Книга: Три страсти Петра Первого. Неизвестная сторона жизни царя




Три страсти Петра Первого. Неизвестная сторона жизни царя

Валерия Орлова

Три страсти Петра Первого. Неизвестная сторона жизни царя

Глава 1

Страх. Снова страх. И тревога жарких летних ночей. Сколько раз снится один и тот же сон? Сколько раз еще придется просыпаться от собственного крика, словно выныривать на поверхность из зыбкого болота воспоминаний. Прошлое не желает отпускать его.

Петр резко сел. Неприятная ночь. Липкая, как пот, каплями усеявший спину и лоб. Полная ужасов тьма расстилает свой покров. Что делать? Яркие образы не давали покоя. Красные, разгневанные лица людей, осаждающих Красное крыльцо. Стрельцы, верные псы Софьи, преследовали его, маленького мальчика. А он бежит, стремится туда, где безопасно. Но такого места нет… Он еще слишком мал и беспомощен; слишком одинок, чтобы противостоять всепоглощающей власти сильных мира. Софья, его мучительница, ночной кошмар.

Софья черной птицей мчится за ним по пятам.

Все случилось много лет назад, но прошлое не отпустит.


Петр помнил, как царица Софья держала его на руках, приподняв, а у Красного крыльца бушует толпа стрельцов, требует царя. Пока отец сгорал, подобно свече, в тесной, душной комнате, люди разделились на два лагеря. Одни хотят Ивана, другие — Петра. А двум маленьким мальчикам и дела нет до этой свары. Им еще расти надо. Софья держит на руках Петра, а князь Голицын — Ивана… Петр помнил уверенное, твердое прикосновение полных рук царицы, ее внимательный, злой взгляд, величественно приподнятый подбородок. Она всегда сознавала свою власть над народом, знала, что ни у кого не хватит сил противостоять ей. Эта уверенность сквозила в каждом ее движении, в каждой ее позе. И так и было.

В тот год почил царь, Алексей Михайлович. Долго мучился. Он лежал в затемненной комнате, на перине, пропитанной потом, дурно пахнущей, и едва мог поднять руку — до того ослаб… Пространство озарял только слабый свет свечей, ставни даже днем были закрыты. Царь никогда не был один. Вокруг постоянно крутились бояре, князья, Софья…

В последний день жизни царя Петр, тогда еще маленький мальчик, был у его смертного одра. Он сидел, боясь пошевелиться, вздохнуть, пока тут же, в углу, перешептывались князья, спорили о том, кому передать правление. Взволнованное лицо князя Василия Голицына было красным из-за жары. Он что-то упорно твердил остальным, иногда взмахивая руками и даже притоптывая ногой, голоса однако не повышал. Охотнее всех ему отвечал князь Добролюбов.

Перешептывания прекратились, как только отворилась, тихо скрипнув, дверь. Вошла Софья. Она двигалась уверенно и тяжело. На круглом румяном лице застыло хмурое выражение. Надменный взгляд был направлен вперед, такой взгляд никогда не опускается долу в смущении, никогда не прячется. Царица была дебела и мясиста и внушала страх. Ее некрасивое лицо с грубыми, решительными чертами было напряжено. Сила исходила от нее. На гордо поднятой голове была черная накидка.

Взгляд ее скользнул по мальчику и тут же обратился на шептунов.

Что было дальше, Петр не знал, так как выбежал из комнаты, где умирал отец.

В семействе «тишайшего» царя Алексея Михайловича было семь дочерей. Шесть из них — Евдокия, Марфа, Софья, Екатерина, Мария, Феодосия — были от первого брака самодержца с Марией Ильиничной Милославской. Пять сестер безропотно коротали свои дни в глухих царских теремах и смиренно покорились судьбе. Иной была царевна Софья Алексеевна.

Не красавица, излишне тучная, с суровым лицом, она казалась старше своих лет. Софья, однако, и не стремилась пленять красотою. С детства она много читала, свободно говорила по-польски, среди ее учителей были образованнейшие люди. Идеалом стала греческая царевна Пульхерия, взявшая власть из слабых рук брата и долго царствовавшая в Византии.

Бойкая на словах, хитрая, со смиренным благочестием на лице и неукротимыми страстями в сердце, она сумела более других заслужить доверие отца.

Софья обладала не только различными талантами, но и сильным, решительным характером, дерзким и острым умом, побудившими эту женщину захватить власть.

Когда Софья была маленькой, ее, как и положено, отправили в женскую половину дворца, где воспитанием ребенка должны были заниматься женщины. Ничто не предвещало девочке великого будущего. Более того, в то время судьба будущих царевен была предопределена. С ранних лет их обучали нехитрым наукам ведения домашнего хозяйства, рукоделию и чтению церковных, книг, запрещая проявлять чувства, эмоции и непокорность характера, а по достижении зрелого возраста царских дочерей отдавали в монастырь, где они проводили жизнь в затворничестве и чтении молитв.

Однако такая жизнь подрастающую девочку возмущала все сильнее, и все чаще придворные и многочисленные няньки замечали непокладистый и дерзкий характер молодой царевны. Когда же про тяжелый нрав семилетней Софьи донесли царю, тот не только не был рассержен, но и приказал заняться серьезным воспитанием дочери, наняв той самых лучших наставников и учите лей. Так, к десяти годам девочка освоила грамоту, чтение, науку, историю и иностранные языки.

Слухи о необычной царевне расходились за пределами дворца, а царь-отец гордился дочерью и даже, вопреки всему, стал брать ее в свои поездки по стране. Перед умом и мудростью юной девушки преклонялись приближенные, о ее эрудированности и проницательности ходили небывалые легенды, а мужчины, казалось, даже не придавали значения тому, что Софья вовсе не обладала правильными чертами лица и статной фигурой. Напротив, она была чуть полновата, с резкими, угловатыми движениями и крепким, далеко не женским телосложением.

Вместе с тем в мужчинах царская дочь вызывала искренний интерес и симпатию, однако ее сердце молчало.

* * *

Петр рос, точно шелудивый щенок. Никто особенно за ним не присматривал. Наталья Кирилловна, мать, очень любила своего сына, однако сил у нее не хватало. Она никогда не отличалась сильным здоровьем, и Петр при первой же возможности сбегал из-под ее не слишком бдительного ока. Был еще Никита Зотов, который обучал мальчика молитвам, чтению и письму. Учитель он был, наверное, хороший, и много чего знал интересного, но как напьется — хоть вешайся. Терял всякую способность соображать, и куда уж тут уследить за маленьким проказником. Да и Петруша не особенно старался проявлять усердие в науках. Читал через пень колоду, грамоту так и не освоил. Не любил ее, и все тут. Протестовал и злился, когда ему делали замечание. Наталья Кирилловна только и повторяла: «Батюшки мои! Что же это за царь такой, если он собственного языка-то не знает и этикету не обучен. Знай — из пушек палит да солдатню гоняет. Надо бы грамоте его усерднее поучать». А Никита Зотов лишь кивал, смирно стоя перед царицей, а на следующий день напивался так, что чертям становилось дурно, и было ему уже не до мальчика.

В общем, дикий был волчонок, как презрительно называла его Софья. Однако даже она понимала, что хоть Петр и не проявляет интереса к государственным делам, угрозу все же представляет. Мал еще, да недолго уж ждать осталось. Разразиться гроза — тут либо скрывайся, либо иди напролом.

Девство и юность Петра были шумными, бурными и очень волнительными. Поймать его было невозможно. Мальчик носился как угорелый, только пятки сверкали, а иногда и их не усмотреть. Прятался искусно — воспитатели только и знали, что рыскали по всем углам в поисках молодого царя. А если уж ловили, удержать не могли; он тут же ускользал, точно уж. И вновь его нет. Исчез. И вскоре до обитателей дворца доносились дикие звуки барабанов, грохот орудий — это Петруша уже строит солдатню и объявляет бой.

Бедные мужики не знали, куда от него деваться. Того и глядишь, поймает волчонок и поволочет на поле драться станка на стенку. Только что бояр еще не успел привлечь к потехе. Наталья Кирилловна только вздыхала. Что-то будет дальше?..

Однажды Петр, как обычно, сбежал от своих наставников и, спрятавшись в кустах, стал поджидать, когда все разойдутся. И не заметил, что наступил кому-то на ногу. Обернувшись в испуге, увидел мальчика примерно своего возраста. Петр дико выкатил глаза и молча уставился на него. Мальчик тоже не произносил ни слова. Был он неопрятен — видимо, из простой семьи. Рубаха изношена до крайности, штаны дырявые и едва держатся на тонкой талии. Бледное лицо незнакомца было довольно приятным: тонкие черты, в темных глазах светилась озорная искорка, брови вздернуты в удивлении. В растрепанных волосах виднелись листья и мелкие ветки.

— Ты кто? — наконец бойко спросил Петр. — Что здесь делаешь?

— Алексашка я, — ответил мальчик. — А ты кто?

— А ты разве не знаешь?

— Откуда ж мне знать. Я тебя никогда не видел.

— А хочешь — поколочу, — грозно поинтересовался Петр.

— За что ж меня колотить? Мне уже батя намедни по ребрам прошелся. Давай лучше запустим старику Нахряпину козу в огород.

— Зачем? Она ж, поди, все пожрет!

— Вот и пусть пожрет. Неча меня по спине палкой колотить.

— Он тебя поколотил? Обидел небось старика-то?

— Да ну какой там… Ну сорвал пару яблок у него с дерева. Невелика беда. Так у него таких деревьев штук пять, а яблоки падают да гниют. Грех же не взять! — оправдывался Алексашка.

— Да… Я б тоже украл.

— Да не крал я, говорю тебе. Взял…

— А-а, все едино. — Петр пожал плечами. — А где ж ты собрался козу доставать? Тоже «возьмешь» у кого-нибудь?

— Нет. Коза наша с папкой. — Алексашка отчего-то покраснел. — Да старая она уже. Чай подохнет скоро. А так — польза от нее выйдет.

— А отец не побьет?

— А он не узнает, — не слишком уверенно ответил Алексашка. — Он сейчас дрыхнет на топчане.

— Ну раз говоришь… Козу — так козу, — согласился Петр, и глаза его озорно блеснули.

Приключение с козой обернулось провалом. Когда красному от натуги Алексашке все же удалось вытащить несчастное животное со своего двора, коза уже дышала на ладан и тут же, не успели мальчики и моргнуть, издохла. Отец, который, видно, протрезвел раньше положенного времени, увидел это, и Алексашку взгрели по первое число. Петр, стороживший у одной из яблонь старика Нахряпина, так и не дождался обещанной грозной «мести».


Так было положено начало дружбе Петра и Алексашки Меншикова, которая продлилась долгие годы.

Алексашка был сыном простого мужика, конюха. Отец его редко бывал трезв, а когда не напивался — колотил сына, поэтому житье у мальчика было не сахар. Мать его умерла при родах, с тех пор отец и запил — с горя, видно. За мальчиком никто толком не следит, вечно он ходил в обносках да полуголодный. Только иногда заглядывала к ним в дом бабка Марфа, приносила немного хлеба, а по праздникам пекла пироги с повидлом. Сашка один попробует, а остальные на рынке продает, так мелочь какую-то и заработает.

Сколько забав они с Петром устраивали, во скольких переделках побывали… Потешались над боярами, девок дразнили, за косы их дергали, Никиту Зотова изводили страшно. А еще рыбу удили.

— А ты когда-нибудь видел голую девку? — спросил как-то Алексашка Петра.

— А что там видеть-то? — ответил Петр. — Все так же, как у нас, только грудь больше.

— Эх ты, не понимаешь ничего. Там… там такое…

— А ты видел, что ли? — с сомнение и завистью поинтересовался Петр.

— Ну… — уклончиво протянул Алексашка. — Поди сюда. Мысль есть…

Этим же вечером, дождавшись темноты, друзья подкрались к небольшому бревенчатому дому. Оттуда слышалось девичье пение, смех и плеск воды.

— Ну что? — Алексашка смотрел на Петра и озорно подмигивал. — Пойдем?

— Да, — кивнул молодой царь и первым вскарабкался на окно.

Алексашка последовал за ним. Оба друга замерли, разглядев, что творится внутри.

Несколько молодых девок мылись. Их нагие тела блестели и лоснились, пена обволакивали спелые груди и зады.

Петр вытаращил глаза, не в силах отвернуться. Неужели это те же девки, которых он каждый день видит во дворе? Неужели они одного с ним рода. Плавные движения и грация навсегда покорили Петра.

До самой смерти он помнил миг, когда впервые увидел нагое девичье тело.

Сердце его застучало чаще, голова закружилась, ноги задрожали. Пальцы разжались сами собой, и Петр рухнул наземь, больно приложившись спиной о какой-то булыжник. Алексашка не двигался и продолжал завороженно пялиться в окно.

Петр с трудом поднялся. Перед глазами все плыло от удара и пережитого волшебного мгновения. Поморщившись, он вновь приблизился к окну и потянул друга за рукав.

— Пойдем… Хватит смотреть. А то заметят…

— Подожди. Да подожди ты! — прохрипел Алексашка, не отрываясь от созерцания.

Затем Петр дернул слишком сильно, и Сашка, грубо ругнувшись, тоже рухнул.

— А, чтоб тебя!

Девушки, видимо, услышали возню за окном и насторожились. Петр и Алексашка понеслись в кусты со всей быстротой, на какую были способны. Спрятавшись, оба захохотали. И хохотали так долго, что чуть животы не надорвали.

— Видал? Вот это да… — протянул Алексашка, отсмеявшись.

— Да, — кивнул Петр.

Странное чувство укрепилось в его груди, и он не мог дать ему названия. Этой ночью Петр уснуть так и не смог: ему все мерещились обнаженные груди, розовые плечи…

Наталья Кирилловна, вконец обеспокоенная неподобающим поведением сына, однажды сгоряча обругала его. «Негоже, — твердила она, — якшаться с непотребным народом. Что ж ты творишь, Петруша?».

Но Петрушу уже нельзя было обуздать, не было на него никакой управы. В душе теплилась жажда деятельности, жажда знаний — таких, каких нельзя было найти среди людей русских. Петр не знал покоя: каждая минута у него была занята. Лихорадочно горящий взор ни на миг не затухал, он, точно заведенный, не мог усидеть на месте. Всюду носился, а за ним, подобно верному псу, Алексашка.

Позже, когда Петр пришел к власти, Алексашка стал для него не только верным другом, но и ценным советником. Все-то он умел: и достать что нужно, и разузнать сплетни и не только, и присоветовать, и промолчать, где положено. И хитер же был, прохвост, — никогда о собственной выгоде не забывал, однако не наглел. Появлялась возможность — мог и медяк в карман положить, если никто не видит.

Петр в Алексашке души не чаял. Все они делали вместе.


Однажды Алексашка отвел Петра в Немецкую слободу. Она появилась задолго до рождения Петра. В XV веке во времена царя Ивана III в Москву впервые стали приглашать квалифицированных немецких специалистов: оружейников, медиков, ювелиров, «рудознатцев». Немецкие наемники состояли на военной службе, служили переводчиками Посольского приказа, выполняли дипломатические поручения. Во второй половине XVI века в результате насильственного переселения из захваченных Иваном Грозным в ходе Ливонской войны Нарвы и Дерпта в Москве появилось значительное число немецких переселенцев, занимавшихся торговлей, ремеслами и мукомольным делом. Иноземцы селились обособленно на правом берегу реки Яузы. Так возникла слобода. Уже тогда ее жители имели особые привилегии, так, царь Иван Грозный разрешил им заниматься производством и продажей вина. В начале XVII века слобода была разорена войсками Лжедмитрия, сгорела, и иностранцы стали селиться среди русских горожан.

Тогда царским указом все выходцы из зарубежных стран, не принявшие православие, были вновь выселены на место прежней слободы и новое поселение стало называться Новонемецкая слобода. Границами поселения служили река Яуза с востока, ручьи Ольховец и Чечера с запада, на север земли шли до Покровской дороги и граничили с землями сел Елохова и Покровского.

Население слободы было многонациональным, его основу составляли уроженцы из княжеств Германии, Австрийской империи и Прибалтики, а также голландцы и гамбургцы. К тому времени в Москве образовалась значительная немецкая колония. Немецкие купцы стали создавать здесь свои торговые фирмы и продвигать русские товары в страны Западной Европы. В 1630-х годах голландцы и немцы получают разрешение на строительство первых мануфактур для производства оружия, поскольку оружие и военное снаряжение в то время закупалось за границей. Значительную роль играли немецкие предприниматели с сфере поиска руд, добычи и обработки металлов. Они наладили производство стекла на государственной стекольном заводе в селе Измайлово, основали в 1683–1684 годах суконную мануфактуру. Купцы торговали винами, сахаром, сукном, оружием и предметами роскоши, а вывозили из России меха, мачтовый лес, икру, смолу. Позже иноземные купцы стали приобретать российское подданство и получать те же права, что у местных купцов.

Принятие православия позволяло немцам, находящимся на государственной службе, получить дворянство и право владения землей и крестьянами.

В то время в Немецкой слободе насчитывалось около трехсот сорока дворов немцев и голландцев. В слободе селились иностранные офицеры, служившие в русской армии, торговцы, ремесленники.



Петр еще не знал — слишком мал был, но именно здесь будет положено начало его обучению, именно здесь он найдет первых учителей в военном и морском деле.

Стоял теплый весенний день, солнце было ярким, но пока еще не слишком жарким. Небо слегка было подернуто облаками. Бродили Сашка и Петр меж аккуратных домиков и лавочек, лопали калачи и баранки. Вскоре остановились у небольшого желтого дома, обнесенного невысоким, но крепким забором. На пороге сидела девочка. Петр остановился точно вкопанный.

Длинные русые волосы густой волной спадали на хрупкие плечи, на милом лице застыла слабая, мечтательная улыбка. Большие карие глаза словно были подернуты пеленой задумчивости. Голова ее была наклонена чуть вбок, спина сгорблена. Девочка не была озорна или весела. Она была нежна и тихо напевала какую-то мелодию.

Такой Петр впервые увидел Анну. Правда тогда он еще не знал, что это чарующее создание зовут Анной. Впоследствии Петр не раз вспоминал этот миг: теплый день, солнце, девочка с блестящими волосами и хрупкими плечами на крыльце незнакомого дома.

Сердце молодого царя забилось сильнее, руки и лоб вспотели. Петр выпучил свои огромные глаза, как будто пытался побрать образ девочки, навсегда сохранить его в памяти. Он стоял, окаменев, и в тот миг, весь мир перестал иметь значение. Была только русоволосая фея, пленившая неугомонное сердце.

Алексашка подергал Петра за локоть, но тот даже не обратил на друга внимания. Так и стоял с разинутым ртом и горящими глазами.

Оказалось, что девочка была дочерью золотых дел мастера Иоганна Монса, зажиточного немца. У семьи Монс был даже свой трактир, где по выходным и праздникам устраивались пиршества.

С тех пор Петр стал частым гостем в Слободе. Как только появлялась свободная минутка, он опрометью кидался сюда, к дому Иоганна Монса, и, сидя за забором, наблюдал, выжидал, — настолько сильно ему хотелось увидеть девочку. Он уже знал, что зовут ее Анной. Иногда она появлялась, и молодой царь чуть не из кустов падал, пытаясь повнимательнее рассмотреть ее. В первый раз, когда он увидел Анну, она показалась ему задумчивой, даже печальной, но чем больше Петр наблюдал за ней, тем яснее понимал: в ней полыхает огонь. Во взоре ее временами мелькало нечто неуловимое, как будто Анна сдерживалась, намеренно не давала выхода своей энергии и жизнерадостности.

Петр, еще будучи неопытным мальчишкой, инстинктивно чувствовал в Анне необузданное женское начало. Оно еще не пробудилось, нет, но не за горами тот миг, когда девочка-фея превратится в пленительную королеву и покорит чье-то сердце. Петр, конечно, не задумывался о будущем. Он просто наблюдал. Еще не было четко оформленных желаний, не было грез, лишь неясные ощущения и размытые образы.

Бывали времена, когда Петр неделями не видел Анну: то слишком много других забав, то сама Анна как будто скрывалась от него в доме. В такие моменты он не скучал — ему хватало дел. Однако ночами, бывало, вспорхнет за окном ночная птица, подаст голос, и Петр вдруг вспомнит об Анхен, прелестнице из Немецкой Слободы.


Шло время. Петру уже стукнуло семнадцать лет. Наталья Кирилловна серчала на сына. Петр становился все более необузданным. Его буйный характер и вечная жажда деятельности никому не давали покоя: ни матери, ни приближенным, ни самому Петру. Грамоте он так и не обучился, а все только повторял: «Да кому они нужны, эти буквы да строчки! Что вы, маменька, волнуетесь». Этикет молодой царь презирал точно так же, как и грамматику. Его грубые манеры и высказывания порой поражали всех.

Мало того, Петруша, как выяснилось, не прочь был и гульнуть. Мечтал-то он, конечно, об Анхен, однако и с девками дворовыми путался, и с прачками, и судомойками, а один раз даже боярскую дочь соблазнил. Непонятно было, за что его любили женщины. Петр не отличался внешней красотой: длинный, нескладный, лицо бледное, глаза навыкате, ноги косолапят, спина горбится. Манерами приличными он не отличался, обхаживать дам тоже особо не умел. Был неловок и бешен; вечно все ронял и сносил. Но девкам спасу от него не было. Может, привлекал буйный характер царя, его необузданность и страстность. Была в нем какая-та дикая мужественность, естественность.

Однажды Алексашка, прогуливаясь по двору, зашел в конюшню и увидел картину, которая могла бы заставить покраснеть любого. Но не Алексашку, который давно привык к забавам царя. Петр, крепко прижав прачку Наташку к стене, страстно целовал ее в вишневые уста. Наташка тихо постанывала, а рука молодого царя медленно ползла вверх по бедру девушки.

Алексашка, помедлив минутку, лишь усмехнулся, пожал плечами и удалился, оставив голубков наедине.

Все эти связи были кратковременными, однако были отношения и более серьезные. Однажды Петр, шатаясь по Москве, увидел девушку в красном летнике. Щечки у нее были, что спелые яблоки, губки, маленькие и алые, напоминали спелую клубнику, синие глаза манили. Длинная русая коса была украшена красными и голубыми лентами. Девушка, видно, принадлежала к состоятельной семье. Она осторожно и с любопытством выглядывала из кареты. Петр толкнул Алексашку и кивком головы указал на красавицу. Друг понимающе улыбнулся и произнес:

— Знаю, кто она. Видел уже, и не раз. Хороша, слов нет. Дочка боярина Лакритского. У него еще лавка с тканями на Аршинном.

— Хороша, — протянул Петр, поедая глазами девицу. — А звать ее как?

— Аксинья. Что, оприходовать хочешь?

— Дурак! — воскликнул Петр, но Алексашку сложно было провести: уж он-то всегда знал, когда царь сердит, а когда просто придуривается.

Не прошло и недели, как разразился скандал. Злой, весь красный, боярин Лакритский явился к государыне Наталье Кирилловне жаловать на Петра. Нос боярина, похожий на картофелину, гневно подрагивал, толстые губы кривились. Оказывается, Петр соблазнил его единственную дочь. Он влез через окно в спальню к Аксинье и, пробыв там всю ночь, утром хотел сбежать. Да не успел. Мать, пришедшая в то утро будить дочь пораньше, застала молодых в неподобающем виде и подняла ор на весь дом. Прибежал испуганный отец в ночном колпаке и, завидев коварного змия, не признал в нем царя. Схватился за дубину. Петр же, взъерошенный и сонный, прямо как был — в чем мать родила, успел выпрыгнуть в окно и унесся.

Вся Москва, естественно, прознала о случившемся. Женщины потешались над Аксиньей и ее матерью, мужчины посмеивались над Петром, а втайне завидовали — Аксинья была признанной краса вицей.

Наталья Кирилловна, услышав обо всем, пришла в неописуемый ужас, сделала сыну выговор, но это не помогло. Не было на Петра управы.

Наталье Кирилловне пришлось срочно принимать решение. Аксинью, печальную и опозоренную, срочно отправили к родственникам в Воронеж, где через несколько недель выдали замуж за местного торговца скотом, Красноухова.

Петр недолго горевал из-за потерянной «возлюбленной».

Потом была еще старшая дочь боярина Складова, Анастасия, маленькая, худенькая егоза с длинным носом. Впоследствии никто не мог понять, чем она прельстила молодого царя. Анастасия не была ни красива, ни умна, да и характером обладала далеко не сахарным. К ней царь, кажется, привязался сильно. Много ночей он провел у нее, пока родители догадались, что к чему, и тоже сослали дочь в другой город. На этот раз Петр несколько недель ходил, словно в воду опущенный.

Был он привязан и к Лизке, прачке, которая по первому требованию ублажала его ласками, всегда была нежна и приветлива. Петр бессовестно наслаждался ее прикосновениями и много часов провел в ее объятиях.

— Сашка, а помнишь, как мы лазили в баню за девками подглядывать? — как-то спросил Петр.

— Как такое забудешь… — улыбнулся Алексашка.

Той же ночью друзья напились так, как еще ни один сапожник в Москве не напивался. Погорланили, как обычно, а затем, совсем обезумев от скуки, направились к бане, как несколько лет назад, когда были еще глупыми мальчишками. Только раньше их забавы были безобиднее.

Петр, шатаясь, приблизился к деревянной двери и громко постучал тяжелым кулаком. Внутри затихли.

— Отворяйте… девки! — закричал Петр. — Царь пришел…

Алексашка, сам едва стоявший на ногах, поддерживал государя, как мог.

— Отворяйте, или плетей захотели?! — продолжал надрываться Петр, бухая кулаком по дереву.

В ответ — тишина. Девки испуганно затаились.

— Лучше по-хорошему, а то… ить… его ж как понесет… — пробурчал Алексашка, едва не падая носом вперед.

Петр вдруг разозлился:

— Ах, вы, шалавы, не хотите… Ну ладно. Я ж церемониться не стану.

Царь повернулся и кривой походкой побрел в сарай. Затем вернулся и, потащив за собой Сашку, приказал взять огромное полено. Сашка послушно поднял один край, а Петр ухватился за другой. Так они и вернулись к бане. Внутри все еще было тихо.

— Сашка, подсоби… — пробурчал Петр и как треснет с размаху краем полена по двери.

Девки испуганно завизжали, поняв, что задумал Петр.

В течение нескольких минут царь с Сашкой отчаянно долбили бревном о дверь. Ничего не получалось. То ли были слишком пьяны и сил не хватало, то ли дуб попался крепкий.

Запыхавшись, Петр и Сашка отступили. Потом попробовали снова. На этот раз дверь поддалась.

Петр, красный как рак, а за ним Сашка ворвались в баню. Нагие девки с визгом и проклятиями кинулись врассыпную. Царь пытался поймать хоть одну, но их розовые, покрытые пеной тела выскальзывали из рук.

Наконец Петру удалось схватить кого-то. Это оказалась Варвара, дворовая девка. Она мыла полы и убирала комнаты.

Петр зарычал и опрокинул Варвару на скамью. Она орала и вырывалась что есть мочи. Царь стал целовать ее лицо, руки, голую грудь, приговаривая:

— Ну что ты, что ты…

Петр прижал ее к скамье, и ее тело, извивающееся и скользкое, наконец обмякло. Варвара замерла, с ужасом в глазах уставившись на царя. Петр нахмурился и резко отстранился. Отпустив Варвару, он повернулся к Алексашке, который все еще пытался поймать девку во дворе, хотя и ловить-то уже некого было. Все разбежались.

Петр повалился на ближайшую лавку, обессиленный и опустошенный. Что же это они творят? Как дети малые, ей-богу.

Варвара, воспользовавшись заминкой, юркнула в дверь и была такова. Петр так и заснул на лавке.


Поведение царя вышло за рамки дозволенного. Но больше всего Наталью Кирилловну тревожили постоянные походы в Немецкую слободу, куда Петра водил Лефорт, с которым он познакомился у дома Монсов. Лефорт был на шестнадцать лет старше Петра и приехал в Россию в двадцатилетнем возрасте для прохождения военной службы. Именно он и представил молодому царю Анну. Как оказалось, Петр и Лефорт были схожи характером. Лефорт слыл искусным и неутомимым солдатом, славился гостеприимством и был горьким пьяницей — именно эти качества высоко ценил царь.

Петруша часто бывал в доме золотых дел мастера. Внутри всегда было чисто и аккуратно, пахло свежестью и лимонной цедрой. Анна в накрахмаленном платье выходила встречать его. Он широко улыбалась и подавала руку для поцелуя.

— Добрый день, Питер, — тихо говорила она, и глаза ее при этом сияли таинственным светом.

За долю секунды до того, как она опускала взор долу, Петр мог заметить озорные вспышки.

Потом обычно появлялся сам хозяин, благовидный старик низкого роста, морщинистый, но с прямой спиной. Он церемонно кланялся и приглашал Петра за стол.

В гостиной царя обычно встречала мать Анны.

Матильда, так ее звали, была женщиной строгих нравов. Она тщательно следила за внешним видом, с умом вела хозяйство и вообще была умнейшей женщиной. Видимо, Анна именно у матери позаимствовала свою красоту. Хоть Матильда и была уже в преклонном возрасте, глаза ее все так же были живы и горели огнем. Руки ни минуты не были без дела: мать Анны либо вязала, либо вышивала, либо подавала на стол. Все ее существо, казалось, было пропитано энергией. Тело ее не знало усталости. Она горделиво шествовала по гостиной, отдавала распоряжение девкам хорошо поставленным голосом, и даже взмах ее тонкой, сухой руки выглядел величественно.

У Анны также был младший брата — Виллим. Петр сразу полюбил его и доверялся ему во всем.

Такова была семья Анны Монс, возлюбленной царя.

Петр как с цепи сорвался. Почти каждый вечер, если не устраивался очередной загул, они с Алексашкой седлали коней и неслись в проклятый трактир, и дебошам их числа не было. Уже среди бояр разговор темный пошел о том, что немцы поганые-де истинного царя к себе сманивают, прельщают красотой коварных девок, опаивают, губят. «Что же это с землей Русской будет, если царь вырядился, что твой шут гороховый, в иноземное платье, которое разве только бабе пристало носить!», — шептали они. Да и в народе пошли толки.

А Петр и правда не признавал исконно русской одежи. Вырядился в немецкое платье зеленого цвета и даже выучил несколько слов из немецкого языка. Приказы потешным войскам, которые тренировались теперь каждый божий день, отдавались на немецком. И во всем, что делал Петр, присутствовал дух иноземщины.

Наталья Кирилловна, в ужасе от поведения сына и от пугающих слухов, позвала в свои покои бабку Воробьиху. Та могла и мудрым советом подсобить, и исцелить растревоженные нервы, и погадать. Гадать Воробьиха умела по-всякому: на свече и на воде, на игле, и по петухам, и даже по теням. А еще умела Воробьиха сны читать и по ним определять, что человек думает, чего боится, замышляет ли что-то коварное и злое.

Долго была бабка в покоях Натальи Кирилловны, гадала. Все было как в тумане, лишь одно для Натальи Кирилловны было ясно: сманили-таки ее сыночка, ее Петрушу. И сманили не сундуками с иноземным тряпьем, не сладким заморским вином и яствами, а прекрасными темными очами девицы какой-то, дочери золотых дел мастера. Лишь ради нее одной Петруша мотается в проклятую слободу, ради нее ночей не спит. Немка проклятая!

Воробьиха пересказала все слухи, которые гуляли по Москве, вплоть до шепота про самого беса черного, который якобы вселился в молодого царя и хочет изничтожить землю Русскую, на радость немцам окаянным. Наталья Кирилловна испугалась пуще прежнего.

— Что же это творится-то? — схватившись за голову, приговаривала царица. — Что же творится? Петруша, значит, на Кукуе околачивается, а мне что же делать? Где спасения искать?

— Ты не пужайся, родненькая, — увещевала Воробьиха. — Есть спасение и от твоего горя.

— Какое же? Ну, говори! — приказала Наталья Кирилловна.

— А такое. Самое простое. То, что испокон веку люди делали. — И, помедлив, продолжила: — Женить надо твоего Петрушу. Женить. Так и ему пользу, и государству.

— Да как же это… А не рано ли?

— Самое время, — твердо произнесла Воробьиха. — Взрослеть ему пора.

На этом дело и решилось.

Глава 2

В трактире Монсов было шумно. В этот выходной Иоганн Монс закатил настоящий пир. Вокруг стоял немыслимый гвалт, помещение заплыло дымом. Музыка визжала так громко, что временами становилось тошно. Народ хохотал, напивался и дебоширил. «Да уж, немцы работать умеют, как никто, но и отдыхать не дураки», — весело подумал Алексашка, потянувшись за очередным кувшином вина. Ох и вкусное же вино у этих Монсов… Да и еда не хуже. Алексашка уже раскраснелся, глаза горели, волосы взлохмачены.

С ним за столом сидел Петр, который тоже успел попробовать яств и хлебнуть лишку. Его выпученные глаза дико горели, руки постоянно вздрагивали. Молодой царь как будто не знал, куда их деть: то на колени положит, то обхватит собственные плечи так, будто ему холодно, то ногти начет грызть. Ноги подрыгивали в такт очередной мелодии, плечи непроизвольно подергивались.

Взгляд Петра весь вечер был прикован к Анхен, дочери Монса. Ее длинные русые волосы были красиво приподняты и скреплены алой лентой; мягкими волнами они спадали на плечи, придавая ей таинственный и нежный вид. Огромные темные глаза то и дело кокетливо обращались в сторону молодого царя, щеки румянились.

В полумраке трактира Анна показалась Петру еще прекрасней, чем при солнечном свете. А может, вино в голову ударило?

На Анне было алое платье со множеством юбок, которые вздрагивали и приподнимались при малейшем движении и кружились вместе с ней, как только она начинала танцевать. Ее изящные икры, которые легко можно было заметить, не давали Петру покоя. Тонкий стан девицы так и манил. Хотелось обхватить ее за талию и прижать к себе как можно крепче. Хрупкие розовые плечи были оголены.

В этот вечер Анна много смеялась. Ее алые губки постоянно растягивались в милую сердцу Петра улыбку. Анна кружилась в танце, плавно скользила по залу, склоняла нежную головку то в одну, то в другую сторону и постоянно ее горящий взор обращался к Петру. В одно мгновение ему даже показалось, будто в темных глазах вспыхнул лукавый огонек и тут же погас. Петр покрутил головой: мол, показалось.



Алексашка дернул Петра за локоть.

— Хороша, а, мин херц? — с ухмылкой спросил он, показывая в сторону дочери Монса.

— Угу, — только и пробурчал царь, не отрывая взгляда от пышной юбки. — Хороша…

— Что ж ты, мин херц, никак влюбился? — поддразнил его Алексашка.

— Может, и влюбился. А что? Может я… возьму да и женюсь на ней! — воскликнул вдруг Петр и бешено посмотрел на друга. — Что захочу, то и сделаю. Мне никто не указ!

— Ты что ж, мин херц, совсем ум потерял! — в страхе воскликнул Алексашка. — Немку да в царицы! Где это видано. Нельзя, нельзя, мин херц… — покачал он головой.

Петр, не ответив, вдруг вскочил и, хлопнув ладонью по столу, широкими шагами направился туда, где в танце кружилась Анна. Почти грубо схватив девушку за плечи, он повлек ее за собой, на улицу. Анна не сопротивлялась, лишь удивилась. Глаза ее испуганно распахнулись, однако руки крепко вцепились в рукав Петра.

Алексашка, наблюдая эту сцену, лишь качал головой. Затем, осушив очередную чашу, тоже поднялся и с веселым гиканьем кинулся к стайке танцующих девушек, которые тут же, радостно завизжав, бросились врассыпную.

Все захохотали.


Петр молча вел за собой Анну. Стояла глубокая ночь. Вокруг было темно, и Анна не могла рассмотреть выражение лица царя, однако ей отчего-то казалось, что он злится. Они шли до тех пор, пока оказались на достаточном расстоянии от трактира, от его шума и света. Петр застыл, и Анна наконец смогла заглянуть ему в глаза. В них бушевало пламя. Ей стало страшно. Раньше Петр в ее присутствии весь сжимался, стеснялся, начинал нести околесицу, а то и вовсе молча смотрел в пол. Сегодня же в нем чувствовалась решительность. Анна вдруг увидела в нем не того нескладного и неловкого паренька, который украдкой ловил ее взгляд, но сильного мужчину, готового рискнуть.

Вокруг было невероятно тихо, даже ночные птицы не тревожили их своими голосами.

Петр смотрел на Анну, затем, как будто решившись, он медленно наклонился и легко коснулся губ Анны. Это был даже не поцелуй, лишь легкое скольжение его губ, однако Анна успела почувствовать запах вина и табака.

Она резко отпрянула, почувствовав жар во всем теле. На глаза навернулись слезы. Петр молча от ступил.

— Кто я для вас? — хрипло спросила Анна. — Зачем вы это сделали?

У Петра как будто язык отнялся. Он не мог произнести ни слова. Ноги онемели. Он потупил взор, поняв, что, возможно, совершил ошибку.

— Анна, я… — начал он, но девушка не дала ему договорить.

Бросив на него обиженный взгляд, она умчалась прочь, под защиту родительского крова. Петр так и остался на месте. Лишь спустя долгое время он, очнувшись от потрясения, побрел обратно в трактир. Разозленный и огорченный, он вскочил на коня и понесся ко дворцу. Подобно вихрю, он ворвался внутрь, разбудил Лизку и, не дав ей и рта раскрыть, овладел ею. Бедная девушка и пикнуть не смела. В действиях царя не было ни намека на нежность, лишь злоба и мука. Каждое его движение было сильным и резким, он причинял Лизке боль. Когда все закончилось, Петр без сил повалился на топчан, тяжело дыша, весь мокрый от пота и слез. Лизка молча приподнялась и стала гладить царя по голове, перебирать его черные кудри, ласкать шею и щеки.

Петр лежал неподвижно какое-то время. От него пахло вином и табачным дымом. Затем он с трудом приподнялся и крепко обхватил Лизку.

— Ну почему ты не она?.. Ну почему не она?.. — шептал он в исступлении.

Лизка не отвечала, лишь молча продолжала гладить царя. Сердце ее болело, грудь сдавило.

* * *

Через несколько дней после случившегося в трактире Монсов Наталья Кирилловна позвала к себе сына. Петр вихрем ворвался в комнату, весь красный и запыхавшийся, видно, снова от важного дела оторвали.

— Что, маменька, звали меня?

— Да, Петруша. Дело есть к тебе…

— Да уж говори скорей, — потребовал Петр, переминаясь с ноги на ногу.

Наталья Кирилловна внимательно посмотрела на сына. Вон как вымахал. Высокий, нескладный, косолапый какой-то, как еще сам в собственных ногах не запутался. И ни минуты покоя: все ходит взад-вперед, плечами передергивает, руки потирает, ногти кусает. Выпуклые глаза возбужденно сверкают, волосы всклокочены. Того и гляди, совершит какую-нибудь глупость. Права была, выходит, Воробьиха. Остепенить его надо, да поскорей.

— Жениться тебе надо, Петруша, — со вздохом произнесла Наталья Кирилловна. — Я уже и невесту присмотрела. Чудо как хороша! Заглядение. Кожа бела, лицом мила, станом стройна. Работяща. Чего же тебе еще и желать.

— Женить? Ну и жени, раз надо, а мне болтать некогда, дела ждут. — И унесся, только его и видели.

Наталья Кирилловна вздохнула. И что за царь из него выйдет?


Пока взрослел молодой царь, всю власть прибрала Софья. А правила она строго, никому не спускала, да и сила за ней была немалая. Стрельцы клялись ей в верности, многие знатные люди тоже были на ее стороне.

Однако в последние время стали долетать до царевны тревожные слухи, будто бы в Преображенском, где жил Петр, что-то затевают. Неужто молодой волчонок вырос и вспомнил о своих правах? При ходил к Софье Василий Голицын, давний ее соратник, и предупреждал, что, мол, сила там собирается немалая. Петру вроде все потеха, а полки его, Семеновский да Преображенский, не чета стрельцам. Все, как один, воины подтянутые, подкованные в ратном деле, и командам царя повинуются безоговорочно. Разволновалась Софья пуще прежнего, однако виду не подала. Только лицо ее словно окаменело, в глазах затаилась ярость.

— Не достанет меня. Силенок не хватит, — твердила она, но у Голицына были сомнения.

Да и бабки, приходившие к Софье посудачить, тревожные вещи говорили. Якобы царь молодой жениться собрался, и Наталья Кирилловна прочит ему в жену дочь поместного дворянчика Лопухина.

— Хотят женить, пусть женят, — отвечала Софья.

Все, и бояре, и дворяне, и мужики обычные, почуяли, что назревает что-то. Угроза притаилась. Софья, подобно черной птице, сидит в своем дворце, а молодой царь с немцами бучу готовит. Не останется он в стороне от власти — горяч слишком и необуздан, чтобы мириться со второй ролью.


Наталья Кирилловна выбрала в невесты сыну дочь окольничего Иллариона Абрамовича Лопухина, переименованного в качестве отца царской невесты в Федора.

Его дочь также была вынуждена в связи с обручением сменить свое имя Прасковья на Евдокия. Выбрали ее без всякого согласия жениха, да этого и требовалось. По обычаю вопросы брака решали родители. Наталью Кирилловну в этом браке прельщало то, что род Лопухиных был хоть и захудалый, но многочисленный, и она надеялась, что они будут стоять на страже интересов ее сына. К тому же Евдокия была воспитана по старине, и матери Петра это очень понравилось.

Наталья Кирилловна, посмотрев невесту, осталась довольна. Скромна, хороша собой, тиха… Что еще нужно ее драгоценному Петруше? Правда, больно бледна, да это не беда. Нарумянить можно. А потом, девка от страха, видимо, сильно нервничает.

Зимой, 27 января, состоялась свадьба Петра с Евдокией Лопухиной.

До этого момента царь невесты не видел — его охватило какое-то странное равнодушие к собственной судьбе. Целыми днями он был занят, и мысли об Анне ушли на второй план, случившееся у трактира забывалось. Однако ночами Петр вспоминал ее милое личико, ее темные, полные слез глаза, румяные щеки, шелковистые волосы и гадал, как теперь сложится его жизнь. Как он будет без своей Анхен?..

Стоя в полутемной церкви, озаренной торжественным светом свечей, Петр выглядел еще более нескладным, и казалось, находился не на своем месте. Да и чувствовал он себя так же. Разве ему здесь место? Петру больше по душе были потешные сражения и пальба из пушек в чистом поле, а не смотрины и государственные дела. Собственная женитьба мало его интересовала.

В какой-то момент он ненароком взглянул на невесту. Лица ее он видеть не мог, так как оно было скрыто белой вуалью. Он заметил, как нервно дрожит ее тонкая, белая рука. Пальцы были изящными и тонкими. Да и сама невеста, даже в многочисленных одеждах, выглядела хрупкой и маленькой. Сердце его дрогнуло от жалости и еще какого-то странного, незнакомого чувства. Эту девушку хотелось защищать, ее хотелось оградить от всех неприятностей.

Вскоре невеста откинула вуаль, и Петр наконец увидел ее лицо. Оно было маленьким и бледным, даже несмотря на то, что невесту нарумянили перед церемонией. Кожа казалась тонкой и почти прозрачной, в глазах притаились испуг и недоверие. Петр молча взял жену за нежную руку и повел прочь из церкви.

Сегодня должна была состояться первая брачная ночь.

* * *

Евдокия оказалась полной противоположностью Анне. Тихая и скромная, она и слова поперек не говорила ни мужу, ни Наталье Кирилловне. Всех слушалась, была покладиста и пуглива, как молодая кобыла.

Некоторое время она боялась мужа, вздрагивала каждый раз, когда слышала его тяжелый шаг или чувствовала прикосновение. Однако вскоре попривыкла и стала смелее, тем более что Петр и не думал ее обижать, был с ней нежен и ласков, голоса никогда не повышал. Со знавал, что не выдержит Евдокия грубого обращения. Однако и чрезмерной заботы тоже не про являл.

Петр недолго пробыл с женой, всего несколько дней, а затем сбежал в домик при дворце, где устроил себе лежак. Там и ночевал. Евдокия от стыда была ни жива ни мертва — муж на пятые сутки сбежал из супружеской постели! Что же дальше будет? Наталья Кирилловна только головой качала и приговаривала: «Что же это с тобой, Прасковья, не так? Неужто совсем нерадива, раз Петруша молодухе предпочел старый топчан».

А Петр, казалось, последний разум потерял. Чего он только не творил, и управы на него не было. Люди гадали, откуда у этого косматого дьявола, столько сил берется? Походы в Немецкую слободу не прекратились. Несколько раз в неделю Петра, мертвецки пьяного, привозили домой, а он вместе с Алексашкой горланил песни и выкрикивал непристойности. Вскоре и вовсе стыд потерял: придумал новую забаву.

Петр со своей свитой, разодетые в страшные, яркие костюмы, врывались во дворы благонравных людей и чинили там безобразия. Сколько знатных людей пострадало от этих забав. Князь Двоекуров даже дух испустил, когда его дом превратили в бедлам, переломали всю мебель, а самого князя раздели и водили вокруг него хоровод.

Люди в страхе перешептывались, что царя, видать, злой бес, обуял, иначе разве можно творить подобное на собственной земле?

Петр был молод, горяч, кровь кипела. Да к тому же бабы эти проклятые совсем голову вскружили. Все чаще он наведывался к Анне Монс, добивался ее расположения, а ей все нипочем. Только взгляд отводила и головкой вертела, а на признания Петра и не думала отвечать. Молодой царь совсем голову потерял. Про Евдокию он и вовсе забыл. Тайком иногда наведывался к Лизке, но вскоре эта связь оборвалась. Лизка подхватила чахотку и умерла. Петр погрузился в мрачные думы.

Бедная Евдокия боялась даже нос показать из своих покоев — так ей было страшно нарваться на Петрушу в гневе или увидеть недовольное лицо Наталья Кирилловны, которая во всем винила золовку.

Евдокия, хоть и боялась жутко своего мужа, все же любила его и всегда с трепетом ждала его прихода. В ее глазах Петр был самым красивым, самым лучшим мужчиной на свете, и она все наделяюсь, что очнется ее Петруша ото сна, прибежит к ней и приласкает. А он и не думал о ней.

Немного времени ей потребовалось, чтобы понять: все проклятая немка виновата, что царь не уделяет жене внимания. Опоила его Монсиха, околдовала чара ми иноземными, сковала его волю, вот он и мотается на Кукуй.

Лютой ненавистью обернулся страх Евдокии. «Ну подожди, немка проклятая, получишь ты свое, заставлю я и твое сердце болеть от тоски», — думала она, наблюдая, как Петруша в очередной раз седлает коня, чтобы ехать в Слободу.


Вскоре Евдокия понесла. В это время Петр уехал на Переяславское озеро, корабли строить и на воду спускать. Занят был очень. Часто приходили письма от жены, но у молодого царя не было времени их вскрывать, не то что читать. Одно все же прочел. Скука смертная: когда вернешься, что будем делать на Святки и все в таком духе. Вскоре пришло письмо и от матери: Наталья Кирилловна тоже скучала по сыну и сообщила о беременности Евдокии. Петр прочел эти строки, пожал плечами и полез на палубу корабля. Дел было невпроворот: надо было готовить корабли да и в первый рейс отправляться. Жена с матерью звали домой, но какой там! Петра теперь в Преображенское и калачом не сманишь! Иногда приезжали бояре, уговаривали царя вернуться в Москву и навести порядок, так как Сонька совсем от рук отбилась. Петр упорствовал: отнекивался и обещал прибыть «на днях», но дни эти никак не наступали.

Одним утром строители заметили, как к озеру на всех парах мчится карета. Вскоре из нее тяжело выбрался Лев Кириллович Шакловитый. Лицо красное, широкая грудь вздымается от быстрого дыхания.

— Где царь? — бросил он.

Петра нашли у лодки. Он, завернувшись в меховушку, спал.

Подняли.

— Царь-батюшка, за вами приехал. В Москву надо ехать.

— Ладно, приеду скоро.

— Не скоро, сейчас надо, — настаивал Шакловитый.

— Не могу, дел много. Что ж стряслось?

— Да буча поднимается. Софья заговор готовит. Что еще натворит, неизвестно, и нет на нее управы никакой. Одни вы способны вразумить, а ежели не получится — и силу применить. — Боярин наконец отдышался и продолжил, уже более спокойно. — На днях стрельцов видели в засаде, у Преображенского. Наблюдали там. Плохое что-то удумали. Да и вообще, неспокойно в Москве…

Петр, пыхтя, забрался в карету и поехал в Москву.

Глава 3

Петр прибыл в Москву, в Преображенское, раньше намеченного срока, на удивление жены и матери. Они ждали его только через несколько дней. Евдокия, не наряженная и не чесанная, сидела у зеркала в опочивальне. Тут же была Воробьиха. Некоторое время старуху приставили к молодой, чтобы та следила за ее состоянием, поскольку была весьма сведуща во врачевании. Срок близился, скоро должен был родиться ребенок, и Евдокия становилась все более нервной и раздражительной.

Воробьиха хорошо разбиралась в лекарственных травах: могла и отвар успокаивающий сварить, и от простуды излечить, и даже страхи отогнать.

— Царь приехал, — объявила старуха, заметив в окне высокую, нескладную фигуру Петра, которого трудно было не узнать.

Евдокия испуганно охнула, схватила щетку и приказала Воробьихе чесать ей волосы.

— Да как же это?.. — приговаривала царевна, чуть не плача. — Что он раньше времени-то, мой Петруша?..

В этот момент в опочивальню без стука, без какого-либо предупреждения, ворвался Петр. Увидев неубранную жену, скривился, подошел ближе, положил руку ей на живот и произнес:

— Ну-ну, хорошо…

И ушел.

Евдокия, чуть не плача, уставилась на закрытую дверь. Руки ее тряслись, на глаза навернулись слезы обиды, ком застрял в горле. Столько времени не видела она мужа, а он даже и не соскучился. Даже не обнял, не поцеловал, не приласкал. Евдокия разрыдалась от безысходности, а Воробьиха в испуге тут же бросилась готовить успокаивающий отвар.

Больше в этот день Петра в Преображенском не видели. Повидав жену, он быстро заглянул к матери, поцеловал ее в щеку и умчался. Знать, в Немецкую слободу поехал.

Сердце Петра было не на месте. Тоска заела. Хотелось увидеть милую Аннушку, заглянуть в ее прекрасные глаза, коснуться чистой, нежной ручки.


Анна завидела Петра еще издалека. Царь, соскочив с лошади, кинулся к ней, заключил ее в медвежьи объятия, словно никогда не собирался отпускать. Так они и стояли некоторое время, затем Анна нежно отстранилась:

— Петруша, что же ты… так рано?

— Пришлось вернуться. Неспокойно нынче. Как же ты поживаешь, милая Аннушка?

Петр заметил, что она как будто похудела, осунулась, лицо утратило румянец, плечи были опущены, в глазах затаилась печаль. Одета она была не яр ко — полная противоположность той девушки, какой ее помнил Петр, чей образ днями носил в своем сердце.

— Отец умер… — тихо сказала Анна. — Похоронили уже. Сиротинушки мы теперь. Остались мать и брат…

Петр снова обнял ее. Затем стал целовать: в щеки, в губы, в нос. Анна мягко оттолкнула царя:

— Что же это, Петруша, на улице средь бела дня… Неприлично.

— Да что неприлично. Все хорошо. Я так соскучился, совсем сердце исстрадалось, от тоски погибаю без тебя, Анхен. Когда же ответ мне дашь?

Анна молча потянула Петра за собой в дом:

— Нехорошо на улице-то. Внутри поговорим.

Петр послушно последовал за ней.

— Ну что же ты, Анхен? — Царь вновь прижал девушку к себе, принялся поглаживать ее спину, ласкать нежную, лебединую шею.

— Нет, Петенька, нельзя. Нельзя, — шептала она, склоняя голову.

— Почему же?

— А потому. Какое будущее нас ждет? Ты — царь, к тому же женатый, скоро и ребеночек родится. А я что? Простая девушка…

— Анна, я люблю тебя…

— Нет, не говори ничего. Пожалуйста, уходи.

Петр застыл, желваки выступили, рот сложился в тонкую полоску.

— Выгоняешь меня? Неужели не чувствуешь, как бьется мое сердце, когда ты рядом, неужели не видишь, как страдаю без тебя, душа моя?

Анна отвернулась и, заламывая руки, отошла от царя подальше.

— Я уже не та веселая девка, какой ты меня запомнил. И я не стану твоей. Никогда! — воскликнула она. — Уходи! Оставь меня!

Петр побелел как полотно. Мышцы лица напряглись, плечи ссутулились. Не сказав больше ни слова, он развернулся и тяжелой поступью направился к двери. Никогда больше он не переступит порог этого дома.

* * *

Ночь была темная. Петр был разъярен. Он прекрасно понимал, что когда злость пройдет, в душе останется лишь печаль. Сердце будет саднить. Что он делает неправильно? Почему любезная Анхен не хочет принимать его? Ведь он готов предложить ей все: богатство, связи, защиту, любовь.

Петр вздохнул. Он почувствовал себя усталым и опустошенным. Ему тошно было от всех этих наглых лиц, которые каждый день мелькали перед его глазами. Тошно было от собственной жены. Эта бледная, слабая девушка, которой была Евдокия, когда они только поженились, не привлекала его еще тогда, в самом начале. Теперь же, когда она стала женщиной, более решительной и властной, она и вовсе вызывала у царя отвращение.

Петр нутром чуял, что Евдокия не так проста, как кажется. Лицо ее было невинным, но помысли — грязными. Тайная властолюбица, она его обманет. Слишком хорошо он различал малейшие проявления эмоций в ее глазах.

К тому же слишком уж разными людьми они были. Петр всегда стремился вперед, к прогрессу, она же оставалась прискорбно невежественной, приудерживалась патриархального образа жизни, была чересчур набожна и строго подчинялась домострою. Этот брак не мог быть счастливым.

А еще Петр знал, что Евдокия, как бы тщательно это ни скрывала, ненавидела его мать, Наталью Кирилловну. Сразу после свадьбы между женщинами установились напряженные отношения. Наталья Кирилловна привыкла командовать, а Евдокия подчиняться не хотела, сама мечтала стать хозяйкой. Вскоре ее твердый и властный характер проявил себя во всей красе.

* * *

Евдокия прождала мужа до поздней ночи. Уже отчаявшись, проклиная красавицу немку, легла наконец в постель. Долго не могла уснуть: все какие-то ужасы мерещились.

Петр явился часа через два, пьяный и потрепанный. Евдокия молча отвернулась, злясь на мужа и на себя за то, что так любила его, а он относился к ней хуже, чем к последней прачке.

Не раздеваясь, даже не сняв сапоги, Петр упал на кровать, запачкав грязными сапогами белоснежные простыни. Евдокия гневно засопела, но промолчала. Петр что-то промычал и прижал жену к себе. Евдокия попыталась вырваться: противно ей стало от запаха перегара, — да только Петр крепко держал ее. Так и заснул.

Евдокия же не могла найти покоя. Думы ее были черны: проклинала она Монсиху, проклинала Наталью Кирилловну, Петра, собственную глупость и весь белый свет.

Посреди ночи ей стало невыносимо жарко — горячее тело мужа все еще прижимало ее к постели, его теплое дыхание ласкало ей шею. Евдокия боялась пошевелиться и разбудить Петра. А вдруг он разозлится и снова впадет в ярость, что в последнее время случалось с ним все чаще? Под утро Евдокии стало наоборот холодно. Неловко вытянув руку, она нащупала пуховый платок и осторожно прикрылась им.

Тело ее затекло, голова разболелась.

Когда проснулся Петр, Евдокия больше не могла сдержать праведный гнев.

— Что же это делается-то?! — говорила Евдокия. — Петруша, что ж ты творишь? Стыд-то какой! Все на глазах у честного народа происходит. Все знают.

— Что знают-то? — спросил Петр.

— Да про еретичку твою. Монсиху! Девку подзаборную, кабацкую шлюху! — визжала Евдокия.

— Дура, — только и произнес в ответ Петр и ушел.

Больше Евдокия от мужа ничего путного добиться не могла. Поплакала-поплакала, да и позвала Воробьиху, чтобы та погадала ей да порчу сняла, поскольку старуха и это умела.


Смутные времена настали. Народ по углам шептался, что Софья собирает стрельцов и затевает что-то недоброе. Вслух говорить боялись, так как не знали, чего ожидать ни от Софьи, ни от Петра, который мог высечь плетьми за любое вызывающее словцо, а то и вовсе голову отрубить.

Князья и бояре метались между Софьей и царем. Кто же победит? За кем сила останется?

В одну из ночей Петра разбудил Алексашка. Взволнован он был: глаза горят, руки трясутся.

— Вставай, мин херц, вставай. Сонька, стерва, облаву задумала. Стрельцы сюда едут, повяжут всех нас, даже опомниться не успеем.

Петр вскочил и в чем был понесся к конюшне. Во дворце все пробудились, шумно стало, бабы заголосили, собаки подняли хай. Петр и Алексашка быстро оседлали лошадей.

— В Троицк! — приказал Петр и понесся вперед.

— Подожди, мин херц! — кричал Алексашка, но царь не слушал.

На следующее утро вся Москва знала, что молодой царь обосновался в Троицком монастыре, туда же перевезли Евдокию Федоровну и Наталью Кирилловну. Все поняли: скоро все решится. Либо Петр, либо Софья.

А грозная царица пребывала в замешательстве. Союзники уходили — видимо, решили примкнуть к молодому волку. Стрельцы один за другим покидали Москву и отправлялись в Троицк. За ними уходили и князья, бывшие советники Софьи.

Решив, что пришло время для решительных действий, царица и сама отправилась на встречу с Петром. Хотела мир предложить. Да не тут-то было. На пути ее остановили стрельцы, которые раньше служили ей, а теперь переметнулись.

Петр не стал церемониться: отправил Софью в Новодевичий монастырь, а сам вскоре вернулся в Москву.

Народ вздохнул с облегчением. Наконец-то власть установилась, теперь будет порядок.

Петр, однако, не спешил заниматься государственными делами. Большую часть времени он проводил на Кукуе, во дворце у давнего приятеля Лефорта. Там он пьянствовал, общался с иноземцами, которые с его легкой руки наводнили Москву. И что они тут только забыли? А иностранцев действительно стало много. Они приезжали торговать, активно покупали русский товар: меха, мед, лес, а кто побогаче — приобретали целые заводы, и довольные, разжиревшие, оборотившиеся, уезжали к себе. Петр теперь постоянно носил платье немецкого покроя и окружающим велел одеваться на тот же манер. Даже боярам пришлось забыть давние традиции и принять иноземщину — а не то царь прикажет высечь. Петра боялись. Слишком горяч он был, и поступки его становились все более дикими и странными. Даже на немецкую речь перешел. И жену свою, Евдокию Федоровну, заставил язык учить. Да только не проявила она усердия в этом деле. Алфавит ей было не освоить, иностранные слова казались абракадаброй. Обругав ее, вконец разозленный Петр оставил жену в покое. Не хочешь, мол, к ученой жизни приучаться — не надо.

Наталья Кирилловна все повторяла: «Господи, своей-то речи толком не знает, а все по-немецки лопочет».

Петр придерживался обещания, данного самому себе, и не ездил больше в дом Анны Монс. Однако без поддержки ее семью не оставил. Тяжело им нынче жилось: лавку пришлось отдать за долги, трактир тоже. Назначил Петр небольшое содержание, пригнал строителей, где надо дом подлатать, но Анну больше не видел. Сердце сжималось от тоски. Вечерами, бывало, вскочит на коня и опять на Кукуй летит, а потом вспомнит последний разговор с Анной и поворачивает. Хмурит брови да ругается про себя, а поделать ничего не может.


18 февраля 1960 года царевна Евдокия Федоровна родила мальчика. Назвали Алексеем, в честь деда. Почти в это же время тяжело заболела Наталья Кирилловна. Стало мучить сердце, резкие боли не давали вольно дышать. Петра в это время в Москве не было — умчался в Архангельск.

Лефорт убеждал Петра сделать Россию мощной и открыть ее для мира, потому что это был единственный путь для организации торговли и создания промышленности в стране, которые, в свою очередь, должны были способствовать ее процветанию. Он учил Петра, что без флота и портов торговля не сможет функционировать. Петр следовал его советам. Его желание создать флот было настолько сильным, что он сам решил выучиться корабельному делу.

В Архангельске уже давно процветала торговля с иноземными купцами. За несколько десятилетий до воцарения Петра, еще при Алексее Михайловиче, там был возведен Гостиный двор, а для охраны границ страны построили город Олонец.

Петр хотел понаблюдать за торговлей. Вскоре он убедился, что России необходим сильный флот.

Царя впечатлило Белое море. В этот год в город пришло множество торговых кораблей. Петр стал учиться у опытных море ходов — англичан и голландцев. Ему было интересно все: устройство судов, их вождение.

Вскоре пришло письмо, в котором сообщалось о смерти Натальи Кирилловны. Петр тут же все бросил и умчался в Москву. Да что уж теперь. Не знал он о болезни матери, не был с ней в смертный час, не держал ее за руку в последние минуты жизни.

Петр прибыл в Преображенский ночью. Встретили его приближенные царицы и молча повели к телу матери. Лицо ее было умиротворенным и даже красивым. Петр неуклюже приблизился и осторожно взял холодную руку Натальи Кирилловны. Скупая слеза скатилась по щеке. Затем Петр обернулся и приказал всем выйти, ему вдруг захотелось побыть одному, прочувствовать страшный миг. Никогда еще он не терял близких, и только в этот миг понял, насколько дорога была ему мать.

Петр не знал, сколько просидел в одиночестве, одну минуту или несколько часов. Тихо скрипнула дверь, вошла Евдокия.

Пока не было мужа, она много дум передумала. Раньше скромная и тихая, Евдокия после рождения наследника осмелела. Приказы девкам отдавала уверенно и властно. Почувствовала себя полноправной владычицей. Софья в монастырь сослана, Петр в игрушки играет, все по городам мотается, а мать его сгорела, точно свеча. Не боялась Евдокия больше Наталью Кирилловну — а что ее бояться, если царица уже на ладан дышит? Неизвестно, доживет ли до завтра.

Петр, только завидев жену, ощутил произошедшую в ней перемену. Взгляд ее больше не был робким, Евдокия не опускала в смущении ресницы, а наоборот — смело глядела вперед, сознавала собственную значимость. Петру стало неприятно. Сразу видно, нет в душе Евдокии ни жалости, ни сострадания. Лишь жажда власти.

— Горе… горе, — прошептал Петр.

— Видно, пора ей было, — ответила Евдокия. — На все воля Божья. Прибрал ее Господь — значит, так надо.

Петра вдруг обуял немыслимый гнев. Он выпучил глаза, вскочил и, не успев сообразить, что делает, хлестнул жену по щеке.

— Стерва! — бросил он и выбежал прочь.

Евдокия заплакала от обиды и ярости. «Ну ничего, мы еще поквитаемся», — со злостью подумала она. Не будет больше поучений и наставлений, некому больше командовать. Все! Кончилось время девки Прасковьи, пришла пора царицы Всея Руси Евдокии Федоровны. «Анку противную в Сибирь сошлю! Довольно она, вампирица, крови у меня выпила. И на нее теперь найдется управа».


Петр в беспамятстве вскочил на коня и понесся в Немецкую слободу, к Анне. Давно уж он не видел ее, и сейчас ему необходима была поддержка. Быстрее ветра мчался он к дому Монсов.

Анна, как будто предчувствовала что-то, выскочила на крыльцо как раз в тот момент, когда царь подъехал к забору. Спешившись, он бросился вперед. Достигнув крыльца, он схватил драгоценную Анну в объятия и прижался к ней всем телом, так крепко, как еще никогда не прижимался. Весь мир исчез остались только он и Анхен. Его Анхен.

Петр почувствовал, как по щекам потекли горячие слезы боли и облегчения. Анна молча гладила его широкую спину, плечи, руки. Так они простояли долго. Никто не произнес ни слова… Вокруг было тихо.

Наконец Анна мягко отстранилась и посмотрела Петру в глаза. В них она увидела боль потери. Сердце ее затрепетало. Встав на цыпочки, она в беспамятстве припала в губам царя. Петр почти с яростью ответил на ее поцелуй. Затем Анна молча взяла его за руку и увела в дом.

Глава 4

Вновь страна была взбаламучена, вновь Петр никому покоя не давал. После поездки в Архангельск никак не мог успокоиться. Все-то у иностранцев лучше: и суда, и товары, и одежда, и язык. Особенно воображение царя поразили корабли английских и голландских купцов. Вкусив сладость науки мореходства, Петр решил, что России нужно развивать торговлю и отвоевывать новые территории. А для этого нужен флот. На Дону были построены транспортные суда: лодки и плоты для доставки войск и оборудования, струги. Мужиков сгоняли на принудительные работы, народ снова взвыл: никому не хотелось браться за непосильную ношу. Никто толком и не понимал, что еще удумал царь.

Когда первый этап строительства был завершен, Петр приказал идти к Азову, брать турецкую крепость. Группами командовали Гордон, Головин и Лефорт.

Петр был воодушевлен и готов к битве. Он был уверен, что победа достанется легко. Однако все вышло не так, как надеялось командование. Турки оказались хитрыми и яростными противниками. Три месяца длилась осада Азова, три тысячи воинов полегли в битве, однако взять крепость русским войскам так и не удалось. Армия под предводительством мрачного Петра с позором вернулась в Москву.

Неудача не усмирила бешеный нрав царя, а, наоборот, как будто подстегнула пуще прежнего. Реальность хлынула на него, подобно ушату ледяной воды. Увидел Петр, что воевать с турками — это не то же самое, что потешные полки гонять.

В Москве царь пробыл недолго — всего несколько дней. За это время он едва ли перемолвился с кем-нибудь словом, ходил мрачным и злым и едва ли не вешал всех подряд. К нему даже приближаться боялись.

— Снова что-то удумал, — перешептывались князья. — То ли еще будет…

И правда, через несколько дней Петр умчался в Воронеж. Надо было поднимать русский флот. Потянулись по российским дорогам обозы, груженные инструментом. Мужиков насильно гнали на работы: сколачивать суда. Люди снова затянули пояса. Казна была опустошена, последние копейки ушли на заграничных мастеров, которые вскоре прибыли, чтобы руководить процессом.

Те, кто не хотел работать, бежали в леса на пути в Воронеж. Их ловили, заковывали в кандалы и доставляли обратно. Не пойманные же организовывались в шайки и разбойничали на дорогах. Ездить стало опасно, купцы жаловались, что доходы упали, а многие и вовсе не могли довезти товар до места назначения. Жаловаться уже боялись, да Петр все равно никого не слушал.

— Сначала поднимем флот, побьем нечисть поганую, свергнем полумесяц, а там видно будет, — отвечал он и вновь возвращался к чертежам.

Через год русские вновь осадили Азов с суши и с моря. На этот раз турки сдались, и Петр вернулся в Москву с победой.

Но это было только начало. В стране праздновала нищета, денег не было. Турки, разозленные поражением, готовились к серьезной войне, а армия Петра была обескровлена. Нужно было вербовать союзников, доставать деньги. А откуда все это можно взять? Только из Европы. Только там русским помогут.

Вернувшись из похода на Азов, Петр послал гонцов к пятидесяти самым влиятельным семьям Москвы с требованием привезти сыновей, которые вскоре должны будут отправиться за границу. Там они будут учиться всяческим наукам у настоящих мастеров. Родители поплакали-поплакали, да делать нечего. Развели руками и отправили родных детишек в бугор. Что там с ними будет? К каждому из молодых приставили солдата для защиты. Было набрано также тридцать шесть волонтеров.

Петр решил отправиться в Западную Европу ради того, чтобы найти союзников, которые помогут уничтожить Османскую империю. К тому же нужно было создавать настоящую грозную армию, учиться у специалистов ратному делу, строить флот, закупать образцы военного снаряжения. Об этом неустанно твердил Лефорт.

Встреча Петра с Анной перед путешествием была горячей и полной тоски. Анна со слезами на глазах прижимала к себе Петрушу и твердила:

— То на войну, то за границу… Когда же все это кончится?

— Никогда, душа моя. У меня есть обязанности, — вздыхал Петр и еще крепче обнимал ее.

В марте посольство двинулось из Москвы с намерением посетить курфюрста Бранденбургского, Голландские Штаты, королей Англии и Дании, папу Римского, Вену и Венецию. Под именем урядника Преображенского полка Петра Михайлова вместе с посольством ехал и сам государь Петр I.


Через Тверь, Новгород и Псков в конце марта прибыли в Ригу — столицу шведской Ливонии. Зловещий пейзаж, постоянный ветер и дождь, постоялые дворы и каморки с клопами не могли испортить веселое настроение Петра. Царь велел звать себя Петром Михайловым и сохранял инкогнито на протяжении всего похода.

В каждом городе посольство встречали: где фейерверками, где на воду спускали плоты с аркой, на которой был изображен московский герб или флот под Азовом. Зрелища сопровождались пушечными выстрелами и всеобщим ликованием. Везде гостям дарили дорогие подарки. Петр был в восторге.

Путешествие продлилось полтора года. За это время царь успела многому научиться. Был он в Англии, Германии, Голландии, завел дружбу с искусными мастерами, заручился поддержкой французского короля в борьбе с османами. Однако к концу пути Петр и его ближайшие соратники поняли: у европейских королей свои заботы, а их политика не чета русской. Все-то у них муторно и туманно. Никогда прямо не скажут, юлят да от ответа уходят и в глаза не смотрят.

Много интересного повидал царь, однако скучал по своей Анхен безмерно. Сердце ныло — не было рядом его возлюбленной, его властительницы прекрасной. Ночами лежал Петр без сна, вспоминая момент, когда увидел Анну впервые на крыльце ее дома. Она была феей, ангелом, его благословением. Сколько счастливых минут она ему подарила, но и мук сколько принесла.

Петр вскочил с постели и принялся в темноте нащупывать свечу. Напишет он письмо Анне, расскажет о своих чувствах, во всем признается.

Бумаги нигде не было.

— Сашка! — громко позвал Петр. — Бумагу мне и чернила!

Алексашка, заспанный и раздраженный, тотчас однако явился на зов царя. Притащил несколько листов и чернила, как было велено.

Петр кивком головы отослал Сашку.

Долго не мог слов подобрать, сидел, задумавшись, низко наклонил голову над столом. Как открыться? Что сказать Анхен? А может, и не надо этого делать? Может, она уже давно сама все знает и в словах нет нужды?..

Петр вздохнул и вывел на листе первые корявые буквы. Царь никогда не отличался аккуратностью, а сейчас из-за волнения и вовсе клякс понаставил.

«Милый друг, Анхен», — начал он и замер. Что дальше?

— Все мы здесь, слава богу, здоровы. Правда, брюхо немного надуло, но это ничего. Чай, не сахарные. Хочу надеяться, что скучаешь по мне так же сильно, как я по тебе. Однако ж дел здесь хватает.

В общем, письмо получилось длинное, но не совсем такое, как хотел Петр. Не смог он в словах выразить все свои чувства.

Раздраженный неудачей и недовольный, царь вновь улегся в постель.

«Завтра надо гонца отправить…» — подумал он, засыпая.

Путешествие Петра продолжалось. Вскоре до царя стали долетать тревожные слухи с родины. Мол, народ недоволен, власти нет. А еще якобы Монсиха, пока надзора над ней нет, с высокопоставленными немцами и прусаками гуляет.

Петр отмахивался от злого наговора, не верил. Любит его Анхен, любит. Как же ее признания? Однако сердце трепетало, плохое чувство закрадывалось. Может, и правда, променяла Анхен его на какого-нибудь франта? Петр далеко, в чужих землях, а Анна — там, в Москве. Неужто никто ею не прельстится?

В Москве в это время было спокойно. Люди вздохнули с облегчением. Бешеный царь уехал, и некому было издеваться над честными гражданами. А с ним уехал проклятый Лефорт, которого люто ненавидел весь город. Шептали, что он помогает Анке опаивать Петра, а может, и вообще главный в этом заговоре. Поди разбери, что там у этих немцев окаянных творится.

Спокойно-то спокойно, да только недолго продлилось тихое время. Царь, видать, совсем помешался на иноземщине. Постепенно русские дороги наполнились обозами, которые везли инструменты для отделки дерева и железа, изготовленные заграничными мастерами, парусное полотно, ткани, мрамор, тут были даже сушеные крокодилы и чучела. Народ возмутился не на шутку. Что же это делается? Русские с голоду пухнут, а купцы иноземные сундуки да карманы набивают?

Поползли слухи. Одни говорили, что царь Петр — это на самом деле Антихрист, который пришел соблазнять людей русских и ввергнуть всю русскую землю в ад. Другие говорили, что царь Петр вовсе никакой не Антихрист, а жертва заговора еретиков проклятых с Кукуя. А во главе заговора стоят Лефорт и Анна. А потом и вовсе решили, что Петр уже давно сгинул где-то на дороге в Европу, а Лефорт нашел немца, похожего на царя, и теперь строит козни, выдает чужеземца за правителя Всея Руси, сам властвует от его имени.

Чего только не рассказывали!

В некоторых городах поднялся мятеж. Вновь вспомнили времена, когда на троне сидела Софья. Стрельцы тайком возили ей в монастырь письма, а затем доставляли ответы. Куда, к кому — никто толком не знал. Все было скрыто. Застарелое зло подняло голову. Софья, точно черная птица, посаженная в клетку, вновь подняла голову, ощутив слабость своего давнего врага.

Петр, прослышав о беспорядках и смуте, вскоре вернулся в Москву. Выяснилось, что бояре совсем заворовались, казна пуста, вокруг невежество и голод.

— Да… — протянул Петр, задумчиво глядя на город. — Не с Азова надо было начинать. С Москвы.

Стрельцов, которые были уличены в связи с Софьей, были посажены под арест. Несколько месяцев продолжались пытки и казни. Кому-то отрубили голову, кого-то высекли. От ответа никто не ушел.

Никогда еще Петра не видели таким спокойным, и в то же время все чувствовали: изменился царь. Больше не рубил сплеча, не действовал слепо, но продумывал каждый свой шаг. В глазах затаилась лютая злоба, взгляд стал еще темнее и опаснее. Повзрослел волк.

Глава 5

Весной болезнь свалила Лефорта, давнего друга и советника Петра. Сначала начал кашлять, грудь сдавило болью. Лефорт слег. За ним ухаживали жена и Анна, Петра в это время в Москве не было. Укатил в Воронеж — корпеть над чертежами да суда строить.

Лефорт мучился с неделю, а затем прохладной ночью тихо испустил дух.

Дворец его тоже словно умер. Не слышалось больше громких голосов, не было подготовки к очередному застолью.

Раздавался лишь тихий плач жены и Анны.

А народ радовался. Издох наконец черт окаянный. Довольно попил кровушки русского народа. Не будет больше издевательств и унижений.

Вскоре приехал Петр. Он покинул Воронеж сразу же, как только получил письмо с известием. Умер второй человек, который был для него важен. Сначала мать, верная спутница и единственная женщина, которая любила его по-настоящему, а теперь и друг, соратник. Сколько всего они пережили вместе с Лефортом, сколько забав устраивали, сколько дум передумали, и всегда он был рядом с Петром. Всегда был готов подставить плечо в трудную минуту. Даже после неудачи под Азовом только Лефорт смог утешить Петра, вселить в его душу уверенность и надежду на победу. «Действовать надо, — сказал тогда Лефорт, — действовать, а не руками разводить». Простые слова, но подстегнули они царя, и ведь взяли же Азов! Взяли.

Увидев застывшее лицо друга, Петр поразился и испугался. Всегда такой энергичный, Лефорт сейчас напоминал восковую куклу, как будто он никогда и не жил, никогда и не ходил по улицам Москвы. Петр вздохнул. И почему должен был оставить его лучший из людей?

На пороге дома он увидел жену Лефорта и молча обнял ее и погладил по спине. Женщина тихо всхлипывала.

Петр устроил роскошные похороны, организовал целый парад. Казалось, вся Москва пришла почтить память Лефорта, хотя люди едва ли могли скрыть злорадный блеск глаз. Они были рады, и Петр, хоть и был убит горем, видел это.

«Ну, погодите, нищеброды и бездари, вы у меня еще наплачетесь», — гневно думал царь, однако сил наказывать кого-то сейчас не было.

* * *

Анна сидела перед зеркалом и с каким-то странным удивлением рассматривала собственное лицо. Кажется, все еще молода и прекрасна. Конечно, не такая, как несколько лет назад. Юношеская стройность и угловатость ушли. Теперь ее лицо покруглело, покрылось естественным румянцем, щечки пополнели. Хрупкие когда-то плечи налились, стали мягкими и округлыми. Стан уже не был так тонок, но приобрел соблазнительные изгибы. Молочно-белая кожа светилась. Движения ее были медленными и изящными.

После возвращения из Голландии Петр приказал возвести дом из кирпича, двухэтажный, просторный. Там и поселилась Анна с престарелой матерью и братом. У каждого были свои покои. Анна завела слуг. Вскоре были выстроены конюшня и беседка, увитая карликовыми розами, с резными скамьями.

Нет больше немки с Кукуя Анхен, которая подавала пиво в трактире отца, где любой мужлан мог пощипать ее за задок, приговаривая: «Красотка, красотка». Теперь она Анна — любовница царя, уважаемая особа. Ездит в карете, запряженной лучшими лошадьми, живет в богатстве и роскоши.

Теперь ее дом посещали уважаемы господа: хозяева фабрик и мануфактур, послы, приближенные Петра и европейских королей. И все они приходили по приглашению. Анна давала роскошные обеды и ужины, которые прославили ее как великолепную хозяйку и искусницу на всю Москву. Закрома ее были полны всевозможными припасами: копченьями и соленьями, сластями и зерном, вином и медовухой.

Анна следила за домом хорошо, строгой была хозяйкой, но и зря никого не обижала. Девки ее всегда были чисто одеты и выглядели ухоженно — за несуразный вид Анна наказывала очень строго. Всюду у нее был порядок. Полы натерты, окна и мебель блестели от чистоты, кровати идеально заправлены, цветы свежие и ароматные.

В Москве Анну называли не иначе как кукуйской царицей. Да она и была царицей, с тех пор как Евдокию, еле живую от перенесенных стыда и унижения, сослали в монастырь в Суздаль. Просто, без всяких разговоров, посадили темной ночью в карету и увезли. Там сейчас и льет слезы несчастная, покинутая всеми женщина. Вот как поступает Петр с неугодными: врагов казнит, а женщин хоронит в монастырских стенах. То же было и с Софьей много лет назад.

Правда, Евдокия недолго печалилась, недолго слезы проливала.

Год провела она в монастыре: в одиночестве, холоде и голоде. В это время луч солнца, пробивающийся в маленькое окошко у самого потолка, был единственной радостью бывшей царевны.

А потом в город приехал Степан Глебов, богатый помещик и офицер. Он так и не перестал считать Евдокию настоящей царицей, несмотря на ссылку, да и многие тогда так считали, что сильно злило Петра.

Узнав, что Евдокию морят голодом и спит она в холодной келье, он через духовника послал ей в подарок шкуры песца и соболя.

Вскоре Евдокия и Степан познакомились лично. Глебов был симпатичен и не лишен природного обаяния, к тому же всегда искренне преклонялся перед женским полом. Степан соблазнил бывшую царицу, а она и не сопротивлялась, а с большим желанием поддалась его чарам.

Однако связь эта долго не продлилась. Евдокия быстро надоела Глебову, и он перестал навещать ее. Она отправляла ему сотни писем, просила, молила, плакала, угрожала, но Степан даже не принимал гонца. Испугавшись, что их связь раскроется и расправы не миновать, Глебов исчез, и Евдокия никогда его больше не видела. Мало было печали, так еще от этой связи царица понесла.

Беременность проходила тяжело, а когда пришло время рожать, ребенок появился на свет мертвым. Евдокия с неделю пролежала в горячке, в бреду выкрикивая имя возлюбленного, который не пожелал ее больше знать. Потом Евдокия скончалась. Петр на похороны даже не явился.


Анна провела щеткой по длинным шелковистым волосам; в ушах ее сверкали бриллиантовые серьги.

А что же с ней станется, с Анхен? Петр был с ней нежен, ухаживал за ней, обеспечил красивую жизнь, дал богатство и власть. Но одного он ей дать так и не смог: семьи.

Петр бывал в ее доме наездами. Прикатит, когда захочет, и так же исчезает, чуть только появится дело поинтереснее. А Анне оставалось только сидеть у окна и ждать его возвращения. Детей у нее не было, а жениться на ней царь, по-видимому, не собирался. Нет. Никогда он не сделает ее честной женщиной, никогда не защитит от злых языков, обвиняющих ее в распутстве и лжи.

Все пустое. Жизнь проходит мимо, а что у Анны есть, кроме кратких ночей любви и роз с шипами? Она бы с радостью променяла роскошь кирпичного дома на уют и тепло маленькой хижины, где была бы всего одна комната, но где Анна смогла бы жить с мужем и детьми.

А Петр мало того что сам, бывало, приезжал пьяным и немытым, так еще и привозил ораву голодных ртов. Нежданные гости врывались в дом — иногда и посреди ночи — и требовали еды и выпивки.

Анна прямо в ночном платье вскакивала с постели, будила девку, и они вместе бежали в кладовые и на скорую руку готовили какое-нибудь несложное блюдо, так как этим обжорам, видимо, было все равно, что класть в рот. Доставали медовуху, вино и поили гостей.

Анна много раз просила Петра хотя бы предупреждать ее заранее об этих варварских набегах, но царь лишь странно смотрел на нее хмурился и отвечал:

— Тебе тяжко, что ли?

Анна вздыхала и отворачивалась.

В такие моменты ей хотелось ударить Петра, выставить его за порог. Глаза б ее больше его не видели. А затем, ночью, жалела о плохих мыслях, у Господа просила прощения и тихо шептала о своей любви…

Анна провела щеткой по длинным шелковистым волосам и на мгновение залюбовалась сверкающими камнями в изящных сережках.

Услышав за окном шум, она обернулась и увидела, как к дому подъехал Петр.

Вскоре он был уже у нее в комнате, прижимал Анну к себе крепко-крепко, как делал много лет назад.

— Нет больше Лефорта, — шептал он.

— Да… — тихо ответила Анна, и слезами сожаления наполнились ее глаза.

Анна всегда хорошо относилась к Лефорту.

В отличие от Петра, он был учтив и обходителен, никогда не обижал, искренне преклонялся перед ее красотой.

— Не будет больше такого друга, — продолжал царь.

Анна гладила его спину и шептала слова утешения, но какие слова могли избавить человека от боли потери?

Глава 6

Анна, задумавшись, сидела в увитой розами беседке. Давно уже Петр не навещал ее. Да оно и хорошо, а то как заявится снова с пьяной оравой, и подавай на стол всю снедь, какую ни найдешь.

Грустно ей было и печально. Одна она совсем осталась, ни друга у нее, ни союзника. На кой ей все это богатство, если даже душу излить некому?

Зависть к Монсихе достигла предела. Анна всем своим существом ощущала ненависть, которую питали к ней люди. Когда она проезжала в карете по улицам города, ей чуть не плевали вслед. «Опять окаянная поехала», — шептали повсюду.

Анна, услышав шум, встала и направилась к дому. Неужто царь решил наведаться? Она с неприятным чувством направилась к дому.

Нет, не он. Из кареты, подъехавшей к дому, вылез саксонский посланник Кенигсек. Одетый с иголочки по последней моде, ухоженный, он слишком резко контрастировал с обычно взлохмаченным, угрюмым, пьяным Петром.

Кенигсек поклонился, приветствуя Анну, и она любезно пригласила его в дом.

Они сели в гостиной. Анна приказала подать чаю. Какое-то время молчали. Затем посланник стал спрашивать о ее делах. Он нежно улыбался, в глазах его искрилось какое-то незнакомое Анне чувство.

Посланник рассказывал много интересных историй. Анна с удовольствием слушала о великолепии французского двора, о короле-солнце Людовике XIV и его фаворитках: Марии Манчини, Луизе де Лавальер, Атенаис де Монтеспан…

— Король воспылал любовью: на балу у Генриетты Английской он увидел фрейлину Луизу де Лавальер, — говорил посланник. — Влюбленные всячески оберегали свой секрет, встречались тайком, преимущественно в замке Фонтенбло или в комнате графа Сент-Эньяна. Тем не менее вскоре об этой связи стало известно всем, в том числе и Марии-Терезии, которая ожидала ребенка. Бурное выяснение отношений вылилось в длительную ссору, во время которой король целиком посвятил себя любовнице.

Иногда Луиза отказывалась от встреч с Людовиком, ссылаясь на недомогание. Однако король старался под любым предлогом увидеться с ней. Однажды он проскакал тридцать семь лье, для того чтобы провести ночь с Луизой в замке Сен-Клу. Несмотря на такое проявление пылкой страсти, девушка пыталась уговорить короля вести себя благоразумнее перед родами своей жены. Луизе казалось, что он может снова стать на путь истинный, поэтому она чувствовала сильнейшие угрызения совести, находясь в объятиях своего любовника.

Вскоре на свет появился сын Людовика XIV, наследник престола, которого также назвали Людовиком. Это счастливое событие на время сблизило коронованных супругов. Семейная жизнь шла своим чередом, но страсть к Луизе, полыхавшая в сердце короля, не угасала. Как только дофин был окрещен, монарх снова вернулся в постель мадемуазель де Лавальер.

Ссора, которая произошла между Луизой и Людовиком XIV, не только скрепила их отношения, но и помогла Луизе приобрести статус законной фаворитки. Однажды король спросил Луизу о любовных похождениях Генриетты Английской. Фаворитка, не желавшая раскрывать тайну подруги и покровительницы, наотрез отказалась отвечать. Людовик XIV был просто в ярости, и ночью, так и не дождавшись любовного письма, Луиза покинула замок Тюильри и побежала в монастырь Шайо.

Король тут же вскочил на лошадь и помчался вслед за ней. Все это происходило при королеве, которая, наблюдая за мужем, сказала, что он совершенно потерял всякий стыд. Более того, когда Людовик XIV привез Луизу в Тюильри в своей карете, он при всех поцеловал ее, тем самым доведя измученную королеву просто до безумия.

Нежные чувства к Луизе проявлялись не только на словах. В течение нескольких месяцев монарх возвел в честь любовницы самый красивый дворец в мире — Версаль. Когда удавалось оторваться от строительства, Людовик XIV писал страстные письма своей возлюбленной. Если король возвращался в Париж, он в первую очередь шел не к жене, а к Луизе. Вскоре фаворитка объявила королю, что ждет ребенка.

Анна слушала рассказ гостя, затаив дыхание. В этой Луизе она иногда видела себя, и вся история ей казалась похожей на ее жизнь с Петром.

— Ребенок родился, — продолжал Кенигсек. — Каково же было изумление Луизы, когда монарх дал распоряжения отнести новорожденного в Сан-Ле, где по приказу короля он был записан как Шарль, сын господина Ленкура и мадемуазель Элизабет де Бе. Луиза, как затравленное животное, спряталась в своем доме, не принимая никого, кроме короля. К весне Версаль был уже достроен, и Луизу официально объявили фавориткой Людовика XIV. Участь второго ребенка Луизы была такой же, как и первого: его записали как сына Франсуа Дерси и Маргариты Бернар.

Постоянные жалобы и неудовлетворенность Луизы приводили к тому, что король на время оставлял свою возлюбленную. Например, после рождения второго сына Луизы он обратил внимание на принцессу Монако, которая была необыкновенно красива и имела богатый сексуальный опыт. Однако через три недели короля утомила ее излишняя пылкость, и он вернулся к Луизе де Лавальер.

В январе умерла Анна Австрийская, мать Людовика XIV. После ее смерти король и вовсе забыл обо всех приличиях. Мадемуазель де Лавальер стала сопровождать монарха везде, она даже стояла рядом с Марией-Терезией во время мессы. Что же касается безутешной королевы, ей не оставалось ничего, кроме как смириться со своим незавидным положением.

Примерно в это же время Людовик XIV обратил внимание на жену графа де Монтеспан, Франсуазу Атенаис. Луизе же досталась роль молчаливой наблюдательницы. Однако король-солнце не желал отказываться и от ее объятий. В спектакле «Балет муз», который монарх устроил в Сен-Жермене, Луиза и мадам де Монтеспан играли совершенно одинаковые роли. Таким образом Людовик XIV хотел дать понять всем придворным, что теперь обе любовницы будут иметь равные права.

Большим ударом для Франсуазы стало известие о том, что король даровал титул герцогини мадемуазель де Лавальер и признал своей дочерью третьего ее ребенка — маленькую Марию-Анну.

Кенигсек замолчал и посмотрел на Анну. Глаза ее были красны. Сердцу было больно, грудь сжимала давняя обида на Петра за то, что пренебрег ею, забыл.

Посланник резко встал и приблизился к Анне. Взял ее за руку и ласково погладил хрупкие пальчики. Она вздохнула, почувствовала, как на глаза навернулись слезы счастья и облегчения. А может, и не одна она вовсе. Вот, нашелся друг, способный выслушать ее, понять ее мучения и облегчить ей страдания. Щеки Анны порозовели. Она не шевелясь, словно окаменев, сидела в большом кресле, а Кенигсек молча гладил ее руку.

Неизвестно, сколько времени так прошло. Посланник медленно подался вперед и легко коснулся губами щеки Анны. Она резко выдохнула и поднялась:

— Что же это… Нехорошо, Франц. Что люди скажут? Да и страшно.

Кенигсек, не ответив, вновь приблизился к ней и обхватил ее за талию. Анна вздрогнула, но не оттолкнула его.

— Анхен, Анхен, я уже давно влюблен в вас. Мне тяжко видеть, как вы страдаете, птичка моя, — шептал он, прижавшись щекой к ее плечу.

Затем он нежно, но настойчиво развернул Анну к себе. Его красивое лицо с правильными чертами было так близко, что она не смогла сопротивляться искушению. Теплые глаза посланника мягко сияли. Он припал к ее губам в страстном поцелуе. Анна больше не хотела бороться, не хотела сопротивляться счастью… Тело ее ослабело, она бессильно обмякла в объятиях Франца.


Петр приехал в дом Анны лишь через несколько недель. Он ворвался к ней, как всегда, неожиданно. На улице шел дождь, небо было мрачно.

Войдя в гостиную, Петр увидел Анну, сидевшую за столом, а напротив нее — Франца Кенигсека. Они играли в карты. Царь нахмурился и повалился в ближайшее кресло. Его сапоги оставили грязные следы на мягком ковре, однако он этого даже не заметил.

— Ох, Питер… — пролепетала Анна и встала ему навстречу.

Петр лишь махнул рукой и басом произнес:

— Ничего, ничего… Прикажи подать чаю. Есть не буду.

Анна кивнула и позвала девку.

Вскоре подали чай. Петр, выпучив глаза, внимательно наблюдал за Анной и посланником. Не зря он вот так неожиданно явился. Взволновали его странные слухи, гулявшие по Москве. Якобы люди стали часть видеть кукуйскую царицу в сопровождении саксонского посланника Кенигсека. Неужели Анхен могла так его предать? Петр не верил, однако все же решил убедиться.

И точно. Наблюдал он за ними и чувствовал между ними какую-то незримую связь. Слишком нежным был взгляд Франца, обращенный на Анну; слишком старательно она отводила глаза. Неужто и правда предала его, девка коварная? Сколько он ей дал, а она, кошка гулящая, с другим увивается?

Петр внезапно ощутил, как его охватывает дикая ярость. Он вскочил, бросил чашку на пол и, грозно посмотрев на Анну, вышел на улицу, громко хлопнув дверью.

«Ну, погоди, ведьма, — гневно думал он. — Наплачешься еще».


С того раза Петр перестал приезжать на Кукуй, в дом Анны Монс. Пока все было тихо, но тишина, как известно, часто предвещает бурю.

В этот период свой жизни Петр все время был беспокоен.

И толчком стало событие, которое окончательно уверило Петра в предательстве Анны.

В апреле в Шлиссельбурге состоялся пир по случаю отремонтированной яхты. Напившись, Кенигсек утонул в Неве, однако труп его выловили лишь спустя несколько месяцев. В его вещах нашли золотой медальон с изображением Анны Монс, а также множество любовных писем от нее. На этих листках она признавалась Францу в любви, клялась в верности, жаловалась на одиночество.

Три дня Петр просидел взаперти. Думал. Так сильно повлияло на него предательство Анны. Образ прекрасной феи с таинственным взором — такой он увидел ее когда-то давно, много лет назад, на крыльце дома ее отца, — навсегда померк. Теперь Петр знал лишь коварную соблазнительницу, змею, которую пригрели на груди, а она в ответ укусила его, впрыснула яд ему в сердце. Ночами ему снилась не Анна — ему снилась ведьма. В глазах ее горел дикий огонь похоти и жадности. А может, права была Наталья Кирилловна, когда говорила, что опоили-де ее сыночка, ее Петрушу. Неужто и в самом деле существуют наговоры и злые зелья?

Вскоре после того, как тайна Монсихи была раскрыта, Анна оказалась в опале. Сгоряча Петр хотел отправить ее на плаху, но Алексашка, давний друг, вцепившись в его рукав мертвой хваткой, отговорил царя. В итоге у Анны забрали дом и все имущество, кроме драгоценностей, подаренных Петром, и поместили под арест. Она также была обвинена в ворожбе и гадании. Приглядывать за ней назначили князя Ромадовского.

Лишь через несколько лет ей разрешили посещать лютеранскую церковь. Тогда же прусский посланник Георг-Иоанн фон Кейзерлин принялся ходатайствовать о том, чтобы жениться на Анне.

Сначала Петр счел это наглостью и отказал. Лишь через год он пересмотрел свое решение, и Анна с фон Кейзелингом сыграли тихую свадьбу. Однако Анне не суждено было познать семейное счастье. Через несколько месяцев Георг скончался на пути в Берлин. Причина так и не была установлена. Сама Анна умерла от чахотки через три года после описанных событий.

Глава 7

Вскоре после того, как Петр вернулся из Великого посольства, началась подготовка к войне. Швеция была самым сильным государством в прибалтийском регионе и одной из лидирующих стран во всей Европе. Страной управлял юный Карл ХII, когда он пришел к власти, ему было всего 15 лет. Поэтому соседи Швеции надеялись на быструю и довольно легкую победу, образовав Северный союз, в который входили Дания, Саксония и Россия. Царь Петр последним присоединился к Северному союзу. К началу Северной войны Россия имела всего один порт для торговли с Европой — это был Архангельск, но плохие условия для навигации и еще не развитый флот делали торговлю по морю непростой. Поэтому Петр хотел получить выход к Балтийскому морю.

С Турцией война закончилась, заключили мир, а на следующий день объявили войну Карлу XII.

Начало войны было за шведами. Карл к 1700 году уже стал совершеннолетним и полностью посвятил себя военному искусству. В результате его активных действий на территории Дании был подписан мирный договор между Данией и Швецией. Петр не знал о выходе Дании из войны и 3 сентября отправился с войском к городу Нарва, это была самая крупная крепость в Ингерманландии. По договору с Саксонией именно это территория отходила к России после победы над Швецией.

Поход на Нарву был спланировал плохо — была осень, шли дожди, и поэтому часто ломались телеги, солдатам и лошадям не хватало еды. Царь собрал под Нарвой войско, но оно оказалось почти вдвое меньше, чем планировалось. Осада крепости также была неудачной — боеприпасы артиллерии заканчивались, армия была слишком растянута, да еще подходили войска Карла. В конце ноября армия Карла нанесла серьезное поражение русским. Незадолго до этого Петр уехал в Новгород, а командовать оставил иностранного офицера герцога де Кроа, который сдался в плен еще до главного сражения. Мужество и отвагу проявили Преображенский и Семеновский полки. Воины сражались с отвагой и не сдавались в плен, прикрывая отход основных сил русской армии. Результаты битвы при Нарве были ужасающими: людские потери были огромны. Пали и простые солдаты, и офицеры, многих взяли в плен. Вся артиллерия, за исключением нескольких пушек, была потеряна. После поражения под Нарвой Петр направил все силы для подготовки армии к войне. Он начал создавать регулярную армию с новым вооружением и восстанавливать артиллерию, потерянную под Нарвой.

Петр предполагал, что после битвы под Нарвой Карл двинется дальше в Россию. Но тот решил по-другому: после такого крупного поражения Россия не сможет принимать активное участие в боевых действиях ближайшие несколько лет. Он оставил воинов в прибалтийских землях, а сам с основным войском отправился на Саксонию и Польшу.

Русский царь решил воспользоваться преимуществом и атаковал Швецию.

Удалось одержать первые победы и овладеть землями вдоль реки Невы. Вскоре Петр основал там город, который назвали Санкт-Петербург.

Продолжая активно продвигаться в глубь шведских территорий, к осени Петр завоевал почти всю Ингерманландию. На этот раз армия была хорошо подготовлена, и русские с легкостью взяли крепости Дерпт и Нарва.

Армия шведов воевала в Польше и Саксонии. За все время, проведенное в этих местах, Карл XII успел укрепить свое войско. Однако вскоре шведы направились в сторону Смоленска. В середине июля они выиграли крупное сражение при Головчине.

После этого шведам стало тяжело удерживать позиции. Армия Карла голодала. Петр одерживал победы одну за другой. Зима была лютой, Карл потерял много людей.

Решающая битва состоялась под Полтавой. Шведы проиграли и отошли к Днепру. Вскоре их окружили русские. Это был конец для армии шведов. Король бежал в Османскую империю.

После восхитительной победы Петр без труда завоевал всю Эстляндию и Лифляндию.

В это время турецкий султан, подговоренный Карлом, объявил России войну. Уставшая и обескровленная армия Петра потерпела поражение. Россия потеряла Азов, который с таким трудом получила несколько лет назад.

Затем Петр направился в Финляндию, где наконец начал использовать флот, возведенный столькими усилиями. Положение Швеции ухудшалось с каждым годом, и вскоре Петр и Карл подписали договор.

Во время этой войны Европа увидела Россию с другой стороны — как страну с сильной армией и флотом. Петр получит то, что хотел, — выход к Балтийскому морю.

Российский сенат по случаю победы даровал Петру титул императора, а страна стала именоваться империей.


В августе 1702 года русские взяли крепость Мариенбург, что в Ливонии. Войсками в этой части командовал фельдмаршал Шереметев. Победу одержали быстро, а после русские солдаты учинили на этих землях настоящее разорение. Край был полностью опустошен. Шереметев и не скрывал своих аппетитов. Слал царю письма, где прямо и говорил, что послал-де солдат пленить и жечь, и перечислял, сколько было убитых и раненых, сколько пленили, сколько скоту и девок захватили.

Среди жителей Шереметев приметил миловидную служанку, Марту Крузе. Понравилась ему девка: тело полное и соблазнительное, груди наливные, волосы длинные, черные, в глазах — огонь. Взял он ее к себе в любовницы — и не посмотрел на то, что была уже пользованная. Незадолго до случившегося Марта грела ложе какого-то унтер-офицера, который потом сгинул в бою.

Марта родилась в Лифляндии, в Дерпте, однако никто толком ничего не знал о ее прошлом. Одни считали, что она — шведка, дочь шведского квартирмейстера, а другие говорили, будто она появилась на свет в семье латышского крестьянина Самуила Скавронского и при крещении по католическому обряду была названа Мартой. А может, мать ее принадлежала ливонскому дворянину фон Альвендалю, сделавшему ее своей любовницей. Девочка была будто бы плодом этой связи.

Наверняка все знали одно: Марта родилась не в дворянской семье и принадлежала к Римско-католической церкви. Лишившись родителей в трехлетнем возрасте, она нашла приют у своей тетки Веселовской, жившей в Крейцбурге, от которой двенадцати лет от роду поступила в услужение к мариенбургскому суперинтенданту Глюку и росла вместе с его детьми. Там Марта приняла лютеранство. Протестантский богослов и ученый лингвист, Глюк воспитал ее в правилах лютеранской веры, но грамоте так и не выучил.

Ее детство прошло в Мариенбурге. Никакого образования Марта не получила и в пасторском доме была в жалкой роли воспитанницы, девочки при кухне и прачечной. Девочка выросла в этом приютившем ее доме и старалась быть полезной, помогала в хозяйстве и смотрела за детьми. Вероятно также, что пансионеры пастора пользовались ее благосклонностью. От одного из них, литовского дворянина Тизенгаузена, Марта даже родила дочь, умершую через несколько месяцев. Незадолго до осады Мариенбурга пастор Глюк решил положить конец ее распутству, выдав свою восемнадцатилетнюю воспитанницу замуж. Но ее муж, шведский драгун Иоганн Крузе, исчез после взятия города русскими. От него так и не было ни слуху ни духу.

При разграблении города какой-то солдат поймал Марту и отдал ее в услужении унтер-офицеру, у которого ее и приметил Шереметев. Унтер-офицер между тем погиб вскоре после случившегося.

Целый год была Марта в услужении у Шереметева, а затем фельдмаршал подарил ее, словно трофей, Алексашке Меншикову.

Вскоре сюда же, на левый берег Невы, приехал Петр.

Меншиков принял царя как подобает: закатил пир. Петр, уставший и осунувшийся, развалился за столом, вытянув свои длинные ноги в грязных сапогах. Подали первые блюда и выпивку. Прислуживали им три девки.

На одну из них Петр загляделся. Была она полновата, руки крепкие и сильные, груди большие, шея белая, как у лебедя, на голове венец из черных волос. Глаза ее были опущены долу, но Петра сложно было провести. Было в этой девке что-то загадочное, дикое, природное, хотя она не могла похвастаться красотой. В полных щеках, вздернутом носе, в бархатных, то томных, то горящих, глазах, в ее алых губах и круглом подбородке было столько жгучей страсти, в ее роскошном бюсте — столько изящества форм, что немудрено понять, как Петр всецело отдался этому сердечному чувству. Черты лица Марты были довольно грубыми, неправильными, но мужская сила пробудилась в царе, ноздри раздулись, когда он почувствовал исходивший от нее запах: пот, смешанный с ароматом трав и яств.

— Пришли ее потом ко мне, — шепнул Петр Алексашке, а затем принялся драть куриную ногу.

— Как скажешь, мин херц, — ответил Меншиков, пожав плечами.

Пировали долго. Когда царь, пьяный, пошатывающейся походкой тяжело поднялся наверх, Меншиков подозвал к себе Марту и велел:

— Возьми свечу и отнеси в покои царя.

Марта повиновалась. Взяла самую большую свечу, какую смогла найти, и поднялась следом за государем.

Тихо вошла. Петр сидел на кровати, сапоги валялись в углу, кафтан был в беспорядке. Марта молча поставила зажженную свечу на столик и замерла. Затем осторожно приблизилась и, почувствовав в себе невероятную смелость, провела ладонью по щеке Петра.

На всю жизнь царь запомнил это легкое, горячее прикосновение.

Спустя много лет он понял, что влюбился в Марту не в тот момент, когда увидел ее — хотя девка сразу запала ему в сердце, — а после этого нежного поглаживания.

Марта провела ночь с Петром. Наутро царь, уже собравшись ехать дальше, сунул ей руку дукат. Марта лишь опустила голову и тихо поблагодарила его.


Глубоко в сердце Петру запала Марта. Все думал о ней, не переставая. Она продолжала жить у Меншикова, и царь иногда навещал ее. Подарков он ей не возил, нежных слов поначалу не говорил, но никогда еще он не чувствовал себя настолько счастливым.

Единственное, что было у Марты от Петра, — это письма. Писал он ей часто и длинно. Называл ее не Мартой, а Катериной.

Петр в своих отношениях к Екатерине был неузнаваем: посылал к ней письмо за письмом, одно другого нежнее, и каждое — полное любви и заботы. Петр тосковал без нее. «Гораздо без вас скучаю», — писал он ей из Вильно; а потому, что «ошить и обмыть некому…». «Для Бога ради приезжайте скорей, — приглашал государь „матку“ в Петербург в день собственного приезда. — А ежели невозможно скоро быть, отпишите, понеже не без печали мне в том, что не слышу, не вижу вас…» Приглашения приезжать «скорее, чтоб не скучно было», сожаления о разлуке, желания доброго здоровья и скорого свидания пестрили чуть не в каждом письме царя.

Отношения их становились все более доверительными и близкими. Катерина каким-то непостижимым образом нашла к царю подход. Всегда нежная и щедрая на ласки, она в то же время была очень спокойной. Умела переживать вспышки его гнева, приспосабливалась к царским капризам, делала все так, как хотел Петр. А он в ответ обходился с ней как с настоящей женой, хоть и была она служанкой.

Звук голоса Катерины успокаивал Петра; частенько она сажала его и брала, лаская, за голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, он засыпал в несколько минут. Чтоб не нарушать его сна, она держала его голову на своей груди, сидя неподвижно в продолжение двух или трех часов. После того Петр просыпался совершенно свежим и бодрым.

Помимо Екатерины, у Петра было немало любовниц — просто девок, с которыми он развлекался, напившись. И он не стыдился рассказывать об этом Катерине, а она ему не пеняла. Просто молча выслушивала, а затем ласкала.

Вскоре Петр приказал Меншикову отвезти Екатерину в Преображенское, под надзор своей сестры Натальи Алексеевны.

Екатерина, как это ни странно, хорошо прижилась там. Она как нельзя лучше поладила с Натальей Алексеевной и ее дочерьми, искренне полюбила их, а они ответили ей взаимностью. Наталья Алексеевна порой даже ставила Катерину в пример своим девочкам и, вспоминая Монсиху, не могла нарадоваться, что Петр наконец выбрал достойную женщину. Екатерина была умной и работящей, а ее доброта привлекала людей. Ее любили все.

В Преображенском Екатерина стала учиться русской грамоте. Одаренная от природы умом и сообразительностью, она делала успехи, очень быстро усваивала уроки и вскоре почувствовала себя как дома. Катерина с благодарностью принимала доброту новой семьи.

Екатерина родила Петру ребенка, которого назвали в честь отца, однако малыш умер, не успев дорасти до сознательного возраста. Вскоре родился второй сын, названный Павлом. И он умер быстро.

Вскоре Екатерина родила Петру двух дочерей — Анну и Елизавету.

Накануне войны с турками Петр объявил о своем желании сделать Екатерину своей женой.

Перед отъездом он позвал сестру и ее дочерей, сообщил о помолвке и приказал отныне воспринимать Екатерину как его законную супругу и царицу. Наталья Алексеевна и ее дочери по очереди поцеловали Екатерине руку.

Петр с легким сердцем ушел сражаться с турками, а когда вернулся, они с Екатериной обвенчались. Это была не традиционная царская свадьба с ее пышными и долгими церемониями, а скромная свадьба контрадмирала Петра Михайлова — под таким именем проходил Петр службу на флоте. В посаженые отцы он, как почтительный служака, пригласил своего непосредственного морского начальника, вице-адмирала Корнелия Крюйса, а также других адмиралов и высших офицеров.

Среди немногочисленных гостей, приглашенных на венчание в придворную церковь дворца Меншикова, были моряки, кораблестроители и их жены. Ближними девицами, которые несли за Екатериной шлейф, выступали две прелестные, изящные и важные особы. Одной было пять, а другой — три года: это были дочери Петра и Екатерины, Анна Петровна и Елизавета Петровна.

Памятный февральский день царь провел так, как всегда мечтал: собрал приятных ему гостей, венчался в уютной церкви, а потом, опередив всех, помчался в свой дворец, где был накрыт свадебный стол, и вместе со слугами подвесил над столом новую люстру на шесть свечей, которую долгие месяцы точил на токарном станке. Общество было блистательным, вино превосходное, венгерское, и, что особенно приятно для гостей, их не принуждали пить в чрезвычайном количестве… Вечер закончился балом и фейерверком.

Так Екатерина, урожденная Марта Крузе, служанка, прачка и любовниц Петра, стала полновластной царицей русских земель.

Глава 8

Екатерина не была похожа на прежних жен царей. Все денежные подарки, которые она получала от мужа и от различных высокопоставленных лиц, она не тратила, а хранила в Голландском банке. Расточительность была ей несвойственна. Наоборот, Екатерина всячески удерживала Петра от излишеств, не позволяла ему устраивать оргии и пьянств. Она умело вела царя той дорожкой, которую считала правильной. Вместе с тем, Екатерина никогда не лезла в государственные дела, считала, видимо, что Петр этого не потерпит, хотя царь, на удивление всем, был очень привязан к жене, доверялся ей во всем. Да и сложно было утаить что-то от Катерины. Она была слишком прозорлива, слишком умна, хоть и не родилась дворянкой. Петр действительно прекратил по ночам ездить неведомо куда, пить да развлекаться с девками.

Правительница взяла на себя только одну роль: она защищала тех, на кого обрушивался несправедливый гнев Петра. Только она могла успокоить царя и повлиять на его решение.

Петр возвестил о своем намерении короновать Екатерину: «И понеже ведомо есть, что в прошедшей двадцатиединолетней войне коль тяжкие труды и самый смертный страх отложа собственной нашей персоне, за Отечество наше полагали, что с помощью Божией и окончили, что еще Россия так честного и прибыточного мира не видала и во всех делах славы так никогда не имела, в которых вышеописанных наших трудах наша любезнейшая супруга государыня императрица Екатерина великой помощницею была, и не точию в сем, но и во многих воинских действах, отложа немочь женскую, волею с нами присутствовала и, елико возможно, вспомогала, а наипаче в прутской кампании с турки, почитай отчаянном времени как мужески, а не женски поступала, о том ведомо всей нашей армии и от них несумненно всему государству: того ради данною нам от Бога самовластию за такие супруги нашей труды коронациею короны почтить, еже Богу изволыну, нынешней зимы в Москве иметь совершено быть».

Для Екатерины даже изготовили корону, которая оказалась прекраснее, чем корона самого Петра. Она была из золота и серебра и усыпана множеством бриллиантов. Не любивший роскоши Петр на этот раз отступил от своих привычек: задолго начались приготовления к коронации, и государь не щадил средств, чтобы придать церемонии, впервые в России утверждаемой, необыкновенное великолепие. Первое императорское коронование должно было не только доказать всему миру, что Петр считает несомненным свое право на императорский титул, но и воочию явить все могущество новой империи. Самому короноваться императорской короной Петр, венчанный на царство, не пожелал, и, коронуя Екатерину, он этим как бы указывал вперед на своего преемника.

Супруги были счастливы, но со временем их отношения становились все более натянутыми. Петр хоть и любил до безумия свою жену, но не мог отказаться от связей на стороне.

Петр влюблялся быстро и легко. При дворе Петр познакомился с удивительной женщиной, к которой не мог остаться равнодушным.

Недавно из заграницы прибывала Мария Андреевна, представительница древнего, славного рода дворян, дочь графа Андрея Матвеева. Мария получила хорошее образование, юношество свое провела в Вене и Гааге, где ее отец служил послом.

Девушка была прекрасна: светлоока и светловолоса, она, словно луч солнца, поникала в помещение и освещала все вокруг своей улыбкой.

Мария великолепно танцевала, искусно вела светскую беседу, была умна не по годам, весела и энергична.

Такую женщину невозможно было не заметить. И Петр заметил.

Он увидел ее на балу. Мария кружилась в быстром танце, роскошное платье цвета увядшей розы невероятно шло ей. Иногда из-под длинных юбок выглядывали носки изящных туфелек. Когда музыка затихла, Марию окружили поклонники. Она заливисто засмеялась. Она напоминала свежий цветок, окропленный росой, душистый и нежный.

Екатерина заметила интерес Петра к знатной особе. Императрица уже давно смирилась с изменами мужа, так как знала — эти женщины для него ничего не значили. Его судьбой по-прежнему управляла она. Однако в этот раз Екатерина почувствовала тревогу. Интуиция подсказала ей, что это не просто очередная интрижка. Петра по-настоящему увлекло это свежее, чистое, прекрасное личико, эти покатые плечи, гордая шея, легкий румянец и солнечный взгляд.

Царь, замерев, смотрел на Марию, не способный оторвать от нее взгляда.

Этой ночью Петр не пришел в опочивальню жены, и Екатерина прекрасно знала, где он. Внезапно на нее навалилась свинцовая усталость, из глаз покатились слезы. Она зубами рвала подушку, металась в постели. Что ж это с ней творится? Всегда спокойная и уверенная в себе, Катерина чувствовала опустошение и печаль. Мука сковала сердце.

Зачем эта девка, эта потаскуха явилась сюда? Она отберет у нее Петра, а ее, императрицу, заставит страдать.

Несколько дней Екатерина не видела мужа.

Петр, увлеченный Марией, много времени проводил у нее дома. Впервые за долгое время он ощутил себя если не счастливым, то по крайней мере удовлетворенным. На душе было спокойно.

Мария оказалась приятной собеседницей — с ней можно было говорить обо всем. Она умела шутить и быть серьезной. Она всегда внимательно выслушивала Петра и даже помогала советами, а иногда и делами.

Дома у нее было уютно и тепло.

Петр сидел в кресле, а она, милая и нежная, обнимала и ласкала его. Ее мягкие руки гуляли по его груди, шее, щекам. В прикосновения Марии было столько тепла, что царю становилось тяжело дышать.

Однажды Петр заметил, как Мария весело разговаривала с графом Орловым, который славился при дворе своим искусством покорять женщин. Мария смеялась шуткам графа и даже, к возмущению Петра, осмелилась коснуться его руки.

Царя обуяла ярость, глаза налились кровью. «Чертовка! — подумал он. — Что же, решила променять на другого? Врешь, ничего не выйдет».

Вечеров Петр вихрем ворвался в дом к Марии. Она сидела за столом и читала. Вскочив в испуге, Мария отступила к стене. Петр грозно воззрился на нее, уперев руки в бока.

— Что случилось, родной? Почему ты так злишься?

— Как ты смеешь смотреть на других мужчин?! — в гневе закричал Петр. — Ишь ты! Возомнила себя невесть кем.

— Что ты, любовь моя. Зачем мне кто-то другой? — все еще дрожа, вопросила Мария.

— Врешь, стерва! Видел тебя сегодня. Меня не проведешь!

— Петруша…

— Не перебивай царя! Только посмей изменить мне. Смотри, выдам тебя замуж за мужика, и будет он держать тебя в строгости. Не то что любовника завести не сможешь, за порог испугаешься выйти.

— Зачем ты так, Петр? Я люблю только тебя…

Царь приблизился и схватил Марию в медвежьи объятья.

— Правда? — прошептал он.

— Правда… — ответила она.

В конце концов, Петр все же исполнил свою угрозу и выдал Марию замуж за денщика Александра Ивановича Румянцева. Тот держал супругу в ежовых рукавицах. Царь назначил Марии богатое приданое, построил для молодоженов дом близ Царского Села и разбил сад.


Екатерина, разочарованная в любви и муже, нашла себе другое занятие. Став правительницей, она начала предаваться всевозможным развлечениям. Она очень любила балы, устраивала их столь часто, что многие в шутку повторяли, что прачка таки разорит казну и доведет Россию до нищеты. Петр, если слышал подобные разговоры, нещадно наказывал сплетников.

У Екатерины было множество фрейлин, многие из которых, как оказалось, были любовницами Петра, а он и не особенно старался скрывать свои связи от жены.

У императрицы что ни день, то праздник, и вскоре царь вынужден был признать правоту злых языков. Жена его тратила слишком много. В наказание Петр запретил коллегиям принимать от государыни приказания и рекомендации и наложил арест на средства. Екатерина оказалась вдруг в таком стесненном положении, что для оплаты долгов должна была прибегать к помощи придворных дам. Они больше не говорили друг с другом, не обедали, не спали вместе.

Потом Петр узнал, что жена ему не верна. Екатерина уже долгое время была влюблена в Виллима Монса, камергера двора, известного франта и сердцееда. Сколько она пробыла с ним, царь не знал, но это его и не интересовало.

Он был ослеплен яростью. Обвинив Монса во взяточничестве, Петр, к удивлению и ужасу дворян, приказал отрубить ему голову и насадить ее на кол. Для всех было очевидно, что Виллим Монс не виноват, и царь об этом знал лучше, чем кто бы то ни был. Но ослепленный ревностью, не в силах укротить гордыню, Петр предпочел пожертвовать жизнью человека, боясь проявить малейшую слабость.

Екатерина понимала, что подвигло мужа на подобное злодеяние, и от этого возненавидела его еще больше.

Эта была ужасная казнь. Никогда еще на Руси не казнили за взяточничество. Екатерина была напугана поступком мужа, его жестокостью и твердостью, которые он проявил, отправив невиновного на смерть.

Сердце ее было разбито, ибо после Петра она любила только Монса. С ним она познала мимолетные мгновения счастья тогда, когда весь мир, казалось, отвернулся от нее. Виллим был умелым и нежным любовником, и Екатерина купалась в лучах его искреннего чувства.

Но Петр разрушил все. Он никогда не укорял жену за измену, но она знала: он возненавидел ее лютой ненавистью. Неверности Петр не терпел никогда.

Через несколько дней после казни муж специально провез Екатерину через место, где стоял кол с насаженной на него головой Виллима. Императрица знала, что хотел сделать муж.

Петр испытывающе смотрел на жену, выжидал, точно гончая псина. Жаждал увидеть боль на лице Екатерины, гнев или, на худой конец, растерянность.

Но годы жизни при дворе научили Екатерину скрывать свои чувства. Она сомкнула губы в тонкую полосу и упрямо молчала. Лицо ее оставалось безучастным. Она была равнодушна ко всему свету.

За окном виднелось место казни.

— Как грустно, что в придворных может быть столько испорченности, — только и молвила Екатерина.


Всего проголосовало: 1
Средний рейтинг 1.0 из 5



Оцените эту книгу