Европе резко снизился. Возник даже вопрос, может ли и далее югославское государство сохраняться в существующей форме. Усилия полиции по выявлению инициаторов террористического акта были сведены к нулю в результате отказа Муссолини выдать Павелича Югославии. Однако лагеря усташей в Венгрии и Италии были прикрыты (в Италии они были практически лишь переведены на Липарские острова). Лидеры же усташей рассеялись по всей Европе, продолжая пропагандистскую деятельность о необходимости предоставления независимости Хорватии.

Вместе с тем значительному числу приверженцев усташей и других националистических организаций в самой Хорватии пришлось эмигрировать. Полиция усилила репрессивные меры, и лишь немногим из антиправительственных элементов удалось остаться на своих местах. Наиболее выдающимися личностями среди эмигрантов были Славко Кватерник – бывший полковник императорской австрийской армии, Будак и профессор Лукас. Среди усташских лидеров следует отметить Артуковича, Лорковича, Вранцича и целый ряд бывших офицеров австрийской армии, находившихся в эмиграции после 1918 года. В их числе был и бывший полковник Пер-цевич, ставший впоследствии главой военной канцелярии Павелича.

Незадолго до своей смерти король Александр принял решение о некотором совершенствовании своего правления и восстановлении ряда личностных свобод в соответствии с конституцией. Регентский совет, в который входили принц Павел, Станкович и Перович, также придерживался этого мнения. В 1935 году прошли всеобщие выборы. Югославская оппозиция сформировала собственный предвыборный блок, секретарем которого стал последователь Радича Мацек. Мацек считался представителем всего хорватского народа, и прежде всего хорватской партии крестьян, составлявшей в парламенте самую большую хорватскую группу. Партия эта превратилась со временем в многостороннюю мощную организацию, имевшую свои ячейки даже в отдаленных хуторах на всей территории, населявшейся хорватами. Оппозиции ей практически не было. Хотя усташи и были более радикальными в своих взглядах, они в то время не вставали в оппозицию к партии, а лиц, поддерживавших проюгославское решение хорватской проблемы, было совсем мало.

Основная разница между крестьянской партией и усташами заключалась в том, что первая представляла широкие массы населения, тогда как вторые, являясь немногочисленной замкнутой группировкой, считали себя элитой и поэтому претендовали на лидирующее положение. Группировка состояла в основном из интеллектуалов, студентов и молодых представителей духовенства. (Большинство духовенства являлось сторонниками крестьянской партии.) Несомненно, католическая церковь употребляла все свое достаточно мощное влияние в пользу хорватской автономии. Даже в тех уголках, куда не проникала крестьянская партия, уже действовали католические священники, распространявшие католические брошюры и календари. Сербы же в большинстве своем были приверженцами ортодоксальной православной церкви. В Белграде это прекрасно понимали, поэтому полицейские меры были направлены как против католической церкви, так и хорватских политических организаций.

События 1938-го и 1939 годов оказались поворотным пунктом для Югославии, хотя непосредственно ее и не коснулись. Присоединение Германией Австрии, а затем Богемии и Моравии сузили концепцию Малой Антанты. Внешние гарантии Югославии были нарушены, и настала необходимость переориентации политики, что и попытался сделать глава белградского правительства с 1935 года Стоядинович. Он не был Квислингом[69], как его стали называть оппоненты, то есть человеком, готовым продать свою страну немцам за личное благополучие и выгоду. Понимание европейской политической ситуации привело этого тонкого и способного политика к выводу, что в начавшейся политической игре надо, образно говоря, ставить деньги на германскую карту. Поразительное послушание и выполнение западными державами требований Гитлера, казалось, оправдывали его решение, так что его действия вполне понятны, тем более что он не видел предела политики постоянных уступок. Более того, Стоядинович не прервал контакты со своими друзьями в Лондоне и Париже, хотя и налаживал с большим искусством добрые и радушные отношения с Германией. Общественное мнение в Югославии поддерживало такую политику. Когда же Стоядинович был смещен, это произошло не из-за его внешней политики, а в результате некоторых событий внутри страны, которым он не придавал необходимого внимания. Выборы, прошедшие в декабре 1938 года, продемонстрировали победу объединенной оппозиции, возглавлявшейся Мацеком, сумевшим создать единый фронт, куда вошли даже сербские оппозиционные группы, возникшие в 1935 году. Крестьянская партия праздновала свою большую победу.

Преемник Стоядиновича, Драгиза Цветкович, понимал, что целостность государства и его властная позиция могут быть сохранены, только если ему удастся добиться соглашения с хорватами. Одним из важнейших его посредников в переговорах с хорватами являлся сербский политик Михайло Константинович. Благодаря своим связям с французами – в Первую мировую войну он добровольцем сражался за Францию – он был уверен, что Франция благословит соглашение, которое может быть достигнуто. Накануне развязывания Второй мировой войны, 26 августа 1939 года, Цветкович и Мацек встретились в летней резиденции принца-регента в Бледе и подписали так называемый «спорацум» – договор о равенстве сторон, который должен был стать началом примирения двух народов. Хорватам была передана подведомственная им область – административная территория, за исключением некоторых частей Боснии и Герцеговины и прибрежных районов, в результате чего были выполнены почти все их требования. Вместе с тем хорваты получили местную автономию. Взамен же они согласились признать общее государство и королевскую династию.

Влиятельным и опасным противником югославской политики установления дружеских отношений с Германией являлся сербский офицерский корпус. Любому югославскому правительству было трудно выдерживать тот или иной курс, если он не получал одобрения этого корпуса. Весной 1940 года на политической сцене появился генерал Душан Симович, начальник Генерального штаба, в качестве выразителя позиции сербских офицеров, выступавших против сближения с Германией. Симович был сербским империалистом, как и большинство других офицеров, имея такие устремления, которые были не под силу югославскому государству. К этому добавлялся еще и весьма наивный подход к международным проблемам. Характерной иллюстрацией такого положения дел являются планы, которые пропагандировались Симовичем весной 1940 года. Нахождение так называемой армии Вейганда в Сирии навело его на мысль, что настал удобный момент для Югославии взять с помощью турок Болгарию в клещи и принудить ее к решению всех спорных вопросов в пользу Югославии. В то же время югославская армия должна была выступить против итальянцев в Албании и распространить на нее свое влияние. Симович представил свои планы принцу-регенту, но этот высококультурный, миролюбивый, не признававший солдафонского духа и довольно нерешительный человек на них не отреагировал. Тогда Симович направил делегацию военных наблюдателей в Анкару и к Вейганду и добился получения санкций на проведение пробной мобилизации югославской армии.

Этот частичный успех обошелся Симовичу дорого, так как, будучи в определенной степени конспиратором, он, по сути дела, являлся посредственным штабным офицером. Вследствие недостатка опытных офицеров в военных округах, даже пробная мобилизация закончилась полным провалом, чем и воспользовался принц-регент для смещения Симовича и назначения его командиром не игравшего никакой роли армейского корпуса в Сараево. Но генерал не принял этого назначения, сказавшись больным. Вместо продолжения службы, он вместе со своим другом генералом Мирковичем приступил к организации заговора, завершившегося государственным переворотом в январе 1941 года.

События, которые стали разворачиваться тогда в Белграде, получили впоследствии название «холодной войны». Дипломатические представители великих держав стояли в стороне, зато различные секретные службы развязали самую настоящую войну за кулисами политической сцены. Британская секретная служба, французская разведка и даже итальянцы имели вначале значительное преимущество перед немцами, поскольку использовали свои агентурные сети, созданные в стране в предыдущие годы, тогда как немецкая секретная служба была организована лишь в 1938 году, когда Юго-Восточная Европа стала представлять определенный интерес для политики Германии. Деятельность вышеупомянутых секретных служб никогда не исследовалась. Ясно только то, что немецкая секретная служба с самого начала Второй мировой войны имела слишком мало средств в своем распоряжении, чтобы составить серьезную конкуренцию оппонентам. Но еще большим препятствием являлась разница во взглядах между секретной службой и министерством иностранных дел, в частности Риббентропом и его советниками. В результате многие обещавшие успех планы так и не реализовывались из-за бессмысленной межпарламентской драки, а немецкая активность в Югославии сводилась на нет. Для успешной работы, кроме того, было необходимо, чтобы единство мнений существовало и между военной и политической ветвями в самой секретной службе.

В связи с этим следует сказать несколько слов об отношении различных немецких государственных деятелей к Югославии и ее проблемам. Когда в 1938 году у Германии появились интересы к Юго-Восточной Европе и Югославии в частности, оказалось, что большинство немецких лидеров были настроены просербски. Во главе их стоял Геринг, который после встреч в Белграде, куда он приехал в качестве представителя Германии на похороны короля Александра, сохранил теплые чувства в отношении сербов. Он слышал также много рассказов о стойком сопротивлении, оказывавшемся сербами в Первую мировую войну превосходившим их австро-германским силам, что произвело на него большое впечатление.

У Франца Нойхаузена, немецкого генерального консула, мнение которого высоко ценил Геринг, были такие же взгляды. Когда Геринг приезжал в Югославию в июне 1935 года, Нойхаузен устроил в его честь целую серию пышных приемов помпезных парадов, что весьма польстило Герингу и сделало его другом Нойхаузена на всю жизнь. Именно Геринг подтвердил его дальнейшее пребывание в должности генерального консула, хотя и неоднократно предупреждался о его плохой репутации. Даже когда секретная служба представила ему копию судебного решения Софии о вынесении тому пяти лет тюремного заключения по обвинению в мошенничестве, Геринг не изменил к нему своего отношения. А когда британская секретная служба распространила по всей Югославии десятки тысяч копий этого обвинения, это лишь подлило масла в огонь, и Геринг охарактеризовал всю эту аферу как «инсценировку и фальшивку англичан». В 1944 году Нойхаузен был арестован гестапо за целый ряд мошеннических действий. Геринг опять вмешался, добился его освобождения и уговорил Гитлера наградить его крестом за военные заслуги. Кальтенбруннер, попытавшийся привлечь мошенника к ответственности, вынужден был отступить. Этот самый Нойхаузен, который был в 1946 году выдан Югославии и по решению тамошнего суда приговорен к двадцати годам лишения свободы, по имеющимся сведениям, ныне проживает в роскошной вилле на Топсидер, являясь экономическим советником Тито. Если это так, то правда, что Нойхаузен во время войны, как и подозревалось, работал на коммунистов.

Таковым был человек, являвшийся в решающие годы переориентации югославской внешней политики наиболее важным представителем Германии в Белграде. Он имел несравнимо большее влияние в Берлине, чем официальный немецкий представитель, посол Виктор фон Хеерен, которого Риббентроп не признавал, видимо, из-за того, что тот был дипломатом старой школы. Фон Хеерен, как и Нойхаузен, был настроен просербски. На решающей фазе немецко-югославских отношений (до государственного переворота в марте 1941 года) он, однако, проводил не всегда успешную политику, занимая довольно часто позицию, не соответствовавшую реальному положению дел в Югославии.

Наиболее рьяным поборником сербского вопроса в немецком министерстве иностранных дел был начальник отдела прессы Пауль Шмидт. Не специалист по балканским делам, он получал информацию от белградского журналиста Данилы Грегорича. Данило поддерживал новую «берлинскую ориентацию» в местной газете «Время». Шмидт встретился с ним совершенно случайно, но с того времени Грегорич стал его советником по югославским вопросам. Под его влиянием Шмидт опубликовал целый ряд статей проюгославского толка в немецкой прессе, целью которых было пробудить интерес Гитлера и других руководителей государства к Югославии и прежде всего к сербам. Он прославлял многовековую героическую борьбу сербов против турецких захватчиков, военные качества сербского народа, его рыцарский характер и многое другое, чем заложил моральную основу отношений с сербами. Вместе с тем он укрепил просербские настроения немецких лидеров. Даже Гитлер неоднократно заявлял, что готов в будущем заключить союз с бравыми и воинственными сербами.

Что же касается хорватов, то у них не было в Берлине человека, который представлял бы их интересы. Только в немецкой секретной службе было несколько сотрудников австрийского происхождения, которые хорошо разбирались во внутреннем положении Югославии и рассматривали именно хорватов как потенциальных союзников немцев.

Однако тогда руки у Германии были связаны. Югославия входила в сферу влияния фашистской Италии. В то же время было ясно, что итальянская политика, проводившаяся там, не представляла угрозы для интересов рейха, а дуче выжидал лишь подходящего момента, чтобы распространить свое влияние на всю страну. Немецкая секретная служба внимательно следила за различными неофициальными попытками Италии добиться преобладающего влияния в Хорватии с помощью Павелича и его усташей.

Самыми многообещающими, с итальянской точки зрения, были отношения Чиано[70] с Мацеком и хорватской крестьянской партией. В качестве посредника между ними выступал некий барон Бомбеллес, являвшийся на самом деле агентом белградской секретной службы. Чиано встретился с ним по подсказке принца-регента в надежде, что барон поможет наладить сотрудничество между Италией и крестьянской партией. Однако Мацек не давал Бомбеллесу полномочий на это. Переговоры Чиано с Бомбеллесом, включая детали предложений, которые Италия была готова сделать хорватам, тут же становились известными сербскому Генеральному штабу, а вместе с тем и немецкой секретной службе, которая «прослушивала» это ведомство. Вскоре Павеличу удалось убедить Чиано, что Бомбеллес вел двойную игру и был предателем, вследствие чего тот был немедленно отстранен от участия в дальнейших переговорах. Муссолини был разъярен от этой комедии ошибок. Тогда, а шел 1939 год, он считал себя на самом пороге успеха, так как Бомбеллес гарантировал, что при поддержке Италии хорваты восстанут и объявят о создании независимого государства с итальянским принцем в качестве короля при заключении династического союза с Италией. Естественно, под эти обещания Бомбеллес сумел получить в свое распоряжение значительные суммы денег.

Еще одно посредничество между Италией и хорватской крестьянской партией носило такой же сомнительный характер. В марте 1939 года хорват итальянского происхождения по имени Карнелутти лично представился Чиано и заявил, что является официальным посланцем от Мацека. У Чиано не было причин не доверять тому, поскольку один из его братьев находился на итальянской дипломатической службе. Сам не питая особой любви к немцам, Чиано еще более поверил Карнелутти, когда тот сообщил ему, что придерживается антинемецких взглядов. 26 мая 1939 года Карнелутти, в качестве полномочного представителя Мацека и хорватской крестьянской партии, и Чиано, представлявший Италию, подписали секретный договор, который был ратифицирован Муссолини. В договоре говорилось, что новое хорватское государство, которое предполагалось создать в результате революции, будет тесно сотрудничать с Италией. Планировалось образовать объединенные министерство иностранных дел и военное министерство. Чиано заявил о готовности передать Мацеку в порядке финансового обеспечения двадцать миллионов динар. Часть этой суммы была реально выдана Карнелутти. Попали ли эти деньги в казну хорватской крестьянской партии и был ли уполномочен Карнелутти на заключение столь далеко идущего соглашения – неизвестно. Что касается Мацека, то он не признал римский протокол и отказался его ратифицировать. Таким образом, и вторая попытка Италии заключить соглашение о сотрудничестве с хорватской крестьянской партией провалилась, хотя и стоила приличных денег.

Только после второй неудачной попытки Муссолини и Чиано вновь обратились к Павеличу. Позднее Павелич говорил, что в начале 1940 года Чиано посылал за ним и потребовал совершения некоторых действий. У него не было никакого другого выбора, и он вынужден бы согласиться: во-первых, он целиком находился в руках итальянцев и, во-вторых, был лишен какой-либо поддержки западных великих держав. Чиано заверил его, что он и его усташи получат абсолютную власть в новом государстве, от него же требовалось, по сути дела, то, что было записано в протоколе Карнелутти: исключительно проитальянская ориентация в международной и военной политике, тесные династические узы с Италией (основное внимание уделялось возведению итальянского принца на хорватский престол) и, наконец, самое горькое и важное по последствиям условие – передача Италии значительной части побережья Далмации.

Впоследствии Чиано утверждал, что Павелич гарантировал передачу Италии всего побережья, за исключением нескольких городов, тогда как Павелич заявлял, что он согласился на временную передачу отдельных участков под итальянские морские и авиационные базы. Эта полемика сыграла значительную роль в ухудшении итало-хорватских и итало-германских отношений и вызвала различные политические трудности. Но как бы то ни было, Павелич некоторое время считал себя победителем. В действительности он шел на определенные уступки Италии, которые, однако, не наносили слишком большого вреда жизненно важным интересам его собственной страны. К тому же в результате этого он через некоторое время оказался самым подходящим главой нового хорватского государства, вполне независимого и лишь отчасти завязанного на сюзерена – Италию.

Как раз в это время генерал Симович начал свою заговорщическую деятельность против режима принца-регента и его премьер-министра Цветковича. Он установил контакт с тогдашним шефом американской секретной службы полковником Донованом, который, вне всякого сомнения, оказывал ему всемерную поддержку и помощь.

Для Симовича было важно получить назначение на какую-нибудь высшую командную должность. Генерал Недич, который во время немецкой оккупации стал главой сербского государства, подготовил меморандум, в котором оценил политическую позицию югославского правительства как несостоятельную, и был смещен принцем-регентом за превышение своих полномочий. Новым военным министром стал генерал Пезеч, состоявший до того на дипломатической службе, который назначил Симовича командующим военно-воздушными силами. В результате этого Симович получил средства и возможности для ускорения своих приготовлений к свержению режима. Он тут же назначил на ключевые позиции в авиации нескольких лидеров заговора и провел своих людей на должности в королевской гвардии, что сыграло важную роль в последовавшем путче в Белграде. Его ближайший сподвижник, генерал авиации Меркович, завязал хорошие отношения с британским авиационным военным атташе, чтобы затем использовать его как посредника между заговорщиками и британским правительством.

В конце 1940 года, когда подготовка Симовича к путчу находилась уже на заключительной стадии, произошел необычный инцидент. Оказалось, что среди офицеров, настроенных на то, чтобы сместить принца-регента и посадить на трон молодого короля, не было единого мнения – каким должен быть их следующий шаг. Пользуясь различными оказиями, Симович поведал конфиденциально близкому кругу лиц из числа заговорщиков, что получил гарантии со стороны русских во всемерной поддержке и что в последующем он использует все свое влияние на улучшение российско-югославских отношений. По всей видимости, он сказал об этом, чтобы произвести надлежащее впечатление на заговорщиков, подчеркнуть, что имеет, мол, сильных друзей (во всяком случае, он, без сомнения, действительно установил контакты с представителями Советского Союза). Но среди офицеров были и те, кто не одобрял прорусские настроения, стремился избавиться от Симовича. Было немало и тех, кто его поддерживал. К тому же армейские офицеры были недовольны, что вся подготовка к путчу находилась в руках представителей военно-воздушных сил.

Антисоветски настроенная группа офицеров обеспечила себе поддержку некоей политической партии, которая считала необходимым показать себя в этом плане в глазах Италии и Германии. Это была партия «Збор» (возглавлявшаяся Димитром Лиотичем, родственником и другом убитого короля Александра), являвшаяся организацией правого крыла фашистского и тоталитаристского движения и рассчитывавшая получить одобрение Берлина и Рима. Начиная с 1918 года Лиотич считал, что Югославия должна проводить внешнюю политику, дружелюбную по отношению к Германии. Благодаря военным успехам Германии и Италии, его движение получило позитивный импульс. В конце 1944 года он погиб в автокатастрофе в Истрии. Отколовшаяся от заговора генерала Симовича конспиративная группа стремилась избежать разрыва с Германией, но в то же время не хотела тесного сотрудничества Югославии с нацистами и вхождения ее в тройственный пакт. По ее планам премьер-министр должен был быть заменен генералом, принц-регент – отречься от престола, а на трон взойти молодой король. В вопросах внутренней политики разницы у этих двух групп не было: обе они намеревались установить в Сербии военную диктатуру.

В конце 1940 года эмиссары антисимовичской группы раскрыли свои планы агенту немецкой секретной службы. Они заявили, что в вопросах внешней политики намереваются придерживаться немецкой ориентации и рассчитывают получить от Германии карт-бланш на свои действия. Гейдрих доложил об этом Гиммлеру, но тот проявил нерешительность и отказался принимать на себя какие-либо обязательства, хотя поначалу эта идея его заинтересовала, поскольку открывались возможности неофициального влияния на югославские дела и заглушения антинемецких тенденций в этой стране. Даже посоветовавшись с Гитлером, он не принял никакого решения, поскольку тот считал обстановку на Балканах нестабильной и не вызывающей необходимость немедленных и решительных действий. Такое мнение фюрера только усилило нерешительность Гиммлера. По совету Гитлера он проконсультировался с Риббентропом, но тот отказался связываться с подобным мероприятием – не потому, что его останавливали какие-либо соображения морального порядка, а из-за уже ведущихся переговоров с Белградом о возможности установления более тесного сотрудничества между двумя странами. На это его подвигнул Шмидт, которому Грегорич рассказал, что шансы присоединения Югославии к тройственному пакту весьма сомнительны. Риббентроп был убежден, что любой путч в то время бы не только пустым, но и опасным делом. Заговорщикам поэтому был дан отрицательный ответ, вследствие чего они были вынуждены отказаться от своих планов обойти Симовича, поскольку без немецкой помощи пойти на риск не решались.

Немецкие переговоры с Белградом, носившие хотя и официальный, но в то же время конфиденциальный и прощупывающий характер, начались в июне 1940 года. До того времени Цветкович не имел намерений пойти на какие-либо уступки Германии, за исключением вопросов экономического плана. Однако после падения Франции в югославских взглядах произошли радикальные изменения. Ведь никакая другая страна не оказывала на Югославию такого влияния, как Франция. Только благодаря ее поддержке после Первой мировой войны Сербия была возрождена и создано югославское государство. Она рассматривалась как непревзойденная общественная модель, а ее армия оценивалась югославскими военными экспертами как непобедимая. Для сербов и руководящих сербских кругов Югославии поражение первоклассной французской армии под молниеносными ударами вермахта явилось катастрофой. Поддержка, на которую рассчитывал Белград даже после переориентации своей внешней политики, исчезла. Поэтому югославское правительство стало считать своей первоочередной и неизбежной задачей достижение взаимопонимания с Германией. В качестве посредника выступил Данило Грегорич. Уже в июне 1940 года он установил контакт с министром иностранных дел Германии. Переговоры с ним проходили открыто и целеустремленно, в результате чего в ноябре 1940 года фон Хеерен получил указание Риббентропа сообщить неофициально югославам, что в случае вступления Югославии в тройственный пакт Германия поддержит ее претензии в отношении Салоников. Дело в том, что владение Салониками было стародавней мечтой сербов. Цветкович сразу же согласился с предложением и направил Грегорича в Берлин для продолжения переговоров с целью проведения официальной конференции в ближайшее же время.

Визит Грегорича в Берлин совпал с появлением там Молотова. Как известно, переговоры Гитлера с этим государственным деятелем тогда ничего не дали, поэтому фюрер решил стабилизировать обстановку на Балканах так, как это было бы выгодно рейху. Необходимым условием для этого было достижение взаимопонимания с Югославией и вовлечение ее при возможности в альянс. Поскольку Германии надо было освободить свои руки для действий на Востоке, ей следовало устранить любые разногласия и трения в других местах. Этим и объясняется подтверждение Риббентропом 23 ноября 1940 года обещания, данного в свое время фон Хеереном в отношении Салоников. Переговоры теперь приняли официальный характер. Вместо Грегорича на них прибыл Цветкович со своим министром иностранных дел Марковичем. Основным вопросом переговоров были Салоники. В качестве своего условия Риббентроп выдвигал присоединение Югославии к тройственному пакту, тогда как югославы хотели получить этот морской порт более дешевой ценой. Они хотели избежать открытого присоединения к Германии, но были готовы вступить в пакт при секретном оформлении договора. Марковича особенно беспокоила драматичная смена сторон – немецкие требования расценить иначе было нельзя, – и он старался по возможности оттянуть решение этого вопроса.

Казалось, что компромисс был найден. Немецкая секретная служба представила Гитлеру докладную записку, в которой предлагалось модифицировать условия членства в Тройственном союзе, что устранило бы нерешительность Югославии. Основная идея модификации заключалась в предложении включить в союз еще одну группу стран, которые могли бы соблюдать нейтралитет. Грегорич был проинформирован о содержании докладной записки в надежде, что он сможет убедить югославское правительство принять эту поправку. Никто не знал, согласится ли Гитлер с таким предложением, но, по крайней мере, он с ходу не отклонил его, когда Гейдрих представил ему упомянутую докладную записку. Считалось, что, если и югославы выступят с этим предложением, он примет его. Довольно любопытно, что Цветкович и Маркович ничего не предприняли, чтобы поддержать эту идею. Между тем немецкие войска вошли в Болгарию, готовясь к вторжению в Грецию. Гитлер полагал, что эти действия произведут надлежащее впечатление на Югославию. И он оказался прав, поскольку, услышав об этом, Цветкович и Маркович тут же сняли все свои предыдущие возражения о вступлении в Тройственный союз открыто.

Официальное подписание пакта было назначено на март 1941 года в Вене, но тут решительно воспротивились широкие оппозиционные круги Белграда. Генерал Симович в резкой форме предупредил принца-регента и правительство, напомнив принцу Павлу о том, что в 1903 году сербский монарх, попытавшийся проводить политику, враждебную армии, окончил свою жизнь плачевно. (Речь шла об ужасном убийстве короля Александpa Обреновича и его жены человеком из народа, состоявшим в сербском тайном обществе и имевшим прозвище «черная рука».) Гаврило, патриарх сербской ортодоксальной церкви, также не остался в стороне. Его поддержал патриархат. Стоядинович же, ненавидевший сербское ортодоксальное духовенство, заключил после долгих переговоров соглашение с Ватиканом. По всей стране прокатилась волна демонстраций, работа парламента была затруднена, и Стоядиновичу пришлось бы уйти со своего поста, если бы не Гаврило, предложивший рассмотреть эти вопросы на патриархате и положить конец беспорядкам. Большинство священнослужителей было против пакта, а учитывая их влияние на народ, это имело немаловажное значение.

Вплоть до последнего момента западные союзники предпринимали все возможное, чтобы предотвратить вступление Югославии в тройственный пакт. На страну волна за волной обрушивалась пропаганда с использованием прессы, радио и памфлетистов. Даже английский король, преодолев традиционную отчужденность, послал принцу-регенту телеграмму, в которой взывал к его семейным чувствам и умолял воздержаться от намеченного шага.

Однако принц-регент и Цветкович пренебрегли этими предупреждениями, а Гитлер не обратил никакого внимания на сообщения немецкой секретной службы из Белграда, так что пакт был все же подписан 25 марта 1941 года в Бельведерском дворце в Вене. Кроме подтверждения Германией и Италией обещаний в отношении Салоников, в секретном приложении Югославия освобождалась от некоторых обязанностей, взятых на себя основными участниками Тройственного союза. Была достигнута договоренность о разрешении транзита через страну немецких военных материалов и раненых, но не войск. В вопросах экономики Югославия шла на некоторые уступки Германии и прежде всего в отношении добычи медных руд в Боре.

Симович нанес удар 27 марта сразу же по возвращении делегации из Вены. Тщательно разработанный план был приведен в действие почти без помех. Заговорщики заняли все ключевые позиции в государственной машине. Многие видные личности сразу же примкнули к повстанцам. Решающим фактором успеха путча явилось отсутствие в столице принца-регента, выехавшего с визитом в Загреб. По указанию Симовича начальник столичного гарнизона потребовал его немедленного возвращения в Белград. Видимо посчитав, что настал исторический час для обретения Хорватией независимости, Мацек предложил принцу-регенту возглавить хорватские войсковые подразделения, выступить на Белград и сокрушить повстанцев. Однако тот отклонил это предложение, опасаясь, что это положит начало гражданской войне в стране и разрушит сербско-хорватский союз, который являлся основой его правления. Поэтому он последовал требованию Симовича, возвратился в Белград и подал в отставку. Ему и его семье было разрешено выехать в Грецию.

Следует отметить, что за несколько дней до того бывший премьер-министр Стоядинович отправился туда же, но в сопровождении своего преемника, который доставил его и его жену к самой границе с Грецией. Там он попал в руки англичан, интернировавших его на весь период войны в Африке. (Каким образом Цветковичу удалось осуществить политику пронемецкой переориентации, так и осталось невыясненным.)

Два других члена регентского совета также ушли в отставку, и только после этого Симович смог задействовать молодого короля. Вся необходимая атрибутика была, скорее всего, разработана Симовичем же. Семнадцатилетний Петр был таким образом целиком в руках новой партии.

В качестве министра иностранных дел Симович назначил Момцило Нинцича, который, будучи опытным дипломатом, сразу же понял, что основную опасность для нового режима представляла собой Германия. Поэтому он поспешил заверить немецкого министра иностранных дел в том, что отношение Югославии к рейху остается неизменным, что новое правительство подтверждает подписи своих предшественников на договоре о Тройственном союзе, но хотело бы получить более полную и точную интерпретацию секретного приложения. Фон Хеерен, понимая, что Берлин не придаст большого значения этим заверениям, обратил внимание нового югославского министра иностранных дел на антинемецкие демонстрации в Белграде и, в частности, на разгром немецкого туристического агентства беснующейся толпой, подчеркнув, что при таком положении дел будет трудно убедить Берлин в том, что Югославия не намерена изменять свою внешнюю политику.

Симович не оставил решение вопросов внешней политики на усмотрение только своего министра иностранных дел. Он сам решил предпринять попытку нейтрализовать Италию – второго члена Тройственного союза, предложив итальянскому министру Мамелли, чтобы Рим воспрепятствовал любому военному вмешательству Германии в дела Югославии, так как в противном случае жертвой в первую очередь окажется сама Италия, поскольку Югославия воспользуется возможностью вытеснить ее из Албании. Маневр его, однако, успеха не имел.

В своих попытках сближения с англичанами Симович был вполне искренен. На первой же официальной встрече в качестве главы государства с британским министром Рональдом Кемпбеллом он откровенно заявил о желании установить тесное сотрудничество с Великобританией, предлагая предоставить ей военные базы на югославской территории. К тому времени его обмен мнениями с Советским Союзом носил уклончивый характер, так и не приобретя ясности. Эти переговоры, однако, проливают свет на характер советских дипломатических методов. Сразу же после удачного осуществления государственного переворота Лебедев, поверенный в делах России, проинформировал генерала Симовича, что получил от Вышинского инструкции предложить Югославии заключить договор, по которому Советский Союз будет рассматривать любое нападение на Югославию как нападение на свою собственную территорию. Симович изложил в письменной форме свое резюме об этом предложении и последовавших затем переговорах в Москве, а также о своих беседах с сэром Рональдом Кемпбеллом. Этот документ находился в архиве югославского министерства иностранных дел и был захвачен немцами, когда они вступили в Югославию. К слову говоря, документ был просто передан оккупантам неким сотрудником министерства иностранных дел, приверженцем Лиотича и, следовательно, противником Симовича, вместо уничтожения, как полагалось по инструкции.

Немецкое вторжение в Болгарию, произошедшее незадолго до этого, вызвало большое возбуждение в Москве. Русские впервые официально, через ТАСС, заявили о своем неодобрении таких действий немцев и направили им предупреждающую ноту. Незадолго до оккупации немцами Югославии югославский посол в Москве Милан Гаврилович, политик, придерживавшийся левых взглядов, попытавшийся восстановить традиционные связи между двумя славянскими народами, столкнулся с довольно вялой ответной реакцией советских должностных лиц, которые явно старались избежать серьезных дискуссий по этому вопросу. Неожиданно Сталин резко изменил свое поведение, и Гавриловичу был оказан совершенно иной прием. Многие представители советского Министерства иностранных дел оказали ему поддержку, так что он даже подумал о возможности скорой реализации своих идей. В этот момент, однако, в Югославии началась неофициальная пропагандистская кампания против подписания такого договора с русскими. Надо сказать, что удачно проведенный Симовичем путч нашел положительный отклик в России. Как мы уже отмечали, советский поверенный в делах передал новому правительству пожелание о заключении договора. Симович сразу же послал двоих своих доверенных коллег в Москву, и в ночь на 5 апреля был подписан договор о дружбе. И хотя договор не был сформулирован так, как обещал Лебедев, он, тем не менее, показал, что Советский Союз придает большое значение сохранению независимости, суверенных прав и территориальной целостности Югославии, подчеркнув благожелательный нейтралитет.

В последующем югославы были глубоко разочарованы тем, что русские даже пальцем не пошевелили, чтобы оказать Югославии какую-либо материальную или моральную помощь, когда немцы осуществили на нее свое нападение. После разгрома немцами Югославии в советской прессе о новом союзнике России не говорилось уже ни слова. По сути дела, подписание советско-югославского договора состоялось в Москве всего за несколько часов до налета немецкой авиации на Белград. Через неделю Сталин показал всему миру, что ничего не будет делать для своего маленького союзника. Разрушение Белграда и раздел Югославии были завершены.

Глава 9

ИГРА В ПРЯТКИ С ТИТО

В то время я был инспектором южных регионов VI управления Главного управления имперской безопасности, осуществляя свою работу с опорных пунктов в Вене и Загребе. Тогда я пытался поддерживать хорватскую крестьянскую партию во главе с Мацеком, а также террориста Павелича.

Альфред Розенберг возглавлял отдел внешней политики нацистской партии. Я старался добиться его поддержки своей линии, которую проводил в Югославии. Он неоднократно говорил мне, что Риббентроп занимал в этих вопросах неверную позицию, но изменять что-либо в ней было уже поздно. Такой разговор, в частности, произошел в марте 1941 года сразу же после путча генерала Симовича. Возвратившись в Вену, а затем в Загреб, я следил за развитием событий и своеобразными контактами Тито[71] с немцами.

13 апреля Сталин неожиданно появился на железнодорожном вокзале в Москве, чтобы проводить японского министра иностранных дел Мацуоку. Видимо, чтобы произвести надлежащее впечатление на отъезжавшего гостя, он подошел к помощнику немецкого военного атташе полковнику фон Кребсу, обнял его за плечи и произнес фразу, ставшую широко известной:

– Мы должны всегда оставаться друзьями, не правда ли?

Месяцем позже югославский посол Гаврилович был вызван в советское Министерство иностранных дел. Вышинский сообщил ему, что Советский Союз считает его миссию оконченной, поскольку Югославия потеряла свою независимость – ту самую независимость, которую Кремль за несколько недель до того признал и даже обещал защищать. Обращение было таким же, как и с Польшей, когда она была разгромлена в 1939 году.

Сталин, по всей видимости, никогда не имел серьезного намерения заниматься Югославией. Восстание сербских офицеров было для него всего лишь эпизодом, который он хотел использовать для своей выгоды. Белградские националисты, поняв это, пришли к выводу о необходимости проведения антинемецкой политики, что и сделало войну неизбежной.

С типичным для него цинизмом Сталин продержал югославскую делегацию в Москве до тех пор, пока не получил из Берлина сообщение, что Германия готова начать нападение на Югославию. Националистическая группа Симовича рассматривала такое поведение русских как «презренное вероломство» и «циничный обман». Такое мнение разделяло большинство сербского народа. Не будет, пожалуй, слишком большого преувеличения полагать, что нынешняя антирусская политика маршала Тито проистекает как раз из тех событий.

В сложившейся ситуации Симович посчитал необходимым достичь соглашения с хорватами. Он попытался добиться этого, резко изменив тактику и предложив назначить заместителем премьер-министра нового правительства лидера хорватских крестьян Мацека. При этом он даже не удосужился спросить того, желает ли он работать в правительстве. Мацек в то время не намеревался входить в состав кабинета Симовича, но, чтобы избежать окончательного разрыва отношений, послал в Белград Козутича, лидера правого крыла партии. Козутич был проинструктирован предъявить Симовичу требования партии – создание нового регентского совета из пяти членов – одного серба, одного хорвата, одного словенца, патриарха ортодоксальной церкви и католического архиепископа из Загреба. Новое правительство должно было заявить о своей приверженности сербско-хорватскому соглашению 1939 года о равенстве и официально объявить о вхождении в Тройственный союз.

Симовичу любой ценой надо было иметь в составе правительства хотя бы нескольких хорватов, чтобы избежать опасной оппозиции в Хорватии. Поэтому он принял эти условия без колебаний и возражений, не намереваясь в дальнейшем держать свое слово. Все, что было ему нужно, так это привлечь хорватского лидера в Белград и ввести его на какое-то время в состав правительства. Мацек, полагавший, что его требования окажутся для Белграда неприемлемыми, попал в положение человека, не имеющего явных причин пренебрегать предложениями правительства. Берлин же дал мне указания прекратить всякую поддержку Мацека, если он выйдет из коалиции.

Политика Германии по отношению к Югославии в тот решающий период времени была крайне безответственной. Гитлер был целиком занят подготовкой к русской кампании, предоставив почти всецело заниматься югославской проблемой министру иностранных дел. Риббентроп абсолютно не разбирался в сложных балканских проблемах и не мог сформулировать собственного независимого мнения. На ситуацию в Белграде он смотрел глазами своего советника по югославским вопросам Шмидта. Предупреждениям, шедшим со всех сторон, в особенности из Австрии, он не придавал никакого значения. Благодаря своей узколобой приверженности «принципам», он отклонил компромисс, предлагавшийся секретной службой в отношении Югославии и тройственного пакта. А с подписанием пакта и вообще считал дело законченным. Факт же, что югославы подписали его без всяких оговорок, был в его глазах лишь подтверждением правильности его бескомпромиссного поведения. В тот момент, когда Симович отдавал последние распоряжения о начале путча в Белграде, Риббентроп находился в Вене, хвастаясь, что был прав, не послушавшись советов «столь любящих компромиссы австрийцев». Гитлер был удовлетворен исходом дела, полагая, что может, наконец, целиком отдать все свое внимание России.

Его реакция на государственный переворот в Югославии была неистовой. Ярость оказалась направленной против всего сербского народа, которым всего несколько недель тому назад он же восхищался. Гнева не избежал и министр иностранных дел. Гитлер в запальчивости даже выкрикнул, что не желает более видеть Риббентропа. Последнему пришлось в связи с этим изобразить, как у нас говорилось, свое «полуночное танго». Такое прозвище Риббентроп получил за привычку запираться в темной спальне. Там он мог находиться в полной изоляции в течение нескольких дней. В министерстве иностранных дел такие оказии использовались для подписания бумаг, которые Риббентроп подписывать бы не стал, у заместителя министра или статс-секретаря.

Этот промах министра иностранных дел напомнил Гитлеру, что в партии имелся собственный отдел по внешним вопросам, возглавлявшийся Альфредом Розенбергом, которому он дал указание сконтактироваться с Мацеком и переговорить о сложившейся ситуации, не предоставив при этом полномочий для заключения каких-либо соглашений. Мацек тогда находился в довольно щекотливом положении. Симович лишил его обоснований для отказа от работы в правительстве. Большинство его соратников и основная масса хорватского народа считали, что наступил подходящий момент для выхода из состава югославского государства. Только немногие его коллеги, в том числе губернатор Хорватии Иван Субасич, ставший впоследствии членом правительства в изгнании в Лондоне, и его собственный секретарь, генерал Крневич, были за заключение некоего компромисса с Белградом. Мацек не обладал ни характером, ни решительностью своего предшественника Радича. Он колебался, надеясь, что Германия даст понять о своем отношении к данному вопросу.

Розенберг прибыл в Загреб, но не мог ни заключить соглашение с Мацеком, ни дать ему какие-либо обещания. Карл Фройнд, немецкий генеральный консул в Загребе, попытался составить нечто вроде декларации от имени министерства иностранных дел. Но его усилия успеха также не имели. Будучи представителем немецкой секретной службы в Загребе, я поддерживал постоянную связь с Мацеком. Но я не мог ничего сказать ему об отношении Германии к вопросу о независимости Хорватии. Не получив удовлетворительного ответа на свои вопросы, Мацек решил отправиться в Белград. Хотя этот шаг и стоил ему тяжелых раздумий, он все еще не решил, войдет ли он в состав правительства Симовича. Тот принял его торжественно в надежде создания единого фронта с хорватами. Даже находясь в Белграде, Мацек старался установить контакт с немцами, пытаясь все же достичь соглашения с Берлином. Немецкое посольство во главе с самим послом, однако, уже покинуло Белград. Кроме меня, обратиться ему было не к кому. Но не имея официального статуса, я мог только переправить его запросы в Берлин.

Когда Риббентроп узнал, что его соперник Розенберг установил контакт с Мацеком, его тщеславие не позволило ему поступить так же, и он постарался выйти на других хорватских лидеров. Его выбор пал на Павелича. До того времени немцы проявляли мало интереса к этому экстремисту, который имел тесные связи с итальянцами. Муссолини и Чиано высказывали своим немецким союзникам мнение, что Павелич будет лучшим лидером новой Хорватии. Цель их была ясна. Если Германия признает этого человека, полностью зависящего от Италии, влияние Италии на Югославию, нарушенное вмешательством немцев, будет восстановлено.

Риббентроп, старавшийся упредить Розенберга и следуя предложению Муссолини, которое и сам поддерживал, направил своего эмиссара в Загреб. В качестве такового он выбрал Веезенмайера, осуществлявшего подобную миссию в Австрии, а затем в Словакии, натравливая словаков против чехов. Тот даже не попытался наладить контакт с Мацеком или членами его партии, которая продолжала представлять большинство хорватского народа. Вместо этого он прямиком направился к представителю Павелича в Хорватии, бывшему генералу австро-венгерской армии Славко Кватернику. Веезенмайер знал, что понравится тому, и стал высказывать мнение, будто бы усташи представляли движение, близкое к национал-социализму и фашизму и достойное присоединения к «Оси Рим – Берлин». И Гитлер, и Муссолини относились к нему одобрительно. Когда в Берлине узнают, что Мацек решился войти в состав правительства Симовича, то Гитлер воспримет это как последнее доказательство провала политики достижения соглашения с Мацеком. При этом не играло никакой роли то обстоятельство, что Мацек никогда не отправился бы в Белград, получи он хотя бы какой-то отклик из Берлина.

В отсутствие Мацека другие лидеры хорватской крестьянской партии были предоставлены сами себе. Перед ними стояла альтернатива. Они могли либо перейти в оппозицию, либо заключить соглашение с итало-германским кандидатом Кватерником. Они выбрали второй вариант, и 10 апреля в Загребе, буквально за несколько часов до вторжения немецких войск, Кватерник провозгласил создание независимого государства Хорватии.

Веезенмайер, будучи, по сути дела, секретным агентом рейха, не избежал соблазна поприсутствовать на церемонии объявления «независимости». Он стоял позади Кватерника и давал понять, что именно он является истинным виновником создания нового государства. Несмотря на попытку Мацека, обратившегося из Белграда с призывом сохранения лояльности к новому югославскому правительству, хорватские крестьяне сделали движение в сторону Германии – с развевающимися знаменами и боем барабанов. Крестьянские толпы оказали неоценимую услугу немцам, разоружив те подразделения, которые сохраняли верность Белграду. За свои услуги, однако, крестьяне получили буквально ничтожное вознаграждение.

Через несколько дней после провозглашения нового государства в Загребе появился Павелич с целой группой эмигрантов-усташей, которые тут же установили свой контроль. Группа, насчитывавшая около 360 человек, заняла все наиболее важные посты. Даже лидеры усташей, остававшиеся на родине, получили более низкие назначения. Это произвело неблагоприятное впечатление прежде всего в моральном плане, в остальном же в первые недели все шло отлично. Хорватский народ торжествовал по поводу получения столь долго ожидавшейся независимости.

6 мая Павелич возвратился после своего первого визита к Гитлеру с блестящей новостью, что отныне хорватское государство будет владеть полностью Боснией, Герцеговиной, Далмацией и прибрежными территориями Сирмии, Славонии и Загорий, то есть всеми территориями, на которые хорваты когда-либо предъявляли свои претензии. Восторгам и энтузиазму не было конца. Немецкие требования были ничтожны: на весь период войны в Хорватию вводится небольшой контингент немецких войск.

Но вскоре и Италия сформулировала свои требования, которые были признаны Германией. Римский протокол от 13 июня 1941 года вызвал большое разочарование в Хорватии. Новое государство было разделено на итальянскую и немецкую зоны оккупации. Более того, итальянская зона делилась на первостепенные и второстепенные районы. В первостепенных районах хорватский суверенитет сохранялся. В этих мероприятиях хорваты справедливо усматривали попытки подготовки к последующей аннексии всего побережья Далмации и включения его в состав итальянского государства. Павеличу предъявлялись обвинения в принятии итальянских требований, жители Далмации заявляли о предательстве. Хорватский народ стал выражать недовольство Павеличем и его правительством. Дружеское отношение к Германии быстро остыло. Когда через некоторое время стало известно, что итальянский герцог должен стать королем Хорватии, возмущение достигло своего апогея.

Одних этих деяний было бы вполне достаточно для краха нового государства. Но и без того плохая ситуация ухудшилась в результате усердия усташских лидеров. За короткий промежуток времени они ввергли страну в кровавый хаос. Павелич назначил Ойгена Кватерника, сына генерала и своего ближайшего сподвижника, статс-секретарем по вопросам безопасности. В результате этого вся исполнительная власть оказалась в его руках. Первый же его акт утвердил организацию новой полиции, набираемой из числа уголовных элементов и возглавляющейся эмигрантами. Следующим его шагом являлись разоружение и роспуск крестьянских формирований, которые рассматривались новым правительством как возможный противовес собственной политике.

Таким образом, люди, являвшиеся членами этой поистине национальной организации и внесшие решительный вклад в дело создания государства, пока Кватерник и его друзья отсиживались в Италии, были выброшены из своих казарм. Под дулами пулеметов им было приказано сдать оружие и снаряжение. Так были преданы бывшие союзники, у которых ничего не осталось, кроме горечи. Большое число их перешло в оппозицию, они же, вне всякого сомнения, явились основным источником героического партизанского движения, которое начало формироваться и затем вступило в борьбу.

Ненависть усташских лидеров была направлена прежде всего против евреев и сербов, оказавшихся даже лишенными официально всех прав. Самым жестоким преследователем евреев являлся статс-секретарь Кватерник, хотя его мать и была дочерью одного из бывших хорватских лидеров Франка, самого настоящего еврея. Женой «поглавника» (главы государства) Павелича была урожденная Ловренцевич. Она тоже была из евреев, но ничем не могла помочь своим соплеменникам. Значительно большим преследованиям, однако, подвергались сербы, убийство которых осуществлялось в массовом порядке. Летом 1941 года зверства достигли небывалых масштабов. Целые деревни и даже районы предавались мечу, а население изгонялось на сербскую территорию. По традициям средневековья, хорваты и Римско-католическая церковь пользовались одинаковыми правами с сербами и ортодоксальной церковью. Теперь же «хорватизация» страны приняла форму насильственного обращения православных в католическую веру.

Генерал фон Глайзе-Хорстенау, бывший офицер императорской австрийской армии и член австрийского правительства до присоединения Австрии к Германии, был назначен немецким полномочным представителем в Загреб. Он хорошо знал страну и ее проблемы, поэтому в апреле 1941 года представил Гитлеру свои соображения. Генерал, в частности, предлагал, чтобы все территориальные претензии Италии выполнялись только южнее границы Югославии, чтобы сменить усташскую диктатуру в Загребе коалиционным хорватским правительством, а в Сербии создать правительство, располагающее авторитетом в стране, под контролем немецкого военного командования.

Эти предложения, однако, противоречили планам Чиано и интересам Италии. Во время сербской кампании он навестил Риббентропа в Вене и вновь применил свой излюбленный метод «шантажа слабости». Неудачи итальянских войск в Греции, заявил он, значительно подорвали престиж итальянской армии и фашистской партии. В интересах Германии оказать помощь своему союзнику для дальнейшего успеха общего дела. Фашистский престиж может быть восстановлен лишь за счет предоставления Италии значительных уступок со стороны Германии. Такой маневр принес ему успех, как и в ряде других случаев. Сам Гитлер был готов удовлетворить претензии Италии к Хорватии. В связи с этим Риббентроп не был намерен принять предложения Хорстенау. Личные его соображения, как и обычно, сыграли решающую роль, тем более что еще со времени «аншлюса» Австрии между ним и Хорстенау имелись острые противоречия. Он стремился отодвинуть генерала на задний план с предоставлением такого поста, который не позволил бы тому вмешиваться в политические дела. Военная администрация в Хорватии без дипломатического представительства была для Риббентропа неприемлемой, так как страна осталась бы вне его контроля. И он поспешил назначить своего человека. На эту роль он подобрал Зигфрида Каше, бывшего лидера коричнерубашечников из Северной Германии, который вряд ли ранее даже слышал что-либо о стране, в которой был аккредитован, что имело тяжелые последствия.

В это самое время в Сербии была установлена чисто военная администрация. Хотя и был создан сербский совет комиссаров, он не имел ни полномочий, ни власти. Поэтому правительством он называться не мог, имея, тем не менее, весьма сложные задачи. Поток беженцев из Хорватии не прекращался, а экономический хаос вызвал почти неразрешимые проблемы.

Будучи специалистом немецкой секретной службы, я полагал, что следовало бы должным образом сформировать правительство, которое сотрудничало бы с немецким военным командованием. Министерству иностранных дел было бы целесообразно направить в Белград своего представителя, не придавая ему статуса посла. Это обеспечило бы сербскому правительству определенный престиж как за рубежом, так и в самой стране. Риббентропу должно было бы хватить мудрости, чтобы принять такое предложение, ибо в таком случае он имел бы в Белграде большее влияние. Но как обычно, моральные аспекты перевесили даже его тщеславие. В течение долгих недель он не представлял Гитлеру эти предложения, считая, что фюрер настолько возмущен сербами, что уговорить его пойти им на какие-либо уступки совершенно невозможно.

Лишь после того как Гиммлер и Гейдрих напрямую доложили Гитлеру соображения секретной службы, он согласился с нашими предложениями о назначении генерала Милана Недича сербским премьер-министром. Недич, бывший ранее военным министром, не отличался пронемецкими настроениями, но считал войну с Германией безумием. Его основной идеей было достижение компромисса с теми силами, которые не признавали капитуляции Сербии. В этих своих усилиях он пользовался поддержкой нашей секретной службы, но встречал большие трудности в отношениях с другими немецкими департаментами. И все же он добился некоторого успеха.

К этому времени начало ощущаться организованное военное сопротивление. У нас не было ни малейшего представления о его масштабах. Организованное движение Сопротивления стало возможным в результате непродолжительности военной кампании вермахта в Югославии. Нашему Верховному командованию не хватало времени, так как Гитлер уже принял решение начать 15 мая кампанию против России. Сроки ее открытия пришлось переносить из-за государственного переворота в Белграде и последовавших за этим военных операций. Поэтому фюрер и приказал военному командованию покончить с Югославией как можно скорее. У вермахта просто не было возможности прочесать систематически всю страну для выявления оставшихся в боевом строю вражеских подразделений. Не было времени и для поиска в сложной горной местности потайных складов с оружием и боеприпасами. Немецкие войска ограничились оккупацией важнейших населенных пунктов и обеспечением своих коммуникаций. В результате значительное число небольших, но полных решительности отрядов смогли начать боевые действия против немцев.

Кроме того, партизанская война была в определенной степени традиционной для Сербии. Гайдуки в период Оттоманской империи покидали города и деревни и уходили в леса. Их борьба против иноземных захватчиков осталась в памяти сербских националистов. Австро-венгерская монархия, оккупировав Боснию и Герцеговину, оказалась на долгие годы втянутой в борьбу с повстанцами. Так что сербские партизаны придерживались традиций гайдуков.

Полувоенные организации четников (название происходит от слова «чета», что означает «рота») тоже придерживались прежних традиций. Четники являлись ультранационалистами и оказывали существенное влияние на жизнь королевства. Начальником штаба четников, который был организован задолго до краха Югославии, был полковник Дража Михайлович[72]. Он отказался признать капитуляцию и призвал четников уходить в горы и леса и продолжать борьбу. В дальнейшем получил звание генерала и стал военным министром короля Петра II и югославского эмигрантского правительства в Лондоне. Был официально признан союзниками в качестве командующего югославской армии метрополии.

У четников оказалось много последователей, и за короткое время их численность возросла во много раз. Резня усташами сербов и принудительное обращение православных в католическую веру гнали тысячи людей в леса. Гибельная политика, осуществлявшаяся гауляйтерами Штирии и Каринтии, имела те же последствия. В этих двух провинциях наряду с основным населением проживали словенцы, а гауляйтеры решили избавиться от национальных меньшинств, чем вызвали их повальную эмиграцию. Тамошние словенцы, за исключением интеллигенции, никогда не были настроены против немцев и могли оставаться лояльными к Третьему рейху, как были лояльными к Австро-Венгерской империи. И вот они были вынуждены покидать свои дома в течение всего нескольких часов и изгонялись в Сербию. Многие из этих беженцев, потерявших все, что имели, уходили к четникам.

Это националистическое движение Сопротивления возникло сразу же после капитуляции, организованных же коммунистических выступлений не было до июня 1941 года. Пока Сталин видел еще некоторые шансы избежать конфликта с Гитлером, он запрещал коммунистам Сербии принимать участие в народном сопротивлении немцам. Однако с началом германо-советской войны советская политика претерпела резкие изменения. Не теряя времени, эмиссары Москвы приступили к работе в Сербии, и коммунистическое движение получило новые указания.

Сербские коммунисты вначале не намеревались создавать собственные отряды, чтобы заполучить важные позиции в движении четников Михайловича. Стремясь не допустить создания «пятой колонны» Советов в стране, он прилагал все усилия для организации единого фронта. Старания его, однако, закончились безрезультатно. Распоряжения из Москвы гласили, чтобы коммунисты взяли на себя полный контроль за движением Сопротивления или же создали собственные вооруженные силы отдельно от четников и Михайловича.

В течение 1941 года было проведено совсем не много совместных действий четников и пока еще небольших отрядов коммунистов, возглавлявшихся присланным из Москвы старым членом Югославской коммунистической партии Иосипом Брозом, имевшим псевдоним Тито. К концу года стало ясно, что создать единый народный фронт так и не удастся. А вскоре даже начались столкновения между этими двумя группировками. Как рассказывали, Тито, пройдя основательную подготовку в Коминтерне, возвратился в Югославию то ли в конце 1939-го, то ли в начале 1940 года и участвовал в подготовке путча Симовича. Во всяком случае, в стране он был сразу же после капитуляции, так как его видели во время восстания четников в районе Нис в Капасникских горах. Вскоре после этого он в сопровождении нескольких верных товарищей перебрался в округ Дрвар в Боснию. В сентябре 1941 года состоялась первая коммунистическая сходка. Немцам в 1942 году удалось захватить заснятый тогда фильм, в кадрах которого Тито стоял на балконе какого-то дома, а над ним развевался сербский флаг, украшенный советской звездой.

Явные разногласия между четниками и коммунистами упростили установление контактов немецкой секретной службы с первыми. Могу подтвердить, что сам Михайлович от таких контактов уклонялся. Но значительное число его лейтенантов, среди которых можно отметить «воеводу» Пеканача, были более чем готовы к сотрудничеству с нами. У Пеканача была легендарная репутация. В Первую мировую войну он стал известен тем, что вел партизанскую войну в Сербии за линией фронта австрийских войск. Он был ярым антикоммунистом и считал немцев меньшим из двух зол. Когда начался русско-немецкий конфликт и стало возникать чисто коммунистическое движение, он проявил готовность прекратить боевые действия против немцев при определенных условиях. И был в этом стремлении не одинок, так как многие националистические лидеры придерживались того же мнения. Они понимали, что Германия заинтересована в направлении на Восточный фронт как можно большего числа своих частей и подразделений и поэтому хотела бы заключить некое соглашение с повстанцами. Базой подобного соглашения было признание независимого суверенного сербского государства.

Немецкая политика оказалась неспособной воспользоваться предоставлявшейся возможностью. Переговоры с четниками велись неофициально – на первых шагах через сотрудников секретной службы, у которых не было никаких полномочий для заключения соглашения. Официальные круги не проявляли никакого интереса к этому и не давали никаких указаний. Немецкая машина в Югославии была в состоянии почти беспросветного хаоса. В Белграде сербское правительство не делало никакого секрета из своей приверженности королю Петру, а все его важнейшие решения были направлены на устранение конкуренции Михайловича. Тем не менее, между ними была установлена постоянная курьерская связь, а сербский национальный банк выдавал деньги в фонд четников (осуществлялось ли это с ведома немцев, неизвестно). В то же время при правительстве находился высший эсэсовский и полицейский чин, который стремился к искоренению четников. Наша же секретная служба прилагала все усилия, чтобы склонить четников к установлению с нами мира и переходу к совместным действиям против Тито.

В качестве полномочного представителя в Белград прибыл Нойбахер, благодаря которому положение дел несколько улучшилось. Нойбахер был в прошлом австрийским офицером и командовал во время Первой мировой войны хорватским подразделением, поэтому был хорошо осведомлен о проблемах южных славян. Он был к тому же деловым человеком, обладая воображением и решительноетью, что было редким явлением среди лидеров Третьего рейха. Имея независимое мнение, он проводил политику, которая не всегда совпадала с линией Гитлера и министра иностранных дел. К сожалению, позитивная и эффективная деятельность этого эксперта началась слишком поздно и не могла уже изменить историю Югославии. Если кому и удалось добиться взаимопонимания с четниками, так это Нойбахеру. Но к тому времени ситуация в стране изменилась. Главной проблемой стало не националистическое движение Михайловича, а коммунистическое, возглавляемое Иосипом Броз Тито.

Различные попытки установить мир с четниками длились слишком долго. Своего апогея они достигли в 1943 году, когда был разработан план возвращения в Сербию короля Петра. Эта идея была согласована с одним из ведущих лидеров четников, который поддерживал постоянную связь с двором короля в Лондоне. Он заверил короля Петра, что действует с ведома молодого короля. Его главным аргументом было то, что в отрядах Михайловича и Тито большинство составляли сербы. К тому же в движении Тито только лидеры были коммунистами. Возвратившись в страну и призвав всех сербов под свои знамена, он был бы в состоянии положить конец гражданской войне. Он мог бы иметь свою резиденцию не в Белграде, а в лесах, среди своих последователей, и оттуда руководить всеми операциями. Между немцами, королем и объединенным сербским народом могло быть установлено временное соглашение. Сербы должны были признать Хорватию, прекратить нападения на немецкие оккупационные войска и оставить в неприкосновенности их линии коммуникаций с Грецией и Болгарией, даже взяв на себя обязанность обеспечения их безопасности.

Такой план принес бы мир на сербскую территорию и привел бы к немедленному ослаблению Тито.

Остатки его отрядов были бы прикончены в Сербии четниками, а в Хорватии – немцами совместно с хорватами. Сербы, кроме того, будут обязаны не допускать перехода коммунистических партизанских отрядов через границы Сербии.

Этот план вызвал большое оживление в немецкой секретной службе. Нам казалось, что тем самым мог бы быть положен конец партизанской войне в регионе, к тому же это ничего не стоило бы Германии. Кальтенбруннер, преемник Гейдриха, был весьма заинтересован этой идеей и пытался уговорить Гиммлера доложить о ней Гитлеру. Риббентропа можно было просто обойти и проинформировать обо всем уже после принятия фюрером решения. Реакция Гиммлера не была слишком обнадеживающей. Самым большим недостатком плана, как он сказал мне, было то, что его осуществление должно проходить при молчаливом согласии англичан. Абсолютно исключено, что Гитлер допустит пусть даже частичное и молчаливое сотрудничество с ними. Если план можно изменить таким образом, что англичане будут совсем из него исключены, а король вылетит из Великобритании тайно, тогда фюрер может его поддержать.

Я заверил Гиммлера, что вопрос о сотрудничестве с англичанами даже не стоит. Но, несмотря на это, поддержки у него я не получил. Как мне стало известно позднее, Гиммлер не докладывал Гитлеру совсем ничего об этой идее. При удобном случае он, правда, обсудил ее с Риббентропом, который был абсолютно против этого плана, считая, что Гитлер такое предложение никогда не примет. Когда же летом 1944 года Кальтенбруннер упомянул об этом деле Гитлеру (план к тому времени был уже совсем нереализуем), оказалось, что тот не испытывал к нему явную антипатию. И снова было уже слишком поздно.

Что же касается самого вопроса, то весьма трудно дать правильную оценку, как был бы принят этот план королем и стали бы сербы выполнять скрупулезно предусмотренные в нем условия. Вместе с тем имеются доказательства, что Михайлович, Недич и большинство националистических лидеров восприняли его весьма положительно. Немецкая станция радиоперехвата вместе с тем засекла несколько радиоразговоров по данной проблеме между штабом четников и сербской радиостанцией в Англии. Одним из аргументов, которые приводили четники, было мнение, что королю нечего более ждать от западных держав, поскольку они открыто объявили о поддержке Тито. Далее они полагали, что определенные политические круги в Англии не будут слишком озабочены отлетом короля, а на запрос своего советского союзника с чистой совестью ответят, что ничего об этом не знают. По многочисленным репликам можно было судить, что король и его советники внимательно выслушивали эти соображения и не отвергли план с ходу.

Между тем ситуация в Хорватии развивалась не в пользу стран Оси. Усилились стычки между четниками и усташами. Резня сербов вызвала неописуемый ужас, который длился очень долго и не шел ни в какое сравнение даже с действиями четников. А от их рук страдало мусульманское население Восточной Боснии и Саньяка. По весьма скромным подсчетам, только в Саньяке было вырезано около 70 тысяч мусульман. Такая ненависть к мусульманам явилась наследием эпохи турецкой оккупации. Боснийские мусульмане считались потомками турецких захватчиков и рассматривались как предатели и ренегаты.

Правительство усташей старалось установить дружеские отношения с мусульманами. В первую годовщину образования государства Павелич сфотографировался в феске, как символе его симпатий. И все же отношение к мусульманам было как к национальному меньшинству. Вместе с тем гонениям подвергались и хорваты православного вероисповедания. Позднее усташи, однако, отошли от политики отношения к ним как к религиозному меньшинству и разрешили открыть собственную церковь с бывшим русским епископом.

Мы, немцы, относились к боснийским мусульманам терпимо, надеясь через них оказать необходимое влияние на турок. Между боснийскими мусульманами и турками существовали тесные дружеские отношения. Значительное число наиболее уважаемых людей в современной Турции, и в частности в ее вооруженных силах, были выходцами из боснийских семей.

Однако что-либо комбинировать было уже поздно. Турция, исходя из оценки сил, пришла к выводу, что Германии войну уже не выиграть.

Среди других мер по усилению заинтересованности боснийских мусульман в переходе на сторону немцев было формирование мусульманской дивизии СС в 1943 году. При этом была использована традиция прежних австрийских «боснийских полков». Эти части, состоявшие почти исключительно из мусульман, относились в Первую мировую войну к элитным подразделениям. Они успешно сражались против итальянских войск, предпринявших в 1915 году попытку наступления на Изонцском фронте. Организатором дивизии СС из мусульман был бывший офицер австрийской армии, который в Первую мировую войну командовал мусульманской частью. Как ни странно, создание этих частей, исходя из религиозной основы, противоречило основным принципам СС. Тем не менее, Гиммлер пошел на это, поскольку верил в героизм ислама. Он пошел даже далее, разрешив иметь в таких дивизиях собственных священнослужителей, тогда как христианская церковь в течение ряда лет безуспешно пыталась разрешить этот вопрос в других частях СС. Великий муфтий из Иерусалима проявил к этим частям большой интерес и инспектировал их не один раз. Когда позднее их пришлось передислоцировать во Францию и там проявили недовольство этим, именно благодаря вмешательству великого муфтия удалось добиться умиротворения.

В 1942 году четники еще превосходили Тито по силе, но затем, благодаря своей превосходной политической тактике, с одной стороны, и поддержке, получаемой им от западных держав, с другой, Тито стал быстро набирать силы и обрел твердую почву под ногами.

Движение Михайловича по своей структуре было сербским, но ни ему, ни другим лидерам не удалось добиться панюгославского единства. Среди четников доминировал шовинизм, и они смотрели свысока на другие народности, населявшие бывшее югославское государство. Поэтому хорваты и словенцы вправе были считать, что движение Михайловича имеет своей целью установление в послевоенной стране гегемонии сербов.

Тито был намного умнее. Подготовка, полученная им в Советском Союзе, сыграла положительную роль. В своих действиях он исходил из наднациональных целей, стремясь привлечь на свою сторону и хорватов, и словенцев. Об этом он заявлял во всех своих выступлениях, но даже в сражениях с немцами безошибочно просматривалась сербская политическая линия. Но это понимали только немногие, в том числе и его собственные соратники. Тот факт, что он сам был хорватом, не имел никакого значения. Многие хорваты, поддерживавшие правительство Белграда, быстро стали в большей степени сербами, чем многие сербы. Население Хорватии, избежавшее резни усташей, и хорваты, изгнанные из своих жилищ в Штирии и Каринтии, считали Тито более терпимым, нежели Михайловича.

Англичане и американцы быстро изменили свое отношение к соперничавшим движениям. Поначалу симпатии западных держав были на стороне Михайловича, которого они снабжали оружием и боеприпасами. Затем они стали отдавать предпочтение Тито. В начале 1943 года в результате хорошо спланированных операций немцев Тито оказался на грани полного разгрома. Многие участники тех сражений заверяют, что без помощи англичан и американцев он бы не уцелел. Некоторые сербские политики, находящиеся в эмиграции, убеждены, что ныне ни в Югославии, ни в Албании не было бы коммунистических режимов, если бы англичане и американцы тогда продолжали бы поддерживать Михайловича. В капитуляции Италии в 1943 году есть значительная заслуга Тито. В результате этого ему удалось распространить свое влияние на всю югославскую территорию и значительно укрепить свою военную мощь.

Фашистская политика в оккупированной Югославии была не только гибельной, но и являлась прямым источником усиления партизан. Вместе с тем она не учитывала даже интересов союзников Германии. Что же касается Италии, то итальянские генералы заигрывали с лидерами четников в Хорватии, не проявляя никакого интереса к Сербии. Это более или менее понятно. Но генерал Роатта поддерживал связи и с коммунистическим движением Тито. В 1942 году немецкая военная полиция перехватила курьера партизан, следовавшего в штаб Роатты. Его допросы не дали ничего интересного, разве лишь признание, что он совершал свои поездки туда уже несколько раз. Несмотря на это, мысль о возможности сотрудничества итальянского командующего с партизанами-коммунистами была настолько гротескной, что немецкое руководство в Загребе не придало этому инциденту должного значения.

Несколько позже, тем же летом 1942 года, они были проучены. Тогда была предпринята совместная операция немецких и итальянских войск. Роатта сообщил в немецкий штаб, что главным направлением итальянского удара является Сараево. Однако неожиданно, без всякой военной необходимости, он изменил направление своего продвижения фронтом до восьмидесяти миль – на юг, к итало-германской демаркационной линии. Партизаны Тито тут же устремились в свободный от войск противника район. Их маневр свидетельствовал о предварительном уведомлении со стороны итальянского командования. Явных доказательств этого нет, но сами события свидетельствуют о том, что Роатта был хорошим конспиратором, помогая и четникам, и партизанам Тито в борьбе против немцев, выступая в то же время против хорватского государства.

Чем дольше шла партизанская война, тем чаще стали происходить случаи продажи оружия итальянцами партизанам. Дело обстояло так, что на все виды вооружения были установлены определенные цены – от винтовки до артиллерийского орудия. Можно себе представить, что партизаны отлично использовали такой рынок.

С самого начала немецкое военное командование находилось в довольно щекотливом положении. Широкомасштабные действия против партизан даже не рассматривались, а после капитуляции Югославии значительная часть немецких войск была направлена на Восточный фронт. В стране осталось всего несколько батальонов. В результате дальнейшего развития событий численность оккупационных войск была доведена до нескольких дивизий. Но для активных действий против партизан этих сил было явно недостаточно, и немецкое командование было вынуждено обратиться к итальянцам за поддержкой. В теории этих объединенных сил было вполне достаточно для выполнения возникших задач. Но все акции проводились шаблонно по одной и той же схеме. Немецким частям несколько раз удавалось в результате продвижения на флангах загонять партизан, как говорится, в угол и ставить в такое положение, где их полное окружение с последующим уничтожением было неизбежно. Однако в последний момент партизаны прорывались в секторе, удерживавшемся итальянцами, и уходили. И не всегда это было связано с ошибками и просчетами итальянского командования Чаще всего у итальянцев не было желания вести боевые действия против партизан и рисковать жизнью. Но было бы ошибочно обвинять итальянских солдат в отсутствии храбрости и боевых качеств. Они превосходно сражались только за понятные им дела, которые ими одобрялись, в особенности при защите своей собственной страны. Будущая итальянская империя, в целях расширения которой фашизм вел войну, их не вдохновляла. Поэтому в Северной Африке и на Балканах боевые качества и дух солдат оставляли желать много лучшего.

Хотя итальянский партнер постоянно подводил немцев, их войскам, действовавшим самостоятельно, несколько раз удавалось окружать партизан Тито. Так, например, в Южной Хорватии в результате действий генерала Лютерса их потери составили около 12 тысяч человек. Это была значительная часть от общей численности. Но поскольку Тито оставался на свободе, такие успехи имели преходящую ценность.

С продолжением войны положение в Хорватии все более ухудшалось, и влияние экономического кризиса довлело над всем остальным. Усташи отстранили всех видных лидеров крестьянской партии. Большинство приверженцев Мацека были арестованы, и сам он находился под домашним арестом. Жизнью своей он обязан немцам, которые возражали против расправы над ним. Генерал фон Хорстенау возложил на Павелича личную ответственность за безопасность Мацека.

В дополнение к вышесказанному следует отметить, что усташи вели интриги против тех членов своего движения, которые в свое время не покидали страну. Они систематически оттеснялись на задний план.

В конце концов вокруг Павелича осталась лишь небольшая кучка его личных друзей. Но и в ней возникали постоянные интриги. «Молодой Кватерник» за массовые убийства сербов и евреев не был смещен со своего поста, хотя его преступления возмущали большинство хорватского народа. Но стоило ему принять участие в тайном сговоре против Павелича, как он был тут же снят с должности. Его отец, получивший звание маршала, вынужден был уйти в отставку.

Усташский режим возложил корону Хорватии на принца из савойского дома, герцога Сполето. По рекомендации короля Италии и Муссолини, герцог принял титул короля Звонимира II. Подстрекаемый непомерными амбициями своей жены, маршал Кватерник стал разрабатывать план, как самому стать основателем новой хорватской династии. У него были и приверженцы. Хотя Павелич и не воспринимал его затеи всерьез, но все же опасался, что того могут поддержать немцы, в результате чего путч становился вполне возможным. Поэтому он уединился в своей летней резиденции с личной охраной. К слову говоря, немцы не имели ни малейших намерений поддерживать амбиции Кватерника, так как он не смог бы спасти ситуацию, которая требовала коренных изменений. Уйдя с политической сцены, он вместе с сыном эмигрировал в Словакию. В 1946 году он был передан американцами Югославии, где и был казнен. Подобная судьба не миновала многих хорватских политиков и офицеров, несмотря на то, были ли они усташами или входили в состав оппозиции. Многие из них, кому удалось бежать в Австрию или Венгрию и до которых дотянулась рука англичан или американцев, были выданы Тито. Почти все они были казнены. «Поглавник» Павелич, однако, скрылся. Этот мастер конспирации и обмана прятался несколько месяцев в американской зоне оккупации в Австрии, а затем перебрался в Италию, где нашел убежище в одном из монастырей неподалеку от Рима. Потом он эмигрировал в Аргентину, где и находится до сих пор.

Немецкий полномочный представитель Каше поддерживал Павелича и режим усташей. Поведение Каше являлось большим препятствием в моих попытках понудить Павелича положить конец террору и убийствам, осуществлявшимся усташским режимом. Я считал возможным создание национального коалиционного правительства в Хорватии. Когда представители вермахта и нашей секретной службы высказывали Гитлеру протесты против кровавых усташских деяний, Каше при поддержке Риббентропа парировал наши аргументы, утверждая, что убийства носят единичный характер и неизбежны в любой революции и борьбе за власть. (Эти аргументы, однако, теряют свою силу после окончания революции.) Каше находил и другие аргументы в поддержку своей позиции. Лишь только в 1942 году, когда усташи провели целую серию бессмысленных убийств в Славонии, генерал фон Хорстенау настоял на смещении кучки усташских лидеров. Павелич при этом не проявил ни малейшего желания как-то наказать их и стал использовать в качестве своих советников.

Втайне они планировали убийство начальника штаба хорватской армии генерала Прпича и проведение новых террористических актов.

Попытки приучить усташские банды к цивилизованным формам ведения войны были бесполезными. Даже при проведении отдельных операций вермахта с их участием усташские отряды творили бесчинства среди гражданского населения. В результате их зверств численность партизанских отрядов только росла. Правда, усташи проявляли исключительное мужество, сражаясь до последнего патрона. Ни они, ни партизаны пощады друг другу не давали.

В 1943 году в Хорватии произошел инцидент, привлекший внимание мировой общественности. В Герцеговине партизанами было окружено подразделение строительной организации Тодта[73]. Подразделение это было вооружено и решило принять бой (люди опасались расстрела в случае пленения). Когда у них закончились боеприпасы, они все же попали в плен. Хорваты, сражавшиеся на их стороне, были сразу же расстреляны, немцев же не тронули и переправили на ближайший партизанский командный пункт. Возглавлял это подразделение инженер по фамилии Отт. В дополнение к своим обычным обязанностям он получил задание отыскать деревья с особо прочной древесиной для изготовления самолетных пропеллеров. Деревья произрастали именно в том районе. В ходе своих поисков он вступал в контакты с некоторыми партизанскими командирами, что, по-видимому, и спасло ему жизнь. Его доставили в штаб Тито, который направил инженера к генералу Хорстенау в Загреб с посланием. Тито предлагал обменять одиннадцать человек из организации Тодта на женщину-партизанку, которая была схвачена немцами и находилась в больнице в Загребе. Хорстенау, придававший большое значение прямой связи с Тито, согласился на предложение и заверил Тито, что и впредь готов к подобным обменам. В ответ Тито сразу же отпустил на свободу указанных одиннадцать немцев, не дожидаясь, пока будет освобождена его партизанка, заявив, что для него достаточно слова немецкого офицера.

Таким образом, контакт Тито с Хорстенау был установлен. Отт показал себя умелым переговорщиком. Тито принял предложение генерала и в свою очередь предложил обменять значительное число пленных. Для достижения конкретного соглашения по данному вопросу он послал своего секретного агента, который представился генералу как некий Петрович, занимающийся адвокатской деятельностью. Генерал принял его весьма дружелюбно. В течение десяти дней он был гостем генерала и получил разрешение навестить своих родителей в Загребе. Более того, он получил пропуск для посещения местности, расположенной к северу от Савы, где находилось несколько отрядов партизан, с командирами которых у Тито не было связи.

Через несколько дней Петрович удивил Хорстенау, признавшись, что в действительности является генералом Любо Велебитом и что имеет поручение Тито передать его личное послание Верховному немецкому командованию. В этом послании Тито предложил заключить перемирие на следующих условиях: если немцы не будут атаковать его на определенной территории, местоположение которой будет согласовано, он не станет проявлять активность в остальных частях хорватского государства. В качестве подтверждения своей доброй воли он был готов прекратить на установленное время все акты саботажа и террора.

Значимость этих предложений и важность лица, их доставившего, не позволили генералу Хорстенау продолжать переговоры, не проконсультировавшись с немецким правительством. Перемирие такого характера значительно изменило бы всю военную и политическую ситуацию. О том, что предложения были сделаны вполне серьезно, говорил выбор лица, передавшего их. Генерал Велебит был сыном австрийского офицера, ставшего позднее генералом югославской армии. Отец его был хорватом, а мать – сербкой. Он стал коммунистом, будучи студентом университета в Белграде, а с 1941 года являлся одним из самых приближенных к Тито соратников и главным советником по внешнеполитическим проблемам. В 1952 году он стал послом Югославии в Лондоне.

Убедившись, что идея о перемирии с Тито не найдет поддержки ни в Верховном командовании вермахта, ни в министерстве иностранных дел, фон Хорстенау обратился в нашу секретную службу, надеясь представить эти предложения через Гиммлера самому Гитлеру. В то время я был старшим офицером VI управления ГУИБа по Югославии и переговорил с генералом о всех подробностях игры с Тито, в результате которой мы могли бы освободить свой южный фланг от партизан.

Причины, которые побудили Тито выступить с предложением о перемирии с немцами, довольно интересны. В течение уже продолжительного времени совместно с разведотделом немецкой армии в Хорватии нам удалось прослушивать и расшифровывать радиопереговоры Тито. Информация, почерпнутая из них, имела важное значение для проведения военных операций. Довольно часто нашему военному командованию удавалось в результате этого упреждать планировавшиеся партизанами акции. Тито, поняв, что немецкое командование частенько заранее знало о его намерениях, предположил предательство и провел серию превентивных мер. Когда это не дало желаемого результата, ему стала ясна истинная причина, заключавшаяся в неэффективности его радиосвязи и примитивности кода. Заменив код, он, однако, успеха не достиг. Весной 1943 года немцы перехватили целый ряд радиопередач, из которых следовало, что отношения Тито с англо-американскими союзниками сильно ухудшились. Тито запретил все личные контакты партизан с англичанами и американцами под угрозой строгого наказания. Офицерам западных держав не разрешалось получать сведения о состоянии и намерениях партизанской армии. Более того, судя по радиообмену партизанских раций в прибрежных районах, речь шла о подготовке высадки англо-американских войск на Адриатическом побережье Югославии. Эта информация нашей секретной службой всерьез не воспринималась, но миссия генерала Велебита заставила взглянуть на всю проблему по-иному.

Выводы, к которым пришла немецкая секретная служба, были очень скоро подтверждены неким независимым источником. В районе Печа в Венгрии сотрудниками второго отдела венгерского Генерального штаба (разведка и контрразведка) был задержан курьер, сделавший сенсационные признания. Он заявил без обиняков, что является лицом, которому поручено передать Тито нижеследующий приказ Сталина: «В Кремле имеется конфиденциальная информация, что Черчилль пытается убедить Рузвельта в необходимости осуществления высадки союзных войск на побережье Адриатики вразрез договоренностей с Москвой. Если такая попытка будет предпринята, Сталин санкционирует Тито выступить совместно с немецкими частями против англо-американского десанта, а для этого рекомендовал Тито заключить соответствующее соглашение с немецким командованием».

Венгерским офицером, проводившим допрос, был капитан Золтан Гат, отлично ведший до того разведывательную работу в Югославии. Его информация была всегда достоверна и точна, поэтому и на этот раз к ней отнеслись серьезно. Однако капитан Гат дезертировал к Тито. (После войны он стал генерал-майором и начальником венгерской разведывательной службы, крупнейшим специалистом в ведении шпионской деятельности против западных держав. Являясь секретарем академии Кошута, он отвечал за политическую подготовку и коммунистическое воспитание будущих венгерских офицеров.)

Почти сразу же после ареста курьера в Загреб к генералу Велебиту прибыл связной от Тито. Переговорив с ним, Велебит попросил о встрече с генералом Хорстенау в присутствии представителя немецкого министерства иностранных дел, что и было сделано. Генерал Велебит сообщил им о готовности Тито провести операцию партизан совместно с немецкими дивизиями против англо-американских сил вторжения в Хорватию. Теперь уже не было никаких сомнений в достоверности сведений, полученных венграми от курьера. Нам было известно, что Тито получал указания из Москвы одновременно по различным каналам. Так что то, что вышеназванный курьер должен был передать Тито, он наверняка получил по другому каналу.

Время не ждало, поэтому генерал Хорстенау решил обратиться непосредственно к Гитлеру (какие-либо действия без его согласия были просто невозможны) через Риббентропа. Но фюрер ответил лаконично:

– Я не веду переговоры с бунтовщицами – я в них стреляю.

На этом все и закончилось. Тем не менее, переговоры между Тито и немцами явились весьма значимым эпизодом. Они показали, что Советский Союз был твердо намерен не допустить чьего-либо вторжения в сферу своего влияния, если потребуется – то и силой и даже с помощью немцев. Вполне вероятно, что Тито получил при этом урок, который уже никогда не забывал: Кремль в своих собственных интересах готов был сокрушить своих же союзников. Видимо, осознание этого и определяет его нынешнее поведение в отношении Советского Союза.

Борьба немцев с Тито продолжилась. В июне 1944 года немцы готовились нанести решительный удар по партизанам, попытавшись лишить их лидера. Десантники получили задание совершить рейд на штаб Тито в Дрваре (Западная Босния) и захватить его вместе со штабом. Вылазка была проведена по плану, но Тито удалось уйти, будучи на волосок от смерти. Все, что осталось от него, была прекрасная новенькая маршальская форма, которую он только что пошил (теперь она украшает военный музей в Вене). Были пленены два британских журналиста, прикомандированных к штабу Тито, которых я позже встречал как военнопленных в расположении нашей секретной службы в Вене. Но они были слишком маленькой компенсацией за упущенный главный трофей. Неудача объясняется в значительной степени плохой координацией действий между различными нашими ведомствами. Моя секретная служба разработала почти идеальный план с указанием точного расчета времени, однако вермахт не проинформировал меня о своих намерениях. Мои агенты находились в непосредственной близости от штаба Тито, готовя проведение операции. Если бы мой план был скоординирован с планом военных и проводился скрупулезно, у нас были бы все шансы захватить самого Тито. Отход немецких войск на Восточном фронте и продвижение русских армий вскоре позволили Тито занять Белград, Сараево и Загреб – один город за другим. Немцы отвели свои войска частично в Центральную Австрию и частично в Венгрию. В северо-западных районах Югославии немцы, однако, совместно с хорватскими союзниками и при поддержке нескольких сербских частей держались до мая 1945 года. Впервые, хотя было уже слишком поздно, народы Югославии образовали единый фронт (точнее говоря, некоторое его подобие), пытаясь остановить продвижение коммунистов. Четники и усташи, сербские и хорватские полицейские подразделения, мусульмане и черногорцы, которые вплоть до последнего времени ожесточенно сражались между собой, теперь объединились под руководством неофашистских лидеров, создав вместе с немцами единый фронт против Красной армии Тито. Даже два смертельных врага – Павелич и Михайлович – договорились отбросить все свои разногласия и объединиться. Сопротивление было прекращено только тогда, когда общая ситуация показала, что дальнейшая борьба бессмысленна.

Нынешнее антититовское движение – «крицари» (крестоносцы) образовано в Хорватии бывшими усташами, в Боснии – младомусульманами под знаком полумесяца и в Сербии – роялистски настроенными националистическими группами бывших четников. Как мы уже отметили, они попытались объединиться в самом конце войны. Однако бывшие и настоящие эмигранты забыли уроки 1945 года. Сербские и хорватские изгнанники грызутся между собой, что только укрепляет позиции Тито, позволяя ему оставаться у власти.

Глава 10

КОРОЛЬ, КОТОРЫЙ ВСЕХ ОДУРАЧИЛ

Когда в июне 1940 года Россия принудила Румынию уступить ей Бессарабию и Северную Буковину, а в августе Германия решением арбитражной комиссии навязала передачу Северной Трансильвании Венгрии, режим короля Кароля II утратил свою прочность. Территория его королевства была значительно урезана. Поражения в области внешней политики укрепили оппозицию, которая в течение уже ряда лет добивалась смещения правительства, погрязшего в коррупции и державшегося только благодаря репрессиям.

В числе противников правительства была группа армейских офицеров и «железной» гвардии, возникшей в студенческих кругах в 20-х годах. Будучи похожей на другие фашистские движения, «железная» гвардия представляла собой их копию, отличаясь лишь тем, что ее члены были более интеллектуальными, чем, скажем, в немецкой нацистской партии, а также и большей приверженностью к религии, граничившей с мистицизмом. Движение это нашло широкую поддержку в стране, и правительство, смещения которого оно добивалось, требовало ликвидации лидеров «железной» гвардии и прежде всего Кодряну.

После Венского арбитража король решил назначить нового премьер-министра, остановив свой выбор на генерале Йоне Антонеску[74]. Тот не был членом «железной» гвардии и никак не выделялся среди оппозиционеров из состава военной группы. С «железной» гвардией он сблизился только в период отделения Бессарабии и Северной Буковины. Более того, он не отличался отменным здоровьем, страдая лейкемией, а один раз был даже помещен в неврологическую лечебницу, но не по состоянию здоровья, а по политическим соображениям – по указке короля.

Скорее всего, Кароль надеялся, что со временем ему удастся обрести достаточное влияние над ним и использовать в качестве пешки против легионеров «железной» гвардии. В то время у короля не было намерений отречься от престола. Он хотел лишь попытаться как-то укрепить пошатнувшийся трон, для чего и предпринял смену правительства.

У меня имеется достаточно доказательств утверждать, что в те дни немецкое посольство обладало достаточным влиянием на решение этой проблемы, чтобы не допустить передачу всей полноты власти «железной» гвардии. Полномочный представитель Германии Фабрициус и его советник Штельцер придерживались мнения, что правительство, находящееся в руках «железной» гвардии, не будет служить интересам Германии. К тому же эта организация потеряла почти всех своих лидеров, ее мыслители рассеялись, так что доверять судьбу государства в ее руки было бы опасным делом. Она была бы не в состоянии не только управлять государством, но и поддерживать законность и порядок в стране, имевшей естественные ресурсы, главным образом нефть, в которых так нуждалась Германия и которые она могла там получить. С другой же стороны, правительство, не опирающееся на «железную» гвардию, также не смогло бы управлять государством. Поэтому при сложившихся обстоятельствах лучшим решением вопроса представлялся компромисс – создание смешанного правительства из генералов и «железногвардейцев», в котором военный элемент должен был превалировать.

Для «железной» гвардии назначение генерала Антонеску явилось сигналом общего подъема и оживления. По всей стране прокатилась волна парадов и шумных демонстраций, в результате чего легионеры ухитрились получить поддержку всех классов населения. Испытывая мощное и непрестанное давление, король признал свое поражение. 6 сентября 1940 года монарх, проведший в эмиграции с 1926-го по 1930 год, еще раз подписал отречение. На трон опять взошел его сын Михаэль, который исполнял обязанности короля во время нахождения отца в эмиграции. Сопровождаемый своей любовницей Магдой Лупеску, на которой впоследствии женился, и ненавидимый всеми, Кароль скромно вышел в боковую дверь замка и уехал. Но он не забыл собрать все ценности, которые смог найти в спешке, в том числе и картину Рембрандта, и погрузил все в специальный поезд. Оставшиеся в королевском замке в Синае картины оказались копиями. Поезд бывшего короля был обстрелян легионерами, когда проследовал через город Тимишоару, но пострадавших не оказалось.

Молодой король подтвердил назначение генерала Антонеску премьер-министром и принял сформированное им правительство. Чтобы подчеркнуть авторитарный характер своего режима, Антонеску принял на себя титул «кондукторул статулуи» – главы государства. Затем назначил Хориа Симу, преемника Кодряну, нового лидера «железной» гвардии, заместителем премьер-министра. Хориа Сима был по характеру намного слабее своего предшественника и никогда не имел того личного авторитета, которым обладал Кодряну, не умея даже воздействовать на массы. Он предпочитал получать резолюции и решения «форума» – высшего совета «железной» гвардии, состоявшего из командиров различных легионов. Легионеры получили назначения в целый ряд министерств. Так, принц Михай Стурдца, бывший до того послом в Копенгагене, стал министром иностранных дел, а Василе Ясинши возглавил министерство здравоохранения и труда.

Вскоре стало ясно, что стремление к объединению «железной» гвардии с военной оппозиционной группой обречено на провал. Да и союз-то был бы неестественным: два элемента коалиции резко расходились во взглядах, в том числе и на структуру предполагаемого союза, при этом каждая фракция старалась подавить другую и целиком взять власть в свои руки. Антонеску начал свою деятельность, сместив нескольких легионеров с занимаемых ими высоких должностей и потеснив других. Эти его шаги, естественно, вызвали острые протесты со стороны «железной» гвардии. Как представляется, изгоняя легионеров из правительства и прижимая их во всех отношениях, Антонеску намеревался спровоцировать «железную» гвардию на открытое противодействие и даже бунт. Дальнейшее развитие ситуации показало, что лидеры «железной» гвардии оказались перед альтернативой: либо капитулировать перед главой государства, либо попытаться взять власть силой.

На баланс сил обеих партий оказало решающее влияние появление немецкой военной миссии. События, приведшие к назначению этой миссии, малоизвестны. По сути дела, это являлось следствием соглашения, достигнутого между Морозовым, начальником румынской секретной службы, и полковником Бентивегни, представителем адмирала Канариса, начальника немецкой военной разведки. Они, в частности, договорились о совместной охране румынских нефтяных месторождений, на которых, как было известно, британская секретная служба планировала проведение диверсий, актов саботажа. Это соглашение имело определенное значение для будущего.

Таким образом, необходимость обеспечения мер безопасности против саботажа явилась причиной направления немецкой военной миссии в Румынию. Идея использования немецкой военной миссии для реорганизации и подготовки румынской армии принадлежала немецкому военно-воздушному атташе в Бухаресте полковнику Герстенбергу. Антонеску был убежден, что немецкие инструктора будут весьма полезны, и обратился к немецкому правительству с просьбой о присылке требуемого персонала. Просьба была, естественно, выполнена. В октябре 1940 года первые подразделения вермахта под командованием генерала Ханзена прибыли в Румынию. В последующем численность этих подразделений была доведена до двух дивизий, которые составили бы основу сил вторжения в случае необходимости.

(Морозов, первый из переговорщиков, вместе с тем поддерживал тесные связи с британской секретной службой. После отречения Кароля от престола он был арестован легионерами, имевшими к нему целый ряд претензий. Позже вместе с некоторыми заключенными, подозревавшимися в участии в убийстве Кодряну, он был казнен в тюрьме Илава даже без ведома лидеров легионеров.)

Между тем отношения между легионерами и Антонеску достигли такого уровня, что решение вопроса о капитуляции или о путче откладывать было уже нельзя. «Железная» гвардия пришла к мнению, что настала пора рассчитаться с главой государства, прибегнув к силе. Учитывая нахождение в стране немецких войск, успех или неуспех этого мероприятия зависел от позиции Германии. Хотя и не было обмена какими-либо декларациями, лидеры «железной» гвардии полагали, что симпатии немцев будут на их стороне. Немецкая секретная служба имела надежные связи с лидерами легионеров и постаралась рекомендовать «железную» гвардию в качестве наиболее надежного партнера Германии в ее политике в Юго-Восточной Европе. В конце октября 1940 года Гиммлер направил одного из людей Гейдриха в Румынию для организации «группы связи» с легионерами, в задачу которой входило реформирование «железной» гвардии по немецкому образцу. Легионы восприняли эту идею с не слишком большим энтузиазмом, но посланец был принят радушно, и организация легионеров была сформирована в общем и целом наподобие немецкой СС. Внешнеполитический отдел нацистской партии установил с легионами непосредственный контакт, но эта связь не носила политический характер.

В то же время появились признаки напряженных отношений с Германией. «Железная» гвардия стала возводить препятствия немецкой экономической экспансии в Румынию. Она выступила, в частности, против намерения Германии взять под свое управление промышленные предприятия и имущество, принадлежавшие странам, оккупированным Германией в ходе военной кампании на Западе: например, французскую компанию «Кредитул Минир», голландскую компанию «Данубе Навигейшн» и другие. Возражала она и против передачи под контроль немцев заводов Малакса (Малакса был румынским промышленником, который за поддержку бывшего короля Кароля был выслан из страны). Румынский отдел немецкого министерства экономики пытался в сговоре с Антонеску включить заводы Малаксы в состав концерна «Заводы Германа Геринга». «Железная» же гвардия настаивала на том, чтобы была создана компания, в которой бы не менее 51 процента акций оставались в руках румын.

Имелись трудности и в связи с оппозицией «железной» гвардии по вопросу второго арбитражного решения в Вене. Это здорово испортило настроение Риббентропу, который гордился своей ролью арбитра. Неприятное впечатление произвела на лидеров «железной» гвардии и деятельность группы местных немцев, возглавляемой Шмидом, представлявшая немецкое национальное меньшинство в Румынии. Для переселения немецкого населения из Бессарабии, о чем была достигнута договоренность между Берлином и Москвой, в Румынию наехало множество самых различных представителей управления по делам немецких нацменьшинств за рубежом, шефом которого был генерал СС Лоренц. Чувствуя такую поддержку, румынские немцы стали добиваться для себя особого статуса в стране. Самое активное участие в этих делах приняли лидер вышеназванной немецкой группы и генеральный консул полковник СС Роддер. Легионеры сочли такую деятельность угрозой единству румынского государства. Хотя они и были настроены поддерживать и далее дружеские отношения между Румынией и Германией, все же не хотели иметь особое немецкое государство в составе румынского королевства.

Такое сопротивление немецким планам сказалось на отношении немцев к «железной» гвардии. У них возникло чувство неудовольствия, перешедшее в недоверие. Открытые переговоры между ними несколько разрядили обстановку, но не очень. Лидеры «железной» гвардии, не учитывавшие этого обстоятельства, продолжали верить в дружеские отношения с немцами.

По решению Гитлера отношение к легионерам все же изменилось, на что повлияли два фактора. В ноябре генерал Антонеску нанес государственный визит в Берлин. Хориа Сима, также получивший приглашение, ехать отказался. Скорее всего, он не хотел оказаться в роли подчиненного при главе государства, так как претендовал на роль лидера нации. Во время этого визита Антонеску произвел «хорошее впечатление» на Гитлера, что сыграло немаловажную роль. К тому времени Гитлер принял окончательное решение о войне с Россией. Советская экспансия в Восточной Европе убедила его, что нельзя далее откладывать сведение счетов с большевизмом (это он никогда не вычеркивал из списка своих намерений). Поэтому он стал оценивать Румынию в стратегическом плане. Исходя из предстоявших баталий, он посчитал, что генерал Антонеску, представлявший румынские вооруженные силы, а также законы и порядок в стране, будет более надежным союзником. Хориа Сима со своей «железной» гвардией может прийти к власти только путем революции и гражданской войны. А это значительно уменьшит ценность Румынии в военном отношении на длительное время. Поэтому у Гитлера не было никаких сомнений, какую из сторон Германии следует поддерживать во внутренней борьбе в Румынии.

Как и различные немецкие представительства в Румынии, лидеры «железной» гвардии не знали, что Германия приняла решение выступить против легионеров. Они полагали, что на заключительной стадии их борьбы с Антонеску немцы по меньшей мере будут сохранять нейтралитет. В результате чего была поднесена спичка к пороховой бочке, установлено не было, но совершенно неожиданно 21 января 1941 года в Бухаресте вспыхнуло восстание. На первых порах легионерам удалось захватить почти все общественные и государственные здания столицы. В руках Антонеску оставались только резиденция премьер-министра в новом здании министерства иностранных дел да прилегающие к нему улицы. Войска были парализованы, так как большинство частей симпатизировали «железной гвардии» и не хотели выступать против легионеров.

Тогда в дело вмешались подразделения вермахта. Стрельбы они не открывали, но немецкие танки патрулировали улицы и заняли все стратегически важные пункты города. Стало ясно, что в случае необходимости они выступят на стороне Антонеску. В наступившем затишье войсковые части, оставшиеся верными Антонеску, были по рекомендации немцев срочно введены в столицу. Затея легионеров была провалена. Германия оставила без поддержки «железную» гвардию, оказавшуюся жертвой холодных и расчетливых соображения Гитлера. То, что его рассуждения были неверными, несмотря на кажущуюся логику, стало ясно значительно позже. Дезинтеграция движения легионеров означала, что Антонеску потерял связь с народом. Подобно установлению диктатуры королем Каролем, это теперь произошло автоматически. В часы бедственного положения режима ни одна рука не поднялась в его защиту. Кучка правителей довела страну до краха. Триумф Антонеску, достигнутый им с немецкой помощью, оказался пирровой победой.

В отчаянии легионеры решили продолжать борьбу, которая теперь была уже бесполезной и должна была окончиться их полным поражением. Начальник немецкой секретной службы в Румынии капитан СС Отто Болшуринг предпринял шаги к достижению почетной капитуляции. Благодаря ему легионеры согласились прекратить боевые действия на условиях предоставления им полной амнистии и беспрепятственного отвода своих сил. Посреди ночи Нойбахер в сопровождении Болшуринга пришли к Антонеску с целью убедить его принять эти условия. Антонеску дал согласие. Однако утром, когда легионеры стали отходить со своих позиций, их стали задерживать или расстреливать из пулеметов. На улицах затем осталось до 800 человек убитых.

Это нарушение договоренности со всей очевидностью показало, что лидеры «железной» гвардии в случае их задержания будут репрессироваться, независимо от того, станут ли они предаваться суду или нет. Немецкое посольство сделать ничего более не могло. Новый посол Манфред фон Киллингер прибыл за несколько дней до этого с четкими указаниями Гитлера поддерживать Антонеску при любых условиях и любой ценой. Таким образом, немецкая секретная служба действовала, по сути дела, вопреки намерениям министерства иностранных дел, которому в то время была подчинена, решив спасти лидеров «железной» гвардии под собственную ответственность. Четырнадцать командиров легионов скрывались в течение длительного времени, а затем были переправлены в Германию на военных санитарных машинах переодетыми в форму немецких солдат.

Забота о Хориа Симе была поручена Шмиду, лидеру группы немецкого национального меньшинства, что имело большое значение для будущего. Вмешательство секретной службы было оценено в Берлине как серьезное нарушение дисциплины и оскорбление генерала Антонеску, друга фюрера и союзника Германии. Киллингер уведомил начальника секретной службы, что получил указание взять его под арест. В этой исключительно опасной ситуации тот факт, что Шмид предоставил убежище лидеру «железной» гвардии, чем продемонстрировал свою принадлежность к «заговорщикам», сыграл защитную роль. Дело в том, что Шмид был зятем начальника управления СС генерала Бергера[75]. В целях собственного оправдания он просил тестя защитить представителей немецкой секретной службы в Румынии и переговорить об этом с Гиммлером. Доводы Бергера действительно подействовали на рейхсфюрера СС, и он энергично вмешался в ход дел. Его серьезная критика в отношении политики Риббентропа образовала значительную трещину в отношениях между секретной службой и министерством иностранных дел. На несколько месяцев между ними была даже прервана любая связь. А Гиммлер и Риббентроп перестали разговаривать друг с другом.

Гиммлер правильно усмотрел в деятельности Риббентропа старание представлять Гитлеру доклады, соответствовавшие намерениям того поддержать Антонеску как противовес политике «железной» гвардии. В конце концов Риббентроп достиг и своей цели, убедив Гитлера отдать распоряжение о прекращении любой разведывательной деятельности в Румынии.

Гиммлер принял к сведению и исполнению эти распоряжения, но Гейдрих даже не намеревался их выполнять. Тем не менее, в решающие недели он не показал себя сторонником «железной» гвардии, так что в этом плане был корректен в отношении указаний фюрера. Разведывательную же деятельность в Румынии он не только не прекратил, но и не сократил, поддерживая любые шаги, направленные на укрепление своих позиций в стране. Начальник секретной службы, избежавший тогда ареста, благодаря вмешательству Шмида – Бергера, был все же позже арестован, но по другим причинам, и провел несколько месяцев в подвалах гестапо в Берлине. Подобная судьба ожидала и других сотрудников, которые нарушили распоряжения Гитлера, продолжая свою деятельность по «неофициальным» указаниям своих непосредственных начальников.

В этом месте, видимо, целесообразно предвосхитить события и закончить рассмотрение судьбы «железногвардейцев». Значительное число их было направлено в Германию, где по настоянию Риббентропа они были включены в состав так называемого трудового корпуса, получив такой же статус, как и другие иностранные рабочие в Германии с той только разницей, что им была запрещена связь с родиной. Риббентроп угрожал, что в случае нарушения этого указания они будут возвращены в Румынию и переданы в руки Антонеску. Поздней осенью 1942 года Хориа Сима бежал в Италию, надеясь убедить Муссолини вмешаться в румынские дела на стороне легионеров. Его попытка, однако, лишь усугубила положение. Он был не только арестован, но и выслан в Германию по требованию министерства иностранных дел и направлен в концентрационный лагерь. Его друзья-легионеры также потеряли остатки свободы. В июне 1943 года все они были арестованы и «расквартированы» в Бухенвальде и Дахау. Отношение к ним там, правда, было несколько лучше, чем к остальным заключенным. Пребывание их в лагерях продолжалось до августа 1944 года, когда произошло смещение Антонеску и Румыния вышла из войны.

После этого Хориа Симе было предложено сформировать румынское эмиграционное правительство, на что он с готовностью согласился. Его и часть его коллег выпустили из лагерей. Что побудило его пойти на такой шаг, неизвестно. Вполне возможно, что он продолжал верить в победу Германии или же намеревался вести борьбу против большевизма вместе с немцами до любого конца. Предположение, что он своим согласием решил купить свободу себе и товарищам, неверно. Хориа Сима неоднократно демонстрировал, что является человеком, который знает, как противостоять бедствиям и лишениям. Эмигрантское правительство, обосновавшееся в Вене под присмотром немецкой секретной службы, совершило не так уж и много дел. Да и Хориа Сима в качестве премьер-министра недолго пользовался поддержкой легионеров. В их рядах начался разброд, о котором по известным причинам открыто не говорилось. Оппозиционные элементы среди лидеров гвардии отказывались сотрудничать с Германией. И только страх перед русскими – так сказать, наличие общего врага – удерживал их от прямых выступлений против немцев. Тогда они попытались установить контакты с западными державами, но успеха не имели.

В связи с разгромом «железной» гвардии в Румынии появилась новая сила. Осенью 1940 года в стране активизировалась советская разведка. По всей стране были разбросаны ее агенты, а численность советского посольства в Бухаресте была значительно увеличена. Большие суммы денег были истрачены на взятки – что имело определенный успех. Немецкой секретной службе было известно, что русским удалось путем подкупа почтовых чиновников установить у себя в посольстве устройство для прослушивания всех важнейших дипломатических разговоров по телефону. После присоединения к Советскому Союзу Бессарабии и Северной Буковины в Бухаресте появился новый советский посол Георгий Лаврентьев, с прибытием которого разведывательная деятельность усилилась. Вместе с ним в страну прибыли сотни агентов для ведения пропаганды и подготовки почвы для взятия власти Румынской коммунистической партией. Денег на это не жалелось. В январе 1943 года румынская секретная полиция-сигуранца конфисковала около 100 тысяч долларов, предназначенных для русской агентуры. Значительное число этих долларов оказалось фальшивыми. Вместе с тем, благодаря российской помощи, стала активизироваться и Румынская коммунистическая партия.

Когда немецкие войска отошли с Кавказа и Италия переметнулась на сторону противника, румынекому правительству стало ясно, что Германии войну уже не выиграть. Дальнейшее пребывание на ее стороне приведет Румынию к неминуемой катастрофе. Потребность выживания говорила о необходимости резкого изменения румынской политики. Человеком, желавшим повести страну новым курсом, был заместитель премьер-министра и министр иностранных дел Михай Антонеску. Вне всякого сомнения, он был самым умным среди членов правительства, обладая большим влиянием на своего однофамильца-маршала и премьер-министра.

Программа Михая Антонеску была простой – заключение мира с западными державами при обеспечении их защиты от вмешательства Советского Союза. Но в этой идее был существенный недостаток. Она основывалась на фатальном предположении о возможности достижения сепаратной договоренности с западными державами при исключении России из этого процесса. Михай Антонеску ошибочно оценивал реальности политической ситуации, а возможно, и не хотел их видеть. Ведь Румыния относилась к российской сфере влияния. Поэтому усилия Михая Антонеску окончились тем же, что и усилия Хорти в Венгрии и Муравьева в Болгарии, за исключением разве того, что румынский государственный деятель при этом расстался с жизнью.

Немцев, вне всякого сомнения, удивило то обстоятельство, что по предложению Михая Антонеску итальянский посол Бова Скоппа, принадлежавший к партии Бадолио[76], получил разрешение остаться в Бухаресте. Михай Антонеску не мог воспрепятствовать тому, чтобы новое правительство Северной Италии прислало своего дипломатического представителя в Бухарест. Но пока Бова Скоппа сохранял полномочия, никто другой не мог предъявить свои верительные грамоты. В результате ни представитель Республики Сало Муссолини, ни послы Болгарии и Хорватии не могли официально приступить к своим обязанностям. Таков был дипломатический этикет.

Маниу, лидер крестьянской партии, являвшийся конкурентом Михая Антонеску, пытался установить контакты с западными союзниками. В конце марта 1944 года, когда русские совершили прорыв под Уманью, это ему удалось. Капитан румынских военно-воздушных сил принц Маттей Гика-Кантачуцино вылетел с аэродрома Пипера на Мальту. В самолете вместе с ним находились Макс Аушнитт – крупнейший промышленник Румынии, Александр Раконта – официальный представитель американо-румынской телефонной компании и Раду Хумурцеску – румынский дипломат. Они везли с собой письмо, адресованное англичанам, на основании которого и начались англо-румынские переговоры. Вместо того чтобы открыто сказать, что ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не могут принять какое-либо решение в отношении Румынии без участия Советского Союза, англичане продолжали затягивать переговоры. А это зародило у румын надежду (ничем не обоснованную), что им удастся прекратить военные действия с помощью западных держав и при их покровительстве. Видимо, не следует даже говорить о том, что это имело для них жизненно важное значение. Англичане не внесли никакую ясность в этот вопрос и тогда, когда в Великобританию прибыла вторая румынская делегация. Мне представляется, что это было совершенно безответственным поступком с их стороны.

Вторая румынская делегация, возглавляемая принцем Барбу Стирби, прибыла в Лондон из Каира сразу же после высадки союзных войск в Нормандии. Она получила поддержку и благословение Михая Антонеску, которому удалось преодолеть возражения немцев по поводу поездки принца в Египет, ссылавшихся на состояние его здоровья. Таким образом, принц Стирби вылетел из Румынии легально, имея на руках свой подлинный паспорт. В Александрии он встретился со своим зятем майором Боксхаллом, сотрудником британской секретной службы, который до начала войны работал в румынской нефтяной промышленности. Боксхалл осуществил необходимые формальности для дальнейшего путешествия принца, заверив, что его примут надлежащим образом в Лондоне. Находясь в Каире, а затем и в Лондоне, принц Стирби выходил на радиосвязь с Никулеску Буцести, одним из руководящих сотрудников румынского министерства иностранных дел, ответственным за работу шифровального отдела. Пожалуй, он был одним из важнейших и активных членов румынской партии мира. Первые сообщения из Лондона носили вполне оптимистический характер, вселяя надежду, что Великобритания и Соединенные Штаты смогут заключить предварительный сепаратный мирный договор с Румынией, а затем завершить его оформление с Советским Союзом.

Немецкая секретная служба знала об истинных намерениях Михая Антонеску, но не имела возможности вмешаться. О том, что между англичанами и одной из румынских партий существует связь, нашим экспертам было ясно после заброски в Румынию на парашютах полковника британской секретной службы де Честелена с двумя радистами еще до вылета Стирби в Египет. Вне всякого сомнения, Честелен был направлен в Румынию в качестве офицера связи между Лондоном и румынской партией мира. Из-за ошибок в координации действий он был арестован румынской полицией безопасности, и инцидент получил огласку. Немецкая секретная служба пыталась всеми средствами выяснить характер миссии де Честелена, но Михай Антонеску ухитрился довольно умно замять это дело. Немецкие офицеры приняли участие в допросе полковника, но это ничего не дало. Румыны уже договорились с ним о том, что он должен был говорить. Германия потребовала его выдачи, однако позиция маршала Антонеску тогда была достаточно сильной, так что Румыния отвергла это требование, серьезно ничем не рискуя.

Примерно в то время, когда принц Стирби находился за пределами Румынии, король Михаэль приступил к организации движения с целью проведения военного путча. Его идея заключалась в том, чтобы генералы выделили в его распоряжение войсковые части для свержения правительства. Одновременно на севере страны должно было начаться восстание, участники которого совершили бы «марш на столицу» и заняли Бухарест. Начальник королевской военной канцелярии выехал в мае 1944 года на Восточный фронт, чтобы заручиться поддержкой командиров сражавшихся частей, но большого энтузиазма не встретил. К тому же румынские части были настолько интегрированы в немецкие войсковые объединения, что не были свободны в выборе своих действий. В результате этого от плана пришлось отказаться.

Более того, румыны, наконец, поняли, что их попытка избежать когтистых лап Москвы путем подписания сепаратного мирного договора с Западом обречена на провал. Принцу Стирби не удалось достичь никакого соглашения в ходе своих переговоров. К тому же нормандская кампания настолько задействовала англо-американские силы, что западным державам было уже не до проведения каких-либо дополнительных операций в Юго-Восточной Европе. Да и русское давление на Юго-Восточном фронте усилилось настолько, что возникла опасность удержания фронта. В этих условиях лидеры румынской оппозиции приняли решение о необходимости вступления в прямые контакты с Красной армией, что и было поручено генералу Аурелю Алдеа. Он был даже уполномочен заключить от имени румынского народа перемирие. Обращение было подписано 17 августа 1944 года лидерами четырех партий – национал-либеральной, национал-царанистской, социал-демократической и коммунистической. Принц Стирби и советский посол в Стокгольме Александра Коллонтай были об этом проинформированы.

Русские, однако, не стали ломать голову в отношении румынских переговорщиков, не имея ни малейшего намерения изменять ход своих военных операций в ответ на предложение Румынии о заключении перемирия. 19 августа Красная армия на молдавском участке фронта перешла в наступление и в тот же день овладела Яссами. Для румынского народа это оказалось большим шоком, а угроза военной катастрофы встала во весь рост. Новый начальник Генерального штаба генерал Раковица отдал, даже не согласовав его с маршалом Антонеску, приказ об отводе румынской армии за реку Серет. За несколько недель до этого Раковица, будучи командующим 3-й румынской армией, получил из рук Гетлера в его ставке дубовые листья к военному кресту. Сейчас же он был настроен на заключение мира. (После заключения перемирия он вступил в командование 5-й румынской армией, с которой выступил против немцев в Венгрии.) Оборонительная линия по Серету состояла из системы мощных укреплений и была хорошо организована в глубину. По мнению военных экспертов, русские не могли преодолеть ее с ходу. Приказ Раковицы на отвод войск был, вероятно, предварительным условием до принятия русскими решения о ведении переговоров с румынской стороной.

Сложилась критическая ситуация. Если Румыния собиралась хоть что-то спасти от тотального краха путем заключения сепаратного мирного договора, надо было срочно действовать. Молодой король со своими советниками на это решились.

Утром 23 августа кабинет министров провел совещание, на котором председательствовал маршал Антонеску. О результатах совещания премьер-министр должен был доложить королю в тот же день пополудни. Не дожидаясь доклада, король Михаэль вызвал к себе своих ближайших сподвижников – Буцести, Москони-Старциа, – дворцового маршала и генералов Санатеску и Алдеа. Они решили перенести запланированную на 26 августа акцию против Антонеску на текущий день. Действовать надо было быстро. Если маршал Антонеску примет решение начать переговоры с русскими, король и его приспешники окажутся не у дел.

Когда в три часа пополудни 23 августа глава государства прибыл к королю вместе с премьер-министром Михаем Антонеску, у того был генерал Санатеску. Решение ими было уже принято, и обоим Антонеску осталось уже недолго оставаться у власти. Как потом стало известно об их встрече, маршал Антонеску описал опасную ситуацию на фронте и высказал мнение о необходимости немедленного заключения перемирия. Об этом он уже переговорил с представителем рейха Клодиусом. Это известие ошеломило короля и его советника. Если представитель рейха уже знал о намерении Румынии заключить перемирие, то следовало ожидать, что Гитлер немедленно предпримет контрмеры – назначит новое правительство и возьмет на себя Верховное командование румынскими вооруженными силами. Король прервал беседу и вышел в соседнюю комнату, где находились его друзья. Он быстро обрисовал им сложившуюся ситуацию, и те посоветовали ему действовать немедленно.

Король возвратился в помещение, где происходила его аудиенция с обоими Антонеску. Не продолжая беседу, он решительно заявил, что политика, проводимая правительством, не соответствует интересам румынской нации, и поэтому он решил распустить его немедленно. Не обращая внимания на маршала, король прервал аудиенцию и, выйдя из помещения, приказал начальнику дворцовой стражи арестовать главу государства и премьер-министра. Маршал Антонеску, казалось, не понимал серьезности своего положения. Выходя под конвоем в коридор, он встретил начальника дворцовой стражи и крикнул ему:

– Презренные люди! Завтра вы все будете расстреляны!

Заговорщики тут же приняли решение о создании нового правительства и аресте членов режима Антонеску. Генерал Санатеску вызвал их на совещание во дворце, где большинство и было арестовано, в том числе военный министр Михай Пантаци и министр внутренних дел генерал Василиу. Начальник румынской секретной службы полковник Христеску и начальник жандармерии генерал Тобеску почувствовали неладное и на совещание не явились. Вместо этого они отправились в немецкое посольство и проинформировали Киллингера, что глава государства и премьер-министр задержаны во дворце.

Манфред фон Киллингер был солдат в душе и не нашел своего места в гражданской жизни. По окончании Первой мировой войны он служил в различных добровольческих корпусах – фрайкорах, затем перешел к коричнерубашечникам – штурмовикам и стал одним из ближайших сподвижников Рема. Уже вскоре он был назначен национал-социалистским премьер-министром земли Саксония. В «ночь длинных ножей» 30 июня 1934 года он был арестован и едва не расстрелян. После освобождения сторонился не только штурмовиков, но и СС. Когда Риббентроп занялся обновлением министерства иностранных дел, он взял к себе и Киллингера. Побыв некоторое время генеральным консулом в Сан-Франциско, он был назначен послом в Братиславу с одновременным исполнением обязанностей инспектора политической разведки министерства иностранных дел на Балканах. Вскоре он был заменен другим выходцем из штурмовиков, Лудиным, и направлен послом в Бухарест. Таким образом, в Юго-Восточной Европе в качестве послов были задействованы пять бывших лидеров штурмовиков (помимо Киллингера – Лудин в Братиславе, Каше в Загребе, Бехерле в Софии и Ягов в Будапеште). Киллингер в Бухаресте соответствовал занимаемой должности менее всего. И дело было не в том, что они не отвечали определенным стандартам: все они были галантными офицерами и революционно настроенными солдатами рёмовского типа, но не дипломатами. Правда, тот же Киллингер не пропускал возможностей приобщиться к дипломатическому образу жизни, нравам и обычаям.

Лишенный понимания смысла высокой политики и не обладая воображением и восприятием, присущими хорошим дипломатам, он не обратил внимания на поступившую к нему информацию о деятельности партии мира в Румынии. Немецкая секретная служба докладывала ему о конференции оппозиционных лидеров в королевском дворце на Синае и о создании так называемого демократического блока. Это произвело на него столь же мало впечатления, как и известие о намерениях короля Михаэля о выходе Румынии из войны, о чем он оповестил союзников. Киллингер не допускал, чтобы его благодушие было чем-либо нарушено. Более того, у него не было представления о серьезности сложившейся ситуации. Даже когда события стали развиваться таким образом, что стали понятны и ему, он попытался объяснить их по-своему. Ночью 23 августа, когда режиму Антонеску грозило падение, усилия убедить его в опасности положения ничего не дали. В немецком посольстве царили замешательство и нерешительность.

Нельзя сказать, что и на другой стороне наблюдалось единство мнений. Маниу разбирался в обстановке лучше других и ясно представлял себе реальные намерения Советского Союза, поэтому и пытался отстаивать национальные интересы Румынии. Братиану соглашался с Маниу, но у него не было такой уверенности. Маниу в течение нескольких часов пытался убедить лидера коммунистов Патраскану в правильности своей позиции, но ничего не добился. Через Анну Паукер тот получил указания из Москвы и не собирался отходить от них ни на шаг. Лишь когда пришло известие об аресте обоих Антонеску и призыве Санатеску о формировании нового правительства, между четырьмя оппозиционными партиями было достигнуто соглашение. Если бы Маниу продолжал настаивать на своем, он потерял бы навсегда свое влияние. Министерские посты в кабинете Санатеску были заняты в основном генералами, лидеры же партий демократического блока стали министрами без портфелей.

Новый министр иностранных дел Николеску Буцести поручил принцу Стирби и его коллеге Визоиану в Каире возобновить переговоры о заключении перемирия, дав им на это необходимые полномочия. Советский посол в Каире выразил согласие выступить в качестве посредника. 28 августа все было готово для вылета румынской делегации в Москву и подписания договора.

Немецкие контрмеры были не только малоэффективными, но и усугубили катастрофу. Они могли бы хоть что-то спасти, если бы были предприняты еще до выступления короля против Антонеску или по крайней мере сразу же после этого. Немецкая секретная служба представила более чем достаточно материалов, которые оправдали бы карательные меры против короля и лидеров националистического блока, а также неустойчивых элементов в правительстве Антонеску. И такую акцию можно было осуществить небольшими силами, поскольку движение не обрело еще популярность в народе и круг заговорщиков был узок. Немецкое вмешательство сразу же после ареста обоих Антонеску, скорее всего, имело бы успех. Оно задержало бы кризис и предоставило паузу для передышки. Шатания в немецком посольстве, неэффективность действий Киллингера и неправильная оценка в результате этого обстановки в Румынии Гитлером привели к тому, что были потеряны драгоценные часы.

Вечером 23 августа Штельцер, советник немецкого посольства, был приглашен во дворец, где новый министр иностранных дел официально проинформировал его о том, что прежние отношения со странами Оси прерваны. Министр потребовал выведения из Румынии немецких войск, заверив, что против них не будут предприняты никакие враждебные действия. Реально это была определенная уступка, так как в соответствии с пунктом 1 договора о перемирии с Россией Румыния была обязана начать боевые действия против Германии.

Только около полуночи того же дня немецкая военная миссия в Бухаресте получила приказ Гитлера «сокрушить путч». Сбивчивые доклады посла не дали немецкому правительству возможности правильно разобраться в истинном положении дел. До десяти часов вечера того же дня, когда король провозгласил прекращение военных действий против Советского Союза, в ставке фюрера были в неведении относительно реальной обстановки. Последствия проволочки исправить было уже невозможно.

В соответствии с соблюдением принципов фюрерства все руководящие сотрудники немецких служб собрались в немецком посольстве, ожидая появления посла, как высшего представителя рейха в Бухаресте. Среди них были генералы Ханзен и Герстенберг, а также адмирал Тиллезен от военной миссии. Румынская полиция безопасности тут же отрезала их от внешнего мира. Авиационный генерал Герстенберг под предлогом проследить за тем, чтобы по вине немецких частей не произошло каких-либо эксцессов, был на несколько часов отпущен из посольства. На самом же деле он попытался организовать военные контрмеры, что повлекло за собой тяжелые последствия. Контрудар следовало наносить намного ранее, да и успех он мог иметь только в случае его поддержки хотя бы частью румынских войск. К тому же военным действиям должна была предшествовать соответствующая политическая акция. Шансы успешного взаимодействия с некоторыми румынскими частями против нового правительства складывались в общем-то неплохие. Но, если они и были, Герстенберг разрушил их. В целом румынская армия не была настроена принимать безоговорочно требования русских и сразу же выступить против бывших союзников. Несмотря на некоторые недоразумения, которых трудно избежать в военном сотрудничестве, румынские фронтовые части не испытывали неприязни к немцам. Наоборот, общие цели и общая судьба привели к зарождению фронтового товарищества, так что внезапная перемена сторон не укладывалась в сознании румынских солдат. Вся эта идея противоречила здравому смыслу, поэтому хорошо продуманные шаги немецкой стороны могли бы устранить их нерешительность. Однако действия Герстенберга, учитывая слабость и немногочисленность немецких сил, были с военной точки зрения бестолковыми. Они вынудили румын порвать с бывшими союзниками. Последней каплей, переполнившей их терпение, была бомбардировка Бухареста немецкой авиацией, произведенная по его распоряжению 24 и 25 августа.

Судьба немецких частей в Бухаресте не могла быть улучшена в результате этого бессмысленного акта. Не принесли успеха и попытки переброски войск из дунайского порта Гиургиу в Бухарест для восстановления ситуации. Эти подразделения появились в нескольких сотнях метров от гостиницы «Амбассадор», где забаррикадировались офицеры военной миссии, но были вооружены лишь легким стрелковым оружием, так что ничего сделать не смогли. Так немцы потеряли не только Бухарест, но и Румынию.

2 сентября, как раз перед вторжением румын в здание посольства, немецкий посол, видя неотвратимость ударов судьбы, застрелился, застрелив и свою секретаршу фрейлейн Петерсен. Все другие сотрудники посольства и члены немецкой колонии были депортированы русскими в неизвестном направлении. За редким исключением ни о ком из них слышно уже не было.

В результате успешного устранения Антонеску и вывода немецких войск победа русских в Румынии стала полной. Вся страна была открыта для советских войск, так что через несколько дней они овладели уже карпатскими перевалами. Судьба Юго-Восточной Европы была решена.

А как Кремль вознаградил людей, путч которых, осуществленный 23 августа, открыл двери в Румынию и дороги к горным проходам и карпатским перевалам для Красной армии? Молодой король, показавший себя в период кризиса решительным и ответственным государственным деятелем, по настоянию Вышинского отрекся от трона и уехал из страны. После серии судебных процессов, на которых политики – участники «мирного заговора» – клеймились как «фашистские приспешники», почти все без исключения исчезли в советских застенках и темницах. Даже лидер коммунистов Патраскану, выступавший в защиту румынских национальных интересов в составе коммунистического блока, был смещен и заменен московской ставленницей Анной Паукер. Некоторые ничтожества, подобно Петру Гроза, назначенному премьер-министром, были оставлены в качестве фасада для прикрытия коммунистической диктатуры. Лишь таковые выжили. А коммунисты, попавшие в зависимость от Москвы, установили свою тиранию.

Глава 11

ТРАГЕДИЯ ВЕНГРИИ

Германия оккупировала Венгрию 19 марта 1944 года к удивлению всего мира. В значительно меньшей степени удивлены этим были те, кто разбирался, какую политику проводила Венгрия за фасадом официальной дружбы с Германией. При поверхностном взгляде отношения между двумя странами были безукоризненными, на самом же деле имелись различные подводные течения и трения. Чтобы проследить за цепочкой событий, которые побудили Германию к такой акции, рассмотрим в целом развитие отношений между Германией и Венгрией.

В 1934 году Гила Гёмбёз – венгерский премьер-министр – последовал примеру Польши в устранении барьеров политики изоляции, которая проводилась в отношении национал-социалистского режима в Германии. Событие это не являлось значительным, так как вес Венгрии в мировой политике был невелик. Гитлер же высоко оценил этот жест. По сути дела, со стороны Венгрии это действительно был не более как жест, так как ее внешняя политика была направлена на восстановление отношений с Италией. Венгерские государственные деятели опасались, что страна может стать сателлитом Германии, поэтому в качестве противовеса и стремились к добрососедским отношениям с Италией. Они предпочитали, чтобы Венгрия находилась в сфере влияния Италии, поскольку полагали, что Германия, во-первых, будет обязана учитывать интересы Италии, а во-вторых, Италия не представляла потенциальной угрозы для Венгрии – в отличие от Германии. К тому же Италия рассматривала Венгрию как аванпост, тогда как для Германии она являлась отправной точкой в ее продвижении на юго-восток. Предположения венгерских лидеров подтверждались тем фактом, что Австрия стремилась сохранить свою независимость также с помощью Италии. Таким образом, выстраивалась цепочка стран, которые имели определенные шансы противостоять все возраставшему давлению со стороны Германии.

Даже после развала штрезовского фронта, обеспечивавшего действенность дружеского соглашения между Италией, Австрией и Венгрией и поглощения Австрии Германией, Венгрия продолжала верить в то, что Италия может быть использована в качестве противовеса немецкому давлению.

Одно время казалось, что Венгрия намеревалась серьезно закрепить свои связи с Италией и сделать их долговременными. В период с 1939-го и по 1941 год венгерский министр иностранных дел вел серию переговоров с Муссолини и Чиано о возможности водворения на венгерский трон монарха в лице итальянского принца и о создании королевского союза двух стран. Адмирал Миклош Хорти, регент Венгрии, поддерживал эти предложения, хотя это не препятствовало вынашиванию им планов создания новой своей собственной семейной королевской династии в Венгрии. Первым его шагом в этом направлении было намерение сделать пост регента наследственным.

В то же время Венгрия стала налаживать дружеские отношения с Германией, и эти усилия были скоро вознаграждены. По двумя венским арбитражным решениям 1939-го и 1940 годов Венгрия получила значительную часть территорий, составлявших некогда королевство Сан-Стефана, включая Карпатскую Украину. Венгры надеялись, что Германия предоставит им свободу рук в отношении Румынии и что им будет дана возможность принимать участие в любых мероприятиях, направленных против этого заклятого врага мадьяр. При малейшей возможности венгерский Генеральный штаб направлял к границам Румынии маршевые колонны своих войск и прежде всего нерегулярные подразделения «ронгиос гарды» – «бригады бродяг», получившие такое наименование, поскольку не имели определенной формы и состояли из волонтеров из числа ультранационалистов, преследовавших цель восстановления королевства Сан-Стефана в довоенных границах. Бригада эта получила известность в 1920–1921 годах, когда пыталась присоединить Трансильванию к Венгрии.

Гитлер поддерживал территориальные претензии Венгрии в период между 1938-м и 1941 годом. При этом он исходил из чисто тактических соображений. Он испытывал чувства симпатии к венграм, этому когда-то кочевому народу, терроризировавшему Центральную Европу, а затем превратившемуся в форпост Запада против угрозы с Востока. Фюрер восхищался их славной историей, противоборством решениям Трианонского мирного договора, смещением коммунистического правительства в 1919 году и антибольшевистской политикой движения «защитников расы», возглавляемого премьер-министром Гёмбёзом.

Вместе с тем Гитлер испытывал чувство недоверия к регенту Хорти, считая его закостенелым австрийским адмиралом, полностью находящимся в руках англофилов и евреев и испытывающим антипатию к национал-социализму и личности фюрера. Когда Гёмбёз неожиданно умер в 1936 году, Гитлер не видел никого в качестве его преемника на посту премьер-министра, кому бы он доверял, и внимательно следил за развитием событий в Венгрии, будучи хорошо проинформированным своей секретной службой о тайной дипломатической деятельности венгров. Учитывая все это, он долгое время воздерживался от вмешательства во внутри-венгерские дела.

Возникновение в Венгрии политических движений, более или менее похожих на немецкую национал-социалистскую партию, не изменяло его поведения. Наиболее значительным из этих движений была партия «Перекрещенных стрел» Ференца Са-лаши, бывшего майора венгерского Генерального штаба. У этого еще моложавого офицера – он окончил Венскую военную академию в Нойштад-те, когда разразилась Первая мировая война, – в венах текло совсем мало мадьярской крови. Один из его прадедушек был армянином, другой – словаком, а дедушка – немцем. К его партии присоединилось совсем немного значительных лиц, да он вначале и не слишком о себе заявлял, будучи нерешительным, интеллектуальным человеком, далеким от организационных вопросов.

За свою политическую деятельность он и был изгнан из армии. Когда же он был арестован, а партию временно возглавил Кальман Хубай, эксперт по пропаганде, число членов партии резко возросло. К 1939 году она стала второй по значимости партией в стране (факт этот широко неизвестен). Но так продолжалось недолго. Вернувшись из заключения, приобретя ореол мученика и уверовав в собственную непогрешимость, он вновь взял руководство партией в свои руки, ухитрившись превратить ее всего за несколько лет в небольшую и незначительную группу людей. Лучшие умы партии, включая Хубая, вышли из нее, а некоторые из них позже даже создали собственную Венгерскую национал-социалистскую партию, но большого успеха не добились.

В отношении движения «Перекрещенных стрел» рейх соблюдал полнейший нейтралитет. Германия была еще не готова оказывать ему помощь, исходя лишь из общности идей, так как это требовало материальных затрат. Национал-социалистские лидеры сохраняли свою отчужденность также и из-за того, что политика, осуществлявшаяся Венгрией, частично совпадала с программой партии «Перекрещенных стрел». Основным принципом партии во внешней политике было разделение Европы на сферы влияния. Немецкая сфера влияния распространялась на Центральную Европу, Южная Европа отходила к Италии, включая Средиземноморье, а Юго-Восточная Европа – к Венгрии. Такая идея не совпадала с внешней политикой Гитлера. Немецкое правительство держалось в стороне и от новой партии, организованной бывшим премьер-министром Белой Имреди, хотя в ее программе не было ничего похожего на идеи партии «Перекрещенных стрел». Внешняя ее политика исходила из необходимости тесной кооперации с рейхом. Германия вмешалась во внутривенгерские дела и оказала партии «Перекрещенных стрел» помощь в приходе к власти, когда Гитлер посчитал это целесообразным.

Первые разногласия между Германией и Венгрией возникли весной 1941 года, когда Гитлер начал подготовку к югославской кампании. Типичным примером явилось самоубийство графа Михала Телеки[77]. Незадолго до этого Венгрия заключила с Югославией договор о дружбе, ратификация которого состоялась 27 февраля. Теперь же Венгрия приглашалась Германией к совместному нападению на своего нового друга, за что ей должны были быть возвращены территории, отошедшие к Югославии в 1918 году. Кроме того, Гитлер на секретном совещании пообещал Хорти передать Венгрии еще и район сербского Баната.

Хорти был готов без зазрения совести получить это приобретение, однако премьер-министр Телеки посчитал нечестным и политически неправильным разорвать договор, совсем недавно подписанный. Когда Хорти оказал на него давление, требуя подписать приказ об объявлении всеобщей мобилизации, Телеки столкнулся лицом к лицу с проблемой, решить которую был не в состоянии. Он мог бы, конечно, выполнить требование регента, но честь венгерского аристократа не позволила ему нарушить свое обязательство. И он пустил себе пулю в лоб, прежде чем нога первого венгерского солдата пересекла границу Югославии.

Таким же образом регент поступил и при подготовке нападения на Россию. Будучи поклонником Англии и стремясь уйти от конфликта с западными державами, он приветствовал превентивную войну против Советского Союза. Советско-германский пакт о ненападении 1939 года произвел на него шоковое действие, как, впрочем, и на большинство венгерского народа. Вплоть до начала военных действий в 1941 году Хорти слал Гитлеру предупреждения о подготовке России к войне, основываясь на информации, полученной венгерской секретной службой. Роль его в этом плане не должна быть преуменьшена, поскольку он тем самым подкреплял решимость фюрера напасть на Россию. Да и сам Гитлер подчеркивал это неоднократно в своих с ним беседах, добавляя, что, если Венгрия выступит на стороне Германии, он не будет опасаться никакого предательства с ее стороны.

Хорти настоял и на том, чтобы премьер-министр Ласло Бардосси подписал декларацию об объявлении войны России. Когда ему впоследствии, на Нюрнбергском процессе, было предъявлено обвинение в участии в нападении на Югославию в апреле 1941 года и подписании декларации о войне с Россией в июне 1941 года, он попытался переложить всю ответственность на своих министров и коллег того времени. Бардосси поступил не так, как его предшественник, посчитав обязательной свою верность главе государства. Впоследствии он даже не упоминал о том давлении, которое было на него оказано регентом при отдаче приказа о начале боевых действий венгерской армии против России.

Следует отметить, что большинство венгерского народа и солдат венгерской армии поддерживали Хорти в его стремлении начать войну с Россией. Вскоре, однако, выяснилось, что подготовка страны к войне была явно недостаточной. Организационные недостатки отрицательно сказывались на несчастных солдатах на фронте. Венгерские войска испытывали лишения, их потери были высокими, а успехи весьма скромными. Одно поражение следовало за другим. 1-я венгерская армия потерпела сокрушительную катастрофу в боях на Дону. Венгерский народ, воспринимавший первые победы с воодушевлением, быстро потерял оптимизм и терпение. В стране стали преобладать антивоенные настроения, так что те лидеры, которые весной 1943 года задумались о необходимости заключения сепаратного мира, поняли, что народ с ними.

Наиболее важными пунктами их контактов с западными державами были венгерские посольства и представительства в Стокгольме, Берне, Лисабоне и Анкаре. Движение к миру с Западом возглавил сам премьер-министр Миклош Каллаи. В качестве его ближайшего советника выступал граф Бетлен, который в течение ряда лет тоже был премьер-министром страны и многое знал. Хорти, предупрежденный об их деятельности, закрывал на нее глаза, следя за развитием событий. Практически только венгерская секретная служба имела возможности и средства для установления ненавязчивых контактов со странами противника. Конфиденциальным посредником регента и премьер-министра был шеф службы безопасности – двойника немецкого гестапо. Это был генерал-майор Уйсцассы, поддерживавший тесную связь с начальником второго отдела Генерального штаба полковником Кадаром.

Только в начале 1944 года стали появляться первые результаты их усилий. Венгерские заговорщики заявили о желании Венгрии заключить сепаратный мирный договор и хотели бы знать условия, на которых будет установлено перемирие. Переговоры ими велись с представителем западных держав – неким американским полковником. Полномочий для ведения переговоров он не имел, так как был просто офицером американской секретной службы – управления стратегических служб. Уже в начале переговоров с Уйсцассы полковник заявил о своей готовности прибыть в Венгрию по воздуху для обсуждения дальнейших деталей. Его визит был намечен на середину марта 1944 года.

Я был проинформирован офицерами венгерской секретной службы об этих переговорах и контактах Уйсцассы с американским полковником, о чем доложил в Берлин. Тогда Гитлер решил действовать. Намерения Венгрии заключить сепаратный мир должны быть сорваны, приказал он, чтобы не подвергать опасности южный участок Восточного фронта. Приготовления к этому начались немедленно. Генеральный штаб по распоряжению Гитлера разработал план операции «Маргарита I» по обеспечению безопасности Венгрии. Для обеспечения безопасности Румынии был также разработан план – операция «Маргарита II». Однако, когда пришло время действовать по этому плану, войск в распоряжении немецкого командования не оказалось.

Первоначально Гитлер намеревался оккупировать Венгрию немецкими войсками при некотором участии румынских и словацких подразделений. Потом вдруг без каких-либо официальных комментариев проинформировал маршала Антонеску и президента Тисо о своих намерениях. Оба выразили дружный протест, не зная даже деталей намеченной операции. Тогда в оперативный план были внесены изменения о проведении всей операции только немецкими войсками без привлечения румын и словаков.

План Гитлера был тут же одобрен Риббентропом и Гиммлером, хотя оба и были убеждены в его нецелесообразности. Будучи специалистом по юго-восточным проблемам, я немедленно составил докладную записку, в которой изложил альтернативный план. Но ни Риббентроп, ни Гиммлер не решились представить его Гитлеру, так как он в корне отличался от плана, разработанного самим фюрером. В последний момент, однако, нашелся человек, решившийся сделать это, – Вальтер Хевель, офицер связи в ставке фюрера от министерства иностранных дел, имевший мужество и моральную ответственность в гораздо большей степени, чем многие важные личности рейха.

В моем плане говорилось, что привлечение румынских и словацких подразделений и частей приведет к катастрофе. Венгры немедленно прекратят военные действия на фронте и бросят все имеющиеся у них силы для защиты от словаков и, главным образом, румын. Умиротворение Венгрии и прежде всего Карпат и Трансильвании – территорий, особо важных для ведения военных операций, – будет практически невозможным. В Трансильвании – в прифронтовой полосе – неминуемо вспыхнет партизанская война. И результат окажется противоположным тому, что имеет в виду Гитлер, – безопасность немецких линий коммуникаций на юго-восточном участке фронта обеспечена не будет. Далее я говорил, что смещать регента никак нельзя, наоборот, его необходимо всеми силами и средствами удерживать на стороне Германии. Это обеспечит конституционный баланс, без которого поддерживать порядок в Венгрии будет очень трудно. Хорти необходимо убедить в необходимости смещения правительства Каллаи и замены его коалиционным правительством, которое будет поддерживать дальнейшее ведение совместной борьбы с Россией до победного конца.

Гитлер согласился с этими аргументами и принял план, предлагавшийся в моей докладной записке. В качестве подготовки к осуществлению нового плана он пригласил Хорти в свою резиденцию Берхтесгаден на совещание. Там он выступил весьма резко. Он не может более спокойно наблюдать, заявил он, как венгерское правительство делает одну попытку за другой для установления контактов с западными державами. Каллаи необходимо сместить, а формирование нового правительства поручить человеку, которому Германия может доверять и который положит конец попыткам вывода Венгрии из войны. Далее он постарался убедить Хорти, что у Венгрии нет практически никакого выбора, что западные державы не имеют намерений оказать помощь Венгрии, а тем более обезопасить ее от русских. С помощью доходчивых аргументов он показал Хорти, что, выйдя из войны, Венгрия непременно окажется в руках Советского Союза.

Его аргументы оказали сильное воздействие на регента, который не колеблясь согласился с ними. Затем Гитлер убедил его в необходимости ввода в Венгрию немецких войск. На прибытие вместе с ним эсэсовских и полицейских подразделений Хорти согласился с явным неудовольствием. Он возражал и против назначения в качестве нового посла и полномочного представителя Германии в Венгрию Веезенмайера, который находился в Венгрии с секретной миссией Риббентропа с 1943 года и был настроен против регента и от которого Хорти избавился всего несколько недель тому назад. Но Гитлер проявил непреклонность, так что в конце концов Хорти пришлось проглотить и это унижение.

Веезенмайер был выдвинут своим покровителем, помощником министра Кепплером. Назначение его поддержал и утвердил Риббентроп, имевший на то личные причины. Он не хотел, чтобы на эту должность был назначен генерал фон Хорстенау, генеральный консул в Загребе, предложение о котором было дано секретной службой, отмечавшей, что генерал является известным экспертом в венгерских вопросах и, кроме того, личным другом регента. Его назначение было бы воспринято Хорти как добрый жест и значительно разрядило бы обстановку. Нет никакого сомнения, что назначение этого опытного и искусного австрийца помогло бы оказать необходимое влияние на регента и придать более здравый смысл политике Германии.

Рано утром 19 марта 1944 года Хорти на своем специальном поезде возвратился из Зальцберга в Будапешт. В поезде вместе с ним прибыл новый немецкий посол Веезенмайер, которому, правда, пришлось простоять некоторое время на платформе в ожидании прибытия состава. Сидя в вагоне поезда, Хорти не имел никакого представления, что операция «Маргарита I», хотя и в несколько измененном виде, уже началась. Гитлер до конца не поверил Хорти, что Венгрия продолжит войну, и распорядился, чтобы операция завершилась до прибытия регента в столицу Венгрии. На рассвете 19 марта несколько немецких элитных батальонов из Австрии и Сербии вступили на окраины Будапешта. Затем они заняли все стратегически важные пункты города. За ними последовали отдельные, довольно слабые, подразделения вермахта, которые заняли оставшиеся ключевые позиции. Венгры не оказали им никакого сопротивления. Даже наоборот, немцы приветствовались с таким энтузиазмом, что вся эта афера воспринималась как «драка за цветы». Сообщения о том, будто бы за этими подразделениями последовала артиллерия, а для поддержки авиации выдвинулись зенитные батареи, являлись просто измышлениями. Если бы так было на самом деле, то и последствия были бы другими.

Такое отношение венгерского населения к немцам объяснялось тем, что венгры расценили появление немецких подразделений как свидетельство намерения Германии защитить страну от русских. Советские войска вышли на Восточном фронте уже к Карпатам, и это обстоятельство занимало умы народа более всего остального.

Как и обычно в таких случаях, вместе с войсками появилось и гестапо – и не только в Будапеште, но и других крупных городах. Гестаповцы имели на руках списки лиц, выступавших против союза с Германией, поэтому уже утром 19 марта последовала серия первых арестов. Пока эти аресты не носили массовый характер. Начальник полиции безопасности был весьма удивлен, когда в обеденные часы того же дня ему позвонил Гиммлер и поинтересовался, сколько евреев находятся под стражей у немцев. Чтобы удовлетворить высокое начальство, тому в голову пришла оригинальная идея. По городскому телефонному справочнику он отыскал несколько сот докторов и адвокатов, фамилии которых имели еврейское звучание, и приказал всех их арестовать. Вечером же с гордостью доложил рейсфюреру СС, что более двухсот наиболее известных евреев находятся в его руках.

Регенту не было сообщено о каком-либо нарушении конституции, и он спокойно отправился в свою резиденцию в королевском замке в Будапеште, сопровождаемый личной охраной. Произведенные им затем шаги строго соответствовали положениям конституции.

Первейшей его задачей был поиск нового премьер-министра. Веезенмайер предложил ему в качестве кандидата Белу Имреди, который несколько лет тому назад уже был премьер-министром. Но Веезенмайера ожидала неожиданность, так как Имреди отказался от предложения, сказав, что не подойдет регенту. Тогда сами венгры предложили кандидатуру генерала Доме Сцтойя, который был венгерским послом в Берлине. В немецких правительственных кругах он пользовался определенным уважением, но нисколько не интересовался положением дел в собственной стране. Однако как раз по этой причине он и казался наиболее подходящим лицом для формирования временного кабинета министров. И он действительно довольно быстро сформировал новое правительство, в котором были представлены не имевшиеся реально партии, а отдельные личности, ранее входившие в состав различных кабинетов. Только одно министерство было предназначено для представителя Венгерской национал-социалистской партии, но и туда был назначен специалист. Партия «Перекрещенных стрел» не получила ничего.

Через несколько дней вся операция была закончена без каких-либо эксцессов. Казалось, что ничего не изменилось и страна по-прежнему идет в ногу со своим немецким союзником. Германия же получила передышку. Но удалось ли ей действительно впрячь Венгрию в колесницу войны так, как этого требовали ее цели? Сможет ли она сформировать новую венгерскую армию? На самом деле было уже поздно, да и Веезенмайер не был человеком, способным наверстать упущенное.

Веезенмайер не только не знал Венгрию, но и не пытался как-то восполнить бреши в своих знаниях. К тому же он не мог подобрать себе толковых наставников. Будучи искусным конспиратором, он не был в состоянии решить самые простейшие задачи конструктивного плана. Не смог он мобилизовать и венгерский экономический потенциал для военных целей. Но еще более серьезным провалом в его деятельности оказалась неспособность улучшить отношения с венгерскими вооруженными силами, хотя такие возможности и представлялись. Довольно крупные армейские подразделения и части, которыми командовали молодые офицеры, были готовы продолжать войну, другие, хотя и не слишком дружественно настроенные немцам, хотели приложить все свои усилия для защиты родины. Предложения немцев о защите всего Дунайского бассейна по его естественной протяженности вдоль Карпат воспринимались большинством солдат и офицеров венгерской армии, вне сомнения, с энтузиазмом.

Тем не менее, попытки Веезенмайера заводить разговоры весной 1944 года об оборонительной кампании вдоль Карпатских гор, натыкались на пораженческие настроения. Его же идея направить венгерскую армию для участия в боях в российских степях вообще не воспринималась. Таким образом, имевшиеся возможности были утеряны в ходе подготовительных мероприятий по предотвращению прорыва частей Красной армии к карпатским перевалам.

Ход последней фазы войны мог бы быть совершенно иным, если бы венгерские дивизии успели занять позиции и закрепиться на карпатских перевалах. По мнению как немецких, так и венгерских военных специалистов, они могли бы задержать продвижение русских на достаточно длительное время, что позволило бы Германии закончить реорганизацию сил и средств, возникшую в связи с выходом Румынии из войны. За исключением Швейцарских Альп и Пиренеев, в Европе нет другой такой горной цепи, как Карпаты и Трансильванские Альпы, которая представляла бы лучшие естественные условия для обороны. Сопротивление в горах значительно затруднило бы прорыв крупных механизированных сил, сделав это почти нереальным, если бы у русских не было превосходства в воздухе. Коли бы эта возможность была использована надлежащим образом, вполне вероятно, что Венгрия и Австрия не оказались бы оккупированными русскими. Вследствие этого политическая ситуация в Центральной и Восточной Европе сложилась бы ныне совершенно по-другому. В то же время возлагать всю вину лично на Веезенмайера было бы неверно. Ответственность лежит в значительной степени на тех венграх, которые тогда находились у власти и не смогли правильно оценить всю опасность ситуации.

Попытки Хорти достичь взаимопонимания с западными державами конкретных результатов не дали. Скорее всего, венгерским переговорщикам было сказано, что в связи с договоренностью с Москвой Венгрия относилась к российской сфере влияния, и поэтому все предложения о перемирии должны быть в первую очередь направлены именно ей.

Такой ответ потряс антикоммуниста Хорти настолько, что он потерял всю свою былую самоуверенность и стал нерешительным. Летом 1944 года он пришел к окончательному выводу, что у Венгрии нет другой альтернативы, как продолжать вместе с Германией борьбу против коммунизма до самого конца. В то же время он получил информацию, имевшую важное значение. От друзей он узнал, что некоторые немецкие деятели начали вести переговоры с Западом. На самом деле это были лишь неофициальные попытки, но информацию сознательно передали Хорти, для того чтобы убедить его, что договоренность с западными державами может быть достигнута именно потому, что продолжается война с русскими. Наша хитрость заключалась в том, чтобы зародить у Хорти надежду на благополучный исход, но благодаря лишь продолжению борьбы бок о бок с немцами.

Немецкая секретная служба решила обыграть неудачу Хорти в контактировании с Западом. С ее ведома была создана группа венгерских политиков, которая попыталась организовать единый фронт оказания сопротивления русским, чтобы избежать оккупации ими Венгрии. Была даже сформирована военная коалиция, направленная против сдачи без боя коммунистическому врагу. При этом делался вид, будто бы дружеские отношения с национал-социализмом необязательны.

Главнейшей задачей нового правительства была быстрая и эффективная подготовка линии обороны по всей длине Карпатского горного хребта. Для обеспечения выполнения этого плана с немецкой стороной была достигнута договоренность, что в случае высадки англо-американских войск на Адриатическом побережье венгерские войска не будут привлечены для оказания им отпора. Начальник немецкой секретной службы Шелленберг сразу же подтвердил это заверение, так как считал, что в связи с высадкой в Нормандии у союзников сложилось довольно трудное положение, которое не позволит им осуществить дополнительную комбинированную операцию на Адриатике. В то время в Германии было неизвестно, что в связи с возражениями Рузвельта и Сталина Черчилль был вынужден отказаться от своих планов в отношении Юго-Восточной Европы. Шелленбергу удалось добиться поддержки Гиммлера, чтобы провести последнюю реальную мобилизацию Венгрии против Красной армии.

Трудности в этом плане казались не слишком серьезными. Правда, Салаши отказался принять два поста в новом правительстве, которые были предложены его партии. Но это было воспринято другими политиками с удовлетворением, поскольку предложение было не более чем попыткой соблюдения всепартийного принципа. Когда Салаши, подобно Гитлеру в 1933 году, заявил, что войдет в состав правительства только в качестве его главы и что немецкий посол обещал ему должность премьер-министра, его сразу же оттерли в сторону. Новый премьер, граф Михал Телеки, представил свой кабинет Хорти и получил его одобрение. Все, казалось, идет своим путем.

Однако во внимание не было принято отсутствие гармонии в немецкой политике. Я, например, не знал, что Веезенмайер пообещал Салаши сделать его национальным лидером, не потрудившись поставить нас в известность. Тогда я обратился к Гитлеру, объявляя свою позицию по этому вопросу. Моим сильнейшим аргументом было заявление, что судьба Юго-Восточной Европы поставлена на карту, все же остальное должно игнорироваться. Веезенмайер со своей стороны утверждал, что венгры при поддержке нашей секретной службы не скрывают своего дружелюбного отношения к западным державам и поддерживают с ними контакты. Что же касается Михала Телеки, то он вообще получил образование в Англии и являлся явным противником национал-социализма.

Борьба за поддержку Гитлера достигла своего апогея, как вдруг Румыния была поражена тяжелейшим кризисом и вышла из лагеря стран Оси. В Венгрии в связи с этим сложилась совершенно новая ситуация. Регент снова возвратился к разговорам о мире. После отхода Румынии от немцев 23 марта 1944 года он понял, что война для Германии не только в Юго-Восточной Европе, но и в целом окончится поражением. У него появилась мысль, что единственной альтернативой для Венгрии является установление взаимопонимания с Россией, и как можно быстрее. Хотя он и дал слово поддерживать всепартийное правительство во главе с графом Телеки, Хорти неожиданно сместил его и назначил военное правительство во главе с генералом Лакатосом. В правительство вошли люди, лично преданные регенту. После этого он стал искать контакты с русскими.

Для этого он использовал различные пути. Самую большую надежду регент возлагал на того самого генерала Уйсцассы, который, будучи начальником службы безопасности при премьер-министре Каллаи, вел переговоры с западными державами. Чтобы не допустить его ареста гестапо, Хорти поместил Уйсцассы, полковника Кадара и майора Керна под почетный домашний арест в Надорских казармах. Уйсцассы был несколько ограничен в свободе передвижения, но полного запрета не имел. Под большим секретом он мог покидать территорию казарм. Хорти посоветовал ему установить контакт с венгерским движением Сопротивления, а через него выйти на русских. Идея эта сама по себе была абсурдной, ведь Уйсцассы, как начальник службы безопасности, был злейшим врагом венгерских левых, вызвав их ненависть своими жестокими мерами. Несмотря на это, Уйсцассы добился успеха, и не столько благодаря личным усилиям, сколько помощи своей подруги Катарины Каради.

Брюнетка с бросающимися в глаза формами, полными губами и жгучим темпераментом, женщина эта хотела стать выдающейся кинозвездой, хотя драматического таланта у нее почти не было. Наряду с желанием играть в кинофильмах у нее было и стремление играть ведущую роль в политической жизни. Успехи ее в этой области были, однако, не столь значительными и давались ей с трудом. За несколько лет до этого она была хозяйкой сомнительного будапештского ночного клуба. Когда ее обнаружили молодые армейские офицеры, она приглашалась в различные офицерские клубы. Когда же ее покровителем стал начальник службы безопасности генерал-майор Уйсцассы, она стремительно пошла вверх как киноактриса. А генерал стал ее покорным рабом. Под предлогом, что она якобы была одним из самых ценных агентов службы безопасности, он оборудовал для нее роскошные апартаменты. Генерал попросил ее помочь ему в установлении контакта с венгерским подпольным движением Сопротивления, и она ухитрилась познакомиться с лидером Венгерской коммунистической партии Ласло Райком, которому доверяла Москва.

Коммунистическое движение в Венгрии сложилось довольно своеобразно. После свержения правительства Белы Куна в 1919 году коммунизм перестал быть фактором в венгерской политике. Его лидеры бежали в Советский Союз и оттуда пытались создать нелегальную коммунистическую партию в Венгрии. Однако венгерской секретной полиции удавалось каждый раз ликвидировать создаваемые секции и звенья. Поэтому эмигранты были вынуждены работать либо в Коминтерне, либо на Советский Союз, готовясь лично принять участие во взятии власти в свои руки в благоприятный момент.

Умнейшим из венгерских коммунистических эмигрантов в Советском Союзе был Йено Варга, сын бедных еврейских родителей. Пекарь по профессии, он стал коммерсантом, затем поступил учиться в университет и окончил его. После этого был назначен профессором финансов и экономики в Будапештском коммерческом колледже. Ряд статей по вопросам экономики, опубликованных им, привлекли внимание специалистов. Позже он заинтересовался политикой и вступил в социал-демократическую партию. Когда Бела Кун в 1919 году создал правительство, Варга перешел к коммунистам и занял пост народного комиссара по финансам. Когда же коммунистическое правительство было низложено, он бежал в Австрию, где был интернирован. Затем Варга направился в Москву, где был принят радушно и через некоторое время стал членом советского государственного экономического совета и принял участие в разработке пятилетних планов.

Другим одаренным человеком среди венгерских эмигрантов был Эрноэ Героэ, проживший в Москве более двадцати лет и возвратившийся на родину в форме советского полковника вместе с передовыми частями Красной армии. Он стал министром торговли и связи, а позднее министром финансов, показав высокие способности в обеих областях.

Когда дело дошло до назначения в Венгрии партийного лидера, Москва остановила свой выбор на Матиасе Ракоши, который работал венгерским советником в Коминтерне. Ракоши – настоящая его фамилия Рот, но он сменил ее, чтобы скрыть свое еврейское происхождение, – был лидером венгерских коммунистов в период диктаторского правления Белы Куна и лично потребовал казни целого ряда «реакционных» политиков. В 1924 году он был приговорен к смертной казни, но этот приговор затем был заменен на пожизненное заключение. В тюрьме он провел шестнадцать лет и только в 1940 году был обменен на несколько исторических штандартов, которые были в 1849 году захвачены русским экспедиционным корпусом царя у венгерских повстанцев. Ракоши тут же выехал в Москву, где и остался. В отличие от Белы Куна, ставшего жертвой антитроцкистской политики, Ракоши всегда разделял точку зрения кремлевских правителей. Хотя Сталин и поддерживал его, он все же не мог окончательно преодолеть своего недоверия к Ракоши и приказал установить за ним плотное наблюдение. Эту задачу выполняла Наташа – женщина, которую называли его женой, она пользовалась полным доверием Сталина. Наташа сделалась буквально тенью Ракоши, который не мог сделать и шага без нее.

Среди других членов коммунистической секции Коминтерна следует отметить Михала Фрукаша, который стал военным министром в 1948 году, и Золтана Ваза, он же Вайнбергер, первого коммунистического главы города Будапешта. Оба не были значительными фигурами и постепенно потеряли даже то влияние, которым ранее располагали. Московская группа полностью поддерживалась Кремлем, оставаясь у власти значительно дольше своих товарищей коммунистов, которые безвыездно находились в стране.

Наиболее важной личностью среди венгерских коммунистов был, несомненно, Ласло Райк, выходец из семьи среднего класса, проживавшей в Трансильвании, в районе Сцеклер, в изолированной мадьярской колонии. Образование он получил в Эотвосском колледже, по окончании которого стал учителем в средней классической школе. За свои крайне левые взгляды из школы он был довольно скоро изгнан. Тогда Райк отправился в Испанию, где принял участие в гражданской войне в составе бригады Ракоши. После победы Франко[78] уехал в Москву. В 1944 году был направлен в Будапешт, чтобы возглавить подпольное движение Сопротивления. У Райка было шесть братьев, и все они принимали активное участие в политике, являясь членами партии «Перекрещенных стрел». Один из них, Андреас, стал даже помощником министра теневого кабинета Салаши. Только благодаря ему Ласло вновь быстро обрел свободу, когда был арестован секретной полицией в конце 1944 года. Этот факт вызвал возмущение московской группы, в которой даже высказывалось обвинение, что он, мол, шпион, оплачиваемый венграми. С тех пор его отношения с ними становились все более натянутыми. После войны он был освобожден от должности министра внутренних дел и назначен министром иностранных дел, задача которого состояла только в том, чтобы проводить политику под диктовку Москвы. Весной 1949 года он попал в лапы своих врагов. Обвиненный в «титоизме» и шпионаже в пользу западных держав, был признан виновным на сфабрикованном процессе, приговорен к смерти и казнен.

Вне всякого сомнения, Райк был истинным лидером подпольного движения Сопротивления в Венгрии. Против нас он работал с большим умением и мужеством. Если Ракоши и вся московская группа смогли действовать лишь под прикрытием частей Красной армии, то Райк, даже не задумываясь, дерзко организовывал различные мероприятия прямо под носом венгерской секретной полиции. Дело в том, что только немногие венгры обладали опытом партизанской борьбы, Райк же работал успешно и смело, умея направить действия разрозненных групп в пригородах Будапешта, где жили бедняки, и крупных промышленных центрах.

Среди членов тайной оппозиции, о которых мне было хорошо известно, могу отметить еще несколько человек, которые впоследствии играли видную роль в политической жизни страны. Это – оба премьер-министра, Ференц Наги и его преемник Лайош Данниес, представитель партии мелких сельскохозяйственных производителей. Бела Ковач – генеральный секретарь этой же партии – был позже арестован русскими. Децсо Зулиок и Иштван Баранкович – основатели партий свободы и католиков соответственно. Петер Вереш был организатором национально-крестьянской партии. Его коллегой и генеральным секретарем партии был Имре Ковач, который затем покинул страну. Историк Гиула Сцекфу стал венгерским послом в Москве. Граф Геза Телеки, университетский профессор, был назначен на должность министра.

Следует, однако, сказать, что все они не имели тесных связей с движением Сопротивления. Когда Будапешт был оккупирован Красной армией, русские, исходя из тактических соображений, в первое время не стали слишком ясно выдвигать коммунистов на передний план, обратившись к интеллектуалам, придерживавшимся левых взглядов или симпатизировавшим левым, а также к профессиональным политикам. Эти люди назначались на самые высокие должности. Но как только коммунисты оказались, как говорится, в седле, оппортунистические элементы были «выброшены» за ненадобностью.

Глава 12

БОРЬБА ЗА КАРПАТЫ

Как мы уже говорили, Уйсцассы удалось наладить контакт с лидером коммунистов Л ас л о Райком, который был затем тайно приглашен на аудиенцию к регенту. Встреча их результата, однако, не дала. Различные оппозиционные венгерские группы не были достаточно сильны, чтобы на них можно было опереться.

Единственной организованной силой в стране, с помощью которой Хорти мог осуществить свой план, была армия. Поэтому он решил привлечь на свою сторону командующих 1-й и 2-й венгерскими армиями генералов Миклоша Далноки и Вереша Далноки. План Хорти заключался в выступлении коменданта Будапешта генерал-майора Бакея против немецкого гарнизона, с тем чтобы заставить его покинуть город. Оба генерала должны были двинуть свои войска одновременно с комендантскими частями с северо-востока и юго-востока, атакуя немцев с двух сторон.

Бакей и Миклош Далноки готовы были действовать, но у Вереша Далноки оставались сомнения. У него не было никаких иллюзий в отношении намерений русских разрушить старую Венгрию, в то же время он понимал опасность нависшей катастрофы по типу румынской. В связи с этим он придерживался плана реоккупации территории, расположенной в Карпатских горах, отошедшей к Румынии по второму венскому арбитражному решению, и организации обороны горных проходов против наступающих советских войск. Его соображения носили отчасти стратегический и отчасти националистический характер. Как бы то ни было, концепция этого плана вполне устраивала Германию.

Боязнь обвинений в пораженчестве не дала немецкому командованию возможности включить в свои стратегические соображения крушение Румынии. Когда из румынской столицы стали поступать противоречивые, будоражащие донесения, сразу же сказался фатальный недостаток «фюрерского принципа». Вместо того чтобы немедленно разрешить венграм занять румынские территории в Трансильвании и поддержать их всеми имевшимися в наличии силами, немецкая миссия проявила нерешительность и запросила указаний из ставки фюрера. Как обычно, первые донесения о ситуации в Румынии, пришедшие в ставку фюрера, были окрашены в оптимистические тона и не давали представления о реальном положении дел. Прошло несколько очень важных дней, пока не была установлена правда. Если бы Гитлер и дал санкцию на оккупацию венграми Трансильвании, было бы уже поздно. Ускоренным маршем русские достигли к тому времени Железных ворот, открывавших выход на Венгерскую равнину, и без всякого сопротивления оказались у самой гряды Карпатских гор, перекрывавших дорогу в Центральную Европу. Войска генерала Вереша Далноки, плохо вооруженные, но сражавшиеся отважно, вышли к Тимишоару и Араду, однако дальше пробиться не смогли и отступили, ведя кровопролитные бои с превосходящими силами противника. Борьба за Карпаты была ими проиграна.

Эта неудача устранила последние сомнения Хорти, и он решил капитулировать перед русскими. В качестве парламентария регент избрал начальника жандармерии генерал-майора Ласло Фараго. Само собой разумеется, подготовка к капитуляции и предстоявшие ей переговоры держались в тайне от немцев. Выдворение немецкого гарнизона из Будапешта должно было состояться позже. С этой точки зрения выбор в качестве парламентария Фараго было мудрым решением Хорти, так как тот слыл большим германофилом и заклятым врагом коммунизма. Поэтому о трюке с русскими с его стороны никто никогда бы и не подумал. С 1936-го по 1940 год он был венгерским военным атташе в Москве, а по возвращении домой написал резко критическую статью о Сталине лично и о советской системе в целом. Для ведения переговоров о капитуляции Хорти направил Фараго в Москву через Анкару. Регент полагал, что, будучи лично знакомым с рядом членов советского правительства, он сможет легче выполнить свою задачу. Каковыми были результаты миссии Фараго, точно неизвестно. Скорее всего, это было решение о безоговорочной капитуляции.

Немецкая секретная служба, зная в деталях о намерениях Хорти, была, несомненно, в состоянии предпринять необходимые контрмеры. К тому же в заговор было вовлечено совсем не много людей, каждый из которых был нам известен. Но как обычно, разгорелись споры о том, какой из методов избрать лучше.

Несмотря на серьезность военного положения, вносилось предложение о смене в Венгрии существующего режима в целях установления порядка и законности, которые уже не соблюдались. Говорилось и о необходимости немедленного ареста таких главарей, как Бакей, Харди, Миклош Далноки и Вереш Далноки, а также об ограничении свободы действий Хорти при оставлении ему личной свободы.

В этот период времени произошло несколько событий, оказавших свое влияние на общую ситуацию. Хорти, как уже отмечалось, стремился сделать должность регента наследственной, назначив старшего своего сына Иштвана заместителем регента. Но тот разбился, вылетев на самолете за линию фронта после молодежной пирушки. (Официально было сообщено, что он погиб в бою, и были распространены легенды о его героической смерти.) Вначале Хорти хотел было задействовать своего внука, сына Иштвана, но потом учел его юный возраст (нужно было еще несколько лет ждать до совершеннолетия) и решил остановиться на своем втором сыне, Миклоше.

Однако он, будучи человеком не слишком умным да к тому же слабого здоровья, менее всего подходил на роль главы государства. Из-за малопривлекательных инцидентов ему приходилось временами покидать страну, где, кроме постоянных посетителей ночных клубов, завсегдатаем которых он был, он не нажил друзей. Но, несмотря на всю свою безответственность и отсутствие каких-либо талантов, у молодого Хорти были большие политические амбиции. Он полагал, что разрыв с Германией в соответствии с известным ему стремлением отца предоставит ему шансы на успех. У него были уже определенные контакты с движением Сопротивления и целый ряд встреч с Райком.

Более того, он решил действовать самостоятельно и направил своего эмиссара в штаб советского маршала Толбухина. (В действительности посланник туда не добрался.) Предусмотрительный Миклош заранее, через Австрию, перевел значительные суммы иностранной валюты в швейцарские банки. И вот Уйсцассы сообщил ему, что один из агентов венгерской секретной службы по имени Марта, проживающий в Гиекениесе, имеет связь с Тито. Для молодого Хорти это прозвучало многообещающе. Если ему удастся достичь договоренности с Тито о будущих взаимоотношениях Венгрии и Югославии, Тито обязательно использует свою близость к Сталину, чтобы замолвить тому о нем, Хорти, доброе слово. Через своего друга и коллегу Феликса Борнемисца, директора портовой компании на Дунае, он уже установил первоначальный контакт с Тито, выйдя с предложением об отказе Венгрии от всех требований в отношении сербского Баната и островов Мура и Башки. Таким образом, предложение Уйсцассы закрепило бы эти договоренности. Однако молодому Хорти было неизвестно, что доверенное лицо того – тот самый Марта – сотрудничал с немцами и сообщал им обо всем, что знал.

Наша секретная служба решила подсунуть сыну Хорти двух своих сотрудников в качестве «представителей Тито» и предложила Гитлеру арестовать молодого человека, предъявив ему факт ведения сомнительных переговоров с «югославской делегацией».

В результате этой комбинации регент будет поставлен перед выбором: либо назначить подобранного немцами генерала в качестве главы правительства с предоставлением ему всех необходимых полномочий, либо немецкое правительство объявит публично по радио и в прессе об интригах его сына с Тито, в результате чего Хорти потеряет надежду на сохранение доминирующей позиции в венгерских делах. У нас не было сомнений, что Хорти будет вынужден выбрать первое.

Гитлер же решил пойти на компромисс. Он согласился на то, чтобы поинтриговать с молодым Хорти и произвести аресты венгерских главарей, но отклонил предложение о смещении существующего режима. Вместо этого он поддержал мнение Веезенмайера о снятии Хорти с должности регента и передаче всей полноты власти лидеру партии «Перекрещенных стрел». Чтобы эти драматические события не вызвали волнений, он возложил командование операцией на подполковника СС Отто Скорцени, известного как освободитель Муссолини. А поскольку ни он, ни Риббентроп уже не доверяли Веезенмайеру и его способностям, политическая сторона дела была поручена послу Рану, который продемонстрировал свою дипломатическую изворотливость, будучи представителем рейха при новом фашистском правительстве Муссолини в Республике Сало.

В решающий момент – в октябре 1944 года – Ран прибыл в Будапешт.

Исполнение первой части видоизмененного плана протекало как по маслу. Утром 10 октября Бакей, друг молодого Хорти, был арестован гестапо, когда, выйдя из своей автомашины, направился в гостиницу «Ритц». Над городом стоял плотный туман, так что инцидент остался незамеченным. Бакей просто-напросто исчез, и его друзья не знали, что с ним произошло. Арест ключевой фигуры обеспечил успех проведения всего плана. Хорти перенес срок акции по выдворению немецкого гарнизона из города и провозглашение капитуляции на 20 октября, о чем оповестил русских.

Чуть позже генерал Харди, командующий Дунайской флотилией, был арестован прямо в постели, что не представило никаких трудностей. Генерал же Миклош Далноки ареста избежал, так как находился в расположении своих подразделений. Он отказался признать свое смещение с поста командующего армией, но 15 октября, когда убедился, что с арестом Бакея и Харди заговор обречен на провал, перешел вместе со своим штабом к русским. Вереш Далноки, не последовавший его примеру, был арестован прямо в штабе своей армии.

Акция против молодого Хорти была назначена на 13 октября, но ее пришлось перенести на более поздний срок в связи с неким инцидентом, носившим довольно комический характер. На встрече молодого Хорти и Борнемисцы с двумя немецкими агентами, изображавшими посланцев Тито, вдруг совершенно неожиданно появился сам регент. Оба эсэсовских офицера, изображавших «титоистов», оказались в сложном положении, ведь по плану в конце их встречи все они должны были быть арестованы. Небезынтересно, что регент просил «югославов» передать Тито, что никогда не был нацистом, а теперь в пожилом возрасте никто не может ожидать, что он может стать коммунистом. «Титоисты» совсем растерялись, поскольку Хорти говорил с ними на мягком австрийском диалекте, которым всегда предпочитал пользоваться. Встреча эта закончилась в дружественной атмосфере, и регент уехал в хорошем настроении.

Молодой же Хорти, сопровождая «югославов» до дверей дома, заметил стоявшего напротив человека, показавшегося ему подозрительным. Это был комиссар гестапо Отто Клагес, отвечавший за проведение операции «Маус»[79]. Эта непредвиденная встреча чуть было не сорвала всю операцию. На следующую встречу, которая была назначена на 15 октября в помещении конторы Борнемисцы на набережной Дуная, молодой Хорти прибыл в сопровождении взвода охраны из состава отцовской гвардии, которых расположил во всех соседних помещениях и на крышах прилегавших зданий. Двое продолжили свою игру, но немцам пришлось вызвать на поддержку людей Скорцени. Арест произошел почти без сопротивления, а стрельба началась, лишь когда автомашина с арестованными стала удаляться с места происшествия. В завязавшейся перестрелке были убиты Клагес и два венгерских солдата.

После этого интрига стала развертываться очень быстро. Немецкий полномочный представитель, вместо того чтобы позвонить регенту и предложить ему альтернативу, чтобы замять скандал, стал ожидать его реакции на арест сына. Хорти совсем потерял голову. Не дожидаясь 20 октября (об этом дне он оповестил русских, но ответа еще не получил), он в этот же день, то есть 15 октября, объявил по венгерскому радио о немедленном заключении перемирия. При этом он, однако, не проинформировал большинство заговорщиков, а тем более армейских офицеров, которые должны были осуществить противодействие ожидавшимся немецким контрмерам. После заявления радио замолчало, но никаких указаний не последовало.

В течение дальнейших шестнадцати часов один драматический инцидент следовал за другим. Важнейший заговорщик, начальник венгерского Генерального штаба, генерал Ворос, посчитал, что заговор провалился, и объявил в войсках, что перемирие отменяется и что необходимо продолжать боевые действия на стороне союзника – немцев. Как стало известно позже, большинство солдат и офицеров венгерской армии не намеревалось складывать оружие и подчиниться распоряжению регента, тем не менее указания генерала Вороса были как нельзя кстати, внеся разброд в ряды тех, кто был осведомлен о заговоре.

Поздним вечером 15 октября немецкий посол Ран провел переговоры с регентом и вырвал у него обещание не предпринимать никаких дальнейших шагов по соблюдению формального перемирия.

Хорти упустил наиболее важные часы, когда позиция немецкого посольства была затруднительной и щекотливой. Здание посольства находилось на Херренгассе в Бургберге и оказалось в полной изоляции, когда послушные регенту венгерские подразделения заняли весь прилегающий к замку район. Была нарушена связь со всеми немецкими учреждениями в городе. Какой-нибудь решительный венгерский генерал мог бы без большого труда преодолеть слабенькие немецкие силы, но венгры не использовали этой возможности.

В тот же день несколько новых немецких танков типа «тигр» оказались в пригороде Будапешта, следуя на Восточный фронт. Генерал СС Пфеффер-Вильденбрук задержал их, заправил горючим и пустил по улицам города. Демонстрация силы произвела нужное впечатление. Хорти уже не видел никакой альтернативы и в пять часов утра 16 октября прекратил борьбу и запросил немецкое покровительство. Веезенмайер сразу же побудил его поручить формирование нового правительства Салаши и сложить с себя полномочия регента. Премьер-министр регента генерал Лакатос сообщил немцам через некоторое время о согласии Хорти, но потребовал предоставить приют в Германии ему и его семье. В тот же день Хорти попрощался с народом и армией, заявив, что генерал Ворос действовал правильно. Обратившись к армии, он призвал солдат и офицеров продолжать боевые действия, показав себя достойными традиций предков. Генерал Лакатос тут же отдал приказ всем армейским и полицейским подразделениям прекратить любые действия против немцев. В заключение следует отметить, что он в тот же день официально продемонстрировал публике Рыцарский крест, которым Гитлер наградил его за успешные действия на Восточном фронте.

Салаши взял власть в свои руки, соблюдая соответствующий конституционный порядок. А Хорти прислал собственноручно написанные им письма в обе палаты парламента, в которых сообщил о своей отставке, что позволило Салаши образовать регентский совет всего из трех человек. На совместном заседании обеих палат парламента 20 ноября Салаши был провозглашен главой государства с получением соответствующих полномочий и прав. Выборы регента были перенесены на более позднее время в связи с тем, что страна стала театром военных действий. Он же получил звание «немцетвесцето» – «лидера нации».

Таким образом Салаши достиг своей заветной цели. Подобно Гитлеру, он объединил должности главы государства и главы правительства в одном – своем – лице.

В результате благоприятного развития событий необходимость в проведении операции «Панцерфауст»[80] отпала. В течение нескольких часов партия «Перекрещенных стрел» в кооперации с немецкой полицией заняла все стратегически важные пункты Будапешта и других крупных городов страны. Серьезного сопротивления им оказано не было, однако в связи с тем, что Хорти забыл отдать распоряжение собственной охране о прекращении противостояния с немцами, командир его личной гвардии отдал приказ открыть огонь по молодчикам Скорцени, когда те попытались занять регентский замок. Перестрелка была закончена быстро, и инцидент исчерпан, когда немцы произвели несколько выстрелов из противотанкового орудия по замку, возвышавшемуся над Дунаем. Для венгров это послужило хорошей демонстрацией силы.

События в Венгрии после 15 октября подтвердили опасения тех групп немцев и венгров, которые предупреждали о нецелесообразности свержения существовавшего режима власти. Мораль венгерской армии упала настолько, что многие даже наиболее выдающиеся офицеры не хотели подчиняться новому главе государства и тем более воевать под его командованием. К тому же не только в Будапеште, но и по всей стране партия «Перекрещенных стрел» в ажиотаже своей победы допустила много грубых промахов. Как всегда, различные подонки воспользовались ситуацией для нарушения законов и грабежей. Из-за недостатка подходящих членов партии многие административные посты всех уровней остались вакантными и стали замещаться людьми, мало для них пригодными, но проявившими энтузиазм и сообразительность. В результате административная машина стала пробуксовывать. Поэтому даже не шла речь о мобилизации промышленных и иных ресурсов страны, остававшихся еще нетронутыми, и стали быстро нарастать хаос и кризисные явления в экономике. Конечным результатом смены правительства явилось приближение всеобщего краха.

Волна большевизма угрожала захлестнуть страну, а Салаши не предпринял никаких эффективных мер, на которые был неспособен, как предсказывали люди, его знавшие. Человек, которому во время нахождения в тюрьме являлись «видения» и который заявлял, что получает указания от самой Божьей Матери, был абсолютно непригоден на роль лидера. Уединившись в замке, расположенном неподалеку от австрийской границы, и находясь вдали от внешнего мира, он принялся за написание истории своей жизни наподобие книги Гитлера «Майн кампф». В марте 1945 года он завершил ее первую часть. К тому времени только небольшая часть Венгрии осталась неоккупированной – как говорится, считанные квадратные километры территории. Не работал ни один печатный станок, поэтому он попросил немцев отпечатать первый том его труда в Вене. Такова была сила иллюзий, которыми был наполнен придуманный им мир, что он, как и Гитлер, распорядился, чтобы каждая чета новобрачных получала экземпляр его книги в качестве свадебного подарка и чтобы ни один офицер или правительственный чиновник не получали назначения на должность без сдачи экзамена на знание ее текста. Он был абсолютно бесполезен для своей страны, неудивительно, что режим его рухнул.

Правление Салаши было губительным даже для тех, кто его поддерживал. Десятки тысяч венгров, будучи членами партии «Перекрещенных стрел», жившие долгие годы изгоями, появились на государственной сцене хозяевами положения только за несколько недель до оккупации страны русскими войсками и были вынуждены заплатить жизнями за краткий успех своих лидеров. Советские подразделения и отряды венгерских коммунистов расстреливали всех, на кого доносили, что они являются членами партии. Только немедленное заявление о признании коммунизма давало еще какой-то шанс на выживание, чем и воспользовалось немалое число бывших членов этой партии.

Вся эта история закончилась трагическим эпилогом. Начиная с конца 1944 года военная обстановка быстро ухудшалась. На Рождество Будапешт был окружен войсками маршала Толбухина. Для повышения престижа и авторитета венгерского правящего режима Гитлер решил прийти на помощь городу. Командованию немецких и венгерских частей, находившихся в окружении, было приказано сражаться до подхода деблокирующих сил, удерживая город.

Наспех сформированные и плохо обученные части, в которых были и парнишки лет по пятнадцать, сражались храбро. Город был превращен в неприступную крепость. Бои шли за каждую улицу и даже отдельные дома. Немцы пытались восполнить недостаток боеприпасов и продовольствия, сбрасывая их на парашютах в центр города, но этого было явно мало. В ожесточенных схватках маршал Толбухин, тем не менее, всего за несколько дней потерял до четырех дивизий.

Запланированный на 26 января 1945 года штурм города был болезненным и закончился неудачно. Из района Грана к северо-западной окраине Будапешта вышла усиленная танковая дивизия «Викинг», совершившая марш вдоль Дуная через горную гряду Пилис. Появление ее танков «тигр» было совершенно неожиданным для русских, которые были выбиты с занимаемых позиций и отошли. Для развития успеха в бой была брошена наиболее боеспособная танковая дивизия «Рейх». Давление советских войск на измотанный гарнизон города было ослаблено. И опять успех был парализован тем же пресловутым «фюрерским принципом» субординации и ответственности. Дело в том, что проводимая с северо-запада акция не был утверждена немецким Верховным главнокомандованием. Необходимо было получить разрешение Гитлера, но связь этой армейской группы со ставкой фюрера была нарушена. Ее командованию было известно, что фюрер планировал деблокирование с юго-западного направления, поэтому никто не решился взять на себя ответственность за дальнейшие действия. Подразделения дивизии «Викинг» были отведены, оставив обреченный гарнизон Будапешта без поддержки.

В городе начался самый настоящий хаос. Советские лазутчики действовали как корректировщики огня артиллерии, осуществляя в то же время диверсии. В начале боев за город гарнизон Будапешта был уверен, что получит помощь и поддержку, не оставляя надежду на деблокирование даже после отхода дивизии «Викинг». Однако запланированное Гитлером деблокирование с юго-запада, от озера Балатон, было сорвано. Внезапное русское наступление на Силезском фронте отобрало у немцев резервы, без которых надежд на успех уже не было. Операция все же была начата, но застопорилась и в конце концов была остановлена. Оборона Будапешта, ведшаяся главным образом в политических и пропагандистских целях, была не только сломлена, но и стоила жизни десяткам тысяч солдат. На заключительном ее этапе гарнизон предпринимал неоднократные попытки прорвать окружение. В одной из них, проводимой в северо-западном направлении, из 25 тысяч человек, в ней участвовавших, до немецких позиций дошло около 700. Остальные были либо убиты, либо взяты в плен.

Когда позиции в восточном секторе города удерживать стало невозможно, остатки гарнизона переправились через Дунай в район Офена, продолжая сражение. Но все было уже бесполезно. У обороняющихся не было ни пищи, ни боеприпасов, но они сдавались, только расстреляв последние патроны. Не соблюдая цивилизованных правил ведения войны, советские подразделения поступали жестоко по отношению к населению при захвате того или иного городского квартала. В широко известной гостинице «Геллерт» находилось несколько тысяч раненых. Поскольку там не осталось продуктов питания, а линия фронта приближалась, руководство госпиталя решило сдать его русским. Но те, закрыв все входы и выходы, облили здание бензином и подожгли, в результате чего все раненые сгорели живьем. Гнев и ярость их не остановила даже окончательная капитуляция гарнизона 12 февраля. Красная армия расстреливала сдававшихся, а танки прокладывали себе дорогу сквозь колонны обезоруженных венгерских солдат.

С падением Будапешта настал конец старой Венгрии. Правящий класс, управлявший страной в течение веков и надеявшийся кое-что спасти путем капитуляции, был смещен и истреблен. Лишь немногим удалось спастись бегством. Большинство же были либо убиты во время боев советскими войсками и коммунистическими террористами, либо исчезли бесследно в венгерских застенках и сибирских лагерях. Не только Будапешт, но и вся страна находились в состоянии агонии. Москва не простила Венгрии ее отказа от участия в серии восстаний против немцев, которые организовывались советским правительством. В Румынии, Болгарии и Словакии советские оккупационные войска вели себя с соблюдением определенных цивилизованных порядков и дисциплины. В Венгрии же они уподоблялись диким зверям. Не предпринимая даже никаких попыток урезонить солдат, советское Верховное командование чуть ли не аплодировало подобным выходкам.

Таким образом, венгерскому народу пришлось горько расплачиваться за поступки своих правителей, пошедших на сделку с немцами.

Глава 13

ШПИОНАЖ В ИТАЛИИ

До 1943 года немецкая секретная служба в Италии не действовала. Гитлер запретил ведение разведки в стране «его дорогого друга и союзника» – дуче. И хотя было уже поздно разворачивать там агентурную сеть, кое-что все же было сделано без ведома Гитлера. До того же наша служба вынуждена была надеяться лишь на сотрудничество с итальянцами да на своих военных атташе, а также полицейского атташе при немецком посольстве в Риме и представителя военной службы безопасности.

Тесного сотрудничества вермахта и итальянского Верховного командования также не существовало, а взаимное доверие оставляло желать лучшего. Старший из немецких военных атташе, генерал фон Ринтелен, занимался неблагодарной работой, которую, тем не менее, выполнял с большим умением – выслушивал бесконечный поток жалоб, сглаживал острые углы в кризисные моменты, успокаивал темпераментных итальянцев, когда у тех возникало чувство неуверенности.

В отношениях полицейских представителей обеих стран, по крайней мере теоретически, все обстояло нормально. Гиммлер и его итальянский коллега Артуро Боччини полагали, что им надлежало следовать примеру Гитлера и Муссолини, и старались поддерживать дружеские отношения. Кооперация полицейских атташе в Риме и Берлине была детализирована и имела широкий размах. Офицеры связи находились в различных полицейских инстанциях. Упор был сделан на обмене мнениями и опытом. С 1941 года при итальянской колониальной полиции существовала немецкая секция для изучения ее опыта для работы в будущих немецких колониях в Северной Африке.

Однако это не мешало итальянцам проводить, и довольно успешно, разведывательную работу в Германии, обращая особое внимание на Берлин. По всей видимости, у них не было абсолютного доверия к своим союзникам, и они считали необходимым использовать свою секретную службу для получения информации дополнительно к той, что получали официально.

Немецкая же секретная служба строго выполняла приказ Гитлера. В результате немецкое правительство не получало необходимой доверительной информации из Рима, что приводило к нежелательным последствиям. Вплоть до «великого расшаркивания 1938 года» послом в Квиринале был Ульрих фон Хассел. Он обладал глубокими и основательными знаниями итальянской политики, поэтому его донесения были всегда объективными, полными и, как говорится, ко времени. Его преемник, фон Маккензен, не имел необходимых способностей правильно оценивать события, но что еще хуже, являлся представителем той категории чиновников, которые докладывали своему начальству то, что оно, по их мнению, желало слышать. В Берлине прекрасно видели недостатки фон Маккензена, но из уважения к его старому отцу, прославленному генерал-фельдмаршалу, министерство иностранных дел распоряжения о его отзыве не отдавало. Вместо этого к нему в качестве помощника был прислан принц Отто фон Бисмарк. Благодаря своим связям в высших кругах римского общества, принц Отто мог успешно решать стоявшие перед посольством проблемы. Он взял на себя контроль за канцелярией посольства, но, к сожалению, не оправдал оказанного ему доверия, увлекшись пышными приемами, на которых велись лишь пустые разговоры да обсуждались салонные сплетни. К тому же его жена была явным противником национал-социализма и не упускала любой оказии для критики немецкой системы правления.

Фон Берген, бывший послом в Ватикане до 1943 года, не мог восполнить недостатки работы посольства. Он был уже в солидном возрасте, со слабым здоровьем, не имел политических амбиций, и все, что он желал, сводилось к быстрейшему освобождению от неблагодарной работы. Представитель Гиммлера в Италии, полковник СС Долльман, также оказался неспособным вникнуть в суть секретных махинаций итальянских политиков. Он был более расположен к конспиративной деятельности, чем к серьезной политике, а своим назначением обязан тому, что Гиммлер считал полицейского атташе Кепплера человеком Гейдриха и хотел иметь в Италии личного представителя, которому можно было бы доверять.

Учитывая все эти обстоятельства, можно понять, почему правительство рейха в течение длительного времени оставалось без достоверной информации о действительном положении дел в Италии. Весной 1943 года в Риме были произведены некоторые замены, которые разрядили обстановку к лучшему. В апреле фон Берген был заменен статс-секретарем министерства иностранных дел фон Вайцзеккером, и Гитлер впервые стал получать детальные донесения, не скрывавшие серьезности кризисного положения в Италии. Вайцзеккер, будучи опытным дипломатом, быстро разобрался в сложившейся ситуации. В феврале 1943 года я был назначен начальником отдела, занимавшегося Италией в нашей секретной службе, и был полностью согласен с Вайцзеккером, что нам следует сделать все возможное для того, чтобы Гитлер получал реальные факты о кризисе, угрожавшем фашистскому режиму. Мы договорились с ним и по другому, пожалуй, даже более важному вопросу – о необходимости убедить правительство изменить свое отношение к церкви и задействовать Ватикан в качестве посредника по проблеме заключения мира с западными державами.

В целях подготовки почвы для принятия такого предложения, мы оба в своих докладах, которые через Риббентропа и Гиммлера соответственно попадали к Гитлеру, подчеркивали, что полный крах Германии не в интересах Ватикана и что, по его мнению, это было бы на руку только Советскому Союзу. Вследствие этого будет не столь уж и трудно побудить Ватикан привлечь внимание западных держав к этому обстоятельству. Однако прерогативой сотрудничества с папой должно явиться изменение враждебной политики Германии по отношению к церкви.

В апреле 1943 года наша служба представила в Берлин доклад, в котором речь шла о слабостях фашистского режима и, в частности, указывалось на его неспособность воспрепятствовать потере Северной Африки и вторжению союзных войск на территорию континентальной части Италии, которое последует после этого неминуемо. Усталость итальянского народа от войны, саботаж военных решений целым рядом важнейших департаментов, растущая оппозиция многих фашистских лидеров, среди которых были даже Чиано, Гранди и Боттаи, лично к Муссолини, физическая и духовная деградация дуче – все это было описано неприкрыто, с приведением соответствующих фактов. В донесении говорилось и о том, что у Муссолини нет уже необходимой энергии и решительности покончить с коррупцией, которая подрывает моральные устои нации и ведет государство к краху.

Ознакомившись с нашими докладами, Гитлер, однако, ничего предпринимать не стал. У него не было намерений изменять свою политику, направленную против церкви, и санкционировать работу нашей службы в Италии. Хотя он и не отрицал остроту сложившейся ситуации, фюрер не изменил своего отношения к Муссолини, продолжая считать, что дуче победит, несмотря ни на что.

Этой его убежденности немецкая секретная служба не разделяла. Ее шеф Шелленберг решил проигнорировать распоряжения Гитлера и организовать работу службы в Италии надлежащим образом. Конечно, как я уже говорил, восстановить упущенное было уже невозможно, тем не менее, мы успели весной 1943 года установить, что недовольство против Муссолини даже среди руководства страны продолжает расти. Учитывая сложность и напряженность обстановки, наша служба решила тайно установить в Риме собственную рацию, чтобы обеспечить прямую связь с Берлином – будь что будет. В первой же радиограмме мы уведомили руководство о готовящемся здесь совещании местных фашистов, на котором могли произойти крупные неприятности, и предлагали, чтобы Германия была готова к принятию необходимых контрмер в случае необходимости. В ночь с 24 на 25 июля 1943 года Рим и Берлин поддерживали постоянную связь, но нам так и не удалось убедить немецкое правительство в серьезности ситуации.

Человеком, ответственным за искаженное восприятие итальянской обстановки в Берлине, был Маккензен, бомбардировавший министерство иностранных дел телеграммами успокаивающего характера. Чтобы нежелательная для него информация не попала в Германию, он запретил телефонную связь, оставив только одну линию, связывавшую его непосредственно с помощником министра иностранных дел фон Штеенграхтом. О существовании нашей рации в Риме ему было неизвестно. Кульминационным пунктом этой глупой и иллюзорной политики явилось распоряжение Риббентропа, отданное им Маккензену по телефону 25 июля, когда стало известно об аресте Муссолини:

– От имени фюрера приказываю взять Бадолио и его сообщников под арест и сопроводить Муссолини в Германию с государственным визитом.

Казалось невероятным, что этот человек был настолько дезинформирован. И как он думал, будет исполняться его распоряжение? Фашистская систему рухнула как карточный домик, в течение нескольких часов были убраны партийные значки и эмблемы, а многие старые члены партии заявили, что стали ее членами только по принуждению. Фашистская милиция была разоружена без малейшего сопротивления. Личная охрана Муссолини, целая дивизия, прекрасно оснащенная и вооруженная самым современным немецким оружием, даже не попыталась покинуть свои казармы на окраине Рима, чтобы хоть что-то предпринять для освобождения своего шефа. Через небольшой промежуток времени Рим и все крупные города Италии находились уже под административным управлением нового правительства.

Бадолио получил поручение короля сформировать новое правительство со всеми полномочиями. В Риме не было немецких войск, отсюда они были выведены по соглашению об открытом городе, и немцы не знали о местонахождении Муссолини. Таким образом, распоряжение Риббентропа явилось самым настоящим нонсенсом.

Потребовалось некоторое время для принятия немцами необходимых контрмер.

В конце июля от немецкой секретной службы в Анкаре пришло сообщение, что итальянский посол в Турции (Гуариглиа, который впоследствии стал министром иностранных дел Италии) обратился к турецкому министру иностранных дел с просьбой стать посредником в переговорах Италии с западными державами. Мы подозревали, что Гуариглиа был связующим звеном между группой противников Муссолини и союзниками, в связи с чем за ним было установлено наблюдение. Сообщения о подобных же попытках достижения сепаратного мира итальянцами пришли из Мадрида, Лисабона и от нашего агента в Ватикане.

Расскажу об интересном случае, произошедшем в это время. В середине августа 1943 года в немецкую секретную службу обратился итальянский офицер высокого ранга, который заявил, что является коллегой маршала Бадолио (таковым он и был на самом деле) с предложением, вытекавшим из намерений маршала. Как он сказал, итальянское правительство учитывает волю народа, поэтому рано или поздно Италия выйдет из войны. Германия может извлечь из этого сообщения определенную выгоду, заблаговременно выведя войска с территории Италии и разместив их на заранее оборудованной оборонительной линии в Альпах. Если Германия согласится на это предложение, то итальянское правительство готово гарантировать в будущем нейтралитет Италии. Детали вывода немецких войск можно согласовать и позже, но, по мнению Бадолио, он должен осуществляться поэтапно в обусловленные сроки.

Слабый пункт плана Бадолио был очевиден сразу же. Каким образом Италия, терпящая сплошные поражения, лишенная военной силы, сможет удержаться и «гарантировать» свой нейтралитет? Было ясно, что новое итальянское правительство не сумеет оказать противодействие союзникам в использовании территории Италии в качестве театра военных действий и стратегической базы для будущих операций. Таким образом, предложение не представляло реального интереса, но нашу службу заинтересовали мотивы, по которым Бадолио его сделал. Был ли данный офицер агентом-провокатором или же человеком, убедившим Бадолио, что этот план являлся единственным выходом из дилеммы: разрыв союзнических отношений с Германией или тотальное поражение?

Соглашение с Германией, которое, по крайней мере, подразумевало бы освобождение Италии от договорных обязательств и в то же время не допускало бы превращение страны в театр военных действий, видимо, вполне устраивало новое итальянское правительство. Предыдущие неоднократные заявления Бадолио, что вопрос о выходе Италии из войны даже не возникает, были, стало быть, уверткой. Второй визит этого офицера к нам пролил некоторый свет на истинные намерения Бадолио. Маршал, который был весьма тщеславным человеком, обижался, как признался его эмиссар, на то, что его переговоры с западными державами продвигались слишком медленно и постоянно прерывались. Поэтому он еще в большей степени был заинтересован в заключении соглашения с Германией о нейтралитете.

Какова же была истинная мотивация Бадолио? Угадать ее было трудно. Он мог быть вполне искренним, делая свои предложения, и мы исходили из этого, ведя переговоры с его представителями.

Не исключалась, однако, и возможность, что целью его сближения с немцами был замысел оказать давление на союзников для заключения с ними в короткие сроки перемирия. В этом случае союзникам должны были быть известны его переговоры с нами о выводе войск и последующем нейтралитете. Так ли обстояло в действительности дело, нам было неизвестно.

Предложения Бадолио были направлены Гитлеру с небольшой пояснительной запиской, подготовленной секретной службой совместно с офицерами немецкого главного командования в Италии. В ней мы высказывали мысль, что, независимо от предложений Бадолио, наиболее целесообразным с военной точки зрения был бы вывод наших войск из Италии и занятие новой оборонительной линии от швейцарской границы по реке По до Адриатики. Этот рубеж можно было бы удерживать сравнительно небольшими силами. За счет освобождения от терпящего постоянные поражения, неспособного вести дальнейшую войну союзника и оставления территории Северной Италии с когда-то мощной промышленностью, которая ныне ничего не дает военному потенциалу Германии, можно высвободить войска численностью от 300 до 400 тысяч человек для направления на Восточный фронт. При оценке обстановки мы даже не упоминали о возможности соблюдения Италией нейтралитета.

Реакция Гитлера на эту докладную записку была подобно шоку даже для тех, кому была известна его вспыльчивость. Не учитывая нисколько здравые аргументы документа, он стал пронзительно вопить, что это – работа «легкомысленных и безответственных пораженцев». И нечего ему толковать о том, чтобы бросить лучшего друга Муссолини в беде. Войдя в раж, он даже потребовал немедленного и примерного наказания авторов этой докладной. Только вмешательство Кальтенбруннера спасло нас от публичной порки. Позднее, когда уже было поздно, Гитлер согласился, что предложения были правильными и хорошо продуманными. В марте 1945 года он сказал Кальтенбруннеру, что горько сожалеет о том, что не последовал советам секретной службы по вопросу об Италии, которая в то время не создавала ничего, кроме трудностей, уже ничего не значила и была все равно потеряна. Ситуация на Восточном фронте не сложилась бы столь драматично, если бы группа войск из Италии была бы задействована на Востоке. На этот раз его мнение совпадало с мнением выдающихся военных экспертов.

В конце концов, ничего не было предпринято для эвакуации наших войск из Италии и предотвращения смены ею сторон новым итальянским правительством. Вместо этого Гитлер потребовал от Гиммлера разработать план по спасению Муссолини и аресту всех тех, кто принимал участие в путче против него и, в частности, короля и королевы, кронпринца и его супруги, Бадолио и других лидеров фашистской партии, проголосовавших против Муссолини на заседании большого совета. План этот под названием операция «Аларих»[81] был разработан в деталях в Берлине, однако на месте, в Риме, оказалось, что там не было достаточных полицейских сил для его осуществления, и вся деятельность была ограничена выявлением домов, в которых проживало сорок человек, намеченных для ареста.

Один из агентов немецкого полицейского атташе в Италии был арестован итальянской полицией. На допросе он показал, что идет подготовка покушения на жизнь Бадолио. Тогда Бадолио направил своего министра иностранных дел Гуариглиа в немецкое посольство с заявлением, что ему известно о готовящемся покушении. В связи с этим в сентябре 1943 года операция «Аларих» была отменена по нашей рекомендации, поскольку ее осуществление потребовало бы привлечения войсковых частей, что неминуемо привело бы к боевым столкновениям между немецкими и итальянскими войсками. Освобождение же Муссолини и его семьи с повестки дня снято не было.

Для выполнения этой задачи в Берлине была создана специальная команда, состоявшая из группы бывалых солдат войск СС, которая в Италии была усилена специально подобранными десантниками. Общая численность ее была менее батальона, и возглавлял эту команду Скорцени. Поскольку распоряжение об отмене операции «Аларих» к тому времени еще не давалось, команда проводила тренировки и необходимую подготовку в полном объеме, хотя уже тогда было ясно, что этих сил для осуществления операции было явно недостаточно. Команда была размещена в Пратике-ди-Маре неподалеку от Рима и отдельными группами доставлялась в город для ознакомления с обстановкой и выяснения адресов лиц, подлежавших задержанию. В то время в Италии не было еще наших эсэсовских подразделений, поэтому, чтобы не вызывать подозрения, вся команда была экипирована в форму десантников. Маскировка эта удалась вполне, так что начальник полиции нового итальянского правительства Сенизе ничего не заподозрил. Он подумал, что это полицейский атташе затевает какую-то акцию, и установил наблюдение за всеми приходившими к тому лицами. К тому же Сенизе был сбит с толку показаниями задержанного агента немецкого полицейского атташе, который указывал на Кепплера.

По рекомендации Гиммлера Гитлер возложил руководство операцией на капитана СС Скорцени, выходца из средних слоев венского общества и получившего образование в Венском техническом колледже. До войны Скорцени работал инженером у своего тестя. Из-за интереса к моторам он вступил в общегражданский эсэсовский союз автолюбителей, откуда после начала войны был направлен в войска СС, где получил звание оберлейтенанта и был назначен инструктором водителей танков.

Кальтенбруннер, который знал Скорцени по студенческим годам, встретив его в войсках СС, перевел во вновь создаваемый технический отдел секретной службы. Поскольку для руководства операцией «Аларих» требовался человек, имевший солдатский опыт и обладавший техническими знаниями, Гиммлер выдвинул кандидатуру капитана СС Скорцени. Рейд на Гран-Сассо превратил неизвестного до того капитана в героя дня. Но своей славой, распространившейся далеко и державшейся долго, он обязан только Геббельсу, которому для пропагандистских целей был необходим хоть какой-то успех.

Гитлеру в общем-то действительно храбрый офицер тоже понравился, произведя благоприятное впечатление высоким ростом, атлетическим сложением, выправкой и шрамами на лице, оставшимися от студенческих дуэлей. Он был идеальным человеком для проведения отдельных рейдов или набегов, но, когда Гитлер в конце войны поручил ему проведение нескольких более крупных акций, его успехи оказались весьма скромными. Умело руководя действиями небольших штурмовых отрядов, он не годился для командования дивизией.

Задача по освобождению Муссолини оказалась непростой. Во-первых, у немцев не было никакого представления, где он мог быть. Карабинеры, которые сопровождали его после ареста на вилле Савойя 25 июля, выполняли свою задачу столь тщательно, что не оставляли никаких следов своих передвижений. Когда, например, было установлено, что он находится в учебных казармах карабинеров, то пока эта информация попала в руки немцев, его уже перевели в другое место. И проблема эта казалась неразрешимой. Даже немецкая секретная служба, располагавшая агентурной сетью, не знала с чего начать.

И все же нам повезло. В организацию фашистской милиции были включены подразделения так называемой портовой милиции, состоявшей из проверенных людей. Тем не менее, в числе наших осведомителей было все же несколько бывших сотрудников этих подразделений. Когда новое итальянское правительство пришло к мнению, что Муссолини будет более надежным держать на каком-либо острове, он и попал в поле зрения портовиков. Они доложили, что Муссолини был 28 июля посажен на борт корвета «Персефона» в порту Гаэты, который отплыл на остров Вентотене. Вот тут-то мы и подключились к охоте, которая привела нас в конце концов в Гран-Сассо в горах Абруцци.

Однако не все проходило гладко. Так, судно после непродолжительной стоянки в гавани острова Вентотене ушло к острову Понца. Самолет, на котором Скорцени отправился на воздушную рекогносцировку к этому острову, рухнул в море. Но Скорцени и лицам, его сопровождавшим, удалось выбраться из тонувшего самолета, и они вплавь добрались до ближайших рифов. Выстрелом из ракетницы Скорцени привлек внимание проходившего мимо итальянского военного катера, который подобрал их и доставил в Олбию на Сардинии. А уже на следующий день солдат удачи со сломанным ребром, но в прекрасном настроении отмечал свое спасение с немецкими моряками в Бонефацио на Корсике.

Наше сообщение, что место пребывания Муссолини обнаружено, было воспринято в ставке Гитлера с недоверием. С момента получения докладной записки с предложением о выводе войск из Италии фюрер относился к любым сообщениям нашего, итальянского, отдела секретной службы с большим скептицизмом. Вот и это донесение он прокомментировал словами:

– Я поверю в такое, если услышу что-либо от самого Муссолини.

Поведение Гиммлера было еще более странным. Он очень верил в оккультное искусство и хотел определить местонахождение Муссолини с помощью черной магии, но это было непросто. Гитлер же не признавал оккультные науки и считал лиц, практикующих их, виновными в непонятном бегстве своего заместителя Гесса в Англию, поскольку тот превозносил эти псевдонауки и был их патроном и защитником.

После аферы Гесса в Германии по приказу Гитлера была произведена облава на всех предсказателей, ясновидящих и определителей судьбы, которые направлялись в концлагеря. В этих лагерях Гиммлер разыскал необходимых ему астрологов и заклинателей. Вся эта команда была размещена на одной из вилл на берегу озера Ванзее под Берлином с задачей определения местонахождения Муссолини. Об этом я узнал от генерала СС Карла Вольфа, шефа СС в Италии. По всей видимости, прошло бы еще много времени, прежде чем изголодавшиеся узники, накинувшиеся на первоклассные яства, вина и сигареты, им предоставленные, добились бы каких-то результатов. Поэтому нам пришлось вмешаться, после чего один из этих «пророков» указал местонахождение Муссолини: «На острове западнее Неаполя». Получив эти данные оккультистов, Гиммлер отдал приказ к действию. Вот отчего иногда зависело принятие важнейших решений в Третьем рейхе!

Благодаря нашим осведомителям из портовой милиции, мы знали, что Муссолини с острова Понца был доставлен на остров Маддалена, а затем на материк – в Гран-Сассо. Его освобождение было решено осуществить путем десантирования с воздуха. Посадка планеров в условиях горной, сильно пересеченной и скалистой местности на высоте порядка 3 тысяч метров над уровнем моря была чрезвычайно сложным и опасным маневром. А вывоз оттуда Муссолини на маленьком самолете «шторьх» явился самой настоящей эпопеей. Перегруженный самолет, в который, кроме пилота и Муссолини, ухитрился втиснуться еще и грузный Скорцени, должен был взлететь с крошечной площадочки на краю обрыва посреди скал. Погода была ужасной, поэтому от полета прямо в Германию, как планировалось вначале, пришлось отказаться. Однако удача сопутствовала храбрецам, и Муссолини неожиданно для всех приземлился в аэропорту Вены вечером 12 сентября.

В тот же день жена Муссолини Рашель с двумя младшими детьми, Романо и Анной Марией, были освобождены из-под домашнего ареста командой нашей секретной службы и благополучно доставлены по воздуху в Мюнхен. А находились они в Рокка-дель-Каминате посреди дремучего леса в доме, служившем долгие годы местом отдыха дуче и его семьи. Там они содержались полностью отрезанными от внешнего мира под охраной карабинеров. Старший сын Муссолини, Витторио, ранее сумел бежать в Германию. Таким образом, вся семья была благополучно вырвана из лап нового итальянского правительства.

Во время путешествия Муссолини в Германию Скорцени порылся в багаже дуче и нашел небольшую записную книжку, которая затем привлекла внимание немецкой секретной службы. Это была обычная записная книжка, которыми пользовались итальянские школьники, исписанная рукой Муссолини. По всей видимости, он раздобыл ее во время пребывания на острове Понца. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что это – своеобразный дневник, который он вел, находясь пленником на Понце и Маддалене. Дневник бы перефотографирован, переведен и вручен Гитлеру. Этот человеческий и исторически ценный документ был сохранен, несмотря на строжайшее распоряжение Гитлера об уничтожении всех досье и документов. Отдельные выдержки из него привожу в следующей главе книги.

Гитлер требовал, чтобы переводы всех иноязычных документов выполнялись дословно – опасаясь, видимо, что переводчик может использовать представившуюся ему возможность, чтобы тайком вставить в текст соображения, которые не осмелился бы выразить обычным путем. Поэтому дневник Муссолини переведен на немецкий язык слово в слово. Хотя оригинал дневника и утерян, думаю, что в переводе сохранена вся самобытность мыслей и выражений автора.

Глава 14

РАЗМЫШЛЕНИЯ ДИКТАТОРА

Вот записи Муссолини, сделанные им во время заключения на островах Понца и Маддалена в августе 1943 года, которые были обнаружены Скорцени в багаже дуче.


25 июля 1943 года

По окончании заседания большого совета, около 2.30 ночи, я направился в свой кабинет в сопровождении Скорцы, Буффарини, Трингали, Биггини и Галбиати. Мы обсудили законность положений, по который пришли к общему согласию, но меня в основном интересовал не этот вопрос. Скорца, выступавший последним и произнесший в общем-то бесцветную и неубедительную речь, испросил моего разрешения проводить меня до дома, на что я согласился. Теперь, когда я оцениваю прошлое поведение Скорцы в различных ситуациях, у меня возникает предчувствие дурного. Заключительная часть его речи в Адриано, в которой он разглагольствовал о возможности «ухода» с соблюдением соответствующих почестей, произвела дурное впечатление на различные круги общественности.

Он занял позицию, открыто враждебную государству, и предпринял шаги, внесшие разлад в его администрацию. Некоторые его предложения, которые я отклонил, свидетельствуют, по моему мнению, о недостатке чувства уравновешенности. После Гентиля он намерен предоставить слово Кросе (вечная загадка). Он предложил мне, чтобы партия, которую он представляет, официально обратилась к папе с просьбой о выделении миллиона лир на реконструкцию Сан-Лоренцо. В завершение своего выступления он предложил направить папе почтительное приветствие. С этим предложением большой совет не согласился, так как, по мнению Чиано и многих других, такое приветствие было бы неприемлемым для Ватикана.

И вот Скорца неожиданно заявил мне:

– А сейчас я хочу сказать вам нечто необычное, что может и не понравиться. Уверены ли вы в людях, которые вас окружают?

Я ответил, что такой вопрос сам себе никогда не задавал.

Позже, за несколько дней до заседания, он повторил этот вопрос и добавил:

– Что произойдет, если как-нибудь ночью кто-либо проникнет на виллу Торлония?

Я же сказал:

– Думаю, что ничего.

Об этом разговоре я потом рассказал Цезаре, не дав ему никакой оценки.

Знал ли Скорца о тайной подготовке к совещанию и был ли он проинформирован о формулировке распорядка дня? Конечно же он был в курсе дела, как я понял из первого его пространного выступления. Предложение для голосования было, однако, коротким.

Пожелав ему спокойной ночи у входа в виллу Торлония, я поспешил к жене, которая с нетерпением ожидала моего возвращения. Ее утонченный женский инстинкт подсказал ей, что происходит нечто очень важное. Бедная Рашель! Как мало счастья я дал ей и сколько принес боли!

За все тридцать лет нашей совместной жизни ни одна неделя не проходила спокойно. Она, наверное, заслуживала другой, лучшей судьбы, чем бурная жизнь со мной.

Обменявшись с ней несколькими словами, я свалился в постель и тут же уснул. Это был короткий сон, который всегда предшествовал решающим моментам в моей жизни.

В семь часов утра я встал, а в восемь был уже во дворце «Венеция». Как и все прошедшие двадцать и один год, я сел за стол, начиная рабочий день – последний день! В почте не было ничего важного и интересного, за исключением петиции двух «далмацких партизан» об отмене вынесенного им смертного приговора. Я послал телеграмму о своем согласии губернатору Гиунте. Ныне я счастлив, что своим последним официальным актом спас две жизни, две молодые жизни! Вскоре мне позвонил Скорца, сообщивший, что многие, проголосовавшие за предложение Гранди, теперь сожалеют об этом. Я ответил ему, что уже поздно. В этот самый момент мне передали письмо министра Цианетти, в котором он писал, что отзывает свой голос с результатов голосования. Факт этот не показался мне особо важным для меня. Затем я пошел к Гранди, которого хотел просто спросить, почему когда он пришел ко мне в четверг и принес протокол Лондонского комитета, то умоляюще предложил не созывать большой совет. Что это было: поиск алиби или маневр? Я ответил, что переносить заседание совета поздно, так как приглашения уже разосланы. Утром 25 июля отыскать Гранди где-либо было невозможно. Он куда-то выехал на автомашине, не сказав куда. Тогда я запросил генерала Пунтони, не сможет ли король принять меня в 17 часов пополудни в вилле Савойя или в каком-то другом месте. Ответ был утвердительным. В двенадцать часов дня в присутствии Бастиани я принял японского посла, который от имени своего правительства поинтересовался моим мнением о сложившейся обстановке. Я ответил, что ситуация в целом зависит от исхода боев на Восточном фронте и что необходимо приложить любые усилия, чтобы вывести Россию из войны даже за счет потери захваченных ранее территорий. Он согласился с моим мнением, и мы попрощались. Если Бастиани записал это интервью, то подробности можно уточнить у него.

Вскоре после этого я принял Галбиати, который сообщил мне, что отправка дивизии «М» не состоялась из-за того, что римский железнодорожный узел подвергался бомбардировке, и посоветовал мне осмотреть этот район. Я заметил, что мой визит туда покажется несколько запоздалым, но он сказал, что я увижу, как идут восстановительные работы. Тогда мы выехали в Сан-Лоренцо. Оказалось, что восстановительные работы там почти не производились. Весь район был практически стерт с лица земли. Несколько групп местных жителей окружили меня, описывая различные эпизоды и внося различные предложения. Я дал указания по оказанию помощи пострадавшим. Около церкви в Сан-Лоренцо группа морских кадетов устроила импровизированную демонстрацию. Было уже три часа пополудни. В городе стояла невыносимая жара и на небе – ни облачка. Я отправился на виллу Торлония, как обычно пообедал и провел целый час с Рашель в маленькой музыкальной комнате, болтая о том о сем. Жена моя пребывала в стадии депрессии, высказывая опасения, что должно случиться нечто необычное.

В 4.30 пополудни, переодевшись в легкий костюм, я отправился на виллу Савойя в сопровождении Цезаре, где его величество уже ожидал меня. Наша беседа продолжалась не более получаса, и, когда мы прощались, король дружески пожал мне руку. Моя автомашина ожидала меня с правой стороны ворот за изгородью. Направляясь к ней, я был остановлен каким-то капитаном карабинеров, который сказал мне:

– Его величество приказало мне взять вашу личность под мою охрану.

Когда я собирался садиться в свою автомашину, он опять остановил меня и препроводил в санитарную автомашину, стоявшую рядом. Цезаре, естественно, сел в нее вместе со мной. Под охраной двух переодетых полицейских, вооруженных автоматами, мы долго ехали по неровной дороге, столь сильно подпрыгивая, что автомашина едва несколько раз не перевернулась. Сделав краткую остановку в одной из армейских казарм, названия которой уже не помню, мы перебрались в казарму карабинеров Аллиеви. Меня провели в кабинет полковника. В коридоре были выставлены часовые, у них винтовки с примкнутыми штыками. Офицеры встретили меня весьма дружелюбно и приветливо. В час ночи 26 июля генерал Фероне, с которым я встречался в Албании, передал мне письмо от маршала Бадолио, текст которого привожу ниже:

«Его высокопревосходительству, кавалеру… и так далее и тому подобное…

Нижеподписавшийся глава правительства желает проинформировать вас о том, что то, что происходит с вашим высокопревосходительством, совершается в ваших же личных интересах, поскольку нами получены достоверные сведения о серьезном заговоре против вашей личности. Сожалея о происходящем, нижеподписавшийся сообщает, что в целях обеспечения вашей безопасности он готов отдать распоряжение о доставке вас с соответствующей церемонией в любое место, которое ваше высокопревосходительство изволит назвать.

Подпись».

Я продиктовал ответ и сказал, что предпочитаю отправиться в Рокку-дель-Каминате.

Через некоторое время полковник Таболлини сообщил мне, что в Рокку был послан генерал, проверивший, все ли там в порядке, который удостоверил, что все в норме. Так прошел понедельник.

Полковник Хирико, майор Бонитатибус и полковник Таболлини частенько ко мне наведывались и вели разговоры по самым различным темам (никогда не забуду доброту жены Таболлини, которая обычно приносила мне мороженое и чай). Ко мне приходили также генерал Дельфини – доктор и подполковник Сантилло из Казерты, которого очень беспокоила потеря провинции Казерта, что было конечно же глупо.

Я убежден, что скоро попаду в Рокку, однако часов в десять вечера во вторник меня попросили спуститься вниз и передали генералу Полито из военной полиции, в котором я узнал старого друга, бывшего тогда комиссаром полиции, с которым я работал в течение семнадцати лет и которому доверил не одну удачно проведенную полицейскую акцию.

Вместе с ним мы отправились в путь, болтая о том о сем, и, наконец, я определил направление нашего движения. Это была дорога на Фламиниан и не на Аппиан, а на Гаэту. Вот мы проехали Моло-Чиано и свернули в гавань, где нас ожидал корвет «Персефона» с адмиралом Маугери на борту, одетым в мундир со всеми регалиями и выглядевшим весьма элегантно. При отплытии я встретился с зятем профессора Фругони. После короткой остановки в Вентотене мы направились к острову Понца, куда прибыли часов в одиннадцать. Это место не было резиденцией по моему выбору, которое я вряд ли бы и выбрал. Обращение со мной радушное. В первый же день полковник Пелаги, затем полковник Меоли и подполковник ди Лоренцо были весьма озабочены обеспечением моей безопасности, хотя, по моему мнению, опасность мне угрожала не более чем любому другому индивидууму.

Муссолини


Понца, 2 августа 1943 года

1. Это – конфиденциальное сообщение, которое я доверил полковнику Меоли и о котором он не имеет права рассказывать кому-либо без моего разрешения.

2. Вполне возможно, что оценки, даваемые мною, не совсем соответствуют действительности, поскольку с 25 июля я полностью изолирован и, по сути дела, не знаю, что происходит в мире с тех пор.

М.


26 июля 1943 года

I. Мне очень хочется поблагодарить маршала Бадолио за его заботу о моей личности.

II. Единственным местом своей резиденции я хотел бы иметь Рокку-дель-Каминате, куда готов отправиться в любое время.

III. Заверяю маршала Бадолио, что, учитывая наше сотрудничество в прежние дни, я готов не только не учинять какие-либо трудности, но и продолжать наше сотрудничество.

IV. Согласен с принятым решением о необходимости продолжения войны против союзников, как этого требуют честь и интересы нашей страны, и надеюсь, что задача, возложенная на маршала Бадолио его величеством королем, слугою которого я был двадцать один год и остаюсь до сего времени, будет выполнена успешно. Да здравствует Италия!

Муссолини

1

Все, что происходит, предопределено заранее, и если не должно было произойти, то и не произойдет.

2

В том, что касается благодарности, животные превосходят человека, так как руководствуются инстинктами, а не разумом.

3

Диктаторы, как оказывается, не имеют выбора. Они не могут отойти в сторону, они должны пасть, невзирая на то, что их падение не принесет счастья. Даже когда их перестают бояться, их либо ненавидят, либо любят.

4

То, что мы называем жизнью, – не что иное как невидимая точка между двумя вечными истинами – прошлым и будущим. Утешительная мысль!

5

В последнее время меня заинтересовали две книги – «Жизнь Иисуса» автора Риччиотти и «Джиакомо Леопарди» Сапонаро. Леопарди был тоже, в определенном смысле, распят.

6

Как было угодно провидению, жизнь моя оказалась поделенной на семилетние периоды между решающими событиями: 1908–1909 годы – изгнание из Австрии; 1914–1915 годы – интервенция; 1922 год – марш на Рим; 1929 год – примирение государства с церковью; 1936 год – создание империи; 1943 год – ниспровержение; 1950 год – смерть… наконец-то!

7

Понтинские размышления закончены, так как в час ночи сегодня я был разбужен со словами:

– Появилась опасность! Мы должны покинуть это место!

Я быстро оделся, забрал свои бумаги и кое-какие вещички и отправился на борт крейсера, который меня ожидал. Там меня встретил адмирал Манцони, который сказал, что местом нашего назначения является остров Маддалена, неподалеку от Сардинии.

Мысли мои нынче возвратились к Бруно. Пошел второй год со дня его смерти. При сложившихся обстоятельствах я чувствую его потерю глубже, чем прежде. Дорогой Бруно! Его фотокарточка стоит передо мною, когда я пишу эти строки на новом месте изгнания.

Наше путешествие длилось двенадцать часов по неспокойному морю. Вилла, в которую я помещен, принадлежала ранее англичанину по имени Уэббер и прекрасно расположена. Ее окружает большой сосновый парк, окна выходят на море, а на горизонте виднеются суровые горы Сардинии.

Год тому назад я был на Маддалене, встреченный тогда с большим энтузиазмом местным населением. Ныне же я прибыл сюда тайно.

Кто знает, думает ли кто-нибудь о моем сыне и о том, что он совершил за свою короткую, чудесную жизнь?

Двадцать лет, наполненных работой, оказались за несколько часов прожитыми впустую. Я отказываюсь верить, что в Италии не осталось ни одного фашиста. Может быть, их теперь даже больше, чем было раньше. И насколько горько осознавать, что все ведь – дело рук фашистов и осуществлено людьми, носящими до сих пор эмблему фашизма. Фашизм был движением, прокладывавшим новый путь и заинтересовавшим весь мир. Невозможно, чтобы теперь все лежало в руинах. Когда я оглядываюсь назад, на проделанную работу, задачи, свершения и надежды последних двадцати лет, то задаю себе вопрос: а не происходит ли это все во сне? Не было ли прошлое иллюзией? Было ли все настолько поверхностным и неглубоким? И не имело корней?

8

К концу первого дня нахождения на Маддалене меня охватила глубокая меланхолия. Теперь я физически чувствую смерть своего сына Бруно.

9

Через несколько лет память обо мне изгладится, и никто даже и не вспомнит.

10

С середины дня 28 июля я не читал газет. Удивительно, что я не чувствую никакой потери, ведь я всегда жадно прочитывал десяток газет ежедневно.

11

Шутки судьбы: с точки зрения силы – полная импотенция, а после шумных одобрительных аплодисментов масс – абсолютное одиночество.

12

С октября 1942 года я все сильнее ощущал предупреждения судьбы о своем предопределении. Видимо, с этим связана и моя болезнь.

13

В последнее время спрос на мои фотографии стал заметно падать, зато возрос интерес к моим автографам, пожалуй, даже в большей степени. (А раздавал я их обычно по воскресеньям.) Я предчувствовал, что мои снимки будут в один совсем не прекрасный день срываться или прятаться. И вот это произошло в истинно «тоталитаристской» манере, и не только публично, но и в частном порядке. Те, у кого было недостаточно мужества, срывали мои изображения, более смелые припрятывали их в шкафах и в случае любой неожиданности могли сказать, что просто забыли о них. Слава проходит.

14

На вилле Торлония мы с большим интересом просмотрели кинофильм «Маленький островок Святой Елены». В нем шел рассказ о конце великого человека. Так почему значительно меньший по величию человек должен испытывать такую же или весьма похожую судьбу?

15

По истечении двух недель я так и не знаю, кто я, а точнее – кем стал.

16

По словами адмирала Манцони, на Маддалене бывает всего двадцать безветренных дней в году. Сегодня, 10 августа, один из них. Морская поверхность похожа на стол, и деревья стоят неподвижно.

17

Талес благодарил богов за то, что они позволили ему родиться человеком – а не животным, мужчиной – а не женщиной, греком – а не варваром.

18

Когда политическая или социальная пирамида рушится, причина этого кроется в ее фундаменте. Маленькие же проблемы возникают даже у детей, держащих в руках теннисную ракетку.

19

Этим утром солнце старается разогнать гряду серых облаков, идущих с востока. Море похоже на свинец. Это – первые признаки зимы. (Мой часовой говорит: «Август – начало зимы».)

20

Его зовут Фелис де Нунцио, и по происхождению он из провинции Рима. Мне вспоминаются часовые с Понцы – Торелла (Фрозиноне) и Тиццони (Риети), а также официальные лица, следившие за мной в день моего прибытия на Понцу – Пикацио из Казерты и Джентиле из Сиракуз. Не забыл я также Бруни из Терамо и Виццини из Палермо, который попросил мой автограф.

Диктатура – типично римская (республиканская) система. То, что в современном мире называется диктатурой, является на самом деле только формой непрямой или коллективной диктатуры, которая может удерживаться не более двадцати лет. В этом, правда, есть одно исключение – диктатура большевизма над пролетариатом.

21

Сегодня, 8 августа, ночью охрана открыла стрельбу по «подозрительным шумам». А утром, часов в восемь, была воздушная тревога, и зенитная батарея вела огонь. Я заметил два истребителя, летевших к острову. Все это продолжалось минуты три или четыре.

22

С удивлением вспоминаю японского посла, которого принял в час дня 25 июля. В нынешних обстоятельствах визит его носил необычный характер.

23

Комары громко жужжали всю ночь. Здесь их слишком много.

24

В головах моей охраны – как карабинеров, так и официальных лиц, – по-видимому, роятся самые различные мысли. И прежде всего – что это за человек?

25

После начала войны, в июне 1940 года, в качестве бомбоубежищ на вилле Торлония использовались погреба, находившиеся поблизости. Они считались надежными укрытиями во время воздушных налетов, пока компетентные эксперты не осмотрели их и не пришли к выводу, что это – смертельно опасные ловушки. Подвалы на самой вилле были срочно укреплены. Однако после налетов самолетов союзников на Турин, Милан и Геную стало ясно, что необходимо специально оборудованное и прочное бомбоубежище. Какие же убежища могли выдержать попадание тяжелых бомб? Строительство такого бомбоубежища было поручено майору Призелле. Стоимость работ – 240 тысяч лир, время строительства – три месяца, срок окончания работ – декабрь 1942 года. С началом строительства было обнаружено, как это обычно происходит в Риме, что место, выбранное на территории виллы, находилось в ложбине, и поэтому выемка грунта должна была производиться в два раза глубже. План работ следовало пересмотреть и окончание строительства перенести на более поздние сроки. Бывшая и до того у меня антипатия к убежищу еще более возросла к окончанию строительства (конец июля), в особенности когда выяснилось, что общая стоимость работ увеличилась в два раза. Но главным было все же то, что воспринял-то я все это как плохое предзнаменование. У меня было такое чувство, что по окончании строительства убежище окажется бесполезным и что мы никогда им не воспользуемся. Действительно, так оно и было. Все-таки, видимо, следует хоть иногда прислушиваться к голосу, идущему из подсознания!

26

Впервые после 1940 года в коммюнике итальянского Верховного командования говорится о наземных операциях противника, не упоминая о своих собственных. Это можно рассматривать как подготовку к объявлению, что в Сицилии наш последний час уже пробил.

27

Распущенная – можно даже сказать, запрещенная – партия сохраняет свою привлекательность для многих итальянцев. Они испытывают удовлетворение от ощущения себя фашистами, пока это понятие воспринимается как «разрушительный». Странное и в то же время презренное выражение духа.

28

Во второй раз я получил письмо от Рашель, в котором она ничего не пишет о Витторио. Лейтенант Файола, который знал его еще ребенком, говорит, что уверен в его благополучии: ничего плохого с ним случиться не может.

29

Элита солдат на всех фронтах была включена в состав партии, теперь же они автоматически превратились во врагов государства.

30

Новостью сегодняшнего утра является отъезд полковника Меоли, подполковника ди Лоренцо и тридцати карабинеров.

31

Странно, но в последние дни работа в большом кабинете во дворце «Венеция» стала казаться мне обременительной. Я уже принял решение перебраться в морское министерство или еще куда-либо – в здание меньших размеров, чем дворец. В свое время я выбрал его из-за расположения напротив национального мемориала. А ведь это еще одно свидетельство моей болезни.

32

Первые дни нового существования – в моем случае в качестве пленника – казались бесконечными. Затем они стали наполняться какими-то мелкими делами, и бег их значительно ускорился.

33

Сегодня, 13 августа, мною овладела непонятная нетерпеливость, от которой я не мог избавиться. И вот в пять часов дня в коммюнике Верховного командования было сказано, в дополнение к рейдам самолетов союзников на Милан и Турин, о втором налете на Рим. Вот тебе и миф о «папском городе», объявленном свободным, но также не пощаженном… Стало быть, покончено и с мифом о том, что Рим подвергался бомбежке из-за того, что там находилась резиденция фашизма.

34

В действительности ли все обстоит столь хорошо, как в это стараются верить люди? Как случилось, что капитан военно-воздушных сил Витторио по прошествии двадцати одного дня после «смены караула» на дает ничего о себе знать?

35

Бесед между мною и очень редкими посетителями становится все меньше. Вскоре воцарится правило Трапписта – молчание.

36

Я никогда не проявлял интереса к кроссвордам и подобным загадкам и ребусам. Но сегодня, не имея ничего почитать, я убиваю время, чтобы, как говорится, оно не убило меня. Здесь все зависит от способности каждого к правильной оценке положения дел и приспособления к обстоятельствам.

37

Этим утром, 14 августа, с инспекционным визитом приехал бывший инспектор полиции, а ныне шеф военной полиции Полито, получивший чин бригадного генерала, и я попросил его зайти ко мне. Он пришел и привел с собой адмирала Бривонези. Полито сказал мне:

– Я лично сопровождал донну Рашель в Рокку. Поездка прошла без инцидентов. Вместе с ней в Рокке находятся Романо и Анна Мария. О Витторио я ничего не слышал. Он находится в распоряжении Казеро и 26 июля ушел в отпуск. Что касается обещания Бадолио, то в вашем случае его выполнение представляется невозможным: в своих телеграммах префект Квестор и командующий военным округом сообщают, что в случае вашего прибытия в Рокку, возможно возникновение больших беспорядков. С этим приходится считаться. Вы должны понимать, что смена правительства произошла весьма сложно. Сейчас в Италии вы не увидите ни одной фашистской эмблемы, сами же фашисты рассеялись и как бы растворились в воздухе. Демонстрации против вас потеряли уже счет. Я сам видел ваш бюст, брошенный в туалет в Анконе. В Милане толпа штурмовала здание редакции газеты «Пополо д'Италия». Сотрудники ее забаррикадировались, а Вито пришлось даже защищаться. Вот то, что я слышал на сегодняшний день. Далее он продолжил:

– Произведено большое число арестов, но лидеры фашистской партии пока на свободе, в их числе ненавидимый всеми Старасе. Графа Чиано видели 26 июля в форменной одежде. Думаю, что он направлялся к Легхорну. Гранди, Боттаи и другие исчезли из поля зрения.

– Что касается войны, то люди страстно желают ее скорейшего окончания, хотя и понимают, что сами загнали себя в безвыходное положение. Они уже примирились с мыслью о поражении, рассматривая как победу освобождение от фашизма.

– Все ваше сооружение рухнуло. Достаточно сказать, чтобы и вы это знали, что лидером рабочих ныне является Бруно Буоцци. Почти все префекты заменены лицами, ранее ушедшими в отставку.

– Последние авианалеты носят ожесточенный характер. Милан сильно разрушен, весь центр города, за исключением собора, буквально стерт с лица земли. Рим также подвергался сильным бомбардировкам, причем направлены они были на те же цели, что и во время прежних авианалетов. Папа снова покинул Ватикан.

– Города Германии также подвергаются сильным бомбардировкам, жертвы исчисляются десятками тысяч.

– После захвата Сицилии англичане намерены высадиться на юге Италии. Все порты и гавани Сицилии кишат кораблями и десантными средствами. Еще одна высадка войск планируется союзниками из Сирии, целью которой являются Додеканезы. Признаков подготовки операций, нацеленных на Сардинию или Грецию, не отмечено.

– Дел у немцев и на сухопутных фронтах плохи. Превосходство англ о– американцев в воздухе стало безраздельным. Мы же в состоянии выставить совсем небольшое число самолетов против сотен наносящих удары машин союзников.

– Ситуация выглядит таким образом, что англичане, по всей видимости, стремятся проведением тактики террора окончательно подорвать моральное и материальное состояние нашей нации и принудить нас к безоговорочной капитуляции.

– Война эта направлена в большей степени против гражданского населения, нежели вооруженных сил. Погибают-то ведь в основном старики, женщины и дети, чем и объясняется всеобщая усталость от войны и ненависть против лиц, ответственных за ее ведение.


Во время длительных высказываний Полито адмирал Бривонези иногда вступал в разговор, чтобы подчеркнуть тот факт, что быстрота, с которой исчез фашизм, еще несколько дней тому назад считалась невозможной, хотя и было ясно, что его положение плохо.

Генерал Полито посоветовал мне сохранять спокойствие, спросив, как мои дела и что мне предстоит. Затем выразил мнение, что, когда страсти немного успокоятся, станет возможным добиться более справедливого вердикта, ибо «никто не может отрицать, что вашей целью было сделать страну богатой и великой». А в заключение задал вопрос:

– А вам никто ничего не говорил? Что делает ваше ближайшее окружение?


В отношении писем адмирал сказал, что, учитывая сложившуюся обстановку, они будут поступать нерегулярно. Потом пообещал навестить меня, если я этого захочу.

Беседа наша продолжалась часа полтора.


Исходя из «красочных» рассказов официальных представителей властей, я пришел к следующим выводам:

1. Что моя система рухнула.

2. Что мое смещение – окончательно.

Я был бы простаком, если бы удивился поведению масс. Не считая оппозиции, которая отсиживалась в тени в течение двадцати лет, не принимая во внимание всех пострадавших от режима или разочаровавшихся в нем и всех прочих, массы всегда готовы свергнуть с пьедестала вчерашних богов, хотя потом и будут сожалеть об этом.

Для меня же возврата нет. Моя кровь, непогрешимый голос крови говорит, что моя звезда закатилась навсегда.

38

Мирный августовский день, море нисколько не колеблется и нет даже слабого бриза. Все кажется вполне определенным под солнцем – в том числе и моя судьба.

39

Сегодня после обеда меня навестил начальник военного госпиталя, доктор Мендини, врач из Цезеи (Верона). Обаятельный и культурный человек, настоящий венецианец в лучшем значении этого слова, истинный представитель венецианской провинции, которых я всегда считал лучшим из племен Италии. Он прописал мне различные лекарства, в том числе и внутривенные, витамин С, таблетки и углекислую соль. Я спросил его:

– Считаете ли вы это сейчас полезным и нужным?

– Как врач и человек, я думаю, что да, – ответил он.

40

Когда организация, созданная человеком, которому за шестьдесят, рушится, это уже непоправимо.

41

Бог – свидетель моих отчаянных и проникнутых страстным желанием усилий – повторяю, отчаянных и страстных – по сохранению мира в судьбоносные дни августа 1939 года. Усилия мои успехом не увенчались, и за их провал почти в равной степени несут ответственность как англичане, так и немцы. Англичане – поскольку давали гарантии Польше, немцы же – так как у них наготове находилась мощная военная машина, и они не преодолели соблазна привести ее в действие.

42

Сегодня, 16 августа, я впервые получил «Радионовости» от 14 августа с сообщениями из Берлина, Танджера, Лисабона, Мадрида, Стамбула и Стокгольма.

43

Крушение моего режима логически проистекает из причинности и эффективности военного положения страны. Вполне ясно, что я не находился бы сейчас на этом острове, если бы англичанам было нанесено решительное поражение 10 июля в заливе Гела.

44

Как всегда, и в моем случае тоже, найдутся люди, которые будут говорить: «Ищите женщину». Но женщины никогда и никоим образом не оказывали даже малейшего влияния на мою политику. А вообще-то, наверное, жаль. Женщины с их чувствительностью и восприимчивостью могут чаще, чем мужчины, предвидеть события.

45

Криспи и удивительный феномен, называвшийся «криспизмом», пали после поражения при Адуэ, когда весьма популярным стал Фелис Кавалотти. Тогда люди тоже неожиданно изменили свое мнение, в результате чего последовали четыре драматичных года, закончившихся в парке Монца в конце века.

46

Отдельные личности падают с зенита обожания в апофеоз деградации. Из трех духовных ипостасей Платона массы обладают первыми двумя – вегетативной и чувствительной, но им не хватает высшей – интеллектуальной. Мне нетрудно поверить в то, что миллионы итальянцев, которые славили меня вчера, сегодня ненавидят и проклинают день, когда я родился, место моего рождения и весь мой род – как живых, так и уже умерших.

47

Однажды по какому-то случаю папа, представитель Бога на земле, сказал обо мне: «Человек с провидением». Это было счастливое время!

48

Если человечество сохранит свою близость к алтарю, мы сможем считать себя суперменами или людьми, способными предугадывать события. Падение же во прах возвратит нас в исходную стадию человеческого бытия – к примитивным людям.

49

Чем более гнетущей становилась обстановка, тем больше самых различных предложений по вопросу реформирования нашей внутренней администрации поступало ко мне. Наиболее радикальная реформа была проведена в январе, когда я сменил всех министров, кроме двух. Тогда правительство получилось слабее и менее сплоченное, чем предыдущее. Пораженческие настроения в нем представлял Чини, который считал, что Италия продержится не дольше июня. Эффект от такой перестановки не мог длиться вечно. Другая мера, заключавшаяся в назначении новых министров и постановке всего комплекса задач по новой организации, принесла бы результат сразу же после какого-нибудь военного успеха. Такой день я назвал «днем солнечного сияния», но он так и не наступил. Люди с нетерпением ожидали его, забыв на время вторую важнейшую и более сложную проблему – проблему обеспечения населения продовольствием.

Люди, которые считались хотя бы с частичным продвижением противника, уже не были удовлетворены «пунктами», вновь и вновь выдвигавшимися Скорцей. Даже в фашистских кругах появилось мнение, что Скорца гнул не ту линию, я же начал сомневаться в его лояльности. Хотя бы один день, принесший победу – на земле, на море или в воздухе, – восстановил бы ситуацию. Вполне понятно, с каким энтузиазмом были восприняты слухи, что попытки высадки войск союзников 10 и 11 июля провалились. Слухи эти были повторены в постыдных и не пользовавшихся доверием коммюнике Верховного командования, которые затем были опровергнуты 13 июля, когда поступило сообщение о падении Сиракуз и Аугусты.

В тот день и начался пятый акт драмы. Обвинение и различные нападки буквально отравили атмосферу. Люди стали говорить о предательстве некоторых адмиралов во время сражений у Пантеллерии и затем под Аугустой. Эти поражения сбросили даже тех «двенадцать», которые пытались критиковать режим, выбив их, как говорится, из седел. Скорца решил провести партийное совещание, чтобы решить, что делать дальше. Затем все лидеры, почти без исключения, пришли ко мне, и у нас произошел обмен мнениями, в результате которого я принял решение о созыве большого совета. Пятница и суббота прошли за составлением повестки дня, сбором необходимых подписей и подготовкой атаки – лучше, пожалуй, сказать маневра. Трое или четверо знали, чего хотят и что получат. Другие не имели ни малейшего представления о том, что затевалось, и не думали, что на этом совещании встанет вопрос о существовании самого режима.

50

Изо всех так называемых «тоталитарных» государств, которые были образованы после 1918 года, наиболее солидным представляется турецкое государство. В Турции имеется только одна партия – народная партия, лидером которой является президент республики.

51

Вполне возможно, что некоторые иностранные комментаторы станут подчеркивать непостоянство итальянского народа в своих политических убеждениях.

52

Настало новое утро – 16 августа. Я чувствую какое-то беспокойство. Кровь моя кипит.

53

Сегодня я думаю о тех личностях, пришедших к нам из рядов националистов, но внесших в фашизм свет учения, приверженность вере и принятие законов. То были Альфредо Рокко, Энрико Коррадини и Даванцати.

54

Будет ли сохранено уважение к освященным помещениям дома Фасцио? Желал бы знать, будут ли помнить людей, отдавших свои жизни за фашизм, таких, как Константино, Нарина Оскар Теллени, Вальтер Ваннини, Бор-Пизани и многих других?

Был ли «заговор» против меня? Да, был – в противном случае как объяснить письмо, посланное мне маршалом Бадолио в ночь с 25 на 26-е, в котором он писал о «серьезном заговоре» против моей личности?

После 23 октября 1942 года фортуна повернулась ко мне спиной. Мероприятия по проведению двадцатой годовщины нашего прихода к власти были сорваны воздушным налетом противника и началом его наступления в Ливии. Вследствие этого мне пришлось перенести свое выступление в Адриано, на подготовку его ушло много времени и усилий. Речь моя в парламенте 2 декабря была произнесена после неблагоприятных для нас событий в Ливии. 5 мая во время проведения последней демонстрации у стен дворца «Венеция» я заявил, что мы вернемся в Северную Африку – в тот момент, когда мы потеряли Тунис, последнюю из наших там территорий. 10 июля я салютовал подразделениям дивизии «М», проходившим торжественным маршем, а в тот же день противник высадился в Сицилии. Первый авианалет на Рим произошел, когда я совещался с фюрером в Фельтре. Не буду перечислять другие, менее типичные удары судьбы. Однако было бы малодушным с моей стороны примириться со всем этим. Я надеялся надеть на себя головной убор, приносящий, как говорится, счастье, но так не получилось. 10, 11, 12 и 13 июля у меня еще была какая-то надежда, но после этого я понял, что все тщетно.

В обоих случаях, когда я встречался с Гитлером в Венеции, после встречи происходили какие-нибудь беды и несчастья.

55

12 августа. Море подобно озеру. Тяжелое однообразие давит.

Прошлое действительно принадлежит нам. Хорошее и плохое, радости и печали – все прошлое. Как утверждает христианская теология, даже Господь Бог не может изменить то, что уже сделано.

Не могу поверить, что в доме Фариначчи найдено 80 килограммов золота. Недавно я производил проверку его положения в качестве благородного отца фашизма и вхождения в роль Като.


В июне были произнесены две речи – одна 5 июня Дель Круа и вторая 24 июня Гентиле. Оба выступления были великолепными, но бесполезными в связи с целой цепочкой военных бедствий, свалившихся на нас, и все же коммюнике Верховного командования, хотя бы несколько отличавшиеся от обычных, вновь поднимали настроение. Однако хороших сообщений было очень мало.


Начальником моей охраны является лейтенант Файола, выходец из Сегни, имеющий отличную военную биографию. Когда он был тяжело ранен в Тобруке, то оказался свидетелем нечеловеческого обращения англичан с нашими ранеными и пленными. С тех пор он ненавидит все, что связано с англичанами. В Эритрее в 1935 году он встречался с Бруно и Витторио, молодыми добровольцами наших военно-воздушных сил. 24 августа исполняется восемь лет их тогдашнего отъезда в Африку. Маршал Бадолио хвалил их и всячески поощрял. 1935-й и 1936 годы были годами «солнечного сияния» для Италии и фашистского режима. Стоило жить на свете, чтобы быть свидетелем того времени, хотя ныне вокруг нас руины и полное разорение. А официальные лица в Риме, все вместе взятые, не в состоянии сообщить мне о сыне и племяннике.

56

Как я уже отметил выше, смерть Бруно явилась ловким ходом фортуны. Как бы он сейчас страдал!

57

Какой-то голос говорит мне: если бы ты был сейчас мертв, покинул ли бы дворец «Венеция», и виллу Торлония, и Рокку-дель-Каминате, друзей и родственников и все, что было для тебя дорого? Однако голос забывает, что я уже лишился всего этого, но еще жив. Хотя у меня такое чувство, будто б я мертв. Вечная философия мыслящей личности. Будет ли почитаться смерть фашизма, ведь их – фашистов – было достаточно много?

58

Сегодня, 17 августа, в 17 часов ко мне пришел по моей просьбе священник с Маддалены. Дон Капула – сардинец по происхождению, проживший здесь десять лет. Как священник и итальянец, он пользуется всеобщим уважением. Он рассказал мне, что думал обо мне, а вчера помахал рукой, увидев меня на террасе. Я в свою очередь поведал ему об условиях, в которых нахожусь, добавив, что его визит поможет мне преодолеть духовный кризис, который я переживаю и который вызван моим одиночеством. Он ответил, что всегда к моим услугам и что я могу быть уверен в его благоразумии.

– Разрешите мне быть откровенным с вами. Вы не всегда показывали себя великим человеком, когда фортуна улыбалась вам. Покажите же свое величие в несчастье. Мир будет судить о вас сегодняшнем в большей степени, нежели о том, кем вы были вчера. Господь Бог, который все видит, следит за вами, и я уверен, что вы не будете выступать против догматов католической церкви, даже если судьба и наносит вам жестокие удары.

Я дал ему свое обещание. Он придет ко мне еще раз в четверг пополудни. Уходя, он сказал:

– Многие, кому вы сделали добро, забыли вас. Но есть и такие, кто чувствует по отношению к вам то уважение, которое мы испытываем к павшим в бою с оттенком сожаления.

59

Лейтенант Файола сказал мне, что X. (какая-то английская фамилия) рассказывал в Риме, будто бы Иден заявил в своем выступлении в палате общин: Ливия не будет более возвращена Италии. Британское радио обвинило Бадолио, что он «идет по стопам Муссолини», а затем передало сообщение о взятии Мессины. С такими печальными новостями и закончилось 17 августа.

60

Месяц тому назад я видел в последний раз в Риччионе Романо, Анну, Гуидо и Адриа. Я пришел домой в 19 часов вечера, и мы все вместе слушали выступление Скорцы по радио. В целом речь его была хорошей, но произносилась слишком монотонно и окончилась на трагической ноте.

61

На следующих страницах я хочу остановиться на поведении Дино Гранди, графа Мордано, в период с начала 1943 года и до июля. Думаю, что это будет небезынтересно. Вплоть до февраля его позиция была абсолютно ясной, но после министерского кризиса стала в определенной степени двусмысленной. В одних кругах его считали последователем общего курса, в других же – англофилом. Последнее, однако, неверно. В то время Гранди часто отсутствовал в Риме, проводя много времени в Болонье, где купил газету «Ресто дель Карлино». К тому же он являлся владельцем предприятия, стоившего многие миллионы. В начале марта он попросил разрешения встретиться со мной. А на встрече изложил просьбу выдвинуть его кандидатом на пост президента сената. В качестве обоснования своей просьбы он подчеркнул, что был долгие годы послом в Великобритании и президентом парламента. Я пообещал переговорить о нем с королем, что и сделал во время аудиенции, которую тот давал мне по понедельникам и четвергам. Король сказал, что в расчет можно принять лишь второе обоснование, а о своем решении он объявит 25 марта. Все так и произошло. Газетные публикации вышли без комментариев. В начале апреля я увидел Гранди снова. Он с большим чувством поблагодарил меня за сделанное:

– До встречи с вами я был репортером газеты «Карлино» и простым журналистом. И это вы создали меня как личность. За все, что я получил в этой жизни, я благодарен только вам. Моя преданность вам безгранична, так как – разрешите мне сказать это – я вас люблю.

Был ли он искренен? Тогда я думал, что да. Затем он возвратился в Болонью. В следующий раз я встретил его 5 мая во дворце «Венеция» после выступления Скорцы в Адриано. Лицо его сияло.

– Дуче! – воскликнул он. – Речь была просто великолепной! Мы снова нашли друг друга! Мы возвратились в прежнюю атмосферу. Найден правильный путь…

И далее в том же духе.

Он опять возвратился в Болонью. А в конце июля он присутствовал на мемориальном мероприятии, которое проводил Скорца в память о Бальбо. После этого Скорца доложил мне, что Гранди не пожелал выступить на церемонии, весь день вел себя сдержанно и держался в сторонке. (Во время своего пребывания в Лондоне Гранди злословил в адрес Бальбо, высмеивая его личное мужество.)

Возвратимся, однако, к июлю. В течение недели с 11 по 18-е Скорца выделил двенадцать наиболее выдающихся личностей из состава правительства и руководства партии, которые должны были выступить с докладами в крупнейших городах страны. Наряду с другими он выбрал и Гранди, который тут же дал телеграмму в секретариат партии с просьбой освободить его от этого задания. Скорца повторил свое требование через местного губернатора, но тот сообщил, что Гранди отказывается даже разговаривать с ним. Скорца намеревался прибегнуть к дисциплинарной акции против него, но я посоветовал не «поднимать дела Гранди» при данном положении дел. Когда Гранди написал Скорце в одном из своих писем о необходимости создания «священного союза», я вызвал его к себе и спросил, какой же «священный союз» он имеет в виду и не думает ли о возрождении старых партий с их лидерами, которые я запретил? Он ответил, что имел в виду союз всех итальянцев, которые смогут определить отношение к войне.

– Настало время, – сказал он, – чтобы люди перестали называть ведущуюся войну «войной Муссолини». Ведь война эта – каждого из нас. Пришло также время, чтобы корона вышла из темноты на свет и четко определила свое отношение к происходящему. На территорию страны совершено вторжение неприятеля, а корона молчит. Король уклоняется от своих обязанностей. Он должен всенародно признать, что война прежде всего – война короля Виктора-Эммануила III. Народ желает видеть, что корона, наконец, прекращает свое слишком осторожное поведение и придает войне истинно национальный характер.

Я возразил, что в любой войне образуются две партии: одна – желающая войну и вторая – выступающая против нее. Война 1915–1918 годов получила название интервенционистской, нынешнюю называют фашистской войной. «Священный союз» этих оппозиционных партий невозможен. Это доказано неудачными попытками к его созданию во Франции. В какой-то момент казалось, что Клеменсо удалось-таки создать «священный союз». Однако переговоры шли на высоких нотах и с постоянными колебаниями, так что у меня сложилось впечатление, что он на самом деле находился в другом лагере, то есть практически на другой стороне баррикад.

Скорца выступал вечером 18 июля. На следующее утро Гранди телеграфировал ему из Болоньи: «Ваша речь была просто чудесной. Так могла выступить только великая личность из Ризоргименто…»

И далее в том же духе.

В последующей беседе в начале недели, длившейся с 18 по 25 июля, Гранди, однако, сказал мне, что «даже Скорца разочаровал его, и у него сложилось невысокое мнение о нем». В четверг и пятницу он заходил ко мне и умолял не созывать большой совет. У меня же «план» его проведения был отработан во всех деталях. Тогда Гранди сказал, что путем постановки дополнительного последнего вопроса повестки дня он надеется принудить короля к решительным действиям. Корона должна будет либо согласиться с решением совета и взять на себя ответственность за ведение войны, либо отказаться и тем самым продемонстрировать свою слабость.

В создавшейся дилемме король выбрал первый вариант со всеми вытекавшими из этого последствиями, но комментировать это его решение я здесь не буду. На заседании большого совета Гранди заявил, что это решение можно сохранить в тайне, но на следующее утро весь Рим знал об этом. Каждый чувствовал, что надвигается нечто, что должно иметь большое значение.

62

Я пишу о прошлом лиц, входивших в мое непосредственное окружение. Хочу сказать несколько слов о Боттаи, бравом солдате и самоуверенном писателе. Дело всей его жизни осталось незавершенным. Как политик, он был неугомонным человеком и в то же время предприимчивым. Были разговоры, что он являлся представителем полупривилегированного класса. Лицо его напоминало маску, взгляд часто был бегающим, и одевался он не столь безукоризненно как мог бы. Наживал ли он состояние? Говорилось, что да. Большой популярностью он не пользовался. На последнем слете старых фашистов в Риме 21 августа слышно его не было. Когда он ушел из министерства, то хлопнул за собой дверью. Через месяц он пришел ко мне и сказал:

– Я не могу более вести праздную жизнь, в связи с чем имею некое предложение. Не могли ли бы вы поручить мне работу Бевионе в национальном институте безопасности или заменить Джиордани на его посту, или, наконец, назначить меня послом?

– Неладно будет, если вы вытесните Бевионе, занимающего по праву свой пост с 15 июня. Люди будут говорить, что вы устроились на удобном и теплом местечке с окладом двести тысяч лир в год. Как бывший министр гильдий и корпораций, вы больше подошли бы вместо Джиордани, но он не выражал желания об уходе. Тем более, что в дело там вложены многие миллиарды. Попробую найти для вас что-нибудь по дипломатической линии – может быть, должность посла в Берлине, где Алфиери, кажется, пресытился своей деятельностью, – ответил я.

Он согласился с этим, но через несколько минут возвратился с новым предложением. Поскольку законодательная сессия подходит к концу, не мог ли бы он быть назначен президентом нижней палаты парламента? Я сказал, что такое решение его вопроса будет, пожалуй, наиболее приемлемым, если только Гранди согласится с этим. Через некоторое время Боттаи опять пришел ко мне, на этот раз с письмом от Гранди, в котором тот выражал свое удовлетворение выбором Боттаи в качестве его преемника. Конец истории хорошо известен.

63

За всю мою жизнь у меня не было «друзей», и я часто спрашивал себя, является ли это преимуществом или помехой? Теперь же я пришел к выводу, что это даже хорошо, так как никто не должен страдать вместе со мною.

64

Неизвестно, находится ли мемориал, установленный в память Бруно, на своем месте в военном музее в Милане и пользуется ли он по-прежнему вниманием?

65

В воскресенье 25 июля Бастиани позвонил мне и сказал, что Геринг намеревается прибыть в Италию в связи с моим шестидесятилетним юбилеем. Я ответил, что буду рад его видеть. 30-го Геринг прислал телеграмму, которую некий майор карабинеров доставил мне на Понцу. Привожу ее текст:

«Дуче! Поскольку обстоятельства не позволили мне исполнить мое первоначальное намерение передать вам лично наилучшие пожелания, посылаю свои поздравления с днем рождения одновременно с выражением самого глубокого уважения. Воодушевленный чувством чистосердечной дружбы и абсолютной лояльности, хочу выразить вам свою благодарность за то гостеприимство, которое вы в прошлом столь часто оказывали мне, и за доказательство вашей непоколебимой дружбы. Моя жена и я посылаем вам пожелания крепкого здоровья в будущем. Пусть же сила и личность вашего высокопревосходительства продолжают и далее работать на благо тех европейцев, которые находятся на передней линии борьбы, несмотря на тяжелые испытания и неблагоприятное стечение обстоятельств в настоящее время. В качестве выражения своего искреннего уважения посылаю вам бюст Фридриха Великого. С чувством крепкого товарищества и непоколебимой лояльности в своем сердце остаюсь глубоко преданным вашему высокопревосходительству – Геринг, рейхсмаршал великогерманского рейха».

Эта телеграмма убедила меня окончательно, что Геринг является настоящим другом Италии. Мне была предоставлена возможность дать ответ, но я ею не воспользовался, так как не хотел отвечать словами, которые неминуемо прозвучали бы банально.

66

Альбини – ошибка и разочарование. Пропитанный чувством ненависти в душе и теле! Знал обо всем, но не сказал мне ни слова.

67

Разве таким должно быть мое легальное положение? Бывший глава правительства, находящийся под защитой от гнева народа…

68

18 августа (1937-го или же 1938 года?) полет из Рима в Пантеллерию и обратно.

69

Трудно оценить истинный размер морального урона, который нанесли события 25 июля фашистским молодежным организациям. Они должны были сказаться болезненно на студентах фарнезинской академии, женщинах в Орвието, слушателях военных академий видов вооруженных сил в Бриндизи, Венеции, Форли и Больцано, которые отличались отличной организацией, дисциплиной и успехами. Эти молодежные организации пользовались восхищением во всем мире, добиваясь исключительно высоких спортивных результатов и показав массовый героизм молодежной фашистской дивизии в боях от Бир-эль-Гоби до Маретты. Эта благородная молодежь заслуживает лучшего к себе отношения. Куда она пойдет завтра, перенеся такой тяжелый удар? Присоединится ли она к экстремальным взглядам левых или же разочаруется во всем, не веря более ни во что?

70

Некий старший сержант Даини только что возвратился с материка, и я побеседовал с ним. Это – честный и открытый человек, интеллектуальные недостатки которого придают определенный вес его размышлениям. Усиление революционных сил, как рассказал он, стало очевидным. Люди полностью обескуражены и желают только одного – скорейшего окончания войны, чего бы это ни стоило. Села Латуима забиты беженцами из Рима.

71

Из прислуживавших мне людей никогда не забуду двоих – Рудольфи и Наварро. Первый ездил со мной бок о бок в течение почти двадцати лет. Он был моим инструктором в верховой езде и фехтовании, оставаясь всегда добросовестным и честным человеком, ни на что не рассчитывая, на которого можно было всецело положиться. Попадет ли он в немилость? – думалось мне. Наварро же был главным моим служителем тоже все прошедшие двадцать лет. Он был хорошо образован, внимателен, умел держать язык за зубами и не думал о себе.

Хочу помянуть добрым словом и своего шофера Боратто, который дважды рисковал собственной жизнью, предотвращая террористические акты, направленные против меня. За исключением одного раза, когда он переехал собаку в Монте-Фрезионе, у него не было никаких дорожных происшествий, хотя он и ездил очень быстро.

72

Вспомнив о людях, почему бы не вспомнить и о животных? Они тоже занимали определенное место в моей жизни. Моих лошадей звали Русович, Зибуроф, Нед, Тина, Эрон (подарок Долльфуса). Любимыми собаками были Карлот (маленький страшненький зверек, но очень интеллигентный) и Бар (собака Бруно). Целыми днями он, не находя себе места, носился по комнате, в которой находились вещи Бруно. Вот что значит преданность животного!

73

19 августа. Моя неделя неудач, если можно так выразиться, началась ровно за месяц до встречи с фюрером в Фельтре. Встреча должна была продлиться четыре дня, как и встреча в Зальцберге. Фельтре избрано из соображений безопасности и относительной близости к линии фронта. Точная дата встречи названа не была из-за событий в Сицилии, затем было названо 19 июля, и встреча в тот же день состоялась, но была значительно сокращена. Времени для подробного анализа ситуации было недостаточно. Бюрократы настояли на Фельтре как месте встречи, хотя мы могли бы встретиться столь же просто в префектуре в Тревизо и тем самым сэкономили бы целых четыре часа. В семь часов утра 19 июля я вылетел из Риччиони на самолете и был на аэродроме в Тревизо точно в 8.30. Там я увидел обычное скопление авиационных офицеров и других лиц, выглядевших довольно хмуро. Через некоторое время на аэродроме приземлилось несколько немецких машин, на которых прибыл штаб Гитлера. В числе прибывших был и генерал-фельдмаршал Кейтель. Точно в девять часов утра прибыл фюрер. Он прошел перед фронтом выстроившегося почетного караула, после чего мы направились на железнодорожную станцию. Часом позже мы покинули поезд на станции около Фельтре, откуда проследовали к месту назначения на автомашинах. Для проведения конференции была подобрана вилла, принадлежавшая сенатору Гоггиа, в которой был целый лабиринт различных холлов и помещений, больших и маленьких, напомнивших мне почему-то цепь альпийских гор. Поездка на автомашинах заняла около часа, в это время я обменивался тривиальностями с фюрером. Погода была великолепной.

Конференция началась в полдень. На ней присутствовали Кейтель, генерал Варлимонт, несколько немецких офицеров и посол Маккензен. С итальянской стороны были генерал Амброзио со своим переводчиком, Бастиани и Алфиери. Заседание открыл фюрер, говоривший целых два часа. Речь его была застенографирована, и полный ее текст может быть найден в архиве министерства иностранных дел. Не успел он начать свое выступление, как мой секретарь принес мне сообщение из Рима, в котором говорилось: «Рим подвергается бомбардировке авиацией противника с одиннадцати часов утра».

Я передал эту информацию фюреру и всем остальным. В зале царили подавленное настроение и уныние, усиливавшиеся дополнительными сообщениями о длительности воздушного нападения, большом числе задействованных в нем самолетов союзников и значительных разрушениях в районе университета и церкви в Сан-Лоренцо.

После окончания речи фюрера началась наша с ним частная беседа. Он сообщил мне две важные информации:

1. Подводная война в ближайшее время будет вестись новыми средствами.

2. В конце августа немецкий воздушный флот начнет операции возмездия против Лондона, который будет стерт с лица земли в течение нескольких недель.

Наряду с другими вопросами я сказал ему о необходимости в преддверии репрессалий усилить противовоздушную оборону Италии. Меня снова вызвали к телефону, а через некоторое время настала минута завершения конференции. И только на обратном пути в поезде я смог изложить Гитлеру следующие соображения:

Италия, сказал я, в настоящий момент вынуждена нести основное бремя сдерживания яростных атак двух империй – Британской и Соединенных Штатов. Не исключена опасность, что она при этом потерпит поражение. Воздушные удары союзников не только подрывают моральный дух населения, но и наносят громадный ущерб военному производству и всей национальной социальной сфере.

Африканская кампания, подчеркнул я, имела бы совершенно иной ход, если бы мы обладали господством в воздухе или, по крайней мере, паритетом.

В завершение я высказал мысль, что моральная напряженность в стране очень велика.

Фюрер ответил, что кризис в Италии является кризисом веры и что он пришлет необходимое подкрепление для усиления обороны полуострова как от атак с воздуха, так и с земли. Оборона Италии, пояснил он, имеет для Германии чрезвычайно важное значение.

Тональность нашей беседы была очень дружеской, и мы расстались с хорошим настроением. Когда самолет фюрера взлетел, я обратился к Кейтелю, которого провожал до его самолета, и сказал:

– Присылайте все необходимое нам как можно быстрее и имейте в виду, что мы находимся в одной лодке.

В 18 часов вечера я вылетел назад в Рим. Когда мы пролетали над Соратте, я приказал увеличить скорость, так как на горизонте показались плотные дымные облака. Это горела железнодорожная станция Литторио, над которой мы проследовали через несколько минут. Сотни вагонов горели ярким пламенем, депо и мастерские были разрушены, а аэродром непригоден для взлета и посадки самолетов. Прилегавший район Сан-Лоренцо представлял собой такую же картину, разрушения казались ужасными. Когда я приземлился, меня встретили префект и еще несколько ответственных лиц. С аэродрома направился прямо на виллу Торлония. По пути туда мне встретились толпы народа, шедшие пешком и двигавшиеся на всех видах транспорта в сельскую местность. У родников и колодцев стояли длинные очереди, так как система водоснабжения была выведена из строя. В вечернем небе с виллы Торлония были видны отблески пожаров. Рим пережил ужасный день огня и стали, разрушивший последние иллюзии.

В последующие дни я посетил наиболее пострадавшие районы, в частности железнодорожную станцию и аэродром Литторио, аэропорт Кампино и университет, дав, однако, указание, чтобы в газетах не печатались никакие подробности.

В это же время оппоненты режима стали распространять слухи, что встреча в Фельтре прошла абсолютно безрезультатно, что Германия бросила нас в беде и что после захвата Сицилии англичане высадятся чуть ли не в самом Риме. Все это усиливало напряженность, которая и без того достигла критической отметки. Такая же напряженность царила и в королевском дворце. Я понял это уже на предпоследней аудиенции у короля. Наша последняя аудиенция с ним состоялась в воскресенье 25 июля на вилле Савойя.

74

Сегодня утром из Рима возвратился адмирал Бривонези, которого ждали с нетерпением, и нарушил мое одиночество. Он передал мне письмо от моей жены, датированное 13 августа, в котором она написала, что по-прежнему отрезана от всего мира, что у нее нет телефона, а жизнь протекает в состоянии постоянной напряженности. Не знаю, имела ли она в виду авианалеты или что-то другое. Адмирал привез мне полное собрание сочинений Ницше в прекрасном переплете в двадцати четырех томах, которое фюрер прислал через Кессельринга[82] к моему шестидесятилетию.

Адмирал рассказал, что Витторио покинул страну и объявлен дезертиром, слышать об этом мне было больно. Газета «Пополо д'Италия» более не выходит, а здание редакции в Милане разгромлено.

Мне были переданы некоторые личные документы и бумаги, а также книги из дворца «Венеция». Что же касалось моего будущего, нового ничего не было.

75

На этом заканчивается первый том понтинских и сардинских размышлений.


19 августа 1943 года, 3 часа дня

Часть третья

НЕМИНУЕМЫЙ КОНЕЦ

Глава 15

КОНЕЦ ФАШИЗМА

Освобождению Муссолини в последние годы посвящено немало публикаций, вызволение же Чиано и его семьи осталось без должного внимания прессы. Выдуманная история, будто бы Чиано был вывезен в Германию против его воли, а затем передан неофашистскому итальянскому правительству для свершения над ним суда, требует уточнения и даже опровержения.

Я сам был тесно связан с акцией по его вызволению, так что могу рассказать обо всем подробно. Излагаю эту историю вкратце. В середине августа 1943 года один из друзей семьи Чиано обратился к Долльману, представителю Гиммлера в Риме, с просьбой помочь его семье выехать в Германию, так как в Риме их жизням угрожает опасность. В то время Чиано по приказу Бадолио был посажен под домашний арест с запретом выхода из своего жилища. Посредник сообщил, что, по имеющимся у него сведениям, Бадолио намеревается вывезти его и его семью на один из островов в Средиземное море, чтобы предотвратить возможную попытку к бегству.

Гиммлер передал эту просьбу Гитлеру. Тот не возражал, и наша секретная служба получила распоряжение разработать план вывоза Эдды Чиано и ее детей в Германию. Отдавая это указание, Гитлер подчеркнул:

– Что бы ни случилось, необходимо сохранить кровь Муссолини, текущую в жилах его внуков, во что бы то ни стало для будущего.

Он проявлял реальный интерес к внукам, считая их наиболее важными членами семьи, испытывая к тому же большую симпатию к Эдде, которая, по его мнению, была единственной среди детей Муссолини, достойной своего отца.

В инструкции Гитлера Чиано упомянут не был. Когда же его спросили об этом, он ответил, что Чиано может приехать тоже, если захочет, да и его жена будет в этом заинтересована. Распоряжение было не очень четким: а что, если Чиано изъявит такое желание, а его жена проявит безразличие или даже будет возражать против этого? По всей видимости, Гитлер находился под впечатлением слухов, имевших хождение в Германии, что взаимоотношения между супругами оставляли желать лучшего. Он полагал, наверное, что Эдда будет рада возможности избавиться от своего мужа. Когда офицеры нашей службы, получившие задание заняться подготовкой и проведением акции, запросили более четкие инструкции, у Гитлера хватило снисходительности ответить, что Чиано приглашается в Германию в качестве его личного гостя.

Проведение акции силой было немыслимым делом. В то время Рим находился уже в руках нового правительства. Гитлер сразу же отклонил применение немецких войск, поскольку это привело бы к боевому столкновению с итальянской полицией и армейскими частями, дислоцирующимися в городе. Поэтому действовать надо было украдкой с применением хитрости. Я разработал и предложил план акции как Гитлеру, так и Эдде, а затем и Джалеаццо Чиано для ознакомления.

Увезти Эдду Чиано с детьми было довольно простым делом. Графине разрешалось совершать ежедневную прогулку по ближайшему парку вместе с детьми. На некотором удалении за ними следовал сотрудник секретной полиции. Мы договорились, что в назначенный день они будут находиться на определенной улице в установленное время. Около них остановится автомашина американского производства, и водитель обратится к ним, как бы уточняя что-то. Дети должны сразу же сесть на заднее сиденье, графиня же – рядом с шофером. Мощная автомашина мгновенно наберет большую скорость и умчится. Сопровождающий их полицейский не будет практически иметь никаких шансов помешать им, поскольку в его распоряжении находится только велосипед, преследование на котором скоростной автомашины бессмысленно.

Увезти самого Чиано было гораздо труднее. Фактором, позволявшим надеяться на успех, была неопределенность указаний, данных охране. Им было сказано, что ему не разрешается выходить из дому, но не дано никаких указаний, как им поступать, если он вздумает бежать, и должны ли они в этом случае применить оружие. Наш план был построен на том, что часовые не откроют огонь, если Чиано неожиданно выйдет из двери, ведь они не знают, рассматривает ли его Бадолио в качестве пленника или же он просто находится под охраной во избежание каких-либо вылазок фашистов против него.

Мы договорились, что Чиано выйдет из двери дома и сядет в автомашину, которая притормозит в точно назначенное время у подъезда и тут же уйдет на большой скорости дальше. План этот мог быть осуществлен, если обе стороны будут действовать синхронно до секунды. Пришлось даже отклонить предложение Чиано, что он выглянет предварительно из окна, чтобы убедиться в приближении автомашины, так как это могло вызвать подозрение. Для сверки часов потребовалось, однако, целых два дня. 27 августа все было готово.

Оба запланированные мероприятия прошли успешно, без всяких инцидентов. У полицейского, сопровождавшего графиню, никаких подозрений не возникло. Он шел на удалении примерно двадцати метров за семьей Чиано и не успел подбежать к остановившейся машине, как та уже унеслась прочь. Граф Чиано же вышел точно в установленный момент из двери дома, подскочил к медленно двигавшейся автомашине, рванул слегка приоткрытую дверцу и сел на заднее сиденье. Все произошло настолько быстро, что полиция не смогла что-либо предпринять. Но даже если бы стража и открыла огонь, то выстрелы вряд ли достигли бы цели. Видимо, охрана ничего не сообщила о происшедшем вышестоящему начальству, так как потом шли различные разговоры о возможных вариантах бегства.

Дальнейшее было еще проще. Обе автомашины должны были подъехать к определенному дому в городе и заехать во двор, где их ожидал крытый грузовик вермахта, который и должен был доставить их в аэропорт. Дело в том, что аэродром находился довольно далеко и по пути туда надо было проследовать мимо целого ряда баррикад, дорожных заграждений и уличных постов, на каждом из которых пассажиры могли быть опознаны. К тому же на самом аэродроме находились итальянские подразделения, внимания которых также надо было избежать. Транспортный самолет «юнкере» должен был стоять наготове с открытой аппарелью. Грузовик должен был подъехать к самолету задом с тем, чтобы пассажиры смогли войти внутрь самолета, не будучи замеченными со стороны. Такая мера предосторожности была вызвана тем, что около самолета постоянно находилась группа итальянских рабочих, из которых кто-нибудь мог узнать Чиано.

По пути на аэродром произошел-таки досадный случай. Грузовик останавливался около каждого дорожного заграждения и поста. С итальянцами никаких осложнений не было, так как рядом с шофером сидел офицер немецких военно-воздушных сил, у которого были все необходимые документы. Но дело чуть было не испортил немецкий военный полицейский. Как он объяснил, ему послышался детский смех из грузовика, почему он и решил его осмотреть. А происходило это под самым носом у итальянцев. Я сидел спокойно в грузовике вместе с остальными. Офицер, находившийся в кабине, прикрикнул на слишком ретивого солдата, и инцидент был своевременно исчерпан. Ведь любопытствующие итальянцы могли сунуть к нам свой нос, и разоблачение было бы неизбежным.

Усевшись в самолет, еще до его взлета, Чиано стал доставать из своих карманов золотые портсигары, браслеты и кольца, производя их своеобразную инвентаризацию. У его маленькой дочери в детской сумочке также были различные драгоценности. А перед своим бегством Чиано послал своего слугу в Германию с небольшим кожаным мешочком, набитым весьма ценными безделушками. Даже в самые опасные моменты его холодная расчетливость и деловитость, видимо, его не покидали!

Полет в Германию прошел без всяких происшествий, если не считать того обстоятельства, что наши пассажиры были одеты в легкие платья (чтобы не вызвать подозрений у охраны, они вышли из дому одетыми по-летнему): на детях были, например, комбинезончики. Из-за плохой погоды самолету пришлось подняться на высоту более 5 тысяч метров и лететь над Альпами, из-за чего все промерзли до мозга костей. Благодаря предусмотрительности Скорцени, у нас было две бутылки коньяку, которые помогли выдержать холод. Графиня Эдда и дети выпили по нескольку глотков, Чиано же даже не притронулся. В Мюнхене семья и ее освободители были сердечно приветствованы от имени Гитлера и отвезены на виллу на берегу Штарнбергерского озера.

Там у меня были долгие беседы с Чиано и его супругой. Вначале он пытался как-то замаскировать истинные цели и намерения акции, приведшей к свержению Муссолини, графиня же Эдда нисколько не пыталась скрыть истину. Ее открытый характер, не знавший половинчатости ни в любви, ни в ненависти, не признавал уверток. С неопровержимой логикой она указывала, в чем конкретно заключались ошибки политики ее отца, хотя по-прежнему глубоко его уважала. Чиано постепенно соглашался с ее мнением, видя, в частности, что его немецкий партнер выказывает несомненное понимание сути различных его действий и поступков.

Оба они считали, что бедствия Италии начались с момента ее вступления в войну в июне 1940 года. У Муссолини не было иллюзий в отношении слабости страны, но он был убежден в неотвратимости конечной победы Германии и полагал, что Италии нельзя упускать благоприятные шансы на новые территориальные приобретения, если она выступит на стороне стран Оси на конечной фазе войны. Чиано отмечал, что Муссолини неоднократно высказывал опасение по поводу изменения отношения Германии к Италии после победы и превращения ее в вассальное государство. Вступление Италии в войну с Францией было решением самого Муссолини, и от этого шага супруги Чиано пытались его отговорить.

Вместе с тем супруги высказывали мнение, что самая большая беда для Италии произошла в результате нападения Германии на Советский Союз. Дуче, фашистские лидеры да и весь итальянский народ восприняли советско-германский пакт о ненападении в августе 1939 года с большим удовлетворением. Все они понимали, что война против России, начатая при незаконченной кампании на Западе, приведет к неминуемой катастрофе. Но ни Муссолини, ни Чиано не имели ни малейшего шанса оказать воздействие на Гитлера, так как ничего не знали о его намерениях вплоть до последнего шага. Дуче частенько выражал недовольство привычкой немцев откладывать информирование своего итальянского союзника о важных и значительных решениях до самого последнего момента. Итальянское правительство поэтому все чаще сталкивалось с уже свершившимися фактами.

У Муссолини и Чиано были разные взгляды по вопросу заключения сепаратного мира. Так, по мнению Чиано, следовало приложить все усилия для достижения сепаратного мира путем переговоров с западными державами, продолжая войну на Востоке вплоть до окончательного разгрома большевизма. У Муссолини же было противоположное мнение. Чиано, обладавший холодной расчетливостью и разбиравшийся лучше Муссолини в международных вопросах, хотел, чтобы Германия направляла свою экспансию в восточном направлении, чем и была бы занята длительное время, не вмешиваясь в доминирующее положение Италии в Средиземноморье. В основном же он был приверженцем западной идеологии, тогда как Муссолини комплексовал в отношении Великобритании и Америки. Мечтой его жизни было увидеть безоговорочную капитуляцию этих держав. Более того, он считал поражение Англии в войне обязательным условием обеспечения экспансии итальянской империи в Африке.

Как бы то ни было, не только различия во взглядах на внешнюю политику обусловили отчужденность в отношениях между ними. Чиано и его жена несколько раз высказывали мысль, что с ухудшением военного положения социалистические воззрения Муссолини стали проявляться во все большей степени. Дуче довольно часто жестко высказывался против буржуазии и аристократии, выказывая им свое презрение и угрожая уничтожением в будущем. Чиано и его группа были поэтому обеспокоены тем, что Муссолини после войны мог ввести в Италии систему, которая станет мало чем отличаться от российской.

Чиано не очень-то любил национал-социалистскую Германию и даже не старался скрыть это в наших беседах на Штарнбергерском озере. Риббентропа он считал бедствием. Когда он заметил, что я во многом согласен с ним, стал говорить более открыто.

Его оценка отношений между Гитлером и Муссолини уже опубликована довольно подробно. Вначале Муссолини мало задумывался о Гитлере, а то обстоятельство, что он был австрийцем, а не пруссаком, вызывало у него антипатию. Встать на сторону Германии Муссолини побудила не личная симпатия к Гитлеру как лидеру политического движения, подобно ему самому, а сближение наций на политическом поле борьбы, особенно после санкций, принятых Лигой Наций против Италии, развязавшей войну в Абиссинии. К тому же визит Муссолини в Германию произвел на него очень сильное впечатление. Грандиозные военные парады и массовые народные демонстрации, отлично организованные в Берлине, убедили Муссолини в мощи национал-социалистской Германии. Позднее он говорил своему зятю, что у Италии не было другой альтернативы, как маршировать на стороне самой мощной военной державы мира. Его поведение в марте 1938 года, когда Австрия была присоединена к Германии, отчетливо показывает, что он понимал опасность военных акций Италии против своего мощного соседа.

Хотя он и выступал на стороне Германии, у Муссолини, как отметил Чиано, были моменты сомнений и кризисов. Постоянное отсутствие такта у немецкой стороны приводило его в ярость и порой даже к мысли прекратить сотрудничество с немцами. Когда же Чиано и лица, думавшие подобно ему, пытались использовать такие оказии для укрепления чувства независимости Муссолини, он тут же менял свое поведение, заявляя, что ничто не свете не заставит его изменить абсолютно доверительное отношение к немецкому партнеру.

Находясь на штарнбергерской вилле, Чиано, наконец, пришел к согласию с Муссолини в отношении его презрительной оценки итальянского народа. Отчасти это объясняется ситуацией, в которой он находился сам. Он чувствовал, что был обманут, низвержен и отправлен в ссылку. И с горечью соглашался с утверждением Гитлера, что Муссолини «являлся единственным истинным римлянином среди итальянцев». Его антипатия к собственному народу исходила, однако, из другого источника, нежели у Муссолини. Дуче презирал итальянцев – или только говорил об этом, – во-первых, потому что они были слишком слабыми, слишком послушными и слишком миролюбивыми, а во-вторых, поскольку они оставались безразличными к его мечте о громадной империи и не разделяли его диктаторской концепции о величии. Исходя из этого, он хотел, чтобы в Италии были бы более суровые зимы, которые закалили бы народ. Его идеалом были прусская военная дисциплина и организация. Он даже ввел в итальянской армии прусский парадный церемониальный, так называемый гусиный шаг, дав ему название «пассо романо».

Идеалы Чиано отличались от военно-империалистических взглядов его тестя. Он хотел бы видеть свою страну центром духовной и культурной гегемонии в Европе. Его антипатия к народу была скорее инстинктивной и была направлена против совершенно других элементов, чем те, которые вызывали гнев Муссолини. В целом же разочарование обоих вызывалось тем, что народ был неспособен выполнять ту роль, которой они каждый по-своему его наделяли. В этом плане Чиано зашел настолько далеко, что не хотел, чтобы его дети воспитывались как итальянцы и не желал их возвращения в Италию. Почему-то он хотел видеть их скорее кубинцами.

Оценка, данная Чиано причинам, которые привели к падению Муссолини, оказалась при последующем рассмотрении вполне корректной. Он подчеркивал, что действия большого совета не имели ничего общего с заговором короля и Бадолио и что между двумя этими группами никаких контактов практически не было. Значительное число фашистских лидеров, возглавлявшихся Гранди и Боттаи, уже давно поняли, что политика Муссолини приведет Италию к краху. Они считали, что дуче исчерпал себя как физически, так и духовно и был уже не в состоянии справиться с теми большими проблемами, которые создала безнадежная ситуация. Вместе с тем они понимали, что фашистское движение потеряло прежнюю движущую силу, не являясь более инструментом, обеспечивающим решающую роль в тоталитарном государстве. Ими был разработан план, по которому Муссолини оставался главой государства, но в значительной степени терял свои диктаторские права и полномочия. Реальная власть была бы сосредоточена в руках короля, который мог бы вести переговоры с западными державами о заключении мира в надежде, что те проявят полное понимание проблемы и рассмотрят ее безотлагательно. Переговоры должен был сразу же начать Гранди, который уже установил многообещающие контакты с Лондоном через Лисабон и Мадрид. План этот получил единогласную и полную поддержку всех фашистских лидеров, включая даже тех, кто всегда был на стороне Муссолини, таких, как де Боно, де Веччи и Федерцони. Рассказывая об этом, Чиано подчеркнул, что неоднократно обращал внимание Муссолини на необходимость реальной оценки ситуации и принятия мер по выводу Италии из войны. Если бы он сделал это, необходимость переворота со стороны большого совета потеряла бы необходимость. Муссолини согласился со справедливостью аргументов Чиано, но заявил, что измена союзнику в беде не сделает чести Италии. Так что у большого совета не оставалось другой альтернативы, как привести свой план в действие.

Деятельность королевского двора против Муссолини велась сепаратно. Главной движущей силой там была принцесса Мария Джозе, которая еще в 1942 году сказала Чиано, что сделает все, что в ее силах, чтобы вывести Италию из войны. По мнению Чиано, королевский заговор зрел уже давно, но принял реальные очертания только после высадки союзных войск в Сицилии, когда безнадежность ситуации стала очевидной. Нити заговора находились в руках министра двора графа Пиетро Аквароне, главными помощниками которого были начальник Генерального штаба генерал Амброзио и начальник полиции Кармин Сенизе. Маршал Бадолио, которому руководители заговора не слишком доверяли, присоединился к ним значительно позже и то из соображений престижа вооруженных сил.

Очень тонкую связь между фашистской оппозицией и королевской партией поддерживал Чиано. Король был высокого мнения о его государственных способностях и попросил Аквароне еще в 1942 году закрепить эту кооперацию. Чиано заверил меня, что дал тогда уклончивый ответ. После своего смещения с должности министра иностранных дел он потерял былой интерес для королевской партии, поскольку не имел уже прежнего влияния в стране. А продолжительная болезнь не дала ему возможности активного участия в заговоре. У него было несколько встреч и бесед с Бадолио, но какой-то определенной договоренности о партнерстве в будущем достигнуто не было.

Действия фашистов в большом совете были проведены, как выразился Чиано, «с такой бестактностью и тупостью, на которую были способны разве только немецкие генералы». Никто из участников не имел четкого представления о том, что произойдет после того, как машина будет приведена в действие. У каждого, по всей видимости, имелась собственная программа, но не было единства ни в мыслях, ни в целях. Король быстро воспользовался сложившейся обстановкой нерешительности и замешательства, давшей ему шанс на проведение своей акции против Муссолини даже раньше, чем он планировал. Дуче попал в западню как ребенок. Если бы он был вполне бодр и в здравом уме, то, вне всякого сомнения, не пошел бы навстречу с королем на вилле Савойя.

За исключением попыток оправдания своих личных действий и поступков, Чиано оценивал ситуацию вполне реалистично и беспристрастно. Конечно, многих деталей он не знал, так как не пользовался доверием королевских конспираторов. Что же касается оппозиционной группы в большом совете, то она была раздроблена в результате многообразия интересов и целей, многие из которых носили личностный характер, поэтому единого фронта она не представляла. Большинство с неохотой шли на кооптацию с Чиано и лишь соображение, что имя зятя Муссолини может нести позитивный импульс, подвигало их на этот шаг. Но он так и не сыграл решающей роли в их деятельности, поскольку его логическая оценка происходящего в расчет не принималась.

Мнение Чиано, что король просто умело воспользовался ситуацией, сложившейся в результате действий большого совета, скорее всего, соответствует действительности. Данных о координации действий этих двух заговорщических групп нет, так что Муссолини в определенной степени прав, говоря о том, что «был обманут предательски». Плоды действий фашистской оппозиционной группы и большого совета были присвоены королем благодаря его тонкому оппортунизму.

После вызволения единственным желанием Чиано было покинуть Европу, и как можно скорее. Он не намеревался возвращаться в Италию, но и его непонятное положение в Германии его не устраивало. Поэтому он хотел выехать в Испанию, а оттуда в Южную Америку. В качестве средства обеспечения отъезда, он сделал мне деловое предложение, решившись передать свои драгоценности в обмен на беспрепятственную поездку.

В ходе наших бесед на Штарнбергерском озере Чиано неоднократно упоминал о своих дневниках, которые, несомненно, имели политическую и историческую ценность и которые он собирался передать нам.

Он дал мне понять, что Риббентроп в них настолько скомпрометирован, что не сможет более оставаться на посту министра иностранных дел. Этот факт произвел на Кальтенбруннера большое впечатление, так как он давно уже желал смещения Риббентропа. Во время своей первой встречи с ним Чиано сумел разгадать его ненависть и теперь умело этим воспользовался. Одобрение Кальтенбруннера на сделку было таким образом получено.

Используя возможности нашей секретной службы, я провел все необходимые приготовления. Чиано и его жена получили фальшивые южноамериканские паспорта, однако план был испорчен в результате грубой ошибки графини. Несмотря на мое предупреждение, она решила испросить разрешение и поддержку Гитлера, когда нанесла ему визит в его ставке. Результат был прямо противоположен тому, на что она надеялась. Гитлер запретил секретной службе обеспечивать отъезд Чиано. Он хотел, чтобы Чиано возвратился в Италию, будучи уверенным, что тот получил важный пост в новом правительстве, поскольку в замке Хиршберг, где размещался Муссолини после своего освобождения, между ним и зятем было достигнуто полное примирение. Геббельс и Риббентроп поддержали мнение Гитлера. Риббентроп, опасавшийся, что Чиано может представить компрометирующие его материалы, очень хотел, чтобы тот оставался на территории, контролируемой немцами. Он даже признался Кальтенбруннеру, что, находясь за рубежом, Чиано подложит ему свинью.

Поэтому, когда Муссолини под воздействием Буффарини также потребовал возвращения Чиано в Италию, Гитлер дал свое согласие. Чиано, вообще-то не желавший ехать, побоялся навредить самому себе. К тому же он подумал, что выехать из Италии в Южную Америку будет проще, чем из герметически закупоренной Германии. Он был весьма удивлен, когда после посадки самолета в Вероне его арестовала итальянская полиция и препроводила в тюрьму.

Несмотря на происшедшее, я не отказался от оказания ему помощи, быстро войдя в контакт с ним. Мне удалось пристроить к нему в качестве переводчицы свою римскую секретаршу Хильдегард Беетц. Она передала ему предложение выезжать не в Испанию, а в Венгрию. Кальтенбруннер надеялся тем самым устранить недоверие Гитлера, ибо Чиано оставался бы на территории, подвластной германской империи.

Чиано согласился, а мы нашли венгерского аристократа, который изъявил готовность принять его у себя в поместье в Трансильвании. Соглашение об этом было принято не только устно, но и письменно и подписано Чиано и Кальтенбруннером. Чиано вновь пообещал передать свои драгоценности немецкой секретной службе за оказание помощи в освобождении его из тюрьмы. Чтобы показать свою признательность, Чиано предложил нам передать заранее некоторую часть своих дневников. Он обрисовал тайник в Риме, где лежали эти бумаги, «переводчице», которая успела снискать его расположение, и попросил ее принести документы ему. Когда же они оказались у нас, то подтвердилась несомненная ценность дневниковых записей.

План воздействия Чиано был весьма прост. Опираясь на информацию, что тюремная администрация не станет возражать против бегства Чиано, было решено, чтобы начальник немецкой полиции безопасности Вероны занял со своими людьми весь тюремный комплекс. Позднее немцы объяснят, что они якобы опоздали со своим вторжением, так как Чиано уже бежал. Как только из Венгрии будет получено достоверное сообщение, что он прибыл туда, жена его передаст нам обговоренные драгоценности. Гиммлер и Кальтенбруннер решили действовать самостоятельно, исходя из того, что Гитлер запретил выезд Чиано лишь за пределы земель, контролируемых Германией. Они надеялись, что фюрер заинтересуется весьма важными документами Чиано и даст свою ретроспективную санкцию на проведенную ими акцию.

Но в последнюю минуту мужество изменило им, так как они узнали, что Геббельс и Риббентроп настраивали Гитлера не проявлять благосклонность к Чиано. Опасаясь, что такой совет может оказаться убедительным, Гиммлер и Кальтенбруннер решили все же получить разрешение Гитлера, прежде чем действовать дальше. Как и следовало ожидать, ответ фюрера был бескомпромиссным: он запретил любые попытки по оказанию помощи Чиано и пригрозил суровым наказанием любому, кто осмелится нарушить это его указание. Объективно говоря, его отказ практически обрек Чиано на смерть. Гитлер же отпарировал это, сказав:

– Муссолини не допустит, чтобы отец его любимых внуков был казнен.

Вообще-то Гитлер, несомненно, полагал, что арест Чиано и возбужденное против него дело не следует принимать всерьез, что это – «обычный итальянский блеф и сотрясение воздуха» и что никакая опасность бывшему министру иностранных дел реально не угрожает. Как стало известно позже, он сказал Геббельсу, что ему непонятно, почему Муссолини не наказал Чиано и других ренегатов из числа фашистов, добавив, что уж своего-то зятя он слишком сурово наказывать явно не будет.

Что касается Муссолини, то Гитлер был прав. Но он забыл, что тот уже не был прежним дуче и что против него действовали силы в неофашистском правительстве, контролировать которые он был не в состоянии. В кампании против Чиано основными закоперщиками были Буффарини и Фариначчи. Неофашистские лидеры опасались, что Чиано может их скомпрометировать своими разоблачениями и поэтому требовали его казни. Муссолини позволил им застращать себя настолько, что во время судебного процесса в Вероне ничего не сделал, чтобы помочь своему зятю, хотя и намеревался потом отменить смертный приговор. События, приведшие к исполнению приговора, в деталях неизвестны, но до 10 января, в ночь перед расстрелом, Муссолини так и не получил ожидавшееся им прошение о помиловании. Сообщение о казни Чиано было для него шоком.

Чиано умер с горьким чувством, что немцы, ведя с ним переговоры, обманули и предали его самым неблаговидным образом. Он отказывался верить в серьезность планирования его вызволения, а также в то, что все сорвалось только из-за малодушия Гиммлера. Тем не менее, он стойко держался до конца, читая вместе с Хильдегард Беетц в ночь перед расстрелом Синеку.

Эта девушка, умелый и хорошо подготовленный сотрудник нашей секретной службы, не только передавала письма Чиано его жене, но и помогла графине своевременно переправить драгоценности в Швейцарию, а также сыграла довольно важную роль в обеспечении ее бегства за границу, использовав мой авторитет (при этом никто, кто помогал графине, наказан не был). Вместе с тем нам удалось спасти и друга Эдды маркиза Эмилио Пуччи.

Как известно, графиня продала драгоценности Чиано в Швейцарии американцам. Та же часть, которая была передана немецкой секретной службе, имели романтическую историю.

А вот что случилось с его дневниковыми материалами. В конце апреля 1945 года все секретные документы государственной службы безопасности, а также оригиналы и переводы дневника Чиано были в Берлине уничтожены. (Насколько мне известно, были сделаны микрокопии, но что с ними стало, я не знаю.) Таким образом, эти ценные бумаги, казалось, были потеряны навсегда. Но вдруг выяснилось, что сохранилась копия перевода. Хильдегард Беетц, которая доставала дневниковые записи из тайника и которой было затем поручено сделать их перевод, вопреки строжайшим указаниям, оставила у себя один машинописный экземпляр. Когда русские армии продвинулись на территорию Германии на последней фазе войны, она спрятала бумаги в саду своего дома. Летом 1945 года с помощью американской секретной службы ей удалось их изъять. Позденее они были переданы в американский Госдепартамент.

Благодаря случаю дневники Чиано были сохранены полностью, донеся до нас хронику недолго просуществовавшей фашистской империи.

Через пятнадцать месяцев после смерти Чиано такой же судьбы не избежал и Муссолини. В последние месяцы войны я установил плотное наблюдение за фашистскими лидерами, так что могу кое-что добавить к широко известным сведениям о последних днях Муссолини. История эта связана с вероломством и предательством и не нашла до сих пор полного объяснения. Без некоторых фактов, о которых я хочу поведать, она была бы неполной.

Интересна роль, которую при этом сыграл слабохарактерный Буффарини, министр внутренних дел. 23 апреля через посредника он обратился в нашу службу безопасности в Италии с предложением избавиться от Муссолини путем передачи его в руки партизан. Для этого необходимо было изготовить фальшивые паспорта для самого дуче и его ближайшего окружения и уговорить его уйти в Швейцарию через линию фронта по маршруту, проходящему через Комо и Менаггио. А там партизаны устроят засаду и будут ожидать его…

Примерно в это же время Марчелло Петаччи, брат красавицы Клары Петаччи, обратился к руководству немецкой полиции в Меране с подобным же предложением. Главная его идея, однако, заключалась не столько в факте передачи Муссолини партизанам, сколько в том, что дуче прихватит с собой сокровища правительства Республики Сало. Это была наживка для обеспечения контактов с немцами. За свои труды Петаччи просил выделить ему весьма скромную долю из добычи. Случилось так, что в Меране в то время находился один из старших офицеров немецкой секретной службы, и оба предложения были переданы ему. Он их сразу же отклонил и запретил дальнейшую связь и с Буффарини, и с Петаччи. Затем, решив, что превысил свои полномочия, он попытался связаться с Кальтенбруннером, передал для него радиограмму со всеми деталями итальянских предложений и испросил указаний. Как потом оказалось, радиограмма эта до адресата не дошла.

Было ли простым совпадением и «случайным стечением обстоятельств», что Муссолини воспользовался именно маршрутом, предложенным Буффарини, где партизаны ждали его в удобном месте и в нужное время? Или же…

Насколько известно, Муссолини 26 апреля навестил Буффарини в Комо. Бывший министр внутренних дел, которому Муссолини за три месяца до того заявил, что не желает его более видеть, наверняка предложил дуче бежать в Швейцарию. Находясь на своей вилле на берегу озера Комо, как он рассказывал Муссолини, Буффарини хорошо изучил маршруты контрабандистов, в связи с чем предложил свои услуги в качестве проводника. Любопытно, что, действительно зная скрытые тропы, он не воспользовался возможностью скрыться, а рискнул дождаться человека, которого возненавидел с момента своего отстранения от должности.

Последнее письмо Муссолини своей жене, которое он доверил одному полицейскому, попало в руки Буффарини, о чем стало известно из мемуаров донны Рашель, вдовы Муссолини.

Все эти детали находятся в определенной взаимосвязи, указывая на факт подлого предательства, приведшего к смерти Муссолини. Буффарини мертв – будучи схваченным и расстрелянным партизанами как раз на маршруте, который он рекомендовал дуче. Нет в жизни и Петаччи, которого убрали, следует предполагать, дабы не было свидетелей преступных намерений и действий.

Как ни оценивать Муссолини, политика которого оказалась губительной для Италии, он занимает неоспоримое место в истории. А это требует, чтобы мистика, связанная с его смертью, была развеяна, поскольку еще живы люди, которые могут поведать правду о конце его жизненного пути.

Глава 16

МИФ О РЕДУТЕ

Говоря о последней фазе войны, нельзя не сказать о довольно-таки странном мифе – мифе о гитлеровском альпийском редуте. Но сначала рассмотрим вопрос отпадения нашего союзника Италии.

Бадолио знал, что Германия намеревалась осуществить в Италии свои контрмеры. Это сказалось бы катастрофически на новом режиме, который поэтому делал все возможное, чтобы успокоить подозрительность Германии и притупить бдительность ее агентов. Начальник итальянской военной разведки, генерал Цезаре Аме, получил указание провести некоторые акции, чтобы пустить пыль в глаза немцам. Для этого он являлся самой подходящей фигурой, поскольку был другом адмирала Канариса, своего немецкого коллеги.

От своих источников в Италии Канарис получил информацию о намерениях Италии прекратить боевые действия и, скорее всего, перейти на другую сторону. Вывод этот совпадал с данными, полученными внешней разведкой – немецкой секретной службой. Тем не менее, военная разведка и лично адмирал Канарис докладывали Верховному главнокомандованию и Гитлеру, что опасности подобного развития событий практически не было. Поскольку у Гитлера сохранялось недоверие к таким заявлениям, Кейтель предложил ему направить шефа военной разведки в Италию, чтобы на месте разобраться в обстановке вместе со своими коллегами и другом Аме. Вполне вероятно, что Канарис сам подбросил эту идею Кейтелю.

Оба шефа разведок встретились в Венеции. Аме отвел Канариса в сторону и с полной откровенностью, в деталях, рассказал своему коллеге о ходе переговоров о заключении перемирия с западными державами, добавив, что правительство Бадолио опасается возможности контрудара Гитлера. Он попросил Канариса сделать все возможное, чтобы какая-нибудь акция Гитлера не помешала выходу Италии из войны. Канарис обещал и сдержал свое слово.

Сразу же после этой частной беседы, о которой Канарис впоследствии проинформировал лишь ближайших своих коллег, началось официальное совещание, которое шло по намеченной программе. В присутствии всех собравшихся Канарис задал вопрос в соответствии с инструкцией Кейтеля. Аме с хорошо разыгранным возмущением выспренно заявил, что для подозрений Гитлера нет никаких оснований и что новое итальянское правительство во главе с Бадолио твердо настроено продолжать борьбу бок о бок с Германией до достижения окончательной победы. Совещание закончилось восторженным заверением Аме о солидарности стран Оси. Доклад о прошедшем совещании, подготовленный одним из сотрудников Канариса, был представлен Гитлеру. Кейтель в то время полностью доверял своему шефу военной разведки и высказал Гитлеру мнение, что со стороны Италии, по его твердому убеждению, никакая опасность не угрожает. Гитлер не был в этом столь уверен, однако его намерение об интервенции было поколеблено. Таким образом, ложный маневр Аме увенчался успехом. В то же время высвободить достаточные силы немецких войск для успешного проведения военной политики против Италии было не так-то просто, что также явилось тормозящим фактором. Следовательно, нерешительность Гитлера, вызванная этими обстоятельствами, и явилась причиной того, что Германия не смогла предотвратить уход Италии.

Независимо от усилий правительства Италии осенью 1943 года договориться с западными союзниками о заключении мира, Ватикан со своей стороны также пытался установить контакты с западными державами. Решающую роль в этом играла немецкая секретная служба. Действия нашей секретной службы в этом плане резко отличались от поведения военной оппозиции, которая в основном далее созерцания ситуации не шла и на заговор против Гитлера в то время не осмеливалась. Ее целью было достижение определенных изменений в существующей правительственной системе, которые должны были открыть путь к быстрому заключению мира с Западом. Моя же группа в составе секретной службы еще в 1940 году предприняла первые попытки убедить правительство в необходимости изменения отношения к католической церкви и установлению связей с Ватиканом, который можно было бы использовать в качестве посредника в налаживании контактов с союзниками. Эти усилия, поддержанные Глайзе-Хорстенау, продолжались до самого конца.

Одним из наиболее информированных и способных сторонников этого направления был генерал иезуитского ордена граф Влодзимир Халке Ледоховски. Благодаря информации, которую он получал от широко разветвленной структуры ордена, граф лучше представлял себе общую картину политической и военной ситуации в мире, чем другие иерархии церкви. Он понимал опасность большевизма, определенно зная, что в случае тотальной катастрофы Германии Советский Союз будет угрожать всей Западной Европе. Исходя из этих соображений, он был готов установить сотрудничество иезуитского ордена с немецкой секретной службой. На первых порах они стали бы обмениваться информацией, имея в виду достижение в последующем взаимопонимания между западными союзниками и державами Оси и создание объединенной американо-европейской коалиции против коммунизма и имперских устремлений Советского Союза.

Общий объект действий был уточнен уже на ранней стадии переговоров. Ледоховски в свое время одобрительно отнесся к началу военного конфликта между Германией и Россией, который считал неизбежным, осознавая, что деятельность миссионеров коллегии «Русикум» не помешает вермахту на территориях, предназначенных для оккупации. (Коллегия «Русикум» уже давно занималась подготовкой миссионеров для работы среди православного населения Советского Союза.)

Немецкое правительство, однако, отказалась тогда пойти на какие-либо уступки церкви, так что усилия секретной службы и службы безопасности ничего не дали. Иезуитский генерал поддерживал с нами связь через папского нунция в Берлине, тогда как гестапо внедрило своих агентов в эту папскую миссию. Гейдрих, опасавшийся, что наши несанкционированные переговоры дойдут до Гитлера, вмешался, выступая против меня. На мое счастье, размах и характер переговоров не нашли отражения в письмах Ледоховски, так что прямых выводов в отношении меня не последовало. Тем не менее, я был переведен в полк лейб-гвардии СС, обеспечивавший охрану фюрера. На свою прежнюю должность возвратился в феврале 1943 года после смерти Гейдриха и еще активнее занялся прежними проблемами.

В 1943-м и 1944 годах я принимал конкретное участие в усилиях нашей секретной службы в достижении договоренности с Западом. Маршал Петен, генерал Франко и премьер-министр Португалии Салазар, наряду с другими государственными деятелями нейтральных стран, выразили согласие передать в Лондон и Вашингтон информацию о намерениях немецкой партии мира. Более того, они были готовы выступить в качестве посредников. Результаты были, однако, мало обнадеживающими, так как британское и американское правительства отнеслись к этой идее столь же скептически, как и немецкое. Гитлер не был настроен на ведение переговоров, ожидая созревания благоприятной военной ситуации, которая укрепила бы его позиции. А поскольку до 1943 года положение еще не было безнадежным, он вообще не считал необходимым вести подобные переговоры. Отношение же западных лидеров к этой проблеме было с самого начала отрицательным. Рузвельт, например, никогда не высказывал ни малейшего желания отойти от объявленной им политики, предусматривавшей безоговорочную капитуляцию Германии.

Несмотря на повторяющиеся неудачи, немецкая секретная служба не отказывалась от новых попыток. Поскольку союзники проводили против Германии одну удачную военную операцию за другой и перспективы установления мира путем переговоров теряли свое значение, соглашения о капитуляции немецких войск стали приобретать местное значение – в Северной Италии и альпийском регионе.

Осенью 1944 года управление секретной службы в Берлине получило сведения о наличии в Швейцарии американской разведывательной службы, полномочия и задачи которой выходили далеко за рамки деятельности обычного разведывательного центра. Руководил ею небезызвестный адвокат Аллен Даллес, бывший в конце Первой мировой войны членом американской делегации при разработке и подписании Версальского мирного договора и разрешении австро-югославских противоречий. Тот факт, что он входил в состав американской дипломатической миссии в Берне, говорил о характере его реальной деятельности. Из его радиосообщений в Вашингтон, которые перехватывались радиоцентром в Венгрии и в значительной части расшифровывались, наша секретная служба была в курсе его мнения по крупнейшим проблемам мировой политики. В отличие от американского полномочного представителя, который пересылал в Вашингтон самые дикие и глупейшие слухи, намеренно сочинявшиеся в Германии в качестве достоверных фактов, Даллес зарекомендовал себя как высокоинтеллигентный человек и явный враг большевизма, обладавший глубокими знаниями, умевший правильно оценивать обстановку и четко аргументировать свои соображения. Это обстоятельство казалось для группы лиц, давно искавшей возможность установления контактов с авторитетной американской организацией, реальным шансом в осуществлении этих планов. И она тут же стала искать выход на Даллеса. При посредничестве одного австрийского промышленного магната и помощника немецкого авиационного военного атташе в Берне это ей удалось довольно быстро.

Наши люди полностью осознавали, что в то время, а шел конец 1944 года, равноправное партнерство в переговорах о каком-то соглашении было уже нереально, да и первый обмен мнениями не дал ясности в том, чего можно было бы достичь. Главной своей целью они считали попытку отговорить американцев от передачи значительных частей Германии и Австрии в руки России, но для этого нужны были конкретные доказательства двойственности советских намерений в отношении своих западных союзников.

Однако их переговорная база сложилась совершенно по-другому. Нашей секретной службе было известно, что британский и американский генеральные штабы считались с возможностью продолжения сопротивления немцев в сильно укрепленном альпийском регионе. Судя по полученной информации, союзники полагали, что этот редут будет охватывать значительное пространство в итало-австрийском альпийском массиве и будет иметь хорошо простреливаемое предполье, так что их военные эксперты выражали мнение о возможности его успешной обороны в течение длительного периода времени. В чем союзные генеральные штабы ошибались, так это в предположении, что немцами проделаны уже значительные приготовления в этом плане.

В действительности же эти приготовления находились только лишь в подготовительной стадии. В ноябре 1944 года гауляйтер Тироля Франц Хофер направил Борману для передачи Гитлеру детально разработанный план по сооружению альпийского оборонительного редута. Но Борман посчитал, что, исходя из сложившейся ситуации, это слишком напоминает пораженческие настроения, и оставил докладную записку у себя. Несколько позже, когда ему стало известно, что секретная служба доложила Гитлеру о широко распространенном у союзников мнении о такой возможности, он представил-таки план Хофера фюреру, который приказал приступить к необходимым работам немедленно.

Идея эта стала модной. Райнер, гауляйтер Каринтии, ответственный за оборону части альпийского редута, выходящего на прибрежный район Хорватии, который мог подвергнуться атаке Тито, тоже приступил к работе, которая так и не вышла за рамки подготовительного этапа. При штабе немецкой армейской группы в Северной Италии был создан отдел по изучению и разработке вопросов обороны Альп. Гиммлер, решивший не отставать от других, послал в Альпы группу эсэсовских геологов для изучения – совместно с представителями школы войск СС по вопросам ведения войны в горных условиях – «возможностей сооружения оборонительных позиций в горах путем производства широкомасштабных взрывных работ». Специалисты, собравшиеся в районе Берхтесгадена, дальше дискуссий, однако, не продвинулись. Не было ничего сделано и по переводу австрийских промышленных предприятий в горные районы, хотя для этого и существовали отличные предпосылки.

Беспокойство союзного Верховного командования объяснялось не фактами, а немецкой пропагандой и отчасти дезинформацией, сфабрикованной немецкой секретной службой и подсунутой союзникам. Так что в действительности альпийский редут не существовал, но наша секретная служба использовала этот фактор ради создания благоприятных условий для ведения переговоров.

Союзники были готовы пойти на серьезные уступки, исходя из соображений, что партизанская война в горах могла длиться годы. Что касалось Австрии, то немецкая секретная служба нашла поддержку австрийского освободительного движения в лице истинных патриотов страны, стремившихся не допустить бессмысленных разрушений.

С самого начала переговоров с Даллесом стало ясно, что альпийский редут станет их основной темой. Мы ставили перед собой цель установление мира в этом регионе с введением там символического оккупационного режима. Немецкие командующие, которые должны были быть привлечены к обороне редута, дали свое согласие, что оборона Восточной Австрии должна стать делом самих австрийцев, в результате чего значительная (западная) часть территории страны осталась бы в безопасности.

Свою поддержку этого плана выразили генерал Лёр, который только что удачно вывел свою армию из Греции и занял позиции на австро-венгерском участке фронта, и генерал Рендулик, назначенный главнокомандующим армейской группой там же. Генерал-фельдмаршал Кессельринг, главнокомандующий армейской группой «Юг», дал свое принципиальное согласие. Офицеры связи генерал-фельдмаршалов Шёрнера[83] в Чехословакии и Рудштедта[84] на Западе передали, что на их поддержку мы также могли рассчитывать, но только если переговоры будут вестись исключительно с западными державами.

Нам не хватало человека, который мог бы вести переговоры с позиций командующего альпийской крепостью, а после окончания периода хаоса мог бы принять руководство управлением этой областью.

На последнем этапе войны Гитлер стал передавать все больше полномочий гауляйтерам, которые становились самостоятельными начальниками региональных оборонительных систем. Кроме самого Гитлера, распоряжения им мог отдавать только Гиммлер, ставший к тому времени министром внутренних дел, рейхсфюрером СС и командующим резервной армией. В марте 1945 года перед угрозой разделения Германии на северную и южную части в результате продвижения навстречу друг другу войск союзников с запада и русских армий с востока, он назначил своим заместителем Кальтенбруннера и подчинил ему Южную Германию. Узнав, что тот намеревается подключиться к переговорам с западными державами, Гиммлер перестал ему доверять и назначил генерала СС Бергера начальником Баварии с передачей ему соответствующих полномочий. Юрисдикции на территорию Австрии у него, однако, не было.

Кальтенбруннер, таким образом, обладал необходимой властью над гауляйтерами и мог поддержать рассматривавшийся план, если бы мы были готовы передать все полномочия ему. Начиная с 1943 года он в большей или меньшей степени был постоянно информирован об усилиях секретной службы, направленных на достижение мира с Западом, но никакого участия в процессе не принимал. В состоянии нерешительности и неопределенности он пребывал и на тот момент. Но теперь, когда положение Германии стало безнадежным, уговорить его оказывать нам поддержку было уже проще.

Декорации были, как говорится, установлены, и актеры готовы исполнять свои роли в том, что касалось альпийского редута. В конце марта 1945 года немецкие переговорщики были способны дать западным союзникам все необходимые гарантии для успешного завершения переговоров. Оставалось провести последнее совещание, на котором западные державы сделали бы заверение в препятствовании русским принять участие в оккупации Австрии. Если же это предусмотрено их предыдущими соглашениями – то не допустить деление Австрии на зоны и установить межсоюзническое управление страной.

Идея эта, однако, так реализована и не была. План нашей секретной службы в отношении Австрии был сорван в результате активной деятельности, развернутой немецким послом при новом итальянском правительстве Раном, который уже давно нащупывал контакты с Даллесом. Для этой цели он использовал человека, который, благодаря своим связям с Гиммлером, мог осуществлять дела, опасные для любого офицера вермахта. Им был генерал СС Вольф, высший эсэсовский и полицейский чин в Италии, бывший долгие годы начальником личного штаба Гиммлера, его другом и соратником.

Вольф не принадлежал к типу человека, упоенного властными амбициями. К тому же он понимал безнадежность положения Германии и был согласен с Раном, что только переговоры с Западом могут внести хоть какую-то надежду избежать полной катастрофы. Контакт с Даллесом был установлен через итальянского промышленника Луиджи Парилли, который сотрудничал с немецкой секретной службой. Парилли был другом швейцарского профессора Хусмана, который поддерживал дружеские отношения с майором Вайбелем, офицером швейцарской секретной службы, являвшимся офицером связи между своим шефом и Алленом Даллесом.

Даллес был опытным разведчиком, относившимся с подозрительностью и недоверием к тому обстоятельству, что ни Вольф, ни его коллеги не имели дипломатического статуса и не занимали официальных должностей, которые давали бы им право на ведение переговоров, в результате чего возникали многочисленные трудности. Тем не менее, первая встреча Даллеса с Вольфом состоялась в начале марта в помещении американского генерального консула в Цюрихе. В доказательство того, что Вольф обладал реальными возможностями и властью для осуществления своих обещаний, Даллес потребовал, чтобы он освободил и переправил в Швейцарию одного из партизанских лидеров, который был схвачен немцами (позднее он стал премьер-министром Италии). Вольф выполнил это требование.

Если у генерала Вольфа и были кое-какие иллюзии в отношении достижения определенных успехов затеваемого им дела до встречи с Даллесом, то они быстро развеялись, поскольку сразу же выяснилось, что Даллес не был заинтересован и не был готов вести переговоры о чем-либо другом, кроме как о капитуляции южной группы немецких войск. В результате проведенной встречи Вольф заявил о готовности осуществить капитуляцию упомянутой группы войск, независимо от указаний и приказов Берлина. Кроме того, он обязался предотвратить любые виды разрушений, подрывов, расстрелов заложников и ведение карательных операций против итальянских партизан. Это соглашение получило кодовое наименование операция «Санрайз»[85].

Визит Вольфа в Швейцарию и его переговоры с Даллесом не остались незамеченными. Кальтенбруннер сразу же понял, что самостоятельные действия Вольфа могут определить и даже сорвать то мероприятие, которое он сам решил поддержать – идею альпийского редута. Если, как он полагал, Вольф согласится на капитуляцию южной группы войск американцам, то вопрос о мифической альпийской обороне отпадет сам собой, освободив союзников от этой кошмарной заботы. Кальтенбруннер договорился с Гиммлером, что Вольф в дальнейшем не должен иметь никаких дел с Даллесом. Гиммлер сообщил Риббентропу о происходящем, и тот, опасаясь, что деятельность его посла может вызвать гнев Гитлера на его собственную голову, решил отозвать Рана. Посол был, однако, своевременно предупрежден и умело использовал знание психологических особенностей Гитлера и Гиммлера, показав свою незаменимость. В этих целях он отправлял фюреру и в министерство иностранных дел пространные и сенсационные докладные записки о Муссолини и его окружении, в которых правда переплеталась с ложью, вследствие чего вопрос о его немедленном отзыве из страны отпал. Вольф также проигнорировал указания Гиммлера и продолжил свои переговоры с Даллесом. Таким образом и попытка Кальтенбруннера сорвать деятельность Вольфа – Рана провалилась.

Когда Кессельринг был назначен командующим западной группой армий, Ран и Вольф лишились своего главного покровителя. Но и его преемник генерал фон Фитингхоф, а также начальник его штаба генерал Рёттингер придерживались взглядов Кессельринга и поддержали его действия. Таким образом, переговоры могли продолжиться, и для их ускорения Даллес вылетел в ставку союзников в Казерту. В результате его действий заместитель начальника штаба 5-й американской армии генерал Лимен-Лемнитцер и британский начальник объединенной военной разведки союзников в Италии генерал-майор Эйри отправились в Швейцарию с фальшивыми документами на встречу с немцами.

Встреча состоялась 19 марта 1945 года. На ней присутствовали генерал СС Вольф, его коллеги, оба вышеназванные генералы союзников, а также Аллен Даллес со своим экспертом по германским проблемам Геро фон Шульце-Геверницем. На совещании было достигнуто полное соглашение о сроках и условиях капитуляции, после чего Вольф решился выехать к Гиммлеру, который находился в паническом состоянии, боясь, что Гитлер узнает об этих переговорах. Вольф намеревался по мере возможности добиться одобрения Гиммлером того, что им сделано, но это ему не удалось. Единственное, на что Гиммлер указал ему, так это на необходимость получения согласия Кальтенбруннера, который мог лучше оценить произошедшее, хорошо разбираясь в обстановке.

При таком положении дел Кальтенбруннер решил лично принять участие в переговорах с союзниками и для этого предварительно встретиться с профессором Буркхардтом, президентом международного Красного Креста. Не собираясь оказывать какое-либо воздействие на переговоры, он чуть было не сорвал их. Об их встрече Даллес был немедленно проинформирован, и у него возникло ненужное подозрение в связи с появлением третьего переговорщика, так как он имел уже дело с Вольфом, с которым обсуждал вопрос о капитуляции немецкой армейской группы, и с немецкой секретной службой, решая проблему альпийского редута. В довершение к этому Муссолини, узнав об освобождении по указанию Вольфа двух наиболее известных партизанских лидеров, обратился с решительным протестом в немецкое посольство. В связи с этими событиями деятельность немецкой стороны застопорилась. У союзников также произошли некоторые события, и переговорный процесс чуть было не остановился, угрожая нарушить все планы.

После обеда генерала Вольфа с представителем командующего войсками союзников в Италии генералом Гарольдом Александером в Москву была направлена информация о переговорах с немцами, которые рассматривались в чисто военном аспекте. В сообщении было также сказано, что по указанию генерала Александера переговоры эти в Швейцарии продолжатся только после получения рекомендаций британского и советского правительств.

Молотов потребовал, чтобы советские генералы, находившиеся в то время во Франции в миссии связи, также приняли участие в этих переговорах. Поскольку у Советского Союза не было тогда дипломатических отношений со Швейцарией и приезд генералов в страну был связан с определенными трудностями, американцы воспользовались этим обстоятельством для отказа. Советское правительство выразило протест и потребовало немедленного приостановления переговоров о капитуляции. После того как западные державы отвергли требование Молотова, Сталин послал личную яростную телеграмму Рузвельту, в которой упрекнул американцев в недопустимом нарушении доверия, добавив, что такое нарушение союзнических обязательств побудит советское правительство к самостоятельным действиям в Польше.

В этот критический момент Рузвельт, не успев дать ответ на телеграмму Сталина, скончался 12 апреля от апоплексического удара.

Являясь сотрудником управления стратегических служб, Даллес был и личным представителем Рузвельта. Смерть президента в соединении с резким советским протестом поколебали позиции американцев, и правительство Соединенных Штатов дало ему указание прекратить переговоры с немцами. Но Даллес не сдался без борьбы. Он связался с генералом Александером, который взял продолжение переговоров под свою личную ответственность. Он более отчетливо, чем многие руководители в Вашингтоне и Лондоне, понимал, что своей тактикой русские, не допустив прекращение военных действий, намерены выиграть время для дальнейшего продвижения на запад и предоставить Тито возможность выхода к бассейну реки По. Вмешательство генерала Александера увенчалось успехом.

Следует отметить, что и церковь приложила все свои усилия, чтобы убедить союзников не идти на уступки советским амбициям. Архиепископ Милана, кардинал Ильдефонсо Шустер, был полностью информирован о всех стадиях переговоров. После того как были преодолены последние трудности, 27 апреля 1945 года в Казерте была подписана капитуляция немецких войск. Этим актом был положен конец и проекту альпийского редута, рассматривавшемуся нами как базис для взаимных уступок. Без южной группы армий, которая считалась ядром и основной составной частью сил, предназначенных для обороны редута, делать было нечего. Союзникам не приходилось больше бояться чего-либо на Южном фронте, к тому же они к тому времени убедились, что их былые опасения оказались преувеличенными.

Когда армейская группа генерал-фельдмаршала Моделя[86] капитулировала в Руре, американцы, вооружившись крупномасштабными картами Альп, приступили к детальному и методическому допросу немецких штабных офицеров о сути альпийского редута. К их большому удивлению, оказалось, что большая часть этих офицеров либо вообще ничего не слышали о редуте, либо не считали ведшиеся вокруг него разговоры существенными.

Швейцарский Генеральный штаб пришел к таким же выводам. Швейцарцы сразу же учинили детальное исследование этой проблемы, так как опасались, что немцы в самом конце войны устроят оборонительную зону у самой границы их страны, и не могли поэтому оставаться индифферетными.

В период с декабря 1944-го по май 1945 года мои агенты поддерживали связь с Даллесом, вытесняя оппозицию. Хотя мы и не добились далеко идущих результатов, к которым стремились, контакты нашей секретной службы с Даллесом обеспечили, по крайней мере, бескровную оккупацию Австрии. В западных зонах приход коммунистов и различных политических авантюристов к власти был недопущен, а на ключевые позиции были выдвинуты надежные политические лидеры. Эти люди, как правило, играли ведущую роль в политической жизни страны до 1938 года и поэтому были преисполнены желания обеспечить защиту заводов, фабрик и другого национального достояния от разгрома и уничтожения. Австрия обошлась и без революционных выступлений и связанных с ними разрушений. В стране не были допущены ни хаос, ни беззаконие. Экономическая жизнь страны последовательно налаживалась. Таким образом, миф об альпийском редуте сыграл свою положительную роль, не допустив прихода к власти элементов, рассчитывавших на тотальную катастрофу и полную ликвидацию законности и порядка в стране.

Глава 17

СЕКРЕТНЫЙ ФРОНТ ПОСЛЕ ВОЙНЫ

Альпийский туристический центр Альт-Аусзее в австрийских Мертвых горах в мае 1945 года был наполнен людьми даже в большей степени, чем в лучшие периоды довоенного времени. Посетители этих мест всегда были космополитами, однако в момент краха немецкого рейха интернациональный характер постояльцев был особенно заметным. В местных гостиницах можно было слышать более десятка различных языков.

Думаю, что я достаточно отчетливо показал, что Гитлер никогда серьезно не думал создавать в массиве Австрийских Альп редут, который стал бы последним опорным пунктом остатков вермахта. Но вместе с тем он ничего не предпринимал, чтобы развеять этот миф, так что многие из тех лиц, которые его поддерживали, в частности его союзники в Юго-Восточной Европе, воодушевленные обещаниями применения нового секретного оружия и разговорами об установлении мира, вполне серьезно верили в эту сказку. Когда в канун 1945 года сотрудник немецкого министерства иностранных дел Гюнтер Альтенберг подыскивал квартиры для различных правительств Юго-Восточной Европы в изгнании, члены их были абсолютно убеждены, что Гитлер настроен дать решительный бой союзникам в этих горах. Они сравнивали нынешнее положение Германии с тем положением, в котором оказалась Великобритания в 1940 году, когда союзные с англичанами правительства в изгнании искали убежища на осажденном острове. Такую их убежденность подкрепляло и обстоятельство, что в Альт-Аусзее и прилегающем районе Зальцкаммергута находилось большое число высших гражданских чиновников. К тому же в бывших соляных копях укрывались такие громадные коллекции художественных ценностей, которые едва ли когда видел мир.

Местоположение Альт-Аусзее в качестве командного пункта для ведения боевых действий в горах было идеальным. Находясь в узкой долине между Дахштайном – горой более трех тысяч метров высотой и Мертвыми горами, – он был незаметен и недосягаем для авиации. Шедшие к нему две дороги могли быть выведены из строя на длительное время всего двумя взрывами. Август Айгрубер, гауляйтер Верхней Австрии, приглашал немецких лидеров перебраться туда, если Бергхофу будет угрожать опасность. Он намеревался соорудить в этом районе мощные оборонительные позиции, но ничего не стал делать, узнав, что Гитлер не думает оставлять Берлин. Гитлер остался верен своим словам, сказанным им верному другу Максу Аману, когда, придя к власти, переступил порог имперской канцелярии:

– Только трупом они смогут заставить меня покинуть это помещение.

Оставшись ожидать конца в бункере под имперской канцелярией, он не изменил своего решения. Тем не менее, все партийное руководство, игнорируя его намерение, занялось приготовлением новой штаб-квартиры в Альт-Аусзее.

Айгрубер, человек бычьего телосложения, не проявлял интереса к коллекциям художественных ценностей, которые прибывали в его округу со всех концов Европы. Комендант «крепости Верхний Дунай», как он сам себя называл, не жаловал и чиновников: не выделил ни одного грузовика, ни одного человека и ни капли дефицитного бензина на перевозку партийных лидеров. Айгрубер позволил себе довольно резкие высказывания, адресованные даже самому фюреру. Однажды все окружение Гитлера пришло в ужас, когда он сказал на своем грубом австрийском диалекте:

– А вы знаете, мой фюрер, что мы, простой народ, зовем вашего министра иностранных дел Риббентропа – Риббентропфом (тропф – неотесанный человек, деревенщина. – Примеч. ред.)!

Гитлеру, который к тому времени был уже не слишком высокого мнения о Риббентропе, все равно было неприятно это слышать. Поднятый же на смех министр иностранных дел с того момента стал заклятым врагом Айгрубера. Даже когда они впоследствии встречались нос к носу на Нюрнбергском процессе военных преступников, он старался его не замечать.

К художественным ценностям, как мы уже отмечали, Айгрубер относился презрительно, но что касалось государственных секретных архивов, он старался получше припрятать их в бывших соляных копях Зальцберга. Во время последнего совещания гауляйтеров, которое Гитлер проводил в Берлине в конце февраля 1945 года, Айгрубер спросил фюрера в частном порядке, когда тот намеревается прибыть к нему для организации обороны горного редута. Гитлер дал ему уклончивый ответ, но сообщил, что в ближайшее время направит к нему наиболее важные документы и весь свой личный архив, за которые тот должен отвечать головой.

Ныне мы определенно знаем, что личные бумаги Гитлера в Альт-Аусзее не поступали, тем не менее агенты секретных служб союзников в течение ряда лет пытались их обнаружить. Мне точно известно, что произошло с личным архивом Гитлера: он был уничтожен, что является большой потерей для историков. Моим источником информации об этом был старший адъютант Гитлера, генерал СС Юлиус Шауб, который с 1923 года вплоть до смерти фюрера не покидал его. Нужно сказать, что он был верным слугой своего хозяина и повелителя и неукоснительно выполнил его приказ об уничтожении этих документов.

22 апреля 1945 года в бункере под развалинами имперской канцелярии в Берлине Гитлер впервые признал, что война проиграна, приближается конец и ничто уже не спасет Берлин. Он прокричал эти слова на ежедневном совещании по оценке обстановки в лицо Кейтелю, Йодлю[87], Борману и Бургдорфу. На этой истеричной ноте совещание тогда было прервано.

Сразу же после этого он послал за своим адъютантом, Юлиусом Шаубом, который был постоянно с ним все двадцать лет – и в весьма скромных номерах мюнхенских гостиниц, и в респектабельных кабинетах имперской канцелярии. Шауб потом рассказывал мне о их встрече в тот день. Гитлер распорядился уничтожить содержимое всех сейфов, в которых лежали его личные документы. А они были разбросаны по всей стране. Часть находилась в бункере фюрера в Берлине, часть – в его спальне в имперской канцелярии, часть – в его мюнхенской резиденции на площади Принцрегентплац в доме номер 16 и остальные – в Бергхофе и Берхтесгадене. Ключи от всех этих сейфов всегда были лично у Гитлера, и никто никогда не знакомился с содержанием его бумаг.

Шауб сразу же приступил к выполнению полученного задания. С помощью нескольких эсэсовских офицеров он отыскал под продолжавшимися бомбежками два чудом уцелевших сейфа в полуразрушенном крыле имперской канцелярии и извлек оттуда их содержимое. Затем опустошил сейф в бункере и сжег все документы в воронке от бомбы в саду имперской канцелярии. При сожжении некоторое время присутствовал сам Гитлер, не произнеся ни слова.

Утром 25 апреля Гитлер вызвал к себе Шауба и приказал ему покинуть город. С восточной стороны русские находились уже на площади Александерплац, менее чем в двух километрах, вокруг свистели осколки, а улицы были завалены обломками рушащихся зданий. После трудной и опасной поездки Шаубу все же удалось добраться до аэродрома Гатов, на поле которого стоял чудом уцелевший «Юнкерс-52». Утром 26 апреля его самолет взлетел под плотным ружейным огнем пехоты русских, которые подошли к аэродрому уже вплотную. Приземлившись в мюнхенском аэропорту, он сразу же направился на Принцрегентплац, изъял документы из сейфа в спальне Гитлера, упаковал их в небольшой чемоданчик и вылетел в Берхтесгаден. Сейф там находился в кабинете Гитлера. В тот же день он сжег собранные документы вместе с кучей мусора за пределами резиденции.

Долгие годы Шауб молчал о сыгранной им роли. Лишь только когда в одном из иллюстрированных журналов в Германии появилась заметка с выдуманной историей, он рассказал о том, что было в действительности. Последовавшее затем расследование подтвердило его правоту.

До 8 мая 1945 года гауляйтер Айгрубер находился в столице своего округа Линце. В Альт-Аусзее он держал одного из своих подчиненных с задачей ожидать курьера с частными бумагами Гитлера, а по получении сразу же надежно спрятать их в одной из местных штолен. Никакой курьер так и не появился, но Айгрубер ничего не знал об истинном положении дел до самой своей смерти, хотя и провел в нюрнбергской тюрьме несколько месяцев вместе с Шаубом. Шауб хранил молчание, пока не убедился, что Гитлер действительно мертв.

Еще один человек ожидал в Альт-Аусзее поступления важных документов, но так и не дождался. Если же они и были туда переправлены, то неизвестно, уничтожены они или нет. Этим человеком был Кальтенбруннер, проводивший в основном свое время в Альт-Аусзее в самые последние недели перед крахом рейха. С самого начала своего вступления в должность начальника Главного управления имперской безопасности в 1943 году Кальтенбруннер придерживался идеи сокращения длительности войны за счет заключения мирного договора с западными державами. Но у него не хватало личных качеств и высокого положения для осуществления этой задумки. (Не следует забывать, что, хотя Кальтенбруннер и возвысился, став одним из иерархов рейха, произошло это не в результате его собственных заслуг, а за счет той внушительной власти, которой достиг его предшественник Гейдрих. К тому же Кальтенбруннер укреплялся в своем положении по мере того, как Гитлер все более и более убеждался в ничтожестве личности Гиммлера.) Те же, кто предпринимал определенные усилия в деле заключения мирного договора с западными союзниками, могли рассчитывать на поддержку Кальтенбруннера. Об этом я, впрочем, уже говорил.

Обычно флегматичный, Кальтенбруннер возвратился в Альт-Аусзее из поездки в Берлин в конце марта 1945 года в удивительно приподнятом настроении, поскольку Гитлеру удалось вызвать новую волну энтузиазма. Однако, поскольку одно кошмарное сообщение следовало за другим, он начал нервничать. У него возникло стремление получить кое-какие документы и собственные бумаги, хранившиеся в его личном сейфе в Берлине. Во время своего последнего визита туда он их не забрал, чтобы не вызывать подозрение, будто бы думает о скором падении Берлина и уже туда не возвратится. Из соображений безопасности он не тронул бумаги, понадеявшись на шефа гестапо Мюллера, оставшегося в качестве его офицера связи с Гитлером. Теперь Кальтенбруннер слал телеграммы, звонил по телефону и посылал нарочных, но Мюллер не только не отдавал ему эти бумаги, но и не отвечал.

Мы можем только предполагать, что за документы вызывали озабоченность Кальтенбруннера. Среди них, несомненно, находились личные досье на руководителей Третьего рейха, которые собирались и хранились уже многие годы. Сам Кальтенбруннер говорил мне, что наиболее важные дела хранились в его личном сейфе. Было там и значительное число различных докладных записок, которые он представлял «на рассмотрение фюреру». Кальтенбруннера в особенности интересовали те, в которых, как он надеялся, содержались доказательства для союзников здравости его предложений по вопросам внешней политики. На судебных заседаниях Нюрнбергского процесса он пытался аргументировать этими фактами, но бездоказательно…

Не помогли ему и упоминания поддержки деятельности различных сотрудников внешней разведки в деле заключения мирного договора с союзниками. Небезынтересно, что у Кальтенбруннера была, я бы сказал, «приспосабливающаяся» совесть. Ведь именно меня он выдвинул в качестве основного свидетеля защиты на Нюрнбергском процессе, хотя и арестовал 23 апреля по обвинению в контактах с группой Даллеса. По этому вопросу я давал письменное показание.

По словам Кальтенбруннера, среди тех бумаг, которые он запрашивал из Берлина в апреле 1945 года, находясь в Австрии, был знаменитый дневник адмирала Канариса, вызвавший сенсацию. Это, скорее всего, был не оригинал, проходивший во время судебного процесса над адмиралом, а фотокопия или микрофильм, хранившийся в Главном управлении имперской службы безопасности.

А что стало с шефом гестапо, генералом СС Генрихом Мюллером? Почти нет никаких сомнений, что ему удалось бежать из Берлина и что он до сих пор жив. История о его тщательно спланированном бегстве звучит как детективный роман, но, тем не менее, это так.

После смерти Гитлера и казни главных военных преступников по приговорам Нюрнбергского трибунала основные усилия разведок союзников были сконцентрированы на розыске трех человек, которые были особенно тесно связаны с главными военными преступниками. По мнению союзных экспертов, эти трое представляли даже больший интерес, чем те, кто был уже казнен. Это были: начальник канцелярии рейхсляйтер Борман, шеф IV управления Главного управления имперской безопасности Генрих Мюллер и начальник отдела гестапо Адольф Эйхман[88], занимавшийся еврейскими вопросами.

О судьбе Бормана написано много, так что комментировать различные высказывания я не буду, тем более что не располагаю какими-либо новыми данными. Следует лишь сказать, что, за исключением небольшой группы экспертов секретных служб, интерес к первым двум уже отпал. По каким-то причинам ни в газетах, ни в иллюстрированных журналах, обычно падких на сенсации, нет никаких публикаций. А ведь один из них был шефом гестапо – человеком, который в период наивысшей экспансии Германии решал вопросы жизни и смерти практически всего населения Европейского континента. Другой же с ужасающей методичностью осуществлял план уничтожения евреев.

Адольф Эйхман, которому сейчас сорок три года, по происхождению австриец. Энергичный, разговорчивый, хороший организатор. Он родился в Германии, но детство и юность провел со своим отцом в Линце. На первый взгляд он вел нормальный образ жизни. Он был служащим небольшого предприятия, стал членом нацистской партии и СС, а затем бежал в Германию, когда в 1933 году нацистская партия в Австрии была объявлена вне закона. В Германии он вступил в австрийский легион, а потом и в секретную службу. Хотя он ничем не отличался от других сотрудников секретной службы, его необычное усердие в конце концов привлекло к нему внимание руководства и в 1937 году он был направлен Гейдрихом в Палестину для изучения тамошней обстановки. После этого он стал экспертом по европейским вопросам. Свою поездку он воспринял как увеселительное путешествие, рассказывая впоследствии друзьям, что там было много красивых девушек и что партия, провозглашающая расовые законы, в Палестине всерьез не воспринимается. В то время он не обижался, когда ему говорили, что внешне он очень напоминает еврея. Тогда он дружил с евреями, приобретя определенные знания древнееврейского языка и идиша. Большие перспективы открылись перед ним с присоединением к рейху Австрии. Получив повышение в звании, он был направлен во вновь создаваемое управление безопасности в Вену в качестве советника по еврейским вопросам. Волна еврейской эмиграции навела его на мысль, которую Гейдрих одобрил и разрешил проводить в жизнь. Так было создано Центральное бюро по вопросам еврейской эмиграции.

Эта организация, отбросившая многие бюрократические процедуры, взяла под свой контроль все вопросы, связанные с эмиграцией евреев. Успехи бюро были столь впечатляющими, что в Берлине и Праге были созданы его филиалы, подчинявшиеся Эйхману. После этого ему на ум пришла еще одна грандиозная идея – организация массовой эмиграции евреев из Европы на основе международного соглашения.

Эта идея захватила его целиком после поражения Франции. Эйхман возродил услышанное им от кого-то предложение превратить Мадагаскар в страну обитания европейских евреев. Были даже начаты переговоры с правительством Виши, и в Париже открыт офис по урегулированию возникавших вопросов, когда неожиданно началась русская кампания. Эйхман продолжил было свою деятельность, но Гейдрих наложил на нее вето, поскольку у него самого зародился план «окончательного решения еврейского вопроса». В связи с этим он возложил на Эйхмана задачу по осуществлению первой стадии своего проекта – массовому сбору будущих жертв. И Эйхман, проявив свой организаторский талант, в течение всего нескольких лет направил миллионы евреев из всех стран Европы в лагеря уничтожения на Восток.

В 1944 году Эйхман забеспокоился, узнав в службе перехвата, что в радиосообщениях союзников имя его называется в числе главных военных преступников. Он понял, что у него остается мало шансов, чтобы выжить, и стал вести подготовку к бегству. Он мог бы уйти сразу же в одну из нейтральных стран, но решил пока воздержаться, оставаясь на своем посту до конца.

Когда здание по Принц-Альбрехт-штрассе в Берлине, в котором размещалось управление гестапо, было разрушено во время одной из бомбежек, он перенес свой офис на Курфюрстенштрассе. Когда же бомбы стали рваться вокруг его нового прибежища, он организовал так называемую «лисью нору». В этом подземном укрытии, стены и потолок которого были надежно укреплены, были созданы запасы продовольствия, воды, медикаментов и средств первой помощи. Были даже смонтированы автономное освещение и система водоснабжения на длительный срок. Такие укрытия строились не под зданиями учреждений, а в стороне, но соединялись с ними целым лабиринтом переходов, достигавших порой до двух километров длины, которые могли быть в случае необходимости перекрыты. Стационарные бомбоубежища камуфлировались под окружающие развалины.

Такие «лисьи норы» были просто фантастикой. Когда Эйхман показал одну из них Кальтенбруннеру, тот был восхищен, хотя и не намеревался воспользоваться ею, так как собирался укрыться в Альпах. Когда подошло время, то и Эйхман не смог воспользоваться своим подземным сооружением. Он был занят делами в Праге и Вене весь март месяц, а когда собрался в апреле выехать в Берлин, это стало невозможным. Конец войны застал его в Альт-Аусзее, среди австрийских озер, у подножия Мертвых гор.

Генрих Мюллер, шеф гестапо, вместе со своим прихвостнем Шольцем воспользовались одним из подземных убежищ, а затем и вообще скрылись из Берлина.

Как я уже говорил, Мюллер был оставлен Кальтенбруннером в Берлине в качестве офицера связи с Гитлером. Будучи шефом гестапо, он мог бы без большого труда найти подходящую причину, чтобы покинуть осажденный город, но делать этого не стал. Он почти беспрерывно находился в бункере фюрера, а потом покинул его, чтобы якобы побывать в своем управлении на Курфюрстенштрассе. Там его, конечно, никто не ожидал, ибо мало кому хотелось в канун полного краха поддерживать контакты с шефом гестапо. Более того, большинство людей старались обходить стороной это место. Насколько удалось установить, его видели в последний раз в имперской канцелярии (точнее говоря, в бункере под зданием) 29 апреля. Бывшие там люди единодушно утверждали, что Мюллера в момент смерти Гитлера в бункере не было, не было и тогда, когда предпринималась последняя попытка прорыва из Берлина. С того дня Мюллер исчез, и что с ним стало, можно только предполагать. Наиболее интересную версию высказал Шелленберг.

С 1944 года Шелленберг стал подозревать, что Мюллер использует радиосвязь, предназначенную для дезинформации противника, в целях налаживания личных контактов с русскими. Установив контроль за определенными рациями, он вроде бы даже утвердился в своем предположении. Во всяком случае, он сказал Кальтенбруннеру, что готов представить доказательства своего обвинения. Кальтенбруннер не придал этому вопросу серьезного значения, расценив обвинение Шелленберга как профессиональную ревность. Шелленберг же настаивал на своем, заявляя, что с течением некоторого времени будет иметь материалы, подтверждающие сотрудничество шефа гестапо с русскими. Он был убежден, что Мюллер, перенеся свою резиденцию в «лисью нору» на Курфюрстенштрассе, продолжал радиосвязь с русскими.

Однако факт использования Мюллером радиосвязи из своего подземного укрытия еще не является подтверждением высказываний Шелленберга. Ведь мог же человек его склада – а Мюллер был хладнокровным реалистом – продолжать использовать хитро задуманную систему дезинформации противника, хотя его передовые части и находились всего в нескольких километрах? Нельзя вместе с тем и исключать возможность его реального контакта с русской секретной службой. Никто не знает, каким образом Мюллеру и Шольцу удалось выбраться из Берлина.

Как заверяют высокопоставленные военные, принимавшие участие в последней битве, 29 апреля городской район, где находился офис Мюллера, был еще свободен от противника. Поэтому ему не составило большого труда попасть туда из имперской канцелярии, а потом, воспользовавшись своими подземными ходами, выйти в тылы боевых порядков наступавших подразделений русских. Гражданская одежда, фальшивые документы и все необходимое всегда были в распоряжении шефа гестапо. Выйдя из полосы непосредственных боевых действий, он мог спокойно выждать свое время. Если же подозрение Шелленберга было обосновано, то Мюллер мог спокойно дожидаться прихода русских и в одном из своих подземных убежищ.

Мысль о том, что Мюллер мог работать на русских и после 1945 года, подтверждают некоторые признаки. То, что русские без всякого стеснения использовали людей, нанесших им в прошлом немало вреда, не вызывает сомнений. Есть достаточно примеров, когда бывшие гестаповцы и старшие офицеры военной разведки – взять хотя бы генерала Бамлера – работали в органах государственной безопасности восточной зоны Германии.

В отделении гестапо в Вене был некий Санитцер, тесно сотрудничавший во время войны с Мюллером и Шольцем в вопросах радиодезинформации русских. Он был одним из способнейших криминалистов в австрийской государственной полиции. После войны Санитцер был осужден австрийским народным судом к пожизненному заключению. Находясь в тюрьме в Вене, он попытался установить контакт с американской секретной службой и высказал просьбу о переводе в тюрьму в западный сектор Австрии. Взамен он выражал готовность сообщить американцам ценную информацию о своей практике введения русских в заблуждение с помощью радиосредств. Американцы отказались иметь дело с осужденным военным преступником. Но как только он был переведен в тюрьму в советской зоне оккупации, где должен был отбывать наказание, к ней подъехала автомашина МВД, и он был увезен в неизвестном направлении. С той поры след его затерялся. Однако нашелся человек, знавший о его дальнейшей судьбе, – Адольф Славик.

Славик, лидер так называемой национальной лиги, был рядовым членом организации гитлеровской молодежи[89] и входил в состав СС в Вене. Будучи в возрасте около тридцати пяти лет, он был привлечен русскими к деятельности, направленной на обработку бывших национал-социалистов Австрии в советском духе. Свою национальную лигу он организовал на базе бывшей нацистской партии, но она не была массовой. Последователей Славика было всего несколько тысяч. Осознавая недостатки его организации, русские нацеливали его не на создание массовой политической партии, а на подготовку кадров для будущей коммунистической Австрии.

В его задачу входил подбор кандидатов из числа бывших национал-социалистских экспертов самого различного рода: техников, пропагандистов, сотрудников внешней и военной разведок. Их следовало не использовать немедленно, а, наоборот, держать в резерве – в качестве «пятой колонны». Славик разъезжал по всей стране, беседуя с людьми, фамилии которых были даны ему русской секретной службой, или, по собственной инициативе, – с бывшими коллегами. Он пытался убедить их, что реальный шанс в дальнейшей жизни заключается в сотрудничестве с русскими, и организовывал их встречи с русскими офицерами.

Австрийские законы, принятые в отношении бывших членов нацистской партии, позволяли ему набирать рекрутов из числа потерявших все и отчаявшихся людей. И все же успехи Славика были весьма скромными, как он признавался сам.

В начале 50-х годов он занимался подбором молодых парней, готовых пройти радиоподготовку, которая осуществлялась в Бауцене – в русской оккупационной зоне в Германии. Наиболее способные из их числа должны были пройти обучение в течение года, после чего были свободны. Однако предложения Славика встречали мало энтузиазма. Чтобы привлечь к сотрудничеству одного из перспективных молодых людей, он вынужден был признаться, что его кандидатура была названа Санитцером, хорошо знавшим его способности в электронике и намеревавшимся использовать его после непродолжительной подготовки в качестве инструктора. Славик рассказал ему далее, что предполагается подготовка агентов для секретной радиоорганизации и что этим делом будет заниматься сам Санитцер. После прохождения соответствующей подготовки некоторые агенты будут задействованы в Западной Европе, другие же – закреплены за радиопередатчиками, которые в настоящее время хранят молчание, но начнут работать при определенных обстоятельствах.

Молодой человек, о котором идет речь, даже после такого объяснения от сотрудничества отказался. У него «хватило» ума рассказать о сделанном ему предложении некоторым знакомым, и через некоторое время он исчез навсегда. Некоторые свидетели утверждают, что видели его в черной автомашине с какими-то тремя людьми в пригороде Вены. Вот и все, что о нем было слышно. Славик продолжает, тем не менее, набирать людей на свои курсы, но сама школа вследствие этого прокола была переведена в Польшу.

Утверждения Славика да и вопрос, удалось ли ему набрать «студентов» на вышеупомянутые курсы, требуют проверки. Если такой «студент», прошедший соответствующую подготовку, подвернется нам, то он будет знать многое: в частности, является ли, как это утверждает Шелленберг, шефом всей этой организации, в которую входит и Санитцер, сам Мюллер.

Когда в 1941 году Советская армия оккупировала Иран, то это произошло, как было сказано в заявлении Молотова, из-за деятельности «двух агентов гестапо» – Гамотты и Майера. Оба они были в действительности посланы в Иран в 1939 году VI управлением Главного управления имперской безопасности. Каких-то особых результатов в своей работе они не добились и в 1941 году бежали в горы, найдя убежище у одного из местных кланов. Через некоторое время Майер был схвачен англичанами, тогда как Гамотте удалось скрыться. Судя по сообщению конфиденциального источника, он попал в руки русских. Проверить достоверность этой информации оказалось невозможным. В конце же 1943 года Гамотта неожиданно появился в Турции, совершив, по его рассказам, по горам семидесятидневный пеший переход, полный приключений и опасностей. Он был приветливо встречен немецкой колонией и вскоре отправился в Берлин, где был назначен советником по Ирану в соответствующий отдел VI управления. Отношения с начальником отдела у него, однако, не сложились, поскольку тот ему не доверял. После небольшого эпизода, не имеющего отношения к нашему рассказу, он был уволен и направлен в Вену, где продолжил свое университетское образование.

Опасаясь наступающих русских армий, сотрудники секретной службы стали в конце марта 1945 года готовиться к эвакуации из Вены. Гамотта, казалось, находился в наибольшей опасности. Руководство про него не забывало и прислало автомашину, чтобы доставить его в безопасное место на запад. Но он отказался уезжать и остался в Вене. Человек, которого Молотов назвал военным преступником и деятельность которого послужила основанием для русской оккупации Персии, предпочел остаться в Вене и дождаться прихода частей Красной армии!

Ему никто не досаждал до лета 1945 года, а потом он вдруг неожиданно исчез. Его жена получила небольшую записку, написанную его рукой, которую он оставил, когда его, видимо, увозили. В ней он сообщал, что приговорен к двадцати пяти годам лагерных работ и поэтому убывает в Сибирь. Люди, знакомые с методами работы русской государственной полиции, считали, что такое интересное и важное лицо, как Гамотта, вряд ли могло быть осуждено буквально в течение всего нескольких дней после своего ареста. Дела подобного рода длятся, как правило, месяцами и рассматриваются в самой России. Осуждение Гамотты и его направление в Сибирь кажутся мне также подозрительными, хотя записка написана, несомненно, им. Не вижу ничего невозможного в том, что он работал на русских после нахождения в Персии.

Гамотта был старым другом Славика. Они оба состояли в организации гитлеровской молодежи и в рядах СС. С момента появления Гамотты на сцене Славик всячески использовал его имя, в особенности в беседах с бывшими членами гитлеровской молодежной организации и людьми, знавшими того по прежним дням. По словам Славика, он в настоящее время возглавляет в Праге некое бюро, осуществляющее секретную деятельность против Австрии и Западной Германии. По мнению некоторых людей, знакомых с национальной лигой, распоряжения она получает именно от этого пражского бюро. Славик довольно часто выезжает в Прагу, видимо подстраховываясь при пересечении границы русскими. Как потом оказалось, главной задачей этого загадочного бюро в Праге является не разведывательная деятельность, а проникновение в круги бывших национал-социалистов и фашистов. Его сеть охватывает не только Италию и Испанию, но и страны Среднего Востока.

Однако возвратимся к Мюллеру и его бегству и рассмотрим еще одну версию, чтобы получить более полную картину о его личности и дальнейшей судьбе. Бывший шофер шефа гестапо, знавший хорошо и Шольца, приговоренный к смертной казни военным судом в Дахау за участие в убийстве летчиков союзников, рассказал мне, находившемуся в то время также в заключении (а было это уже в 1947 году), что знает точное местонахождение Мюллера и Шольца, которые занимаются торговлей скобяными изделиями в небольшом провинциальном городке в Германии, и что он поддерживал с ними связь после их бегства. В завершение беседы он сказал, что Мюллер не заслуживает снисхождения и что он может рассказать американцам все необходимые данные о нем, а вот Шольц, мол, – вполне славный парень, и он не хотел бы нанести ему серьезного вреда.

Однако, когда он действительно попытался изложить свою историю американскому представителю, тот отказался поверить в сказанное, заявив, что человек этот старается просто избежать повешения. Может быть, он и был прав, но история заслуживает того, чтобы я о ней рассказал.

Что касается Шелленберга, то он был приговорен союзниками к шести годам тюремного заключения. Последний начальник немецкой внешней разведки был, однако, серьезно болен и помещен в тюремную больницу, так что приговор выносился в его отсутствие. По прошествии некоторого времени Шелленберг по приглашению швейцарского генерала Гуизана и начальника разведки периода войны полковника Массона выехал сначала в Швейцарию, а затем в Испанию. Там он попытался установить контакты со своими бывшими коллегами, финансовое положение которых, как ему было известно, было довольно неплохим. Но стать твердо на ноги он там не сумел и перебрался в Италию, где начал писать мемуары по заказу швейцарской издательской фирмы. На аванс, полученный им от этой фирмы, он и жил, но не мог оплачивать лечение, столь ему необходимое при его состоянии здоровья. Летом 1952 года у него произошел рецидив болезни, и он умер после операции, которая была проведена не только неуспешно, но и поздно. Смерть его осталась без особого внимания мировой общественности.

А теперь снова вернемся в Альт-Аусзее и к последним дням Третьего рейха. Эйхман со своими ближайшими коллегами прибыл туда за получением инструкций от Кальтенбруннера. Его заместитель в Праге Гюнтер покончил жизнь самоубийством, а сам он понимал, что ему и его товарищам пощады не будет. Он был раздосадован тем, что не смог выехать в Берлин и воспользоваться своим укрытием. Инструкции Кальтенбруннера мало чем ему помогли.

– Вам, пожалуй, лучше прямо сейчас скрыться, – сказал тот Эйхману, – а потом попытаться податься в Испанию.

Все, что было ему нужно, так это получить разрешение воспользоваться определенной частью золота и имевшей широкое хождение иностранной валюты, которые он захватил с собой из Праги из собранных там «еврейских сокровищ». В денежных вопросах Эйхман был весьма строг. В качестве взяток ему предлагались буквально миллионы, и он мог бы положить значительные суммы в зарубежные банки, если стал бы брать их. Однако он всегда от них отказывался и строго наказывал подчиненных, уличенных во мздоимстве.

Эйхман обратился сначала к Скорцени, который находился в то время в Альт-Аусзее и занимался подготовкой к ведению партизанской войны, создавая склады с продовольствием и боеприпасами в горах, закладывая туда радиопередатчики и угрожая смертью всем, кто откажется вести дальнейшую борьбу вместе с ним. Но Скорцени в сложившейся ситуации, когда Эйхман, несомненно, был готов сражаться до самого конца, оказался бесполезным.

Поэтому он решил объединиться с иностранцами, в частности с Хориа Симой, премьер-министром румынского правительства в изгнании, поскольку у того был большой опыт ведения подпольной деятельности. Когда передовой отряд 3-й американской армии под командованием майора Ральфа Перзена (впоследствии он называл себя «покорителем Альт-Аусзее» и даже написал книгу воспоминаний) вошел в один конец городка, Эйхман со своей группой ускользнул с другого его конца. И вот тут-то у него начались настоящие трудности. Узенькая лесная дорога в Бад-Ишль была еще покрыта снегом и оказалась практически непроходимой для тяжелой специальной автомашины с радиостанцией Эйхмана. То, чего нельзя было взять с собой, подлежало уничтожению, поэтому нет никакого сомнения, что значительная часть золота и других ценностей была зарыта ими где-то в лесу. Впоследствии Альт-Аусзее превратился в настоящий Клондайк. Искатели сокровищ наехали со всех концов страны. В 1951 году там появилась автомашина с французскими номерными знаками, на которой прибыли водолазы, приступившие к обследованию озера (были разговоры, что они таки кое-что нашли). Американская военная полиция впоследствии выяснила, что эти люди не были французами, а скорее всего, друзьями и коллегами самого Эйхмана. В те дни в поисках золота появлялись изыскательские партии, оснащенные даже радарами и счетчиками Гейгера.

Балканские политические лидеры, проведшие несколько последних месяцев перед концом войны в Альт-Аусзее, тоже имели золото и иностранную валюту, которые припрятали, а потом возвращались, чтобы забрать. Так что в лесах в окрестностях городка действительно находились многочисленные схроны с сокровищами. И Эйхман, и Сима оказались удачливыми людьми. Всем людям Эйхмана тогда удалось уйти, и сейчас они, по всей видимости, спокойненько живут за границей на деньги и ценности, прихваченные в то время.

Когда через несколько недель Эйхман расстался с Симой, удача ему изменила. Он попал в руки американского патруля и посчитал, что все пропало. Без долгих раздумий он назвался настоящим именем. Вдруг ему в голову пришла мысль, что шанс на спасение у него все же есть. Ведь он не узнан, и имя его ничего не говорило американскому сержанту, который к тому же записал у себя в блокноте – Экман. И Эйхман тут же сообщил: Отто Экман, лейтенант войск СС.

В качестве такового он не представлял для американцев большого интереса и вскоре оказался в обычном лагере для военнопленных неподалеку от Нюрнберга, где был включен в рабочую команду по лесоповалу. Таким образом, преступник, которого союзники разыскивали пока безуспешно, находился в качестве обычного военнопленного в американском лагере. Находясь на работах в лесу, он мог бежать оттуда в любое время. Однако по здравым соображениям он чувствовал себя там в полной безопасности и поэтому пока бежать не собирался.

Но вот начался судебный процесс против военных преступников в Нюрнберге. В лагере военнопленные получали кое-какую информацию и внимательно следили за ходом процесса. В ноябре 1945 года один из бывших подчиненных Эйхмана оказался в числе свидетелей на процессе, где впервые прозвучала вся страшная история его организации. Впервые имя Эйхмана стало известно немецкому народу. И Эйхман решил, что пришло время скрыться. Пробыв еще два дня в лагере, он бежал. Бегство его большого переполоха не вызвало: такое случалось чуть ли не ежедневно в каждом лагере. Ведь американским властям и в голову не приходило, что усиленно ими разыскиваемый человек вот уже несколько месяцев находился в их руках. Поиски его ничего не дали, и охота постепенно затихла.

Интерес к Эйхману стал падать, тогда как имя Скорцени не сходило со страниц международной прессы, что придавало ему определенную уверенность в себе.

В мае 1945 года Скорцени даже похвалялся, что является человеком, который должен был возглавить партизанскую войну против союзников, но затем стал от этого факта отказываться. А ведь он докладывал Кальтенбруннеру о ходе подготовки к ней, и тот шутливо называл его «партизанским Наполеоном».

На последнем этапе войны и сразу же после ее окончания Скорцени стал претендовать на некое величие, проявляя непомерные амбиции и мня себя в ореоле славы. Вначале он стал интриговать против собственного шефа – Шелленберга. В начале апреля 1945 года ему удалось уговорить Кальтенбруннера отстранить Шелленберга от занимаемой должности и назначить начальником VI управления ГУИБа его самого.

Военные планы Скорцени были разработаны его «начальником штаба» капитаном Фолкерзамом, а позднее – подполковником Вальтером. Оба были опытными офицерами Генерального штаба, Скорцени же в военных вопросах совсем не разбирался. Немногие знают, что в 1942 году Скорцени не смог даже сдать экзамен на командира роты. В то время он проходил службу в дивизии «Рейх» и был отослан в Берлин в качестве инструктора в школу по подготовке водителей танков, откуда его забрал к себе Кальтенбруннер. И вот буквально через пару лет он стал командовать дивизиями. Такой космический взлет был возможен только в Третьем рейхе да, пожалуй, еще в Красной армии. Его наставником в разведывательных делах был майор СС Карл Радль, которого в VI управлении звали «скорценевской нянькой». Радль был лишь на одну ступень ниже в звании Скорцени, который, тем не менее, считал его своим «адъютантом». Радль сопровождал своего шефа и друга повсюду – даже в плену, опасаясь, что без него тот мог что-нибудь натворить. Без сомнения, именно благодаря Радлю дело Скорцени окончилось благополучно. Он подсказывал ему, как строить свою защиту на процессе. Будучи освобождены, они держались вместе, пока Скорцени не отправился в Испанию.

За патронаж и заботу Радля в течение многих лет Скорцени отплатил по-хамски. Встретив во Франкфурте в 1951 году человека, досконально знавшего все его дела с 1943-го по 1948 год, он сделал вид, что не заметил его. Радль вызвал у него раздражение тем, что подкорректировал некоторые его рассказы о его геройстве, звучавшие как небылицы. Скорцени этого ему не простил.

Благодаря тому уважению, которым пользуется до сих пор его имя у испанцев и арабов, Скорцени успешно поддерживает дружеские отношения с наиболее влиятельными людьми в этих странах.

Более того, он широко использует родственные связи своей третьей жены с Шахтом[90].

Примечательно, что в Великобритании и Америке этот человек пользуется неплохой репутацией. А ведь с профессиональной точки зрения Скорцени ничего собой не представляет – ни как солдат, ни как сотрудник секретной службы. Освобождение Муссолини было осуществлено в результате глубокой разведки и тщательного планирования, но ни в том, ни в другом он практически никакого участия не принимал. Его распоряжение пилотам о посадке на пятачке у Гран-Сассо, по сути дела, противоречило плану операции, за что он должен был бы быть предан военному суду. Да и десантники, принимавшие непосредственное участие в операции, с негодованием воспринимают версию Скорцени о ее проведении и исходе.

А что произошло с Кальтенбруннером? Его бегство и поимка не носили драматического характера. Отказавшись воспользоваться оборудованным для него Скорцени укрытием в районе Дахштайна, он положился на австрийского проводника, не зная, что тот уже спланировал его выдачу союзникам. Кальтенбруннер был уверен, что население Альт-Аусзее окажет ему всемерную помощь, так как именно он воспрепятствовал взрыву бывших соляных копей Зальцберга, в которых были укрыты коллекции художественных ценностей со всей Европы. В результате этого горожане заслужили всеобщее уважение как спасители бесценных художественных творений европейских мастеров. Об этом написаны книги, но все же считаю необходимым изложить вкратце, как все в действительности произошло.

У Айгрубера, ожидавшего поступления секретных архивов Гитлера, которые подлежали сокрытию и надежному хранению, возникла идея взорвать затем входы в галереи, чтобы тем самым обеспечить полную безопасность ценных документов до тех пор, когда в результате применения нового секретного оружия война будет закончена победоносно. В ходе подготовки к осуществлению своего замысла он приказал разместить у входов в бывшие соляные копи тяжелые авиабомбы, заложенные в специальные контейнеры с надписью «мрамор». Убирать оттуда взрывные устройства, даже получив известие о смерти Гитлера, он не стал. Он не хотел, чтобы зальцбергский регион был оккупирован русскими, а тем более чтобы художественные ценности так просто попали бы в их руки. По всей видимости, ему не приходило в голову, что взрывы могут вызвать многочисленные разрушения и повредить сами сокровища.

Между тем горняки обнаружили, что реально находилось в вышеупомянутых контейнерах. О своем открытии они доложили прорабу, а тот управляющему и лицам, ответственным за хранение художественных ценностей. И они предприняли шаги, чтобы сорвать намерение Айгрубера. Но тот не воспринял их протесты и остался при своем мнении. Тогда простой шахтер по имени Алоис Раудашль отправился к Кальтенбруннеру, который не теряя времени приказал Айгруберу, используя полномочия, данные ему Гиммлером, отменить запланированную им акцию и убрать заложенные авиабомбы.

Таким образом, творения великих венецианских и голландских мастеров были спасены. И за это нужно быть благодарными и Кальтенбруннеру, объявленному потом военным преступником, и простому шахтеру Раудашлю. Следует отметить, что американский майор Перзен, управляющий копями Печмюллер и австрийское движение Сопротивления преследовали ту же цель.

7 мая Кальтенбруннер в сопровождении адъютанта, ординарца и шофера отправился в укрытие в Мертвых горах. Особой подготовки к бегству он не предпринимал, а фальшивые документы, которые у него находились, были обычным явлением для начальника Главного управления имперской безопасности. Расчетная книжка армейского офицера-медика была своеобразной аккредитацией для международного Красного Креста. Внешность его оставалась, однако, неизменной. Рост у него был 195 сантиметров, а лицо испещрено шрамами от студенческих дуэлей, так что он сразу же выделялся из тысячи человек. Направление движения, избранное им, было весьма неудачным, так как в это время года Мертвые горы лежали еще под плотным снегом, продвигаться по которому можно было только на лыжах. Кальтенбруннер не принял еще окончательного решения о бегстве, он хотел пока немного отдохнуть, отоспаться и поразмыслить. Когда подразделение американских войск, высланное на его поимку, подошло к укрытию, Кальтенбруннер крепко спал. На укрытие, указанное выдавшим его проводником, штурмом ринулось более сотни солдат. Схваченный ими, толком еще не проснувшийся человек признался, что он и есть Кальтенбруннер.

Его попытки самозащиты на судебном процессе были столь примитивными, что даже не верилось, что он был когда-то адвокатом. Он полагал, что все документы в его учреждении уничтожены в соответствии с отданным распоряжением и поэтому никаких доказательств вины против него нет. Этот метод, взятый им на вооружение наспех, однако, не сослужил ему хорошей службы. Судьи вначале предъявили ему обвинения, которые он легко отрицал, затем же пошли дела, широко известные и не подлежавшие сомнениям, прямых доказательств которых у обвинения, тем не менее, не было. Но было просто смешно слышать, как начальник Главного управления имперской безопасности утверждал, что не подписал ни одного ордера на арест. В лагере для интернированных в Лангвассере под Нюрнбергом находился чиновник, который был связан с судебным производством и у которого в свое время имелся резиновый штамп с подписью Кальтенбруннера (такие штампы, видимо, были и в других подобных учреждениях). А по ордерам, подписанным таким образом, были арестованы тысячи людей. Американцы, основательно допросившие его, хорошо его знали, но на судебный процесс в Нюрнберг он не вызывался. А вот несколько оригинальных подписей Кальтенбруннера, как ни странно, были на процессе представлены. Подлинность их Кальтенбруннер не признал, сказал, что даже письма мэру Вены Блашке, с которым у него были теплые дружеские отношения, он подписывал «Эрнст», но никак не «Кальтенбруннер».

Если Кальтенбруннер и другие высшие чиновники, находившиеся в конце войны в Альт-Аусзее, почти все были арестованы, балканские политики благополучно скрылись. Ванчо Михайлоф, лидер македонского движения за независимость, «наиболее таинственный человек на Балканах», как его часто называли, был в Альт-Аусзее в качестве македонского представителя. Он не обращался к немцам ни за помощью, ни за фальшивыми документами: с такими мелочами он справлялся и сам. Русские были заинтересованы в нем и направили своего агента, чтобы выяснить, находился ли он в Альт-Аусзее или нет. Агент, не особенно разбиравшийся в этих делах, подумал, что речь идет о сербском лидере Михайловиче, и доложил, что разыскиваемого человека в Альт-Аусзее нет и не было. Тем временем Михайлоф и его жена, тоже опытный конспиратор, оттуда исчезли.

У жены Михайлофа было интересное прошлое. Она была первой его секретаршей и выполняла довольно-таки трудные задачи. За несколько лет до присоединения Австрии к рейху она приняла непосредственное участие в убийстве некоего болгарского политика, приговоренного к смерти судом македонского движения за независимость. Она пристрелила его прямо в ложе Венской государственной оперы, после чего позволила себя арестовать австрийской полиции, не оказав никакого сопротивления и не попытавшись бежать. Через сорок восемь часов она была на свободе. Македонские подпольщики заявили полицай-президенту Вены, что они взорвут советское посольство, если она не будет отпущена через сорок восемь часов! Венская полиция хорошо знала македонцев и, осознавая, что угроза эта не является лишь громкими словами, отпустила женщину.

Ныне Михайлоф играет относительно большую роль в политической жизни Македонии, являясь лидером подпольного движения. В 1951 году он опубликовал книгу о будущем Македонии, в которой делает вывод о необходимости создания независимого государства наподобие Швейцарии, в котором все три основные национальности – греки, болгары и албанцы – могли бы жить в дружбе.

Главы стран Оси – Гитлер, Муссолини, Антонеску, Салаши, Филоф, Тисо, а также Квислинг, Муссерт и Недич – все уже мертвы. Только один, неоспоримо заслуживший смерть по своим делам, – хорватский «поглавник» Анте Павелич, жив. Еще в 1942 году немецкий полномочный представитель в Хорватии генерал фон Глайзе-Хорстенау присвоил ему «почетный титул» военного преступника. Глайзе показывал мне фотографию Павелича, на которой тот изображен в одеянии каторжника, как бы сошедшего со страниц альбома уголовников. Подобные атрибуты, однако, не принесли генералу популярности в ставке фюрера. В то время Павелич – «сильная личность», а на самом деле жестокий и безжалостный головорез – высоко ценился Гитлером. Генерал фон Хорстенау, в отношении которого даже Тито не высказывал недовольства и не требовал его выдачи Югославии как военного преступника, совершил в 1946 году самоубийство в лагере для военнопленных в Лангвассере.

Павелич откладывал свой отъезд из Загреба вплоть до начала мая 1945 года. Затем покинул город вместе с немецким послом Каше и штабами. По пути они услышали, что Германия капитулировала, и разошлись. Павелич направился в Каринтию и Штирию. В окрестностях Юденбурга он неожиданно встретился с передовым отрядом русских, что побудило его не раскрываться. Целью его маршрута был Альт-Аусзее, где находились его жена и семья. Прибыв туда, он никого не обнаружил и пробыл там всего несколько часов, убедившись, что это – не убежище, а скорее смертельно опасная западня. Семью свою он обнаружил неподалеку от Альт-Аусзее на озере Хинтерзее около Фушля. Немецкое министерство иностранных дел проявляло заботу о нескольких подобных семьях, так что во время своего пребывания в Альт-Аусзее они чувствовали себя довольно неплохо. Несколько членов его правительства были оставлены в Альт-Аусзее, чтобы присмотреть за государственными ценностями, которые еще не были вывезены. В тамошней гостинице, где проживала семья Павелича, признавалась только одна валюта – золотые монеты. Даже осенью 1945 года в ее подвалах были припрятаны наполеондоры. Сами же сокровища были своевременно вывезены: в этом плане организация Павелича сработала отлично.

Павелич не скрывал своего пребывания в Хинтер-зее. Он послал своего адъютанта, контр-адмирала Кризомали в Зальцберг, к американскому дивизионному генералу, который дал ему разрешение на пребывание в Хинтерзее. На удивление никто не обращал внимания на этих людей, хотя в самой Хорватии даже мелкие чиновники режима усташей расстреливались партизанами Тито. Англичане и американцы передавали Югославии не только приверженцев усташей, но и военнослужащих хорватской армии. А в это время их лидер Павелич отсиживался буквально в нескольких километрах от Зальцберга!

Только 13 июня он исчез, но оставался в Австрии, живя у друзей в каком-то замке до конца 1947 года. Два с половиной года он жил припеваючи в Австрии, тогда как секретные службы союзников искали его по всему миру. Тито даже направил специального агента в Испанию, чтобы проверить прошедший слух, будто бы Павелич осел там. Павелич умело поддерживал скрытность своего пребывания, но, без всякого сомнения, имелись силы, которые оказывали ему поддержку.

Из Австрии он по горным тропам перебрался в Италию, где провел следующие два года. На руках у него были документы венгерского генерала. Хотя эффективно работавшая итальянская полиция вскоре выяснила, кто он был на самом деле, его не трогали. Это свидетельствовало о том, что его покровители, кто бы они ни были, имели достаточно влияния. В конце 1949 года Павелич бежал в Буэнос-Айрес. А там его ожидали прихваченные с Балкан сокровища и благосклонность руководства государства.

За это он должен был бы благодарить бывшего своего посла в Берлине Бенцона. Один из первых усташских лидеров, Бенцон быстро отошел от режима, который его не привлекал и не устраивал. В Берлине и Будапеште, где он пребывал в 1944 году в качестве посла, этот симпатичный и остроумный человек пользовался популярностью у дипломатов нейтральных стран, в особенности у женщин. Он понимал, что война проиграна, и намеревался отойти в сторону, когда придет время. Это было, конечно, непросто для высокопоставленного представителя тоталитарного государства. Но хитрый Бенцон нашел выход из положения. Он уговорил Кальтенбруннера, с которым был на дружеской ноге, послать его в Испанию в качестве представителя немецкой секретной службы. Кальтенбруннер, подобно своим хозяевам Гитлеру и Гиммлеру, испытывал слабость к внешней разведке – одной из служб своего Главного управления имперской безопасности. Более того, он стремился иметь в ее составе собственную небольшую организацию. Когда же Бенцон намекнул, что сможет устроить местечко и для укрытия в Испании самого Кальтенбруннера, тот вспылил. Так что это дружелюбное предложение едва не сорвало планы Бенцона в отношении самого себя.

Кальтенбруннер не воспользовался представившейся оказией, чтобы переправить в Испанию значительную сумму денег золотом и в иностранной валюте. Он был слишком близорук для этого. Поднятая затем история с деньгами была связана с недоразумением. Полицейский атташе в Лисабоне был как раз в то время в Берлине на какой-то конференции. Поскольку юг Франции был уже в руках союзников, он решил взять с собой большую сумму денег в золоте и иностранной валюте для содержания своей организации, учитывая, что связь с Германией была прервана. Немецкие самолеты были вынуждены летать туда либо ночью, либо над морем. Самолет, на котором вылетел этот полицейский атташе, разбился в Пиренейских горах, и его обломки и багаж были обнаружены французскими маки. Так что к Кальтенбруннеру она не имела никакого отношения.

Что же касается Бенцона, то он получил, благодаря Кальтенбруннеру, место в одном из последних самолетов, вылетевших в Испанию. Насколько мне известно, после конца войны он выехал в Аргентину, где быстро подружился с Пероном. А произошло это благодаря Еве Перон, которую он лечил как врач. (До поступления на дипломатическую службу Бенцон был известным кардиологом.) Затем он познакомил с Пероном Павелича. Вне всякого сомнения, Перон в то время высоко ценил Павелича, полагая, что тот ему пригодится.

Павелич рассматривал русских и англосаксонцев как единое целое, считая себя поборником некоей «третьей силы» и видя в Пероне и Франко своих партнеров и покровителей. Его мечтой было организовать в Европе разновидность фашистского интернационала. Подходящей базой для этого ему представлялась Италия, где после 1945 года нашли прибежище тысячи политических эмигрантов из различных стран Европы. К этому интернационалу он хотел подключить и арабские страны, в которых у него было много друзей. (В свое время он лояльно относился к мусульманскому меньшинству в своей стране.) К тому же он знал, что боснийские офицеры пользовались у арабов авторитетом как прекрасные солдаты.

Поначалу его планы развивались вполне успешно. 10 апреля 1951 года, в десятую годовщину образования независимого хорватского государства, Павелич объявил по радио Монтевидео о «реконструкции» хорватского правительства. Он по-прежнему считал свое правительство в изгнании единственным легальным правительством своей страны. Радио Монтевидео было выбрано потому, что Перон не хотел, чтобы общественность знала о его связи с Павеличем, и не разрешил ему воспользоваться какой-нибудь аргентинской радиостанцией.

Павелич, естественно, сохранял за собой пост «поглавника». Премьер-министром был назначен Куленович. Пеяцевич и генерал Бобан получили должности министра иностранных дел и военного министра соответственно. Куленович был одним из наиболее известных людей среди югославских мусульман. Он стал даже их лидером в белградском парламенте. Когда же было создано независимое хорватское государство, Павелич назначил его на пост заместителя премьер-министра, хотя Куленович и не имел ничего общего с радикальным режимом усташей.

Другие эмигранты стали формировать собственный секретный фронт при поддержке Перона в Аргентине. Среди них можно назвать Дуркански, бывшего министра иностранных дел Хорватии, который держался обособленно от Павелича. Он также бежал из Альт-Аусзее, где его миссия не была связана с политикой. Будучи выведенным из состава хорватского правительства по настоянию Риббентропа, Дуркански занялся бизнесом, купив небольшой химический завод. Готовясь к бегству от наступающих русских войск, он решил, что сможет обеспечить свое будущее, прихватив наиболее ценную продукцию, которая найдет сбыт во всем мире. Среди этой продукции находились двадцать ящиков сырого морфия, которые были сразу же конфискованы на австрийской границе, где Айгрубер установил собственную таможню. Дуркански обратился тогда к Кальтенбруннеру, чтобы ему вернули его багаж, но Айгрубер успел распределить эти ящики по госпиталям вермахта, не понимая, что в сыром состоянии морфий применяться не мог. Поступив, однако, таким образом, он вызвал ажиотаж, так как нашлись люди, знавшие, что сырой морфий составляет большую ценность на черном рынке. В ящиках было около двухсот пятидесяти килограммов сырца, и потоки его потекли в самых различных направлениях. Управление медикаментов и наркотиков австрийской полиции занималось потом целый год этой проблемой. Дуркански же сумел уехать в Южную Америку.

Сегодня я смотрю на мирные озеры и горы, и мне кажется странным, что всего восемь лет назад этот безмятежный альпийский край был местом, где скрывалась чуть ли не половина «важных» людей со всей Европы и были устроены хранилища для награбленных у европейских народов ценностей. Немецкая секретная служба была уничтожена и рассеяна как на Востоке, так и на Западе. Некоторые ее бывшие сотрудники находятся ныне на службе у американцев, другие – у русских. Часть спокойно ожидает, куда подует ветер. Есть и такие, кто играет с огнем по обе стороны «железного занавеса». Находятся и индивидуумы, которые вызывают смуту в Южной Америке и на Среднем Востоке, обретя общий язык с политическими авантюристами, процветавшими при Гитлере.

Некоторых из этих людей я хорошо узнал за семь лет своей работы в секретной службе. Мне не удалось найти припрятанные ими в Аусзее сокровища, о чем нет-нет да и появляются сенсационные сообщения в немецкой прессе. Все, что я нашел здесь, так это уединение и мирную обстановку, которые позволяют мне излагать суть того, что представлял собой секретный фронт в Европе.


Альт-Аусзее, май 1953 года

Примечания

1

Служб а безопасности (СД) была сформирована в 1934 г. первоначально в целях обеспечения безопасности Гитлера и руководства НСДАП. Сначала представляла собой нечто вроде вспомогательной полиции. Занималась изучением и подготовкой материалов общего характера, вскрывала планы оппозиционных партий и течений, сферы их влияния, систему связи и контактов, воздействия на общественное мнение. Со временем включила в себя внешнюю разведку, контрразведку и гестапо. Имела разветвленную информационную сеть внутри страны и за рубежом, вела досье на противников режима. Ее агентурная сеть делилась на категории: доверенные лица, агенты, информаторы, помощники информаторов. Формально подчинялась партийному руководству – Гессу, затем Борману, на самом же деле – Гиммлеру. На Нюрнбергском процессе признана преступной организацией. (Здесь и далее примеч. пер.)

2

Абвер – орган военной разведки и контрразведки. Образован в 1919 г. правительством Веймарской республики. С 1933 г. находился в постоянных конфликтах с СД и гестапо. С января 1935 г. по февраль 1944 г. возглавлялся адмиралом Канарисом. В 1938 г. был реорганизован в управление разведки и контрразведки вермахта. В феврале 1944 г. расформирован, а его подразделения вошли в ГУИБ.

3

Даллес Аллен (1893–1969) – директор ЦРУ. По профессии юрист. С 1916 г. на дипломатической работе (Вена и Берн). Участвовал в работе мирной конференции в Версале. В 1922–1926 гг. – возглавлял управление Госдепартамента. С 1942 г. – представитель управления стратегических служб США в Швейцарии (псевдоним Мистер Бул), руководитель американской разведки в Европе. С 1951 г. заместитель, а в 1953–1961 гг. – директор ЦРУ. Уйдя в отставку, работал в комиссии по расследованию убийства Кеннеди.

4

Кальтенбруннер Эрнст (1903–1946) – начальник Главного управления имперской безопасности (после Гейдриха). По образованию юрист. С 1935 г. – лидер австрийской СС. В 1938 г. – статс-секретарь австрийского кабинета министров. В 1941 г. – командующий полицией и СС Вены. С 1943 г. – шеф ГУИБа. Нюрнбергским военным трибуналом приговорен к повешению.

5

Шелленберг Вальтер (1900–1952) – бригадефюрер СС. По образованию юрист. С 1939 г. – начальник отдела контрразведки, а с 1943 г. – начальник управления зарубежной разведки ГУИБа. В конце войны организовал переговоры Гиммлера с американцами о заключении сепаратного мира. Из тюремного заключения освобожден в 1950 г. и уехал в Италию.

6

Под псевдонимом Цицерон с немцами в период Второй мировой войны сотрудничал албанец Элиез Базна (1905–1970), работавший камердинером английского посла Хью Натчбулл-Хагессена в Анкаре. Представил немцам совершенно секретные документы из сейфа посла, за что получил 300 тысяч фальшивых фунтов стерлингов. В 1944 г. скрылся. После войны работал в Мюнхене ночным сторожем, отсидев в тюрьме за распространение фальшивых денег.

7

Малая Антанта – блок Чехословакии, Румынии и Югославии. Был создан в 1920 г.

8

Йост Хайнц Мария Карл (1904–1951) – полицейский деятель Третьего рейха, бригадефюрер СС. В 1928 г. вступил в НСДАП и с 1934 г. служил в СД. Вел разведывательную деятельность во время гражданской войны в Испании. В 1939 г. – начальник VI управления – службы внешней разведки ГУИБа. В 1941 г. – командир оперативной группы, осуществлявшей массовые убийства гражданского населения в Советском Союзе. В 1942 г. за нарушения в расходовании валютного фонда и ведении отчетности смещен, разжалован и отправлен на фронт. Американским военным трибуналом приговорен к пожизненному тюремному заключению. Освобожден в 1951 г.

9

Здесь и далее автор дает эсэсовские звания применительно к вермахту (см. сноску на стр. 20). На самом деле он был оберштурмбаннфюрером СС.

10

СС (по начальным буквам «шутцштаффельн» – в немецком написании оба раза – буква «с») – охранные отряды – привилегированная военизированная организация в нацистской Германии. Сформирована в 1923 г. с целью охраны фюрера и обеспечения проведения фашистских сборищ. В нее отбирались фанатично преданные фюреру молодчики. Со временем стала главной опорой нацистского режима и орудием террора. Из нее были выделены части «Мертвая голова» для охраны концлагерей и войска СС – отборные ударные соединения (в 1944 г. насчитывали 38 дивизий с 950 тысячами человек личного состава). По мере развития организация слилась с госаппаратом. В созданное в 1939 г. Главное управление имперской безопасности были включены гестапо, уголовная полиция и внешняя разведка. Нюрнбергским военным трибуналом признана преступной организацией.

11

Гестапо (составное слово от «гехайме штаатсполицай») – тайная государственная полиция. Создана в 1933 г. с целью физического устранения политических противников фашизма. Ее агенты имелись на всех предприятиях, в учреждениях, организациях и жилых кварталах. В концлагерях и застенках убиты и зверски замучены сотни тысяч антифашистов. Во время Второй мировой войны ее органы творили жестокую расправу над мирным населением оккупированных территорий. Нюрнбергским международным военным трибуналом признана преступной организацией.

12

Канарис Фридрих Вильгельм (1887–1945) – адмирал, шеф абвера. Родился в Аплербеке близ Дортмунда в семье директора сталелитейного завода. Участник Первой мировой войны – командир подводной лодки. В 1918 г. – адъютант военного министра Носке. В 1920 г. был замешан в «капповском путче». Служил в рейхсвере – командир крейсера. В 1935 г. возглавил абвер, превратив его в мощную организацию. В 1944 г. уволен в отставку. Поддерживал заговор против Гитлера. Арестован и повешен в апреле 1945 г.

13

Гейдрих Райнхард (1904–1942) – главный инициатор создания ГУИБа и концлагерей, обергруппенфюрер СС. Родился в Галле в семье директора консерватории. В 1922–1931 гг. – служба в военно-морском флоте – оберлейтенант. Был уволен из-за скандальной любовной истории. В 1932 г. вступил в СС и стал правой рукой шефа СС Гиммлера. В 1936 г. возглавил Главное управление имперской безопасности. В 1940 г. создал систему концлагерей и образовал первое гетто для евреев. С 1942 г. являлся руководителем программы по решению еврейского вопроса. В 1941 г. – заместитель рейхспротектора Богемии и Моравии. Убит в июне 1942 г. чешскими подпольщиками. Служил эталоном представителя нордической расы – высокого роста, атлетического сложения, светловолосый.

14

Вермахт – вооруженные силы нацистской Германии (1935–1945). Базой для их создания и развертывания послужил рейхсвер (см. сноску на стр. 33) после принятия закона о всеобщей воинской повинности. В нем были сухопутные войска, ВВС и ВМФ, а с 1940 г. и войска СС. Верховным главнокомандующим являлся Гитлер. Накануне Второй мировой войны численность его составляла около 3 миллионов человек. Максимальная численность в 1943 г. – 11 миллионов человек.

15

Рёдер Эрих (1876–1960) – военный деятель рейха, гроссадмирал. Сын учителя. В 1905 г. окончил военно-морскую академию (3 месяца находился в России). Участвовал в крупнейших морских сражениях Первой мировой войны. Затем служил в рейхсвере (командир крейсера и начальник центрального бюро командования ВМФ). Участвовал в офицерском антиправительственном путче. После этого – работал в архиве, инспектором военно-учебных заведений флота, далее – начальник Балтийского военно-морского района и начальник военно-морского командования. С 1935 г. – главнокомандующий ВМФ. Инициатор и руководитель разработки плана оккупации Норвегии, затем операции по вторжению в Англию. Сторонник усиления подводной войны. В 1943 г. ушел в отставку, став главным инспектором флота. Нюрнбергским трибуналом приговорен к пожизненному тюремному заключению. Освобожден по состоянию здоровья в 1955 г.

16

Беренс Герман (1907–1946) – один из руководителей СД, бригадефюрер СС. В 1932 г. – начальник СС Вильгельмсхафена. В 1933 г. – руководитель берлинской службы безопасности. В 1941 г. – возглавлял движение этнических немцев в Югославии, организатор нацистского террора на ее территории. По приговору народного трибунала Югославии повешен.

17

CA (по начальным буквам сложного слова «штурмабцайлунген») – немецкие штурмовые отряды; военизированная организация, имевшая армейскую структуру – от отделений до полков. Отряды начали организовываться в 1922 г. с целью противодействия социал-демократам и коммунистам. К концу 1933 г. насчитывали около 2 миллионов человек. Нюрнбергский трибунал признал CA преступной организацией.

18

Мюллер Генрих (родился в 1901 г. в баварской крестьянской семье) – верный подручный Гиммлера, шеф гестапо, группенфюрер СС. Небольшого роста, приземистый, с почти квадратной головой, малообразованный, но упорный и настойчивый в достижении своих целей. Участник Первой мировой войны – совершил один из первых авианалетов на Париж. До 1933 г. являлся сотрудником уголовной полиции Мюнхена и Берлина, ревностно служа Веймарской республике. С 1939 г. – член НСДАП. Дела его рук – авантюра против Бломберга и Фрича, провокация в Глейвице, расследование деятельности «Красной капеллы». Организовал уничтожение евреев в концлагере Освенцим. В первых числах мая 1945 г. исчез из бункера фюрера. Дальнейшая судьба неизвестна.

19

НСДАП – национал-социалистская немецкая рабочая партия – правящая партия Третьего рейха. Создана в 1920 г. на основе немецкой рабочей партии. В ее программе из 25 пунктов были: аннулирование Версальского договора, возвращение «потерянных земель», противодействие еврейской финансовой верхушке, отказ от выплаты репараций, создание национальной армии. В 1921 г. насчитывала 3 тысячи членов, в 1923 г. – 55 тысяч и в январе 1933 г. – 850 тысяч. Партию поддерживали крупные предприниматели и банкиры, видя в нацистском движении заслон против коммунизма. Имела своих депутатов в рейхстаге: в 1924 г. – 40 и в 1932 г. – 230. В аппарате партии осенью 1938 г. действовали 41 гауляйтер, 808 крайсляйтеров, 28 376 ортсгруппенляйтеров, 89 378 целленляйтеров и 463 048 блокляйтеров, то есть более 580 тысяч штатных руководителей. После начала Второй мировой войны в вооруженных силах был создан институт нацистских комиссаров. Основной принцип – «принцип фюрерства» (после 1921 г. заседания руководства не проводились). Центральный орган – газета «Фолькишер беобахтер».

20

Бест Вернер (1903–1989) – официальный юрист НСДАП. Родился в Дармштадте в семье служащего. В 1933 г. – бургомистр земли Гессен. В 1935 г. возглавил административно-правовое управление СД. С 1936 г. в полиции безопасности и ГУИБе. В 1942–1945 гг. – рейхскомиссар Дании. После краха Германии отбыл там 5 лет тюремного наказания. По возвращении в Германию в 1958 г. был снова осужден, освобожден по состоянию здоровья в 1972 г.

21

Дильс Рудольф (родился в Бергхаузе) – первый начальник гестапо. В молодости был членом студенческого братства в Гамбурге. Был женат на вдове младшего брата Геринга. Работал в полиции, затем перешел в аппарат Геринга. В 1933 г. – руководитель тайной полиции Пруссии. В 1934 г. – заместитель полицейского комиссара Берлина, потом исполнительный президент Кёльна. В 1934–1940 гг. – управляющий каботажными морскими перевозками в концерне «Герман Геринг». В 1944 г. арестован по подозрению в участии в заговоре против Гитлера, но пережил крушение рейха.

22

Папен Франц фон (1879–1969) – немецкий политический и государственный деятель, дипломат. Родился в Верле (Вестфалия) в семье крупного землевладельца. Перед Первой мировой войной – офицер Генштаба. В 1913–1915 гг. – военный атташе в США. В 1921–1932 гг. – депутат прусского ландтага. В 1932 г. возглавлял правительство Веймарской республики. В 1933 г. принял участие в установлении нацистской диктатуры и стал вице-канцлером нацистского правительства. В 1938 г. – посол в Австрии, содействовал ее присоединению к Германии. В 1939–1944 гг. – посол в Турции. Нюрнбергским трибуналом оправдан, но в 1947 г. комиссией по денацификации был приговорен к 8 месяцам тюремного заключения.

23

20 июля 1944 г. во время оперативного совещания в ставке фюрера «Волчье логово» под Растенбургом (Восточная Пруссия) на Гитлера была совершена попытка покушения. Заговор возглавляли бывший обер-бургомистр Лейпцига Карл Гёрделер и бывший начальник Генштаба вермахта генерал-полковник Людвиг Бек. В нем участвовали бывший командующий сухопутными войсками генерал-полковник Эрих Хёпнер, начальник управления снабжения резервной армии генерал-полковник Фридрих Ольбрихт, начальник штаба группы армий «Центр» генерал-майор фон Тресков, командующий войсками во Франции генерал-полковник Карл фон Штюльпнагель, генерал-фельдмаршал в отставке Эрвин фон Вицлебен, пастор Дитрих Бонхёфер, юрист граф Хельмут Мольтке. Покушение организовал и провел полковник Клаус фон Штауффенберг. От взрыва бомбы было убито 24 человека и многие ранены. У Гитлера обгорели волосы, частично парализована правая рука, обожжена правая нога и повреждены барабанные перепонки. Почти все заговорщики уничтожены.

24

Фрик Вильгельм (1877–1946) – немецкий государственный деятель. Сын школьного учителя. По образованию юрист. Из-за слабого здоровья в армию призван не был, но поступил в полицию. С 1919 г. – начальник отделения и с 1923 г. – начальник отдела. Примкнул к нацистам и принимал участие в «пивном путче». В 1930 г. – министр внутренних дел земли Тюрингия. В 1932 г. назначил Гитлера правительственным советником, что дало тому германское гражданство и право баллотироваться в президенты. С 1933-го по 1943 г. – министр внутренних дел рейха, затем – имперский протектор Богемии и Моравии. Нюрнбергским международным трибуналом приговорен к смертной казни и повешен.

25

Остер Ганс (1888–1945) – немецкий военный деятель, генерал-майор. Участвовал в Первой мировой войне, затем служил в рейхсвере. С 1933 г. – в военной разведке (абвере) и с 1938 г. – начальник его центрального аппарата (архив и кадры). Противник нацизма и участник заговора против Гитлера. В 1943 г. уволен из разведки и находился под домашним арестом. После провала заговора заключен в концлагерь. Казнен вместе с Канарисом.

26

Рём Эрнст (1887–1934) – организатор и руководитель штурмовых отрядов. Родился в Мюнхене в семье служащего. Участник Первой мировой войны – капитан. Вступил в добровольческий корпус и участвовал в свержении Баварской советской республики. Затем сблизился с нацистами и участвовал в «пивном путче». До 1930 г. был военным инструктором в Боливии. Возвратившись, стал создавать CA, в отрядах которой в 1931 г. насчитывалось 400 тысяч человек, а к концу 1933 г. – 2 миллиона человек. На их базе вынашивал план создания новых вооруженных сил. В 1933 г. – министр без портфеля. В «ночь длинных ножей» был застрелен эсэсовцами.

27

Рейхсвер – вооруженные силы Веймарской республики (1919–1935), созданные на основе Версальского договора. Личный состав вербовался по найму со сроками службы для офицеров 25 лет, а для унтер-офицеров и рядовых – 12 лет. Состоял из сухопутных войск и ВМФ. Авиации не имел. Численность сухопутных войск – 100 тысяч человек (7 пехотных и 3 кавалерийские дивизии). В ВМФ насчитывалось 15 тысяч человек (6 линкоров, 7 легких крейсеров, 12 эсминцев и 12 миноносцев). Скрытный резерв составлял до 4 миллионов человек. В 1935 г. была введена всеобщая воинская повинность, что положило начало созданию вермахта.

28

Дитрих Иосиф Зепп (1896–1966) – военный деятель Третьего рейха, генерал войск СС. Родился близ Меммингена в крестьянской семье. По профессии мясник. В Первую мировую войну был казначеем. В 1928 г. – начальник охраны Гитлера. Принимал активное участие в «ночи длинных ножей». Командир «лейбштандарта Адольф Гитлер», личной лейб-гвардии фюрера, затем командир дивизии, корпуса и танковой армии. Участвовал в Арденнской операции. Нюрнбергским трибуналом приговорен к 25 годам тюремного заключения. Отсидел 10 лет.

29

Шляйхер Курт фон (1882–1934) – последний канцлер Веймарской республики, генерал-майор. Родился в Бранденбурге в старинной юнкерской семье. Участок Первой мировой войны – капитан. Принимал активное участие в создании добровольческого корпуса для противодействия революционным силам в стране. В 1926 г. – начальник управления сухопутных сил рейхсвера, затем военный министр. В 1932 г. стал канцлером, но в 1933 г. был отправлен в отставку. Убит в «ночь длинных ножей» в 1934 г. эсэсовцами.

30

Морис Эмиль (1897–1945) – личный охранник, шофер и близкий друг Гитлера. Родился в Вестермуре. По профессии часовой мастер. В 1920 г. вступил в подразделение, созданное для охраны Гитлера на массовых митингах. В 1924 г. находился в тюрьме вместе с Гитлером после провала «пивного путча». Участвовал в событиях «ночи длинных ножей». Последнее его звание – оберфюрер СС (полковник). В 1937 г. возглавил общество профессиональных ремесленников в Мюнхене.

31

Вебер Христиан (1883–1945) – один из первых членов НСДАП, бригадефюрер СС. Родился в Толсингене. Участник Первой мировой войны – солдат. После демобилизации работал вышибалой в ресторанах Мюнхена, затем торговал лошадьми. Вошел в состав подразделения личной охраны Гитлера – прообраза СС. В 1926–1934 гг. – член городского совета Мюнхена, с 1933 г. – президент ландтага Верхней Баварии. Участник «ночи длинных ножей». Затем занимал ряд руководящих должностей в различных экономических союзах и был инспектором кавалерийских школ СС.

32

«Немецкий трудовой фронт» – организация, созданная в 1933 г. и заменившая профсоюзы. Ею были заняты все помещения профсоюзов, конфисковано все имущество и даже членские взносы. В 1938 г. насчитывала 23 миллиона человек. В аппарате функционеров было 40 тысяч человек. Были ликвидированы рабочие советы на предприятиях, отменены права на забастовки и заключение коллективных договоров.

33

Хронология антисемитизма в Германии:

1933 г. – официальный бойкот еврейских магазинов.

1935 г. – принятие законов о гражданстве и расе. Запрещение браков арийцев с евреями.

1937 г. – конфискация еврейской собственности.

1938 г. – обязательная регистрация еврейского состояния и капиталов. Организация массовых погромов («хрустальная ночь»), изгнание евреев из школ, передача арийцам еврейских фирм и компаний.

1939 г. – конфискация еврейских ценностей, запрет выхода на улицу с наступлением темноты.

1940 г. – начало массовой депортации евреев (в первую очередь из Померании, Эльзаса и Лотарингии, Саара и Бадена).

1941 г. – введение «желтой звезды» (звезды Давида).

1942 г. – запрет на пользование общественным транспортом.

1944 г. – переброска узников концлагерей из восточных районов на запад.

1945 г. – публикация сведений о евреях за период с 1939-го по 1945 г.: уничтожено 250 тысяч немецких евреев.

34

Гауляйтер – руководитель административно-территориальной единицы, региона, в гитлеровской Германии; должность, подобная губернаторской. Всего было 42 гауляйтера, и назначались они непосредственно фюрером.

35

Добровольческие корпуса – «фрайкоры» – полувоенные формирования, созданные после поражения Германии в Первой мировой войне. Пополнялись за счет офицеров и солдат-фронтовиков, авантюристов и безработной молодежи. Первые отряды, сформированные капитаном Куртом фон Шляйхером, предназначались для борьбы с «изменниками отечества» – социал-демократами, а также евреями и марксистами с целью возрождения «германского духа». Подразделения «фрайкоров» образовали затем ядро рейхсвера. Из них же создавались отряды штурмовиков.

36

Штрассер Грегор (1892–1934) – нацистский партийный деятель. Родился в Гейзенфельде (Бавария). Участник Первой мировой войны – капитан. Помогал Гитлеру в организации «пивного путча», а после его ареста возглавил партию. В 1926 г. – заместитель Гитлера по пропаганде, в 1932 г. – по оргпартработе. Постоянно ссорился с Гитлером. Бросив все, уехал в Италию и оказался не у дел. В «ночь длинных ножей» был арестован и застрелен эсэсовцами прямо в тюремной камере.

37

Риббентроп Иоахим фон (1893–1946) – министр иностранных дел нацистской Германии. Родился в Везеле в семье офицера. До 1914 г. – коммерческий представитель немецких экспортно-импортных организаций в Англии, США и Канаде. Участник Первой мировой войны – оберлейтенант. Затем удачная женитьба и бизнес. В его доме нацистские лидеры встречались с представителями президента и правительства, а также буржуазных партий. В НСДАП с 1932 г. В 1933 г. – внешнеполитический советник Гитлера и руководитель международного отдела НСДАП. В 1934 г. – уполномоченный Германии по вопросам разоружения. В 1936 г. – посол в Великобритании, а с 1938 г. – министр иностранных дел рейха. Участвовал в подписании Мюнхенского соглашения в 1938 г. и договора о ненападении с Советским Союзом в 1939 г., а также в создании «Оси Рим – Берлин – Токио» в 1940 г. В апреле 1945 г. скрылся, но был арестован англичанами. По приговору Нюрнбергского международного трибунала повешен.

38

Борман Мартин (1900–?) – «серый кардинал» Гитлера. Родился в Хальберштадте в семье унтер-офицера. Участник Первой мировой войны – солдат. После войны – поместный инспектор, затем вошел в состав добровольческого корпуса Мекленбурга. В 1934 г. – депутат рейхстага и руководитель гитлеровского фонда помощи соратникам по партии. В 1941 г. – заместитель Гитлера по партии (вместо Гесса) и руководитель партийной канцелярии. Подписал политическое завещание фюрера и был свидетелем на церемонии его бракосочетания с Евой Браун. Наблюдал за сожжением трупа Гитлера. Затем исчез из бункера фюрера, и дальнейшая его судьба неизвестна. Нюрнбергским трибуналом приговорен к смертной казни заочно.

39

Вольф Карл (1906 —?) – ближайший помощник и начальник личного штаба Гиммлера, обергруппенфюрер СС. Участвовал в создании СС и разработке ее символики. В 1943 г. был назначен высшим чином СС и полиции в Италии, затем стал немецким военным комендантом в Северной Италии и послом при правительстве Муссолини в Республике Сало. Подписал акт о капитуляции немецких войск в Италии в апреле 1945 г. После ареста был союзниками выпущен в 1949 г. и скрывался. В 1967 г. выдан ФРГ, где приговорен к пожизненному заключению.

40

Бек Людвиг (1880–1944) – военный деятель нацистской Германии, генерал-полковник. Один из руководителей заговора против Гитлера. Родился в Бибрихе в семье крупного промышленника. Участник Первой мировой войны, затем служил в рейхсвере. В 1933–1935 гг. – начальник войскового управления. В 1935–1938 гг. – начальник Генштаба сухопутных войск. Организатор вермахта. Выступал против захвата Чехословакии. В 1938 г. уволен в отставку. После неудачного покушения на фюрера и своего ареста покончил жизнь самоубийством.

41

Гёрделер Карл (1884–1945) – немецкий политический деятель. Родился в Шнайдемюле (Польша). В 1920–1930 гг. – второй бургомистр Кенигсберга. В 1930–1937 гг. – обер-бургомистр Лейпцига. В 1931–1932-х и 1934–1935 гг. – рейхскомиссар по ценам. С конца 30-х годов находился в оппозиции Гитлеру, затем возглавил против него заговор. После провала покушения арестован и казнен.

42

Бернадотт Висборгский Фольке, граф (1895–1948) – шведский общественный деятель, один из руководителей международного Красного Креста. Родился в Стокгольме. В 1943 г. – вице-президент и в 1946 г. – президент шведского Красного Креста. Накануне краха Третьего рейха Гиммлер пытался использовать его в качестве посредника для прекращения военных действий. На встречах с графом он обсуждал возможность передачи концлагерей под опеку Красного Креста, не оставляя надежды на прямые переговоры с Эйзенхауэром. Эти переговоры, однако, окончились безрезультатно. Граф был убит еврейскими экстремистами в Иерусалиме, когда пытался вести переговоры между евреями и арабами.

43

Небе Артур (1894–1945) – полицейский деятель нацистской Германии, группенфюрер СС. Родился в Берлине. С 1931 г. – член НСДАП и СС. Являлся начальником V управления Главного управления имперской безопасности (уголовная полиция) и занимался борьбой с преступностью. В 1941 г. был командиром оперативной группы «Б», действовавшей в зоне группы армий «Центр». Участник антигитлеровского заговора. После неудачного покушения на фюрера арестован, приговорен «имперским народным трибуналом» к смертной казни и повешен в берлинской тюрьме.

44

Хелльдорф Вольф Генрих, граф (1896–1944) – полицейский деятель нацистской Германии, обергруппенфюрер CA. Родился в Мерзебурге. В Первую мировую войну – офицер гусарского полка. Затем входил в состав добровольческого корпуса, участвовал в «капповском путче». В НСДАП с 1926 г. В 1932 г. организовывал первые антисемитские выступления в Берлине. В 1935–1944 гг. – депутат рейхстага. В 1933–1935 гг. – полицай-президент Потсдама, а с 1935-го по 1944 г. – Берлина. Являлся ведущим участником антигитлеровского заговора. После провала покушения на фюрера арестован и повешен в берлинской тюрьме.

45

Муссолини Бенито (1883–1945) – основоположник итальянского фашизма. Родился в семье деревенского кузнеца. В 1912–1914 гг. – редактор социалистической газеты «Аванти». Участник Первой мировой войны – младший сержант. В 1919 г. образовал Союз борьбы. В 1922 г. организовал поход на Рим, в результате чего пришел к власти. Глава итальянского правительства с 1922-го по 1943 г. и марионеточного правительства Республики Сало в 1943–1945 гг. В 1926 г. уничтожил остатки оппозиции и создал фашистский трибунал. В 1933 г. развязал агрессию против Эфиопии. В 1936 г. организовал фашистский мятеж в республиканской Испании. В 1938 г. – участник мюнхенского сговора. В 1943 г. был арестован королем, но освобожден Скорцени по приказу Гитлера. В апреле 1945 г. захвачен партизанами и расстрелян. В знак позора повешен за ноги в Милане.

46

Скорцени Отто (1908–1975) – немецкий диверсант, любимец Гитлера, оберштурмбаннфюрер СС. Родился в Вене в семье инженера. Член НСДАП с 1930 г. В 1939 г. – офицер полка личной охраны фюрера. В 1943 г. – сотрудник СД. В 1943 г. освободил из-под ареста итальянского дуче Муссолини. В 1944 г. осуществил похищение сына венгерского регента Хорти, в 1945 г. – неудавшуюся попытку покушения на Эйзенхауэра. Американцами был оправдан. Поселился в Испании, где создал организацию «Паук» по оказанию помощи бывшим эсэсовцам. Занимался коммерцией.

47

Немецкий полицейский атташе в Мадриде рассказал Шелленбергу детали этого происшествия в частном разговоре, о котором тот поведал Кальтенбруннеру и мне. (Примеч. авт.)

48

Штауффенберг Клаус Шенк фон (1907–1944) – ключевая фигура заговора против Гитлера, граф, полковник. Родился в Грайфенштайне (Франкония) в аристократической семье. Приняв с энтузиазмом приход Гитлера к власти, затем разочаровался в нацизме. Был тяжело ранен в Тунисе (потерял глаз и правую руку), но остался в строю. Являясь начальником штаба резервной армии, предпринял попытку покушения на Гитлера, подложив бомбу под стол на совещании в ставке фюрера «Волчье логово» 20 июля 1944 г. После неудачи покушения был арестован и расстрелян в ту же ночь.

49

Роммель Эрвин (1891–1944) – немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал. Родился в Хайденхайме близ Ульма. Принимал участие в Первой мировой войне, затем служил в рейхсвере – командир полка и преподаватель военного училища. Познакомился с Гитлером в 1935 г. В 1938 г. – командир батальона его личной охраны. В 1940 г. – командир танковой дивизии, а в 1941 г. – командир Африканского корпуса. За свои успешные действия в Африке получил прозвище «лис пустыни». В 1943 г. – командующий группой армий в Северной Италии и в 1944-м – на севере Франции. Был замешан в заговоре против Гитлера, но активной роли не играл. После провала покушения принял яд, однако похоронен с воинскими почестями.

50

По мнению Канариса и многих офицеров, между понятиями «государственная измена» и «измена родине» была большая разница. Под первым они понимали заговоры и выступления против режима, включая действия против главы государства. Под вторым – передачу государственных секретов противнику. Большинство офицеров было готово пойти на «государственную измену» и лишь немногие – на «измену родине». (Примеч. авт.)

51

Кейтель Вильгельм (1882–1946) – военный деятель нацистской Германии, генерал-фельдмаршал. Родился в Хельмшероде (Брауншвейг). Участник Первой мировой войны – командир батареи. Затем служил в рейхсвере. В 1933 г. – командир дивизии. В 1935 г. – начальник военно-политического управления военного министерства. В 1938 г. – начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта. Слепо выполнял волю фюрера. 8 мая 1945 г. подписал акт о безоговорочной капитуляции Германии. По решению Нюрнбергского трибунала повешен.

52

Вышинский Андрей Януарьевич (1883–1954) – советский государственный деятель. В 1933–1939 гг. – заместитель, затем генеральный прокурор СССР. Был государственным обвинителем на фальсифицированных политических процессах 30-х годов.

53

3еект Ханс фон (1866–1936) – командующий вооруженными силами Веймарской республики, генерал-полковник. Родился в Силезии в семье генерала. В Первую мировую войну был начальником штаба австрийской, затем турецкой армий. В 1920 г. – командующий сухопутными войсками рейхсвера. Установив дружеские отношения с Советским Союзом, посылал в Россию на обучение танковые и авиационные экипажи. В 1923 г. отдал распоряжение о подавлении «пивного путча» нацистов. В 1926 г. был смещен. В 1930–1932 гг. – депутат рейхстага. В 1934–1935 гг. – советник Чан Кайши. Признал нацистов после их прихода к власти.

54

Операция «Бернхард» – акция по изготовлению фальшивых английских фунтов стерлингов, инициированная шефом Главного управления имперской безопасности Гейдрихом и осуществлявшаяся с 1940-го по 1945 г. Первоначальная ее цель заключалась в нанесении значительного ущерба экономике Великобритании путем разбрасывания фальшивых банкнотов над ее территорией, в последующем же – для финансирования собственных секретных операций. Максимальный среднемесячный объем «производства» составлял 200–250 тысяч штук банкнотов достоинством 5, 10, 20, 50 и 100 фунтов стерлингов. Всего было изготовлено фальшивок на общую сумму 150 миллионов фунтов стерлингов. Значительная часть фальшивых купюр была сбыта: в Швецию, Швейцарию и Португалию на 130 миллионов, Францию и Голландию – на 50 миллионов, Турцию и некоторые ближневосточные страны – на 25 миллионов рейхсмарок. В начале 1945 г. было начато изготовление даже фальшивых американских долларов, но объем был невелик из-за скорого окончания войны.

55

Руководством НСДАП были введены нагрудные партийные знаки: для старых бойцов – «в золоте» и для членов партии с более чем десятилетним партийным стажем – «в серебре».

56

Браухич Вальтер фон (1881–1948) – нацистский генерал-фельдмаршал. Родился в Берлине в семье офицера. Участвовал в Первой мировой войне, затем служил в рейхсвере. В 1932 г. – генерал-инспектор артиллерии. В 1935 г. – командир корпуса. В 1938 г. – главком сухопутных войск. Активно участвовал в разработке и осуществлении планов войны против Польши, Франции, Югославии, Греции и Советского Союза. После провала наступления на Москву был отправлен в отставку. В 1945 г. сдался в плен англичанам. Умер в госпитале для военнопленных.

57

Фрич Вернер фон (1880–1939) – военный деятель нацистской Германии. Родился в Бенрате. С 1911 г. служил в Генштабе. После Первой мировой войны – в рейхсвере. В 1930 г. – командир кавалерийской дивизии. В 1934 г. – командующий сухопутными войсками, а в 1935 г. – главнокомандующий. Активно участвовал в создании вермахта. В 1938 г. отправлен в отставку по обвинению в гомосексуализме. Накануне нападения на Польшу был вновь призван в армию. Погиб под Варшавой (сам искал смерти). Был сторонником добрососедских отношений с Советским Союзом.

58

Бломберг Вернер фон (1878–1946) – немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал. Родился в Штаргарде (Померания). В Первую мировую войну – офицер Генштаба. Затем служил в рейхсвере. С 1933 г. – министр рейхсвера, а с 1935 г. – военный министр. (Прозвище – «дутый лев».) Активный создатель вермахта. Поддержал провозглашение Гитлера президентом и одобрил действия нацистов в «ночи длинных ножей». Отправлен в отставку в 1938 г. в результате подстроенной компрометации. Умер в тюрьме во время следствия на Нюрнбергском процессе.

59

Глайзе-Хорстенау Эдмунд фон (1882–1946) – австрийский и немецкий военный и государственный деятель. Из семьи потомственных военных, генерал пехоты. С 1910 г. служил в австро-венгерском Генеральном штабе. С 1918 г. – в военном архиве, а с 1925 г. – его директор. В 1934 г. – член Государственного совета и в 1936 г. – министр без портфеля. Участвовал в подготовке аншлюса – присоединения Австрии к Германии. В 1938 г. – заместитель имперского наместника Австрии. С 1941 г. командовал частями вермахта в Хорватии. Находясь в лагере для военнопленных в Лангвассере, покончил жизнь самоубийством, когда узнал о предстоявшей выдаче его Югославии.

60

Розенберг Альфред (1893–1946) – главный идеолог нацизма. Родился в Ревеле (Эстония). В 1921 г. – главный редактор газеты «Фолькишер беобахтер», а с 1930 г. – журнала «Национал-социалистский ежемесячник». С 1933 г. – начальник управления внешней политики НСДАП. В 1941 г. – министр по делам оккупированных восточных территорий. Выдвигал идею создания 5 губернаторств: Прибалтики с Белоруссией, Украины с Крымом и Донской областью, Кавказа, Туркестана и России. Повешен по приговору Нюрнбергского трибунала.

61

Бенеш Эдуард (1884–1948) – чешский государственный деятель. В 1915–1918 гг. – генеральный секретарь чехословацкого национального совета в Париже. В 1918–1935 гг. – министр иностранных дел Чехословакии, а в 1935–1938 гг. – ее президент. В 1927–1938 гг. – председатель комитета безопасности Лиги Наций. Во время Второй мировой войны – председатель чехословацкого эмиграционного правительства в Лондоне. В 1946–1948 гг. – президент Чехословакии.

62

Вайцзеккер Эрнст фон (1882–1951) – дипломат, обер-группенфюрер СС. Служил в ВМФ, участвовал в Первой мировой войне. На дипломатической работе с 1920 г. В 1931 г. – посланник в Осло, в 1933 г. – посол в Берне. В 1936–1938 гг. – руководитель политического отдела министерства иностранных дел. С 1938 г. – статс-секретарь министерства. В 1943 г. – посол в Ватикане. Американским военным трибуналом приговорен к 5 годам тюрьмы. Освобожден в 1949 г. В своих воспоминаниях утверждал, что стал членом НСДАП «в целях маскировки». Его сын Рихард был в 1984 г. избран президентом ФРГ.

63

Бетлен Иштван Стефан (1874–1946) – венгерский государственный деятель, граф. В 1921–1931 гг. – премьер-министр Венгрии. В 1927 г. заключил договор о дружбе с Италией. В 1940 г. выступил против присоединения Венгрии к пакту Германии, Италии и Японии. В годы Второй мировой войны – советник регента Хорти. В 1944 г. вывезен в Советский Союз, где и скончался.

64

Бергхоф – место в Баварских Альпах, где находилась резиденция Гитлера Берхтесгаден.

65

Имеется в виду Мюнхенское соглашение 1938 г., предопределившее судьбу Чехословакии.

66

Гальдер Франц (1884–1955) – военный деятель нацистской Германии, генерал-полковник. В 1926 г. – обер-квартирмейстер рейхсвера. В 1938 г. – начальник Генерального штаба сухопутных войск. Активный разработчик планов агрессии против Польши, Франции, Югославии, Греции и СССР. В 1942 г. отстранен от должности. В 1944 г. арестован по подозрению в причастности к заговору против Гитлера. Освобожден из концлагеря Дахау американцами. Выступал на Нюрнбергском процессе как свидетель.

67

Павелич Анте (1889–1959) – хорватский националист. С 1929 г. руководитель хорватской националистической организации усташей. В 1941–1945 гг. – глава «независимого государства Хорватии», созданного под эгидой Германии. Организатор массовых убийств местного словацкого населения. В 1945 г. бежал и скрывался. Заочно приговорен к смертной казни.

68

Xорти Миклош (1868–1957) – венгерский государственный деятель, контр-адмирал. Являлся регентом (правителем) страны с 1920-го по 1944 г. Поддерживал нацистскую Германию, послав свои войска в «антикоммунистический поход». В октябре 1944 г. передал власть Салаши, а сам уехал за границу.

69

Квислинг Видкун (1887–1945) – норвежский политический и государственный деятель. С 1933 г. являлся лидером норвежской фашистской партии. Содействовал захвату Норвегии немцами в 1940 г. В 1942–1945 гг. – премьер-министр правительства Норвегии, тесно сотрудничавший с немецкими оккупантами, за что имя его и стало нарицательным во всем мире. Казнен за предательство.

70

Чиано Джалеаццо (1903–1944) – итальянский государственный деятель. В 1936–1943 гг. – министр иностранных дел Италии. Принимал в 1943 г. участие в заговоре против Муссолини (своего тестя). Был арестован фашистами и казнен.

71

Tито Броз Иосип (1892–1980) – политический и государственный деятель Югославии, маршал. Родился в крестьянской семье. В 1915 г. попал в плен к русским. В России в 1917 г. вступил в Красную гвардию. В 1920 г. возвратился на родину. В 1928 г. – секретарь Загребского комитета Компартии Югославии, в 1934 г. – член ЦК партии. В 1935–1936 гг. работал в Коминтерне в Москве. В 1937 г. возглавил КПЮ. В 1941–1945 гг. – Верховный главнокомандующий народно-освободительной армии и партизанских отрядов. В 1945 г. – председатель совета министров и министр обороны. С 1953 г. до последних дней президент Социалистической Федеративной Республики Югославии.

72

Михайлович Дража (1893–1946) – сербский военный деятель, генерал. В 1941–1945 гг. возглавлял формирования четников, ведших борьбу сначала с немцами, а затем с югославскими партизанами. В 1942–1945 гг. – военный министр югославского эмигрантского правительства. Казнен.

73

Организация Тодта – полувоенная правительственная организация нацистской Германии. Была создана в 1933 г. и занималась планированием и строительством автомобильной и железнодорожной сетей. Вместе с тем проектировала и возводила оборонительные сооружения, в том числе «Западный вал», а также подземные командные пункты, ставки Верховного главнокомандования и тому подобное. Возглавлялась Фрицем Тодтом, по имени которого и получила свое название, а с 1942 г. – министром вооружений и военной промышленности Альбертом Шпеером.

74

Антонеску Йон (1882–1946) – румынский диктатор (1940–1944), маршал. В 1941 г. вверг страну в войну против Советского Союза. Казнен по приговору Нюрнбергского военного трибунала.

75

Бергер Готтлиб (1895–1975) – военный и полицейский деятель нацистской Германии, обергруппенфюрер СС. Родился в Герштеттене (Вюртемберг). Участник Первой мировой войны – батальонный адъютант, оберлейтенант. В НСДАП с 1922 г. и в СС – с 1936 г. В 1940 г. – начальник управления СС. В 1941 г. у Розенберга занимался делами оккупированной России, способствовал выходу в свет учебника «Недочеловек», в котором народ Советского Союза характеризовался как «послед человечества, находящийся в духовном отношении ниже животного». В 1944 г. руководил операциями по подавлению словацкого восстания, наводя там «кладбищенский покой». Под конец войны – начальник тыла войск СС. Нюрнбергским трибуналом приговорен к 25 годам тюремного заключения. Освобожден в 1951 г.

76

Бадолио Пьетро (1871–1956) – итальянский военный и государственный деятель, маршал. Был главнокомандующим итальянских войск в итало-эфиопской войне (1936–1937). Тогда же – вице-король Эфиопии. В 1937–1940 гг. – начальник Генерального штаба вооруженных сил Италии. Участвовал в смещении Муссолини (1943). В 1943–1944 гг. – премьер-министр Италии. Заключил перемирие с союзниками.

77

Телеки Михал (1879–1941) – венгерский государственный деятель, граф. В 1920–1921-х и 1939–1941 гг. – премьер-министр Венгрии. При нем венгерское правительство присоединилось к «Антикоминтерновскому» (1936) и «Берлинскому» (1940) пактам.

78

Франко Баамонде Франсиско (1892–1975) – испанский военный и государственный деятель, генерал. В 1936 г. возглавил мятеж против испанского республиканского правительства. Был вождем испанской фаланги, а в 1937–1975 гг. – каудильо (главой государства). В 1947 г. объявил Испанию королевством, но установление королевской власти откладывал вплоть до своего ухода из политики (а реально – до собственной смерти).

79

Операция «Маус» (мышь) названа уменьшительно по имени сына регента Венгрии Хорти и преследовала цель его похищения, чтобы заставить отца отказаться от идеи заключения перемирия с Советским Союзом и выхода из войны по примеру Румынии. Миклош (Мики) Хорти был похищен молодчиками Скорцени, вывезен в Германию и помещен в один из концлагерей. В результате Венгрия продолжила войну на стороне Германии до конца.

80

Операция «Панцерфауст» (броневой кулак) была названа так по созвучию с появившимся тогда новым оружием – ручным противотанковым гранатометом. Ее должен был провести Скорцени со своими людьми против регента и его окружения, чтобы предотвратить капитуляцию Венгрии советским войскам.

81

Операция «Аларих» – названа по имени короля готов (первоначально была названа «операция Штудент» – по имени командующего немецкими десантниками – генерала). Являлась реакцией Гитлера на свержение Муссолини в июле 1943 г. и преследовала целью, наряду с освобождением Муссолини, арест правительства Бадолио, членов королевской династии и всех, кто выступал против дуче, с последующим восстановлением фашистского режима. Операция не состоялась, так как немцы не располагали в Риме достаточными полицейскими силами (войска привлекать было нельзя, поскольку Италия продолжала оставаться союзницей Германии). Была затем заменена операцией «Айхе» (дуб) по освобождению лично Муссолини, которая и была успешно осуществлена в сентябре 1943 г. группой немецких десантников во главе с тогдашним хауптшурмфюрером СС Скорцени.

82

Кессельринг Альберт (1885–1960) – немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал. Командовал воздушным флотом Германии в операциях против Польши, Франции и Советского Союза. В 1941–1945 гг. – главнокомандующий немецкими войсками в Средиземноморье, затем в Западной Германии. Виновен в уничтожении мирного населения упомянутых выше стран и Италии. Нюрнбергским международным трибуналом приговорен к пожизненному заключению. Освобожден в 1952 г.

83

Шёрнер Фердинанд (1892–1973) – немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал. Родился в Мюнхене в семье офицера полиции. Участник Первой мировой войны – лейтенант. Затем служба в рейхсвере. В 1924 г. примкнул к нацистам. В 1934 г. – офицер Генштаба. Участник боевых действий в Польше, Бельгии, Франции, Греции и Советском Союзе. Командовал группами армий «Никополь», «Южная Украина», «Север» и «Центр». Войну закончил в Чехословакии. Отличался жестокостью. В конце апреля 1945 г. назначен главнокомандующим сухопутными войсками, но в должность не вступил. Арестован американцами и выдан советским властям, которыми приговорен к 25 годам заключения в лагерях. Освобожден и передан ФРГ в 1955 г.

84

Рундштедт Герд фон (1875–1953) – немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал. Родился в Ашерслебене в семье генерала. В Первую мировую войну – офицер Генштаба. Служил в рейхсвере. В 1925 г. – командир полка, в 1928 г. – командир дивизии. В 1938 г. вышел в отставку в связи с делом Бломберга – Фрича. В 1939 г. – военный советник Гитлера. В польскую кампанию командовал группой армий. На Восточном фронте командовал группой армий «Юг» (Украина, Крым, Донбасс). В 1942 г. – главком группы армий «Д» на Западе. После провала покушения на Гитлера – председатель суда чести. С 1944 г. – главнокомандующий немецкими войсками на Западе. Организатор Арденнской наступательной операции. Арестован американцами, но до суда дело не дошло. Освобожден в 1949 г. по состоянию здоровья.

85

Полное наименование операции – «Кроссворд санрайз» (восход солнца).

86

Модель Вальтер (1891–1945) – немецкий военный деятель, генерал-фельдмаршал, имевший прозвище «пожарник фюрера». Родился в Гентине под Магдебургом в семье учителя музыки. Окончил военное училище. Участник Первой мировой войны на Западном фронте – офицер Генштаба. Затем служил в рейхсвере. Поддержал приход нацистов к власти. В польскую кампанию – начальник штаба корпуса, во Франции – начальник штаба армии. При вторжении в СССР – командир дивизии, затем корпуса и армии. Участник боев под Москвой и на Курской дуге. При отступлении применял тактику выжженной земли. В 1944 г. последовательно командовал группами армий «Север», «Юг», «Центр», а потом – «Б» и «Д» на Западном фронте. Успешно действовал в Арнеме и Арденнах. После капитуляции своих войск в конце войны покончил жизнь самоубийством.

87

Йодль Альфред (1890–1946) – немецкий военный деятель, генерал-полковник. Родился в семье офицера. Образование получил в кадетском корпусе. В Первую мировую войну воевал на Западном и Восточном фронтах – оберлейтенант. Затем служил в рейхсвере.

С 1935 г. – начальник отдела военного министерства, а с 1938 г. – начальник штаба оперативного руководства Верховного главнокомандования. Покомандовав в 1938–1939 гг. дивизией, возвратился на эту же должность, в которой и пребывал до конца войны. Входил в самый ближний круг Гитлера. Во время покушения на фюрера был легко ранен. В Реймсе 7 мая 1945 г. подписал акт о капитуляции Германии перед союзными войсками. Нюрнбергским военным трибуналом приговорен к смертной казни. Повешен.

88

Эйхман Адольф (1906–1962) – полицейский деятель нацистской Германии, обершурмбаннфюрер СС, ответственный за преследование и уничтожение евреев. Родился в Золингене. Имел прозвище «маленький еврей» за темные глаза и волосы. В молодости был коммивояжером одной из австрийских фирм в Линце. В 1927 г. вступил в молодежную организацию австро-немецких ветеранов и в 1932 г. – в австрийскую нацистскую партию. В 1934 г. перебрался в Берлин и вступил в СД. С 1936 г. – начальник отдела гестапо по вопросам еврейской эмиграции. В 1945 г. арестован американцами, но бежал из лагеря для интернированных и перебрался в Южную Америку. В 1960 г. схвачен в Буэнос-Айресе под именем Клементо Рикардо израильскими агентами и вывезен в Иерусалим, где и повешен по решению суда.

89

Гитлеровская молодежь (гитлерюгенд) – молодежная организация военизированного типа, была создана в 1936 г. Возглавлял ее рейхсюгендфюрер Бальдур фон Ширах, а с 1940 г. – Артур Аксман, подчинявшиеся непосредственно Гитлеру. Принадлежность к ней была обязательной. Возраст ее членов – от 10 до 18 лет. В нее вошли все существовавшие до того в Германии молодежные клубы и союзы.

90

Шахт Ялмар (1877–1970) – немецкий государственный деятель, занимавшийся вопросами экономики. Получил университетское образование. В Первую мировую войну – сотрудник экономического управления оккупационных войск в Бельгии. С 1916 г. – директор национального банка Германии, а с 1923 г. – президент имперского банка. С 1930 г. оказывал финансовую поддержку нацистам. В 1936 г. – министр экономики. Заложил основы военной промышленности. После начала войны против СССР стал критически относиться к правящему режиму. Поддерживал связи с заговорщиками против Гитлера. После провала покушения на него был арестован и содержался в концлагерях. Нюрнбергским трибуналом оправдан и в 1948 г. освобожден. Вскоре затем стал владельцем банковского дома.


Всего проголосовало: 8
Средний рейтинг 3.9 из 5



Оцените эту книгу