Глава 1

город Виктория, Британская Колумбия, Канада.

19 мая, 14.19

У дверей бара на Кук-стрит курили трое. К лавке, торгующей секонд-хендом, направлялась женщина с картонной коробкой, полной старой одежды. На другой стороне улицы из магазина строительных материалов вышли три штукатура, сгибаясь под тяжестью купленного. Еще один мужчина шел по направлению к Пандора-авеню – там на углу находился небольшой продуктовый магазинчик.

Улица была плотно забита автомобилями, включая даже полосу для левого поворота – на который, впрочем, здесь могли решиться разве что самоубийцы. В южном направлении транспорт еле двигался, последние несколько машин, успевшие проскочить предыдущий светофор, подтягивались сейчас к длинной очереди, ждущей сигнала, чтобы пересечь Пандора-авеню. Оттуда только что повернул на север фургон службы доставки.

В общей сложности произошедшее оказалось заснято на фото и видео одиннадцатью камерами. Показания свидетелей, подвергшихся допросу со стороны полицейских и журналистов, также оказались на редкость единодушными. К моменту начала официального расследования информация уже широко разошлась по Интернету.

По Кук-стрит, с той же стороны, где находились бар и лавка секонд-хенда, шла женщина средних лет. Она была хорошо одета, шагала уверенно, руки держала в карманах серого пальто, прическу ее растрепал ветер – будь ярко-рыжие волосы подлинней, они развевались бы, подобно флагу. Лицо ее – в этом оказавшиеся неподалеку свидетели оказались единогласны – тоже было из запоминающихся. Скулы высокие, щеки гладкие, широкая нижняя челюсть, бледная незагорелая кожа.

Было облачно, со стороны холмов на западе одна за другой скользили легкие тучки, поэтому на упавшую на улицу тень внимания поначалу никто не обратил.

Один из курильщиков, некто Джон Аллэйр, был прикован к инвалидной коляске. Он сидел в ней откинувшись, что и позволило ему первым увидеть, как облака над головой разошлись и сквозь них показалось большое и твердое нечто округлой формы.

– Вроде тарелки, если смотреть на нее снизу, фарфоровой такой тарелки… – объяснял Джон. Случившееся стало самым значительным событием за всю его жизнь. Тем более что дела последнее время обстояли довольно паршиво. Никотин постепенно уничтожал его ноги ниже колен. Алкоголь тем временем добивал печень. Ему было тридцать шесть, жил он на пособие. В лотерею тоже как-то не везло.

– Вроде тарелки, если смотреть снизу, фарфоровой такой тарелки. А потом она засветилась посередине. В самом центре. Охренеть как ярко. Я аж глаза рукой прикрыл, но все равно увидел, как оттуда вышел луч. И прямиком в ту женщину – она от меня шагах в десяти была. Даже и не поняла, наверное, что стряслось.

– Она просто шла, никого не трогала, – согласилась с ним Марго Риветт. – Потом ее этот свет окутал, а потом свет исчез, и она вместе с ним. А я вышла старую одежду сдать. И еще пару шпилек – угораздило ж их тогда купить! В них вообще ходить невозможно, на меня просто затмение какое-то нашло. Но ведь для того и секонд-хенд, верно? Люди чего только не покупают, шанс всегда есть.

– Луч в нее ударил, – добавил Рик Шульц. – Мы как раз втроем из магазина вышли, я, Джек и Наади. Нужно было всю эту хрень в кузов закинуть. Тут бах – этот луч, бах – прямо в нее. Бабах – и ее нету! А тарелка эдак свернулась внутрь себя – и с концами.

– Точно, блин, – подтвердил Джек. – А бабу вроде как прямо на месте сожгло.

– Свернулась внутрь себя – и с концами, – повторил Рик. – Даже не улетела, исчезла – и все.

И кто же была эта женщина?

Неизвестно. Придется подождать, пока кто-нибудь не заявит о ее исчезновении. На это уйдет день-другой, а если женщина была одинокой – и того больше.

Лица ее было толком не разглядеть ни на фото, ни на видео. Да, не повезло, но и удивляться тоже не приходится. Все снимали НЛО.

Доктор Хэмиш Дрейк слишком много работал. В этом отношении все его знакомые, а в особенности жена, были совершенно единодушны. За последние пять лет во всей Виктории осталось лишь трое докторов, которые вели запись новых пациентов, и доктор Дрейк был одним из них. Здравоохранение переживало нечто вроде кризиса.

Отпустив очередного пациента, он сделал небольшую паузу, пытаясь выкроить минуту-другую на то, чтобы изучить результаты поступивших анализов, и в этот момент в кабинет вошла Нурджихан Азиз, его регистратор. Пораженный тем, что она появилась без стука, Хэмиш поднял на нее взгляд поверх очков. Та была пепельно-бледной – такой ему доводилось ее видеть и раньше, как правило, когда анализы одного из давно наблюдавшихся пациентов оказывались неутешительными.

Смерть ходит за живыми по пятам, как Хэмиш, так и Нурджихан это прекрасно понимали. Мертвенная бледность, лицо, в котором не осталось ни кровинки, служит ей глашатаем. На лице Нурджихан он увидел сейчас эту смертную тень, и сразу же ощутил, как из-под ложечки поднимается ей навстречу холодный, безнадежный ужас. Мозг его тем временем пытался лихорадочно сообразить, кто именно из пациентов в беде – видимо, он принял его на прошлой неделе, дал направление на анализы, и теперь…

– Какой-то ужас, – сказала Нурджихан.

Хэмиш нахмурился. Происходило нечто необычное. Его сотрудницу била дрожь. Он никогда еще не видел ее настолько взволнованной. Он снял очки, положил их на стол и сказал:

– Закрой дверь. И объясни, что стряслось.

Его спокойный, почти ласковый тон не помог. Она сморщилась, словно от боли.

– Я увидела в Интернете… прошу меня простить…

– Только не это! Нурджихан, если только ты не собираешься мне сообщить о начале ядерной войны, я буду вынужден…

– НЛО. Здесь, в Виктории. На «Фейсбуке» и «Ютубе» куча видео. Я пошла на сайт телекомпании. Полиция опубликовала фото женщины, которая… исчезла. В луче света.

– НЛО?

Нурджихан протянула ему свой смартфон с изображением на экране.

Слишком близко. Ему удалось разглядеть лишь размытую человеческую фигуру – кажется, посреди улицы. Он нашарил очки, нацепил их и тут же нагнулся вперед, к самому экрану.

– Это же Сэм!..

Голос Нурджихан доносился до него словно издалека:

– Луч света. От НЛО. Все записано на видео…

– Чушь какая-то, – пробормотал Хэмиш и вытащил собственный телефон. Набрал жену. Трубка немедленно откликнулась: «Абонент недоступен». – Это ничего не значит, – пробормотал он, набирая еще раз. – Она все время за компьютером в Интернете, а мобильник свой несчастный толком и не берет. Даже зарядить иной раз забывает. – Тот же результат. Он сунул телефон обратно в карман и встал. – Покажи-ка мне это видео. Ничего не понимаю…

Все произошло в каких-то трех кварталах от полицейского участка. Джон Скоулз положил трубку. Не обращая внимания на мигавшие на пульте огоньки, обозначающие прочих абонентов на связи или в режиме ожидания, он встал из-за стола и подошел к окну.

Внизу, как всегда, суетились многочисленные автомобили – несколько истеричней, чем обычно, – хотя, что вероятней всего, это ему лишь казалось. Он поднял взгляд. По небу скользили совершенно невинного вида облака, небесная синева высоко над ними выглядела чуть бледней привычного из-за легкой дымки. Над заливом лег на крыло заходящий на посадку гидросамолет.

– Судя по твоему голосу, разговор был нелегким? – прозвучало у него за спиной.

– Дэйв, – сказал он вместо приветствия, не оборачиваясь. – Нелегким – не то слово. Опознание состоялось. Я разговаривал с ее мужем.

– Ты уверен?

– Ага, даже странно, что я сам раньше не догадался. Ну да, верно, снимок размытый… но эти рыжие волосы…

Его напарник тоже подошел к окну и встал рядом.

– И все равно выяснится, что это какой-нибудь розыгрыш.

– Теперь уж точно именно так и станут говорить, – кивнул Джон.

– Почему?

– Потому что эта женщина – Саманта Август. Писатель-фантаст. Написала «Бездну», по которой кино сняли. И еще много чего. Видеоблог ведет – на политические и общественные темы.

Дэйв громко фыркнул.

– НЛО распылило писательницу-фантаста на атомы. Такой бред даже нарочно не придумаешь!

Джон мрачно посмотрел на него.

– Как я только что объяснил ее мужу, она числится не мертвой, а без вести пропавшей. Нет никаких доказательств, что луч ее испепелил…

– Сам-то понял, что сказал? Доказательств у него нет. Откуда у тебя возьмутся доказательства? Испепеление в том и заключается, – он махнул рукой на улицу за окном. – Один порыв ветра, пуфф – и ничего не осталось.

– Никто не видел, как она горела или что-нибудь в этом духе. Она просто исчезла. Ее окутал свет, потом свет пропал, и она вместе с ним. Послушай, – добавил он, – я это долбаное видео уже тыщу раз пересмотрел…

– Новые свидетельства есть?

– Свидетельства, требования выкупа и прочего дерьма – хоть отбавляй!

– Но других видео нет.

Джон покачал головой. Потом пожал плечами, словно желая внести поправку:

– Этих видео сейчас полный Интернет.

– Ну да, такая же размытая хрень, притом, что в каждом телефоне сейчас камеры высокого разрешения. Фотошоп, причем бездарный. – Дэйв помолчал и добавил: – Рано или поздно появятся доказательства, что все это подделка.

Джон пожал плечами. Сказать по правде, он ни в чем сейчас не был уверен. В дневное время он слишком занят, чтобы о чем-то думать, а ночь накопившийся в душе мрак превращает в сплошную муку. Когда-то он слышал от ветерана-полицейского, что это называется «отступление»… а вот теперь отступал и он сам. От веры в людей, от того, что человечество способно хоть на что-либо, кроме наихудшего. Отчаяние накапливается, словно грязное белье в пакете, засунутом в дальний угол. Ты же тем временем продолжаешь чем-то заниматься.

А когда отступишь до самого конца, тебе уже на все будет наплевать.

Хотя, может быть, выход все же есть. И он знал, что будет продолжать его искать, пока… пока не опустит руки.

– Хочешь, я отвечу на звонки?

– Спасибо, Дэйв.

– Тот разговор тебя здорово озадачил.

Еще как. От него потребовалась вера, которой ему недоставало. Вот только без нее у него не было бы вообще ничего. Он повернулся к напарнику.

– Ее мужу сейчас совсем хреново.

Но Дэйв уже говорил по телефону с очередной истеричкой.

В какую бы комнату Хэмиш ни забрел, везде ощущалось ее присутствие, будто бы он шел за ней следом, но жене всякий раз удавалось ускользнуть из виду, скрывшись за углом или за очередной дверью. От лестницы, что вела в ее мансарду, несло сигаретами, однако запах был застоявшимся, а призрачное облачко над обитыми ковролином ступенями – просто пылью, в которой переливались пробившиеся сквозь окошко под самым потолком косые солнечные лучи.

Листы с записями, кофейная чашка и переполненная пепельница уютно расположились рядом с ее домашним ноутбуком – сейчас закрытым, лишь слегка помигивающим синим огоньком.

А от нее самой остался лишь призрак, и какая-то его часть вселилась сейчас в Хэмиша, заставляя бродить туда-сюда, словно запертый в доме мятущийся дух – в доме, в свою очередь, запертом в воспоминаниях, из которых постепенно уходили свежесть и жизнь.

Они были женаты тридцать три года, двадцать девять из них Хэмиш вел свою практику. Детей нет. У нее был не тот характер, чтобы добровольно расстаться с привычками и повседневными удовольствиями. К тому же на детей уходит время, энергия, молодость – все равно что по собственной воле обречь себя на пожизненное заключение. Каждый раз, когда она это повторяла, в глазах ее сверкал вызов, словно она была готова резко – и, вероятно, горько – рассмеяться. Несмотря на весь свой опыт в общении с пациентами, собственную жену Хэмиш всегда понимал с трудом. Она вся была словно лезвие ножа – и при этом сама же ходила по нему босиком. Свойство характера, которое она превратила в профессию. Ее видеоблог, «Здесь и сейчас», или любили, или же ненавидели – в зависимости от политических пристрастий. Казалось, она не знает страха – а мир полон тех, кто не слишком-то любит бесстрашных женщин.

Домашний телефон периодически принимался звонить, и Хэмиш всякий раз вздрагивал, заслышав старомодный перезвон колокольчиков – настойчивый и неожиданно бесстрастный. Наверное, ее литературный агент, и да, видимо, он заслуживает хотя бы нескольких слов, однако Хэмиш предоставил все автоответчику.

Коллеги по жанру сейчас раз за разом перезагружают ее страничку в «Фейсбуке», заполняют ленту ее «Твиттера» бесконечными и безответными вопросами, умоляя отозваться – хоть кого-нибудь. Отчаянно колотятся в двери «Здесь и сейчас». Хэмиш предоставил им утешаться обществом друг друга. По существу все, что можно, уже сказано в прямолинейном заявлении полиции и в записанных на видео интервью со свидетелями. А она пропала – причем у этого слова была сейчас добрая тысяча различных оттенков смысла.

Уже смеркалось, но света он не зажигал, так что весь дом заполнил полумрак, сделавший еле различимым интерьер гостиной – где он себя в конце концов и обнаружил. Обмякшим в кресле перед экраном – он раз за разом просматривал видео ее… исчезновения? Похищения? Аннигиляции? Сцену было несложно представить в добром десятке научно-фантастических фильмов или телесериалов. Снято на подрагивающую ручную камеру, как было модно несколько лет назад – и вот мода неожиданно вернулась.

Она бы уже позвонила. Они всегда старались держаться на связи, и дело было не в собственническом взаимоконтроле – просто ты словно чуть касаешься родного человека, обмениваешься с ним ничего не значащей шуткой, едким комментарием, несколькими характерными фразами. Своего рода тайный язык.

Который он больше ни с кем не делил, и, быть может, это навсегда.

Хэмиш Дрейк сидел в гостиной в угасающем свете, ничего не зная о хаосе, заполонившем сетевые группы ее почитателей, о шоке и отчаянном нежелании поверить в случившееся среди ее друзей по писательскому цеху, наконец, о злорадствующих религиозных фундаменталистах, пустившихся в рассуждения о гневе Божьем и о том, что женщине следует знать свое место. В эфире разразилась целая война – вокруг той, которой здесь уже не было.

И еще, разумеется, многие упорно настаивали, что все это лишь розыгрыш, рекламный трюк – не работает ли она сейчас над романом о НЛО?

Полдюжины ее бета-ридеров ничего про это не знали – в последнее время она писала антиутопию, действие которой разворачивалось в отдаленном будущем, и продвинулась примерно на треть. Работа над ней, хотя и несколько застопорившись, все же понемногу продолжалась. Бета-ридеры были склонны соглашаться между собой (в частных беседах), что она, похоже, подустала, или ей попросту все осточертело. Три десятка опубликованных романов, по трем сняты фильмы, по двум – сериалы, один до сих пор в эфире. И еще видеоблог, регулярно затрагивающий скандальные темы. Ее писательский стиль отличался беспощадностью, фразы резали читателя, словно остро отточенный хирургический скальпель, – иными словами, он уже успевал наполовину истечь кровью, прежде чем замечал, что из рассеченной брюшины вываливаются кишки. Ровно то же самое она делала и в видеоблоге – с самой милой улыбкой на лице.

Иными словами, во всем сверкало все то же яростное мастерство. Сэм Август, рыцарь феминизма и гуманизма, способная как на острую сатиру, так и на вдумчивые эссе, женщина, которую очень опасно недооценивать, – какой тут еще, мать вашу, роман о НЛО?

И она пропала. Исчезла, похищена, сгорела, пропала без вести, мертва, жива, мертва, жива, мертва…

Свет в доме этой ночью так и не зажегся. Заря застала хозяина скорчившимся от немой печали в кожаном кресле, лицо скрыто ладонями.

Глава 2

Как-то в детстве она бегала рядом с бассейном и поскользнулась. Очнувшись в больничной палате на следующий день, она ничего не помнила о произошедшем. Сознание словно куда-то удалилось на время. Куда именно, оставалось загадкой – в таинственную область, заполненную статическим белым шумом, или даже просто в никуда. Неврологи привлекли бы для объяснений эффект компартментализации. Сознание, сказали бы они, нуждается в памяти, в структуре, чтобы запечатлеть личный опыт, а на опыте-то и строится наше представление о себе. Сотрясение мозга подобно удару кулаком по старому ламповому телевизору. Картинка начинает мигать, потом восстанавливается. Между последней увиденной сценой и новой картинкой возможна пауза. Но если обошлось без существенных повреждений, впоследствии непрерывная последовательность восстановится.

Ей хотелось закурить. На уровне чистых инстинктов, системных команд, поступающих от организма. Вредные привычки иной раз настолько унизительны, что, как она считала, ими есть смысл обзавестись просто ради того, чтобы учиться смирению. Общение между телом и сознанием не слишком-то доступно анализу, в основном эти процессы протекают в самодостаточных глубинах подсознания. Необходимость дышать утверждает сама себя, мгновение за мгновением. Голод говорит с тобой спазмами в желудке, рот сам собой наполняется слюной при одной только мысли о сандвиче. Яркая вспышка или что-то, летящее прямо в глаз, заставляют резко зажмуриться. Все это примеры довольно очевидные. Существуют и едва ощутимые проявления.

Не столь заметные.

Впрочем, о потребности в очередной дозе кофеина сигнализирует головная боль. В дозе никотина – что-то вроде зуда в гортани. И в обоих случаях присутствует беспокойство, бессловесная потребность, умоляющая, чтобы ее осознали.

Смирение – очень полезное качество, особенно для писателя. Становится легче, и не столь болезненно для самоидентификации, видеть – или же воображать – мир с иных точек зрения. Совмещать в себе противоположные взгляды на то, как все устроено, на потайные механизмы различных форм человеческого взаимодействия: убеждений, политики, религии, умонастроений, мнений. Если на что-нибудь подсесть, первым делом избавляешься от иллюзии собственной непогрешимости. От той благородной позы, когда окружающие могут подумать, будто у тебя кол в заднице.

Итак, сейчас у нее есть острая потребность. В сигарете. Скорее всего, эта потребность ее и разбудила, объявившись еще до того, как она открыла глаза – собственно, она их еще и не открывала. Пробудились и чувства, правда, особой информации от них пока что не поступало. Ни звука, ни выраженного запаха. Она лежит на непонятной поверхности – ни мягкой ни жесткой. Нет, сама поверхность, безусловно, присутствует, но при этом никак не воздействует на тело. Словно бы приняв его форму.

Значит, матрас, причем хороший.

И свет сквозь закрытые веки пробивается? Да, но не сказать чтобы назойливый.

– Ой, да пошло оно все, – пробормотала она, открыла глаза и села.

Маленькая комната, кажется, без дверей. Из мебели – только ее кровать. Свет приглушенный, но всепроникающий. Она не могла определить его источника, и он не отбрасывал теней.

Очевидного объяснения этой картине не было. Это не больничная палата, здесь нет запущенности, неизбежно возникающей в заведении, созданном для ухода за страждущими в условиях постоянного недофинансирования. Она не под капельницей. На противоположной стене не болтается на кронштейне старый телевизор. На кровати нет простыни, а она одета – правда, без пальто. А главное – слишком уж здесь тихо.

– Эй? Кто-нибудь?

– Добро пожаловать, Саманта Август. – Мужской, хорошо поставленный голос. – Как вы себя чувствуете?

Голос шел непонятно откуда, она обвела комнату взглядом в поисках динамика. На стенах непонятного белесого оттенка его не обнаружилось, на потолке тоже. Насколько она могла видеть, и на полу.

– Где моя сумка с ноутбуком? И пальто? – Она хотела добавить, что, черт возьми, курить охота просто зверски, однако в наши дни подобные заявления обычно не встречают особого сочувствия, так что с этим она решила не торопиться.

– Ожидание и предвкушение небольшого выброса эндорфинов.

– Что?

– Ваша сумка и пальто – под кроватью, а сигареты – в правом кармане пальто. Можете удовлетворить свою потребность.

– Если в больнице разрешают курить, то я в Восточной Европе, – сказала Саманта, соскользнув с кровати и заглянув под нее. Сумка, рядом – аккуратно сложенное пальто. – Только акцент у вас неправильный. Вернее, – добавила она, нащупав сигареты и зажигалку, – я вообще не слышу акцента.

– Значит, он такой же, как и у вас.

Она выпрямилась и криво улыбнулась.

– Туше. Пепельницы не найдется?

– Можно прямо на пол.

– Неудобно, он слишком чистый, – возразила она.

– Таким он и останется.

Она закурила и снова уселась на кровать.

– Латекс? Или гель? Это я про матрас. У меня довольно чувствительная задница, и большинство матрасов она попросту не переносит. Но этот совершенно особенный. Я себе такой для дома хочу.

– Ваше желание обязательно будет исполнено. Вы хорошо себя чувствуете?

– Голова кружится, похоже, я вырубилась. Что произошло?

– Вы шли по улице в спортзал, там вы дважды в неделю занимаетесь с личным тренером. В этот момент вас похитили инопланетяне.

На конце сигареты вырос столбик пепла, но стряхивать его на чистый пол ей совсем не хотелось.

– Ну… такое ведь не каждый день случается?

– Верно.

– Если я шла в спортзал, это было после обеда?

– Да.

– Люди вокруг не могли не заметить.

– Они заметили.

– И давно это случилось?

– Двое суток назад.

Она вскочила на ноги.

– Но мой муж…

– Мы сожалеем о выпавших на его долю переживаниях…

Только она уже не слушала. От резкого движения столбик пепла, из-за которого она так переживала, отвалился и упал на пол. Который его проглотил, через мгновение перед ней снова была ровная поверхность. Она вытаращилась на нее, изумленно моргая.

– То есть вы не гоните?!

– Разумеется, нет. Нам очень жаль, что мы причинили вашему мужу и вашим многочисленным друзьям столь серьезное беспокойство. Однако в свете того, что нам еще предстоит, открытое похищение было признано самым благоприятным вариантом.

– Мы на орбите?

– Да.

– Я хотела бы в этом убедиться.

– Разумеется.

– А потом – позвонить мужу.

– Ваш телефон вышел из строя. Мы приносим свои извинения. Он оказался недостаточно защищен от воздействия силового поля, посредством которого вас подняли на корабль. Впрочем, у нас имеется альтернативный вариант, и он целиком в вашем распоряжении.

Сигарета закончилась. Сэм уронила ее на пол, уже намеренно, чтобы посмотреть, как та исчезает.

– Знаете что? Черт с ним, с матрасом. Я такой пол домой хочу.

Ей было предложено сочинить сообщение, которое будет доставлено ее мужу эсэмэской. Она ограничилась коротким текстом, и как только голос сообщил, что сообщение доставлено, тут же отругала себя за то, с какой легкостью позволила сознанию отвлечься от забот о Хэмише и окунуться в текущий момент, в непосредственную и совершенно невозможную ситуацию.

Мгновение спустя она увидела перед собой родную планету.

Она никогда не считала себя сентиментальной, и однако слезы сразу же затуманили ей глаза, побежали по щекам – только ей было наплевать. Земля, словно покрытая белыми и голубыми красочными мазками, резко выделялась на фоне окружающего мрака. С ее освещенной Солнцем стороны над самой атмосферой посверкивали, словно рой насекомых вокруг лампы, низколетящие спутники и другие объекты.

– Мы на внутрилунной орбите, – уточнила она.

– Да.

– Однако нас никто не видит.

– Наш обширный опыт показывает, что лучше всего оставаться незамеченными.

– Если только не считать похищений посреди людной улицы среди бела дня.

– Да, за этим исключением.

Она была в той же комнате, где очнулась немногим раньше, но одна ее стена сейчас сделалась то ли окном, то ли телеэкраном.

– У вас есть имя? – спросила Сэм. – И когда я смогу вас увидеть?

– В этом воплощении меня зовут Адам. Что же касается того, чтобы показать себя, то показывать попросту нечего. Я – технологический объект, эквивалент того, что вы назвали бы искусственным интеллектом. В настоящий момент я распределен по множественным местоположениям вашей звездной системы и осознаю происходящее в каждом из них. Наконец, мое собственное сознание, если оставить в стороне произносимое мной здесь и сейчас, существует в измерении, пока что недоступном вашим технологиям. Однако оно едино для всех разумных рас.

– Кое-кто из моих знакомых нейрофизиологов захочет вам возразить.

– Очевидно, они заблуждаются.

Сэм вытерла глаза, потом щеки. Глубоко вздохнула, не отводя взгляда от Земли, сияющей в черной бездне. Кивнула в ее сторону:

– Понимаю, все это может быть всего лишь изображением, позаимствованным из архивов НАСА ради замысловатого розыгрыша. Или, еще вероятней, – галлюцинацией, плодом нервного срыва. Понимаете, я такие изображения уже видела. Хотя не могу не признать, для реального времени спецэффекты просто поразительные. – Она умолкла, потом покачала головой. – Вы и не представляете, сколько раз подобное мне уже грезилось. Наша чертова цивилизация демонстрировала полное слабоумие, а я тем временем предавалась мыслям о том, что будет, если… да ладно, мало ли что я там думала. Меня ваш пол убедил. – Она еще раз кивнула на планету. – Она настоящая. Я в самом деле здесь.

– Согласно нашей предварительной оценке, вы не стали бы отрицать свидетельств ваших собственных органов чувств, – откликнулся Адам. – Воображение есть существенное свойство гибкого, способного к адаптации рассудка.

– У меня найдутся к вам вопросы, – сказала Сэм. – Только я не знаю, с чего начать.

– Начните с самого важного.

Она ненадолго задумалась, кивнула.

– Хорошо. Почему именно я? Хотя обождите! Кроме меня вы кого-нибудь еще утащили?

– На данный момент – никого.

– Корабль у вас большой?

– Умеренно.

– Кто еще находится на борту?

– Больше никого, Саманта Август.

У нее бешено заколотилось сердце. Раздосадованная этой внезапной паникой, она снова закурила.

– Тогда вернемся к самому первому вопросу. Почему я?

– Делегация Вмешательства пришла к выводу, что вы подходите.

– Хорошо. Для начала, Делегация Вмешательства – это кто? Или что?

– Триумвират внеземных цивилизаций, в настоящий момент приведших в действие Протокол Вмешательства.

– Вмешательства во что?

– В текущую эволюцию Земли как жизнеспособной биоты.

– Вмешательство, Адам, можно понимать как завоевание.

– Это не завоевание.

– Тогда что же это такое? Как именно вы собираетесь «вмешиваться», или, что более существенно, – какие отношения вы планируете попытаться установить с доминирующей расой, то есть – с нами? Поскольку, называя вещи своими именами, мы не очень любим, когда нам указывают, что делать.

После затянувшейся паузы Адам ответил:

– Нам это известно. В подобных случаях всегда встает проблема определенной самоуверенности…

– Чьей именно? Нашей или вашей?

– Обеих. Однако в данном случае испытанию подвергнется лишь одна.

Сэм нахмурилась и не без усилия оторвала взгляд от отдаленной Земли. Она принялась расхаживать по комнате.

– Кажется, я понимаю. Ввиду огромного технологического превосходства ваша самодостаточность к делу не относится, поскольку, если у вас возникнет необходимость, вы сможете делать абсолютно все, что заблагорассудится, а мы никак не сможем этому помешать.

– Верно.

– А как же наша гордыня?

– Вы исходите из предположения, что человечество является основной целью вмешательства, направленного на сохранение земной биоты.

Она села на кровать. Сигарета потухла, она отшвырнула ее на пол и проследила, как та исчезает.

– Вы предпочли бы договариваться с китами.

– Ваша судьба стала предметом обсуждения. Ваш вид следовало либо нейтрализовать, либо включить в спасаемую биоту таким образом, чтобы это не повредило ее спасению. Был избран второй вариант, даже несмотря на все сложности переходного периода.

Сэм резко расхохоталась и откинулась назад:

– Сложности? Вы даже не представляете, Адам, с чем связались.

– Мы делаем это не в первый раз.

– Здесь? У нас? «Теоретики палеоконтакта полагают…», вот это вот все?

– С другими доминирующими видами на других планетах. Имейте в виду, что каждый мир должен удовлетворять весьма существенному набору специфических критериев. Значительно большее количество планет этим критериям не удовлетворяло, там Вмешательство не состоялось.

– И чем это для них кончилось?

– Чаще всего – вымиранием, или же резким коллапсом. Машина эволюции свою работу не прекращает, однако в мирах, лишившихся необходимых ресурсов, ее возможности сильно ограничены.

– Но Земля экзамен выдержала.

– Нынешнее Великое Вымирание – обусловленное деятельностью вашего вида – подвело ее к критической черте. Если вас не остановить, вы уничтожите большую часть жизни на Земле – включая, разумеется, и самих себя. Впрочем, для Вмешательства подобной причины еще недостаточно. Ваша планета находится в середине жизненного цикла. Если она лишится ресурсов, новые формы жизни, возникшие на руинах биотического коллапса, будут ограничены в своих возможностях и не поднимутся выше простейших форм. Сложность: не сумеет восстановиться – с той же энергией, с которой она восстанавливалась после ваших прежних Вымираний. По счастью, время излечить нынешнее еще есть.

Саманта кивнула. Истощенная планета, лишившаяся большей части легкодоступных ресурсов. Ровно то, о чем писал в своей фундаментальной «Гипотезе Геи» Джеймс Лавлок. Однако сейчас эти подробности лишь отвлекали. Она сделала глубокий вдох, медленно выдохнула.

– Адам, давайте вернемся назад. Вы меня похитили на глазах у свидетелей. Начали «вмешательство», намереваясь спасти Землю, а нас тем самым принудить к новому мировому порядку. «Принудить» в данном случае подразумевает, что мы будем орать и брыкаться.

– Мы тоже пришли к выводу, что определенное сопротивление неизбежно.

Она фыркнула, наклонилась вперед и рукой протерла лицо:

– Я-то вам зачем для всего для этого понадобилась? Что вы от меня такое хотите, чего никто другой вам дать не может? Обратились бы, ну, я не знаю, к американскому президенту!

– Возможно, многих представителей человечества это и удивит, – ответил Адам, и его бестелесный голос звучал сейчас чуть по-другому, – однако идея, что внеземная цивилизация сочтет нужным признать ту искусственную иерархию, которую человечество само для себя приняло, потребует пересмотра одной из первых.

– Хм, что-то мне подсказывает, что вам предстоит столкнуться с множеством недовольных.

– Потому-то мы вас и избрали в качестве переговорщика.

– В качестве… кого?

– Непосредственного контакта между нами и людьми не будет. Мы хотели бы, чтобы вы, используя средства наиболее массовой информации, выступали от нашего имени, оповещая человечество о ходе Вмешательства.

– Не лучше ли было взять дипломата?

– На текущий момент – нет.

Саманта снова вскочила и принялась ходить из угла в угол.

– Хорошо, давайте рассматривать, так сказать, очевидных подозреваемых. Звонить президенту, премьеру, в комитет или политбюро вы не намерены. Почему? Потому что наши жалкие власти вам безразличны. С ООН, как я поняла, вы пока тоже общаться не хотите. Хорошо. Почему не взять астронавта?

– Технические познания к делу не относятся.

– Тогда экзобиолога?

– Мы прибыли не для того, чтобы обсуждать многочисленные формы жизни, существующие в Галактике.

Суховатая шутка, даже, кажется, с оттенком легкого неудовольствия. Сэм это отметила, но не стала пока что развивать тему.

– Хорошо. Однако при любом правительстве должна существовать секретная служба, команда профессионалов, созданная именно на подобный случай.

– В самом деле?

– Глупо было ее не создать. Знаете, люди в черном, все такое.

– И какова была бы цель ее создания?

Она задумалась.

– Ну, надо полагать, защита интересов человечества.

– С какой стати одному из подразделений одного из правительств иметь целью защиту интересов всего человечества? Не будет ли естественным полагать, что оно, напротив, будет нацелено на защиту национальных интересов, и в первую очередь – на обеспечение общественного порядка и безопасности?

– И что, на международном уровне никакой организации не существует?

– Предположим, что такая организация не способна выполнить свою задачу.

Она осеклась, бросила взгляд на Землю.

– В смысле?

– В чем именно должна заключаться защита интересов человечества?

– Хорошо, я рискну сформулировать. В первую очередь, конечно, общественный порядок. Предотвращение паники, волнений. И экономического кризиса. Кроме того, защита основных прав человека перед лицом неведомых пришельцев из глубин Галактики. Разработка протоколов для перехода к более развитой технологии и новому порядку вещей.

– И что, если ваши нынешние общественные и экономические структуры окажутся несовместимыми с галактическими пришельцами или, точнее, с любыми перспективами вступления в их общность?

– Вот как?

– Иными словами, что, если моральные принципы, которыми руководствуется мировая комиссия по контактам, порочны в самой своей основе?

Сэм помолчала, потом вздохнула:

– Понимаю. Скорее всего, они вам ответят нечто вроде: «Спасибо, мы уж как-нибудь сами».

– Этот вариант нас не устраивает. Соответственно, мы избрали другой механизм Первого Контакта, чтобы с самого начала миновать развилку, ведущую в никуда.

– Иными словами, о переговорах речи не идет?

– В конечном итоге, Саманта Август, все упирается в систему ценностей.

– Ну, продолжайте же.

– Технологии, политические структуры, культурные и общественные институты на уровне Галактики представляют собой более или менее универсальные константы, – ответил Адам. – Разница между ними незначительна, а по-настоящему уникальные варианты встречаются крайне редко. Как следствие, единственной системой ценностей, разделяемой всеми разумными видами, является искусство, создаваемое каждой из цивилизаций. Пусть даже популярность означенного искусства эфемерна и непостоянна, а ценность как таковая тоже может сильно меняться. Нашим Триумвиратом, Саманта Август, вклад человечества в искусство ценится очень высоко. В том числе и ваш лично, разумеется.

– О, подозреваю, мой агент этому не слишком обрадуется. Не говоря уже про юридический департамент в издательстве.

– Кроме того, – продолжал Адам, – вы заметная публичная персона, это полезно для наших целей.

– Прошу прощения, я как-то отвлеклась на мысли о том, что юристы скажут насчет галактического книжного пиратства.

– Очень скоро, Саманта Август, богатство – в вашем, человеческом измерении – утратит всякий смысл.

Она хмыкнула.

– Вот у законников по всей планете челюсти-то отвалятся. – Вздохнув, Сэм подошла поближе к виду на медленно вращающуюся Землю. – О, а вон МКС, – пробормотала она и потом продолжила: – Так когда же начинается ваше Вмешательство, Адам?

– Оно уже началось, Саманта Август.

Глава 3

Лагерь к западу от Джамбалы, Республика Конго.

22 мая, 6.18

Коло было девять лет, когда в деревню пришли нехорошие люди и увели его с собой. Теперь он сам стал одним из нехороших. Конголезские джунгли тоже были теперь не те, что в детстве. Тогда в ветвях над головой кипела жизнь. Обезьяны, змеи, ящерицы, летучие мыши. По тропам, в основном по ночам, бродили крупные животные, оставляя повсюду следы – свидетельства жизни другого мира, где людям нет места. Теперь джунгли умолкли. Умолкли и опустели.

Валютой нового мира сделался голод, рабочими инструментами – автоматы, пули и мачете. В его отряде восемнадцать человек, все хорошо вооружены, все готовы убивать. От ближайшей дороги до лагеря шесть километров, от ближайшей деревни – семь. Еще в лагере было одиннадцать детей, одни на пути к тому, чтобы тоже сделаться воинами, другие – рабы, готовые исполнить любой приказ.

Утро было самое обычное. Высвободившись из охвативших его тощих рук Ниилы, Коло отпихнул ее к краю койки и уселся.

Она укололась как раз перед тем, как они занялись любовью прошлой ночью, и пока еще не оклемалась. Коло быстро глянул на нее из-под полуопущенных, тяжелых от сна век, чтобы убедиться, дышит ли она. Дышит.

Из торчков получаются покорные рабы. Вот только годятся они лишь для простых и не требующих особых усилий заданий. Два года назад, когда он вырвал ее из рук мертвой матери, она назвала ему свой возраст. Ей было одиннадцать – сейчас, выходит, тринадцать. Долго такие рабы не живут, но и недостатка в новых не наблюдается. Сейчас, впрочем, с этим стало хуже – жители побросали близлежащие деревни, спасаясь бегством от постоянных налетов и бессмысленных казней. Так что пищу добывать сделалось сложней.

Рабов тоже.

Вскоре, сказал он себе, натягивая драную футболку с изображением группы Split Endz, придется отправить гонца в шахтерский лагерь – расположившийся не совсем там, где следует. В его окрестностях еще остались лесные племена, мешавшие им рыть ямы и валить деревья. Если с недельку поработать на шахтеров, поубивав и распугав лесных, вопрос с пропитанием на какое-то время будет решен.

У него почти не сохранилось воспоминаний о временах, когда его страна еще не представляла собой сочащуюся рану, как и иллюзий относительно кровососов, из-за которых она оставалась в таком состоянии. В конце концов, он сам был одним из них. Оружие текло сюда из Китая, а деньги – из корпораций по всему миру. Чистеньких нету.

Он натянул старые защитные штаны, застегнул пояс, проверил тяжелый армейский пистолет сорок пятого калибра в потертой холщовой кобуре, потом нашел бейсболку с логотипом Exxon и выбрался из хижины.

Обитатели лагеря были уже на ногах, пусть и не все. Из джунглей возвращались дозорные, для которых заря означала конец дежурства, дети уже прочесывали безжизненные заросли в тщетной надежде изловить мартышку или ящерицу пожирней – впрочем, они были готовы довольствоваться насекомыми или личинками.

Сломанное не починить. Миру нужно, чтобы его страна оставалась сломанной, и с этим ничего не поделаешь. Однако теперь у него есть собственное племя, и он сделает все необходимое, чтобы его прокормить. Лояльность подогревалась нуждой, кошельком служил желудок, а богатство – это не то, что у тебя есть сейчас, а то, что еще останется через неделю. Дальше чем на неделю вперед Коло никогда не планировал.

На костре жарился маниок, почерневший кофейник уже закипел, неподалеку валялся мальчик, бледное плечо все еще перетянуто резиновой трубкой. Коло подошел поближе, пошевелил тощее тело ногой.

– Джок! Ты ему вчера слишком большую дозу отмерил. Парень издох.

Верзила Джок, сидевший у костра, сгорбившись и обнимая своими огромными, покрытыми шрамами лапами кофейную кружку, бросил на Коло извиняющийся взгляд.

– Воина из него все равно не вышло бы.

– Не вышло бы. Он был рабом.

Джок пожал плечами.

– Одним ртом меньше. Да и порошок тоже на исходе.

В ответ на последнюю фразу взгляд Коло полыхнул такой злобой, что Джок непроизвольно облизнул сухие губы. Коло шагнул к нему поближе и негромко прошипел:

– Заткни хлебало! Нашел о чем орать во всю глотку. Хочешь, чтобы люди взбунтовались?

Джок отвел глаза и снова пожал плечами.

– От того, что я буду молчать, командир, порошок-то не появится.

– Будет новая поставка. Со дня на день.

– Ясно, командир.

– Теперь убери труп. Оттащи его к яме.

– Поганое место, не люблю я его, – нахмурился Джок.

– Никто не любит, – откликнулся Коло, – однако правило есть правило: за кем труп, тому от него и избавляться.

Внезапное движение в зарослях слева заставило его резко развернуться, пистолет словно сам скользнул ему в руку.

Из леса к лагерю неслась мелкота, на их физиономиях были написаны ужас и замешательство. Коло шагнул им навстречу.

– Солдаты? Эй, ты! – Он ухватил одну из девочек за плечо, развернул к себе. – Там солдаты?

Она затрясла головой.

– Это лесные духи!

Бойцы уже повскакивали на ноги, похватали оружие и сейчас подтягивались поближе к командиру. Коло выпустил перепуганную девочку и ткнул пальцем в двоих.

– Ты и ты. Разобраться, что там происходит.

Он выбрал двоих помоложе, не утративших еще ни исполнительности, ни привычки расхаживать, гордо поглаживая свои «АК-47» в надежде перехватить взгляд одной из рабынь. Оба без лишних вопросов кинулись исполнять приказ. Коло бросил взгляд через плечо и увидел, как Джок с кислой усмешкой смотрит разведчикам вслед.

Похоже, с Джоком скоро придется кончать. Такое уже не лечится.

– Остальным грузиться. Джок, строй рабов. Робби, собери весь порошок. Генри…

Он осекся – из зарослей внезапно появились разведчики. Один – с разбитым носом.

– Какого хрена? Под ноги не смотрел? Ну и кто там на подходе?

– Стена, командир, – ответил другой разведчик, потирая распухшее колено. – Невидимая стена.

Первый сплюнул кровь.

– Я прямо в нее влетел. Упал. А она меня толкать стала.

– Толкать?

– Командир, она движется! – выпалил второй разведчик.

Трое бойцов, стоявших у самых хижин по левую руку от Коло, одновременно пошатнулись и, резко развернувшись, вскинули оружие. Коло прищурился – но ничего не увидел.

– Что еще за шуточки, вы, уроды?

Один из бойцов развернул свой «АК-47» и ударил во что-то прикладом. Силой отдачи автомат вышибло у него из рук.

– Назад! – скомандовал им Коло, пытаясь задавить в себе страх. Джунгли кишат духами, уж в этом-то сомневаться не приходится. Однако такого он еще не видел. Он осторожно двинулся вперед, выставив пистолет перед собой.

Когда он достиг места, где перед тем стояли трое бойцов, пистолет во что-то уткнулся.

– Вашу мать, – пробормотал он, пытаясь продавить невидимую преграду, – тут же нет ни хрена.

Джок у него за спиной дал короткую очередь, и Коло инстинктивно пригнулся. Он услышал, как пули ударяются во что-то на расстоянии вытянутой руки справа от него. Но ничего не разглядел.

Невидимая стена надвигалась, толкая пистолет. Он поспешно отскочил назад и скомандовал:

– Всем разойтись по сторонам и найти, где она кончается!

Недоумевающие бойцы разошлись веером. Послышались вскрики и ругательства – они тоже натыкались на стену. Один ударил в нее мачете – лезвие отскочило.

Насколько Коло сумел разобрать, барьер представлял собой ровную линию, медленно ползущую через лагерь. Пришел он из густых джунглей на западе. Несколько бойцов попытались задержать его продвижение. Коло, вытаращив глаза, взирал на абсурдную сцену – его люди упираются в ничто, а их подошвы чертят по земле длинные полосы.

К хижинам по ту сторону лагеря было уже не подобраться. Двоих рабов, все еще под кайфом, попросту вышвырнуло наружу сквозь хлипкие стенки и волочило сейчас через пыль.

– Робби, забрать этих! – Он сунул пистолет обратно в кобуру и повернулся к собственной хижине. – Все собирайте!

– И куда мы пойдем? – спросил Джок у него за спиной.

– На хрен отсюда! – ответил ему Коло.

– Я-то думал, лесные духи умерли.

Коло остановился, развернулся и уставился на наглеца. Издевается он, что ли? По его непроницаемой морде не разберешь.

– Какие, мать твою, духи? Это оружие!

Джок вытаращил глаза – наконец-то и его проняло.

– Это такое сраное оружие, Джок, – повторил Коло, – и прятаться в джунглях больше не получится. От него не спрячешься.

– Да ну, блин!

Коло, утративший к беседе какой-либо интерес, снова двинулся к хижине. Ниила почти ничего не весит, ее можно просто через плечо перекинуть. А больше ему ничего и не нужно. Он уже сделал три широких шага, когда услышал за спиной характерный щелчок.

Коло выхватил пистолет и резко развернулся. Джок мрачно рассматривал свой «АК-47».

– Заклинило на хрен, – сообщил он, потом испуганно перевел взгляд на Коло. И почти сразу выдавил из себя кривую улыбку: – Твоя взяла, командир.

– Я бы на твоем месте здесь не задерживался, Джок, – процедил Коло.

Джок отбросил автомат и рванул прочь. Коло поднял пистолет, не спеша прицелился. Тут его взяло сомнение. Стоит ли Джок, чтобы тратить на него пулю? Вряд ли он его еще когда-либо увидит. Чтобы шляться там, где за твою голову объявлена награда, нужно быть совсем уж идиотом.

Снова сунув пистолет в кобуру, он шагнул к хижине.

Ниила так и не шелохнулась.

– Умница, – прошептал он, – ты-то меня не предашь. Такие, как ты, не предают.

Боулдер, штат Колорадо.

23 мая, 16.15

Джоуи Кран сидел у себя в подвале, со всех сторон окруженный мониторами. Повсюду творилась такая неразбериха, что он даже не знал, на какой экран смотреть. В наушниках прозвучал дребезжащий голосок:

– Джоуи, ты в курсе того, что творится?

– Привет, Кинг-Кон. Ну да, пытаюсь…

– И что это, по-твоему? Секретное оружие экотеррористов?

– Какое на хрен… – Но он тут же наклонился вперед, его глаза забегали от экрана к экрану. – А, вот ты о чем. Как я сам-то не заметил? Всегда начинается в безлюдной глуши и уже оттуда распространяется наружу.

– Супер-мать-его-оружие, – голос Кинг-Кона был полон злорадного удовлетворения. – А каналы спутниковой связи вообще как с ума посходили. Рыболовные флотилии следуют за огромными косяками – а сети закинуть не могут.

– Это еще почему?

– Потому что вся эта хрень не может тронуться с палубы. Столько рыбы, а взять ее руки коротки. Весь «Гринпис» сейчас, наверно, пляшет от счастья, да оно и понятно. Надо полагать, они за всем этим и стоят.

Король Конспираторов был старым и верным информатором видеоблога «Новости из-под Крана». Из своей берлоги, где бы она там ни находилась, он имел доступ к самому что ни на есть причудливому дерьму. Постоянно переключался с волны на волну, не пропуская ни одного слуха. Джоуи пока что не стал его перебивать. Ему было не до того, он вглядывался в мониторы. Потом наконец откинулся на спинку стула и произнес:

– Обожди пока, Кинг-Кон. Итак, насколько можно судить, умеренным широтам досталось как следует. Центральная Америка, Чили, Боливия, бассейн Амазонки. Северный Мадагаскар, да и по всей Африке. Камбоджа, Вьетнам, Индонезия – по этим вообще как каток прошел.

– Национальные парки в Штатах, чуть ли не вся Флорида, половина сраной Аляски…

– Эй, мы же договаривались – в эфире не выражаться!

– Извини, Джоуи, вырвалось. Короче, есть сообщения и из густонаселенных местностей. Все пастбища в районе бывшей амазонской сельвы, а также шахты и лесозаготовки. Такая же хрень и в Конго…

– А также в тайге на севере России, – перебил его Джоуи, – в Канаде – Британская Колумбия, северная Альберта – ого, там с нефтеносных песков повышибло все, включая тяжелую технику. Эта штука ворочает бульдозеры, будто консервные банки.

– Эко-супер-мать-его-оружие… Эй, останови-ка запись!

– Кинг-Кон, я ведь тебя потому и просил насчет не выражаться. Мне теперь все это резать и запикивать, будто у меня других дел нету. Может, просто немного последишь за собой, договорились?

– Так ты, Джоуи, что, еще не понял? Там же и в самом деле все посносило на… на… к чертям собачьим, вот. Сквозь это силовое поле не пробиться. И подкопаться невозможно, и дроны там, наверху, о него разбиваются…

– Погоди, что там насчет дронов? Кто-то решил перелететь через стену?

– Попытался, – ответил Кинг-Кон с коротким неприятным смешком. – Ага, а у вертолетов и прочего дерьма срабатывает система предупреждения столкновений – однако пока что считается, что эти штуки куполообразные, а главное – птицы-то сквозь них пролетают!

– Что?

– Птицы, приятель, птицы. Ультра-эко-супер-мать-его-оружие-ноль-ноль-семь…

– Я тебе перезвоню, – раздраженно перебил его Джоуи. – Можешь пока что рот с мылом вымыть. – Он кликнул отбой.

Официальные сообщения поступали одно за другим. Никто ничего не знал. Сперва никто даже не брал на себя ответственность, потом вдруг о своей ответственности объявили чуть ли не все сразу группировки мракобесов-экстремистов одновременно. На места событий направлены научные группы. Военные находятся в полной готовности. У въезда в Йеллоустоунский национальный парк собралась толпа вышвырнутых наружу туристов. До какого размера все эти штуки вырастут? Неизвестно. Но они будут расти и дальше? Пока что продолжают. Что будет с теми, кому пришлось покинуть свои дома? Непонятно. Организации помощи беженцам оповещены. В Бразилии беспорядки, но пострадавших, по счастью, нет…

Джоуи Кран вернулся к последнему сообщению. В шахтерских городках многотысячные беспорядки.

– Но пострадавших нет? Что еще за хрень?

Оттава, провинция Онтарио, Канада.

24 мая, 15.45

Близость к правительству способствует раздутию эго, а чувство собственной важности будто сообщает тебе магическую ауру исключительности, доступа к секретам, вершителя судеб миллионов. Элисон Пинборо, впрочем, было совершенно не до того. Еще предыдущая администрация стала делать ей авансы, намекая на возможность войти в ближний круг премьер-министра, однако ей казалось оскорбительной сама идея. Фото премьера украшало в стране чуть ли не каждый кабинет ученого – в качестве мишени для дротиков. Неофашист, антиинтеллектуал, алармист, сокращавший одну научную программу за другой, а ученым норовивший заткнуть рот, отбросил страну лет на десять назад.

То обстоятельство, что нынешняя премьер не производит впечатление пещерного человека, представляет собой определенный повод для оптимизма, полагала она. Хотя для того, чтобы судить с уверенностью, было еще слишком рано, а Элисон не слишком-то доверяла политикам. Большинство из них интересовало лишь сохранение статус-кво, пусть даже текущее положение было совершенно самоубийственным. Рассудок в наши дни представляет собой исчезающий вид.

Однако в конце концов она сдалась и приняла пост советника премьера по науке. Очевидным образом ее степень по геологии как нельзя больше подходила к темпу перемен в правительстве, неспешных, словно движение ледника.

Эта мысль заставила Элисон, шедшую по коридору следом за секретарем к комнате совещаний премьера, криво усмехнуться. Как город Оттава ей не очень глянулась – сыро и холодно. Ну, по крайней мере не придется шпынять первокурсников и бодаться с университетской администрацией. Да и квартира оказалась приличной, с видом на канал Ридо. Что же касается докладов от полевых агентов – тех, которые успели, несмотря ни на что, поступить вовремя, – пока что они, слава богу, надежно скрыты в папках у нее под мышкой. И однако всего через несколько секунд ей предстоит обсуждать невозможное.

Она не любила пугаться, но сейчас ей было страшно.

Подойдя к двери, секретарь один раз постучал в нее, потом распахнул и жестом пригласил Элисон внутрь. Поблагодарив молодого человека, она шагнула мимо него. Вежливость была одним из немногих аспектов официальной должности, пришедшихся ей по душе. После воинственной агрессивности предыдущего премьера возвращению приличий все были рады – во всяком случае, так ей показалось при коротком знакомстве со штатом сразу после назначения. Люди вздохнули с облегчением, и сама бюрократическая машина тоже охотно перенастраивалась на прежнюю благовоспитанность.

Разумеется, зал для совещаний был оборудован по последнему слову техники. Ее провели к креслу, напротив себя она обнаружила министра природных ресурсов Уилла Кэмдена. Слева от него сидела Мэри Спэрроу, министр национальных парков. Никто из них не выглядел особо радостно, хотя в глубине темных глаз Мэри что-то поблескивало. Чуть подумав, Элисон решила, что это неудивительно.

Часть обозревателей обнаружила в назначении метиса на роль главы национальных парков плохо скрытую иронию. Другие, напротив, сочли это достойным жестом. Всевозможным самозваным аналитикам, специализирующимся на всяческой потенциально скандальной чуши, конца и края не было, а их непрерывный лепет сливался в мощный рев, оттеняющий любые события общественной жизни. По поводу прошлого самой Элисон, работавшей на нефтянку, тоже было изрядно радостного карканья.

Долго Элисон и министрам ждать не пришлось – в противоположной стене распахнулась дверь, и внутрь зала быстро прошла премьер. При личной встрече черты лица Лизабет Карбоно, новой любимицы либералов, казались более резкими, чем на телеэкране. То, что на камеру выглядело честным, открытым взглядом, лицом к лицу приобретало слегка хищный оттенок. До сегодняшнего дня Элисон встречалась с премьером лишь однажды, и та встреча состояла в основном из обмена банальностями и уверений в самых лучших, пусть и не слишком конкретных, взаимных ожиданиях.

В этот раз все было по-другому.

Стремительно сев во главе стола, премьер-министр посмотрела на Элисон внимательным взглядом и объявила:

– Я проглядела официальные сообщения из других стран. Видела новости, совещалась с так называемыми экспертами, которые по сути лишь пересказали своими словами все то, что мы и так наблюдаем. От вас, доктор Пинборо, я ожидаю примерно того же самого, и дело вовсе не в моем неуважении к вашей компетентности, а в том, что мы столкнулись с необъяснимым, – и потому ответов на вопросы ни у кого попросту нет. Мои ожидания верны?

Сев за стол, Элисон положила свои папки прямо перед собой. Сейчас она непроизвольно взглянула на них, отгоняя желание открыть верхнюю и пролистать резюмирующий текст. Содержание и этой папки, и всех остальных она прекрасно знала и так.

– Госпожа премьер-министр, – начала она, – силовые поля обладают рядом крайне необычных характеристик…

Уилл Кэмден мрачно хмыкнул, однако ничего не сказал, поскольку Карбоно не отвела пристального взгляда от Элисон. После короткой паузы она продолжила:

– Способные проникать сквозь землю радары их не видят. Вернее сказать, они не видны и на обычных радарах.

– Как это может быть? – уточнила премьер. – На всех самолетах, курс которых пересекли силовые поля, сработала система предупреждения о столкновении.

– Совершенно верно, мадам. Поскольку эти системы используют радары, само собой предполагалось, что силовое поле отражает радиосигнал.

– Однако вы утверждаете, что это не так.

– Совершенно верно.

– Очередной невероятный факт, – уточнила Карбоно. – Поскольку радару силовые поля не видны, видимо, срабатывание систем вызвано каким-то другим сигналом.

Элисон покачала головой.

– Сенсоры калибруются вполне определенным образом. Они не имеют возможности принимать и интерпретировать иные сигналы. В подтверждение этих данных, полевые эксперименты с силовыми полями не зафиксировали ни испускания ими энергии, ни рассеяния внешней. Фактически, при попытке применить к ним энергетическое воздействие не фиксируется вообще ничего.

Лизабет Карбоно некоторое время смотрела на Элисон, потом сказала:

– Насколько я понимаю, выпущенные в силовое поле пули исчезают.

– Да. Бесследно. Измерить размеры области, на которую распространяется эффект от удара, также не удается. Иными словами, при столкновении с полем не высвобождается никакой энергии. Это все равно что стрелять в голограмму.

Премьер-министр нахмурилась.

– Эта аналогия точна?

– Не совсем. Эффект распространяется лишь на высокоскоростные снаряды. Более медленные объекты, например, дроны, попросту разбиваются, как если бы они ударились об стену. В подобных случаях энергия удара распространяется наружу в полном соответствии с законами сохранения.

– Но вы все же специалист в другой области?

– Да, госпожа премьер-министр. С геологической точки зрения силовое поле, проходя, к примеру, сквозь докембрийское скальное основание, не производит в нем никаких структурных изменений. Что также разительно не соответствует ожиданиям. Вернее, – тут же поправилась она, – мы не наблюдаем никаких структурных изменений, находясь снаружи поля. При этом визуальному изучению ничто не препятствует.

Премьер-министр откинулась на спинку кресла.

– Вернемся к радарам и к срабатывающим системам предупреждения столкновений. Есть какие-нибудь мысли?

Элисон замялась, сделала усилие, чтобы не вздохнуть.

– Силовое поле действует избирательно. Оно может решать, что делать.

В этот момент Мэри Спэрроу нарушила протокол, произнеся:

– Стена Бога.

Прозвучало это настолько неуместно, что Карбоно отвлеклась на нее.

– Что вы сказали?

– Простите, что перебила, госпожа премьер-министр, – ответила Мэри. – Это новый мем. Кто-то в Сети сравнил силовое поле с компьютерным брандмауэром, в том смысле, что они оба действуют избирательно. В частности, нет ни одного достоверного сообщения о травмах, причиненных полем. Это не тот сценарий, что у Стивена Кинга в «Под куполом», где людей резало пополам. Наблюдали также животных, проходящих сквозь поле.

Элисон прокашлялась.

– Эти сообщения подтверждаются. Отчуждение, наложенное полем, имеет ограниченный характер. Под запретом только человек и человеческая техника.

– Это не совсем так, – снова перебила ее Мэри. – Час назад пришло сообщение из Бразилии. Как вы знаете, я участвую в деятельности программы помощи коренным народам…

– Да, – оборвала ее премьер. – Что было в сообщении?

Мэри поджала губы, в ее взгляде сверкнуло недовольство.

– Силовое поле, закрывающее неисследованные области Амазонии, поднимается примерно на триста метров над землей. Полеты над ним возможны, и вчера вечером команда правительственных сотрудников наблюдала одно из ранее избегавших контактов первобытных племен, которые проживают в районе границы с Перу. Известно, что дровосеки безжалостно выбивают эти племена. Согласно подтвержденным данным, вырубка лесов и расчистка пастбищ внутри силового поля прекратились, рабочие лагеря пришлось покинуть. Захватчики изгнаны из региона, но коренные жители остались.

Наблюдая за тем, как черты лица Мэри смягчились от удовольствия, которое доставила ей последняя фраза, Элисон решила, что винить ее не за что. Название «Стена Бога» больше не казалось ей абсурдным. По мере того как продолжали поступать данные, ее собственные мысли дрейфовали куда-то в том же направлении.

– Избирательность, – повторила премьер-министр. – Способность выбирать. И намерение. – И тут же резко переключилась на другую тему: – Уильям, насколько сильно пострадал наш доступ к ресурсам?

– Весьма серьезно, госпожа премьер-министр. Мы потеряли половину нефтеносных песков – все объекты, разработка которых началась за последние три года, сейчас недоступны. Добывающее оборудование уничтожено – поступают сообщения, что определенные установки становятся особой мишенью…

– В каком смысле?

– В силовом поле образуются выступы, опережающие обычное поступательное расширение. Подсчеты еще не закончены, но непосредственные материальные потери измеряются десятками миллионов долларов, если не сотнями. С объемами добычи все еще хуже. От нефтяного фонтана осталась тонкая струйка.

– Это возмездие, – объявила Мэри. – Они сейчас расплачиваются за собственную глупость. Нельзя ранить Землю и ждать, что это сойдет тебе с рук.

– Будьте добры, обойдемся без этого, – потребовала премьер-министр. Она славилась тем, что ее почти невозможно вывести из себя, вот и сейчас на лице ее можно было прочитать разве что легкое неудовольствие заявлениями Мэри или же довольным тоном, с которым министр их делала. – Элисон, сколько зон все еще продолжают расширяться?

– Совсем немного, и они тоже сильно замедлились. Сейчас их скорость около одного метра в день, и граница уже не столь ровная. Появились выступы, наподобие щупалец. Хотя лучше будет говорить «коридоры».

– Вы хотите сказать… предназначенные для миграции животных?

Элисон кивнула.

– Для сезонной миграции – зима в северных лесах, лето на равнине.

– Что ж, во всем постепенно обнаруживается тема защиты природы, – заметила премьер-министр.

Элисон опять кивнула.

– Это подтверждает и ситуация с рыболовством. Ловля на удочку ограничений не встречает. Однако больше никаких плавных сетей, придонных тралов и других средств массового коммерческого лова. Национальная принадлежность вод роли не играет, зоны установлены вдоль путей миграции рыбы, а также областей, где она кормится и размножается. Стаи китообразных, по-видимому, обзавелись индивидуальными силовыми полями, которые движутся вместе с ними и, вероятно, даже прикрывают отбившихся в сторону.

– Хотел бы я знать… – пробормотал Уилл Кэмден.

Премьер стрельнула глазами в его сторону.

– Да, Уильям?

Он пожал плечами.

– Не столковались ли часом экотеррористы с сатанистами, и не бросает ли сейчас кто-то где-нибудь девственниц в жерла вулканов.

Повисло молчание, потом Мэри Спэрроу расхохоталась:

– Вот это да, Уилл. Здорово сказано – не против, если я тебя процитирую?

– Сколько угодно, – ответил ей министр природных ресурсов. – Все равно вряд ли кто-нибудь обратит внимание.

Премьер-министр резко поднялась из-за стола. Она была высокой, выше, чем Элисон, та даже оробела на мгновение. Но, несмотря на это, в премьере было что-то, что ей нравилось, пусть и помимо воли.

– Благодарю вас, – сказала она, по очереди встретившись глазами с каждым из собравшихся. – Общий консенсус глав государств – тех из них, кто готов обсуждать ситуацию – вполне совпадает с теми неизбежными выводами, к которым пришли и вы. – Она помолчала, потом добавила: – Мы все…

Вашингтон, округ Колумбия.

24 мая, 16.00

– …в глубочайшей жопе, – закончил президент Соединенных Штатов.

Бен Меллик поморщился. Научный советник президента принадлежал к старой школе, и привычка босса не стесняться в выражениях его все больше раздражала. Он снял свои очки с толстыми стеклами и принялся сосредоточенно протирать их шелковым платочком.

Президент Рэйн Кент тем временем сдвинул в кресле свою массивную тушу так, что у него перед глазами оказался председатель Объединенного комитета начальников штабов Альберт Стром. Рэйн уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но потом, явно передумав, перевел взгляд на советника по безопасности.

– Дэн, если у вас есть какие-нибудь пакеты, которые в таких случаях полагается вскрыть…

– Какие пакеты, господин президент?

– Секретные. Секретные, мать их, материалы! Это творится по всему миру. Никто из тех, кто заслуживает хоть какого-то доверия, пока не взял на себя ответственности, да если бы и взял – перед этой технологией мы просто щенки, если бы кто-то вел подобные разработки, мы не могли бы о них не знать… Бен! Мы бы о них знали, ведь так?

– Полагаю, что да, господин президент, – ответил Бен, возвращая очки на нос, чтобы тут же снова их снять и потереть зудящие от недосыпа глаза. – Исследования в области силовых полей находятся в зародышевой стадии, а мало-мальски рабочие модели расходуют значительную энергию от не поддающихся маскировке источников.

– Значит, – отрезал президент, снова вперив яростный взгляд в советника по безопасности Дэниела Престона, – инопланетяне. Розуэллский инцидент. Давай, Дэниел, выкладывай.

– Никаких «секретных материалов» не существует, господин президент.

– И отчего это я тебе не верю?

– Сэр, вы ожидаете от служб безопасности то, что за пределами человеческих возможностей. Такие тайны не сохранить. Кто-нибудь обязательно предаст. Или решит, что в общественных интересах…

– И лучший способ добиться того, чтобы им никто не поверил, – выставить на посмешище, да? – Рэйн Кент наклонился вперед. – Тактика вполне результативная и распространенная, так? И мы к ней тоже прибегаем? Дезинформаторы-энтузиасты – я, видишь ли, в курсе, что на сайтах, посвященных НЛО, толпами пасутся высокопрофессиональные тролли на зарплате.

Дэниел с явной неохотой кивнул.

– Экспериментальные летательные аппараты не так-то легко спрятать, особенно на стадии испытаний.

– И всех троллей только ради этого и содержат?

Бен заметил, как глаза Дэниела непроизвольно дернулись.

– Да, сэр.

– А все вот это насчет секретных лунных баз, космических флотилий, развалин на Марсе – дерьмо собачье, да?

Дэниел глянул на Бена, который уселся попрямей.

– Господин президент, развалины на Марсе есть. Мы так полагаем. Практически уверены, – тут же поправился он, увидев, что лицо президента темнеет. – Мы старательно ретушируем снимки, прежде чем публиковать.

Как и снимки Луны, однако в список тех, кому по долгу службы следует это знать, президенты уже давно не входили. По одной простой причине. Сегодня ты президент, завтра нет; при этом большинство успевает привыкнуть к вниманию прессы и не желает его терять, даже покинув Белый дом. Обладать величайшим секретом всех времен стало бы для таких слишком большим искушением.

Этот президент успокоился не сразу. Но в конце концов все-таки вздохнул:

– Мать вашу. И что же, никто не счел нужным мне сообщить?

– Сэр, вы всего три месяца в должности. У вас очень плотное расписание, особенно с учетом всех протестов, беспорядков и всего остального…

– Это дерьмо само собой утихнет, – проворчал Кент. – И не надо менять тему, Бен. Мы тут, мать вашу, не какое-нибудь глобальное потепление обсуждаем.

Бен пожал плечами.

– Это не считалось информацией первостепенной важности.

– Руины на Марсе. Не считались. Но это же руины? Покинутые, мертвые, древние?

– Да, сэр.

– То есть в них нет ничего такого, из-за чего я мог бы потерять сон?

– Нет, сэр.

– И поэтому мне ничего не доложили. Хотел бы я знать, сколько еще вы мне всего не сообщаете, руководствуясь заботой о моем сне.

Бен не ответил. Это казалось наиболее разумным.

Кент скривился, что означало недовольство. И переключил внимание на Альберта Строма.

– Ал, а из лазеров вы не пробовали? Из тяжелых, мать их, лазеров, да по силовым полям?

Председатель поморгал, словно филин, и ответил:

– Разумеется, господин президент. Лазеры, а также микроволновое оружие, звуковые пушки и снаряды из обедненного урана. Силовые поля остаются столь же непроницаемыми и, что более существенно, вообще никак не реагируют на попытки.

– Кто-то похитил у нас нашу американскую землю! – Розовая физиономия Кента приобрела более глубокий оттенок красного. – Бен, из SETI что-нибудь слышно?

– Они ничего не фиксируют, сэр.

– НАСА?

– Ничего не зафиксировано, сэр.

– Тебя, блин, заело, что ли? Мне требуется информация. Дэн, займись экотеррористами. Возьми их за шкирку. Мне нужны их компьютеры. Их связи. Все контакты до единого. Вообще все!

– У нас все это есть, – отозвался Дэниел Престон. – Внутренняя безопасность шерстит их данные с самого первого проявления, с того момента, как стал ясен природоохранный уклон. Болтовни сколько угодно, но ничего конкретного не обнаружено. Пока что.

– Пока что, – пробормотал Кент с таким видом, словно услышал личное оскорбление. – Но почему именно сейчас? Вот что я хотел бы знать. Почему на моей делянке? За каким хреном я-то это заслужил? – Он вдруг выпрямился в кресле. – Обождите. А мы не можем объявить, что сами все организовали?

Председатель Объединенного комитета начальников штабов подавился кофе; когда он поставил чашечку обратно на блюдце, та зловеще звякнула.

– Господин президент, нам все страны до единой войну объявят!

В глазках Рейна Кента что-то блеснуло.

– И ни одна из них ни черта нам не сделает. – Он ткнул пальцем в секретаря. – Посмотрим, что по этому поводу скажут яйцеголовые. Пусть дадут сценарии.

Наступила долгая, напряженная пауза, потом прокашлялась вице-президент, Ди-Кей Прентис.

– Господин президент, мы не сможем взять на себя ответственность за силовые поля.

– Почему?

– Потому что понятия не имеем, что будет дальше. До сих пор, и это само по себе чудо, в результате этого явления никто не погиб. Подтвержденных случаев нет нигде в мире, сэр. Но нет и никакой гарантии, что подобное везение не прекратится. Похоже, что в настоящий момент основное, чрезвычайное беспокойство вызывает обусловленный силовыми полями удар по экономике. А также растущее число перемещенных лиц, поскольку население целых областей выдавливается сейчас в урбанизированную местность, и без того страдающую от перенаселения.

Кент нахмурился, но ничего не сказал.

– Созвана чрезвычайная сессия ООН, – продолжила Прентис, – и я полагаю, что нам следовало бы…

– Ага, – перебил ее Кент, – вот ты этим и займешься. Все правильно. Займись этим, Ди-Кей. Присмотри за тем, что они собираются делать со всеми этими беженцами, поскольку уж куда-куда, а к нам сюда они точно ни хрена не попадут! Потом доложишь. – Он обвел взглядом переполненный зал совещаний Белого дома. – А я тем временем должен буду обратиться к нации, и нужно, чтобы мне было что им сказать. Надо будет сказать, что мы все сейчас этим заняты, что работаем, разбираемся. – Он перевел взгляд на Бена. – Собери своих яйцеголовых, Бен, пусть сочинят какую-нибудь хрень. Только чтоб не очень сложную. Пусть все будет ясно, чтобы люди поняли, что происходит.

– Господин президент, – сказал Бен Меллик, – в этом-то все и дело. Мы понятия не имеем, что происходит.

– Это плохо.

– Простите, сэр. Я бы очень хотел, чтобы все было по-другому.

– Ну еще бы. И я хотел бы. И кто угодно. А я еще и следить должен за всей этой хренью! Если дела пойдут хуже, люди ударятся в панику. И что мне тогда, снова Национальную гвардию в ружье? Или самолеты в воздух поднимать? – Он шарахнул по столу обоими кулаками. – Мать вашу, да как на это все вообще реагировать?

«Серебряная ферма», штат Юта.

24 мая, 17.16

«Ренджровер», конечно, был излишеством, иной раз Дэйв Кетчен чувствовал себя в нем словно преступник в клетке – смотрите все, сколько я углекислоты в атмосферу выбрасываю! Примерно то же относилось и к трициклу-внедорожнику, которым он пользовался, когда лень было седлать лошадь. И однако Дэйв не переставал считать себя «зеленым» – в конце концов, он же потратил столько сил на то, чтобы восстановить природу долины, потом высадил ярусами разнообразные фруктовые и ореховые деревья, а под ними – множество трав и кустарников, плодоносящих, каждый в свое время, чуть ли не круглый год… что, подобные добродетели уже не засчитываются?

Восемь часов назад он понял, что нет. И сейчас сидел внутри своего «Ренджровера» на краю ровной, поросшей кустарником пустоши у самого спуска в долину в обнимку с бутылкой бурбона.

Внизу сквозь свежую листву поблескивала речка. Лед с запруды уже сошел, и семейство бобров в полном составе днями напролет трудилось сейчас, подтачивая стволы молодых деревьев у самого берега. Десять лет назад долина была совершенно сухой, а русло ручейка наполнялось лишь по весне. Все изменилось благодаря бобрам, и это лишний раз демонстрировало, что природа способна превратить в райский уголок любую пустыню, лишь бы люди этому не препятствовали.

Ну да, добродетели свои он долго может перечислять. Они с Евой уехали из города вместе с детьми, как те ни сопротивлялись. Купили долину. На ранчо по одну ее сторону в последнее время разводили бизонов – Юрген Бэнкс поставлял постное мясо в самые роскошные рестораны Восточного побережья и все равно едва сводил концы с концами. По другую сторону лежала резервация – изолированный клочок земли, принадлежавший северным шошонам, отдаленным родственникам тех, что жили по берегам реки Снейк. До того на этих землях пасли скот, там даже был небольшой покинутый городок рядом с истощившейся шахтой – первое европейское поселение в этих краях. Когда шошоны приобрели участок, они распродали весь скот, постройки ранчо стояли покинутыми, постепенно разрушаясь.

Дэйв даже провел небольшое расследование, его интересовало, что шошоны собираются делать с землей. Насколько ему удалось выяснить – ничего. Что его вполне устроило.

Так что долина была в образцовом состоянии. Все, что могло намыть туда дождями с обоих склонов, тоже было совершенно натуральным.

Десять лет. Огромные перемены. Он только что получил сертификат органического производителя, казалось, вот-вот – и продукцию можно будет поставлять не на обычный рынок, а в дорогие магазины…

А теперь он в одночасье лишился всего.

Какой-то деятель из департамента охоты и рыболовства объяснил по телевизору, что силовые поля формируют сейчас миграционные коридоры, один из них распространяется на юг из канадской провинции Альберта, другой, более узкий, из какого-то там юго-западного Саскачевана. Западный коридор прошел вдоль восточных отрогов Скалистых гор, но потом разделился, чтобы покрыть небольшие долины и участки равнин. Другой, похоже, направился прямиком в Канзас.

– И чего возиться было – порезали бы страну пополам, да и все, – пробормотал Дэйв. От бурбона пересохли губы, так что он сделал еще глоток, чтобы их промочить. – Вот и любуйтесь теперь на типичного эко-фермера.

Прозвучало забавно. Местные из городка неподалеку его именно за такого и держали. Органический фермер-хиппи, борец за экологию – борода, фланелевая рубашка, новенький «Ренджровер». В котором он по субботам мешками возит на рынок кедровые орехи и продает их там чуть ли не на вес золота.

Ограды загонов у Юргена посносило силовым полем. Его стадо бизонов в шестьдесят три головы бродило сейчас на воле и охотно спускалось в полную свежей зелени долину. Зато никакой химии со склонов не течет, да.

Он открыл дверь и выбрался из кабины. Слишком пьян, чтобы ехать домой, пусть даже ни на какую дорогу ему для этого выезжать и не нужно. На местности попадались провалы, валуны, старые русла. Не хватает только застрять, или перевернуться, или полуось сломать. Потом, если идти пешком, может, бурбон хоть немного выветрится. Приползти к жене и детям на бровях – это никуда не годится.

Впрочем, она его поймет. Они только что потеряли все, что у них было.

– А еще говорят, сделанное добро к тебе сторицей вернется! – Опершись на капот, он уставился в безоблачное небо. Надеясь увидеть хотя бы одну звездочку, однако было еще слишком рано.

В лавке, где он купил бурбон, придурок Хэл Смарт, наверное, все еще трясется от хохота – что, Дэйв, не возражаешь, если я загляну к тебе бобров пострелять, ха-ха-ха.

«Не заглянешь, Хэл, силовые поля для того и появились. Как вы там со своими приятелями-охотничками говорите? Не вмастило вам на этот раз».

Так ведь и тебе, Дэйв, не особо вмастило, а? Как мне, так и тебе, да? Ну, иди-иди, напейся, глядишь, полегчает.

– Господи, одну звездочку. Только одну. – Он отлепился от капота и пошел прочь, сжимая в руке горлышко бутылки. Выкинуть бы ее, только вдруг разобьется. А у них тут олени, и лоси, и лани. Ну и ладно. Засуну в сарай, все равно туда, кроме меня, никто не заглядывает.

– Только одну звездочку, Господи. И я ее прокляну.

Когда делаешь добро, хоть что-то взамен полагается?

Боулдер, штат Колорадо.

24 мая, 21.56

– И что же все это значит? – поинтересовался Джоуи Кран у мигающего огонька веб-камеры. – Ее называют «Стеной Бога». Однако… вы это серьезно? Что, над нами ангелы кружат? Огонь и сера с небес льются? Может, это просто Гея к нам обращается? «Знаешь, человек, со своими обязанностями на службе у Земли ты не справился, считай себя уволенным». Или не Гея, а кто-то другой? Причем так, чтобы ни у кого сомнений не осталось. Мы этого кого-то еще не видели, но когда он явится, в руках у него будет огромная вывеска «Земля – с новым менеджментом».

Он сделал многозначительную паузу, потом продолжил:

– Так что когда над Вашингтоном и прочими столицами появятся огромные тарелки… короче, сценарий этот нам всем знаком, и радостного в нем мало.

Джоуи нагнул голову набок и криво улыбнулся аудитории.

– Кто-нибудь кроме меня слышит, как неумолимо тикают часы? С вами Джоуи Кран с видеоблогом «Новости из-под Крана», и денек у нас выдался, прямо скажем, не самый легкий.

Глава 4

Внутрилунная орбита. 25 мая, 15.02

(согласно часам Саманты Август)

– Но так же нельзя, – сказала Саманта. – Вы бьете по самым обездоленным людям в беднейших странах на планете. – На огромном экране перед ней светилась карта мира. При каждом взгляде на нее она непроизвольно вздрагивала, поскольку карта лежала на боку: Северный полюс находился слева. Зоны отчуждения обозначал наложенный поверх геоморфных структур поверхности континентов и океанского дна полупрозрачный серый слой. Зон было много. Она указала рукой на Северную Америку. – Вы решили восстановить Великие равнины. Однако тем самым вы разрезаете Соединенные Штаты почти надвое… до самого Канзаса. Прямо сквозь основную житницу Америки.

– Если антропогенное изменение земного климата будет продолжаться, через сорок лет ваша «житница» станет необитаемой, – откликнулся Адам. – Необходимое сейчас перемещение части населения ничтожно по сравнению с тем, что потребовалось бы в ближайшие двадцать пять лет. Повышающийся уровень моря, засухи, рост пустынь, погодные катаклизмы разрушат привычную вашему виду среду обитания, и к означенному времени ни у одной страны не будет достаточных ресурсов, чтобы противостоять кризису. По существу, без нашего вмешательства земная цивилизация рухнула бы уже в этом столетии. Предполагаемые потери населения – около шести миллиардов. К сожалению, вместе с человечеством вымрет и вся биота.

– По-моему, на сегодня радужных перспектив уже вполне достаточно. Стало быть, вы намерены восстановить атмосферу Земли?

– Это необходимо для сохранения биоты. Концентрация углекислого газа, метана и прочих парниковых газов в атмосфере должна вернуться к раннеиндустриальному уровню.

– Почему именно к раннеиндустриальному?

– Чтобы предотвратить возвращение ледниковых периодов. Атмосферные процессы следует успокоить, выправить, чтобы достичь необходимого равновесия…

– Процесс уже идет?

– Нет.

– Почему вы не начали с него?

– Потому что экспансию вашего вида, Саманта Август, надо остановить немедленно.

Адам нашел для нее стул. Вернее сказать, когда Саманта о нем попросила, стул вырос прямо из пола. Сейчас она сидела на нем, не отводя глаз от экрана и карты с серыми зонами поверх нее. Границы, которых зонам еще предстояло достичь, обозначались пунктиром. Хаос, творящийся сейчас в мире внизу, она могла разве что вообразить. Саманта закурила – похоже, у нее теперь имелся неограниченный запас сигарет.

– Знаете, почему я согласилась с вами сотрудничать? Из-за бесплатного курева. – Она вдруг прищурилась. – Или вы записываете все расходы на мой счет?

– Концепция денег – анахронизм. У нас в гостях вы нам ничего не должны.

Она откинулась на спинку стула, затянулась.

– Я уже начинаю сомневаться, правильно ли сделала, согласившись выступать от вашего имени. И дело тут не в моей изначальной наивности. Просто я полагала, что у вас имеется приемлемый план. В который не входит изгнание бедноты из их жилищ.

– В настоящее время большинство стран обладают достаточными ресурсами, чтобы справиться с единовременным массовым переселением. Недостатка нет ни в пище, ни в транспорте, ни в рабочей силе. Если люди и страдают, то исключительно потому, что другие люди не желают им помочь.

– Это сопряжено со всевозможными политическими сложностями, – возразила Саманта. – Вопросы суверенитета, логистики, цен, финансирования расходов…

– Совершенно верно. Вопросы цен.

Саманта ожидала, что Адам разовьет мысль, однако молчание затянулось.

– Ладно, – проговорила она наконец, – понимаю. Человеческие общества устанавливают для себя систему ценностей, после чего сами оказываются в плену собственной системы, которую не могут покинуть. Она сама себя поддерживает, запустив бесконечный цикл подтверждения этих ценностей, изначально установленных совершенно произвольно. И однако, Адам, в самой основе всех подобных систем лежат определенные истины, которые невозможно игнорировать. Более конкретно, мы живем в условиях дефицита и неравенства, и основная часть общественных механизмов, если не вообще все, нацелены на то, чтобы поддерживать баланс именно в этих условиях.

– Верно, – согласился Адам.

– Значит, в рамках подобной системы перемещенные лица будут страдать – у них попросту нет выбора. Даже существующие механизмы помощи потребуют определенного времени, чтобы раскочегариться, а проблема недостатка территории вообще не имеет простого решения.

– Территории более чем достаточно, – возразил Адам.

– В подобных вопросах государства не отличаются особой гибкостью. И любая культура опасается внезапного наплыва чужаков. Начнутся проблемы с языком, с завышенными ожиданиями, религиозные, правовые – можно с полной уверенностью утверждать, что столкновение мировоззрений добром не кончится.

– Вы утверждаете, Саманта Август, что в сложившейся ситуации люди не станут помогать другим людям, чтобы избавить их от страданий или даже от гибели?

– Я не сомневаюсь, что организации помощи беженцам делают все, что в их силах, и что ООН попытается взять происходящее под контроль. Но и я, и вы понимаем, что этого недостаточно. Видите ли, «первый мир» сопротивляется наплыву населения из так называемых «развивающихся стран», хотя причины для этого подыскиваются крайне неубедительные. Начинается навешивание ярлыков. Они там и хамы, и необразованные, и террористы, и просто грязные – на политическую сцену вернулся расизм. Не только в сверхдержавах, но повсеместно. Старинный племенной менталитет, пробудившийся, словно разворошенное осиное гнездо. Фашизм на подъеме и больше не прячется в тень – нет, он нагло лезет прямо в глаза. В мире там, внизу, сейчас все очень сложно. – Она отшвырнула окурок. – Не вовремя вы заявились, скажу я вам.

– Зоны отчуждения знаменуют конец территориальной экспансии, – сказал Адам. – Ваша цивилизация, к несчастью, основана на концепции бесконечного роста, бесконечного расширения, бесконечных ресурсов. При том, что планета у вас лишь одна, так что и рост, и расширение, и ресурсы отнюдь не бесконечны. Однако ваше коллективное осознание этого обстоятельства, судя по всему, в высшей степени абстрактно, а потому задвинуто в сторону и не способно остановить вашей ненасытной экспансии.

– Мне ли не знать, – пробормотала Сэм.

– Таким образом, зоны отчуждения можно рассматривать как выданный вам авансом предел – словно тот момент в будущем, когда у вас кончится… практически все сразу. Но, как я уже упоминал, имеется и одно принципиальное отличие. Если ничего не предпринимать, предел наступит, когда ваша цивилизация будет наименее способна принять новую парадигму, необходимую для выживания. Сейчас же, когда посредством зон отчуждения предел достигнут раньше, у вашей цивилизации еще достаточно сил, чтобы адаптироваться.

Она вздохнула, запрокинула голову.

– Звучит разумно, Адам. Однако вы захлопнули двери прямо у нас перед носом. Не удивляйтесь, если мы какое-то время будем в них ломиться.

– Это бесполезно.

– А тем временем люди будут страдать.

– Мы это предполагали.

– Звучит… бессердечно.

– Бессердечней, чем нежелание богатых ресурсами наций помочь не столь богатым? Бессердечней, чем задаваться вопросами цены перед лицом неминуемых человеческих страданий?

– Ничуть, – отрезала она, – в этом вы от нас совсем недалеко ушли. И если это лучшее, на что вы способны, Земле остается лишь уповать на Господа. Да, и можете в таком случае забыть о том, чтобы я говорила с кем-то от вашего имени.

– Саманта Август, прежде чем установить зоны отчуждения, мы засеяли Землю сенсорным комплексом. Посредством этого комплекса на Земле сейчас установлено всеобъемлющее сенсорное присутствие. Интеграция сенсорной матрицы только что завершилась. Если быть точным, то без комплекса были бы невозможны и зоны отчуждения.

Нахмурившись, Саманта поднялась со стула и шагнула поближе к карте.

– Всеобъемлющее сенсорное присутствие? Что именно это означает?

– Что ведется непрерывное наблюдение за всеми макроскопическими событиями.

– Но это невозможно. Данных будет слишком много.

– В этом нет ничего невозможного, – откликнулся Адам. – Если быть точным, помимо этого я также контролирую связанные с Вмешательством операции в двадцати семи других точках Солнечной системы. Желаете, чтобы я объяснил вам некоторые из принципов квантового свертывания по отношению к вопросам имманентности данных применительно к искусственному интеллекту?

Саманта уже не столько хмурилась, сколько морщилась.

– Адам, я не принадлежу к так называемым «твердым» научным фантастам. То, что я пишу, скорее называется социальной фантастикой. Будущее меня больше интересует в аспекте познания человечеством самого себя, а не в плане сверхсветовых двигателей, квантового запутывания, свертывания, завертывания, вывертывания и что там еще возможно с теоретической точки зрения. – Она ненадолго умолкла, потом добавила: – Быть может, вы зря меня выбрали.

– Нет. Мы по-прежнему считаем свой выбор верным. Как я уже говорил, техника у всех одинаковая, наука также говорит на одном и том же, не допускающем двусмысленностей и нюансов, языке. А вот человеческий взгляд на мир уникален, и уникальность эта целиком выражается через искусство. Среди художников этого мира вы, Саманта Август, и ваши коллеги по жанру всю свою взрослую жизнь посвятили размышлениям на темы внеземных цивилизаций и жизни в Галактике. Уже одно это обстоятельство означает, что вы обладаете уникальной квалификацией для Первого Контакта.

– Значит, годится любой из нас.

– Возможно. Однако вы называете себя гуманистом. Ваши книги исследуют гуманизм – и в них видно истинное сочувствие, при этом свободное от неоправданных ожиданий. Вы честно заслужили свое беспокойство перед наступающим будущим. Вернее, перед наступавшим. Что более существенно, вы также сделали из себя публичную фигуру, нашли последователей. Мы считаем это крайне важным. Нет, Саманта Август, вы, безусловно, нам подходите.

– Вернемся к Всеобъемлющему Присутствию, – перебила его Сэм. – Вы использовали слово «матрица».

– Да. Фактически, поверхность Земли является сейчас частью моего тела. Сенсоры действуют в режиме, который вы могли бы назвать автономным, однако способны реагировать на определенные раздражители. Соответственно, если я сочту нужным, то могу вмешаться.

– Вмешаться – каким именно образом?

– Саманта Август, мы – пацифисты. И, соответственно, вводим во всем мире режим, эквивалентный прекращению огня. Человеческой агрессии, нацеленной на природу, на животных и друг на друга, теперь положен конец.

Кажется, на какое-то время Саманта Август перестала дышать.

– Одновременно с этим, – как ни в чем не бывало продолжал Адам, – сенсорный комплекс берет на себя заботу о дефиците пищи и чистой воды. Поскольку мы предвидели, что люди не пожелают облегчить страдания других людей, мы расширяем Вмешательство. Однако это все еще первая стадия из пяти. Многое пока впереди.

Саманта наконец-то смогла глубоко вздохнуть, медленно выдохнула.

– Охренеть, – пробормотала она чуть слышно.

Глава 5

Балтимор, штат Мэриленд.

24 мая, 23.02

Когда он замолчал, она уже знала, что будет дальше. В теле мужа уживались два человека. Один постоянно пребывал в ярости. Другой любил выпить. Пьяница много улыбался, во всяком случае, поначалу. Делался сентиментальным, даже любящим – пусть при этом неловким и неуклюжим. Строил большие, прямо-таки гигантские планы. Рассказывал ей, как собирается изменить мир, в первую очередь – их мирок, здесь, внутри квартирки, за задернутыми шторами. Шел в спальню к дочке, чтобы взять спящую девочку на руки и шептать ей про то, как сильно ее любит, пока она наконец не проснется и не начнет ерзать – тогда он укладывал ее обратно в постель и заботливо укрывал одеялом.

Потом, за кухонным столом, стоило ему выпить побольше, воодушевление потихоньку куда-то испарялось, он умолкал и, грузно осев на стуле, ждал, когда она подаст ему ужин.

Вот только на ужин сегодня почти ничего не было. Ее задержали на работе в гостинице, а переплачивать присматривавшей за дочкой женщине за лишние часы они себе позволить не могли, так что пришлось бежать домой, не заходя в магазин.

А дома еще и потребовалось помочь Салли с домашним заданием – не сказать чтобы особенно сложным, но Салли писала с ошибками, путала слова, да и читала-то не очень хорошо. Ей много раз повторяли, что у ребенка задержка развития. Энни не верила. Дочь просто пряталась от всех в собственной голове, уж Энни-то знала.

Когда она поставила перед Джеффом тарелку, он критически оглядел яйца с двумя полосками бекона и пробормотал что-то насчет того, что утром и вечером одна и та же фигня. Потом голод все же победил, и он принялся за еду.

А потом тарелка полетела через кухню, во все стороны брызнули фарфоровые осколки и куски пищи.

– Яйца непрожаренные, – объявил он, медленно вставая, и Энни попятилась к выходу из кухни. Он двинулся к ней, пришлось отступить к плите, где на сковородке все еще шипел и плевался вытопившийся из бекона жир.

Но сегодня что-то было по-другому. Не с ним – ярость в глазах Джеффа, когда тот, второй внутри его отпихнул пьяницу в сторону и принялся засучивать рукава, была ей знакома. Нет, что-то было не так с ней самой. Она устала принимать удары. Быть пассивной жертвой.

Обернувшись, она обеими руками ухватила сковородку.

Джефф остановился, ухмылка на красной морде вдруг закаменела.

– Хрен ты посмеешь, – сказал он.

Вместо ответа Энни подняла сковородку еще выше. Она была тяжелой, руки дрожали, однако кинься он сейчас на нее, все, что требовалось, – опрокинуть сковородку, позволить ручке вывернуться из рук.

Она отвлеклась на какое-то движение у входа на кухню. Там стояла Салли, худенькая, в выцветшей пижаме с Русалочкой, и сонно протирала глаза, пытаясь разобрать, что же она такое видит.

Джефф шагнул к дочери.

– Са-а-алли, – пропел он, подняв ее на руки и обнимая. Потом с улыбкой повернулся к Энни. – Видишь мамочку? – спросил он. – Она нехорошо себя ведет. Надо с этим что-то делать. Давай-ка вместе подойдем поближе и попросим ее поставить сковородку.

Девочка у него на руках сжалась в комочек, он шагнул к Энни, держа ее между собой и женой, словно щит.

Энни была вынуждена поставить сковородку обратно на плиту.

– А теперь, – ухмыльнулся Джефф, – мамочка плохо себя вела, а мы ведь с тобой знаем, что делают с плохими девочками, правда?

Салли кивнула – она смотрела матери прямо в глаза, и лицо у нее было строгое.

– Плохие получают по заслугам, – сказала она.

Джефф поставил ее на пол и одной рукой отпихнул чуть в сторону. А другой замахнулся.

Начиналось все с ударов наотмашь тыльной стороной ладони – сильных, иной раз костяшки ей кожу рассекали. А когда она падала на пол, он начинал работать кулаками, правда, по лицу уже старался не бить.

Она ждала.

И инстинктивно дернулась, когда он резко выбросил руку в ее сторону. Громкий треск удара оглушил ее, она лишь ошеломленно моргала, глядя, как Джефф отшатнулся назад, ухватившись за кулак другой рукой. Он так ее и не коснулся – и тем не менее сложился сейчас вдвое, баюкая руку. Она отлично слышала, как он что-то ударил – вот только не ее.

– Черт! – сказал он. – Мать твою, ты же мне руку сломала. – Он злобно уставился на нее, явно ожидая увидеть кровь на лице, быстро распухающую скулу. Однако она стояла перед ним так же, как и раньше, без каких-либо внешних повреждений – вот только сердце колотилось так, словно собиралось выскочить из груди.

– Какого хрена?.. – Он снова бросился на нее, выставив другую руку, чтобы схватить ее за горло.

Растопыренная пятерня словно отскочила обратно, Энни услышала какие-то щелчки.

– Вот черт! – Джефф снова отступил на шаг и ошарашенно уставился на левую ладонь, на вывихнутые пальцы.

Энни сказала Салли:

– Марш к себе!

Девочка метнулась прочь.

Джефф опустился на одно колено, хрипло, взахлеб дыша, бешено вращая покрасневшими глазами.

Энни снова взяла сковородку, шагнула вперед и выплеснула жир от бекона прямо мужу в лицо. Кипящий жир разбился обо что-то, ей невидимое, на Джеффа не попало ни капли. Ужас у него на лице, лишь частично различимом за потеками жира, сменился крайним изумлением.

– Я ж тебя убью на хрен, сучка!

Энни, которую внезапно оставили силы, хотя внутри ее распускалось сейчас удивительное спокойствие, поставила сковородку обратно на плиту. Жир собрался в лужу на полу, на невидимом барьере между ней и мужем не осталось ни капельки. Она машинально протянула руку за рулоном бумажных полотенец. В доме они были постоянно нужны, а на кухне рулон был единственным мягким предметом, который можно было прижать к синякам после очередных побоев. Она взяла рулон в руки – и замерла. Потом подняла глаза на мужа, встретила его злобный взгляд и покачала головой.

– Это вряд ли, Джефф. Думаю, с этим покончено. Наконец покончено.

Она смотрела на мужа – и вдруг почувствовала приступ жалости.

– Ну и что ты, злюка несчастный, теперь будешь делать?

Сектор Газа, Израиль.

25 мая, 14.13

Рядовая Сил обороны Израиля Руфь Мойен стояла у КПП: в руках массивная «М-16», на бедрах тяжелый пояс – и смотрела, как прямо на нее летят камни и кирпичи, но не долетают, отскакивая от чего-то невидимого. Некоторые были пущены с такой силой, что от удара образовывалось облачко пыли. Экипаж бронетранспортера у нее за спиной высыпал наружу и столпился у смятого в лепешку носа машины, что-то оживленно обсуждая. Последний приказ – выдвигаться к толпе по ту сторону КПП, чтобы ее разогнать, – как-то сам собой отменился ввиду невозможности его выполнения.

Никто не мог никуда продвинуться. Ни вопящая толпа по ту сторону, ни получившая приказ армия. Над головой кружили дроны, откуда-то с севера доносился рев авиамоторов – далеко и на большой высоте. Что-то ей подсказывало, что авиация столкнулась с похожими проблемами.

Несколькими часами ранее из-за насыпи дороги в трех сотнях метров отсюда в сторону еврейских поселений по высокой дуге вылетели шесть ракет. Все шесть взорвались в воздухе в верхней точке траектории. Триангуляция посредством радаров и дронов позволила точно определить место старта, сразу же был нанесен контрудар, но и эту ракету постигла та же участь – она безвредно сдетонировала прямо в воздухе.

Руфь слышала испуганно-возбужденные голоса в наушниках – подразделения одно за другим вступали в пререкания насчет того, что теперь делать, или требовали приказов. Она ничего не говорила, просто смотрела, не двигаясь и впервые за свою недолгую жизнь не испытывая страха. Палестинцы прекратили швырять камни и всей толпой ломанулись к ним, тут же налетев на одно из силовых полей. Передние ряды прижало к барьеру, а задние еще продолжали рваться вперед. Наконец попытки прекратились, люди захромали обратно, утирая кровь с разбитых носов и рассеченных губ.

Чуть раньше в квартале отсюда случилась перестрелка. Отделение разведчиков наскочило на группу местных, внезапно оказавшихся на расстоянии вытянутой руки. Все принялись орать друг на друга, выяснилось, что местные вооружены, радиообмен, сперва отрывистый, сделался лихорадочным, потом – паническим. Поскольку пули ни в кого не попадали.

Она чуть обернулась – появился капитан Давид Бенхольм, как всегда загорелый, редкая золотистая борода блестит на солнце.

– Даже в лоб никому не дашь, – сообщил он, запустив в бороду пятерню. – В дом не вломишься, никого не арестуешь, не выгонишь. – Он посмотрел ей в глаза. – Патовая ситуация, Руфь. Во всех отношениях.

– И что теперь? – спросила она.

Автомат был перекинут у него через плечо, и он был похож на человека, вдруг разом утратившего всяческую бдительность. Он казался гораздо моложе того воина, которого она привыкла видеть: без колебаний отдающего приказы и нажимающего на спусковой крючок. Да и вообще красавцем. Вытащив пачку «Мальборо», он предложил сигарету и ей.

– Что теперь? Не знаю. И никто не знает.

И, помолчав, добавил:

– Подозреваю, придется договариваться.

Парнишка из толпы по другую сторону улицы помахал им рукой и жестами показал, что тоже хочет закурить. Потом осторожно приблизился. Они не препятствовали, просто смотрели, как он проходит там, где только что было силовое поле. Все зависело от намерений, и глаз, наблюдавший за этой сценой, как и за многими другими, никогда не ошибался.

Парнишка был еще слишком юным, чтобы курить, – ну так все они были молодыми, в этом и заключалась горькая ирония. Слишком молоды, чтобы курить, но уже достаточно взрослые, чтобы убивать и умирать. Давид бросил ему пачку, он сделал еще шаг и вытянул одну сигарету.

Между ними вспыхнул огонек зажигалки Давида.

На КПП стояли и курили трое свидетелей окончания бесконечной войны.

Северный Судан.

25 мая, 14.17

Касперу Брунту доводилось работать на самую разную публику. Сейчас он работал на китайцев. Он отошел в сторонку, надвинув темные очки, чтобы спасти глаза от безжалостного солнца, а трое покупателей открыли ящик и принялись разбрасывать упаковочный материал, чтобы добраться до автоматов. Куски пластика отлетали в сторону, ветер волочил их по проселку и швырял на забор из колючей проволоки, за которым простиралась пустынная саванна.

Китайские «АК-47» стоили сейчас дешевле русских. Металл, правда, тоже был ниже качеством, но покупателей это мало интересовало. Бесчисленное множество международных соглашений и черных списков запрещало продавать оружие явным террористам, полевым командирам и эскадронам смерти. Однако, когда доходило до дела, все предпочитали закрывать глаза. Война, в конце концов, отличный бизнес, а отличный бизнес – именно то, что нужно мировому механизму в качестве смазки. Шестеренки должны вертеться, и кровь годится для этого ничуть не хуже масла.

Один из покупателей вставил в новенький автомат полный рожок. Потом махнул рукой остальным ожидающим у «Лендкрузеров» джихадистам, вскоре к ним приблизились двое и подтащили третьего. Его лицо было покрыто синяками, один глаз распух так, что не открывался. Ноги он переставлял неловко, словно не мог держать равновесие.

Каспер Брунт отвернулся и уставился на запад. Люди любят убивать себе подобных. Любят ощущать власть над жизнью и смертью и без колебаний платят за это звонкой монетой.

Закрыв сделку, он отправится на легкомоторном самолете на юг, а потом – на запад, в очередную горячую точку, к повстанцам, использующим какую-нибудь очередную идеологию для оправдания образа жизни, который они успели полюбить. И который не представлял собой ничего, кроме насилия, – ведь насильники и любят насилие, аллилуйя!

Каспер был в этом бизнесе уже давно. Конкурентов у него хватало, однако никто не принимал близко к сердцу, если соперник перехватит сделку. Спрос был бесконечен – как и предложение. Капитализм в своем чистейшем, первозданном виде.

Позади него воздух разорвали выстрелы, потом – ругательства. Каспер обернулся.

Жертва все еще стояла на коленях, бешено моргая единственным глазом.

Командир джихадистов пружинисто направился к Касперу.

– Шутки со мной шутишь? Холостые?

– Холостые? Какие еще холостые? Нет, конечно!

Джихадист поднял автомат и дал очередь в упор прямо Касперу в грудь.

Он отшатнулся, зеркальные очки от резкого движения сползли с носа. Больно не было. Опустив глаза, он ничего не увидел на своей шелковой рубашке. Дыр нет, фонтанов крови тоже. В ушах звенело, он снял очки и уставился на человека, только что пытавшегося его убить.

– Какого хрена?

Джихадист выхватил пистолет и снова выстрелил в Каспера.

Он увидел, как из ствола вырывается пламя, увидел отдачу.

Джихадист, не веря собственным глазам, уставился на оружие, потом швырнул его в Каспера. Пистолет ударился во что-то невидимое между ними и с глухим стуком упал на дорогу.

Пленник рядом с ним вскочил на ноги. Двое дернулись, чтобы его удержать, и отлетели в стороны, даже не коснувшись.

На глазах у Каспера избитый пленник попятился назад, потом повернулся и, подволакивая ногу, бросился прочь по дороге.

За спиной у него застучали с десяток автоматов, но тщетно. Наперерез пленнику бросился джихадист с ножом и тоже отлетел в сторону, даже не коснувшись его лезвием, пленник же побежал дальше, пошатываясь, словно пьяный.

– Ага, – пробормотал Каспер. – Силовые поля, правильно? – А то что же еще? Об этой хреновине он очень внимательно читал в Интернете, ясно понимая, что они могут стать препятствием для его бизнеса, и пытаясь сообразить, что за группа экотеррористов за ними стоит. Чье правительство. Прикидывал, к кому придется обращаться, чтобы договориться об исключении – без которых, как известно, никуда. Он видел ролики, на которых люди пытались в эти чертовы штуки стрелять.

Однако эти новые силовые поля были чем угодно, только не влажной мечтой придурка из зеленых, озабоченного защитой парков, заповедников и прочей хрени.

Рубашка его промокла от пота, на лице выступили капельки испарины; несмотря на яростное солнце, необъяснимым образом сделалось холодно. Каспер снова нацепил очки и уставился в небо в поисках дрона. На этот раз вмешательство было слишком специфическим, слишком личным. Кто-то явно наблюдал за всем этим, нажимая кнопки.

Но он ничего не увидел, и чем больше думал, тем смехотворней казалась ему сама мысль, что кто-то проследил его аж досюда. На него всем наплевать. Всем всегда наплевать.

Покупатель что-то орал своим людям. Ящики с оружием так и остались лежать на земле, боевики стали карабкаться обратно в машины. От небольшой кучки домиков, обозначавших присутствие к востоку от дороги полузаброшенной деревушки, отделилась пожилая женщина, закутанная с ног до головы, даже лица не видно. Внедорожники с ревом разворачивались, а старуха вытянула руку, ткнула в сторону джихадистов толстым пальцем. И что-то прокричала, однако слов за скрипом шин и скрежетом гравия было не разобрать. Машины выехали на дорогу и, рыча, устремились на север.

Каспер поискал взглядом Джамала, своего водителя, и обнаружил, что тот небрежно прислонился к «Лендроверу» с теневой стороны. Он подошел к водителю и скомандовал:

– Поехали.

Джамал выпрямился и кивнул в сторону ящиков.

– Пусть остаются, – сказал Каспер, обходя машину к пассажирской двери. – Никому они уже не нужны.

Оба уселись в «Лендровер».

– Куда едем? – спросил Джамал.

– На аэродром, – ответил Каспер.

– Что это было?

– Глаз в небе, Джамал.

– Чей?

Каспер пожал плечами.

– Божий. Архангела Михаила. Марсиан, твою мать, – какая разница! Мне нужно искать новый подход к бизнесу.

Джамал завел машину и тоже надел солнечные очки.

– Это хорошо.

– Что тут хорошего?

– Хорошо, – повторил Джамал и в упор взглянул на Каспера. – Потому что ты просто профессиональный кусок дерьма. Жаль, что тебя не застрелили. – Он врубил передачу, внедорожник рванулся вперед. – Теперь вали в свою Австралию. И не возвращайся.

– Вон ты как заговорил, когда стало не страшно, – пробормотал Каспер, откинувшись на сиденье. – Это, Джамал, называется прекрасный новый мир.

– Профессиональный кусок дерьма, – повторил Джамал.

– Похоже, об уважении придется забыть, – вздохнул Каспер. – Вопрос в том, что именно займет его место. – Он бросил на водителя косой взгляд. – Сам на себя посмотри. Вся эта ненависть. Весь этот гнев. Что ты будешь теперь с ними делать, Джамал?

Дорога была ухабистой, а Джамал ехал по ней слишком быстро – впрочем, других машин все равно не было видно.

– Я? – переспросил Джамал. И пожал плечами.

– Ты мог бы меня пешком отправить, – уточнил Каспер. – И я бы тебя никак не заставил меня везти.

– Верно.

– Но – не отправил. Я ничего не продал. Наличных у меня нет. Пустые карманы. Думаю, ты это понял. Осознал, что вторую половину гонорара можешь получить только по возвращении.

– Я знаю правила, – согласился Джамал.

– Ты с удовольствием брал деньги у куска дерьма. Да и сейчас, похоже, не прочь.

– Да, но это последний раз. Потом проваливай и не возвращайся.

– А ты тогда что будешь делать?

Джамал вдруг расплылся в улыбке.

– Праздновать, придурок.

Лос-Анджелес.

25 мая, 11.02

Жить, когда все наперекосяк, не так уж и легко. Первое правило – если уж злиться, то сразу на все. На папашку, который свалил, когда Энтони было семь лет, снова появился, когда ему стукнуло семнадцать, – а теперь он где, спрашивается? Да нигде. Поселился у какой-нибудь бабы, чтобы заделать очередной выводок детишек, которым предстоит расти без отца. Потому что у него прямо на роже написано: «Куда бы свалить?», и всегда было написано, а бабы, которые на него вешаются, просто дуры безмозглые, да и все.

Школа тоже та еще задница. Больше про нее и не скажешь. Да и нечего тут особо говорить. Всему, чему нужно, он научился на улице.

План был не его, вожаком он тоже не был, но задачу свою знал хорошо, тем более что она была несложной. Войти в двери первым, вытащить из-под пальто старый добрый тридцать пятый калибр и наставить его на Стаббса, он в банке единственный охранник. Джим Стикс заходит сразу за ним, направляется к кассам и орет, чтобы все легли на пол. Потом Пауло – подходит к Стаббсу и забирает у него оружие.

На них были маски и большие бесформенные пальто. Тачку оставили за углом – ближе припарковаться не вышло.

И с самого начала все пошло наперекосяк. Энтони вошел, а Стаббса нигде нету, так что ему пришлось просто тыкать стволом во всех подряд. Потом ворвался Стикс, стал орать – а никто ничего не понимает, потому что в масках не было дыр для рта, только для носа. Тут из туалета появляется Стаббс, хватается за пистолет…

Девятимиллиметровый ствол Пауло рявкнул прямо у Энтони над ухом, оглушив его. Стаббс резко остановился, опустил на себя взгляд, потом снова поднял. У него в руке появился пистолет, и все принялись палить. Отдача у тридцать пятого калибра оказалась такая, что после первого же выстрела Энтони его чуть из рук не выпустил. От Стаббса он был в каких-то трех метрах, и все же умудрился промазать. Стикс вообще стрелял во всех по очереди, но так ни разу и не попал. Стекло на входной двери разлетелось вдребезги.

Сквозь звон в ушах Энтони услышал звуки сирен.

– Сваливаем! – заорал он. – Все сваливаем! Мы в дерьме! Валим!

Они отступили к дверям.

Стаббс смотрел им вслед. Он расстрелял весь магазин, но ни в кого не попал, что на Стаббса, сраного вьетнамского ветерана, было не слишком-то похоже.

– Вот дерьмо, – пробормотал он, когда Энтони был уже в дверях, а Стикс и Пауло теснились у него за спиной. – Эй, парни, это вы, что ли? Стикс, Пауло, Энтони, придурки, вы ж на соседней улице живете!

– Заткнись ты на хрен, – взвизгнул Стикс и вытолкнул Энтони наружу.

Через несколько секунд они оказались под ярким калифорнийским солнцем. И обнаружили, что оба пути отступления перекрыты полицейскими машинами. На троих пацанов смотрели стволы огромных револьверов.

Пауло вдруг визгливо расхохотался.

– Получите, суки! – заорал он и ринулся вперед, поливая копов свинцом. Рев встретивших его выстрелов накрыл Энтони, словно волной. Пауло, однако, все еще бежал, не переставая хохотать. Он бросился между двух патрульных машин. На него со всех сторон навалились полицейские. И все – попался.

Энтони этого зрелища хватило. Он бросил ствол и поднял руки. Стикс у него за спиной выругался и бросился обратно в банк. Было слышно, как он препирается там со Стаббсом, потом какая-то возня, Стикс заорал. Двери снова распахнулись, оттуда появился Стаббс, он держал Стикса в мертвом захвате.

Жить, когда все наперекосяк, нелегко, но Энтони уже привык. Зато злиться проще. Когда копы окружили его и заставили лечь на горячий асфальт, он уже мысленно крыл всех и вся последними словами. Но когда защелкнулись наручники, он вдруг ясно ощутил под левой щекой шершавую жаркую поверхность, и в этот миг внутри словно что-то лопнуло. Ему сразу полегчало.

Отсюда ему был виден угол банка, и когда он понял, что за патрульными машинами проезжает эвакуатор, а на нем – его тачка, то сперва вообще ничего не почувствовал.

И лишь потом расхохотался.

Глава 6

Виктория, Британская Колумбия.

25 мая, 11.36

– Ронни! Твой телефон звонит!

Рональд Карпентер не мог оторваться от выпуска новостей. Одна невозможная вещь следовала за другой. Ведущие были возбуждены и постоянно сбивались – впрочем, оно и неудивительно, поскольку говорить они пытались совершенную бессмыслицу.

Хотя определенный смысл в ней все же прослеживался.

– Ронни!

– Иду, – откликнулся он и выпрямился в кресле – оказывается, он успел нагнуться вперед, ближе к экрану. Направился в столовую, где оставил на столе свой телефон, мельком бросив взгляд на кухню, где Эмили мыла посуду.

Мелодия звонка была не совсем привычной, хотя он явно ее уже слышал. Не успел он взять телефон и взглянуть, кто звонит, как вспомнил, кто именно так настаивал именно на этой мелодии. Чувствуя одновременно недоверие и все возрастающую радость, он ответил на звонок.

– Сэм? Тебя разве не…

– Это не Сэм, – ответил мужской голос. – Извините. Это Хэмиш, ее муж.

– А, ну да, конечно. Я просто увидел имя абонента…

– Один из неофициальных телефонов моей жены, – объяснил Хэмиш. – Послушайте, я не хотел бы… в общем, не могли бы вы ко мне заехать? Помните наш адрес?

– Разумеется. – Рональд бросил взгляд на телеэкран. – Только везде сейчас такое творится…

– Я знаю.

– У вас есть что-то насчет Сэм? – догадался Рональд. – Какая-то информация…

– В общем, да. Хотя и не совсем. Хочу с кем-то поговорить и, возможно, задать некоторые вопросы.

– Мне? – Он поднял глаза и увидел, что Эмили входит в комнату, вытирая руки о футболку. Когда где-нибудь что-нибудь творилось, Эмили всегда бралась за работу по дому. Когда ее что-то беспокоило, она бралась за работу по дому. Когда ей было скучно…

– Вы сочиняете фантастику, Рон. Во всяком случае, так утверждает Сэм. – Поколебавшись, он добавил: – А все то, что сейчас происходит, – я имею в виду, по всему миру…

– Можете поверить мне на слово, – возразил Рон, – такое не сочинишь. Это попросту невозможно.

– Простите, в каком смысле?

Он потер лоб, пожал плечами в ответ на немой вопрос Эмили. Она двинулась дальше, в сторону лестницы, в поисках еще какой-нибудь отбившейся от рук комнаты.

– Хэмиш. Силовые поля – с ними все не так сложно. Неудобно, конечно, но можно жить. Однако прекращение всяческого насилия, дверь, захлопнутая перед нашей врожденной агрессией, – это уже слишком, если вы меня понимаете.

– Не уверен, что понимаю, Рон.

Взгляд Рона вернулся к экрану. Кто-то вел репортаж с руин Бейрута. Улицу позади журналиста заполонила толпа. К небесам тянулись руки с растопыренными пальцами.

– Речь о цивилизации, Хэмиш, и ей наступает конец. Разве вы не видите? Если перекрыть все каналы агрессии и конкуренции, наши внутренние пути, определяющие, кто мы есть как биологический вид с социальной и культурной точки зрения… и не давать всему этому никакого выхода… ну, вы же врач. Сами подумайте.

– Я думаю, что между событиями есть связь.

– Какими именно… ах да. Да. – Рональд Карпентер вдруг понял, что ему нужно сесть.

– Она жива. Я уверен, – сказал Хэмиш. – От нее было несколько эсэмэсок. Рон, вы можете приехать?

– Уже еду.

Рон был знаком с Самантой Август с десяток лет. Познакомились они на конвенте в Оттаве. Если разобраться, в Канаде не так уж и много фантастов. Однако среди этой кучки есть настоящие звезды. Сойер, Спайдер Робинсон, Уоттс, Гибсон, Саманта Август. Этвуд можно не считать, поскольку она отказалась от членской карточки и не пользуется тайным рукопожатием. Рональд Карпентер был тогда относительным новичком – у него вышло всего два романа, третий на подходе.

Поначалу он здорово робел в присутствии Саманты. Острый ум, едкий юмор, серьезный взгляд дымчатых глаз… Однако она очень тепло его приветствовала, не преминув поздравить с дебютом – серией твердой НФ в армейском сеттинге. Теперь у них был общий литературный агент в Нью-Йорке, и они нередко встречались в кафе, чтобы поболтать о делах писательских и издательских.

Исчезновение Саманты Рона шокировало. Он просмотрел все видео, запечатлевшие похищение. Наиболее четкие исследовал особенно пристально и даже отобрал отдельные кадры в попытках получше рассмотреть дно появившегося среди облаков аппарата.

Однако слишком уж все походило на розыгрыш. В наши дни обработать цифровое видео можно так, что и не подкопаешься. Рон не мог решить, что ему думать. И так до сих пор и не решил. Безусловно, чувство юмора у Саманты было весьма нетривиальным, но представить, что она станет участвовать в подобном трюке, тоже не получалось.

Прошло несколько дней, и новые события отодвинули загадку исчезновения Сэм на второй план. Рон уже понемногу стал догадываться, что именно за этими событиями стоит. И тем не менее странным образом ему так и не пришло в голову связать их с похищением. Сейчас он в сердцах обозвал себя идиотом.

Когда он припарковался рядом с домом Сэм, Хэмиш уже ждал его в дверях. Обменявшись с ним быстрым рукопожатием, он пригласил Рона внутрь.

Отсутствие жены не пошло ему на пользу. Кухня, мимо которой они прошли, направляясь на крытую веранду, была завалена упаковками от еды, доставленной на заказ или купленной навынос. Сам Хэмиш оказался небрит, на нем была одежда, больше подходящая для работы в саду, а на ногах – шлепанцы.

– Я отменил прием на ближайшие дни, – сказал Хэмиш, усаживаясь на стул и жестом приглашая Рона последовать его примеру. На столике между ними стояла бутылка «Гленфиддича» и два стакана. Хэмиш щедрой рукой плеснул в них виски. – Не могу сосредоточиться. Соответственно и пациентам от меня никакой пользы.

– Вы сказали про эсэмэски, – спросил Рон, взяв свой стакан. – Они точно от Сэм?

– Да. – Хэмиш покопался в кармане вязаной кофты и вытащил небольшой блокнот. – Она упоминала вещи, которые кроме нас двоих никто не знает. В таком духе. Это точно она. Сэм жива. – Раскрыв блокнот, он уставился на первую страницу.

– Но это же здорово, Хэмиш! У меня просто от сердца отлегло. Все эти видео с НЛО – одно дело сочинять что-то в этом роде, и совсем другое… – Он умолк, осознав, что добавить-то тут толком и нечего.

Хэмиш достал очки и продолжил изучать блокнот.

– Личных вопросов я касаться не буду. – Он сделал паузу и посмотрел на Рона поверх очков. – Она наверху, Рон. В чем-то наподобие космического корабля. Одна, и еще что-то вроде искусственного интеллекта.

Во рту у Рона было сухо. Он сделал глоток односолодового и обнаружил, что руки трясутся.

– Сообщали также и о других похищениях…

– Это все ерунда, – возразил Хэмиш. – Фальшивки. Она там одна. Они ее выбрали.

– Выбрали? Почему ее?

– Похоже, они ценят творческих людей.

Рон нахмурился.

– И что же им от нее нужно? Автографы?

– Думаю, – предположил Хэмиш, – они хотят, чтобы она выступала от их имени.

– Тогда чего же они ждут? Вы, Хэмиш, хоть в курсе, что сейчас кругом творится? Прекращение всяческой агрессии – это же всеведение, всемогущество! Это с тем же успехом мог быть сам Бог, а не инопланетяне – если бы только не одно обстоятельство.

– И какое же? – озадаченно наморщил лоб Хэмиш.

– Бог дал людям свободу воли. Эти же… не совсем.

Доктор отвел глаза, поерзал на стуле, медленно закрыл блокнот.

– Ситуация совершенно невозможная, – сказал он. – Для нее. Я об этом и думать-то не могу, как ни пытаюсь.

– И не вы одни, – согласился Рон. – Всех словно парализовало. Если не считать религиозных фундаменталистов с их завываниями насчет конца света. И Судного дня. – Он сделал большой глоток виски, и оно сразу же ударило в голову, отчего Рон шумно вздохнул. – Я про правительства. Они в ступоре, и толку от них никакого. Тем временем лагеря беженцев переполнены. Сообщают о надвигающемся голоде, об опасности эпидемий – которых в этой ситуации не избежать. А теперь еще и толпы высыпали на улицы. – Он наклонился поближе к собеседнику. – Хэмиш, вы можете отправить ей ответную эсэмэску? Если она собирается говорить от их лица, то давно уже, черт побери, пора!

– Нет, – сказал Хэмиш, – не могу. Вернее сказать, не думаю, что могу. Я пытался отвечать, но она ни разу не реагировала непосредственно на написанное. В основном это было… личное.

– Ее там держат против ее воли?

– Она говорит, что нет. Что все идет согласно некоему расписанию. Она говорит, что они уже делали подобное на других планетах. Что это еще не все.

– Но они наверняка уже вступили в контакт с официальными лицами, – предположил Рон. – А всевозможные правительственные заявления – не более чем дымовая завеса.

– Я не думаю, что она ведет переговоры с правительствами, – возразил Хэмиш.

Рон задумался, пытаясь разобраться с услышанным. Потом внимательно всмотрелся в Хэмиша и, наконец, спросил:

– И что же я должен делать с этой информацией? Вы ведь хотите, чтобы я что-то сделал? Если да, то боюсь, что меня вряд ли станут слушать. И потом, весь Интернет сейчас просто с цепи сорвался. Даже самые крупные серверы падают от перегрузок.

– Я думаю, что ей нужна помощь, – сказал Хэмиш.

– В каком смысле?

– Необходимо… подготовить почву. – Он снял очки и принялся тереть глаза. – Разумные люди уже пришли к правильным выводам – вернее сказать, уже практически с полной уверенностью заявляют, что мы сделались объектом инопланетного вмешательства.

Рональд кивнул и сразу же усмехнулся.

– Вот вам и Основная Директива! – Заметив недоумение Хэмиша, он пояснил: – Это из «Звездного пути», Федерация там следовала протоколу невмешательства, не то чтобы капитана Кирка это когда-либо останавливало от… впрочем, это не важно. Однако вы правы, такие дискуссии ведутся.

Хэмиш ожидал от него продолжения.

– Подготовить почву… – задумчиво повторил Рон. – Боюсь, Хэмиш, это будет непросто. Мы все, исключая разве что тех, кто панически боится камеры, только и ждем, когда же телеканалы примутся названивать фантастам и станут уговаривать их поделиться мыслями, дать волю воображению. Когда истерия утихнет, именно это и произойдет. Однако, если я правильно понимаю, Хэмиш, вы ожидаете, что фантасты в некотором роде выступят единым фронтом. Боюсь, что этого не случится.

– Но если вы, Рональд, расскажете им про Сэм?

– Что ж, ее у нас уважают. И потом еще видеоблог – хотя он-то чаще всего и делает ее мишенью для критики. Сэм никогда не отличалась излишней дипломатичностью… – Тут он наклонился вперед. – Ага, в этом-то, наверное, все и дело!

– В чем, прошу прощения?

– В том, что выбрали именно ее, а не кого-то другого. Она известна, в том числе и среди людей, никогда не принадлежавших к фэндому. Примерно как Стивен Кинг или Джордж Мартин. Ну, то есть не настолько, пожалуй, и тем не менее известна.

Особого энтузиазма в глазах Хэмиша он по этому поводу не заметил.

– Не думаю, чтобы Кинг или Мартин идеально подошли бы, чтобы выступать от имени инопланетян при Первом Контакте.

Рон замялся, потом хмыкнул.

– Ну да, согласен. Поэтому и выбрали ее. Могли взять другого автора научной фантастики, но не стали. Потому что она более известна публике. И, как я уже сказал, коллеги ее уважают. Означает ли это, что мы можем привлечь на свою сторону всех фантастов? Скорее всего, нет, во всяком случае, не сейчас. Проблема в том, что мы недостаточно знаем. Об их намерениях – если не считать того, что уже случилось. Иными словами, мы не знаем, не станет ли это, выражаясь прямо, предательством – наше сотрудничество с теми, кто все это делает и будет делать в дальнейшем. Наша попытка уговорить человечество не сопротивляться.

Хэмиш все так же пристально смотрел на него.

– Предательством? Тогда позвольте спросить вас вот о чем. Вмешательство в любом случае уже происходит. Вернее, произошло, и никто не имеет ни малейшего представления, что последует дальше. Но оно неизбежно последует, и станете вы там «уговаривать человечество» или нет, разницы не будет, поскольку уже ясно, что эти… инопланетяне не намерены интересоваться нашими желаниями или потребностями. – Произнеся эту небольшую речь, доктор снова откинулся на спинку стула и принялся, сощурившись, листать свой блокнот. Снова нацепил очки и продолжил:

– Так, вот что она мне написала: «Никакие люди в черном не ведут сейчас с инопланетянами переговоров. Никто на Земле не управляет событиями, в этом-то и заключается сейчас главная опасность. Власти предержащие могут впасть в панику». – Он поднял взгляд. – Вот об этом я сейчас и думаю, Рональд. Я не чужд мировой политике. И хорошо помню, как жестоко подавлялось движение «Оккупай» несколько лет назад. Поскольку наши правители почувствовали в нем – и вполне справедливо – фундаментальную угрозу своей властной структуре. И раз уж встроить в нее движение не получалось, его раздавили. Президентские выборы в Штатах в последние два срока тоже весьма показательны.

Рон надолго задержал взгляд на собеседнике, потом тяжело вздохнул.

– Она права, Хэмиш. Про опасность от инопланетян можно забыть. А вот власти сейчас в панике. Никакого контроля над ситуацией, ни тебе иностранного правительства, чтобы его подкупить, никаких потайных рычагов. Нет даже судейских, на которых можно надавить.

– И однако, – заметил Хэмиш, – насилие-то прекратилось.

– Да, причем весьма в широком смысле, – добавил Рон. – Прекращена добыча газа путем гидроразрыва пласта, аналогичная добыча нефти из нефтеносных песков. И прочее агрессивное поведение по отношению к окружающей среде – незаконная вырубка лесов, хищническая охота, разработка шахт и все остальное.

– И что же, Рональд, намерены по этому поводу предпринять власти?

– Не знаю. Что касается катастрофического падения фондового рынка…

– Нет, – перебил его Хэмиш и поднял блокнот. – Вот, зачитываю. «Остерегайтесь пропагандистской машины. Все масс-медиа принадлежат одному проценту населения, которое и контролирует информацию. И они непременно перейдут в атаку».

– Хм, если это про то, чтобы возбудить в народе истерический страх, – так оно и само по себе происходит, без помощи телевидения.

– И однако этому следует противостоять, – настаивал Хэмиш. – Глас рассудка…

Рон лишь горько рассмеялся.

– Боюсь, что мое мнение не изменилось. Нам попросту не на чем основываться.

– В каком смысле?

– Хорошо, Хэмиш, давайте еще раз по порядку. Сэм похищена – в открытую, на глазах у десятка свидетелей. И вы совершенно правы – это было откровенной демонстрацией превосходства. Попал ли НЛО на радары? Я не видел по этому поводу никаких официальных сообщений, а вы?

– Я тоже, – ответил Хэмиш. – Ничего подобного. Что до полиции… все, что они говорят, – следствие не закончено.

– И при этом неудобных вопросов никто не задает. Во всяком случае, публично. Я, впрочем, подозреваю, что военные должны были встревожиться. Ну, хорошо. Похищение, однако больше никаких известных нам попыток выйти на связь…

– Сэм утверждает, что их и не было.

Рон призадумался, медленно вращая в ладонях стакан с виски и не отводя глаз от янтарной жидкости.

– Хорошо. Итак. Похищение. А следующий шаг – внезапно лишить человека доступа к огромным массивам суши и моря, причем критерием, судя по всему, является сохранение и восстановление подвергающихся угрозе экосистем. Изгнание оттуда людей производит впечатление случайного побочного эффекта. – Он остановился. – Или не случайного. Возможно, связь имеется.

– Разумеется, она есть, – воскликнул Хэмиш с сердитой ноткой в голосе. – От кого исходила угроза экосистемам? Да от нас же!

– И нам дали по рукам.

– И, что более существенно, – настаивал Хэмиш, – нас лишили ответственности за сохранение и защиту этих экосистем. – Он не отрывал взгляда своих синих глаз от Рональда. – Думаю, можно исходить из того, что за нами… наблюдали. И достаточно долгое время. И что инопланетяне перешли к действию, исходя из собранных доказательств…

– И выводов, сделанных на их основе, – кивнув, закончил фразу Рональд, чувствуя при этом, как внутри что-то шевельнулось. Азарт? – Своим первым ходом, силовыми полями, они объявили, что не верят. В нас. И планета, – поспешно добавил он, – для них важнее, чем человечество.

Хэмиш ткнул в Рональда пальцем, словно подчеркивая, что тот попал в самую точку, и принялся писать в блокноте.

– Совершенно верно, Рональд. А потом?

– А потом они отняли у нас огнестрельное оружие. А также ножи и кулаки.

– Атомные бомбы, танки, истребители, крылатые ракеты, дроны – все это можно списывать в утиль.

– Предположительно, – заметил Рональд. – Вслух этого пока что никто не объявлял. Хотя и не следует ожидать, что объявят.

– И что же произойдет, – спросил Хэмиш, не переставая писать, – когда невозможно будет обеспечить нерушимость рубежей? Что произойдет, если невозможно запретить людям… да просто перемещаться. С места на место?

– Граница еврейских поселений в районе Иерусалима полностью прорвана, – сказал Рон. – Никто никого не может остановить. В то же самое время и повредить никто никому не может – они все там только стояли и орали друг на друга. Сыпали проклятия, кулаками махали. А потом все утихло – поскольку никуда не привело и ничем не закончилось. Только воздух зря сотрясали. Целая толпа может валить на цепь солдат, но до стычки никогда не дойдет.

– Правила игры, похоже, настроены очень тонко, – заметил Хэмиш.

– Ну да, а разве нет? Итак, насильственные варианты событий более невозможны. И теперь все воинствующие идеологии по всему миру задаются… единственным вопросом – что делать? Как выиграть битву, если сражаться нельзя?

– Одно исключение в отношении насилия все же существует, – сказал Хэмиш. Брови Рона поползли вверх.

– И какое же?

Хэмиш снова снял очки.

– Самоубийство.

– Да ладно? В смысле – что? В самом деле?

– Не забывайте, что я врач. И сделал кое-какие звонки. А теперь информация подтвердилась – мое внимание привлек вчерашний самоподрыв в Лахоре. Смертник зашел в переполненную мечеть, однако кроме него никто не пострадал – сквозь окруживший его кокон силового поля даже звук не просочился. Просто вспышка, а потом на его месте – клочья мяса, кости да волосы. То есть насилие разрешено до тех пор, пока направлено на себя.

– Я это сообщение пропустил, – признался Рональд.

– И еще я звонил своим знакомым из «Скорой помощи». Самоубийства не прекращались. Похоже, насилие по отношению к самому себе дозволяется.

– Но ведь не все самоубийцы в действительности стремятся лишить себя жизни?

Хэмиш мрачно пожал плечами.

– Сообщений об успешно предотвращенных попытках за последние семьдесят два часа не поступало – ни у нас, ни в Ванкувере или Калгари. Про другие места пока что выяснить не получается.

– Как насчет случайных передозировок?

– Пока непонятно. Данных слишком мало. В центральной клинике Ванкувера был один вызов к пациенту, который вколол себе слишком много и тут же пожалел об этом – однако колоться ему ничто не помешало.

Рон потер лицо. Выпитый виски уже ощущался – он не успел пообедать.

– Давайте еще раз глянем на последовательность. Похищение, силовые поля, запрет на насилие. Нас… кастрировали. Если завтра инопланетяне высадятся по всему миру и захватят власть, нам останется лишь пассивное сопротивление. Отказ от какого-либо сотрудничества.

– Остается надеяться, – сказал Хэмиш, – что указ о пацифизме распространяется и на самих инопланетян.

– Сказать по правде, я в этом не уверен. Силовые поля выталкивали людей. Физических травм при этом, возможно, и не было – а эмоциональные?

– Кнут и пряник, – сказал Хэмиш, все больше хмурясь.

– Ненасилие – тот еще пряник.

– Это как горькое лекарство.

Рон хмыкнул.

– Хорошо, пусть кнут силовых полей, за ним – горький пряник ненасилия. Рассуждая логически, дальше последует еще один кнут.

– Рональд, с тем же успехом ярлыки можно поменять местами. Пряник – сохранение окружающей среды, спасенное от вымирания многообразие видов, кнут – прекращение агрессии, направленной человеком на кого-либо кроме самого себя. Да и оно не абсолютно. В конце концов, бойни продолжают принимать скот. Однако активная добыча морской рыбы остановилась. Уборка урожая продолжается, а мы знаем, насколько этот процесс бывает разрушителен, особенно при высоком уровне механизации. Вернее было бы утверждать, что наши агрессивные инстинкты избирательным образом ограничены. Запрет не абсолютен.

– И это любопытно. Однако кое в чем вы правы. Метафору кнута и пряника можно применять по-разному. Соответственно, мы не можем предвидеть, чего ожидать дальше.

Хэмиш пожал плечами.

– Допустим, что кнута. И что с нами еще можно сделать?

– Оккупировать. Высадить войска – хотя что я говорю? Зачем им войска? Разве что они собрались к чему-то нас принуждать, а иначе все эти транспорты… да блин, Хэмиш, что я такое несу? Вот к чему приводит чтение плохой фантастики. Как ни крути, все выходит бессмысленно. – Он вскинул руки. – Я сдаюсь.

– Хорошо, а как насчет пряника?

– Черт, тут я даже не знаю, откуда начать!

– Ровно с того, Рональд, с чего вы бы сами начали.

– Накормил бы голодных, обеспечил их чистой водой, средствами гигиены, медикаментами. Крышей над головой.

– То есть сделали бы все то, что мы можем и сами, просто не слишком хотим.

Рон уставился на него, потом кивнул.

– Да, я вас понимаю. Понимаю. Кнут или пряник? Мы этого не знаем и не можем знать. Пока что. Поскольку следующий ход – за нами.

– А насколько хорошо существующие властные структуры справляются с подобными гуманитарными акциями? – спросил его Хэмиш. – Проявляет ли «один процент» должную щедрость в перераспределении своих богатств? Сэм предупреждала нас о пропаганде, о противостоянии тому, что происходит. Какова вероятность того, что власть намеренно пожертвует жизнями миллиона-другого крестьян ради того, чтобы распалить в населении ненависть к инопланетным захватчикам?

Рон дернулся на стуле.

– Хэмиш, вы просто циник какой-то.

– Рональд, у меня тридцать шесть лет медицинского стажа, стажа в профессии, которую фармацевтические компании держат на коротком поводке. Мне совсем нетрудно вообразить наихудшее развитие событий. Людей используют, друг мой. Разменивают их жизни. Машина существует в первую очередь ради прокорма себя самой. Что там говорит нынешняя статистика? Половиной всех мировых богатств владеют шестьдесят четыре человека.

– Если инопланетяне ожидают, что мы должным образом поможем беженцам, они останутся разочарованы. Иными словами, нас опять ждет кнут.

– Или же нет, – сказал Хэмиш. – Поскольку они наблюдали за нами, они явно знают, чего следует ожидать. Вопрос заключается в том, волнуют ли их человеческие жизни, особенно те, чья потеря будут повернута против них.

– Полагаете, что они будут спокойно ждать, пока мы своими руками не усугубим вину? Звучит очень… жестко.

– Ничуть не более жестко, чем наша собственная игра на человеческих страданиях.

– Почему сразу «наша»? Вы среди этих шестидесяти четырех мультимиллиардеров хотя бы одного писателя видели?

Хэмиш снова пожал плечами, но ничего не сказал. Повисла длительная пауза, потом Рональд спросил его:

– Кофе у вас не найдется? Мне прямо сейчас за руль лучше не садиться.

– Конечно, найдется. И я вам могу такси вызвать.

– Отлично. Ладно, Хэмиш, вы меня уговорили. Я постараюсь связаться со всеми коллегами, до которых удастся добраться. И все им передам. Гарантий никаких нет, но в нашу пользу одно обстоятельство – среди писателей есть охренительные головы. Которые, вероятно, уже все продумали значительно лучше и значительно глубже, чем мы с вами.

– Вот и хорошо. Мир сейчас в них нуждается, и как можно скорее.

Глава 7

– Вы постирали мою одежду.

– Да, органические загрязнения были удалены, пока вы спали.

Сэм села на кровати.

– Я стала на удивление легко засыпать, – пожаловалась она. – Вы мне что, снотворное даете? В воздухе распыляете? Или в пищу подмешиваете? Давайте, Адам, признавайтесь.

В дальнем углу комнаты снова появились стул и столик, это означало, что время завтракать. На столике имелся кофейник, простая белая чашка без рисунка, блюдце и ложечка, а также сахарница и кувшинчик со сливками. И сигареты с зажигалкой.

Адам ответил не сразу – она успела встать с кровати и нагишом проследовать к столику.

– Вы приближаетесь к тому возрасту, когда ваши системы жизнеобеспечения начинают терять эффективность…

– В самом деле? – перебила она, усаживаясь и наливая кофе. – Как-то не замечала.

– Полагаю, что это сарказм.

Сэм закурила, потом взяла чашку и стала изучать изображение Земли на стене справа от себя, не спеша отхлебывая кофе.

– Так или иначе, – продолжил Адам почти без паузы, – я ввел в ваше тело специализированный нанокомплекс. Железы внутренней секреции сейчас функционируют оптимальным образом, органы в должной степени оздоровлены, по всему организму ведутся контроль и поддержка состояния теломер.

Сэм медленно поставила чашку, уже не обращая внимания на сине-бело-коричневый мир на экране.

– Я фиксирую увеличение частоты пульса и соответствующее возрастание артериального давления.

– Могли бы меня сначала спросить. – Она стряхнула пепел, глубоко затянулась. Выдохнула дым. – Говорите, «в должной степени оздоровлены»? Это я поэтому перестала кашлять и побочные эффекты от никотина тоже пропали?

– Верно. К счастью, для нанокомплекса летучие вещества, свободные радикалы, токсичные газы и минералы служат в качестве источника энергии. Равно как и зубные пломбы, но это процесс постепенный, поскольку восстановление эмали занимает довольно долго времени.

– В самом деле? Тогда распорядитесь, чтобы он не трогал никотин и кофеин, если, конечно, не хотите меня огорчить.

– Мы об этом уже позаботились, тем более что никотин обостряет мозговую деятельность, а это представляется полезным.

– Адам, вы все это только со мной проделали?

– На данный момент – да. На планете под нами эта стадия еще не началась.

– А она начнется? Эта стадия?

– Протокол Вмешательства подразумевает определенные стадии, однако их подробности жестко не прописаны. Мы еще только приступили к взаимодействию. Тем не менее ваше персональное здоровье было сочтено очень важным для обязанностей посредника между нами и человечеством.

– Адам, вы уверены, что происходящее внизу называется взаимодействием? Когда тебя дергают туда-сюда, словно марионетку, это не взаимодействие.

– Хотите, чтобы я подогрел кофе у вас в чашке?

– Нет!

– Мой ответ вам займет какое-то время.

– Ну наконец-то! – Она поднялась. – В таком случае подогрейте кофе, будьте любезны, а я тем временем оденусь. И да, на завтрак я хотела бы тосты. Масла совсем немного. Тесто не дрожжевое, однако порезать потоньше – от магазинных толстых кусков у меня челюсть из сустава выскакивает.

– Ваши челюстные суставы больше не будут самопроизвольно смещаться.

Она подошла к своей одежде, которая была аккуратно сложена на полочке, выступающей из стены рядом с кроватью.

– А, и кстати. Я только что поняла, что совсем перестала пользоваться очками – это тоже ваших рук дело?

Она стала одеваться.

– Исправление фокуса достигнуто посредством корректировки внутриглазного давления и восстановления гибкости глазных мышц.

– Все ясно. Зрение вы исправили, а вот про лазеры и систему прицеливания позабыли.

– Желаете также плащ и облегающий двуцветный костюм?

– Ага! Искусственный интеллект обладает и чувством юмора. – Саманта вернулась к столику, где помимо кофе ее уже ждал завтрак.

Адам начал свою речь:

– Отношения между вашим видом и другими видами вашей планеты также можно назвать взаимодействием. Управление поголовьем домашнего скота, птицы, а также бесчисленным множеством культурных растений подразумевает некий обмен, при котором ваш вид считает собственные интересы выше интересов прочих вышеупомянутых видов. Природа данного взаимодействия распространяется также и на практически все остальные виды вашего мира, что включает в себя охоту на животных, вытравливание сорняков, уничтожение насекомых и болезнетворных бактерий.

– То, что вы сейчас описали, всего лишь обеспечивает наше собственное выживание, – возразила Сэм. – Повседневные нужды и деятельность общества, направленная на их удовлетворение. Без этого нам не обойтись.

– В определенной степени согласен. Но я не вижу, чтобы вы принимали во внимание интересы прочих форм жизни, особенно с точки зрения неизбежно переносимых ими страданий.

– Погодите, – проговорила Сэм с набитым ртом, – вы же не пытаетесь меня сейчас убедить, что другие цивилизации не испытывают потребности в обеспечении повседневных нужд?

– Вовсе нет. В большинстве случаев за выходом естественно хищнических видов в космос почти сразу следует смена парадигмы. Что, разумеется, напрямую связано с прекращением дефицита, поскольку развитие технологий, необходимых для межзвездных путешествий, с неизбежностью влечет за собой и технологии атомной и молекулярной сборки. Но независимо от этого, – продолжал Адам, не давая Сэм возможности себя перебить, – подобное изменение образа мыслей есть, вне всякого сомнения, одно из самых значительных событий в эволюции разумной расы.

– Но вы только что упомянули «большинство случаев».

– Да. К сожалению, есть и другие разновидности хищников, и мы к этой теме обязательно обратимся, но не раньше, чем произойдут определенные неизбежные события. Вернемся теперь к моему вопросу и к происходящему здесь, на Земле. Принимаете ли вы во внимание интересы прочих местных форм жизни, особенно с точки зрения неизбежно переносимых ими страданий?

Сэм вздохнула.

– Согласна, сельское хозяйство и особенно животноводство заметно отстают в вопросах гуманности. Но даже вы не можете не согласиться, что ситуация с этим постепенно меняется.

– Почему же эти изменения столь постепенны, Саманта? Если страданий прочих форм жизни попросту нельзя не осознавать, почему изменения до сих пор не произошли в масштабах всего мира?

– Потому что хороший бизнес подразумевает эффективность.

– Но в данном контексте эффективность есть нечто большее, чем предсказуемое и взаимовыгодное обеспечение основных жизненных потребностей, не так ли? В данном контексте она также означает смену образа мыслей. Если рассматривать одомашненные формы жизни просто как единицы потребления, ведя их учет на основе веса, качества, разнообразия и тому подобного, вопрос страдания остается в стороне. Причем страдания не только одомашненных форм жизни, но также и неодомашненных – например, в процессе расчистки полей, осушения болот или вырубки леса.

– Что ж, это называется капитализм, – пожала плечами Сэм. – Экономика есть изменение языка в сторону перехода от всеобъемлющей к специфической терминологии с целью применить систему цен ко всякой хрени, которой мы даже не обладаем, хотя и делаем вид. Земля, вода, животные, растения, мы сами, наш труд, наши интересы, пристрастия, желания, потребности… – Она взяла еще тост и стала его рассматривать. – Любая человеческая популяция достигает определенного уровня, когда единственным способом справиться с присущими цивилизации сложностями является системная категоризация всего на свете. Готова ручаться, что и у инопланетных рас то же самое.

– Однако мы, кажется, говорили о взаимодействии?

– Таким образом, вы обращаетесь с нами точно так же, как мы предположительно обращаемся с коровами, овцами и свиньями? С учетом того, что вы уже сделали с Землей, утверждение представляется мне довольно точным. Единственное, что меня беспокоит, – видите ли, коров со свиньями мы убиваем и едим.

– Стараясь при этом не думать об их страданиях.

– Ну и в чем вы здесь лучше нас? – Она уронила тост обратно на блюдце. – Знаете, я еще не решила. Насчет того, чтобы выступать от вашего имени.

– Да, однако я не успел еще предоставить вам достаточно информации относительно природы нашего Вмешательства.

– Будем считать, Адам, что вы меня дразните и что я ее должна заслужить.

– В основе взаимодействия, – сказал Адам, – лежат определенные философские воззрения. Учитывая, что люди способны к состраданию, как вышло, что оно столь легко сдалось на милость экономической эффективности? Или, если так для вас будет понятней, какое духовное воздействие оказывает на вид и его цивилизацию отчуждение чувства сострадания?

– Духовное воздействие?

– Хорошо, философское.

– Ну, я бы предположила, что мы приобретаем способность избирательно включать и выключать это чувство. Но это происходит не коллективно, а на индивидуальном уровне, пусть даже рамки определяются культурными авторитетами и табу.

– Примером являются этические возражения вегетарианцев против употребления в пищу мяса.

Сэм фыркнула.

– Знаете, когда вегетарианец говорит, что не ест мяса, потому что ему вкус не нравится, я не возражаю. Вкус – это личное дело и неотчуждаемое право каждого. Но вот этической аргументации я терпеть не могу. Земледелие уже уничтожило и продолжает уничтожать больше видов дикой природы, чем охота или убийство домашних животных. Погибшие звери попросту исчезают с глаз долой, а то, что мы их даже не едим, в некотором смысле даже более возмутительно. После этого жаловаться на жестокое обращение с домашними животными – не более чем софистика.

– Даже несмотря на антигуманные практики современного промышленного животноводства?

– Тогда это все то же избирательное сострадание, – сказала Сэм. – Обличать бойни и мегафермы, при этом жрать соевую пасту, ради которой вырубили еще один участок амазонских джунглей.

– Согласен, – сказал Адам. – Не следует ли нам вернуться очередной раз к понятию «взаимодействия»?

– Вернемся, – откликнулась Сэм и отхлебнула кофе. Все еще невозможным образом остававшийся горячим. – Но просто для вашего сведения, вот вы ввели мне этот – как вы его назвали? – нанокомплекс. И поскольку моего позволения вы не спросили, я себя сейчас чувствую как теленок, которого обкармливают гормонами и антибиотиками.

– Это так, однако я не могу припомнить ни единого случая, когда человек в подобной ситуации спрашивал бы разрешения у животного.

– И вы еще удивляетесь, почему я не горю желанием говорить от вашего имени?

– Вовсе нет. Смена парадигмы может казаться внезапной и всеобъемлющей, но в действительности она основана на постепенном, пусть и неостановимом, изменении основных философских принципов.

– А что еще этот нанокомплекс делает? Вы упомянули про теломеры. Я что же, перестану стареть?

– Во многих отношениях, пусть незаметно для вас и избирательно, процесс старения уже обращен вспять тем, что ваши органы работают более эффективно. В вашем возрасте для этого потребовалось восстановление ДНК и то, что мы называем перезапуском часов.

– Но вы ведь не можете сделать нас бессмертными, Адам? То есть, может статься, и можете, вот только не вздумайте!

– Да, мы можем – во всяком случае, бессмертными в той степени, в которой это возможно для конечных биологических объектов. И, разумеется, нет, мы не собираемся. При этом если мы все же перейдем к массовому внедрению нанокомплексов…

Она шарахнула по столу кулаком:

– Адам, вы же на хрен расстроите всю земную биоту! Разве вы сами не понимаете? И вы что, собираетесь дать их одним лишь людям? Как насчет прочих форм жизни? Киты, собаки, летучие мыши, золотые рыбки? Муравьи, термиты, вирусы малярии? И что это вообще такое – нанокомплекс? Что произойдет, если случится его утечка в окружающую среду? А она случится, будьте уверены!

На некоторое время Адам умолк, потом искусственный интеллект сказал:

– Следовательно, вы осознаете природу человеческого существования в рамках определенной специфической биоты, в настоящее время находящейся на единственной планете, называемой вами Землей. Мы так и полагали. К примеру, несмотря на все усилия вашей фармацевтической индустрии, чтобы это скрыть, в вашей биоте наготове имеются эффективные средства лечения практически всех болезней, которыми страдают различные формы земной жизни. И это, разумеется, не случайно.

Внезапная перемена темы ошарашила Сэм, она нахмурилась и произнесла:

– Мой муж время от времени на что-то такое намекает, но даже для человека медицинской профессии это скорее подозрения, чем уверенность. Скрыть средства лечения, говорите? Ну так это легко объяснить. Если у чего-то нет искусственной версии, его невозможно запатентовать, а раз запатентовать невозможно, то какой смысл выкидывать миллионы на исследования? Если средство лечения обнаружено в живой природе, основные усилия фарминдустрии и связанные с ними задержки тратятся непосредственно на разработку искусственного производственного процесса, в крайнем случае – на поиск химического аналога, обладающего тем же действием.

– В действительности важность того, чем занимается фарминдустрия, весьма незначительна, – ответил ей Адам. – Есть намного более существенные опасности. Если, конечно, вы позволите мне немного отклониться от темы.

– Валяйте. Вряд ли вам удастся меня ошеломить больше, чем уже есть.

– Не следует забывать, Саманта, что, как и с любым единичным изолированным организмом, источников опасности для биоты два. Во-первых, внешний. То есть пространство между планетами и звездами. Жизнь попала на Землю из космоса около четырех миллиардов лет назад. Ледяные ядра комет и их осколки прямо-таки кишат простейшими формами жизни, в частности, бактериями, одноклеточными водорослями, вирусами и ретровирусами. Что, по-видимому, и является основным источником распространения жизни в Галактике, да, вероятно, и во всей Вселенной. Пустота в действительности не пуста и не безжизненна, пусть это и противоречит вашим воззрениям. Таким образом, ваша планета постоянно сражается с внешними инфекциями, но здоровье биоты как раз и характеризуется мощной иммунной системой и ее адаптивной способностью встраивать в себя инопланетные вирусы.

– Ох и ни хрена себе.

– Вторая опасность – внутренняя, когда биота заболевает от собственной повышенной токсичности. И я уверен, Саманта, что вы меня прекрасно понимаете. Чем нездоровей вы делаете собственный мир, тем выше риск космической инфекции.

– Мы и вправду живем внутри мыльного пузыря, – кивнула Сэм. – Вообще-то доказательств того, что на Землю из космоса попадает биологический материал, более чем достаточно, только в научном сообществе их принято игнорировать.

– У вас есть соображения, почему?

– Возможно, – она призадумалась, – дело может быть вот в чем. В идее, что за пределами земной атмосферы все враждебно жизни, смертельно, и потому совершенно мертво, зиждется комфортная определенность. Тем самым мы можем чувствовать себя словно внутри уютного кокона.

– Да, – согласился Адам, – меня бы это не удивило. Теперь, – продолжил искусственный интеллект, – вернемся к описанному мной тридцать один час назад принципу, в соответствии с которым я фактически сделал вашу планету частью собственного распределенного тела и объектом своей реакции, как автоматической, так и сознательной. Практически то же самое ваша планета сделала сама для себя миллиарды лет назад, с первыми ростками жизни, и продолжает делать и по сей день. По существу, это – обязательное условие существования жизни.

Сэм кивнула.

– Да, я знакома с «гипотезой Геи» Лавлока, утверждающей, что планета есть единый живой организм. Но Лавлок также полагал, что у эволюции сложных форм жизни имеются направление и цель, заключающиеся в познании планетой самой себя – что она и сделала посредством нас, человечества.

– Да, и, соответственно, не следует удивляться тому, что механизмы саморегуляции, подобные действующим в вашем собственном теле, присущи и планете как целому.

– Тогда какого ж черта вы попросту не дадите нам самостоятельно прийти к этому выводу? Самим во всем разобраться? Ну да, понимаю. Кокон. Иллюзии, которые мы питаем относительно нашей подразумеваемой изоляции. Иными словами, что бы на нас такое ни падало, медицина пока что не позволяет нам умереть. Большинству из нас, во всяком случае.

– Но можно ли утверждать, что «гипотеза Геи» общеизвестна и общепринята в той своей части, которая касается саморегуляции планетарного организма и всех его необходимых для этого компонентов?

– Разумеется, пока нет.

– Тогда не верным ли будет заключить, что планетарное сознание пока еще не созрело? Что со всеми своими саморазрушительными привычками – характерными скорее для подростка, уверенного в собственном бессмертии, пусть даже все факты говорят об обратном, – человечество пока еще не осознает лежащей на взрослом ответственности? Саманта, любые формы жизни производят больше потомства, чем способно достичь зрелости. А незрелость, опять же для любых форм жизни, сопряжена со всевозможными рисками – исходящими от хищников, от собственных фатальных ошибок, от своих же братьев и сестер, от суровой окружающей среды, от биологии как таковой, в конце концов.

– Продолжайте, – очень тихо попросила Саманта, в которой, похоже, забрезжило понимание.

– Теперь, – сказал Адам, – давайте расширим наше понимание рисков, характерных для юных организмов. Увеличим масштаб, рассматривая индивидуальные биоты – в значении планет, на которых возникла жизнь, – как отдельных щенков в помете среди своих сородичей в отдельно взятом регионе Галактики. Кто-то из них выживет, но далеко не все. Однако для сложных форм жизни характерна забота о потомстве, которую возлагают на себя непосредственно родители либо общество…

– А вы, Адам, кто? Я имею в виду три ваших цивилизации. Родители – или общество?

– Аналогия не предполагала подобной точности, – ответил Адам, – однако я в состоянии понять, что для вас в данном случае существует разница, пусть и весьма приблизительная. Соответственно, считайте нас членами общества.

– Понимаю. Вы – представители этого общества в нашем регионе.

– Да, хотя общим для родных планет всех трех цивилизаций является то, что они находятся значительно ближе к центру Галактики и, соответственно, на самой границе региона. И тем не менее применительно к нему мы обладаем родительскими правами, или, во всяком случае, правами потенциального опекунства. Как следствие, мы руководствуемся перспективами выживаемости, которые и являются краеугольным камнем при принятии решения о Вмешательстве в развитие любой индивидуальной биоты.

– И мы едва выдержали этот экзамен.

– Планетарная биота, Саманта, прошла его без всякого труда. А вот сознание, иными словами, человечество, увы, не справилось.

– И вы задумались, не сделать ли Земле лоботомию.

– Да.

– Однако Земля оказалась для этого чуть старовата, так что новое сознание могло не успеть зародиться, пока еще не слишком поздно.

– Верно, особенно с учетом уже произошедшего истощения ресурсов.

– Но вы ведь могли вмешаться значительно раньше? Скажем, ну, не знаю, веке в пятом до нашей эры. Может статься, конечно, тогда вы нас еще не заметили или не располагали необходимыми для вмешательства технологиями?

– Уверяю вас, дело не в технологиях. Но в вопросах вмешательства, Саманта, неизбежна дилемма. Мы обязаны до определенной степени доверять ребенку в том, что он способен справиться и сам. Однако ваш выбор пятого века представляется довольно любопытным.

Саманта хмыкнула и потянулась за сигаретами.

– Именно тогда мы впервые отрезали голову-человечество от тела-природы.

– Да. Глядя в ретроспективе, нам следовало уже тогда понять, чем закончится это самообезглавливание.

– И потом вы век за веком наблюдали, как мы творим всякую хрень, и не вмешивались?

– Возможности для изменения парадигмы, Саманта, за это время возникали неоднократно. Определенные экономические принципы завоевали господство лишь с началом индустриализации – определив тем самым все, что за ней последовало.

Она кивнула и вновь перевела взгляд на изображение планеты внизу.

– Так, значит, от всех болезней ваш нанокомплекс меня не излечит.

– Напротив, но не совсем в том смысле, в котором вам кажется. Подобно планетарной биоте, человеческое тело самодостаточно и саморегулируется. Нанокомплекс лишь поддерживает оптимальные для этого регулирования условия. Если, для примера, рассмотреть рак, тело в рутинном порядке идентифицирует и устраняет ошибки в транскрипции ДНК, возникающие иногда при делении клеток. Рак в состоянии укорениться только в теле, находящемся в стрессовом состоянии – у которого может быть множество причин, и количество их в современной цивилизации, увы, стремительно растет.

– Я знаю, – подтвердила Сэм. – Хэмиш говорит, что это шестиглавый слон в комнате, которого никто не замечает. Люди никогда не вели столь здорового образа жизни, как сейчас, но рак в современном обществе приобрел масштабы эпидемии, которая и не думает утихать. Более того, дела обстоят все хуже.

– Верно, вы подвергли свою биоту стрессу и загрязняете ее токсинами. Последовательно уничтожая ее способность к саморегуляции. Внимание вашего общества к персональным привычкам его членов в самом лучшем случае направлено не туда, если не представляет собой откровенное ханжество. Вас убивают привычки вашей цивилизации – а вместе с вами и биоту.

– Но теперь вы вмешались.

– Да, мы Вмешались.

– Ребенок получил по рукам.

– В подобных обстоятельствах это обычная форма взаимодействия.

– Да шли бы вы, Адам, – вздохнула Сэм – несмотря на грубость, довольно вяло. Сделала последнюю глубокую затяжку, бросила окурок на пол. – И будьте осторожны. Ребенок внизу вот-вот закатит вам скандал.

Глава 8

Узкий пролив между главным островом и его соседом поменьше заполняли крошечные мангровые деревья. С того места, где в тени открытой веранды своего дома сидел Дуглас Мэрдо, они казались странными многоногими существами, выходящими наружу из изумрудных вод. Зрелище казалось ему довольно-таки зловещим и выводило из себя. Он хотел их вырубить, но воспротивился управляющий поместьем, заявив, что они-де дают укрытие рыбной молоди, а также обеспечивают определенную защиту от ураганов.

Дуглас уволил управляющего и сейчас подыскивал себе нового. Если он чего-то хочет, это что-то должно быть сделано. Без вопросов и пререканий. Он платит людям за подчинение.

Он поерзал в кресле, прикидывая, не налить ли себе еще стакан чая со льдом, но передумал. Бросил взгляд туда, где на покрытом льняной скатертью столике лежал телефон.

– Расслабься ты уже, Дуги, – вздохнула Кристал. Она лежала на шезлонге совершенно голой. Ни одной лодки в бухте все равно не было. Белизский морской патруль прекрасно справлялся с задачей: не допускать любопытных к острову Мэрдо. – Когда позвонит, тогда и позвонит. – На ней были солнечные очки, так что вместо него она смотрела на солнце. – Сходи лучше искупайся.

– Ну конечно! Пойди искупаться, так что когда он все-таки позвонит, ответить не сможешь. Гениальная идея! – Он вдохнул поглубже, чтобы успокоиться. В конце концов, он на двадцатидевятилетней фотомодели не из-за ее мозгов женился.

Раздражение его, как обычно, прошло мимо цели, она лишь снова вздохнула.

– Ну и ладно. Хочешь – так сиди себе и жарься.

– Зря я тебя с собой взял.

– Но в Лондоне сейчас так сыро и холодно, дорогой. Ты же знаешь, что мне здесь нравится.

Он не питал на ее счет ни малейших иллюзий. Она вышла замуж за его деньги и прилагающийся к ним образ жизни. А его семидесятитрехлетнее тело и медиаимперия, о которой ему приходилось заботиться, были чем-то вроде малоприятных пунктов мелким шрифтом в самом конце контракта. И однако он находил определенное удовлетворение в том обстоятельстве, что может покупать женщин так же легко, как и компании. Пусть у тебя даже морда на задницу похожа.

– И потом, Бернард же всем занимается, – добавила она.

Дуглас лениво подумал, договорилась ли она уже с его сыном о том, как управлять империей, когда папаша откинет коньки, или же ей вполне достаточно суммы, указанной в завещании. Он знал, что за деньги не всегда покупается власть. Иногда они тратятся на что-то совершенно бесполезное.

Модели стареют хуже, чем все остальные. И дело тут не в особенностях лица и фигуры, вообще не в личных качествах. Проблема в самой сути их профессии, в том, что идеальные изображения каждой в самом расцвете лет слишком легкодоступны. И сравнения с ними не выдержать. Так что сейчас калифорнийская девчонка попросту болталась на нем обузой, почти не снимаясь, да и приглашали-то ее все реже и реже.

Можно купить еще журнал. И приказать редактору, чтобы держал ее в обойме. В конце концов, отдельно ему на кокаин приплачивать.

Но с нее все равно станется поставить на Бернарда, поскольку тот – достойный ученик своего отца во всем, что касается власти и как ею пользоваться. В отличие от бездарного…

Стеклянная дверь веранды скользнула в сторону, и наружу выбрался второй сын Дугласа, Максвелл. Уже начавший полнеть – это он унаследовал от матери, как и вечную ухмылку на пухлых губах. В одной руке Максвелл держал планшет, в другой – большую плошку, где щедро насыпанные сверху ананасные ломтики уже почти утонули в подтаявшем мороженом.

– Ну и когда же вы наконец свалите? – поинтересовался он.

– Вообще-то, – поморщился Дуглас, – ты здесь только потому, что я добрый. Если не изменяет память, остров пока что мой. Как и дом. – Он махнул рукой в сторону моря. – Лагуна, и яхта, и вертолет, и все остальное.

Кристал с появлением Максвелла сдвинула очки на лоб.

– Это у тебя что, мороженое? М-м-м…

– Даже и не думай, – оборвал ее Дуглас. – Разжиреешь, вот как Макс. Станешь толстой и ни на что не годной.

Кристал недовольно поджала губы и снова нацепила очки.

Бросив планшет на столик, Максвелл присел рядом и принялся глотать мороженое прямо из плошки.

– Йорген опять весь унитаз коричневым забрызгал, – сообщил он, фыркнув.

– Фу, Макс!

Личный порученец Дугласа, Йорген Филби, всегда плохо переносил тропический климат.

– Да мать вашу, – выругался Дуглас. – Второй день уже. Мне нужно, чтобы он скорей взялся за дело.

– Точно, – согласился Макс, отставил опустевшую плошку и взялся за планшет. – Сейчас пойду, прямо так ему и скажу. Немедленно выздоравливай, Йорген. Хозяин требует. Должно сработать. – Однако никуда не пошел, а вместо этого полез в Интернет.

– Хватит копаться в этом дерьме, – бросил ему Дуглас, наливая себе еще ледяного чаю.

– Почему же? – улыбаясь, поднял глаза Макс. – Потому что ты его не контролируешь? Еще не все новостные сайты у тебя в кармане? Серверы, поисковики? Не переживай так, ничем они от тебя не отличаются. Они в одном с тобой лагере, или в одной койке, или как тебе там больше нравится. Управляют новостями. Решают, что произошло, а что нет. О чем все должны говорить, о чем никто не должен, – однако ни хрена у них пока что не выходит. Они-то как раз и несут дерьмо, вот только навязать свою дерьмовую повестку никому не могут. А что тебя, собственно, так беспокоит, папочка?

– Ни хрена себе, – удивился Дуглас. – Целая речь.

– Ай-яй-яй, – пробормотал Максвелл, вглядываясь в экран планшета, – на рынке-то неспокойно. Акции падают. Валюты неустойчивы, фьючерсы, можно сказать, накрылись. Подозреваю, так просто все это спрятать не получится?

– Зачем мне это скрывать, придурок?

– Ага, у страха есть свои преимущества? Пусть даже твое состояние обращается в пепел, ты это выдержишь – главное, чтобы люди пришли в ужас.

Кристал снова приподняла очки, повернула голову в сторону Дугласа и прищурилась.

– Дуги, это правда?

Те немногие критики, которым он все еще позволял на себя нападать и над собой насмехаться, часто описывали его ухмылку как оскал мертвеца: сухая безжизненная кожа на лице натягивается, и из-под тонких губ показываются зубы людоеда. Сперва такое описание его ранило, но с тех пор Дуглас успел осознать пользу подобной улыбки. Сейчас он одарил ею жену и с удовольствием увидел, как та, поспешно отвернувшись, снова напялила очки и подставила лицо солнцу.

– Итак, – продолжил Максвелл через несколько минут, – ты готов подписаться под словами писателей-фантастов. Мы не одиноки, и все в этом духе, но эти наверху не заинтересованы в переговорах, просто потихоньку сжимают нас в ласковых объятиях. Уютно тебе в этих объятиях, папочка?

– Болван, – проворчал Дуглас, – если я всего лишусь, то и ты вместе со мной.

Рассмеявшись, Максвелл откинулся назад и вытянул ноги. К подошве одного из его резиновых шлепанцев прилип раздавленный таракан. От проклятых насекомых никак не удавалось избавиться – сколько уже раз он приказывал обработать инсектицидом весь чертов остров? Потом приходил очередной катер с продовольствием, и через пару дней тараканы снова кишмя кишели.

– Что тут смешного?

– Ну не начинайте вы опять… – вздохнула Кристал.

– Валила бы ты уже в свой Лондон! – рявкнул он на нее. – Я же знаю, как ты это место ненавидишь! – Потом переключился на сына: – А тебе, значит, все хиханьки?

– А выходит, ты так и не видишь?

Дуглас уточнил, уже более ровным тоном:

– Чего именно я не вижу?

Кристал этот тон знала прекрасно. Она тут же вскочила на ноги, схватила в охапку полотенце, бикини и рубашку и быстро просеменила внутрь, задвинув за собой стеклянную дверь.

Макс этот тон тоже знал, однако никогда не пытался сбежать. Потому-то Дуглас младшего сына и терпеть не мог.

– Того, что у тебя прямо перед носом. Ты вместе с прочими ублюдками, заправляющими средствами массовой информации, продолжаешь считать, что происходящее у вас под контролем. Что вы можете всем управлять – тем, что люди знают, и тем, чего не знают. Формировать общественное мнение, чтобы быдло верило ровно в то, во что вам хотелось бы. – Он снова расхохотался, размахивая планшетом. – Насилию конец. Повсюду. И, представь себе, людям не важно, рассказываешь ты им про это или нет. Они прямо в этом сейчас живут.

– Это вообще не принципиально, – сказал Дуглас. – Все, что я сейчас вижу, сынок, так это то, что ты так и не продумал всего до конца – в отличие от меня. И Бернарда. И, соответственно, сильно от нас отстал. Как и всегда.

– В самом деле? Ну так просвети меня, папочка.

– По-твоему, вся эта хреновина с ненасилием даст людям счастье?

– Она даст им безопасность. Всем и каждому. Безопасность.

– Безопасность от кого? От чего?

– Друг от друга, разумеется.

Дуглас торжествующе ткнул пальцем вверх.

– Но не от них! От них никакой безопасности нет. Огнестрельное оружие бесполезно. Может, тактические ядерные боеголовки? И они тоже! Ничего не работает.

– Ядерные боеголовки не работают? Кто-то пробовал?

– Само собой, кто-то пробовал! Баллистические ракеты, и те не стартуют. Ты понимаешь, о чем я? Против зеленых человечков мы бессильны. Нам нечем ответить. И что теперь будет? Они нас в рабство обратят?

Макс ядовито усмехнулся.

– Тебе ли не знать про рабство. Но вот тут-то вы все и ошибаетесь. Если бы в этом заключался их замысел, они бы уже приступили. Сразу же после запрета на насилие.

– Это еще почему? – изумился Дуглас.

Макс постучал по экрану планшета.

– Тебе бы следовало почитать, что сейчас пишут фантасты. Они уже во всем разобрались, по крайней мере по состоянию на данный момент. Это, папочка, не завоевание.

– Ты так и не ответил на мой вопрос – почему?

– Почему не начали бы нас порабощать сразу после запрета на насилие? Потому что мы были слишком ошеломлены. И оттого вели бы себя очень послушно. И, что еще важней, как пишут фантасты, не успели бы организоваться, сформировать структуры сопротивления.

Дуглас лишь отмахнулся от него.

– Вот тут они ошиблись. Именно сопротивление их и ожидает. И скоро, Макс, ты увидишь, как папочка со своими союзниками примется за работу. Да мы мигом всемирное восстание организуем! Рабству не бывать! Свобода или смерть!

– Ты вот эти лозунги собрался впаривать? – Макс уставился на него, словно не веря собственным ушам.

– Неподчинение! Неповиновение! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!

– Уже лучше.

– Главное – не усложнять. Люди не любят сложных идей. Приходится думать, а думать они тоже не любят. Поэтому мы за них думаем.

– Просто отлично, папочка. При условии, что из игроков на поле только твоя команда. Или лучше сказать – на планете? А как насчет инопланетян? Вы ведь представления не имеете, что они думают, и уж тем более не в состоянии навязать им те мысли, которые вам хочется, так ведь?

– С чего бы это не в состоянии? Если вся планета выйдет на улицы, вздымая в небеса кулаки, они попросту решат, что эта овчинка выделки не стоит.

– Или наоборот. «Хрен с вами, не хотите по-хорошему, переходим к лучам смерти».

Дуглас пожал плечами.

– Как ты верно заметил, они могли прямо с этого и начать. Однако не начали.

– То есть ты готов поставить на карту все человечество в надежде, что инопланетяне дрогнут?

Дуглас наклонился вперед и снова продемонстрировал Максу свою фирменную улыбку.

– Я говорю этим сукиным детям – ради свободы мы готовы на все. Как по-твоему, формулировка достаточно проста, чтобы даже зеленые человечки в нее въехали?

Макс смотрел на него, не говоря ни слова. Дуглас удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

– Схожу-ка я искупаюсь.

– Сходи, папочка, – откликнулся Макс. – И вот еще что.

Дуглас поднялся на ноги, шагнул к стеклянной двери.

– Что еще?

– Если ты – достойный представитель человечества, – теперь уже Макс одарил его своей обычной усмешкой, – то, надеюсь, они все же воспользуются лучами смерти.

Оказавшись внутри, Дуглас обнаружил Кристал перед закрытой дверью санузла. Наморщив нос, она пожаловалась:

– Он опять его занял, Дуги! А я душ хотела принять.

– Иди в другой.

– Не хочу в другой! Им прислуга пользуется. Я в этот хочу.

– Тогда придется подождать, – ответил Дуглас. – Если, конечно, тебя запах не беспокоит.

– Черт знает что! Пойду я лучше подремлю.

Она двинулась к спальне. «Подремлю» было эвфемизмом для пары-тройки косячков, после чего она действительно вырубится, если только он не успеет заглянуть в спальню – тогда они сперва немного покувыркаются в постели. Надо не забыть, как только Йорген освободит туалет, принять голубую таблетку…

Дверь распахнулась, наружу, пошатываясь, выбрался бледный Йорген. Хлынувшая следом вонища заставила Дугласа отпрянуть. Йорген поднял на него щенячьи, обведенные темными кругами глаза.

– Мне надо лечь. Иначе я прямо на месте рухну.

– Это и значит «лечь». Или ты сдохнешь, что ли?

– Лечь на диван.

– Знаешь, Йорген, один придурок из «Гардиан» как-то написал, что у тебя не мозги, а дерьмо. Надеюсь, ты сегодня последних мозгов не лишился?

У Йоргена не хватило духу даже окрыситься в ответ. Он зашлепал в сторону гостиной. Дуглас подумал, что если набрать в грудь побольше воздуха, он успеет заскочить внутрь за голубой таблеткой.

Снаружи, на веранде, мобильник зажужжал и пополз, вибрируя, через весь столик. Максвелл раздраженно отложил планшет и взял телефон.

– Какого тебе хрена, Берни?

Ответ прозвучал не сразу, хотя причиной тому было вовсе не разделяющее собеседников расстояние.

– Макс. У вас ведь там даже еще не полдень. Чего это ты на ногах?

– Едва позавтракал. А ты сегодня сколько стартапов успел сожрать?

– Нет больше никаких стартапов, – ответил Бернард после продолжительного вздоха. – Все застыли, словно зайцы в свете фар, и так повсюду. А ты там как, Макс, сукин сын? Трахать хоть есть кого? Мне вот некого. Не считая тех, что за деньги. А папочка где?

– Купаться пошел.

– Блин, а сам сказал, что будет ждать звонка.

– А ты еще не заметил? Кратковременная память у него заметно ослабла.

– Заметил. Так он даже противней.

– Да и ты, братец, той же дорожкой движешься. Ты ведь его гены социопата унаследовал, не забыл? Никуда теперь не деться. А мне-то что, я просто трахаюсь себе, да и все. Не за деньги.

– Когда он умрет, я тебе денег давать не стану.

Угроза была столь же старой, как и ответ на нее.

– Кто бы сомневался. Так что у тебя там такое важное? Я могу ему передать.

– Пошли колонки во всех изданиях. Кроме «Сан», там на первой полосе очередная утечка насчет педофилов из Би-би-си, хрень полная, хотя надо признать, Би-би-си того вполне заслуживают.

– Это да, кто бы спорил. Так о чем колонки?

– Только не делай вид, Макс, что опять спрятал голову в песок. Идет вторжение на Землю. И мы этого не потерпим.

Максвелл расхохотался.

– Ты прав, – выдавил он сквозь смех. – Не потерпим. С такой скоростью никакого терпения не хватит.

– Очень смешно.

– Вы с папочкой полагаете, что сумеете вывести на улицы шесть миллиардов? Мегаломаны вы оба хреновы. И даже сами не понимаете, что это бред. Ничего у вас не выйдет.

– С чего бы это вдруг?

Макс перевел взгляд на бухту. Увидел отца, который, пройдя через дом, вышел на пляж и бродил сейчас по пояс в сверкающей изумрудной воде.

– Хорошо, допустим, вы их вывели, они стоят и грозят небу кулаками.

– Именно так и будет.

– Отлично. А дальше?

– Ты о чем?

– О том, братец, что будет дальше! Кулаки? Они никуда не достанут. Гневные вопли? Столь же бесполезны. Я сам тебе скажу, что будет дальше, может, это заставит тебя призадуматься. Они разойдутся по домам. Шесть миллиардов человек на улицах, охрипшие, руки болят от размахивания – все они притихнут и посмотрят друг на друга. Потом пожмут плечами и разойдутся на хрен по домам.

– Но когда инопланетяне наконец высадятся…

– Вряд ли они это сделают.

– Что?

Макс снова взял планшет и бросил взгляд на статью одного из авторов в посвященном фантастике блоге io9.

– А зачем им это? Они уже продемонстрировали, что могут делать с нами все что угодно дистанционно. Откуда-то из космоса, причем американское космическое командование их до сих пор не смогло обнаружить. Так зачем им, спрашивается, высаживаться?

– Но это… бессмыслица какая-то!

– У нас не будет никого, кроме самих себя, – сказал Макс. – Понял, наконец? С тем же успехом можно проклинать Бога и ждать от этого какого-нибудь результата. Да люди только и делают, что проклинают Бога на каждом углу, но только он, насколько я в курсе, еще ни разу не явился перед ними с покаянной физиономией. Так что вам нужно понять – так называемые зеленые человечки не собираются действовать по вашему сценарию. Конечно же, люди попытаются искать виноватых, но это им ничего не даст. Поскольку, – он зачитал прямо с планшета, – человечество видит перед собой лишь само себя.

– Да где ты такой хрени набрался?

– У людей, для которых отвечать на вопрос «а что будет, если» является профессией, и знаешь, что самое удивительное? До сих пор ни одно правительственное агентство к ним не обратилось. Они привлекают ученых, социологов, экономистов, военных. Экспертов, как они их называют. Только разве это эксперты? – Он отправил брату мейл со ссылкой на статью. – Почту свою проверь.

– Скажи папочке, что я перезвоню.

– Непременно, – ответил Максвелл. – Заодно расскажу ему про эти бессмысленные колонки, из-за которых вы завтра будете выглядеть полными идиотами. К слову, человеческих жертв во время бунтов не будет, а вот недвижимость, насколько я понимаю, вполне может пострадать. Вот будет интересно, когда папочке за это выставят счет.

– Где Йорген?

– У которого не мозги, а дерьмо? Естественно, на свидании с белым братом.

– Что, опять? Ну, если все равно покатятся головы, оно и к лучшему. Это была его идея.

Оба прекрасно знали, что это не так. Идея принадлежала папочке.

– Сейчас, братец, в тебе говорят социопатские гены.

Бернард вздохнул.

– Какой смысл платить огромные деньги порученцу, которому ничего нельзя поручить?

– Бедолагу и правда на этот раз здорово скрутило, – сказал Макс. – И каждый раз с ним здесь так, но папочка настаивает, чтобы он с ним приезжал. Любит смотреть, как люди мучаются. – Он глянул на отца, плавающего по мелкой лагуне. – Подожди-ка… мне ж повар говорил, что здесь видели тигровую акулу, довольно крупную, скорее всего, ее с глубоководья занесло. Вокруг острова плавает.

– А папочка знает? Конечно, нет. Он же акул до смерти боится! Скотина ты, Макс.

– Ну да, я забыл ему сказать.

– А еще обзывает нас социопатами.

– Ну отчего же, я вовсе не останусь равнодушным, если папочку пополам перекусят. Если он сегодня достанется акуле на обед, я почувствую облегчение. Подниму взгляд на небо, к Господу, и улыбнусь тому, что Дугласа Мэрдо постиг подобающий ему конец. Справедливость восторжествовала и все в этом же духе. Видишь ли, братец, в этом-то между нами и разница. Я чувствую. А вы с папочкой нет. И ты даже не представляешь, чего лишен!

– Да и ладно. Передай ему новости. И скажи, что вечером я опять позвоню.

– Если буду на месте.

– Что? Куда это ты собрался? Ты ж сроду никуда не выбираешься!

– Думал взять у повара лодку, разбросать в бухте прикормку для акулы.

– Ха-ха. Ладно, Макс, обнимаю, до встречи.

– И я тебя. Пока.

– Пока.

Солнце садилось над Нижним Манхэттеном, город внизу погружался во тьму, на улицах зажигались фонари, но свет их казался мутноватым, словно сквозь проникотиненное стекло. Лоис Стэнтон стояла спиной к пустому конференц-залу, наслаждаясь мгновенным отдыхом, кратким мигом одиночества. В детстве она слышала старинную историю о двух братьях-близнецах, основавших Рим; с тех пор легенда – по крайней мере для нее – несколько видоизменилась. Воспитанные волками сироты Ромул и Рем теперь сами стали волками, а окружали их дети. Которые, конечно, нервничали, но надеялись на лучшее. В конце концов, волки же не всегда голодны?

Итак, у нее имелись потайные прозвища для собственных работодателей, двух братьев – икон нового неолиберального мирового порядка, когда планетой управляли корпорации, кормившие малообразованные, антиинтеллектуальные массы горами дерьма прямо с ложечки. Зрителей канала «Фокс», слышавших только то, что хотят услышать, а если факты этому противоречат, тем хуже для фактов.

Она родилась в маленьком городке в глубинке Индианы. Как выяснилось, дорога в ад вела оттуда на Восточное побережье.

Позади нее распахнулись двери, и она поспешно обернулась, чтобы поздороваться с братьями Джеймсом и Джонатаном, обладателями чудовищного богатства, подразумевавшего и столь же чудовищную власть.

Оба уже в возрасте, за шестьдесят, и это становилось заметно даже несмотря на костюмы по десять тысяч каждый. Сочащаяся из глаз пресыщенность словно впиталась в кожу на отвислых щеках, придав ей желтоватый оттенок. Из-под лицевых мышц начали проступать кости черепа. Даже несмотря на деньги, что ей приносил пост их личного секретаря и по совместительству главы пиар-отдела «Адонис Энтерпрайзис», она мечтала увидеть обоих рядышком в гробу, с блаженно закрытыми – и заклеенными – глазами.

Оба уселись за стол. Джеймс сделал жест, приглашающий к ним присоединиться.

Лоис села напротив. Считалось, что она не признает новомодных веяний, так что она достала блокнот с шариковой ручкой и вся превратилась в ожидание.

Оба поужинали. В отличие от нее, получившей распоряжение ожидать здесь, пока они насытятся. От них пахло пищей, чувствовалась кисловатая винная нотка. По бокалу, ни в коем случае не больше. Эти никогда не набирались. Она пыталась представить их подростками-старшеклассниками, но всякий раз безуспешно. Однако наверняка: частная школа, униформа, гладкие лица, от которых исходит аура исключительности.

Как всегда, первым заговорил Джеймс.

– Сорок семь процентов, и продолжает ухудшаться. – Он вроде бы не обращался к ней напрямую – было еще рано. Просто готовил позицию, описывал расстановку фигур. – Оборонные контракты заморожены. ВПК утратил почву под ногами.

Под ВПК Джеймс с легким оттенком иронии подразумевал военно-промышленный комплекс – или консорциум, или даже кагал, она могла лишь догадываться. Никаким другим термином он не пользовался и расшифровать его тоже нужным не считал. Она сама решила, что это такое, исходя из контекста.

В разговор вступил Джонатан.

– Мальчики из мозгового центра тоже утратили почву, Лоис. – Он улыбнулся ей.

Само собой, мальчики. Женщины туда допускались разве для того, чтобы разносить напитки. Институт Свободы придерживался старинных традиций в том смысле, который могли обеспечить лишь старинные капиталы. Чтобы стать его членом, требовалось состояние, выражаемое как минимум девятью цифрами. Его основной задачей было поддержание машины в работоспособном состоянии. С одного конца в нее загружались нерешенные вопросы, а с другого поступало на выход еще большее богатство. Иногда она воображала себе механические челюсти, движущиеся вверх-вниз, вверх-вниз, без остановки, бесстрастно, безжалостно, как и положено машине. Историки прошлого столетия примерно так же описывали индустриализацию, хотя то обстоятельство, что в слове «индустрия» присутствовала тогда и человеческая составляющая, уже давно позабылось.

Да и сохранились ли еще сами историки, подумалось ей.

– Мы теряем деньги, – объявил Джеймс.

Ну да, хотелось ответить ей, именно это и происходит, когда инвестируешь в войну и вдруг неожиданно наступает мир. Причем похоже было, что возвращения к старым добрым денькам, когда вокруг царило насилие и связанные с ним страдания и разрушения, уже не предвидится.

– Но мы нанесем ответный удар, Лоис, – сказал Джонатан. – Мы победим.

– Это для публичного заявления или для кулуаров? – уточнила Лоис, не обращая внимания на то, как нахмурился при этом Джеймс.

– Пока что для кулуаров, – ответил ей Джонатан. – Основные звонки мы уже сделали. Передай лоббистским группам.

– Потом мы выйдем и на публику, – сказал Джеймс. – Отметим положительные стороны происходящего. Ожидается бум недвижимости. Население двинулось в города, можно предвидеть недостаток жилья, цены вырастут, а мы к этому вполне готовы.

Она кивнула. Если ты достаточно богат, диверсификация интересов и инвестиций представляется наиболее разумным решением. Когда у тебя прямо из-под ног выдергивают коврик, это вполне можно пережить, если под ним – еще сорок девять.

– Поставки товаров, транспорт, – продолжал Джеймс. – Люди голодны, мы их накормим. Логистика. Товарные излишки становятся слишком ценными, чтобы от них избавляться.

– Наконец-то, – кивнул Джонатан, – и разве это не замечательно, Лоис?

– На этом можно сделать акцент, – согласилась она, пометив мысль в блокноте.

– Технологические компании чувствуют себя не слишком уверенно, – сказал Джеймс. – Не знают, чего ожидать, что им может внезапно перепасть. И что станется с деньгами, вложенными в новые разработки.

Она подняла на него взгляд.

– Полагаете, следует ожидать чего-то еще?

– Так полагает мозговой центр, – кивнул Джеймс. – Нужно быть готовыми к высадке, к переговорам. Поскольку у нас есть инфраструктура для распределения того, что они нам дадут.

Пока ощущение такое, что инопланетянам на ту инфраструктуру мало того что наплевать, но она им вообще ни к чему.

– Анализы атмосферы.

Лоис встрепенулась и подняла взгляд на Джеймса.

– Прошу прощения, какие анализы?

– Кто-то из высоколобых что-то такое измерил, – пояснил Джонатан. – Электромагнитные клубки.

– Клубки?

– Мы в паутину угодили, – сказал Джеймс. – Похоже, становится ясно, как все это происходит. – Он перевел взгляд на брата, считавшегося более технически подкованным.

Тот кивнул.

– И однако отключить ее или заблокировать пока что не выходит. Паутина эта, похоже, естественное явление, свойственное планете просто потому, что она планета. Однако инопланетяне способны ею манипулировать, чтобы она уплотнялась и натягивалась – или, наоборот, ослабевала. А питается все от земной магнитосферы. Очень, очень умный ход.

– И не следует забывать о ее квантовом характере, – добавил Джеймс, словно цитируя из священного писания или пророчествуя.

– Сеть очень тонкая, – уточнил Джонатан. – Субатомный уровень.

– Я пока что ничего не слышала в прессе об этом открытии, – сказала Лоис, которую, по правде сказать, подобные речи в устах этих двоих несколько ошарашили.

– И не услышишь, – сказал Джеймс. – Во всяком случае, какое-то время. Или никогда. Информация секретная. Теперь, когда мы все обнаружили, можно уже готовиться к использованию, но пока что идет в основном движение на ощупь, наблюдения и анализы. Этим занимаются наши лучшие люди. Разобравшись во всем, мы сделаемся хозяевами положения.

– И мы пока что справляемся, – сказал Джонатан.

– Уверенность, – объявил Джеймс, обращаясь непосредственно к Лоис, – вот что для нас сейчас главное.

Больше она им не требовалась. Лоис встала и еще раз перечитала свои записи в блокноте: «Оркестр продолжает играть, на лице дирижера улыбка. «Титаник» идет ко дну».

– Я вас поняла, – уверила она их и вышла из комнаты.

Почти всю полку над полированным черным шкафчиком для бумаг занимала уменьшенная копия «Бесконечности-3» на сверкающей алюминиевой подставке. Модель поменьше – копия самого первого электромобиля компании «Кеплер», гордо демонстрирующая ее логотип, – служила в качестве папье-маше, под ее резиновыми шинами покоились на столе важные документы.

Близился вечер. Саймон Гист, основатель «Кеплер Индастриз», сидел в кресле и задумчиво катал изящную модельку взад и вперед.

Напротив него сидели его два доверенных сотрудника. Мэри Лэмп, руководившая всем здесь, в Розуэллском центре «Кеплера». Крошечная, худенькая, необычно бледная для Нью-Мексико, черные волосы несколько взъерошены, а голубые глаза, не отрываясь, смотрят на него. Многих ее пристальный взгляд нервировал, но Саймон к их числу не относился. Взгляд как бы говорил, что тут все без дураков, и это ему нравилось.

Мужчина рядом с ней поразительно напоминал актера Фреда Уорда, некогда сыгравшего астронавта Гаса Гриссома в «Парнях что надо», а потом продемонстрировавшего и незаурядный комический талант в «Дрожи земли». У главного инженера Саймона, Джека Батлера, были тяжелые, покрытые шрамами руки. Руки настоящего механика, въевшаяся в них смазка это лишь подтверждала. Все свободное время он проводил в собственном гараже, реставрируя «Датсун-510» семьдесят первого года выпуска, что по отношению к официальным лозунгам «Кеплера», обещавшего каждому американцу по доступному электромобилю, выглядело сущим издевательством. Саймона это не переставало забавлять.

Он снова перевел взгляд на собственную ладонь поверх модельки. Шоколадного цвета – к несчастью, именно этот эпитет употребил несколько лет назад один журналист. Пусть даже имелся в виду не дешевый молочный шоколад. Скорее дорогой, швейцарский, девяностосемипроцентный. Нигериец, вынужденный бежать из страны в страхе за свою жизнь, сумел добиться успеха в Америке. Ставшая явью «американская мечта» и все такое. Эта подробность сделалась уже общим местом, ею чуть ли не демонстративно предварялось любое его интервью или публичное выступление за последние годы. Поскольку она служила чуть ли не единственным доказательством того, что «американская мечта» все еще действительно существует и хоть что-то значит.

Демонстративно. Именно так. Что лишь подчеркивало всю безнадежность попыток.

– Итак, – произнес он наконец, – что же удалось выяснить?

Джек прокашлялся. Воздух в Нью-Мексико сухой, так что делать это ему приходилось часто.

– Саймон, мы прогнали его через все антивирусы, но безрезультатно. Элис говорит, он так зашифрован, что внутрь не заглянуть. Так-то его бы просто автоматически стерли, да и все, но он появился одновременно на всех компьютерах, включая те, у которых вообще нет выхода во внешнюю Сеть.

Саймон нахмурился.

– Значит, его у нас создали? Если это такой розыгрыш, то мне не смешно.

Речь шла о файле с занятным названием. Чертежи и спецификация масштабируемой силовой установки. Рекомендации по замене существующих двигателей в приложении. Патентованию не подлежит. Копия файла, подобно бомбе с часовым механизмом, находилась сейчас на каждом компьютере в трех отделах компании. Механизм продолжал тикать.

– Элис говорит, что нет, – возразила Мэри. – Файл появился на наших серверах в семь утра, однако никаких следов, позволяющих определить его происхождение, не оставил.

– Разве так бывает? – возмутился Саймон. – Можете не отвечать. Сам знаю, что нет.

– Спонтанно зародился, – пробормотал Джек.

В цехах за стенами офиса царила тишина. Саймон отправил большинство сотрудников по домам – и направлявшаяся к парковке процессия была очень похожа на похоронную. На местах осталось с десяток инженеров, и все компьютерщики.

Рискнуть ради амбиций оказалось фатальной ошибкой. Пусть такое и не предскажешь. «Бесконечность-2» разбилась в пустыне, пилот-испытатель погиб. Кривой заклепкой повредило проводок. Подобные трагедии – неизбежный спутник того, чем они занимались. Земля не хочет отпускать своих детей. Вырваться из ее объятий нелегко. Но если понимать амбиции шире, как то, чему он посвятил всю жизнь… что ж, будущее, как всегда, было неопределенным, но вся прежняя неопределенность не шла ни в какое сравнение с нынешней. Его инвесторы затаились и не желали ни во что вкладываться. Поскольку инопланетные технологии могли означать конец «Кеплер Индастриз».

Конечно, не только ей, но и всем остальным – во всяком случае, с деловой и технологической точек зрения. Несмотря на всю способность глобальной экономики к адаптации, Саймон сомневался, что ей удастся пережить столь фундаментальный пересмотр всех своих принципов, не говоря уже о таких базовых понятиях, как цена, стоимость, рыночный обмен. Саймон провел не одну бессонную ночь, пытаясь обдумать происходящее. Фантасты нередко описывали пертурбации, которые способен породить даже самый благоприятный Первый Контакт, и в первую очередь с точки зрения угроз существующему статус-кво – который, несмотря на все свои недостатки, все же был привычным и, так сказать, человеческим. Однако в НФ-романах все неизбежно заканчивалось если и не пейзажем в розовых тонах, то по крайней мере чем-то приемлемым.

Вот только Саймон сомневался, что здесь и сейчас, в реальности, все кончится именно так.

И однако до сих пор цивилизации удавалось пережить появление новых технологий, даже самых революционных, и встроить их в великую машину прогресса. Да, пейзаж менялся, но люди к нему приспосабливались.

А кто не мог – вымирал.

Он встряхнул головой и наклонился поближе к собеседникам.

– Джек. Доставай ноутбук. Отключи его от Сети.

Джек довольно ухмыльнулся.

– Внизу сорок три человека ровно этого от нас и дожидаются.

– Потому что полагают, что это – дар?

– Да.

Саймон перевел взгляд на Мэри.

– А как по-твоему?

– Не знаю. Почему именно нам?

– Вот именно, – кивнул Саймон, – этого-то мы как раз и не знаем. Может статься, все хайтек-компании сейчас остановили работу и таращатся, как и мы, на тот же самый экзешник.

Джек замер – очевидно, мысль эта была ему в новинку.

– Черт, – пробормотал он наконец. – Я-то думал… ну…

– Что мы какие-то особенные? – улыбнулся Саймон. – Я рад, Джек, что у тебя подобные чувства. Поскольку, – он откинулся на спинку кресла и картинно всплеснул руками, – сам всегда считал ровно так же!

Оба мужчины расхохотались. Мэри еще больше нахмурилась.

– У меня все готово, – объявил Джек.

– Открывай файл.

Джек щелкнул клавишей ноутбука у себя на коленях.

Саймон смотрел на инженера, а тот – на экран. Сперва скептически сощурясь, потом всей массой склонился над ноутбуком, начал вглядываться, глаза его быстро бегали, выхватывая подробности.

– Вот черт, – выдохнул он, – они все таким понятным образом изложили, чтобы даже до кретина вроде меня дошло.

– И что дошло? – уточнил Саймон.

– Дошло… черт побери, Саймон, что это ровно то и есть, что сказано. Масштабируемая силовая установка.

– На каком топливе?

– Ни на каком.

– Извини, я тебя не понимаю. Что значит – ни на каком?

– Источником энергии служит естественное электромагнитное поле планеты. Оно используется, но не расходуется. Ты его вроде как заимствуешь на время, а потом возвращаешь, источник полностью возобновляемый, никаких вредных выбросов или отходов. Энергия фокусируется, перенаправляется и высвобождается. Основная матрица из графена. Саймон, тут даже есть чертежи адаптера, чтобы устанавливать все это на «Кеплеры» вместо батарей, а ведь это наша сугубо внутренняя информация! – Он наконец поднял взгляд. – Ну все, нефтянке конец.

Саймон резко встал – оставаться на месте он просто не мог. Подошел к окну и уставился на прерию, на пейзаж, исполненный в величественной палитре приглушенных охряных, коричневых и пыльно-зеленых оттенков. Ему хотелось броситься сейчас наружу и бежать до самого горизонта.

– Сроки конверсии? – спросил он Джека, не оборачиваясь.

– Месяц, максимум два. Почти все можно сделать на собственной производственной базе – да нет, вообще все. Это если инвесторы от нас не отвернутся.

– Не отвернутся, – сказал Саймон. – Куда они теперь денутся.

– Но, Саймон, если у наших конкурентов сейчас то же самое…

– То нам предстоит гонка, и лучше бы уже пошевеливаться.

– Саймон, это надо хорошенько обдумать, – сказала Мэри Лэмп. – У меня почему-то такое чувство, что мы стоим сейчас на краю пропасти.

Он повернулся к ней, попытался улыбнуться.

– Потому что так оно и есть, Мэри. И не только мы. Вся цивилизация. Все человечество. Костяшки домино вот-вот посыплются. И надо занять такую позицию, чтобы нас не слишком придавило. Инвесторы должны понимать, где их деньги будут в безопасности. У нас!

Она поднялась.

– Тогда мне нужно браться за телефон.

– Джек, сколько займет изготовление прототипа?

– Дайте мне неделю.

– Всего?

– В файле полно рекомендаций, как приспособить к делу различные узлы, которые у нас уже имеются. Это, мать его, что-то вроде инструкций по сборке пластмассовой модельки. Кое-какая теория тоже есть, но самые главные подробности – в приложениях. Идея такая, что вы, дескать, сначала постройте, а потом уже сами разберетесь, как оно работает. А мне такой подход как раз и по душе!

– Тогда набирай группу. Когда ты хотел бы начать работу? К завтрашнему утру будешь готов?

– Простите, шеф, – возразил Джек, – я бы предпочел начать уже сегодня вечером.

Саймон почувствовал, что у него глаза мокрые. Он уставился на своих сотрудников.

– Проснувшись сегодня утром, я был уверен, что нам конец. Что мои амбиции, мои мечты на глазах обращаются в прах. – Он рассмеялся, потом, вдруг застеснявшись, махнул рукой. – Давайте, действуйте. Я всегда был излишне сентиментален.

– Может быть, оно и так, – негромко сказала Мэри. – И, может быть, потому-то мы все и здесь. Работаем и верим в вас.

К счастью, оба посетителя удалились со всей поспешностью, иначе Саймон разрыдался бы прямо в их присутствии.

Глава 9

– Вряд ли кто из вас умудрился это пропустить, – объявил Джоуи Кран в немигающий зеленый огонек веб-камеры, не в силах скрыть издевательскую ухмылку, – но СМИ сейчас словно с цепи сорвались, пытаясь возбудить в зрителях ужас и массовую паранойю. Храни нас Господь, инопланетяне вот-вот высадятся, из трюмов транспортников повалят наружу боевые роботы с бластерами на изготовку. К оружию, братья! Не позволим! Не сдадимся! Мы не рабы! – Он на секунду умолк, откинулся на спинку стула и тут же вновь наклонился к самой камере. – Эгей, я все еще с вами. И, кажется, мне стоит быть поаккуратней. А то вы же первые и начнете потешаться – лобешник старины Джоуи весь кадр занял. Что тут сказать – признаю, немного перевозбудился.

Он постучал по наушникам.

– На связи – Мышка Энни из НАСА или где он там обитает. Хочет снова проинформировать нас о том, что лучшие умы страны пока что не располагают никакой информацией. В частности, пришло подтверждение, что НЛО на орбите обнаружить не удалось. Хотя и не может быть, чтобы его там не было. Разве что они уже высадились – кто знает, может, ваш сосед всего лишь выглядит как ваш сосед?

Включился Мышка. Сначала прозвучало что-то наподобие сдавленного смешка, потом голос – явно мужской и взрослый – произнес:

– Эй, Джоуи, подобная паранойя нам уж точно ни к чему – тем более из твоих уст.

– Да ладно, приятель, я просто заголовки из прессы пересказываю.

– Значит, не надо их пересказывать. И вот эта твоя шуточка насчет отсутствия у нас информации тоже не слишком верная.

– Серьезно? – переспросил Джоуи. – Тогда вываливай!

– Источником энергии для силовых полей и предотвращения насилия является магнитосфера самой Земли.

– В смысле – та самая штука, которая предохраняет нас от ультрафиолета и прочей дряни?

– В первом приближении. Или ты хочешь, чтобы я углубился в подробности?

– Ну, это тот самый щит, то поле – я видел графики, как оно поглощает излучение и энергию после вспышек на Солнце. Обусловлено тем, что ядро нашей планеты – ну, в общем, состоит из расплавленного металла. У Марса такого щита нет, потому что его ядро остыло или даже затвердело. Так сойдет?

– Твое шоу, Джоуи, тебе и решать. Хотя я бы сказал, что ты неплохо излагаешь. Короче говоря, инопланетяне каким-то образом манипулируют этим полем как на макро-, так и на микроуровне, хотя самое поразительное то, что они делают это сразу везде и применительно к обстоятельствам. Иными словами, реагируют в реальном времени, причем по существу мгновенно.

– Я об этом слышал, – кивнул Джоуи. – Если в кого-нибудь выстрелить – я хочу сказать, случайно, конечно, не намеренно. Во всяком случае, про иное я пока не слыхал. Пуля в цель не попадает, даже если в упор стрелять.

– Мы не думаем, что все устроено именно так, – возразил Мышка Энни. – Есть множество примеров, когда намерения не столь очевидны, и даже не об огнестрельном оружии речь – кухонные ножи, кулаки, даже, к примеру, объятия – сперва совершенно невинные, но с переходом к насилию. Нападающего попросту отшвыривает от жертвы. Надо понимать, что электромагнетизм – он повсюду. И даже мозг функционирует посредством электрических импульсов, так? Теперь представь себе подключенную к суперкомпьютеру систему сенсоров, способную считывать эти импульсы в момент их появления, подобно сверхскоростному магнитофону. Считывать, интерпретировать и реагировать на них – со скоростью, достаточной, чтобы предотвратить последствия.

– Ого, – удивился Джоуи. – Это ж… вроде бога получается?

– И работать, Джоуи, все это может только с привлечением квантовых вычислений. Потому-то мы тут все так и возбудились. Мы наблюдаем квантовый интерфейс, срабатывающий при определенных условиях и не ограниченный привычными временными рамками – иными словами, использующий квантовую запутанность. И склонны предполагать, что в космосе рядом с нами действительно находится инопланетный компьютер. Однако мы его не видим, поскольку он находится в параллельной вселенной или даже в нулевом состоянии.

– В каком состоянии? Я за тобой не поспеваю.

– Вспомни кота Шредингера, Джоуи. Суперкомпьютер находится в подобном ящике. В неопределенном состоянии – или/или, здесь/там, да/нет.

– Так откройте ящик!

– Не можем. В этом-то и вся загвоздка. Нулевое состояние существует до тех пор, пока мы не знаем результата.

– Да ну тебя. Хотя подожди, если все именно так, то инопланетяне-то каким образом засунули суперкомпьютер в нулевое состояние? Они что, тоже «не знают»?

– Вероятно.

– И? Я что-то никак не пойму.

– Единственный вариант, до которого мы сумели дообсуждаться, это то, что они построили суперкомпьютер уровня истинного ИИ, искусственного интеллекта. А потом распорядились, чтобы он думал, что находится в ящике.

– И что тогда? Хлоп – и нету?

– Хлоп. Мне это нравится. Хлоп-теория. Спасибо, Джоуи, мы воспользуемся термином.

– Погоди-ка. Если суперкомпьютер может силой мысли загнать себя в нулевое состояние, то мы, получается, что, тоже можем? В сугубо теоретическом смысле.

Мышка Энни расхохотался и никак не мог остановиться.

– Это ты здорово сказал, Джоуи. «В сугубо теоретическом». Круто получилось!

– Что тут смешного? Я по-нормальному спросил.

– А я было подумал, что это ты нас так подкалываешь. Ладно. Получается, что можем, вот только не понимаем как. Может быть, это вообще за пределами рациональной западной школы мысли. Я имею в виду декартову философию. Может быть, тут требуется эзотерика или религия. Медитация, нирвана, все такое.

– Выходит, эти инопланетяне что – буддисты?

– Что? Нет, конечно. Вернее сказать, кто знает? Буддисты – и суперкомпьютер. Подожди, это же у Кларка было – или у Азимова? Где они вычисляли все возможные имена бога?

– Нас с тобой, приятель, куда-то не туда занесло. Давай попробуем опять сначала. Вы там разобрались, откуда берется энергия для силовых полей. И для всех этих трюков против насилия. Однако разобраться, как все это отключить – выдернуть вилку из розетки или что-то вроде, – пока не можете.

– Нет, конечно. Это совершенно не наш уровень, мы тут все равно что амебы.

– То есть выхода нет.

– Ну, я бы не смотрел на это подобным образом. Можно без страха ходить ночью по улице – что тут плохого? И потом, перемены только начинаются. Я же тебе самое свежее еще не рассказал – хотя оно уже должно бы появиться в новостях, на Востоке во всяком случае.

– На Востоке? Ты сейчас о чем?

– У тебя там какой часовой пояс? Скалистые горы? Солнце вот-вот сядет? Выйди-ка наружу, Джоуи, и поищи в небесах Венеру. Ей следует быть на юге.

– Хорошо, сейчас выйду. И что такого я должен увидеть на Венере?

– Ты меня не совсем понял, Джоуи. Ты ничего не увидишь на Венере. И саму Венеру тоже не увидишь.

– Что?

– Она исчезла.

– Да ладно! У нас целую планету сперли?

– Да нет, сама-то планета на месте, это уже проверили. Только теперь она в тени. Мы полагаем, что они построили что-то вроде экрана – вероятно, в ближайшей точке Лагранжа.

– Допусти-и-им, – протянул Джоуи. – И чего же они добиваются?

– Хотят ее охладить, Джоуи. И это еще не все. Из внешней Солнечной системы туда по аномальным траекториям направляются небесные тела. Мы полагаем, что это астероиды, ледяные, много-много льда.

– Терраформирование! Погоди-ка, приятель, а почему не Марс? Я всегда думал, что Марс для этого лучше годится.

– Не совсем. Венера, Джоуи, к нам гораздо ближе – и орбитально, и в смысле массы. То есть в любом случае на терраформирование Венеры уйдет уйма энергии. Но если она у тебя есть, то Венера однозначно привлекательней Марса.

– И что же вы по этому поводу думаете? – спросил Джоуи. Лоб его покрылся крупными каплями пота, сердце покалывало. Слишком много всего для одного раза. – Они что, переселяются на соседнюю с нами улицу?

– Надеюсь, что нет. Ну, то есть с их стороны было бы очень мило признать за нами суверенные права на Солнечную систему. Хотя, кто знает. Флага мы там вроде бы не устанавливали… или все же успели? Когда русские аппараты туда садились… в любом случае мы можем лишь предполагать.

– В этом-то вся и проблема, – перебил его несколько очухавшийся Джоуи. – От нас ничего не зависит – ничего!

– Верно. Хотя меня это, как ни странно, совсем не пугает. А тебя?

– Не знаю, – ответил Джоуи, поколебавшись. – Не решил еще. Однако все вокруг в ужасе.

– И чего они этим ужасом добились?

– Ну, продажи транквилизаторов бьют рекорд за рекордом.

– Тебе виднее, Джоуи. Я пока что собираюсь запастись попкорном и получать удовольствие.

– То есть на Марш Свободы ты не собираешься? Как, впрочем, и я. Ладно, Мышка, до связи. – Разорвав соединение, он снова ухмыльнулся в камеру. – Собственно, с этого я свой выпуск и начал. Собирался поговорить о Маршах Свободы. Пустая трата времени. И совершенно бессмысленная. Даже дурацкая. Мы утратили свободу убивать и разрушать – но оно ж вроде всегда так и было. Называется – уголовный кодекс. Ты не можешь убить соседа или кого-то еще, иначе отправишься за решетку. Что же касается войн между государствами, то есть освященного обычая убивать людей в более крупных масштабах, не стану делать вид, что мне этого дерьма будет не хватать. Если кто не помнит, я в Афганистане три срока отслужил, так? Попробовал на собственной шкуре, спасибо, мне достаточно. Вполне обойдусь без всего этого.

Ну и насчет разрушения, исчезающих на глазах джунглей и всего такого. Орангутангам тоже ведь где-то жить надо? Взять тех же золотодобытчиков на Юконе – мужики, вы ж реки травите! Совсем охренели? Ну что ж, настало вам время поискать себе другую работенку. Ворота на замке, можно расходиться.

Если хочется – топайте себе на марш протеста. Ради утраченной свободы перекапывать русла красивейших рек и валить вековые деревья. Только не думаю, что из этих маршей что-нибудь выйдет. Сами знаете, времена, когда марши что-то решали, кончились уже давно, задолго до прихода инопланетян. И вот что самое интересное. Уже не первый год основные СМИ намеренно принижают значение любых демонстраций, особенно на Западе и особенно с тех пор, как сами-знаете-кто сделался президентом. Вернее сказать, в девяти случаях из десяти их попросту игнорируют, будто ничего и не было. А теперь они вдруг забурлили и призывают людей похватать транспаранты и выходить на улицу, да? Это, друзья мои, какое-то издевательство.

Форменное издевательство. И место ему на помойке.

Негромкий щелчок в наушнике подсказал ему, что на связь вышел кто-то из информаторов. Он бросил взгляд на экран и улыбнулся.

– А вот и Кинг-Кон. Привет, дружище, как дела? И не забудь – у меня тут не матерятся.

– Приятель, плюнь на Венеру! Деймос только что окутался дымом, что твой космический корабль – у него там, похоже, реактивные движки по всей поверхности, – двинулся к Фобосу и постепенно с ним сближается.

– Что? Деймос? Фобос?

– Марсианские луны, приятель. Врежутся друг в друга. Только вроде как медленно. Без взрыва и обломков, просто пристанут одна к другой. У Марса будет всего одна луна, но большая.

– Но зачем?

– Планетам, приятель, нельзя без лун. Приливные силы! Чтобы запустить движение тектонических плит, так? Правда, для этого еще и ядро нужно разогреть, но я подозреваю, у них и это уже на мази. Ты понял, Джоуи? Нам дарят еще две пригодные для жизни планеты!

– Может быть. Все может быть, – протянул Джоуи. – Черт, столько всего, просто голова кругом. Погоди! У Венеры же нет луны!

– Пока нет, приятель, это точно. Но будет, даю гарантию!

– Слушай, я, конечно, не астроном, но ведь нельзя же швырять по Солнечной системе огромные куски камня, будто бильярдные шары! Я хочу сказать, в ней же все тонко сбалансировано. Любой объект находится на своем месте, потому что все остальное тоже на своем месте, так?

– Ну, вроде того, Джоуи. Ты хочешь спросить, не повлияет ли новая венерианская луна на динамику вращения Земли? Надеюсь, что нет. И они наверняка все это учли. Все изменения в приемлемых рамках, как-то так.

– Хотелось бы верить, Кинг-Кон.

– Так или иначе, на внешних границах системы пришла в движение добрая сотня астероидов, комет и прочей хрени. И все это, Джоуи, летит к центру. К Марсу и Венере. Что же касается происходящего ближе к дому, наша собственная Луна обзавелась кольцом – совсем тонким, в бинокль еле видно, и все же оно есть. Полагают, что это пыль. На Луне идет строительство? Возможно. НЛО так и кишат.

– Ого-го! Что там еще насчет НЛО?

– Разлетаются от Луны с огромной скоростью, понял? Весь Интернет, Джоуи, забит картинками. Не из НАСА, само собой. Вернее, из НАСА, но, как обычно, неофициальная утечка.

– Так это и есть наши инопланетяне?

– Кто их знает? Честно говоря, больше похоже, что они сваливают куда подальше. И потом, НЛО – они ж по определению неопознанные. Могут оказаться астероидами, или метеорами, или стаями птиц.

– Стаи птиц на Луне?

– Да нет же! У нас в небе. Ты сам подумай – у тебя есть картинка, на которой поверх лунного диска что-то движется, вот и все, да? Я ж говорю, НЛО может оказаться чем угодно.

– Так эти астероиды и метеоры разлетаются от Луны?

– Да. Странно, правда? Охренительно странно.

– Блин, у меня сейчас мозги взорвутся.

– Ладно, Джоуи, мне пора. Марш начинается.

– Ты на марш собрался? Быть не может!

Кинг-Кон расхохотался.

– Мы с приятелем забацали охрененный транспарант. И знаешь, что на нем написано? РАССЛАБЬТЕСЬ! Ха-ха-ха!

Состояние воздуха этим утром в Пекине было не из лучших. Что там говорит статистика? При таком уровне загрязнения каждый мужчина, женщина и ребенок в столице все равно что по две пачки сигарет в день выкуривают. Для четырехлетней дочки Лю Чжоу столько сигарет в день как-то многовато. Конечно, большинство высших комиссаров и официальных лиц правительства проживало в анклавах далеко за пределами разросшейся столицы, где атмосфера была не в пример чище. Лю Чжоу рассчитывал в ближайшее время к ним присоединиться и тоже вывезти свою семью из города. Не настал ли, увы, конец его мечтам, печально подумал он.

В спортзале в самой глубине правительственного комплекса, кроме них, никого не было. Даже обслуживающему персоналу приказали выйти. Председатель компартии Китая не менял программу своих упражнений, невзирая ни на какие кризисы, что в нынешних обстоятельствах можно было считать вполне разумным, поскольку одна катастрофа следовала за другой.

Пошли слухи о том, что Соединенные Штаты могут объявить дефолт по внешнему долгу. Уже одного этого хватило, чтобы обрушилась иена. По счастью, подобные вопросы не входили в круг обязанностей Лю Чжоу. Особой дипломатичностью он никогда не отличался, но для личного советника Председателя по науке манеры были не слишком важны по сравнению со способностью кратко и верно излагать факты, сколь бы малоприятными они ни оказывались.

Сначала появились сотрудники службы безопасности, внимательно осмотрели спортзал, не обращая на Лю Чжоу никакого внимания, и заняли посты у обеих дверей. Почти сразу же вошел и Председатель. На нем были адидасовские спортивные брюки, кроссовки и майка с логотипом «Чикаго Буллз». Разумеется, народу подобные отклонения от протокола никто демонстрировать не собирался. Спортзал в самом сердце командного центра партии был надежно укрыт от посторонних глаз.

Синь Пан уселся на велотренажер и принялся крутить педали. Лю Чжоу он сделал знак подойти поближе.

– Приступай.

– Председатель, – начал Лю Чжоу и коротко поклонился, прежде чем продолжить. – Старые лунные базы представляются заброшенными, хотя иногда там и фиксируется активность. Однако ее характер заставляет предположить, что прежние обитатели действительно их покинули.

– Бежали?

– Вероятно, Председатель. Нынешняя деятельность, по-видимому, ведется механизмами. Сооружение на 71-й площадке активизировалось и, как мы полагаем, производит сейчас кислородную атмосферу.

Синь Пан крутил педали все быстрее.

– При том, что остались лишь механизмы? Какой в этом для них смысл?

– Никакого, Председатель. Мы полагаем, что атмосфера производится для нас.

В долговременных планах Китайского национального космического управления Луне отводилась существенная роль, там планировалось возвести по меньшей мере три связанных между собой купола. Проектирование первых модулей уже давным-давно завершилось. Проблемой, как и прежде, было доставить их на Луну с Земли. Сейчас, похоже, все планы пришли в совершеннейшее расстройство.

– Ты уверен, – спросил Председатель, тяжело дыша от нагрузки, – что за наблюдаемой активностью не стоят американцы?

– Так же, как и вы, Председатель, – ответил Лю Чжоу.

Прозвучало это с легким оттенком вызова, и Синь Пан чуть улыбнулся.

– Я тебя понял. Да, разведка говорит то же самое. Американцы продолжают тщательно скрывать информацию о разработке инопланетянами лунных недр, хотя свидетельств тому более чем достаточно. – Он покачал головой. – Поразительная способность американского народа по первому же требованию покорно игнорировать самые неопровержимые доказательства не перестает меня удивлять.

Лю Чжоу пожал плечами.

– Когда даже столь коррумпированному и некомпетентному режиму, как американский, предельно ясно, что никто на Земле не способен ничего поделать с наглой разработкой инопланетянами лунного гелия-3 и прочих ресурсов, решение сунуть голову поглубже в песок не представляется столь уж удивительным.

Планы китайцев по оккупации Луны вовсе не были наивными и включали в себя существенную военную составляющую. Учитывая, что ни американцы, ни русские не горели желанием вступать в бой с захватчиками, народ Китая был готов взять эту миссию на себя и отвоевать у них Луну базу за базой, если потребуется – помещение за помещением.

Помещение за помещением. У советника по науке при одной этой мысли мурашки по коже бежали. Сейсмическое картографирование с орбиты показывало, что под поверхностью Луны скрывается целая сеть тоннелей и узлов обороны.

Однако сейчас, судя по всему, прежние оккупанты бежали, а новая сила, взявшаяся за собственную перестройку Луны, казалась столь могущественной, что оружие против нее было бессильно.

– Скажи мне, – Синь Пан уже крутил педали значительно медленней, а руки убрал с руля и сложил их на животе, – ты доверяешь этим новым пришельцам?

– Доверяю ли я им, Председатель?

– Да, доверяешь ли? Мне кажется, что в их сердце присутствует должный покой.

– Председатель, разве вы не читали отчеты о происходящем в космосе? Тень над Венерой, марсианские луны, рой комет и астероидов, движущихся внутрь системы? Это свидетельствует о чем угодно, только не о покое.

– Не могу с тобой согласиться, – возразил Синь Пан. – Я наблюдаю упорядоченную деятельность. И целеустремленную. В ней видны характерные черты китайского планирования. Масштабность, методичность, неотвратимость. Я чувствую определенное… родство с этими новыми пришельцами.

Лю Чжоу немного поколебался, понимая, что следующий вопрос находится слегка за рамками его обязанностей. С другой стороны, когда речь идет о научных амбициях, экономическую сторону дела игнорировать тоже не следует. Он прокашлялся и продолжил:

– Насколько я понимаю, Председатель, экспорт вооружений полностью прекращен?

Синь Пан пожал плечами и снова закрутил педали.

– Мы внесем необходимые коррективы.

Иными словами, деньги ты свои получишь. У Лю Чжоу отлегло от сердца.

– Председатель, я должен сообщить еще одну новость, и на этот раз, надеюсь, замечательную.

– Было бы уже неплохо, – криво улыбнулся Председатель.

– Во Втором Шанхайском электромеханическом конструкторском бюро, как и во многих других организациях, обнаружен компьютерный файл. Мы полагаем, что он послан пришельцами.

– Файл – и что же внутри? Я полагаю, прежде, чем его открыть, были приняты должные меры предосторожности.

– Разумеется, Председатель. Файл содержит чертежи силовой установки – без вредных выбросов и действующей на бесконечно возобновляемом источнике питания. Чертежи позволяют построить двигатели любого необходимого размера.

Синь Пан перестал крутить педали столь резко, что чуть не вылетел из седла. Он извернулся, чтобы поймать взгляд Лю Чжоу, и несколько раз быстро моргнул.

– Я начинаю понимать все тонкости их плана.

– Председатель?

– Немедленно приступайте к конверсии. Все заводы, все электростанции. – Он поднял руку, и рядом словно ниоткуда возник помощник. – Немедленно вызвать ко мне заместителя по энергетике. Нам следует быть готовыми к тому, чтобы прекратить добычу угля, а также закрыть атомные электростанции. – Он сделал паузу, но руку не опустил. – Проекты по солнечной энергетике продолжать. – Помощник умчался прочь. Синь Пан снова перевел взгляд на Лю Чжоу. – Мы должны быть готовы к действию, мой друг. И без колебаний. Нам указывают путь, и сопротивляться мы не станем.

– Понимаю, Председатель.

– Вероятно, не до конца, но пока достаточно. Передай Комитету по делам лунной интервенции, что нынешний мораторий на их деятельность не относится к наземной стадии подготовки Проекта Девятьсот тридцать семь. Напротив, им следует поторопиться. Если нам будет позволено, мы достигнем Луны первыми из представителей человечества. Мы займем лунные базы, заводы и поселения. А американцы и русские пусть пожинают плоды собственной пассивности. Теперь, – заключил он, снова принимаясь крутить педали, – можешь идти.

– Да-да, русы, – повторил Константин Мельников. – Наслышан про эту чушь. Российская-де государственность основана викингами-шведами. В Киеве, если не ошибаюсь. Тем самым подтверждается, что арийцы рождены, чтобы править, а славяне – чтобы ими правили. Утверждают, что российская история есть история рабства. Что мой народ столько времени стоял на коленях, что уже и не знает, как можно жить по-другому.

Президент Российской Федерации замолчал, вглядываясь в лицо стоящего рядом собеседника. Они находились далеко за городом, вдали от ухоженных садов и вообще от всего. Серая зима уже отступила, дала дорогу коричневой весне, не за горами и зелень лета. Пока для нее еще рано. По крайней мере сейчас солнечно и почти что жарко. Отведя взгляд от гостя, Мельников снова обратил его на четырех лошадей, собравшихся рядом с кучей свежего сена у дальнего конца загона. Кобыла вот-вот должна ожеребиться. Он любил это место – открытую равнину, где с одной стороны пастбище обрамлял нетронутый лес: еще голые силуэты осин, берез и ольх, отдельные ели, а с другой, у них за спиной, позади коттеджа к самому горизонту уходила степь. Мухи уже появились, но комаров пока не было.

– Можно еще раз с самого начала? – попросил он.

Его гость, Анатолий Петров, прежде был космонавтом. И провел немало времени на МКС бок о бок с американцами, канадцами и одним французом. С точки зрения Мельникова, более важным было то, что Петрову довелось видеть Землю сверху. В этом Мельников ему завидовал.

Петров был пилотом, кроме того – физиком и лингвистом, а сейчас руководил Российским космическим агентством. Вид у него был спортивный, а в разрезе глаз просматривалось что-то казацкое. Голова гладко выбрита и от многих лет на солнце покрыта пятнами. Глаза бледно-серые, словно попадающиеся иной раз в степи выбеленные кости. Женщины по нему с ума сходили. Несмотря на это, Мельникову он тоже нравился.

– Господин президент, – начал Петров, – относительно возможного терраформирования Венеры имелся целый ряд предположений. Судя по экрану, развернутому Инопланетной Угрозой, мы полагаем, что становимся свидетелями метода, описанного англичанином по имени Пол Берч. Он предполагает быстрое остужение планеты посредством экранирования солнечного света, бомбардировку ледяными астероидами, солнечные зеркала на полюсах, обеспечивающие двадцатичетырехчасовой цикл дня и ночи, и удаление двуокиси углерода из атмосферы. – Он сделал паузу, потом улыбнулся. – План Берча рассчитан на пять лет.

Мельников развернулся к нему и вытаращил глаза.

– Вот замечательно-то! – рассмеялся он наконец. – А через пять лет – обитаемая планета?

– Сначала – поселения под куполами, плавающие в верхних слоях атмосферы, поверх океана из углекислоты. По мере поглощения углекислого газа они постепенно опустятся на поверхность.

– Гениально!

– Да, решение элегантное, – согласился Петров. – Можно сказать, английское до мозга костей.

Мельников нахмурился.

– После очередной встречи с их премьершей слово «элегантное» мне как-то на ум не приходит. Идиотка! – Он покачал головой. – Никогда мне не понять английских избирателей, которые раз за разом голосуют за очередную аристократическую… как бы это повежливей-то?

– Вагину?

– Да! Именно так. Хотя, быть может, рядовой англичанин уже привык, что им правит аристократическая вагина?

– Бесконечное «Аббатство Даунтон», – хмыкнул Петров.

– Да! Как это ни отвратительно. Если этот сериал перенести на российскую почву, их бы там всех давно на вилы подняли.

Петров улыбнулся, но ничего не сказал, поскольку видел, что президент о чем-то задумался.

– А теперь еще и Марс, – наконец сказал Мельников со вздохом. – И Луна тоже. Но они же не собираются терраформировать Луну?

– Скорее всего, не сразу, – согласился Петров. – Но мы можем подтвердить, что нынешние обитатели Луны ее покинули.

– Вы уверены?

– У нас все еще есть на лунной орбите старый спутник, господин президент. Он маленький, со слабыми сенсорами, которых недостаточно, чтобы спровоцировать очередной несчастный случай. Но исход он сумел зафиксировать – серией из отдельных снимков.

– Исход – куда именно?

– Неизвестно, господин президент. Поскольку лунные корабли у них довольно скромные, мы придерживаемся теории, что они отправились к кораблю-матке у станции на Фобосе.

Мельников помрачнел.

– На Фобосе… – пробормотал он. На Фобосе произошло два «несчастных случая» с русскими космическими аппаратами. – Известно нам что-либо относительно того, не изгнали ли их также и с Фобоса?

– Неизвестно, господин президент. Но я лично полагаю это вероятным.

– Вы лично? И почему же?

– Я полагаю, что Серые бегут от новых пришельцев. Что они не желают иметь с ними никаких дел. Поскольку те значительно сильней.

– Иногда, – вздохнул Мельников, – я жалею об экономическом коллапсе, покончившем с Советским Союзом. Если бы СССР устоял, к нынешнему дню человечество бы установило контроль над всей внутренней Солнечной системой, как минимум – над Марсом, и захаживало бы уже в гости к юпитерианцам. Что более существенно, мы могли бы успешно противостоять Серым.

– Вполне возможно, господин президент, – согласился Петров. – Конкуренция, несмотря на определенные трения, всем шла на пользу. Если бы о Серых было объявлено во всеуслышание, это могло бы изменить весь мир. Может статься, даже объединить его.

– Да, именно так. Однако сделанного уже не вернуть. – Поколебавшись, Мельников посмотрел Петрову прямо в глаза. – Вы осознаете, что впервые за всю историю Отечества мы можем не опасаться своих соседей? Даже Китая?

– Да, господин президент. Осознаю.

Мельников не отводил взгляда от космонавта.

– А, кажется, я понимаю. Вы сейчас думаете про наши собственные многочисленные акты агрессии, которые мы каждый раз оправдывали необходимостью самообороны.

– А еще до того, – добавил Петров, – мы действовали во имя коммунистических идеалов, страстно желая как можно шире распространить свое неприятие капитализма и эксплуатации.

– В основном чтобы насолить американцам, – пробормотал Мельников. – Во времена моего отца. Веселое, надо полагать, было времечко, пусть и жутковатое.

– Но теперь, господин президент, те страхи следует отставить в сторону.

– Да. Перед лицом Инопланетной Угрозы. И однако как это замечательно, что здесь и сейчас мы с вами наконец можем не испытывать никакого страха перед другими людьми!

– Замечательно до тех пор, пока хотя бы кто-то из граждан не решит, что теперь можно не платить налоги и уклоняться от прочих обязанностей.

– И почему только русские не такие послушные, как китайцы? Вот что им дало такую способность к кооперации? И такое коллективное терпение?

– Вероятно, семь тысяч лет цивилизации без единого перерыва, – пожал плечами Петров.

Президент хмыкнул.

– Даже монгольские завоеватели в конце концов склонились перед цивилизацией, которую полагали лежащей в прахе у собственных ног. Впрочем, и с русами вышло то же самое. Вероятно, вы правы, Анатолий. Впрочем, это не важно. Можно быть уверенными, что китайцы сейчас максимально ускорят свою лунную программу.

– Да. Если только им позволят.

– Итак, – сказал Мельников, снова оборачиваясь к лошадям, – когда кто-то из граждан решит, что можно не платить налоги, как же мне следует поступить? – Глядя на лошадей, он не мог видеть изумления на лице космонавта.

– Не знаю, господин президент, но я бы вам в этот момент не позавидовал.

– Да уж надо полагать, – пробормотал Мельников. – Как управлять страной, если угрозу насилия невозможно привести в исполнение? Как охранять границы, держать граждан в повиновении, поддерживать закон и порядок? Этого-то в нас западники никогда и не понимали. Мы молча вкалываем, пьем по-черному – и выживаем. Мы радуемся тому, что нам дает семья, – и выживаем. Но если копнуть поглубже…

Петров кивнул. Можно было не продолжать. Русские это понимали безо всяких слов, у них все словно прямо в душе было выжжено огненными буквами. А вот нацистам пришлось ощутить на собственной шкуре.

– Если наступит хаос, – продолжил Мельников, – вмешаются ли инопланетяне, чтобы его прекратить?

– Если наступит хаос, – возразил Петров, – то сперва это случится на Западе. Или, быть может, в мусульманском мире. В общем, где-то еще, господин президент. А мы посмотрим, прикинем и решим, что делать. Как мы обычно и поступаем.

– Да, мы поступали именно так – в лучшие времена. Но вспомните про афганскую катастрофу. Про Чечню. Теперь еще и Украина. Дни нашей воинской славы давно позади. Теперь как народ решит, так и будет.

– Быть может, – рискнул Петров, – у призрака Карла Маркса наконец появится повод улыбнуться.

– Или, – парировал Мельников, – это призрак Айн Рэнд сейчас ухмыляется.

Петров, хорошо знакомый с трудами обоих авторов, покачал головой.

– Сомневаюсь. Эта женщина превратила собственное внутреннее ничтожество в акт самозащиты, который ей хватило наглости назвать философией. На деле она лишь самоутверждалась через невежество. Только и всего.

– Американцы ее обожают.

– В сердце любого американца теплится анархический огонек, – сказал Петров. – Только я не думаю, что инопланетяне желают анархии. Взять даже ту первую потерю, к которой мы никак не можем привыкнуть: возможность вести себя как сукины дети по отношению друг к другу… – он осекся, заподозрив, что зашел слишком далеко.

Мельников, однако, повернулся, шагнул к Петрову и положил ему на могучее плечо свою руку.

– Давайте-ка, Анатолий, заберемся в седло и поскачем в степь, словно витязи из прошлого. Желаете?

– С радостью, господин президент. Я в последнее время очень много и активно езжу верхом.

– В самом деле? Казацкая кровь взыграла?

Анатолий покачал головой.

– Как ни странно, дело не в этом. Причина у меня несколько извращенная.

– В каком смысле?

– «Звездный путь». За капитаном Кирком я бы в огонь и в воду пошел.

Мельников расхохотался – удивленно, но от чистого сердца – и тут же нахмурился.

– Разве они там на лошадях ездили?

– Его играл Уильям Шетнер, господин президент. Выдающийся наездник.

– Так-так, понимаю. В таком случае поскачем в степь, словно звезды Голливуда!

Петров тоже рассмеялся, и они направились к конюшне. Космонавт почти сразу посерьезнел и сказал:

– Господин президент, я думаю, что Россия с честью пройдет через нынешние испытания.

– Я тоже так думаю, но, подозреваю, основания для оптимизма у нас с вами разные. У вас какое?

– Вы, господин президент.

– Тогда, разумеется, разные.

– И еще я хотел бы извиниться за свою реплику насчет сукиных детей.

– В этом нет необходимости. Тут вы были совершенно правы. Однако я не перестаю задаваться вопросом – если сукиными детьми друг другу быть не получится, кем же нам остается быть?

– Все идеологии разные, и переубедить идейного противника в споре удается крайне редко, если вообще удается. Однако если у нас есть только слова и ничего кроме слов, что еще осталось? Компромиссы, взаимные уступки – и, вероятно, сотрудничество.

– Вы рисуете очень радужные перспективы.

– Как было справедливо замечено… – начал Петров, но тут они оказались в тени конюшни, где сразу же пришел в движение добрый десяток человек – конюхи, президентские помощники и сотрудники службы безопасности при виде президента кинулись по своим местам. Из-за этой суеты Петров осекся.

– Ну так что же, Анатолий? Что было замечено?

– Ах да. Если смотришь на Землю из космоса, никаких границ не видно.

– Хм. То есть открывается иная перспектива.

– Которая для инопланетян вполне естественна, так что все наши различия для них незаметны и уж наверняка мало что значат.

– Разумно подмечено, – сказал президент Российской Федерации. – Разумно, и мне это представляется очень важным. Садимся! – добавил он, к ним как раз подвели лошадей. – Поехали, капитан Кирк!

Телохранители обменялись недоуменными взглядами, но благоразумно промолчали.

Глава 10

– Инопланетные шахты на Луне? – Физиономия Рэйна Кента, уже красная, продолжала стремительно багроветь, а с двоих, сидящих напротив него в Овальном кабинете, пот градом катился. – На нашей, мать ее, Луне? И у меня для этой информации – допуска не хватало? Я тут президент или кто, мать вашу?

Советник по безопасности Дэниел Престер покосился на Бена Меллика, но помощи от того ждать не приходилось. Бедолага совсем раскис, его измятый пиджак, казалось, промок насквозь, на лбу блестели крупные капли.

– Господин президент, дело тут, конечно же, не в допуске. Просто вы не так давно в должности…

– А что вы мне в прошлый раз заявили прямо в глаза? «Нет, господин президент, никакого заговора вокруг инопланетян не существует. Ну да, на Марсе есть какие-то непонятные руины, но совершенно мертвые и им, надо полагать, миллионы лет». – Он наклонился вперед. – А тут – на Луне! Серые! Прямиком из «Секретных материалов» – огромные глаза и головы как луковицы. Вы мне врали!

– У нас нет контактов с Серыми и никогда не было, – слабо возразил Меллик. – Потому и заговора никакого быть не могло. Горькая правда, господин президент, заключается в том, что мы не располагаем техническими возможностями, чтобы помешать Серым вести добычу ископаемых на Луне.

– И какого же черта мы ими не располагаем?

Меллик не нашелся, что ответить. Вместо него подала голос вице-президент Ди-Кей Прентис, сидевшая у стены справа от президента:

– Рэйн, у космоса уже давно очень низкий приоритет. Бюджеты постоянно урезаются, обычно в пользу оборонных контрактов, военных прототипов и секретных проектов перехвата данных, которыми теперь ведает национальная безопасность. Говоря по-простому, правительство Соединенных Штатов не считает космические исследования приоритетным направлением еще с семидесятых.

– И какого же черта? – снова потребовал объяснений президент.

Вице-президент улыбнулась и объяснила:

– Из-за снижения налогов. Администрация за администрацией покупает голоса американцев, снижая налоги. Страдает от этого не только космос. Еще одна сравнительно очевидная жертва урезанных бюджетов – инфраструктура. В стране есть регионы, выглядящие буквально как третий мир – если этим выражением еще дозволено пользоваться. И мы оба понимаем, что все речи о необходимости затянуть пояса – откровенная чушь. Деньги ведь не исчезают, не сгорают, да? Нет, они здесь, и их даже больше, чем раньше. Просто почти все они находятся в руках очень немногих, и мы не в состоянии ничего поделать – ни с ними, ни с их деньгами.

Рэйн Кент некоторое время глядел на нее, потом принялся тереть лицо обеими ладонями.

– Ну, – сказал он наконец со вздохом, – и как давно мы знаем, что какие-то ублюдки разворовывают нашу Луну?

Меллик прокашлялся.

– Подозрения начались с первыми же высадками и близкими облетами. На лунной поверхности наблюдались следы шин, странные тени, трубы, сооружения… – Последние слова он произносил уже еле слышно – президент медленно поднялся и уперся кулаками в столешницу.

– Ты что, издеваешься? – прошипел Кент.

– Они решили, что это русские, – объяснил Меллик. – Во всяком случае, поначалу. Это было время всеобщей паранойи, господин президент. Над всем царили Холодная война и страхи, с ней связанные. Ясностью мысли никто не отличался. Однако к концу семидесятых сложился консенсус, что на Луне происходит нечто странное. Но и тогда круг допущенных к теме оставался очень узким, лишь на самом высоком уровне. Были предприняты попытки установить с Серыми контакт. Они оказались безрезультатными.

– Что эти инопланетяне, что те. Трубку им взять трудно, что ли? – возмутился президент.

– Более того, – продолжал Меллик, – последующие попытки исследования Луны ясно показали, что для нас она под запретом. Серые самым тщательным и недвусмысленным образом продемонстрировали, что доступа на Луну нам больше нет.

– Они что же, сбивали аппараты? Наши аппараты?

– Не только наши, господин президент. Русские, китайские, индийские. – Он пожал плечами.

– И что, за все время не было ни единого секретного проекта, нацеленного на то, чтобы дать сукиным детям пинка под зад? За все эти годы? За… десятилетия? Поверить не могу.

– Думается, – робко предположил Меллик, – что президент за президентом просто надеялись, что инопланетяне, ну, выкопают все, что им нужно, и сами уйдут. Они же, напротив, все расширяли операции. Проблема разрослась до таких размеров…

– Ну и еще, – перебила его Диана Прентис, – на Земле все это время тоже дел хватало.

Кент снова сел, теперь уставившись на Престера.

– И никому не приходило в голову… за все эти годы… хотя бы на одну минуту, что секретность в этом деле контрпродуктивна? В то время как мы… да не мы, а каждая сраная страна, каждое сраное правительство продолжали сражаться друг с другом, лишь увеличивая разногласия и раздоры – если бы вместо этого людям открыли правду, можно было бы объединить все человечество!

– Как в том старом фильме? – уточнил Престер. – «День Независимости»? Но, сэр, это же просто кино.

– Слушай, недоносок безмозглый, я и без тебя догадываюсь, что кино! Но мораль в нем достаточно простая – даже для таких, как ты, надо полагать. Перед лицом внешней угрозы – мы объединимся. И все!

– Сэр, население впало бы в панику, правительства могли не устоять, рынок тоже рухнул бы…

– Вот поэтому и не бывает руководителей хуже, чем политики! Они же в людей не верят! Ни на грамм! А людей стоит лишь объединить – и они горы способны свернуть.

Президентская тирада заставила Престера и Меллика поглубже вжаться в кресла.

– Достаточно очевидно, Рэйн, что причины опасаться были другие, – заметила Диана Прентис. – Серые существенно превосходят нас технологически. Это ясно попросту из того, что они прилетели сюда с другой планеты, и даже из другой звездной системы. Конечно, мы могли бы построить что-нибудь эдакое, напихать туда морпехов и попытаться захватить лунный плацдарм. Только, откровенно говоря, единственно возможной развязкой для подобного сценария стали бы плавающие в космосе мелкие кусочки этих самых морпехов. А как насчет потенциального ответного удара? Одно дело, когда они проделывают дырки в Луне, дыры в Земле – совсем другое.

– Ворье сраное эти Серые!

Меллик выпрямил спину.

– Только, господин президент, они уже ушли. Сбежали.

– Потому что по соседству завелась банда покруче? Прекрасные новости!

– Пока что они не пытаются никого эксплуатировать, – возразил Меллик, – и это, как мы полагаем, существенная деталь.

– И еще более многообещающим является тот факт, – поспешил вставить Престер, – что Серые бежали, не вступая в бой. Вероятно, новым инопланетянам было достаточно им лишь пальчиком погрозить. Да, мы уступаем Серым, но те, судя по всему, уступают пришельцам значительно сильнее.

– Похоже, – заметил Меллик, – что галактика населена значительно гуще, чем было принято считать.

– А почему тогда программа SETI так облажалась? – возмутился Кент.

– Это, сэр, пока загадка.

Рэйн Кент медленно опустился в кресло, казалось, силы его оставили.

– Вся наша полиция если чем сейчас и занимается, так это помогает бабулям кошек с деревьев снимать. Беспорядки прекратились. Преступность сошла на нет, даже кражи кончились. А куда делись все наркодилеры? Торчки по всей стране уже на стены лезут. Метадона нигде не достать ни за какие деньги, а тем временем через границу перешел добрый миллион мексиканцев, и мы хрен что с этим можем сделать. Вы там что-то лепечете про бюджетные ограничения – а что будет, когда граждане решат, что налоги платить необязательно? Конечно, можно начать вычитать их прямо из зарплаты, но для этого нам понадобится втрое больше налоговиков! Да ладно, кому я голову морочу – не в три, а в тридцать три раза больше, а у нас и так серверы не выдерживают! Мы совершенно не в состоянии контролировать происходящее. Все контролируют пришельцы, а их заботят только панды с китами, секвойи да ушастые совы, или как они там называются. А, ну и чтобы никто не дрался на переменке. Только любая переменка когда-нибудь заканчивается, звенит звонок на урок. Где он, этот звонок? Почему не звенит? И что, черт возьми, начнется, когда наконец зазвенит?

– С наркоторговлей происходят любопытные вещи, – заметила вице-президент, когда Кент наконец выдохся и вместе с этим, казалось, совершенно утратил волю к жизни. – Мы наблюдаем очень тонкий подход к применению принципа ненасилия-к-другим, особенно учитывая, что наркоманы-то свою дозу страстно желают. Тем более что причинять вред самому себе вроде бы не запрещено…

– К чему ты клонишь? – устало поинтересовался Кент.

– Вот к чему, Рэйн. Похоже, для нас подчеркивают моральную сторону вопроса. Дело даже не столько в наркомании как таковой, как в том, что за ней стоит уголовный элемент. А криминальная активность пресекается сейчас по всему миру. В данном случае сырье для наркотиков собирается, перерабатывается, поступает на склады – а оттуда попросту исчезает в никуда. Если не считать медицинского героина и прочих опиатов.

– Обожди. А что, бывает медицинский героин?

Прентис пожала плечами.

– Против травки они вроде бы ничего не имеют, по крайней мере насколько можно судить по штатам и государствам, где она легализована.

– Это и есть звонок, – сказал Кент. – Конец переменке. Вот и Иисус с колокольчиком. – Он ткнул пальцем в советника по науке. – Короче, Бен, хватит сопли жевать. Передай НАСА, что нам нужен запуск. Какой-нибудь долбаный астронавт в долбаной капсуле или что-то в этом духе. Чтобы летел устанавливать контакт. Хватит уже с нами в прятки играть. Мы из этого целое зрелище устроим. Объявим, что уверены – контакт обязательно состоится. На расходы, Бен, мне плевать, ясно? – Он встал. – Нужно же людям вокруг чего-то сплотиться, да?

– Ну, – ровным голосом заметила Диана, – это уж всяко получше Маршей Свободы.

Кент фыркнул.

– Мэрдо всегда был болваном. Богатым и могущественным – но все же болваном. Рад, что все это сработало против него самого. Но урок стоит извлечь – надо, чтобы этот запуск тоже не сработал против нас.

– Господин президент, – сказал Бен Меллик, – это ведь в первую очередь от пришельцев зависит?

– Мы на их блеф не поддадимся!

– Не слишком ли это азартно? – возразил Престер.

– Когда это американцы боялись рисковать?

– Мы полагаем, – сказал Престер, – что китайцы сейчас резко ускоряют свою лунную программу.

– А мы тем временем в жопе ковыряемся! Страна окончательно сбилась с пути. Я это во время кампании говорил и сейчас не устаю повторять. Как будто совсем без яиц остались – извини, Ди-Кей. Только со всеми этими ласковыми и нежными придурками – ой-ой, зачем вы раните мои чувства и прочее дерьмо – мы уже, черт возьми, в нацию институток превратились. Пора проявить лидерские качества – это я вам всем сейчас говорю!

– Но даже если запускать совсем без подготовки, какое-то время все равно уйдет, – сказал Бен Меллик.

– А еще потребуется одобрение конгресса… – начал Престер.

– Что я им скажу, то они и одобрят, – заявил Кент.

– Вас там не очень-то любят, Рэйн. Они на вас по полной оттопчутся.

– Вот прямо так? Можешь им передать, что я тогда наложу вето на все их законопроекты до единого. Все их обещания избирателям прахом пойдут. Послушайте! Мне нужно обратиться к нации. Я все это изложу. Весь мир может дрожать от ужаса, но не американцы! Это наша Солнечная система, черт ее возьми!

– Откровенно говоря, сэр, – заметил Бен Меллик, – даже планета и та уже не совсем чтобы наша.

Рэйн Кент медленно сел.

– Потому нас и игнорируют? Мы больше ничего не значим?

– Необходимость в управлении никуда не делась. – Вице-президент оттолкнулась от кресла и встала, скрестив руки на груди. – Тот факт, что с нами не делалось официальных попыток контакта, подразумевает, что новые пришельцы осознают необходимость различать уровни вмешательства.

– Что это означает? – спросил Рэйн.

– Ну, во-первых, есть вмешательство глобальное – или лучше назовем его макроуровнем. Силовые поля по всей Земле, а потом – запрет на насилие. Ну и, разумеется, происходящее с Венерой и Марсом. Безусловно, ненасилие влияет на поведение людей, однако на данный момент оно фактически служит поддержкой правоохранительным системам по всему миру, поскольку возможность арестовывать и заключать в тюрьмы у нас осталась. Силовые поля лишили нас возможностей экстенсивного развития и доступа к новым ресурсам, что вызвало необходимость переориентировать население, особенно в бедных странах, на что-то другое. – Она сделала паузу, чтобы убедиться, что все ее внимательно слушают. – Но непосредственное управление – потенциальный микроменеджмент всего происходящего – по-прежнему за нами. За людьми.

– Пока что за нами, – уточнил Дэниел Престер.

– Пока что. Но введенные пришельцами макроограничения, судя по всему, призваны подтолкнуть нас к определенному пересмотру наших принципов, и в данном случае я имею в виду не только принципы, относящиеся к государственному управлению, но и экономические.

Рэйн Кент шарахнул по столу кулаком.

– Социалисты долбаные!

– Они ограничивают нас во имя сохранения планеты и ее истощающихся ресурсов, – сказала Диана и добавила, пожав плечами: – Это теперь социализм?

– Может быть, и нет, – отрезал президент, – но уж точно ни хрена не капитализм!

– Помимо космической миссии, – продолжила Диана после небольшой паузы, – у нас есть неотложные дела и на Земле. В первую очередь гуманитарная помощь…

– Обойдутся без нее, – прорычал Рэйн.

– Это может оказаться опасным, – заметила Диана.

– Это еще почему? Бурунди на нас войной пойдет?

– Я имею в виду опасность, исходящую от инопланетян. Посудите сами, сэр, – или, вернее, все вы, – ненасилие обеспечивается практически мгновенной реакцией на происходящее. Что это подразумевает? – Она вперила взгляд в советника по науке. – А, Бен?

– Я уже говорил. Избирательное действие.

– Да. Вездесущее… присутствие. Наблюдающее и оценивающее наблюдаемое в реальном времени. – Она сделала еще одну паузу. – До вас что, не доходит? За нами сейчас наблюдают. Вероятно, даже запись ведут. И от нашего решения может зависеть их следующий шаг. Если вы сейчас проявите жестокосердие, сэр, они тоже могут поступить аналогичным образом.

Кровь медленно отлила от лица Рэйна Кента.

– Это не социализм и не капитализм, – заключила Диана. – Это скорее… наша совесть.

Слово повисло в тишине Овального кабинета, словно откровение Господне.

Мирская слава проходит, но Марка Ренара она пока не оставила. Он был лишь пятым канадским астронавтом, которому довелось побывать на Международной космической станции, так что ему, как и предшественникам, приходилось теперь много выступать перед публикой, появляться на радио и телевидении, а также опубликовать книгу и объехать потом всю страну, подписывая свежекупленные экземпляры. По счастью, он отличался природным дружелюбием и не пугался ни толп, ни телекамер. Теперь, когда он сидел перед премьер-министром, оправдываясь, все эти добродетели внезапно его оставили.

– Понимаете, секретность – неотъемлемая часть сделки. Если не даешь подписку о неразглашении, то никуда и не летишь.

Взгляд Лизабет Карбоно ничуть не смягчился.

– И она что же, отменяет присягу, которую вы давали своей стране?

– Мадам, давая подписку перед полетом на МКС, я понятия не имел, что она войдет в конфликт с присягой, данной мной как офицером.

Она наклонилась чуть вперед. В кабинете было душновато, а запах стоявшей в вазе сирени из премьерского сада был такой сильный, что у астронавта глаза слезились.

– Просто расскажите мне сейчас, что там происходит. Что вы видели?

– Мы были не одни, – ответил он. – Постоянное назойливое присутствие рядом. В общем, это были просто беспилотные зонды. Не очень большие. Но они постоянно болтались поблизости. Вроде как любопытствуя, особенно если кто-нибудь выходил в открытый космос. Но никакого дружелюбия мы не чувствовали. Все равно что на пикнике вокруг тебя осы вьются.

– А на Луне?

Он вздохнул.

– Там жизнь кипела. Мы чуть ли не половину всего времени только и следили, как бы не заснять чего-нибудь слишком уж откровенного. А к прямому репортажу без помощи из Центра управления полетом было и не подготовиться.

– Так, значит, книга, речи, выступления – все это чушь собачья?

Он лишь поморщился.

– Вчера, – сказала премьер-министр, – я имела длительную беседу с британским премьером Джеффри Кемпом, в ходе которой обсуждались наши «особые» отношения с Соединенными Штатами. Разумеется, помимо этого были затронуты вопросы, связанные с Европейским космическим агентством, а также последние откровения относительно Луны. Нашей Луны.

Джеффри Кемп. Этот ушлепок. Марк отвел взгляд.

– Будьте любезны смотреть на меня.

Марк резко дернул головой.

– Прошу прощения, мадам. Аллергия. – Он кивнул на сирень. – Глаза слезятся.

– Вот-вот чесаться начнете?

– Что? Нет, что вы.

– Тогда терпите. Видите ли, – сказала она, – люди, наделенные властью, сходятся в одном. Эксклюзивный доступ к секретам – что-то вроде амброзии. И сильно ударяет в голову. Когда люди говорят о ком-то, что тот опьянен властью, это ведь именно оно и есть, понимают они это или нет. От одной только мысли, что граждане узнают слишком много – узнают, чем в действительности занимаются правительства и корпорации, – такие властители в ужас приходят.

Она резко встала, взяла вазу с сиренью и отнесла ее на столик в углу.

– А есть и такие люди, которые с этим рождены, прямо в этой атмосфере, и которые полагают, что власть принадлежит им по праву рождения – голубая кровь или что-то в этом роде. – Она вернулась обратно и снова села. – Кемп из таких. Мы разговаривали по телефону за тысячи километров – и все равно мне его придушить хотелось. – Она моргнула. – Думаю, не стоит напоминать, что это не предназначено ни для чьих ушей.

Марк кивнул.

– Я с ним встречался, мадам. Думается, лучшей иллюстрации, что власть развращает, и не найти.

– Меня пока еще не развратила, – сказала Лизабет. – По крайней мере, хотелось бы надеяться. Видите ли, я желаю, чтобы люди знали все, и готова послужить примером для прочих. Обратившись к канадскому народу.

– Зачем? – удивленно спросил Марк. – В смысле – они же ушли? С Луны, то есть. И, насколько я понял, зондов тоже больше нет. Орбита чистая.

– Это несущественно, Марк. Здесь важен принцип. Не рассматривать население как большей частью идиотов, неспособных, цитируя одну из ролей Джека Николсона, справляться с правдой.

– Но если открытость столь важна, – спросил Марк, – почему же новоприбывшие пришельцы не выйдут к людям?

– Полагаете, что они скрывают свои истинные помыслы? По-моему, не похоже.

– Разумеется, вы правы – во всяком случае, на определенном уровне. Они сделали два очень откровенных, видимых всему миру жеста – силовые поля и запрет на насилие. Но что, если одновременно происходит что-то еще, пока что нами не замеченное? Те два жеста невозможно ни скрыть, ни замаскировать. Они откровенно публичные. Но, мадам премьер, происходят и другие вещи. Мы оба прекрасно это знаем.

– Что еще вам известно?

– Высокотехнологичные чертежи, файлы с инструкциями по изготовлению «чистых» силовых установок. Двигателей. Которые можно сделать маленькими, чтобы приводить в движение электрическую зубную щетку, или же огромными, годными для тяжелой космической ракеты. Файлы появились во всех технологических компаниях и конструкторских бюро по всему миру.

Она лишь отмахнулась.

– Да, я знаю. И в чем, Марк, заключается здесь отсутствие публичности? Чертежи подчеркнуто некоммерческие, схему нельзя запатентовать. Прямо на глазах автостроителей десять лет исследований в области электромобилей отправились в унитаз, не говоря уже о водородных двигателях и биодизеле. Про нефтяную промышленность лучше и не упоминать. Новые пришельцы ничего не таят, даже несмотря на то, что их откровения способны вызвать хаос. И знаете что? Для меня это как глоток свежего воздуха.

– Но нам все равно неизвестно, скрывают они что-либо еще или нет. Вернее сказать, сами-то они однозначно скрываются.

– На их месте я бы также не появлялась. Это лишь дало бы нам образ пришельца, чтобы персонифицировать свою неприязнь. – Она достала папку. – Однако не исключено, что и здесь нас ожидает сюрприз. – Раскрыв папку, она подтолкнула ее к Марку по поверхности стола.

Нагнувшись вперед, он развернул ее к себе, принялся читать – и тут же остановился.

– Я все это помню, – сказал он. – Похищение в Виктории, заснятое на многочисленные видео…

– И к каким выводам пришли адепты учения «Никому не говори»?

– У вас это звучит как-то…

– По-детски?

Он снова перевел взгляд на папку.

– Что ж, на прошлые похищения, происходившие в более… приватной обстановке, это было не похоже. Возникли опасения, что Серые решили перейти к откровенным действиям.

– Вы видели видео?

– Да.

– Похожа та летающая тарелка на корабли Серых?

– Невозможно сказать, мадам. Их корабли меняют конфигурацию, или же у них имеются многочисленные разновидности. Одно время предполагалось, что Серые намерены убедить нас, будто в нашем суверенном космосе находятся не они одни. Так что разнообразие стилей требовалось им, чтобы нас запугать.

– Похоже, им это удалось.

– Да. Определенно. Мы тихо сидели в уголке и не совались туда, где ребята постарше играют в свои взрослые игры. – Он поднял взгляд от папки. – Так вы полагаете, что Саманту Август забрали новые пришельцы?

– А вы?

Он задумался.

– Может статься, вы правы. И однако…

– Однако почему они не похитили кого-то вроде вас – вы об этом сейчас думаете? Астронавта, человека, уже побывавшего в космосе. Или кого-нибудь весьма влиятельного, публичную персону. Актера, президента или, скажем, премьер-министра. Ученого наподобие Тайсона. Да Джуди Фостер, в конце концов!

– Действительно, резонный вопрос.

– Вы ведь, Марк, наверняка любите фантастику?

– Само собой. Однако – фантасты много всякой ерунды выдумывают. Всяческие гиперпространственные переходы, туннельные двигатели. Ну то есть им свойственно… в небесах витать, что ли?

– Хм. Интересная мысль. Хорошо, допустим, ее похитили именно они. Ее – и никого больше.

Марк робко улыбнулся.

– По крайней мере, это канадка.

– Да, как, собственно, и вы – во всяком случае, если забыть про подписки о неразглашении, данные другому государству. – Она забрала у него папку и закрыла ее. – Может быть, мне и не стоило обсуждать этот вопрос именно с вами – почему они выбрали Саманту Август, а не какого-нибудь современного аналога Карла Сагана или Джеффа Гольдблюма из «Дня независимости». Скорее мне нужен специалист по внеземной социологии – не подскажете, где такого отыскать?

Марку Ренару захотелось провалиться на месте. Он неуверенно пожал плечами и произнес:

– Быть может, как раз среди фантастов?

Премьер-министр с триумфом во взгляде – может статься, даже чуточку издевательским – улыбнулась Марку.

– Мадам, – начал он неуверенно, – похищение Саманты Август… я не уверен, связал ли его кто-нибудь еще с Первым Контактом… вы это тоже хотите сделать достоянием общественности?

– Пока еще нет, – ответила она.

– Ага. То есть, придержите в секрете?

– Туше! – Она помолчала, потом добавила: – Кемп меня от этого отговаривал.

– Неудивительно, – кивнул Марк.

– Как вы полагаете – то, что инопланетяне не стали брать выпускника Итона, что-то означает?

Немного поколебавшись, он ответил:

– Надеюсь.

– Вот и я надеюсь, Марк. Вот и я.

Глава 11

Стена ее комнаты сейчас представляла собой множество экранов, демонстрирующих передачи различных телеканалов и веб-трансляции. Новостные каналы, словно соревнуясь друг с другом, непрерывно передавали репортажи о том, как прекращение насилия сотрясло сами устои человеческой культуры, грозя поставить цивилизацию на колени. Небывалую доселе популярность приобрели философы – интервьюеры, запинаясь, зачитывали вопросы, а потом озадаченно таращили глаза, выслушивали ответы на них.

Хотя, надо признать, готовые ответы тоже не всегда находились. Но, по крайней мере, большинство философов, которые в своих старомодных костюмах выглядели так, словно их только что вынули из нафталина и наскоро отряхнули от пыли, верно ухватывало суть дела – заключавшуюся вовсе не в инопланетной технологии, а в отношении землян к ближнему своему.

По другим каналам, как и раньше, шли ситкомы и реалити-шоу. Продолжались спортивные соревнования, толпы болельщиков приветствовали своих кумиров, пожирая чипсы и хот-доги, и общее впечатление от всего было такое, что цивилизация настойчивей, чем когда-либо, подчеркивает – с ней все в порядке. И тем не менее сквозь него пробивалось другое ощущение – мир сидит на пороховой бочке, и фитиль уже дымится.

– Просто голова кругом, – сказала Саманта Август, вытащила из пачки сигарету и закурила. – Экономика разваливается на глазах, ожидается нехватка самого необходимого, а вы, похоже, умеете лишь указывать, что нам не следует делать, – но не что нам теперь делать взамен того, что мы делали всегда.

– Вы же прекрасно понимаете, Саманта Август, что любые наши распоряжения сейчас вызовут лишь противоположный эффект.

Сэм ткнула сигаретой в сторону одного из экранов.

– Вот послушайте, что он там говорит. Кризис власти. Вы нанесли удар в самое сердце человеческого общества.

– Нельзя ли вот об этом поподробней? – попросил ее Адам.

Она вздохнула, отошла от экранов и улеглась на кровать, глядя в белый потолок.

– Власть – штука хрупкая. Даже небольшие группы людей всегда устанавливают правила, регламентирующие поведение. Ритуалы, табу, что можно и чего нельзя в отношении других. В значительной степени это связано с самоидентификацией, с тем, как группа саму себя определяет. Но и поддержание мира внутри группы этим тоже достигается.

– Понимаю.

– Не уверена. В правилах всегда незримым образом присутствует кнут. Конечно, в небольших группках охотников и собирателей обычно не угрожали никому насилием, чтобы принудить к добропорядочному поведению. Самой страшной угрозой служило изгнание, и оно чаще всего ничем не отличалось от смертной казни, в которой тем самым не было необходимости. Изгнанники, как правило, сами угасали и умирали, лишившись самого важного, что у них было, – собственной идентичности. Преступника следует изолировать. Это древнейшая практика, которой мы, разумеется, продолжаем следовать, просто в современном обществе изгнание не означает смерти.

– А почему? – вдруг спросил Адам, прервав ход ее мыслей.

Она выпустила к потолку струю дыма.

– С ростом населения появляется анонимность. Кроме того, возникают маргинальные группы, субкультуры, отщепенцам становится легче найти таких же, как они, и тем самым восстановить утраченную идентичность – пусть даже среди педофилов, насильников, нацистов и тому подобных. В наши дни к анонимности нередко активно стремятся.

– Поскольку определенная деятельность считается крайне постыдной.

– Да.

– Следовательно, – продолжил Адам, – анонимность позволяет заниматься подобной деятельностью, пусть даже исключительно ради самоидентификации. Тем самым ставя себя вне рамок закона.

– Да, и таким образом появляются преступные сообщества. Однако дело в том, что без кнута не обойтись ни по ту, ни по другую сторону закона – без угрозы насилием и страха, который подобная угроза порождает. Страх делает людей послушными. Столь же важно, Адам, и обратное утверждение: в отсутствие страха, когда нет угрозы насилия, люди превращаются в чудовищ.

– Я не препятствую задержанию преступников, – сказал Адам. – Решение в каждом конкретном случае принимается, исходя из обстоятельств. Однако в основе всех человеческих систем юриспруденции лежит фундаментальное различие между действием и намерением.

– И вы также делаете подобное различие? – спросила Сэм.

– Нет. Чтобы предотвратить преступление, я должен действовать, основываясь на намерениях.

– То есть это ваше всеобъемлющее присутствие способно слушать мысли?

– В этом нет необходимости. Как правило, намерение несложно определить, исходя из различных физиологических индикаторов.

– Иными словами, вы нас читаете, словно раскрытую книгу.

– Но на более глубоком уровне понимания. Насколько мы способны судить, вашей расе во взаимодействии с письменным словом для удовольствия и развлечения понимание зачастую требуется лишь самое минимальное.

– Очень остроумно, Адам, ха-ха. Но давайте вернемся к нашей теме. С человеческой точки зрения, дурные мысли – не преступление. Преступление начинается, когда ты действуешь на их основе. И это совершенно справедливо по отношению к человеческой природе – в душе мы отнюдь не белые и пушистые. – Она махнула рукой в сторону экранов на дальней стене. – Вы же сейчас выступаете в роли верховного судьи человеческого поведения. Вы лишили нас возможности самим об этом судить, и вот здесь-то в ваших рассуждениях и кроется ошибка.

– В чем же именно, Саманта Август, заключается ошибка в наших рассуждениях?

– С нашей точки зрения, взрослый человек – это тот, кто сознательно берет на себя ответственность. К поступкам детей это не относится, и мы полагаем, что они не могут нести аналогичную ответственность, поскольку их мозг пока еще недостаточно созрел, чтобы должным образом осознавать связь между поступками и их последствиями.

– Следовательно, те из взрослых, кто все же совершает преступления, также не постигли эту связь?

– В ряде случаев – да. Остальным просто наплевать. Они сознательно идут на преступление, рассчитывая на то, что их не поймают. В подобных случаях должны срабатывать системы наших верований, как раз и персонализирующие верховного судью человеческой жизни: немигающий взгляд, который все видит, читает каждую мысль и замечает любой грех. И да судимы будете.

– Но лишь после смерти.

– Поместить судью за пределы земной юдоли – единственная гарантия его неподкупности.

– И однако прежней веры уже почти ни в ком не осталось, – заметил Адам.

Саманта поджала губы.

– Верно, историки настаивают, что раньше люди были более богобоязненны. Сказать по правде, я в этом не столь уверена. Разумеется, фанатики были всегда, но есть одно «но». У всех фанатиков, с которыми мне доводилось сталкиваться, общее одно: непоколебимая уверенность в собственной правоте. Они могут говорить при этом от имени того или иного бога, но на деле это лишь эгоманьяки, обуреваемые жаждой все контролировать. Они не от имени Бога говорят, они себя держат за Бога. – Она швырнула сигарету на пол. – Я думаю, что в так называемые богобоязненные времена остальные были попросту запуганы подобными фанатиками, которые нередко обладали властью и которые, как считалось, действительно говорили от имени Бога. А власти выше, чем эта, как бы и не бывает.

– Иными словами, – уточнил Адам, – даже Бог, помещенный за пределами растленной действительности, тем не менее оказывается растлен.

– Религия всегда шла на поводу у светской власти. Управлять тем, что происходит после смерти, мы не можем, так давайте же управлять всем остальным, и до мелочей. Несогласных – на виселицу, на костер, на дыбу, где им придется признаться во всех преступлениях. Только к Богу все это никакого отношения не имеет. Речь лишь о контроле, следовательно, о власти, и мы возвращаемся к теме угрозы насилием. К замаскированному кнуту.

– Которая, в свою очередь, отсылает к вопросу об идентификации, – продолжил Адам, – причем к той ее разновидности, где принадлежность к группе означает жизнь, а непринадлежность – смерть. Где верующие – союзники, а неверующие – враги.

– А отсюда уже недалеко до группировок, требующих от женщины отказаться от права на собственное тело. К слову, а вы как относитесь к абортам?

– А вы – едите яйца?

– Прошу прощения?

– Это, Саманта, нерожденные куриные эмбрионы.

– Но мы, люди, по-разному ценим человеческую жизнь и жизни прочих существ, хотя я согласна, что себя-то мы в данном случае не обижаем. Научный склад ума проводит эту границу, основываясь на наличии разума. Религиозный – на наличии бессмертной души, которой, очевидно, никто кроме человека не обладает, поскольку он создан по образу и подобию Божию и несет в себе Его искру.

– Но разве Бог не создал совокупно всю жизнь? Не несут ли тем самым все живые существа эту искру? Что же до разума, этот критерий некорректен. Существуют различные формы разума, при этом разум, определяющий себя на собственной же основе, не просто вносит в это определение ложные ограничения, но и не может в полной степени считаться разумом. Иными словами, Саманта, на Земле существуют и другие формы разумной жизни.

– Я так и подозревала. Однако мы неизбежно выделяем в поведении любых животных антропоморфные черты – лишь затем, чтобы поумиляться. Как вы справедливо заметили, единственным нашим определением для разума является наш собственный.

– Однако тело суверенно, – заметил Адам. – Ему нельзя приказывать.

– А как насчет нерожденного эмбриона? Разве им не распоряжаются извне?

– Любая жизнь, Саманта Август, представляет собой потенциал, которому предстоит развиться. Разум – одна из возможностей такого развития. Эмбрион не обладает разумом. Это жизнь, у которой все в потенциале. Однако далеко не все потенциалы реализуются.

– Иными словами, в ближайшем будущем инопланетяне с транспарантами перед абортариями не появятся?

– И что более важно, Саманта Август, протестующие, на которых вы намекаете, более не способны навязывать свою волю решившим сделать аборт женщинам.

– Они начнут записывать женщин в дверях клиник на видео и выкладывать в Интернет. Уже начали, еще до вашего появления. Надо думать, чтобы их опозорить.

– Мы достаточно давно поняли, – ответил Адам, – что люди способны на весьма постыдные поступки, особенно когда целиком убеждены в собственной правоте. Подобные видеозаписи будут удаляться из Интернета, поскольку он полностью под моим контролем.

– В самом деле? Вы что же, взялись за цензуру?

– Я удаляю духовное насилие, совершаемое анонимами. И не допускаю в Сеть наиболее одиозные примеры фальшивой отваги, издевательств, запугивания и возбуждения ненависти. Как мы оба понимаем, насилие не исчерпывается одной лишь физической стороной. Время от времени ваше общество впадает в разрушительную нетерпимость, и сейчас вы как раз на пике подобного цикла.

– Наша образовательная система больше не учит эмпатии, – кивнула Сэм. – Будь литература обязательным предметом в университетах, мир стал бы лучше.

– В будущем вам потребуется вся ваша способность к эмпатии, Саманта Август.

– Значит, придется принимать науку из-под палки. Собственно, этим вы сейчас, похоже, и занимаетесь. – Она поднялась и снова подошла к экранам. – Так что же дальше, Адам?

– Выполняется Вторая стадия Протокола Вмешательства. Вам предоставлены избранные образцы передовой технологии – на условиях, гарантирующих всеобщий доступ. Хотя информация об этом не успела широко распространиться.

– Хм. Тогда расскажите мне про Серых.

– Это паразитическая раса, которая больше не будет вам досаждать. В настоящий момент они уже покидают Солнечную систему.

– Почему? Вы же пацифисты, с чего им вас бояться?

– Те, кого вы называете Серыми, питаются продуктами чужой психики. Чем сильней эмоция, тем она для них притягательней и тем трудней от нее отказаться. Они вселяют в своих жертв ужас – и потребляют результат биохимической реакции.

– Цивилизация наркоманов-звездоплавателей, просто подарок какой-то!

– Подобный способ питания основан на насилии и представляет собой фундаментальнейшее нарушение неприкосновенности сознания индивидуума. Мы его категорически запрещаем. Поэтому им здесь нечего делать.

– Только и всего?

– Мои сенсоры показывают, что у вас поднимается кровяное давление.

– То есть эти говнюки людям мозги насиловали, а вы их раз – и отпускаете? Чем же они теперь, по-вашему, займутся? Найдут себе жертв где-нибудь еще?

– Основной причиной их бегства из Солнечной системы, Саманта Август, являемся не мы. А вы. Однако мы уже вторгаемся в более поздние элементы Протокола, а их пока что обсуждать преждевременно.

– Однако, Адам, если откроются подробности, мы этого так не оставим.

– Да.

Это заставило ее на некоторое время задуматься, глядя на экраны, но не замечая бесконечного потока изображений на них.

– Адам, поблизости есть другие потенциальные жертвы?

– Да.

– Близко к нам?

– Да.

– И вы рассчитываете, что мы предпримем что-то по этому поводу?

– Да, и мы уверены, что вы именно так и поступите. Протокол Вмешательства неизмеримо сложен. Ответственность тоже огромная. Однако ваша раса хорошо понимает, что есть правое дело, и способна ему служить с завидным рвением.

– Вы впервые за все это время признали за нами некую добродетель, – тихо проговорила Саманта.

– Для того чтобы ее пробудить, нужно терпение, а информацией следует делиться медленно и осторожно.

– День, когда вы сообщите человечеству, что его изнасиловали, Серые запомнят надолго. – Поколебавшись, она добавила: – Кажется, я наконец решила.

– Вы выступите от нашего имени?

– Вы наконец дали мне основания хоть как-то надеяться, что это сработает.

– Мы были в вас совершенно уверены.

– Прекрасно. Однако теперь мне надо убедить вас поверить в человечество, а для этого нужно придумать способ сделать так, чтобы человечество само в себя поверило. А это, Адам, будет нелегко.

– Мы вам поможем.

– Вы упомянули, что намерены осторожно делиться информацией. Какой конкретно?

– Вселенная, Саманта Август, имеет фрактальную природу. Представляется разумным предположить, что масштабируемость наблюдается не только в сторону уменьшения, но и в противоположную. В наших с вами дискуссиях мы избегали затрагивать тему Бога, однако значительная часть того, что обсуждают масс-медиа внизу, сводится сейчас к фундаментальным вопросам религии и веры. В конце концов, как прибытие инопланетян сочетается с земной концепцией Бога? Во что веруем мы? И веруем ли вообще?

– Лично я этой темы избегала по вполне понятной причине.

– Согласен. Давайте рассмотрим наш нынешний уровень всемогущества по отношению к вашей, Саманта, планете. Если судить по вашей мерке, он явно представляется богоподобным. Верующие беспокоятся. Нас называют Богом – или же Сатаной. Или доказательством того, что Бога не существует.

– И что?

– Истинное всемогущество не относительно и не масштабируемо. Соответственно, мы не всемогущи. Область нашего влияния ограничена. Имеется ли некая сущность или сознание, способная воспринимать Вселенную целиком, обладающая подобным всемогуществом в значительно большем масштабе? Если и так, мы не можем этого ни подтвердить, ни опровергнуть. До нынешнего момента наши действия не вызывали никакой наблюдаемой реакции этой сущности. Однако отсутствие доказательств не есть доказательство отсутствия. С вашего позволения, я хотел бы вернуться к понятию разума. Его высшая форма – способность спрашивать «почему». Ограничиваться поисками ответа на «что есть», даже не задаваясь «почему», означает отвергать величайший дар разума.

– Ага, мне это нравится. Хотя большинство атеистов со мной не согласятся.

– Нас объединяет с человечеством подобное любопытство и способность задавать подобные вопросы. Возможно, это единственная черта, объединяющая все разумные расы. И она происходит непосредственно из нашего воображения, нашей способности удивляться, а для того, чтобы это осознать, чтобы признать существование внутреннего мира в нашем сознании, должен существовать и внешний мир. Однако как бы мы ни пытались установить между этими мирами фундаментальное различие, как бы в этом ни нуждались – мы навеки заключены внутри собственных ощущений, за их пределами ничего не существует. Вообще ничего.

– То есть, как мне кажется, вы хотите сказать, что вселенная определяется нашими ощущениями? Люди также делали попытки рассуждать в этом направлении. Однако подобным идеям, как и многим другим, нелегко укрепиться, поскольку немедленно возникает вопрос – ну и что?

– Саманта, дело может быть в том, что сознание дает вселенной этический каркас. Что придание всему смысла не просто наша главная цель – но и святая.

– Подозреваю, что к дискуссии о Боге нам еще предстоит вернуться, но попозже. Но вот этика… она что же, одинакова для всех разумных видов?

– В определенных рамках – да. За единственным известным нам исключением все развитые цивилизации обладают концепцией добра и зла. Проблема, как обычно, в том, чтобы достичь по столь простому вопросу взаимного согласия. Ксенофобия имеет место, и для взаимопонимания ее сперва необходимо преодолеть.

– Так что же, Адам, в Галактике идет ничем не ограниченная битва за ресурсы? Многие фантасты в своих книгах исходят из того, что это именно так. Другой взгляд на вещи можно встретить крайне редко. На ум сразу приходит Иен Бэнкс – вот что вам стоило явиться лет десять назад, похитить его, излечить… а, да что это я, черт возьми.

– Вы испытываете горе. Примите мои соболезнования.

Она лишь покачала головой и вздохнула.

– Возвращаясь к вашему вопросу, Саманта, нет, ресурсов более чем достаточно на всех. Миры, обладающие биотой, встречаются заметно реже, но попытки их колонизации еще более редки.

– В самом деле? И почему же?

– Биоты самодостаточны. Сложные формы жизни фундаментальным образом приспособлены лишь к собственному миру и к собственной биоте. Как правило, биоты сопротивляются инопланетному вторжению. Чужая биота не может использовать те же источники пищи, что и местная, а последняя к ней выраженно враждебна. Насильственное «терраформирование», как правило, кончается неудачей.

– И где в таком случае все инопланетяне живут? На гигантских «кораблях поколений»? Я подозреваю, что не всем хочется быть привязанными к гравитационному полю собственной планеты.

– Гравитация, Саманта, вообще не проблема. Крупные искусственные биоты, подобные упомянутым вами «кораблям поколений», вполне возможны и нередко используются, но есть один важный факт, который нельзя игнорировать. Каждый вид возник в своей естественной биоте, привязанной к определенной планете. В наших генах заложено не просто предпочтение этой биоты любой другой, но и потребность в ней. Расы, покинувшие свою естественную биоту, по мере смены поколений нередко начинают увядать и вымирать.

– И, однако, если вернуться к моему вопросу?

– Терраформированию посредством изменения орбитальной механики, создания атмосферы, добавления недостающей воды, лун и так далее подвергаются лишенные жизни миры – это и есть основной подход к колонизации. Количество таких миров неисчислимо.

– На Венере вы занимаетесь именно этим?

– Да. Мы готовим для человечества еще одну планету, способную принять земную биоту.

– А на Марсе?

– Подробности, относящиеся к возвращению Марса, мы сообщим на следующих стадиях Протокола.

– Так. Понимаю. – Скрестив руки на груди, она стала всматриваться в экраны. – Значит, в Галактике царит изобилие?

– Да, Саманта.

– Ах, Иэн, выходит, ты был прав.

– Замечательный автор, кончина которого вызвала настоящую скорбь, – сказал Адам. – И я должен заметить, что его врожденный оптимизм сильно повлиял в лучшую сторону на нашу уверенность в потенциале вашей расы.

Саманта невесело расхохоталась:

– Миллиарды неведомых читателей!

– Сотни миллиардов, – поправил ее Адам. – Человеческое воображение – поистине бесценная валюта.

– И ни единого цента в виде гонорара. Получается, вы и мне бы могли выписать немаленький чек? За миллиарды пиратских копий, так ведь?

– Да.

Ошарашенная, она не нашлась, что ответить. На экране перед ней камера дрона показывала толпу беженцев, в основном едва одетых, в голой африканской местности. Люди высыпали наружу из палаточного лагеря, таща на себе различное продовольствие. Они танцевали, смеялись, белые зубы на черных лицах сверкали, словно жемчужины.

– Вы, кажется, говорили, что голода не будет?

– Да. Не будет.

– Хорошо, Адам. Я согласна. Я готова быть вашим представителем. Однако – услуга за услугу.

– Разумеется.

– И довольно серьезную.

– Я весь в вашем распоряжении.

– Хм-м-м. Раз уж пиратскими копиями литературы вы не гнушаетесь, каковы ваши взгляды на копирайт, авторские права и торговые марки в целом?

Глава 12

Колонка редактора «Вашингтон пост»,

1 июня

Конец света. Нынешнего света

Джейкоб П., бездомный героиновый наркоман из Милуоки, еще никогда не чувствовал себя столь беспомощным. До сих пор все было о’кей, и менять свою жизнь он не собирался. Да, это была темная и вонючая дыра, но под кайфом он чувствовал себя в ней, словно в материнской утробе.

И вдруг наркотики перестали работать. Тот драгоценный восторг, что он ощутил еще от первой дозы, за которым охотится каждый наркозависимый, исчез – и из тела, и из головы. Жажда пропала. А вместе с ней и потребность. Чувство было такое, словно он вдруг позабыл свою первую любовь. А на сегодняшний день – и единственную. Он в ней больше не нуждался, она его и интересовать-то перестала. Как такое могло случиться?

А главное, что ему делать теперь?

Лидеры правительств «Большой семерки» встретились вчера в Оттаве, в закрытом от публики квартале у самого берега канала Ридо. Как обычно, у заграждений собралась толпа протестующих, однако что-то все же изменилось. Никто толком не понимал, против чего протест, полиции тоже было совсем немного, не было видно ни защитного снаряжения, ни обычных средств для разгона беспорядков. На многих плакатах и транспарантах красовались лишь вопросительные знаки, и эта беззвучная мольба не могла не тронуть.

В банкетном зале отеля «Фронтенак» семерка самых могущественных мировых лидеров несколько раз собиралась на закрытые для прессы совещания, но даже этот кивок в сторону секретности кажется совершенно надуманным. Что могло быть предметом обсуждения? Ответить несложно: наши невидимые, но вполне ощущаемые надзиратели. И что по этому поводу решили? Скорее всего, ничего.

И вообще, не слишком ли все это мелко перед лицом столь фундаментальных перемен в наших взглядах на себя и свое место в мире? День за днем, мгновение за мгновением мы постоянно сталкиваемся с этими изменениями. Пришел в ярость оттого, что тебя подрезали на шоссе? Ну и напрасно. Вдохни поглубже и успокойся. Ничего из пришедшего тебе на ум попросту не произойдет. Глаза наливаются кровью, нога вдавливает педаль поглубже в пол, вот сейчас догоню мерзавца? Да ничего подобного. Чертова машина не станет ускоряться, даже обороты, и те не повысятся. У тебя отобрали контроль. Мгновенно. И со всей определенностью. Ты всего лишь один из водителей в длинной череде машин.

Легко ли пережить подобный удар по самолюбию?

Или, например – прозвенел звонок, уроки наконец-то кончились. Задира-шестиклассник, обычно поджидающий тебя в квартале от школы у самого входа в переулок, по которому тебе бежать домой, и сегодня на месте. Вот только злоба из его глаз куда-то исчезла. Папаша больше не может его поколотить, так что и отыгрываться на тебе ему не нужно. Ты просто проходишь мимо, а он вдруг приветствует тебя кивком.

Но вернемся в Милуоки. Джейкоб П. не думает про зоны отчуждения (которые, похоже, зовутся именно так, хотя и неизвестно, откуда именно взялся термин). Его не волнуют «Большая семерка» и беспомощные мировые лидеры, которым осталось лишь обсуждать неустойчивость рынков и их неминуемый крах, а о вопросах безопасности, дружественных – или же враждебных – военных блоках, миротворческих операциях и торговых эмбарго можно попросту забыть. Джейкоб П. не задумывается о внезапно появившихся в лагерях беженцев по всему миру запасах пищи и чистой воды. Не удивляется в одночасье исчезнувшим инфекционным заболеваниям и даже не задается вопросом, когда в последний раз простужался. О том, где взять дозу, он тоже не думает.

Тридцатидевятилетний бывший наркоман, причем клеймо это даже не вызывает в окружающих прежнего беспокойства и недоверия, выбирается из своей дыры. Похоже, не так-то в ней было и замечательно.

Для каждого из нас наступило время выбраться из материнской утробы, из мирка мелких личных удовольствий, состояли ли они в том, чтобы угрожать другим водителям на шоссе или поколачивать третьеклашку после уроков. А как насчет папаши, использовавшего сына в качестве боксерской груши? Он пошел, купил себе настоящую грушу и повесил в гараже. И сейчас молотит по ней, словно метроном, вколачивая в нее накопившиеся за целую жизнь гнев и раздражение – однако их запасы внутри его быстро тают, и вот он уже широко открытыми глазами смотрит в собственное будущее, неизвестное и непознаваемое. Словно огромный… вопросительный знак.

Чрезвычайная сессия «Большой семерки» собрала около восьми тысяч протестующих. Они постояли у ограждений, потом стал накрапывать дождик и большинство разошлись по домам.

Лидеры «Семерки» тоже разъехались, ни один не собрал пресс-конференции и даже не вышел к камерам. Вокруг них все так же суетились официального вида помощники, секретари и обслуга, хотя ни малейшей потребности в этом не существовало. Повсюду торчали телохранители, которым было нечем заняться, даже для бдительности причин не имелось. От всего мероприятия веяло самодостаточностью хорошо отрепетированной пантомимы. И что теперь? Что дальше?

?

Колонка редактора «Дэйли мейл»,

3 июня

Концлагерь «Земля»!

Так вот как оно все кончится – не взрывом, но всхлипом. Раз уж мы готовы склониться перед инопланетянами, которым недостает даже смелости предъявить нам свои отвратительные физиономии (или что там у этих галактических коммунистов вместо физиономий), то пора уже выстраиваться в очереди, получать свои кандалы и татуировки с личным номером, а потом уныло брести по пандусам в трюмы космических скотовозов – и прямым рейсом на лунные шахты.

Хотя жаловаться вряд ли кто станет. Уж лучше ковырять Луну кайлом, чем жить в позолоченной клетке, в которую превратилась Земля. Если это, конечно, можно назвать жизнью. Рыночный капитализм уже задули, словно последнюю жалкую свечку, наступает тьма – бесконечная и беспросветная.

Наш дух сокрушен. Нас принудили к кротости, но это, увы, больше не означает, что мы унаследуем Землю.

Не подчиняться! Не сдаваться! Лучше умереть стоя, чем жить на коленях! Плечом к плечу! Пускай-ка они спустятся сюда и попробуют загнать нас в свои скотовозки. А мы им плюнем в лицо!

Колонка редактора «Файненшл пост»,

3 июня

Когда только и остается, что беспокоиться из-за ерунды

Вероятно, на мониторах невидимого космического корабля у нас над головами финансовый апокалипсис выглядит достаточно увлекательно. Если инопланетяне азартны, то по мере того, как мы топчемся все ближе к самому краю глобальной катастрофы, ставки, которые они на нас делают, должны лишь расти.

Военная промышленность по всему миру практически остановилась, тысячи высококвалифицированных рабочих выстроились в очереди к биржам труда. С прекращением активной геологоразведки, а также добычи методом разрыва пласта и на нефтеносных песках мировые запасы нефти начали истощаться. Слухи о новых силовых установках не в состоянии утихомирить панику на рынках, терзаемых перспективой нефтяного голода.

В придачу к падающим рынкам под угрозой сейчас находится само понятие национального суверенитета, поскольку неизбежным следствием невозможности каких-либо форм принуждения является проницаемость границ. Через закрытый шлагбаум можно перелезть, колючую проволоку – перерезать. Массовые перемещения населения приобрели характер всемирного потопа, угрожающего поглотить развитые страны, еще более перегружая инфраструктуру, и без того пострадавшую от финансового кризиса.

В любых других обстоятельствах сейчас повсеместно вспыхивали бы войны, погружая целые регионы в водоворот смертей и разрушений. Вместо этого мы становимся свидетелями коллективного переселения всего человечества, как если бы нас постигла природная катастрофа чудовищных пропорций – однако при этом ни на ком даже царапины не найти.

Человечество как единый вид застыло сейчас в печальном ожидании, высматривая хотя бы первые признаки наступающего нового порядка и того, что он окажется лучше нынешнего состояния дел. Не один десяток лет основной движущей силой нашей цивилизации был рыночный капитализм. Прежние битвы между индивидуалистами и коллективистами отошли в историю, сделались сноской к главе о триумфе свободы. Но не была ли значительной частью столь трудно завоеванной свободы – свобода ошибаться?

Похоже, частью значительно большей, чем мы до сих пор полагали.

Имеющие глаза видят все предельно ясно. Дни монетаристской экономической модели сочтены. Ставки, азартно объявляемые сейчас на инопланетном корабле, не соответствуют нашей системе ценностей, и не стоит себя обманывать: как раз нашу систему они ни во что не ставят.

Подобного в истории человечества еще не было. И если нам удастся пережить происходящее, весьма вероятно, что мы потом сами себя не узнаем. Сделавшись инопланетянами на собственной планете.

Колонка приглашенного обозревателя «Гардиан»,

7 июня

Х. Л. Тойнби (доктор философии в области классической литературы, Кембриджский университет, кавалер Ордена Британской империи)

Варвары у ворот

В III–IV веках на границах Римской империи было неспокойно. В глухих лесах Северной Европы, в продуваемых всеми ветрами балканских долинах, на хребтах Кавказа пришли в движение целые народы. Многочисленные племена, которые согнал с насиженных мест Аттила и его все расширяющаяся империя гуннов и которым впоследствии предстояло сформировать различные культуры нынешней Европы, хлынули через границы в поисках защиты, в поисках новой родины.

Многие названия этих племен все еще с нами: франки (французы), лангобарды (ломбардцы), англы (англичане), саксы (саксонцы). Другие же, подобно готам и вандалам, трансформировались в нечто, что можно назвать современными субкультурами, принадлежность к которым определяется скорее поведением, чем происхождением.

Рим не смог отразить их нашествие. Внутренняя инфраструктура империи, уже подорванная политической нестабильностью, вырождением окружающей среды, религиозными бунтами и национальными восстаниями, попросту рассыпалась. На Западе коллапс произошел внезапно. На Востоке он растянулся надолго и окончился лишь с взятием турками Константинополя в 1453 году.

История многому способна нас научить. В массовом переселении народов нет ничего нового. С высоты своего нынешнего знания мы можем сконцентрироваться на долговременном процессе восстановления культуры и цивилизации, последовавшим за тем, как вся колода народов оказалась перетасованной, на Возрождении, словно бы даровавшем новую кровь и новый образ жизни. Цивилизация редко исчезает без следа, чаще всего она трансформируется и эволюционирует. Англичане считают себя истинными британцами, неизменными и коренными обитателями Британских островов. Разумеется, англы пришли на острова из Дании, Германии и Саксонии. А современные генетические изыскания указывают на их происхождение из еще более отдаленных восточных регионов – где-то в степях на территории нынешних Грузии и Казахстана.

Наша самоидентификация меняется со временем, и ключом к ней является понятие нации. Заголовки и первые полосы прочих газет в панике кричат о варварах у наших ворот, о высаживающихся на берега наших благословенных островов нелегалах. Будь в римской провинции Британия V века таблоиды, они вопили бы то же самое.

По всему миру, страна за страной, границы рушатся, и целые народы ищут новой жизни в чужой земле. Культуры сталкиваются между собой, однако бой барабанов страха и ксенофобии больше не означает кровопролития, и уже один этот неопровержимый факт недвусмысленно объявляет нам о наступлении новой эры.

Когда одна империя рухнула, на ее месте выросло множество новых. Что нас ждет впереди? Этого не знает никто, но что бы это ни было, нам предстоит прожить его день за днем, мгновение за мгновением. Нас несет волна истории, и этого не отменить ни политиканам, ни прекраснодушным оптимистам. Тысячу шестьсот лет назад это мы, варвары, стояли у ворот – и как вам результат?

«Нэшнл Энквайрер»,

7 июня

Освальд был инопланетянином!

Джон Бут – первый в череде инопланетных убийц!

В поисках подтверждения ученые намерены клонировать Авраама Линкольна!

Доктор Джон Милкос из университета Дж. Вандермеера направил формальный запрос в Смитсоновский институт, требуя предоставить ему образец клеточной ткани Авраама Линкольна, которого он затем намерен клонировать с целью получения у президента США подтверждения тому, что убийства американских президентов направлялись инопланетным заговором.

– Хватит уже секретности, – заявил доктор Милкос. – Мы хотим знать все. Инопланетян следует призвать к ответу.

Доказательства того, что инопланетянином был Ли Харви Освальд, пока неубедительны, однако доктор Милкос уверен, что генетический анализ расставит все по местам.

– Упорно ходят слухи, – утверждает он, – что вместе с новыми свидетельствами оккупации инопланетянами Луны мы обнаружим и хранилище свидетельств об их манипуляции американцами с самого дня прибытия «Мэйфлауэра».

Смитсоновский институт отказался комментировать заявление ученого.

Шоу Маккензи Гэнтри («Фокс Ньюс»)

Расшифровка аудиозаписи интервью с Барбарой Бэклоу, институт глобальной стратегии Морланда

ГЭНТРИ: Добро пожаловать, доктор Бэклоу. Для слушателей, незнакомых с деятельностью института Морланда, не могли бы вы вкратце пояснить, чем вы там занимаетесь?

БЭКЛОУ: Благодарю вас, Маккензи, разумеется. Наш институт представляет собой мозговой центр экономистов, специальностью которого является выявление глобальных экономических тенденций и затем разработка стратегий, позволяющих Соединенным Штатам получить на основе этих тенденций преимущество и тем самым выгоду. Мы консультировали четыре предыдущие администрации и продолжаем тесно взаимодействовать как с республиканцами, так и с демократами.

ГЭНТРИ: Говоря о тенденциях, вы имеете в виду то, чему еще предстоит наступить, что нас ожидает? Подозреваю, что сейчас в этом отношении царит чудовищная неразбериха?

БЭКЛОУ: Это верно, произошла весьма резкая, я бы даже сказала – фундаментальная, смена парадигмы. Не только в экономике, хотя мы, и это естественно, большей частью фокусируем внимание на ней. Можно говорить об отдельных рынках, которые затронуло…

ГЭНТРИ: Затронуло? По-моему, они попросту рухнули.

БЭКЛОУ: Мы в данном случае предпочитаем говорить «испытали отклонение под внешним воздействием».

ГЭНТРИ: «Внешним»? Вы имеете в виду инопланетян?

БЭКЛОУ: Да, наружную силу, действия которой мы не можем контролировать и предсказывать.

ГЭНТРИ: А что вы в таком случае имеете в виду под «отклонением»?

БЭКЛОУ: Ну, говоря простыми словами, именно отклонение от нормального состояния.

ГЭНТРИ: То есть крах. Я вас понял. Так, значит, мы сейчас говорим о вполне очевидных рынках или отраслях промышленности? К примеру, нефтедобыча. Разрыв пласта. Нефтеносные пески. Однако поступают также и сообщения о закрытии угольных шахт. Это означает, что нас ждет энергетический кризис?

БЭКЛОУ: Да, напрашивался именно такой вывод. Однако с появлением новостей о новом источнике энергии, о двигателе без топлива и выхлопа, наш институт попытался отойти от первоначальных драматических прогнозов…

ГЭНТРИ: Ясно, вам пришлось дать задний ход. И неудивительно. Я хочу сказать, если этот двигатель действительно работает и при этом способен делать все то же самое, что и, скажем так, обычный мотор, использующий нефтепродукты, это совсем другое дело, верно?

БЭКЛОУ: И да, и нет. То есть всей машиностроительной отрасли еще предстоит перенастроиться на выпуск новой продукции, а вторичная и более глубокая переработка – я имею в виду отрасли промышленности, связанные с нефтяной, то есть производство пластика, разнообразных смазок, короче говоря, они тоже на очереди. Это означает, что им придется изрядно потолкаться локтями, пока не установятся новые технологические цепочки. Сказать по правде, сейчас все они находятся на распутье. Что из этого выйдет, мы пока не знаем. Для целого ряда отраслей главное сейчас – удержаться на плаву, одновременно заботясь о переходе на новые рельсы и о долговременном выживании.

ГЭНТРИ: По-вашему выходит, что ББД – это серьезно? Я имею в виду безэмиссионный бестопливный двигатель.

БЭКЛОУ: Разумеется, серьезно, а поскольку спецификации открыты и патента на них нет, все упирается в то, какие компании первыми наладят его выпуск. Это и определит, кто станет новыми лидерами в машиностроении.

ГЭНТРИ: Поступают сообщения, что китайское правительство завершило испытания прототипов и уже переходит к массовому производству. Но что же свободный мир? Что происходит в Америке? Почему мы до сих пор не штампуем все это бешеными темпами?

БЭКЛОУ: Начнем с того, что испытывать прототипы в данном случае не требовалось. Единственной сложностью с новым источником энергии было обеспечить его совместимость с устройствами, которые ему предстоит приводить в действие. К слову, независимого подтверждения информации из Китая пока нет. Что касается Америки, первые двигатели, по-видимому, сойдут с конвейеров предприятий аэрокосмической отрасли. «Боинга», «Локхида», или даже новичков наподобие «Кеплера».

ГЭНТРИ: Если китайцы нас в этом опередят, они завалят рынок своей продукцией. Мы будем ездить на американских автомобилях, но с китайскими двигателями.

БЭКЛОУ: Это маловероятно, Маккензи. Даже если китайцы первыми наладят массовый выпуск ББД, двигатели в первую очередь будут использоваться для внутренних потребностей.

ГЭНТРИ: Если они не дураки, то сразу перейдут к экспорту.

БЭКЛОУ: Вы утверждаете, что это оправданная экономическая стратегия?

ГЭНТРИ: Ну или вообще без разницы, по-моему. Допустим, они оборудуют все свои производства этими новыми двигателями. Это означает, что они обгонят весь мир – к тому времени, как развернет свою продукцию – ну, пусть «Боинг», – рынков, куда ее можно продать, уже не останется. Все уже будет под китайцами. Или, допустим, они сразу выйдут на экспорт. Результат тот же. Выходит, нам нужно срочно браться за дело, так? Проблема лишь в том, что у нас нет рабов, прикованных к станкам.

БЭКЛОУ: Я ничего не слышала о том, что китайцы используют рабский труд…

ГЭНТРИ: Даю вам гарантию! Они во всеуслышание объявляют свою страну коммунистической.

БЭКЛОУ: Извините, Маккензи, но ваши взгляды представляются мне несколько старомодными…

ГЭНТРИ: Старомодными? Что вы имеете в виду?

БЭКЛОУ: Дело в том, что вы рассматриваете задачу, словно речь шла просто о выпуске еще одного продукта в терминах традиционной рыночной структуры – ну, скажем, если требуется организовать производство очередного айфона или майкрософтовского «Офиса» с поддержкой виртуальной реальности. К сожалению, эта структура сейчас рассыпается на глазах – нам в институте это стало ясно со всей жестокой очевидностью. Свободный рынок и конкуренция – весь базис нашей капиталистической экономики – основаны на агрессии. Но естественные механизмы конкуренции – скажем, когда компании борются на аукционе за лицензию на право геологоразведки, нефтедобычи или вырубки леса – ощутимо затронуты происходящими изменениями. Это не столь очевидно, как неспособность дать своему ближнему по морде, или застрелить его, или, если на то пошло, сбрасывать бомбы. Однако вся этика новой парадигмы ясно указывает нам, что…

ГЭНТРИ: Вы сейчас все слишком усложняете, доктор. Используете разные хитрые слова, чтобы скрыть за ними истину. А заключается она в том, что Китай готов Америку в грязь втоптать. Президенту пора взяться за дело – вы хоть видели его последнюю пресс-конференцию? Он словно совсем голову потерял. Послать астронавта – куда? Забудь ты на хрен про астронавта! Нужно поставить эти самые волшебные двигатели на боевые космолеты, поднять их в небеса – целый флот! – разыскать там инопланетян и выгнать их взашей! Америка отвоюет для людей нашу планету! Вот о чем следовало бы сейчас волноваться китайцам.

БЭКЛОУ: По-вашему, такой план сработает?

ГЭНТРИ: Мы заставим его сработать, черт побери! Вы говорите про агрессию? Так мы все знаем про агрессию! Пусть только попробуют нас разозлить, и мы им покажем, что такое агрессия!

БЭКЛОУ: И как по-вашему, далеко вам уже удалось продвинуться?

ГЭНТРИ: Ученые нас предали! Их бы всех давно следовало поувольнять. А теперь выясняется, что они, похоже, все поголовно работали на этих Серых. Им следовало бы предъявить обвинения…

БЭКЛОУ: Прошу прощения, кому именно?

ГЭНТРИ: Что? Само собой, ученым! Засели по своим лабораториям и ковыряются в эмбрионах, или чем они там занимаются, пока никто не видит. Благодарю за интервью, доктор, вы нам глаза открыли. Продолжайте и дальше консультировать президента, что ли. А мы встретимся с вами после перерыва, и в гостях у нас будет преподобный Ричард Фэллоу, только что призвавший нашу великую нацию провести Национальный Молитвенный День. Быть может, с Божьей помощью нам удастся изгнать инопланетных коммунистов с нашей планеты, а если повезет – то и из Вселенной. Встретимся после перерыва!

Глава 13

Лагерь беженцев ООН под Гамболой, Республика Конго.

8 июня

Дым от костров, на которых готовилась еда, был не особенно плотным, но всепроникающим, и нависал над лагерем, словно дыхание множества людей. С того места, где Коло сидел на шатком табурете под навесом временного бара, дымке конца и края не виделось. Согнувшись над теплым пивом, он вертел головой, разглядывая залитый ярким солнцем мир и снующих туда-сюда людей. Многие несли мешки с рационами или вязанки искусственных дров и напевали при этом.

Где-то здесь было сейчас и его собственное племя – распавшееся, сохранившееся лишь как воспоминание о тех жестоких временах, когда постоянно приходилось сражаться и смерть шла за ними по пятам, подобно лесному духу. Коло давно выбросил оружие, а тяжелый нож на поясе совсем затупился. Он его использовал, чтобы настругивать щепу для растопки со странных поленьев. Таких деревьев он никогда не видел.

В тени у его ног, среди пролитого пива и гнилой лимонной кожуры, свернулась калачиком Ниила – и, как всегда, молчала. Когда запасы героина вышли, он перевел ее на джин, хотя теперь перестал работать и джин – впрочем, ее лихорадка и конвульсии тоже прекратились, исчезли дрожь и дикий, перепуганный взгляд. Но она все равно оставалась с ним, хотя он и не знал почему.

Мысли его блуждали далеко. В лесу, где еще оставались древние духи. Мысли были похожи на перепуганных детей, заблудившихся в чаще. И, блуждая в холодной, проклятой трезвости его нынешних ночей, натыкались на призраков убитых им мужчин, женщин и детей, вспоминали обстоятельства их смерти, бледные и размытые на фоне того, что сам он жив. Точкой в конце каждого воспоминания стоял выстрел или же фонтан крови – если он вонзал в плоть свой нож.

Мысли ребенка плохо справляются со словами. Мысли ребенка бесформенны, и свои собственные мысли против воли казались ему юными, хрупкими созданиями, потому что уводили его в новое, доселе незнакомое место. Убитые им смотрели на эти мысли с жалостью, и от этого делалось больно. Потому что стыд для любого ребенка – смертельнейший из врагов.

Раньше он никогда не испытывал стыда. Существовали лишь потребности. Голодная душа с радостью накидывается на любую пищу, и не важно, если она горька, если это – грязь, или пот, или кровь, или слезы на лицах людей, на коленях умоляющих о пощаде. Душа пожирала все до последней крошки, и это, как он сейчас понял, превратило сам ее голод в подобие наркотика. Познавшая голод душа голодна навсегда. Так ему, во всяком случае, казалось.

Его племя разбрелось. Его мысли заблудились. А теперь его стыд свернулся калачиком у ног и не хотел уходить.

Коло с трудом мог на нее смотреть. Но смотреть вглубь себя было еще хуже. Изнутри к нему что-то прилипло и воняло оттуда укоризненно. Он подумал – не то ли это чувство, которого он прежде никогда не испытывал. Не вина ли?

Пивом напиться не получалось. После травки невозможно уснуть. Однако желудок его был полон настоящей пищей, и тот, другой, застарелый голод – который на деле есть жажда власти – рассыпался в прах, его унесло прочь, как ветер несет вдоль дороги пыльные вихри. Он потерял свое племя – но теперь оказался в другом, в лагере, полном людей, что раньше были для него лишь жертвами, а теперь смеялись, пели, танцевали и рассказывали друг другу про Бога, про его недремлющий взор и верную руку.

Даже сам огромный лагерь менялся. Куски искусственного дерева подлиннее использовали для возведения более долговременных хижин – приближался сезон дождей. Появились кучи черепицы идеальной формы, над хижинами строили кровлю, Коло никогда такой раньше не видел.

Никого не убивают, ни банд, ни наркоты, ни воровства. Похоже, и деньги уже никому не требовались. Коло не мог вспомнить, когда в последний раз видел ссору.

Неужели все так просто? Изобилие пищи и жилья, и из этих двух простых вещей рождается общий мир?

Ниила у его ног пошевелилась, и он опустил взгляд. Она села, обвела своими огромными глазами залитую светом улицу лагеря. Не глядя протянула руку, обхватила ладонью его левое запястье и сказала тоненьким голоском:

– Нам нужно идти.

– Не нужно, – сказал Коло. – Мы в безопасности. Ты в безопасности. Здесь открывают школы. Я думаю…

Она поднялась на ноги, не выпуская его запястья.

– Нам нужно идти.

– Куда?

– В Малави.

– Что?

– Нам нужно идти в Малави.

– Зачем? Там то же самое. Везде одно и то же.

– Купи тележку. Чтобы сложить еду, воду и одеяла, – сказала Ниила. – Потом мы пойдем.

– Зачем? – снова спросил Коло, в котором стало просыпаться подобие прежнего гнева.

– Чтобы спасти тебя.

Он горько рассмеялся.

– Меня уже нельзя спасти.

– Можно.

– И от кого ты будешь меня спасать?

– От меня.

Мысли ребенка плохо справляются со словами. Но иногда слова эти ранят в самое сердце.

Балтимор, штат Мэриленд.

9 июня

Джефф работал электриком пять дней в неделю. Когда-то ему доплачивали также и за срочные вызовы, но по вечерам он зачастую являлся на них в подпитии, и начальник, который в принципе мог за это и уволить, вычеркнул его из списка бригады экстренной службы. Когда у сотрудника по утрам руки трясутся, это означает, что он слабак и не способен на скандалы, так что с того дня Джеффу доставались самые дерьмовые задания.

Но по крайней мере работа у него имелась. Кроме того, он научился проглатывать обиду и гнев, чтобы потом выплеснуть все на домашних, так что с точки зрения работодателя все было шито-крыто.

Теперь же, приходя с работы, он почти не разговаривал, ел все, что она перед ним ставила, а как только Салли укладывали спать, сам отправлялся в спальню и там плакал в подушку, пока не получится уснуть.

Энни было его жаль, но крохотные капли сочувствия с негромким шипением испарялись, упав на раскалившуюся за десять лет печь ее гнева. Сколько она помнила, ей приходилось жить в постоянном страхе и замешательстве, будто пойманному зверю, ожидающему неминуемой смерти. Если загнать его в угол клетки, он принимается шипеть и рычать, скалить зубы и выбрасывать вперед лапу с длинными когтями, хватая, однако, лишь воздух. А все остальное время просто лежит, свернувшись в комочек, словно и так готов умереть.

В своем сознании она постоянно переживала прошлое, но с той поры, как Джефф оказался более неспособен ее ударить, чувство внутри нее, которое должно было сделаться все более и более возрастающей силой, привело ее чуть ли не в еще большую беспомощность.

Хочет ли она его бросить? Забрать Салли и уехать прочь? Вот только куда ей ехать? Мать умерла, отец явно собрался последовать за ней, кроме того, он тоже был не прочь отлупить своих дочерей, да и как бы не хуже. Старшая сестра сбежала из дома, Энни понятия не имела, где она сейчас – и не могла простить ей этого предательства.

И потом, Джефф ее любит. Во всяком случае, в понимании ее мужа это любовь: смесь контроля, господства и обладания. Вероятно, так хозяин мог бы любить свою рабыню. Но для рабыни-то это разве важно? Теперь, когда цепи наконец разорваны? Какой раб останется там, где любое воспоминание режет, словно удар хлыста, пусть и любящего?

Она не понимала, что ее здесь держит. И до сих пор помнила во всех подробностях, как из сковородки выплескивается струя шипящего жира. И то, как сильно ей хотелось, чтобы горячая жидкость попала ему в лицо. В тот момент она жаждала причинить ему столько боли, чтобы разом отомстить за каждую свою ссадину, треснувшее ребро, подбитый глаз, опухшую челюсть, выдернутую прядь волос и след от впившихся ногтей на запястье. И за каждый пинок.

Ее могли посадить за это в тюрьму, и жалела бы она только о том, что лишилась Салли. Это и есть страшнее всего. Она была готова пожертвовать дочерью, лишь бы расквитаться.

Тем временем Джефф продолжал, скрючившись на постели, рыдать взахлеб, стараясь производить при этом как можно меньше шума, чтобы не будить Салли. Энни вставала в дверях спальни и смотрела на него, пытаясь понять, что же она чувствует.

По телевизору говорили, что то же самое сейчас творится везде. Множество разводов, женщины хватают в охапку детей и бегут прочь от сукиных сынов, за которых имели несчастье выйти замуж, а те больше не могут их преследовать, выслеживать, даже приблизиться не могут. Все страхи остались в прошлом, однако их наследие никуда не делось, да и деваться ему было некуда. Люди оказались не столь склонны прощать, как предполагалось.

Она не была готова простить мужа. Как и успокаивать. Пока что она позволяла ему истекать слезами – в точности как сама всю ночь истекала кровью после вечерних побоев. Конечно, это не полная сковорода жира прямо в лицо, но придется удовольствоваться и таким отмщением.

И потом, один ребенок у нее уже был. Во втором она не нуждалась. Слишком много мужей оставались в душе злобными детьми, которым была нужна не столько жена, сколько мамочка, которую при необходимости можно избить. Теперь все они осиротели.

А людишки, заламывающие руки в передачах «Фокс», причитая о том, что американская семья разваливается из-за абортов, гомосексуальных браков и не пойми чего еще – по сравнению с истиной все это ровным счетом ничего не значило. С малоприятной истиной насчет мужчин, которые так и не выросли. А теперь лишились своей личной песочницы, и лупить лопаткой им тоже некого.

А она, значит, должна протянуть руку и погладить его по головке?

Ага, сейчас. Плакальщики с «Фокса» пусть хоть обрыдаются, если им от этого легче.

Джефф. Бедненький Джефф. Пора тебе наконец немного подрасти.

Лос-Анджелес.

9 июня, 13.21

Энтони выпустили под залог. Сумма залога составила один доллар; объявляя ее, судья моргал, словно филин, а его бескровные губы скривились в улыбочке. Такие взгляды Энтони привык видеть у учителей и прочих козлов. Они всегда так смотрят, когда знают, что Энтони беспомощен и ничем не может им навредить.

Короче, его выпустили, а бесплатная адвокатша – очень похожая на сестру его приятеля Пауло, черные, будто шелк, волосы и темные-темные глаза – пожала плечами и сказала, что сейчас везде так. Энтони просто не повезло, что насилие отключили точно в момент ограбления банка. Промедли они на какой-нибудь день, и сами бы поняли, что такое сейчас везде творится. Что можно и не париться.

А поспеши на день, и никого из них не было бы в живых. Так что ты везунчик, сказала она. Только он не чувствовал себя везунчиком. Болваном он себя чувствовал. Охранник банка старина Стаббс был прав. План оказался совершенно идиотским. Даже маски у них были без прорезей для рта. Никто так ни хрена и не понял, что они там орали.

Хорошо, это-то, может быть, даже смешно оказалось. Копы так решили. Судья тоже. Искорка в темных-темных глазах адвокатши, скорее всего, означала, что и она с этим согласна. У сестры Пауло никогда не было на него времени. А вот адвокатша… Кажется, Энтони влюбился.

Это не мир, а издевательство какое-то. И с мозгами у тебя все хреново, и с сердцем. И с везением, да и с невезением тоже. Потому что обвинение с него не сняли. Они в тот день перепугали кучу ни в чем не повинного народу. И от этого последнее время тоже было как-то хреново.

День был жарким, однако ни хрена себе повезло – вчера прошел дождь. Так что сегодня не так уж и жарко, как могло бы. Даже воздух вроде как чище. Без этого полумертвого запашка, что поднимается от тротуара переливчатыми волнами – от жары, наверно.

Он знал, что сядет. Только теперь это не так уж и пугало. Пауло сказал, что больше никакой такой хрени, как раньше, в тюряге не творится. Уже не изнасилуют, и в спину заточкой не ткнут. Правда, и дури там больше нет. Хреново. Свои плюсы, свои минусы. Тюрьма теперь вроде общаги, крыша над головой, приличная койка, трехразовое питание и толпа народу несет всякую хрень про всякую хрень. Можно будет там подкачаться, мускулы нарастить. И дисциплину тоже. Говорят, это неплохая идея – нарастить дисциплину.

А когда он выйдет, можно будет погуглить Анджелину Эстевес, адвокатшу прямиком из рая. Он тогда будет весь такой чистый, аккуратно подстриженный и весь из себя красивый. И сойдет с кривой дорожки, потому что кривых дорожек уже не останется.

Вот он и шел себе, пользуясь краткосрочным отпуском перед посадкой, и от тротуара не воняло, и жара была не такой уж невыносимой, и лес в горах не горел, так что воздух был чистым. Дождь прошел – кто бы мог подумать? Охренеть. Он шел, и ему было вроде как… хорошо. Расслабленно, ни хрена не беспокоит. Эти инопланетяне – ни хрена ж себе мир теперь стал! Даже копы никого отмутузить не могут.

Пауло теперь только это и твердит. Фараоны теперь в жопе. Энтони поверить не мог, что Пауло их так называет, однако вот. Наверное, у папаши подхватил, который срок за мокруху мотает. Короче, Пауло говорит, что фараоны в глубокой жопе. И ни хрена сделать не могут.

Так что теперь сюда понаехало мексиканцев, хотя их уже и не так много, как поначалу, когда заборы рухнули и оказалось, что вся эта стена никого не держит. Пауло говорит, их уже не так много, потому что к югу от границы теперь не так хреново, как раньше. Наркоты нет, бандитов нет, киллеров тоже. А автозаводы, которые туда перенесли, потому что там зарплаты ниже, теперь вовсю выпускают новые двигатели, так что и работа появилась.

По Пауло он скучал. Тот решил наплевать на залог и свалил в Мексику в поисках работы. Вот ни хрена ж себе? Люди ездят туда-сюда, когда захотят, а фараоны ничего поделать не могут.

Это свобода называется, вот что. Инопланетяне отымели мозги президента, всех президентов по всему миру с их гребаными мозгами. И копов тоже отымели. Военных, террористов, наркодилеров. Да и хрен с ними со всеми.

Свобода, вот что он сейчас чувствует. А вон и Стикс на автобусной остановке сидит. Тоже, блин, под залог аж в целый доллар вышел.

– Здорово, братан!

Стикс поднял голову.

– Тощий Тони!

– Не надо меня так звать. Я в тюряге качаться буду. Мускулы наращу.

– Проще мускулы, чем мозги, да?

– Кто бы говорил! Стаббс нас всех за десять секунд уделал.

– Они с тюрем начнут.

– Кто?

– Марсиане, придурок. Всех оттуда соберут и прямиком в шахты. Качаться собрался, братан? Ха-ха. Вот кайлом помашешь, заодно и накачаешься.

– Сам-то тоже рядом со мной махать будешь.

– Хрен тебе. Я не раб. У меня есть выход.

– Бежать собрался? А куда, в Мексику? Пауло…

– Болван твой Пауло, братан, вроде тебя самого. Два болвана. Я лучше лекарство выпью.

– Лекарство? Какое на хрен лекарство?

– Они меня не получат. Перетопчутся. Нас таких много. Свобода или смерть! Хочешь ползать на карачках – на здоровье. В лунных шахтах, братан, тебе понравится. Когда они до тебя доберутся, умереть тебе уже не дадут. Просто будешь вкалывать до полного истощения. Тощий Тони. Качаться он собрался! Клоун хренов.

– Ты чего, кончать с собой решил?

– Я умру свободным, братан. Нас таких сотни, если не тысячи. Лекарства до хрена понадобится. Если у тебя мозги еще остались, братан, присоединяйся, пока не поздно.

– Не-а, – сказал Энтони. – Я лучше отсижу. Я тут с девчонкой познакомился.

– Тощий Тони с девчонкой познакомился. Да и хрен с тобой. Вали лучше отсюда.

Энтони пожал плечами и пошел себе дальше. Хотя да, Стикс ему день испортил. Обосрал, можно сказать. Вот только свободу так просто не испортишь. Ему все еще было хорошо, а без Стикса он как-нибудь обойдется.

О самоубийствах в эти дни говорили много. И самоубийц тоже было много. Алкашня, которая больше не могла нажраться. Торчки, оставшиеся без кайфа. Забери у иного все это дерьмо, так ему больше и жить незачем. Он слышал, что в задолбавшей уже всех своей религиозностью Юте целый город с собой покончил. Хотели вместе с детьми, только вот не вышло. Дети теперь остались сиротами, но это, может, и лучше, чем долбанутые родители. Хотя тут не разберешь. Однако горя вокруг сейчас немало.

Даже странно, что ему самому так хорошо.

Анджелина – она крутая. Когда он про нее Стиксу сказал, у того в глазах что-то мелькнуло. Что-то такое. Будто ему больно было это слышать.

Энтони замедлил шаг, потом остановился. Стал смотреть на проезжающие машины, слушать, как ветер шумит в пальмах. Блин, пробормотал он и развернулся. Надо Стикса отговорить. Или хотя бы попытаться. Братан он ему или кто? Получится – так получится. Не получится – Анджелина наверняка растает, когда он ей про все это расскажет. Тоже не повредит.

– Вернулся, братан? Что, передумал?

– Не передумал, – ответил Энтони. – Просто хотел тебе сказать – в смысле, пока ты на себя лапы не наложил. Сестра Пауло думает, что ты крутой.

– Хрен-то там.

– Я серьезно. Не раз уже замечал, как она на тебя заглядывается.

– Хрен там. Чего ты гонишь?

– Да нет, я серьезно.

– Блин, братан, она, конечно, ничего.

– Ничего? Издеваешься?

Стикс криво ухмыльнулся.

– Ну да. То есть, само собой, она не мексиканская королева. Но с колледжем и прочей хренью далеко пойдет.

Энтони снова пожал плечами и повернулся, чтобы идти.

– Просто хотел тебе сказать, братан. Когда тебя не станет, она, может статься, и всплакнет. А это уже кое-что, да?

Он пошел дальше, спиной чувствуя, что Стикс смотрит ему вслед.

Может, и сработает. А может, он напоследок и перегнул палку с этими рыданиями, кто знает. Все равно ведь соврал. Джулия Джимми Стикса терпеть не может. Как и почти все вокруг. Когда он сдохнет, плакать уж точно никто не будет.

Но это еще не повод желать ему смерти.

И потом, круто будет, когда Стикс его увидит уже с прессом, кубиками и всем таким. Это если они в одну тюрягу попадут, конечно.

Блин, как воздух-то пахнет!

Тель-Авив, Израиль.

9 июня, 22.15

Руфь Мойен предпочитала кофе по-турецки с сахаром вприкуску. Само собой, для зубов это вредно. Иногда она представляла себя лет в шестьдесят – морщинистой беззубой старухой, да еще, поди, и толстой. Почему-то подобные мысли, и эта старуха, которой ей предстоит стать, неизменно ее радовали.

Она была не в униформе. На ней кроссовки, зараза! Белая льняная блузка, оттеняющая загорелую кожу. Линялые джинсы. Она успела привыкнуть к тому, что постоянно приходится таскать тяжелое снаряжение, что ремень сползает на бедра и от этого походка совсем другая, что даже лицо на фотографии выглядит иначе, когда на плече висит «М-16». Просто удивительно, к чему только может привыкнуть молоденькая девчонка. К тому, чтобы бросать взгляды на Давида Бенхольма, когда тот не видит, прикидывая, сколько тому еще осталось. И сколько осталось ей самой, и успеет ли она в оставшееся обоим время затащить его в постель. Всего на один раз, но уж так трахнуться, чтобы небо в алмазах. Не так уж и много ей было нужно от жизни.

Еще месяц назад старухи, пьющей кофе вприкуску, попросту не существовало – эта истина была сейчас самой главной, лежала в основе всего остального. Руфь никогда не планировала жить так долго. Страх быстро выгорел, осталось лишь унылое ожидание неизбежного. Пуля, кирпич, ракета, пластиковая взрывчатка или просто машина, набитая селитрой. Или оттянуть лямку все пять лет, а потом останется только застрелиться. Список длинный, ее убило бы не одно, так другое. Или Давида. Или Бенни, или Сару.

У нее была двоюродная сестра, на пять лет старше. В воспоминаниях осталась круглолицая девочка, сообразительная и несмешливая – приходилось постараться, чтобы ее развеселить. И еще Ребекка была спортсменкой – очень быстрой и подвижной.

Отслужив по призыву, Ребекка сильно изменилась. Крыша у нее съехала к чертям. Впала в депрессию. Раньше ее было сложно рассмешить, теперь стало невозможно. Только курила сигарету за сигаретой и думала о чем-то своем.

Руфь подумала, что надо бы к ней заглянуть. Она слышала, что Ребекка живет где-то в Старом Городе, снимает квартиру вместе с несколькими сослуживцами из своей прежней роты. Интересно, что она сейчас чувствует, вывернув наизнанку собственную жизнь – как теперь оказалось, ни за ради чего.

Она сидела в кафе у кромки тротуара, мимо медленно полз плотный поток машин, ее глаза за стеклами больших солнцезащитных очков – от паранойи так просто не избавишься – непрерывно стреляли по сторонам. Сделав знак, чтобы ей принесли еще чашечку, она вытряхнула из пачки «Мальборо» на столе одну сигаретку.

Кроме нее за столиками кафе было еще несколько парочек – эти не отводили глаз друг от друга. Играли в нарды двое стариков. И еще кто-то, на вид журналист, француз, наверное, таращился в свой смартфон.

Как ни странно, она совсем потеряла интерес к Давиду. Буквально в последнюю пару дней. Необходимость, без которой никак, угасла, точно свечка. Что еще более странно, она всей душой полюбила одиночество. В роте ты всегда плечом к плечу рядом с кем-то. Без этого невозможно. Они тебя прикрывают, ты – их, это данность, факт, защищающий от безумия. Больше она во всем этом не нуждалась, так что просто взяла и ушла, когда никто не смотрит. Силы обороны Израиля рассыпались на глазах. Танки и бронетранспортеры оказались просто грудой мусора – ну да, их сейчас вовсю ставили на консервацию, и не только их, личное оружие и снаряжение тоже. Дроны, вертолеты, истребители. На случай, если все вернется к тому, как было до инопланетян.

Предосторожность была основана на богатом историческом опыте, она это понимала. И уважала. Однако теперь приходила в ужас при одной мысли о том, что придется вернуться, напялить униформу, выйти в патруль. Ей это теперь в кошмарах снилось.

Появился кофе, его принес совсем юный, еще не начавший бриться, неловкий палестинец – надо думать, сын нового владельца кафе. Она поблагодарила его улыбкой, и парнишка бросился прочь, аж покраснев до корней волос.

Если ты беззубая старуха, тебе что, улыбки жалко?

Она еще раз подумала о том, как со всем этим справляется Ребекка. А потом, чуть вздрогнув – о том, так ли уж она от нее отличается.

Нет, ну, разумеется, отличается. У нее нет депрессии, и крыша тоже не уехала. Она сидит в кафе, почти такая же, какой была до службы – неуклюжей девчонкой с костлявыми коленками. Девчонкой, которая обидно расхохоталась бы, увидев, как покраснел палестинский парнишка. Почти такая же, и мечтает о том, чтобы стать совсем такой же – хотя нет, это невозможно. После всего того, что ей пришлось увидеть и сделать, потому что иначе было нельзя. Обратной дороги нет. И потом, надо признать, что девчушка та иной раз вела себя слишком уж снобистски.

Жизнь теперь казалась более настоящей. Пусть даже время от времени и горчила. Но дышалось сейчас легче. Напряжение ушло.

Над головой у нее, между стенами домов с распахнутыми окнами и развевающимися на сквозняке занавесками, носились туда-сюда ласточки – словно оторвавшиеся мысли, подхваченные теплым ветром.

Дар-эс-Салам, Танзания.

10 июня, 11.15

Через пролив, в окружении рыбацких лодок-дау, медленно продвигался огромный танкер, направляясь, вероятно, к Занзибару. Казалось, что дау с их красными парусами – это прошлое, пытающееся угнаться за настоящим и скользить вместе с ним на север, к будущему. Каспер Брунт слышал, что на острове объявился некий имам, Абдул Ирани, если судить по имени, выходец из достойной персидской семьи. Его называли Смеющимся Имамом и истинным сыном Аллаха. Он поселился на Занзибаре и проповедовал наступление нового Золотого Века – иными словами, был редкой по нынешним временам птицей. Если бы Касперу Брунту было не лень, он подошел бы к балюстраде, высунулся подальше, прищурился бы на север – и, может статься, разглядел бы там остров с мистическим, причудливым названием. Занзибар.

Он, однако, остался сидеть в единственном кресле на просторном балконе своей квартиры на первом этаже, выходящем прямо на мутные воды пролива. Он ее купил – инвестиция, на которую ушли все его грязные деньги. Общество ему составляли ящерицы, несколько летучих мышей под карнизом и четыре бабочки, порхавшие вокруг разросшегося лавандового куста в треснувшем горшке под кондиционером.

Который молотил на полную мощность, так что в комнате у него за спиной сохранялась приятная прохлада. Конденсат капал в горшок. Лучше, чем грязная лужа на линолеуме. Он сидел с банкой холодного пива в руке, все еще в тени, хотя солнце уже поднялось довольно высоко.

Ощущение полной безопасности было непривычным. Больше не мишень ни для кого. Торгующий оружием неверный, при переговорах с полевыми командирами и исламскими повстанцами он каждый раз чувствовал хрупкость вынужденного перемирия. Сейчас продавать было нечего, и он вполне мог сделаться мишенью для ярости всего третьего мира. Только всем было на него наплевать, и это ощущение также казалось странным.

В конце концов, махать кулаками тоже надоедает.

Инопланетяне. Поверить до сих пор было нелегко, однако их вмешательство он своими глазами наблюдал. Невидимая рука, шлепнувшая по запястью, ай-яй-яй, сынок, пора вести себя прилично. Пора отказаться от прежних подходов – просто бизнес, ничего личного, детские оправдания для того, чтобы подливать масла в огонь войны. Хотя причины для нее никуда не делись. Люди все еще ощущали обиду, злость, чувствовали, что их попросту отбросили на обочину жизни. Но и бедность уже перестала быть столь же зловещей, как раньше.

В баре «Светлячок», бывшем частью этого убогого квартала, где он тусовался в компании десятка таких же, как и сам, экспатов и беглых ублюдков, Каспер много чего наслушался. Пища, словно манна небесная, вода, которая сама себя очищает, болезни, которые просто взяли и исчезли. Слепые прозревают и все такое. Регион Серенгети закрыт для людей, и животных на его просторах сейчас больше чем когда-либо. Слонам не нужно опасаться за бивни, гориллам – за конечности.

А теперь в Малави началось что-то вроде стройки. По правде говоря, это как раз были тревожные новости. Инопланетяне наконец приступили к возведению крепостей? Если и так, поделать с этим ничего было нельзя. Сооружение продолжало расти словно бы само по себе, со всех сторон окруженное силовым полем. Поговаривали, что оно должно достичь гигантских размеров.

Каспера это заинтриговало, причем настолько, что он готов был отправиться на юг, чтобы взглянуть самому. Вот только почему именно Малави? Одна загадка за другой.

Дохода у него больше не было. Деньги на счетах таяли, инвестиции съел кризис. Впору было уже впадать в панику.

Однако Каспера это совершенно не волновало. Основная его забота не имела ничего общего ни с деньгами, ни с будущим, в котором все его умения были никому не нужны.

Бесконечные проститутки и продажные красотки ему давно приелись. Как ни прискорбно, он всегда был одинок. Погоня за очередной сделкой поглощала все его силы и отвлекала от тоски, однако на душе от такого остаются шрамы. Бессердечие сделалось необходимостью, о совести пришлось позабыть.

Но сейчас пейзаж у него внутри начал меняться. На душной, бесцветной пустоши закипела жизнь. У горизонта он теперь видел чудовищных размеров горы – и знал, что рано или поздно на них предстоит взобраться. С каждым шагом спотыкаясь о незнакомые чувства. Вину. Стыд.

Раскаяние.

Из этого он заключил, что инопланетяне запустили лапы не только в экологию, борьбу с голодом и болезнями. Они также сумели забраться к нему в голову и принялись ковыряться в шестеренках его эгоизма.

Или у этого есть философские причины? Внезапный шок от осознания того, что ты уже не центр Вселенной, даже своей собственной вселенной – крошечной сферы, в которой заключено его «я», состоящее большей частью из долбаного голоска, день и ночь разговаривающего сам с собою. Целая жизнь бессмысленного внутреннего трепа, на который, наверное, ушло больше сил, чем на все остальное, вместе взятое.

У него была полная кладовая великолепных оправданий и рационализаций для всего, что он сделал и что еще сделает. Персональные запасы непоколебимой правоты. И все оказались бесполезными. Охренительно бесполезными.

Пиво в руке успело согреться. Бабочки все гонялись друг за дружкой, как гонялись вчера, как будут завтра. Пока не отложат яйца, или не совокупятся, или что они там делают, – а потом умрут. Если бы под кондиционером еще оставалась лужа, он бы их там одним прекрасным утром и нашел – плавающими на поверхности, словно увядшие лепестки.

Танкер в проливе свернул и скрылся из виду, затерялся в дымке испарений от наступившей дневной жары. Дау наткнулись на крупный косяк рыбы и следовали сейчас за ним, забросив все удочки. Большие португальские траулеры, вычесывавшие здешние воды частым гребнем и поставлявшие добычу на европейский рынок, давно ушли, побросав сети и прочее ненужное снаряжение.

Местная рыба стала постепенно появляться в дорогих ресторанах, следом за этим – в забегаловках попроще и на рынке. По мере роста улова падали цены на все. Люди стали лучше питаться. Прямо-таки раем завоняло.

Поставки определялись рынком, а рынок в наши дни был глобальным. В основном он отнимал что-то у неимущих, потом возвращал обратно по многократно завышенной цене, а разница шла на создание пузыря жизненных стандартов, в котором богачи чувствовали себя богами. Нужда, как это неоднократно подтверждалось, была плодородной средой для подобного грабежа. Сам Каспер в этой схеме жил на богатой стороне – вернее, планировал жить, до этого всякий раз оставалась какая-то одна сделка, которой следовало обернуться золотым дождем.

У него была цель. И он почти достиг ее.

Однако инопланетяне прошли прямо сквозь рынок, игнорируя освященные веками устои узаконенного грабежа (в которых не то чтобы и вправду заключалась какая-то святость). Оружие и угрозы, державшие людей в подчинении, тоже перестали работать. Семь миллиардов несчастных душ просыпались на глазах.

Он не был уверен, что это благо. Большинство было необразованно, невежественно, да и интеллект примерно у половины был ниже среднего – многим это совершенно очевидное наблюдение почему-то казалось обидным.

Каспера вполне устраивало извлекать доход из дураков, используя их в качестве кормовой базы. Он продавал оружие идиотам, не имевшим ни малейшего шанса победить. За что бы они там ни сражались, основная часть понятия не имела, что это, собственно, за хрень. В конечном итоге большинству полевых командиров, состоявшихся или же претендующих на роль, попросту нравились собственные арсеналы. Даже если они воевали из религиозных побуждений, кайф от запугивания других интересовал их значительно больше, чем улучшение чьей-то жизни – не считая своей собственной, разумеется.

В самом сердце всего этого находилась, видимо, потребность в контроле за другими людьми, в свою очередь, проистекавшая из страха за себя. Мир был полон перепуганных людей, впавших в убежденность, что если все будут думать так же, как и они, бояться станет нечего. Что, само собой, не было правдой. И быть не могло. Дерьмо у тебя внутри никуда не денется.

Их-то он и выдаивал досуха. Построив на этом всю свою карьеру.

Каспер отставил пиво в сторону. Все равно выдохлось. Вечером он соберет барахло. Завтра утром купит билет на самолет до Лилонгве. Там возьмет напрокат машину и двинется к Зомбе. Чтобы самому взглянуть на инопланетную стройку.

Смеющийся Имам объявил туда паломничество. Каспер хотел опередить толпу и убраться восвояси задолго до ее прибытия.

Завтра танкер вернется обратно. Под завязку набитый пилигримами.

Бабочки тем временем могут порхать и дальше. Рыбаки могут удить свою рыбу. Болваны в «Светлячке» – жаловаться друг другу на жизнь. Конец света наступил, но что-то идет ему на смену.

Лаванда, впрочем, все так же приятно пахнет. И вплести одну веточку в длинные волосы красивой улыбающейся женщины было бы столь же приятно.

Ему следовало бы чувствовать себя хреново, но он просто не мог, да и все. Просто не мог, и это, черт возьми, уже кое-что.

«Серебряная ферма», штат Юта.

14 июня, 8.35

Звучало просто и даже логично. Планетой следует делиться с другими. Не пытаться ухватить кто сколько сможет, не распределять участки – кто первый успел, тому и самое лучшее, не рваться к далекому горизонту, за которым – обетованная земля. Обетованная? С этого-то, быть может, все беды и пошли.

Кухня выглядела как обычно. Столы, разнообразная утварь. Дэйв сидел на кухне точно так же, как сидел бы на ней год назад, или два. Или десять, если на то пошло. Норман Рокуэлл вполне мог написать подобный интерьер, доживи он до золотых двухтысячных, и Дэйв был бы в нем совершенно на своем месте.

Ностальгия – замечательное чувство, когда в голове у тебя дом пылает, повсюду разбросаны тела, а небо черно от дыма. Но ни один из этих ужасов не проникает в комнату, где капает кран, тикают часы, а сквозь окно над кухонной раковиной бьют ослепительные лучи солнца.

С другой стороны, подумал Дэйв, откуда нам знать, что скрывается за аккуратными мазками на полотне. Целый мир сожалений, полученных в юности ран, невинность и жизнерадостность, растоптанные неумолимой поступью времени. Так что даже ностальгия – не более чем красивая маска, скрывающая отвратительную физиономию прошлого.

Надо бы выбросить все это из головы, только прежние способы больше не работают. Хотя, может, это и не совсем так. Эвелин сейчас в «белом зале», занимающем половину верхнего этажа, сквозь застекленную стену открывается живописный вид на двор, долину и окружающие ее склоны, но она ничего этого не видит. Взгляд ее прикован к экрану ноутбука, а в голове – целый мир паники, бессмысленных рассуждений, слухов и предвкушение конца.

Если до отказа набить чем-то черепную коробку, выпивка или наркотики уже не требуются. Информация как таковая ценности не имеет. Но если ее достаточное количество, о качестве можно уже и не заботиться. Информация, как теперь понимал Дэйв, сама по себе наркотик, а мозг – торчок, которому всегда мало. Так что, может статься, Эв нашла для себя выход из нынешнего положения. Смешав их собственную историю – потерянную Землю, рухнувшие планы – с множеством других, она потонула в их море, а вместе с ней и боль.

Они все это проговорили вслух. Позвали Марка и Сюзан, так что вся семья была в сборе. И объясняли им до тех пор, пока на лицах детей не появился страх – потому что плохие вести всегда приходят от взрослых, а уж что ребенку меньше всего нужно видеть, так это беспомощность родителей.

Сколько сил уходит просто на то, чтобы держаться? День за днем, невзирая ни на что, делать все необходимое, чтобы хоть как-то выживать. Отчаянно, словно утопающий, которого течение уносит в открытое море. Постарайся доплыть до берега – там, где остров под названием «сон». Пусть мысли хотя бы ненадолго тебя отпустят. Чтобы можно было выдержать еще один день.

Он отхлебнул кофе. Которого терпеть не мог. Накопления подходили к концу, и очередной удар, когда банк отберет землю и дом за долги по ипотеке, станет для них роковым. Хотя зачем банку земля, которую он не сможет продать? Собственно, банку-то какая разница, сумму он спишет, а если в результате и поступит какая-нибудь компенсация, она тоже достанется банку, а не Дэйву и Эвелин Кетченам. Так уж устроен мир.

Был устроен.

А сейчас? Кто знает.

Прошлым вечером Эв была сильно возбуждена. И говорила всякое – Дэйв думал, что скорее ради детей, чем по-настоящему на него рассчитывая, хотя технические подробности в любом случае были для них слишком сложными. Речь шла о финансовых структурах и о том, что некий экономист назвал «разрегулированием рынка» – разные вещи, традиционно связанные между собой, сейчас отделялись и отваливались друг от друга. Демонтаж всей глобальной экономики, и что это означает для инвестиций и управления собственностью. Разумеется, в самом конце обнаружилась горькая пилюля – единственной безопасной формой инвестиций, не подверженной риску обесценивания, экономист считал именно недвижимость.

Эв на этом месте просто рассмеялась, отметая подобные рекомендации.

– Нет! Это же идиотизм! Он за соломинку хватается. Обесценивание? Да что сейчас вообще означает «цена»? – Она раскраснелась, ее золотистые волосы на таком фоне смотрелись даже лучше, Дэйв сразу вспомнил, как они давным-давно летали в Канаду кататься на лыжах – еще до того, как составили свой огромный список вредных с точки зрения парниковых газов излишеств, без которых вполне можно обойтись; туда вошли и самолеты. – Ты меня слышишь, Дэйв? От старого мышления необходимо избавляться. Ему здесь больше нет места.

– А нам здесь есть место? – спросил тогда Марк. В его двенадцать лет у сына обнаружилась способность попадать в самую точку. Напоминать о действительно важном. Это было совершенно новым его качеством, Дэйв такого раньше за сыном никогда не замечал. Мечтатель вдруг превратился в прагматика, словно выключателем щелкнули. Не то чтобы Марк нажал на выключатель, потому что ему того хотелось. Нет, просто его отец был так подавлен, что даже слова выдавить не мог. Мальчик принял на себя отцовские обязанности, но Дэйв был в таком оцепенении, что даже гордости за сына не испытал. Вернее, ему было для этого слишком жаль себя.

– Нам никуда не придется переезжать, – объявила Эв, улыбнувшись сперва Марку, а потом и Сюзан, которая и так-то переживала тинейджерский кризис, а теперь совсем погрузилась в пучину отчаяния, поскольку перед ней замаячила перспектива перевода в другую школу, переезда в другой город или поселок, а если ее пессимизм начинал бить через край, то и вообще в лагерь беженцев на канадской границе. – Разве вы не понимаете? Банк не сможет нас выселить, если только мы ему сами не позволим. У них нет способа нас изгнать.

– А есть мы что будем? – сразу же спросила Сюзан. – Одежду мне на что покупать? И косметику? И к парикмахеру ходить?

Эв изумленно моргнула.

– Сюз, ты ж еще ни разу в жизни никакой косметики не покупала! Постричь тебя кто угодно сможет – ты ж все равно под машинку стрижешься! Джинсы у тебя из секонд-хенда, а…

– Я вообще не про это!

– Радость моя, у нас ведь остался огород и теплицы. И потом, вы же сами в Интернете все видите. Никто не голодает. Вообще никто. – Она остановилась и еще раз обвела всех изумленным взглядом. – Неужели вы так и не поняли? Все изменилось. Вообще все!

Ну, значит, все в порядке, хотел тогда сказать Дэйв. Значит, все в порядке.

Только чем же мы теперь будем заниматься? Как жить? Как нам, на хрен, жить дальше?

Но он слишком оцепенел, чтобы говорить. Слишком онемел, чтобы чувствовать. Слишком уж хотел поскорей провалиться в блаженное забытье сна.

Там, за обеденным столом, ее энтузиазм вспыхнул – и умер. Всплеснув руками в бессильном гневе, она встала.

– Как хотите. Рано или поздно вы тоже поймете. А я спать пошла.

Но она пошла не спать. А к ноутбуку.

Что она почувствует, думал он, когда Интернет отключат за неуплату? Когда иссякнет информационный поток, поддерживающий ее уровень дофамина? Когда череп заполнит звенящая пустота?

Кухня как кухня. Обычная утварь, кран капает, часы тикают, свет бьет в окно. Однако ее заполняет невидимая истина, заполняет столь плотно, что Дэйв и шелохнуться не может.

Нужда. Словно застывающий, но еще не застывший бетон. Прямо с этой точки ее не видно, но стоит чуть сдвинуть стул, и она все собой заслонит. Так что у Дэйва есть причина не шевелиться. Именно эта причина.

Глава 14

– Верования дают ту невидимую и малоисследованную основу, на которой зиждятся склонности, мнения и вообще аксиоматика, – сказал Адам. – Человек обычно считает их самоочевидными и нерушимыми. Большинство конфликтов, независимо от масштаба, по существу представляют собой столкновение различных систем верований. Я говорю очевидные вещи, Саманта Август?

– Да, – пробормотала она, не отрывая взгляда от экрана, на котором среди мигающих огней полицейские и сотрудники «Скорой» вывозили наружу, под яростные порывы ветра, каталки с укрытыми с головой телами. Бегущая строка внизу экрана сообщала общее число погибших: 1126.

– Манипуляция властью есть одна из древнейших сил в человеческой культуре, – продолжал Адам, – и уже на ранних столкновениях воль основывалось самоопределение племен, приемлемые внутри них рамки поведения, табу, повседневные ритуалы. Все это и легло в основание систем верований. Подчинение правилам превратилось в постоянное, действующее в любой момент давление. И мало кто осознает, что в самой основе системы лежит произошедший давным-давно триумф одной воли над другой. И это отравляет все последующее. Но, похоже, Саманта Август, вы меня не слушаете.

– Тысяча восемьсот семьдесят три ребенка остались сиротами, – сказала она.

– Когда эгоизм доходит до патологической стадии, – сказал Адам, – невинные жертвы неизбежны. Если дать религиозным убеждениям полную волю, они могут привести к той форме эгоцентризма, которая дегуманизирует всех остальных, низводя их всего лишь до символов, пригодных в жертву единственному эго. В этом смысле мы в очередной раз возвращаемся к многочисленным прискорбным последствиям неограниченной власти. В случаях массовых самоубийств на религиозной основе мы наблюдаем реакцию на отречение от подобной власти – единственным доступным вам способом.

– Дети всего этого не понимают, – сказала Саманта Август. Оторвав взгляд от экрана, она встала и принялась расхаживать взад-вперед. – Для них мама с папой только что ушли навсегда. А их бросили. Теперь чужие люди укрывают их от холода одеялами.

– Мне нечего вам возразить, Саманта Август. Точно так же я не могу разумным образом обосновать пределы своего вмешательства, установленные в отношении добровольного ухода из жизни. В конце концов, подобные действия являются наивысшим выражением свободы воли. И однако мне нечего предложить в оправдание травм, достающихся на долю выживших.

Она помолчала, потом покачала головой.

– Мне нужно поговорить с мужем. Сесть с ним рядом и говорить всю ночь, пока у нас не кончатся слова. А потом выйти наружу и увидеть восход.

– За вашим мужем постоянно следят электронные системы наблюдения.

– Ну еще бы. Канадское правительство подсуетилось?

– Как ни странно, американское.

– А, ну да. Суверенитет зависит от того, у кого ружье побольше. – Она остановилась. – Вы же можете их заблокировать?

– Да, но это лишь усилит их панику.

– В прежние времена они бы его попросту похитили и вывезли. Только сейчас уже не прежние времена, так? Заблокируйте их, Адам. Пусть паникуют.

– Хорошо. Однако организовать ваш физический визит к мужу окажется нелегко.

Она покачала головой.

– Сама понимаю. Об этом не беспокойтесь. Но эсэмэсками я тоже сыта по горло. Мне нужно слышать его голос. А ему – мой.

– Я понял. Приступаю к соответствующим приготовлениям. Тем временем, Саманта, не хотите ли возобновить дискуссию о религиозных кризисах, вызванных нашим появлением?

Она села на кровать и принялась тереть глаза.

– Вот как так может быть, что столь сильная вера на поверку оказывается столь хрупкой?

– Вера, Саманта, похожа на карточный домик, в котором человек живет, – отозвался Адам. – Хрупкость такой конструкции всепроникающа, пусть внешне это и не всегда заметно. Чем уверенность яростней, тем она уязвимей. Наше прибытие и Вмешательство пошатнули эту уверенность очень во многих. Далее следует исследовать подобные убеждения более подробно. Во-первых: человечество одиноко, над ним Бог, все остальное – дикие звери. Второе: Божий дар – пробудившаяся душа – предназначен исключительно людям. Третье: каждый из установившихся религиозных институтов человечества объявляет себя единственным законным путем к Богу. Четвертое: ваша планета – единственный дом избранных детей Бога. Пятое: человеческое превосходство и доминирующее положение есть желание Бога и Его воля.

– Хорошо, – прервала его Саманта и кивнула, не отрывая ладоней от лица. – Итак: человечество между Богом и дикими зверями не одиноко. Два: искра Божия рассеяна по значительно более широким просторам, чем считалось, тем самым наше чувство исключительности умаляется. Три: к Богу есть множество дорог. Четыре: мы не уникальны, дети Божии населяют бесчисленные планеты по всей Вселенной. И, наконец, пять, и это уже серьезно, потому что нас сшибли с пьедестала, на котором мы могли считать любые свои действия по отношению к прочим существам оправданными Божьей волей. Поскольку появились вы, изменили правила и отчетливо дали понять, что руководим здесь уже не мы. – Она отняла руки. – Уже достаточно?

– Добродетель скромности очень часто путают со стыдом, – сказал Адам. – Что, впрочем, не означает, будто стыдиться нечего.

– Ой-ой. – Она сумела выдавить улыбку. – Разве вы еще не поняли? Как раз постыдные-то вещи первым делом и заметаются под ковер. История постоянно переписывается. Правду препарируют, преступления вымарывают. – Она пожала плечами. – Хотя какова в этом доля механизма, необходимого для выживания вида? Не позволяющего нам сойти с ума?

– А какая доля позволяет продолжать преступления, возобновлять жестокость, неуклонно придерживаться откровенно разрушительной линии поведения?

– Полегче, – пробормотала она, – у вас из-под доброй улыбки начинают клыки выглядывать.

– И все-таки вынужденное отречение, Саманта, вызвало наиболее яростную из всех реакций. По сравнению со всеми прочими формами Вмешательства. К зонам отчуждения уже в основном привыкли. Окончание войн и вооруженных конфликтов начинает менять дипломатию, принципы переговоров и компромиссов. Даже глобальный рынок по мере возможности подстраивается к исчезновению целых отраслей промышленности. Правительства переопределяют свою роль в качестве опоры стабильности, уже породив примеры невиданного ранее сотрудничества. Продолжает меняться система ценностей, лежащих в основе политических партий.

– И все же.

Адам на время умолк, потом искусственный интеллект подтвердил:

– Да.

Ее внимание снова вернулось к сценам на экранах.

– Свобода или смерть. Экспоненциальный рост количества самоубийств…

– Он не повсеместен, Саманта.

– Да.

– Культуры, в которых коллективистские концепции успешно компенсируют индивидуализм, быстрей приспосабливаются к Вмешательству.

– Некоторые люди не любят, когда им говорят, что можно, а что нельзя.

– Некоторые люди используют это в качестве внутреннего оправдания того, что ведут себя как сукины дети.

Саманта удивленно рассмеялась, потом покачала головой.

– Такие люди не любят, когда их так называют. Когда-то средства массовой информации именно так и поступали, называя черное черным. Но потом они сделались частью системы, продались, и теперь просто тянут партийную лямку. Примерно тогда же мы утратили коллективную способность приходить по поводу некоторых вещей в такое негодование, что оно заставляло нас что-то предпринять по этому поводу.

– Личная свобода, Саманта, утрачена людьми давным-давно. Осталась лишь иллюзия, пусть и тщательно оберегаемая, но все же иллюзия. Могу я спросить вас, какой основной фактор ответствен за утрату людьми свободы?

– Экономика.

– Да. Капитализм основан на избирательном применении свободы к некоторым за счет всех остальных.

– Но каждый раз, когда он рушится, Адам, на его месте возникает нечто столь же уродливое, если не хуже.

– На этот раз будет по-другому, – ответил искусственный интеллект.

– Гарантируете?

– Саманта, что с экономической точки зрения происходит, когда чего-то слишком много?

– Оно обесценивается.

– Верно. А что случится, когда всего слишком много?

– Экономика рухнет. То есть… чего угодно может быть слишком много, но не свободы же?

– Ценность свободы еще никому не удалось убедительно измерить с экономической точки зрения, – сказал Адам, – по той простой причине, что свобода – это абсолют, в действительности никогда не существовавший. Но давайте на время забудем о свободе и вернемся к вопросам дефицита и изобилия. Как вы справедливо заметили, если всего будет слишком много, экономика рухнет и системе ценностей, основанной на обмене, придется искать новую парадигму. И что же в таком случае возникнет на месте ее экономики в нынешнем человеческом понимании при наступлении изобилия?

– Я не знаю.

– Однако, Саманта, ответ очень простой. Свобода. Возникнет такая свобода, которой человечество доселе еще не испытывало. Но остается вопрос, как именно вы распорядитесь этой свободой.

Она задумалась. В ее мире, в ее время слова настолько утратили силу, что она постоянно чувствовала себя на грани отчаяния – хотя и здесь наблюдался дисбаланс, поскольку способность злых слов ранить человеческую душу никуда не делась. А вот слова сострадания казались безнадежно мертвыми, похороненными под многими слоями вполне обоснованного цинизма. Добродетель было слишком легко приспособить и извратить, открытость, честность и сострадание порой превращались в свою противоположность. Как намекнул Адам, сукины дети побеждали, отравляя тем самым и существование всех остальных.

И однако в основе всего лежали слова, пусть и непроизнесенные. Верования, основные аксиомы, никем не оспоренные утверждения – все вместе они как бы объявляли, что представляют собой самоочевидную истину.

Которой на деле не были.

Вмешательство бросило вызов человечеству на этом, базовом уровне, подробно разбирая самоочевидные утверждения и демонстрируя их ложность. Но понимание того, что это вовсе не обязательно так, должно еще отвоевать позиции у это так, и никак иначе. Саманта не была уверена, что это возможно.

– Мы подключились к телевизору вашего мужа, чтобы предоставить вам возможность видеть друг друга и разговаривать в более привычной манере.

– К телевизору? Хэмиш отродясь не смотрел телевизор.

– Он начал. Поскольку вас нет, и поскольку каждый день появляется чрезвычайная информация.

– Он новости смотрит? Выходит, ему и правда тяжко.

– Мы еще раз просим прощения.

– Да, и у нас телевизор без встроенной камеры, как вы собираетесь все организовать?

– Всеобъемлющее присутствие.

– А. Ну да. – Она встала, подошла к ближайшему экрану, потом остановилась, расправила плечи и попыталась разгладить одежду. – Как я выгляжу? А, не важно. Ах да, Адам, у вас здесь возможна хоть какая-нибудь приватность?

– Разумеется. Как только связь будет установлена, я полностью заблокирую комнату. Когда вы, Саманта, будете готовы вернуться к нашим увлекательным дискуссиям, просто назовите меня по имени, и наш контакт восстановится.

Изображение с места массового самоубийства у нее перед глазами мигнуло, потом погасло.

– Ну вот, ничего не вышло, – пробормотала она.

Мгновение спустя перед ней появилось изумленное лицо мужа.

– …и я сказала, что согласна. Но теперь опять сомневаюсь.

Выражение лица ее мужа было серьезным. Она подозревала, что это выражение хорошо знакомо его пациентам. Он внимательно ее слушал, сам говорил мало, только слушал. Первоначальная вспышка радости, облегчения и удовольствия была уже позади, но Саманта обнаружила, что чувства продолжают ею руководить, что она откровенна, как почти никогда прежде. В конце концов, она ведь компетентная и уверенная в себе женщина. Не сказать чтобы впала в истерику. И руками тоже пока не размахивает.

– Дети, Хэмиш. Сироты.

Он неторопливо кивнул. Она скривилась.

– Ну скажи уже хоть что-нибудь!

Какое-то время он собирался с мыслями. Его ладони, сжимавшие стакан с виски, казались вылепленными мадам Тюссо. Они вообще не шевелились – к определенному ее облегчению, поскольку пить ее муж не слишком умел. Конечно, перебрать теперь было невозможно при всем желании. Однако оставалась возможность психологической зависимости, требующей воспользоваться тем, что под рукой, будь то виски, морфий или черт знает что.

– Мне не раз доводилось, беседуя с семьей, сообщать детям, что скоро им предстоит потерять отца или мать. А если родитель оставался только один, я сообщал им, что они осиротеют. – Он сделал паузу, вздохнул. – Смена поколений. Она происходит, Сэм, именно в такие моменты, когда ребенок занимает место родителя. Когда подводится черта. Что-то впереди, а что-то уже прошло. Вот и все.

Она обдумала его слова.

– Хорошо. Но в твоем случае дети обычно уже взрослые.

Он покачал головой.

– Поверь, возраст здесь роли не играет. Конечно, если дети совсем маленькие, встает вопрос, осознают ли они, что такое смерть. Однако то, что человек уходит навсегда, они понять способны. Они над этим задумываются, и ты видишь это на их лицах, в глазах. Потеря, Сэм, всегда потеря.

– Ты говоришь о больных родителях. Это не то же самое, что родители, убившие себя. А когда дети в конце концов узнают, что родители и их хотели убить?

– Да, им будет нелегко.

Сэм почувствовала, что внутри нее вспыхнул огонь гнева и несогласия. Уже не в первый раз.

– У Первого Контакта руки в крови. Он довел людей до крайностей, разрушил их жизни, раздавил мечты и надежды. Хэмиш, как я могу участвовать в подобном? О моей совести ты подумал?

Он откинулся на спинку кресла и звучно выдохнул.

– Да, совесть. Позволь, я кое-что расскажу тебе про совесть. Быть медиком, Сэм, означает принять на себя ограничения, которые ни в коем случае не следовало бы принимать, тем более если клятва Гиппократа для тебя хоть что-то значит. Даже здесь, в Канаде, существует иерархия применяемых средств. Самое дорогое неизбежно используется реже всего, обычно – в качестве последней надежды. Это относится к лекарствам, диагностике, курсам лечения – ко всему. – Руки наконец шевельнулись, избавились от восковой неподвижности – он поставил стакан, чтобы беспомощно ими всплеснуть. – Пациент описывает мне свои симптомы, и что, моя первая мысль – отправить его на томографию? Нет. Если я так поступлю, и все остальные доктора будут поступать именно так, за сколько месяцев вперед ему придется записываться? И сколько все будет стоить? Томографы недешевы и быстро изнашиваются.

– Значит, медицинская система у нас паршивая.

– Система такая, какой мы ее сделали, Сэм. Все определяется доступностью и ценой. Даже прочно застряв внутри этой системы, мы ее обожествляем, а если приходится нарушать неписаные правила, считаемся с возможными рисками.

– Однако спать тебе все это не мешает.

Он удивленно задрал брови.

– Ты так думаешь?

Саманта помолчала, потом вздохнула.

– Хэмиш, я ничего этого не знала.

– Ты и не должна была.

– Эти мужчины!

Он иронически улыбнулся – улыбкой, которую она так любила.

– Эти женщины! Разговорами совесть не облегчишь.

– Скажи это католикам.

– Нет же, дорогая, – покачал он головой, – я не ищу ни прощения, ни отпущения грехов. Вместо этого я день за днем пытаюсь выправить несправедливость собственной работой. Кроме того, я по-настоящему забочусь о своих пациентах. О всех без исключения. И когда мне приходится в беседе с семьей сообщать дурные вести… я вовсе не безразличен к их горю, поскольку тоже его чувствую. Мне тоже больно. Не раз и не два они нетвердой походкой выходили из моего кабинета, а я оставался сидеть и плакать прямо за собственным столом. Такова, Сэм, моя ноша. Это не так много. Ее никто не видит, и во всем этом, наверное, немало эгоизма, но другой у меня нет.

– Но я не знаю, что делать мне.

Он снова улыбнулся.

– Обратись к литературе, дорогая.

– Ты о чем?

– Без тяжких переживаний невозможен катарсис.

– Ха-ха. Только это, Хэмиш, не книга, а я в ней не героиня. Я немолодая чудаковатая тетка, склонная говорить гадости. Во всяком случае, меня не раз описывали именно в таких терминах.

– Ибо от подобных тебе исходит мудрость.

– Типичная фальшивая цитата.

Он лишь пожал плечами.

– И я все равно не знаю, что мне делать.

– И ты у меня спрашиваешь?

– Не знаю. Наверное.

– Ты спрашиваешь, что бы я сделал на твоем месте?

Она прищурила глаза.

– Ты же знаешь, что я подтекста подобных вопросов не переношу.

В ответ он сделал невинное лицо.

– Это какого же подтекста? Женщине надлежит искать совета у мужчины?

– Повезло тебе, что я тебя люблю даже тем сукиным сыном, каким ты иной раз бываешь.

– Ой. Следи за грамматикой, дорогая.

– Ладно, я снимаю все свои вопросы. И потом, ты прав. Что бы ты сделал на моем месте – твое дело.

– А что сделаешь ты – твое.

– Ты и сам можешь видеть, насколько я не в себе, раз меня тянет на подобные мысли. Сама понимаю, что это издержки патриархата.

– Нелегок путь перед тобой.

– Благодарю, мастер Йода. Если что, можно на вас сослаться?

Их взгляды встретились, задержались, потом он протянул к ней раскрытую ладонь, словно пытаясь достать до нее сквозь телеэкран. Глаза у Саманты сделались мокрыми. Она протянула руку ему навстречу.

Ее ждала полная тяжких переживаний ночь, но она знала – прочитала в его глазах, – что он проведет ее с ней рядом. Больше никаких слов уже не требовалось.

Глава 15

Американцы никогда не были сильны в понимании иронии. Сейчас же ее чаще всего встречают с открытой враждебностью или с гримасой искренней обиды. Нигерийцу Саймону Гисту потребовалось прожить в Америке несколько лет, чтобы избавиться от утонченно-ироничного отношения к жизни в британском стиле и понять, что ни один из мощных элементов иронии, присущих его новой родине, здесь за таковую не воспринимается.

Одним из этих элементов была концепция Американской Мечты. Истинная при рождении, долгое время служившая символом веры и даже краеугольным камнем великого американского эксперимента, она обрела иронический оттенок уже к середине шестидесятых. Сделавшись мечтой в истинном значении этого слова: недостижимой и несбыточной для большинства американцев, как местных, так и мигрантов.

Он, однако, начал понемногу очищать ее от горько-иронической шелухи – поскольку отказался отречься от собственной веры в эту мечту. О его стремительном взлете в мир богатства и славы была написана не одна книга, и книги эти, в свою очередь, сделались символами веры в то, что мечта жива. Однако авторы, как бы вкладывающие эту мысль в его уста, чаще всего не замечали самого главного. Еще до того, как Американскую Мечту стала разъедать ирония, она утратила свои моральные ориентиры. Богатство сделалось целью при полном безразличии к средствам ее достижения. Просто хватай все, что подсказывают тебе жадность и холодные амбиции. Объект поклонения стал пустым внутри, лишился жизни.

Саймон пытался возродить ту этику, что породила Американскую Мечту. Он хотел сделать мир лучше, свободней, не только для себя, но для общего блага. Взять человечество на буксир и оттащить его обратно к цивилизации, которая будет представлять собой царство свободы, равенства и просвещения.

И он уже начал верить, что у него получается, как бы ни сопротивлялось течение – волна за волной прожженных циников, которые цеплялись за него, дергали, пытались утянуть обратно в теплую жижу посредственности, выискивая малейшую его слабость, бросаясь за любым намеком, всплывающим в мутных водоворотах.

В его понимании единственным работающим механизмом была машина капитализма, ею он и воспользовался – успешней многих других, – чтобы воплотить собственную мечту, приблизив сначала свою страну, а потом и весь мир к столь желанному городу на далеком холме.

Сейчас, стоя посреди цеха номер семь со своим главным инженером по правую руку и своей ближайшей сподвижницей Мэри Лэмп – по левую, он понял, что готов усомниться.

Устройство перед ними выглядело не слишком-то эффектно и со всех сторон больше всего напоминало обычный ящик – кроме одной, где уверенно гудели, почти не вибрируя, размытые от вращения шестерни. Устройство было смонтировано на раме, которую в традиционных обстоятельствах прикрутили бы к полу, чтобы противостоять характерной для двигателей тряске. В данном случае такой необходимости не возникло – рама и так не шевелилась.

Они стояли на расстоянии какого-то метра. Если не считать пульсирующего от вращения шестерней воздуха, ничто не выдавало огромной мощности устройства. Прототип не выделял ни жара, ни запаха – если не считать обычного аромата металла и смазки. И однако его хватило бы, чтобы обеспечить энергией весь завод.

Иными словами, то, что он видел, казалось невероятным.

И однако он просто стоял рядом в глубоком замешательстве, оцепенев внешне и внутренне.

С моральной точки зрения дар инопланетян был безупречен. Дешевый и экологически чистый в производстве двигатель, не производящий выхлопа и, насколько можно судить, не нуждающийся в горючем. Его появление потрясет мир. Воздух сделается чище, умолкнет рев моторов на каждой трассе. От рек добываемой нефти останется жалкий ручеек. Закроются бензоколонки, а их работники встанут в очередь на биржу труда. Остановятся нефтеперегонные производства, отпадет нужда в охладителях, свечах зажигания, водяных насосах, радиаторах, двигательных сборках и поршнях. ОПЕК лишится влияния и власти, исчезнут политические и экономические причины для бесчисленных конфликтов из-за энергоресурсов (впрочем, и без того уже прекратившихся). Настанет конец разливам нефти и загрязнению грунтовых вод, черным от мазута пляжам, покрытым мертвыми и умирающими птицами, колышущимся на волнах слоям дохлой рыбы. Конец грязному канцерогенному воздуху, вылетающим из выхлопных труб день за днем по всему миру свободным радикалам и летучим органическим соединениям.

Один-единственный дар, и столько последствий – Саймона словно дубиной по башке шарахнули.

Неизбежно и сопротивление. Подобно тем идиотам, кто в знак протеста против теории глобального потепления переделывают выхлопные системы, чтобы их автомобили плевались черным дымом, возникнет культ внутреннего сгорания, движение ретроградов, требующих оставить за ними бензиновые и дизельные средства передвижения. На автострады выйдут кавалькады «Хаммеров» с американскими флагами на каждой антенне. Кто-то будет даже рассчитывать, что цены на нефть упадут почти до нуля и можно будет вернуться к прежним могучим автомобилям, жрущим бензин как не в себя. Только вот цены не упадут. Нефть будет нужна по-прежнему, чтобы производить пластмассу, смазки, пестициды – хотя Саймон и подозревал, что последующие дары инопланетян окажутся нацелены на решение именно этих вопросов. Нет, нефтяная отрасль еще какое-то время продержится, пусть и шатаясь, а цены на ее продукцию, которую она начнет мстительно придерживать, напротив, устремятся вверх – где и сгорят в яркой саморазрушительной вспышке, в последний раз озарив небеса, прежде чем на индустрию, более века служившую главным двигателем прогресса, опустится мрак.

Он видел это будущее как наяву – вот оно шатается, будто пьяное, безнадежно пытаясь за что-нибудь ухватиться, найти опору.

А в самой глубине его мыслей раздавались звучные удары колокола – погребальный звон по капитализму. Поскольку его принципы перестали быть истинными, утратили самоочевидность и непреложность.

Устройство перед ним было нельзя запатентовать. И, если верить Джеку Батлеру, при необходимости его можно собрать даже в собственном гараже. Можно сделать более крупную версию, способную заменить атомные реакторы, гидроэлектростанции, угольные ТЭЦ. Заменить солнечные панели, ветряки и приливные генераторы – а также все вплоть до никель-кадмиевых батарей и кардиостимуляторов. Дешевое настолько, что грозило появиться повсеместно, для капитализма оно было отравленным яблоком. Прибыль из него не извлечь. Все, что оно дает, предоставляется свободно и даром.

А истинная свобода – злейший враг капитализма. Поскольку ограничения происходят из дефицита. На дефиците все держится. Сейчас на их глазах эра дефицита заканчивается. И здесь, в Америке, как и во всем мире, свобода превратилась во врага. Как это осознать? Как Америке, провозгласившей себя бастионом свободы, примириться теперь с самой собой? Когда явилась истинная свобода – чтобы изгнать свободу ложную, при которой нация жила с самого рождения?

Ответа у него не было, но были подозрения, что осознание это легким не окажется. Душа Америки взрезана до самой сердцевины. И то же самое в большей или меньшей степени происходит со всем миром – костяшки домино сыплются одна за другой, и конца этому не видно.

И однако сейчас, прищурившись, он все еще мог различить дом на холме. Сияющий светоч надежды для цивилизации. Просто им придется найти другой путь к этому маяку.

Джек Батлер упер руки в бока, прокашлялся и вопросил:

– Ну и?

Саймон Гист кивнул.

– Хорошо. Начинайте выпуск.

– Для «кеплеров»?

– Для всего.

Густые брови Джека поползли вверх.

– И для «Бесконечности-3»?

– Для всего.

Почти сразу же заговорила Мэри:

– НАСА хочет немедленно запустить кого-нибудь в космос. Им нужна ракета.

– Никаких ракет. Мы организуем для них запуск с помощью безэмиссионного бестопливного двигателя. Позвони и сообщи им.

Она кивнула так, словно не сомневалась, что услышит именно это.

– А неплохо вышло, да? – спросил Джек.

– Неплохо? – пробормотал Саймон. – Ну да, неплохо.

Машина гудела – ровно, беспощадно. Он чувствовал ее давление, словно на него надвигалась безжалостно толкающая вперед стена. Если не двигаться, она тебя раздавит – надо всегда быть перед ней, хотя бы на шаг впереди. Как ему не хватало сейчас того оптимизма, того возбуждения, разгорающегося пламенем возможностей, с которых все началось. Они не то чтобы исчезли, но, казалось, до них сейчас не дотянуться.

– Для «Бесконечности», – сказал Джек, потирая отросшую щетину на макушке, – размеры придется здорово увеличить. Я, правда, до сих пор не понял, как эта штука работает. Само собой, электромагнитные поля, но там явно и какие-то квантовые эффекты при деле. – Он пожал плечами. – Мы уже готовы самостоятельно выпускать все компоненты, так что задержек не будет. Но китайцев нам все равно не обогнать. Они готовятся запустить традиционную ракету. – Он снова прокашлялся. – В файле среди чертежей прикладных устройств был реактивный двигатель для вакуума и регуляторы для устройств высокой мощности, но мы за них еще не брались. В конце концов, нам пока что нужен только низкоорбитальный разгонный блок, так? – Он посмотрел на босса. – Вы вообще насчет НАСА уверены? Это лишь рекламный трюк, да и кончится скорее всего пшиком. Астронавт будет там лишь болтаться без дела, а если с кем и разговаривать, то разве что с Землей.

– Знаю, но это не важно. Во всяком случае, для нас. Мы просто воспользуемся возможностью продемонстрировать потенциал. А вы там все-таки взгляните на чертежи, прикиньте, насколько все будет сложно. Если у нас будет высокоманевренный орбитальный корабль, готовый к дальним перелетам, мы их всех обгоним. И снова окажемся впереди.

– А вы этого хотите?

Саймон кивнул.

– Это единственное, чего стоит хотеть.

Нахмурившись, Джек обменялся с Мэри взглядами, и та спросила:

– Саймон, что с вами?

Он вздохнул.

– Деньги – средство, а не цель. И вам это было известно. Мы их зарабатывали, поскольку они давали нам возможность не прекращать усилия. Делать мир лучше, чище. И наконец оторваться от треклятой планеты. Да, нам пришлось отложить марсианский проект, но лишь потому, что мы не были готовы.

– Да и инвесторы тоже, – усмехнулся Джек.

– Мы не были готовы, – повторил Саймон. – Иначе отыскали бы инвесторов. Существенно то, что прибыль для нас не является целью. Для меня – не является. Средство, и ничего больше.

– Ну и что изменилось? – спросил Джек и ткнул в устройство пальцем. – С этой штукой упадут расходы… да на все! Возможная полезная нагрузка для «Бесконечности-3» только что выросла я не знаю как! Баки не нужны, топливо не нужно – а это восемьдесят три процента от веса. Для того чтобы достичь второй космической, потребуется ББД весом не больше тонны – это, я хочу сказать, с полной нагрузкой. Нужно отработать лишь систему распределения мощности – но это обычная механика и программирование. Мы можем сделать запуск в разы дешевле, чем изначально планировали. – Джек недоуменно всплеснул руками, очевидно, не понимая, что так заботит Саймона.

– Китайцы рассчитывают на грандиозный технологический прорыв, – сказал Саймон, сам в некотором недоумении насчет того, что именно пытается объяснить. – За счет лунных баз. Конечно, может оказаться, что технология Серых не вполне совместима с нашей, или что ее трудно воспроизвести. Я, однако, начал подозревать, что это вообще пустышка.

– Почему? – изумился Джек.

– Потому что в плане технологий Серые нашим новым друзьям в подметки не годятся. И я не думаю, что этот их дар был последним. – Он покачал головой. – Но так можно всякое настроение отбить. Что, садимся и ждем, когда на компьютере появится очередной поразительный файл?

Главный инженер ничего не ответил, но Саймон понял – его великолепные мозги вдруг заработали на полную мощность. Мэри рядом с ним чуть сгорбилась и пробормотала:

– Вот черт.

Повисла неловкая пауза, потом Саймон вздохнул и сказал:

– Хорошо. Делаем так. Топливные баки конвертируем в обитаемый модуль. Он становится частью корабля, сбрасывать его не требуется. Да, для подтверждения концепции можно прокатить насовского астронавта, но конечная цель у нас теперь новая. Мы собираемся запустить эту хреновину на Марс. Вернее, сначала на Фобос, потом на Марс. – Он обвел спутников взглядом. – Я сам тоже лечу.

Мэри удивленно вздернула бровь.

– Первый человек на Марсе, да, Саймон?

– Он перед вами.

– Не так быстро, – вмешался Джек. – Производство ББД для «кеплеров» мы ведь тоже разворачиваем?

Саймон вдруг обнаружил, что мысли его несутся прямо-таки с бешеной скоростью. Кажется, он видит решение – если только инопланетяне не нарушат его планов.

– Да, но приоритетом это уже не считается. В отношении автомобилей мы больше не можем предложить потребителю ничего такого, чего через пару лет не будет у всего автопрома. И однако мы могли бы использовать имеющиеся разработки по батареям в качестве резервного источника энергии для «Бесконечности» – да, и, думаю, название проекта необходимо изменить в соответствии со сменой направления. Какие будут идеи?

– Только без прямых отсылок к Марсу, – предупредила Мэри. – Если, конечно, мы хотим иметь фору. – Она уставилась на Саймона. – Вы ведь хотите выиграть эту гонку, да?

– Если смогу. Иными словами, если еще до того, как мы оторвемся от Земли, инопланетяне не подарят каждому семейству по полнофункциональной летающей тарелке.

– «Бесконечность А-1», – сказал Джек. – То есть «Арес-1». Все равно никто не спросит, что означает «А», сочетание «А-1» всем покажется банальным и очевидным. Мы его подадим как прототип корабля, способного взлетать в космос и садиться. Как бы совсем маленький шажок. Вполне логичный, но при этом достаточно амбициозный, так что наша репутация не пострадает.

– Годится, Джек, приступай, – сказал ему Саймон. – Определяй параметры проекта, собирай команду. Тем временем для прикрытия продолжаем штамповать «кеплеры», запускаем ББД и ищем для него возможные области применения. – Он усмехнулся. – Как и все остальные.

– На Фобосе – станция Серых, – сказала Мэри и, увидев изумление на их лицах, пожала плечами. – Я из Интернета не вылезаю. Русские подтвердили, что два их зонда, посланных к Фобосу несколько лет назад, были сбиты на подлете. Надо полагать, неспроста…

– Если они ее покинули – мы и займем, – сказал Саймон.

– Черт возьми, – удивился Джек, – сколько, по-вашему, будет человек в экипаже?

– Зависит от того, сколько нам лететь до Марса, а мы этого не узнаем, пока вы не разберетесь с файлами и с тем, на какую рассчитывать тягу, скорость, массу и все остальное. В идеале, я думаю, человек восемь.

– Восемь? Черт возьми, тесновато выйдет, даже с увеличенным жилым модулем.

– Знаю. Вот и постарайся, чтобы мы поскорей долетели.

Мэри принялась делать заметки в блокноте.

– Я подготовлю проект заявления для инвесторов. Значит, корабль, способный взлетать и садиться. «Бесконечность А-1». – Она подняла взгляд. – Боюсь, после подобных штучек они от нас отвернутся.

– Сказать по правде, – бросил Саймон, уже шагая прочь, – не думаю, что спустя какое-то время деньги еще будут что-то значить.

Огромная финансовая империя Джеймса и Джонатана Адонисов рушилась, и Лоис Стэнтон не без удивления обнаружила себя в положении дирижера, оркестр которого уже скрылся под волнами. Валторны пускали пузыри. Скрипки визжали, словно брошенные в воду кошки. Однако каждый ее жест был полон изящества, дирижерская палочка (вернее, простая шариковая ручка) в руке плясала, словно метроном катастрофы. Она вдруг поняла, что лучше в ее жизни еще ничего не было.

Они сидели перед ней в конференц-зале над серым городом, спинами к темнеющему вечернему небу. Двое мужчин, демонстративно избравших фамилию Адонис в знак намерения быть причисленными к лику богов (Данселл для этого звучало слишком приземленно), теперь больше напоминали обычных смертных, копошащихся у подножия Олимпа. Границы их владений отныне очерчивали грязь и пот, а собственный неумолимый возраст наконец взял над ними верх. Они выглядели по-настоящему старыми и увядшими, и с каждой минутой делались все старше, уже чуть ли не развалинами – что неудивительно, поскольку их мир, где они являлись центром мироздания, получал сейчас один сокрушительный удар за другим. Окажись их дети не такими транжирами, они бы сейчас изо всех сил толкались в очереди за неминуемое наследство.

Которое, впрочем, тоже грозило рассыпаться в прах.

Ощущать жалость, глядя на этих двоих, было очень странно. Честно говоря, и сама жалость была миниатюрной.

Им никак не удавалось запустить характерное для себя стаккато двухголосого монолога. Очередную попытку сделал Джеймс.

– Главное по-прежнему – правильное позиционирование.

Лоис кивнула и сделала пометку в блокноте.

– Вкупе с предвидением, – отрезал Джонатан, ткнув пальцем в воздух, чтобы подчеркнуть мысль.

– Качество предсказаний падает, – нахмурился Джеймс. – Мозговой центр в разброде. Мы собрали лучших ученых, а толку никакого. Не знают, за что ухватиться.

– Да и хрен с ними, – злобно проворчал Джонатан. – Идиоты. И алгоритмы у них негодные. Понятно, что у инопланетян есть разные уровни технологии. И нам они дадут только то, что уровнем ниже их собственного. Очень неглупо. Классическая стратегия, обеспечивающая сохранение контроля. – Он одарил Лоис неуверенной усмешкой. – Мы от этого подхода отказываемся. Тут не за что ухватиться, нам не светит ничего, что дало бы преимущество.

– Сплошные убытки, – согласился Джеймс. – Возвращаемся к прежнему подходу. Финансовая деятельность за кулисами. Выдвигаем на сцену то, что нам нужно, и тех, что нам нужны. Политика все еще за нами.

Под «нами», как предположила Лоис, Джеймс подразумевал себя и брата, а не человечество. Мыслить в категориях человечества было им не свойственно.

– Марионетки, – подтвердил Джонатан. – Пляшущие под нашу дудку.

– Как всегда было.

– И всегда будет. Старые методы. – Он улыбнулся Лоис. – Вы много читали по истории? Все как там и написано, или, вернее, не написано – главное-то всегда происходило за кулисами. Короли, королевы, империи, римские папы, халифы. Актеры на сцене. А миром управляли финансисты. С самого начала. Такие, как мы. Они и принимали настоящие решения. Война или мир, прибыльным может быть и то, и другое, все упирается в позиционирование – до, в процессе и после.

– И менять это нет ни малейшей причины, – добавил Джеймс. – Это у нас в биологии. Внутри. В генах. Инопланетяне не могут изменить нашей природы. Кто-то всегда наверху, а иначе ничего и не выйдет. Цивилизации низвергаются в прах. Целые народы исчезают. Как майя.

Лоис воздержалась от замечания, что на Юкатане и в значительной части Центральной Америки майя по-прежнему пруд пруди. Цивилизация, может, и рухнула, но построивший ее народ остался. Черт бы побрал телеканал «История» с его объяснениями для дебилов.

С другой стороны – ладно, пышноволосый греческий бог, порезвись пока.

Братья тем временем сами себе кивали – похоже, найдя наконец опору в собственных мыслях. Джеймс осмелел настолько, что даже наклонился вперед, уперся локтями в стол и сплел пальцы.

– Мы выводим инвестиции из убыточных отраслей. И целиком вкладываемся в недвижимость.

– Недвижимость, – согласился Джонатан. – Почва под ногами, здания, инфраструктура – все это надежней, чем деньги. Пусть даже золото и серебро растут в цене – все это сомнительно. Недвижимость.

– Начинаем ее покупать, – объявил Джеймс. – Повсюду. Индустриальные зоны. Законсервированные фабрики, заводы, сборочные производства, складские центры.

– И транспорт, – добавил Джонатан. – Установим ББД на танкеры – и возить народ, мигрантов. Цены сделаем низкие, зато набить получится много. Все ради блага человечества.

– Недурно придумано, – заметил Джеймс с проницательным кивком. – Все ради блага человечества. Бесплодные пустыни, покинутые лагеря беженцев.

– Все покупаем! Если земля не используется, то и стоит гроши.

– Если останется металл, его можно продать на переплавку. А что-то получим и без денег – заключим соглашения с правительствами, чтобы у них голова не болела. Дескать, мы все очистим и рекультивируем.

– Пообещаем, во всяком случае. Делать необязательно. Да и зачем?

– Этим инопланетяне займутся. Очистят своей нано-хренью все, что засрано. Уже начали. Разливы химикатов. Отстойники. Всевозможные загрязнения. Теперь мы все вокруг арендуем. Если какой-нибудь стране потребуется мусор под ковер замести, мы этим ковром и будем. – Джеймс расплел пальцы и уставился на Лоис. – Вам понятно?

– Разумеется, – ответила та.

– Нажимайте на то, что мы идем на помощь, – сказал Джонатан. – Обещайте стабильность. Люди охотно купят стабильность и еще попросят. Здесь ничего не изменилось, все как всегда.

– Главное – побольше обещать, – добавил Джеймс. – Когда пыль уляжется, нам будет принадлежать половина этой сраной планеты. – Нацеленная на Лоис улыбка была вовсе не такой приятной, как у Джонатана.

Его брат встал, что означало перемену темы. Он шагнул поближе к окну и окинул взглядом Манхэттен.

– Слухи, – сказал он. – Волшебные излечения. Целительство. Быть может, даже эликсир юности. Вечная молодость. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Найдите эти таблетки. Они нам нужны.

– Таблетки, – повторила она за ним, не столько даже вопросительно, просто для большей уверенности.

– Таблетки, – эхом откликнулся Джеймс со своего места, непроизвольно облизнув морщинистые губы. – Вечная молодость. Организовать приоритетный доступ.

– Для самых достойных, – уточнил Джонатан.

Лоис опустила глаза к блокноту. И записала там: мать вашу, вечная молодость? На хрен таких инопланетян, если эти двое будут жить вечно. Пора вам уже божьих коровок считать. ЧТОБ ВЫ СДОХЛИ! Она подчеркнула СДОХЛИ замысловатым росчерком и захлопнула блокнот.

– Ничего не забыли? – уточнил Джеймс.

– Ничего, – улыбнулась она.

Лучше не придумаешь, сказал себе Дуглас Мэрдо, наблюдая прямую трансляцию с места очередного массового самоубийства. Очередной долбанутый религиозный культ в какой-то оклахомской заднице решил, что им пора. Тела в оранжевых мешках, тысячелетняя тоска в круглых глазах детей.

Он непрерывно гнал подобный бред по всем каналам своей медиаимперии. Сопровождая его убийственными вопросами. Кто следующий? Соседа давно видели? Брошенной затемно ребятни на детской площадке не замечали? Газом на лестничной клетке не пахнет? Ничья машина на подземной парковке не пылится?

Жертвы инопланетян исчислялись тысячами. Конечно, они сами накладывали на себя руки, но кто их до этого довел? Кто лишил их выбора? Растоптал их свободу, их права, их надежды? Низверг в пучину разрушительного отчаяния?

Видите, чем кончается, когда единственная твоя свобода – покончить с собой?

Вероятно, кампания Сопротивления оказалась ошибкой. Время неудачно выбрано. Даже пассивное сопротивление не работает, если сопротивляться нечему. Все равно что пытаться остановить время, переколотив все часы. А оно все равно себе идет, тик-так. Силовые поля и новые двигатели, не требующие горючего. Пища и чистая вода, возникающие ниоткуда словно по мановению волшебной палочки. Ни единого выстрела, даже ни одного удара кулаком. И однако чертовы инопланетяне не торопятся начинать высадку из своих гигантских кораблей, и само ожидание этого превратилось в оружие.

– Ждут, пока мы сами себя перебьем, – пробормотал он.

– Что, радость моя? – Кристал вынула наушник из уха и вопросительно на него уставилась.

Хоть бы не этот ее дурацкий вид! Не обращая внимания, он закрыл ноутбук и откинулся в кресле, глядя на изумрудные карибские воды. Когда у женщины постоянно выражение на физиономии, как у маленькой девочки, это скоро начинает надоедать. Наверное, пора разводиться. По условиям брачного контракта это будет совсем несложно, да и содержание ей полагается достаточно щедрое – поскольку жмотство в подобной ситуации тактически ошибочно. Озлобленная бывшая может торгануть какими-нибудь его секретами или даже даром разболтать, просто в отместку. Конечно, большинство медийных краников он в состоянии прикрутить, но по Интернету все равно все расходится моментально. А он уже слишком немолод, чтобы еще и копаться в подобном дерьме.

Может, повернуться сейчас к ней и сказать напрямую? Пора бы уже и повзрослеть? Хотя в конце концов это и не совсем ее вина. Люди приучаются пользоваться тем, что срабатывает, и приучаются в основном еще в детстве. А когда срабатывать вдруг перестает, попросту не представляют, что еще можно делать.

Взросление в том и заключается, чтобы находить альтернативы. Умные это поняли. Дураки – нет, и никогда не поймут. Ему случалось видеть морщинистых старух, одетых так, что впору их внучкам, – и прически такие же, и косметика, и чертовы каблуки. Есть и мужской вариант – длинные волосы, шорты и пляжные шлепанцы.

Старина Джо купил несколько ящиков пива, врубил на огромном телеэкране футбол, поставил на стол пиццу и чипсы и ждет в гости своих дружков, еще школьных, – очередной уикенд, набитые до икоты животы, вся лужайка в припаркованных грузовичках. Готовый, блин, рекламный ролик – мы ничего не добились в жизни и нам наплевать. И весь мир так устроен. Как минимум Америка, Австралия, Англия и, пожалуй, Канада, витрина жизненного стиля Запада. По крайней мере, им самим так кажется.

Его клиентура. Его аудитория, готовая жрать у него с руки любое дерьмо. Вон та старуха, вот эти пивные бочонки.

И что, инопланетяне это изменят? Сам Бог, и тот не сумел. Может, он зря паникует. Может, имеет смысл положиться на прирожденную человеческую лень, ненасытную жажду зрелищ, и мало что в остатке. Никаких причин ожидать, что это как-то изменится.

– Я собираюсь в Лос-Анджелес, – сказала Кристал.

Он хмыкнул.

– Само собой. Тебе там лучше. Знакомые. Вечеринки.

– Может быть, фотосессию получится организовать, – кивнула она. – Слишком скучно здесь сидеть, ничего не делая.

Дуглас бросил на нее косой взгляд.

– Само собой. Тебе здесь скучно, да?

– Я, кажется, именно это и сказала. Мы что, спорим?

– Нет, детка, я с тобой согласен. Просто удивляюсь – если ничего не делать скучно, почему люди именно этим и занимаются?

– Кто?

– Максвелл. – Сын был на веранде, протирал толстой жопой кресло, лазая по Интернету. Если он и шевелился, так это чтобы сходить за очередной порцией своего долбаного мороженого. Ну или посрать еще время от времени. – Качает свои ситкомы и стандартные полицейские шоу, «Ютьюб» смотрит, «Фейсбук» с «Твиттером» почитывает – просто черная дыра какая-то!

– Найди ему какое-нибудь дело.

– Нет!

– Почему нет?

– Я жду, пока он сам себе найдет дело. Где его амбиции? Желания? Страсти? Энергия, мать его?!

– Ты его всего лишил.

– Хрен там. При чем тут я? Это у него нутро такое. – Дуглас обвел рукой вокруг себя. – Вот это дерьмо вокруг – это же так, витрина. Символ успеха. А ни хрена не абонемент на то, чтобы пустить собственную жизнь псу под хвост. Вот даже тебя взять – ты хочешь в Лос-Анджелес, поработать. Ведь не ради денег же?

– Дорогой, я это делаю потому, что ничего другого толком не умею. И потом, мне не так уж долго осталось. И меня оно беспокоит, хотя тебя, конечно, это мало интересует, да? Ведь я же так, витрина? – И она улыбнулась.

Он смотрел на нее, щурясь все сильней и сильней.

– Именно так, дорогая, ты – моя статусная жена.

Все еще улыбаясь, она снова вставила наушник и вернулась к тому, чем там днями напролет занималась на своем телефоне.

Взгляд Дугласа обратился к карибским волнам, однако на краткое мгновение он неожиданно для себя почувствовал за свою жену необъяснимую гордость.

На веранде большого, но одинокого дома, единственного на всем острове, надежно укрытом среди белизских атоллов, Максвелл следил в Интернете за происходящим в мире. Папочкиного порученца, Йоргена Филби, отправили со вчерашним самолетом – он чувствовал себя слишком хреново, чтобы работать, да и еще не факт, что сможет оклематься после такого обезвоживания. Вместо прощания с ним папочка без малейшей деликатности завел свою волынку, мол, тех, кто не справляется, надо увольнять безо всякого сожаления. Для столь сволочного поведения не было никаких оправданий, пусть даже великий и ужасный Дуглас Мэрдо построил на нем всю свою карьеру. Максвелл не переставал поражаться, что ему за все эти годы ни разу даже по морде не съездили.

Ему иногда приходило в голову самому это сделать, но он каждый раз решал, что оно того просто не стоит. Папочка и так немолод. Его лупит само Время, оставляя шрам за шрамом, бедный пожилой папочка к десятому раунду уже еле держится на ногах, а на покрытой синяками физиономии постепенно проступает понимание того, что ни один чемпион не вечен. Смерть пока не проиграла ни одной схватки, пусть они иной раз и затягиваются.

И все равно наблюдать за тем, как отцовская память начинает сбоить, было не слишком радостно. Его брат Бернард и вовсе был всерьез обеспокоен, особенно учитывая, что медиаимперию шатало, как и любой другой бизнес на едва удерживающемся на ногах рынке.

Конечно, то, что обычно следовало за финансовыми кризисами – нищета, инфляция до небес, перебои то с одним, то с другим, люди, которых выселяют за долги и прочее, – пока еще толком не началось или же происходило в ином виде. В прежние времена люди чувствовали, будто их столкнули с эскалатора – да, ты падал вниз, и однако понимал, что огромная машина продолжает вертеться, шестеренки вращаются, рано или поздно все успокоится, рынок вернется обратно, и можно будет снова начинать восхождение. Иными словами, эскалатор никогда не останавливался, потому что так устроен мир.

Сейчас же… может статься, что и остановится. И никогда больше не заработает, разве от одной этой мысли голова не кружится?

В отличие от отца, который с упорством маньяка следил за собственными новостными сайтами и всеми этими самоубийствами, Максвелл наблюдал за хаосом в суде Флориды, где сейчас величественно рушились фундаментальные принципы юриспруденции. Началось все с мелкой апелляции по приговору за незначительное правонарушение, для некоего Маршалла Хименеса, оказавшееся, однако, третьим, так что судья влепил ему пожизненное, для которого законодательство штата не предусматривало досрочного освобождения.

Общество осознает необходимость наказания за преступные деяния. Во-первых, поскольку оно изолирует осужденного, не давая ему воспользоваться обычными благами свободной жизни в этом обществе. Во-вторых, в качестве предупредительной меры для остальных, так что неизбежность суровых последствий делается всем очевидна. И в третьих, как подтверждение должного устройства общественного порядка. Нарушаешь закон – сам себе жизнь портишь.

За всем этим, само собой, скрывается также и жажда мести – в любой допустимой форме, а иной раз и в не слишком-то допустимой. Я тружусь как пчелка, но законы соблюдаю, не зря же все это? Хочешь того же самого добиться без труда – придется платить. Понял, сука?

Смысл во всем этом был. Но, как ни прискорбно, еще до инопланетян в правосудие мало кто верил. Не пойман – не вор. Или даже пойман, но ты богат, или важная персона, или белый студент колледжа, которого ожидает большое будущее. Система прогнила, превратилась в декорацию, и это было ясно каждому.

Армия анонимных авторов редакционных колонок в отцовской империи также предпочитала играть на эмоциях, педалируя тему отмщения, однако под их пером все превращалось в фарс (чего большинство читателей и зрителей даже не осознавало). По существу, папочкины СМИ обыгрывали тему с жестокостью истинных лицемеров и с цинизмом неприкасаемых. Ханжи могли сколько угодно яриться и брызгать слюной, на деле же им все было как с гуся вода.

А читатели и зрители принимали это за чистую монету.

Но как теперь обстояли дела с отмщением? Похоже было, что возможность заключения никто не отменял, иными словами, инопланетяне признавали необходимость наказания за преступные деяния. Само собой, о смертной казни пришлось забыть. Исполнить такой приговор было невозможно, а совершать самоубийство ради общественного блага никто из приговоренных что-то не торопился. В результате множество худших представителей рода человеческого как бы застряли в чистилище, хотя само избавление от маячащего за спиной палача можно было рассматривать как своего рода спасение.

И тем не менее человечеству требовалась уверенность, что людям воздается по их поступкам. Во всяком случае, некоторым людям и по некоторым поступкам. Ведь генералов в камерах смертников что-то не наблюдалось. Как и президентов, шпионов или операторов дронов. Однако все прочие убийцы в камерах усиленного режима в каждом штате, в каждой стране, все до единого ускользнули из объятий смерти.

И что теперь?

Бедолага Маршалл Хименес, проживающий по адресу Форт-Лодердейл, Липтон-вей, дом 1842, который вместе со своим единственным бесплатным адвокатом запросил пересмотра пожизненного приговора на тех основаниях, что преступлений он (как и любой другой!) совершать уже не сможет и что уже провел за решеткой на восемь месяцев больше, чем предусмотрено максимальным сроком за управление автомобилем без прав и под воздействием алкоголя, сам того не желая, разворошил осиное гнездо такого размера, что вся система правосудия оказалась на грани распада.

Верховный суд штата только что перепасовал дело федеральному Верховному суду. Юристы – которые поняли, что от знания Уголовного кодекса особого толка больше не будет – уже кружили над всем этим, подобно стервятникам, повытаскивав из своих шкафов пыльные папки с давно проигранными апелляциями и прошениями о помиловании, или даже просто требуя выпустить уже осужденных преступников. Пенитенциарные учреждения в один миг превратились в динозавров, над которыми в ночном небе ярко сверкает приближающаяся комета.

Самоубийство полностью утратило прежнее моральное значение, будь оно правым или неправым. Теперь оно представляло собой единственный доступный человеку насильственный акт – одноразовый и бесповоротный жест саморазрушения. Какое влияние это оказало на законы? Как заметил по этому поводу некий поэтично настроенный юрист-аналитик, звезда после коллапса может оставить черную дыру, а может вспыхнуть сверхновой. В обоих случаях о том, что последует за этим, можно лишь гадать.

Так что Максвелл сидел сейчас, овеваемый прохладным карибским бризом, на острове, совсем рядом с которым протянулось несколько запретных зон, и размышлял о пенитенциарной системе, охватившей весь мир своей антигуманной сетью. В самом ее основании всегда находился страх. Преступников отправляли за решетку, поскольку их боялись – вернее, оттого, что общество опасалось предоставить им свободу. Этого страха больше не существовало.

Папочка хотел бы, чтобы люди боялись инопланетян, и, если честно, для страха перед чем-то, способным ограничить любую возможность насилия, в том числе и требуемого для самообороны, имелись все основания. Человечество валялось сейчас на спине побитым щенком, задрав лапы и подставив горло победившему альфа-самцу, которому еще неизвестно что может взбрести в голову. Пока впечатление было такое, что эта поза инопланетян устраивает, однако одно неверное движение – и ты рискуешь оказаться с разорванной глоткой. И вообще, орали папочкины каналы, кто знает, что у этих инопланетян на уме?

Только страх этот оставался таким же далеким, как и сами инопланетяне, невидимые во мраке космоса. Максвелл не думал, что самоубийства были вызваны страхом – разве что если иметь в виду инстинктивный ужас перед тем, что традиционные способы выпустить пар более недоступны. Когда за душой у тебя нет ничего, кроме потребности доминировать, подчинять, выпендриваться в Интернете или же выплескивать туда тонны ненависти, а потом – бац! – доминированию и издевательствам конец, на сетевых троллей все смотрят с презрением, для твоей ненависти больше нет выхода, и она никому не угрожает – и что тогда?

Что тогда? Что же мне теперь делать?

Вопросы убийственные, и если ответа на них не обнаруживается, душа может поддаться отчаянию, которое раздавит ее своей тяжестью.

Люди кончали с собой, потому что не видели для себя места в новом мире, не видели в будущем ничего похожего на прошлое. Утрату прежнего комфорта ничем кроме самоубийства было не заменить.

Самым любопытным было то, что в основном на смерть шли группами – в составе разнообразных сект отрицания, неподчинения, сопротивления. Навязчивая проповедь папочкиных каналов пожирала сейчас самое себя, сделалась мантрой готовых отказаться вообще от всего. Похоже, для решающего поступка этим людям требовалась компания.

Максвелла больше беспокоили самоубийцы-одиночки. Их было не так много, да и умирали они тихо, без лишнего шума. В прошлой жизни они не были насильниками или мерзавцами. Их не переполняла ненависть, происходящая из скрытого чувства собственной неполноценности. Так что же заставляло их взять лезвие, или таблетки, или завести мотор в закрытом гараже?

Агрессия свойственна человеку как виду, он генетически запрограммирован бороться за выживание и успех. Так утверждают социобиологи. Какие бы формы ни принимало человеческое общество – в известной нам истории или в доисторические времена, – все в нем сводилось к соревнованию, к тому, чтобы опередить других, зачастую чего-то их лишив. Люди боролись за место под солнцем – с самого начала и безостановочно.

Как и животные. Как и насекомые.

Полагать, что мы в этом чем-то от них отличаемся, – не типичная ли человеческая гордыня?

Проблема (согласно философским дискуссиям в Сети, в чтение которых он погружался все глубже и глубже) заключалась в том, что этот вывод социобиологов использовался в качестве оправдания практически для любых неблаговидных поступков, которые люди совершали по отношению к своему ближнему, не говоря уже об окружающей среде. Дескать, все это – врожденный, биологически запрограммированный абсолют. Иными словами, хваленый человеческий разум оказывался лишь рабом инстинктов, прописанных в ДНК еще со времен ящеров.

Если предположить, что инопланетяне с этой точкой зрения согласны, то все их действия следовало рассматривать как неторопливое приглашение к всеобщему самоубийству, которое положило бы конец человечеству как виду. Инопланетянам же не потребовалось бы даже конечностью шевельнуть. Остроумное, даже в некотором роде поэтичное доказательство того, что человечество в любом случае двигалось преопределенным путем саморазрушения.

А уже очистив планету от самого зловредного, доминирующего вида, можно наконец высаживать колонистов и расселяться в райском саду, лишенном присутствия человека.

Логика леденящая – но убедительная.

Быть может, самоубийцам-одиночкам ожидающая Землю судьба виделась четче, чем другим. И они не желали становиться свидетелями столь мрачного конца. Или попросту понимали, что без агрессии и путей для ее выхода человечество в любом случае обречено. Если оборвать провода под капотом, машина не заведется. Прогресс остановлен, амбиции уничтожены, мечте конец.

Оптимист нуждается в агрессии не меньше пессимиста. Для обоих окружающая действительность враждебна. Воздается же каждому по вере. Пессимист верит в то, что успех недостижим – да и невозможен, – и действительность для него убога, тем самым подтверждая и веру. Оптимист же верит в успех, в то, что жизнь можно улучшить, что в погоне за будущим никому не обязательно проигрывать. Соответственно, он толкает саму действительность вперед, поднимая все выше и выше.

Борьба, соревнование, вызов, отказ капитулировать – все это не что иное, как признаки самой жизни. Ни от той, ни от другой веры не отказаться: похоже, вся история и заключается в борьбе между ними. И однако – сколь часто оптимизм приводил к катастрофам? Сколь часто пессимизм делался пищей для цинизма, гарантируя тем самым, что реализуется именно наихудший из возможных вариантов?

Чего же хотят добиться эти инопланетяне? Ограничив нас подобным образом?

Вопросом этим задавался каждый, вот только отвечать инопланетяне не торопились. Или человечеству следует найти ответ самостоятельно? Это, мать вашу, вообще Первый Контакт или что?

Интернет кипел от раздражения и разочарования.

Максвеллу вдруг забрела в голову мысль. Неужели верующие в Бога тоже всю свою жизнь задают ему именно этот проклятый вопрос – а Бог, как и инопланетяне, отвечать не торопится?

Он вздохнул и потянулся, чтобы размять ноющую спину.

Пора бы сходить за мороженым.

– Не знаю, как вам всем, – заявил Джоуи Кран, – но лично мне казалось, что выйти на волю из тюряги должно быть очень приятно. Тогда почему же я не чувствую радости? – Он сделал паузу, подмигнул красному огоньку веб-камеры. – Эй, Джоуи? Ты там что, успел за решетку угодить? Вы это сейчас спрашиваете? Да ничего подобного, просто я жил в том же самом мире, что и вы все. Иными словами, в тюрьме, имя которой – страх. Теперь явились инопланетяне, открыли замки, мы выкарабкались наружу – и сейчас щуримся от яркого солнца. Вот сами мне и скажите, что вы теперь чувствуете!

Джоуи наклонился к камере, но тут же отдернулся назад, чтобы его лицо оставалось в центре кадра.

– А, вот вы что хотите сказать. Эй, Джоуи, а сами-то инопланетяне? Они разве не страшные? Мы, Джоуи, просто перешли из одной тюрьмы в другую. Что ж, может, вы и правы, может, потому-то меня как-то и не тянет плясать на столе. – Он пожал плечами. – Так, у нас вызов… погодите-ка, это мой старый приятель-матершинник Кинг-Кон. Здорово, дружище, расскажи-ка нам про очередные чудеса, только за языком своим следи. Ну, чего у тебя там?

– Бомбардировка Венеры.

– Извини, это ты о чем?

– Удар за ударом, братан. Ледяные кометы. Бух, бух, бух. А вокруг нее по орбите сейчас, похоже, обращается огромный астероид.

– Обожди-ка, приятель, к нам тут Мышка Энни тоже скребется. Наверняка у него найдется что уточнить в твоих заявлениях…

– Что там уточнять? – возмутился Кинг-Кон. – Все так и есть, как я говорю.

– Привет, Энни, как дела в НАСА, или где там эта твоя норка?

– Привет, Джоуи, привет, Кон. Все почти именно так, как ты сказал. Сначала был дождь каменных астероидных обломков, предположительно, чтобы укрыть верхний слой планеты из замерзшей двуокиси углерода. Что же до ледяных астероидов, то они в нее не врезаются. Пролетают сквозь верхние слои атмосферы, частично превращаясь в снег и град, и уходят на очередной виток. И это достаточно разумно. Мощных, высвобождающих уйму кинетической энергии столкновений с поверхностью планеты лучше избегать – если для этого имеется возможность, разумеется. Задача же не только в том, чтобы охладить Венеру, погрузив ее в тень, но и взять под контроль парниковый эффект. В тени углекислота выпала снегом на поверхность, но это лишь начало. Теперь нужно избавиться от того, что еще осталось в атмосфере. Нужны водяные осадки – снег и дождь, – чтобы удалить разъедающие все пары серной кислоты. Происходящее просто поражает воображение.

– Ого, – вклинился Джоуи, чтобы опередить Кинг-Кона, – невероятно! Инопланетяне что, к нам сюда переселяются? Кажется, в Солнечной системе становится тесновато. Тем более что это вроде как наш собственный двор?

– Мы пока не знаем, с какой целью Венера подвергается терраформированию и для кого, – уточнил Мышка Энни. – Я не то чтобы утверждаю, что повода для паники нет, она даже среди нас, технарей, случается. Но от нас в любом случае мало что зависит. Пусть даже ощущение такое, что пришел экскаватор и копает ямы у нас под окнами, там же не сказать чтобы наш флаг развевался, да?

– Русский развевался, – перебил его Кинг-Кон, – пока не сгорел. Они же там еще… еще хрен знает когда аппарат посадили!

– Это вряд ли важно, – возразил Мышка Энни. – От него уже ничего не осталось, но наша космическая программа в любом случае столкнулась с серьезными ограничениями, и я сейчас не про бюджет говорю. Когда твои аппараты стоимостью в миллионы долларов попросту сбивают над Луной и Марсом, такое кого хочешь остановит. Я к чему клоню – дело вовсе не в том, что мы ленивые и все такое.

– Само собой, – отозвался Кинг-Кон, – с этим дело было довольно хреново. Только ты что, думаешь, инопланетяне нам по этому поводу поблажку сделают? Дескать, нам не дотянуться было?

– Мы не знаем, для себя они терраформируют Венеру или для нас, – повторил Мышка.

– Для нас? – включился наконец в разговор Джоуи, для чего ему потребовалось временно отрубить у Кинг-Кона звук. – Ого, ты так прямо думаешь, что это может быть для нас? Целая новая планета нам на разграбление?

– Дело вот в чем, – объяснил Мышка. – Глобальное изменение климата вызвано перенаселением. Это его основная причина, о которой, впрочем, никто не хочет говорить, вместо этого кивают на загрязнение воздуха и иные обстоятельства – пойми меня правильно, в них тоже нет ничего хорошего. Но, Джоуи, именно перенаселение – тот слон в комнате, которого никто не желает видеть. Если ты хочешь остановить глобальное потепление, нужно что-то сделать с тем, что на Земле слишком много народу. И какое напрашивается решение? Дать нам еще одну планету, никем не занятую. Насколько это вообще возможно, похожую на Землю. И не позволить нам творить на ней то же, что и на Земле. По-твоему, на Венере не окажется запретных зон?

– Ого, – расхохотался Джоуи, – куда тебя, Энни, мысли-то завели. Но почему ты вообще решил, что инопланетяне к нам неровно дышат? К вам туда что, новости не доходят? Мы тут сами себя убиваем на каждом углу, а инопланетяне по этому поводу и пальцем не шевельнут.

– Если быть точным, – возразил Мышка Энни, – то большинство сектантских самоубийств происходят здесь, в Штатах. Было одно сравнительно небольшое в Альберте, но и то скорее из-за того, что люди лишились работы, когда прекратилась разработка нефтеносных песков. – Он замялся. – Неприятно это осознавать, но с ума сошла только наша страна. Остальные как-то справляются потихоньку.

Джоуи снова включил звук Кинг-Кону.

– Эй, Кинг-Кон, а ты что скажешь?

– Скажу, приятель, что если я иной раз и не сдержан на язык, это еще не повод, чтобы мне рот затыкать!

– Извини, дружище, это все-таки мое шоу, да? Но сейчас тебя никто не затыкает, что сказать-то хотел?

– А, проехали уже. Может, Мышка и прав. Хотелось бы надеяться. Иначе нас может ждать день триффидов, только венерианских. Эй, Энни, я чего хотел спросить – с Марсом-то у нас как?

– Пока не очень понятно, – ответил Мышка Энни. – Деймос и Фобос столкнулись, но очень плавно. Даже пыли за ними почти не тянется. Не исключено, что к ним там еще несколько астероидов присоединилось. Однако никакой масштабной деятельности по изменению климата Марса мы пока что не наблюдаем…

В голосе перебившего его Кинг-Кона послышалось торжество.

– А вы бы ИК попробовали, приятель.

– Извини, что? ИК? Инфракрасный спектр?

– Планета нагревается, – сообщил Кинг-Кон. – Вы бы там в свои телескопы инфракрасную пленку вставили и сделали бы снимок-другой. Мне об этом один астроном-любитель сообщил, получается, он вам всем там нос утер. Планета нагревается, Энни. Мой дружок думает, что это греется ядро, пока опять не расплавится, а тогда у Марса снова будет электромагнитное поле, и достаточно сильное, чтобы удержать атмосферу. Так что там потихоньку, маленькими шажками, но то же самое делается.

– Уф-ф, Джоуи, я тогда, пожалуй что, отключаюсь, – сообщил Мышка. – Спасибо, Кон, мы этим обязательно займемся – последнее время все слишком уж Венерой увлеклись. До связи!

– Итак, друзья, – воскликнул Джоуи, когда огонек канала Энни погас, – как вам новости? Вокруг нас, очевидно, творятся весьма серьезные вещи. Ого-го! Хотел бы я знать, что нас ждет дальше. Однако на сегодня у меня все. Пока, Кинг-Кон, и, как всегда, спасибо за участие!

– Не за что, Джоуи.

– Кран заворачивается, друзья, до новых встреч!

Глава 16

Президент Соединенных Штатов злобно уставился на своего советника по науке. Ученых он всегда недолюбливал – за этот их умный вид и за то, что они так и сыплют техническими терминами, непонятными простому человеку. Впрочем, тут же сделал он мысленную поправку, когда они говорят напрямую, это еще хуже.

– Как это – нет ракеты?

– Русские нам отказали, господин президент, – ответил Бен Меллик. – А с китайцами и раньше не очень получалось договариваться. К тому же через две недели они проводят собственный запуск.

Рэйн Кент перевел взгляд на Дэниела Престера.

– Смешно! Мы – технологические лидеры всего мира, черт бы его побрал, а ракеты у нас нет?

Директор Агентства национальной безопасности лишь пожал плечами в знак того, что это вне сферы его компетенции.

Бен Меллик сплел пальцы на столешнице перед собой, вдохнул поглубже и произнес:

– Господин президент, Соединенные Штаты вовсе не являются мировым лидером в области технологий, а равно – производства и инноваций. И, откровенно говоря, случилось это не вчера.

– В самом деле? – уточнил Рэйн Кент бесстрастным тоном. – И как же такое случилось?

– Наша система образования, сэр, – полное дерьмо. На всех уровнях.

– Так, переводим стрелки? Хорошо, пускай. И что же не так с нашей системой образования, мистер ученый?

– Падающие стандарты, недофинансирование, превращение университетов в бизнес, отсутствие у преподавателей уверенности в завтрашнем дне, все возрастающее чувство у студентов – которые ощущают себя уже не учащимися, а клиентами, – что все им обязаны… мне продолжать?

– Не нужно, – ответил президент. – Я хочу, чтобы все это было исправлено. Кто там у меня по образованию?

– Харкорт, – отозвался с дальнего конца стола, где он в последнее время все чаще находил убежище, Альберт Стром. – Джон Харкорт. Вы, господин президент, его одним из первых назначили на должность.

– А, вот кто? И чего он за это время успел добиться?.. Кто-нибудь может мне сказать? Ничего? Он ничего не сделал?

– Демократы затягивают принятие законов…

– Да демократы только об образовании и говорят! У них треть резолюций со съезда была про образование, черт бы их побрал!

– Да, сэр, однако их предложения идут вразрез с республиканскими принципами.

– С республиканскими принципами? Целая нация идиотов – это что теперь, республиканский принцип?

– Кроме того, – добавил Стром, – вопрос в компетенции штатов. Я имею в виду образование. Мы же, как правило, идем на выборы, обещая снизить налоги. Я думаю…

– Мне, мать вашу, ракета нужна! – заорал Рэйн Кент, шарахнув по столу кулаком. – Американская ракета! Не русская ракета, не китайская, не индийская и не французская – американская!

Бен Меллик кашлянул.

– Есть еще Саймон Гист…

– Это еще кто? Тот черный парень с английским акцентом?

– Он из Нигерии.

– Он в Америке живет, так? Значит, он теперь американец, правильно? Черт, вот только не говорите мне, что он еще и мусульманин.

Бен заерзал в кресле.

– Я об этом ничего не слышал, сэр. Но в общем у него есть проект «Бесконечность» – дешевый низкоорбитальный разгонный блок. Кажется, они работают над третьей версией, хотя я в точности не знаю их расписания запусков. Но, сэр, сейчас, когда «Локхид» полностью перестраивает свою программу под ББД, это может оказаться нашей главной надеждой… – последние слова он произносил уже совсем тихо, заметив, что взгляд президента словно остекленел.

– Дешевый и низкоорбитальный? Они его что, в «Волмарте» продавать собираются? Говоришь, он нигериец? И, по-твоему, у него получится? Они же уже разбили одну ракету. Вместе с экипажем. Нам сейчас только катастрофы при запуске не хватало! Слушайте все, астронавт у меня уже есть. Дайте мне – черт вас всех подери – ракету!

– «Кеплер» – наш лучший вариант, – повторил Бен Меллик.

– Кеплер? Тоже не американец?

Стены конференц-зала были обшиты звукопоглощающим материалом, до сидевшего в приемной полковника Адама Рислинга доносились разве что гневные возгласы президента, в которых было не разобрать ни слова.

Кондиционер позволял не задохнуться в униформе, а фуражку он снял и держал на коленях. По сравнению с тем дерьмом, в которое он сейчас, похоже, вляпался, три года боевых дежурств в афганском небе казались детской прогулкой. НАСА в последнее время избегало выдергивать боевых пилотов в программу астронавтов, а учитывая, что и его ученая степень имела мало отношения к космосу, Адам считал, что шансов на полет, по сравнению с остальными, у него немного.

Прошел слушок, что президент выбрал его просто по фотографии – из той самой пачки изображений астронавтов, которую пиарщики рассылали по школам, невесть с какого хрена проявившим интерес к НАСА, – и что решающим фактором для президента послужила именно характерно американская физиономия Адама: светлые волосы, квадратная челюсть.

Адам, который всегда старался быть честным с самим с собой, подозревал, что слухи в данном случае били в самую точку. Это верно, с налетом у него все было в порядке. Как и с инженерной базой, без которой в программу попросту не брали. Однако если тебе приходится в спешном порядке слушать курс подготовки от спешно надерганных по всей стране антропологов и экзобиологов, наряженных в костюмы, заставшие еще прошлый век, – для человека, которому предстоит осуществить первый в истории контакт с глазу на глаз с инопланетянами, это не лучшая характеристика.

Если, конечно, не считать первых контактов, осуществленных пещерными людьми, или шаманами, или фараонами, или инками, или носителями имен вроде Иезекииль.

А теперь к подготовке подключились лингвисты, психологи, социологи, священники, и начался уже полнейший бардак.

О чем бы они там ни спорили в конференц-зале, закончить никак не получалось, и Адам уже не первый раз заставлял себя убрать руки и не терзать несчастную фуражку. В конце концов, он здесь тоже по делу. Это его последний шанс выпросить себе второго пилота. Безумная перспектива лететь самому его не слишком прельщала. Кто в наши дни летает поодиночке? Со времен первого отряда астронавтов «Джемини» в шестидесятых – вообще никто!

Кандидатов в напарники имелся добрый десяток – все до единого ветераны полетов на МКС, хотя по причине продолжительного нахождения в невесомости вновь переносить перегрузки орбитального полета было для большинства слишком рискованно (пусть подобные подробности обычно и не рекламировались). Хорошо, если в отряде по причине последних бюджетных сокращений попросту не найдется должным образом квалифицированного новичка, почему не взять иностранца? Из дружественной страны. Англичанина, австралийца или там канадца.

С другой стороны, трусом Адам себя не считал, был человеком долга, и раз уж Гордон Купер летал в одиночку, то чем он хуже? Правда, Гордон и не направлялся на встречу с инопланетянами, не собирался ломиться к ним в двери, словно назойливый коммивояжер, не должен был задаваться вопросом, что ждет незваного гостя – пригласят войти или шарахнут в лоб пучком протонов.

К несчастью, человек, находящийся сейчас во главе государства, не привык слушать советов – что пугало уже само по себе.

В общем, выяснилось, что одним наивным дурачком тот готов пожертвовать, а вот двумя почему-то уже нет. Адам знал, что НАСА целиком на его стороне, да и Меллик тоже – хотя, быть может, как раз Меллика там сейчас и разносят по косточкам.

Голос рассудка в эти дни превратился в еле слышный шепот. Прямо сейчас к Вашингтону двигался маршем миллион человек – ошарашенных, озабоченных, испуганных. Они чего-то хотели от лидера нации. Чего именно, никто сказать не мог. Во всяком случае, внятно. Адам полагал, что в сухом остатке будет что-то вроде: «Хотим, чтобы все было как раньше. Можно?»

К сожалению, подобное было не в силах президента. И ни в чьих.

Где-то над ними находились сейчас представители цивилизации с другой, отдаленной планеты, покорившие холодные космические просторы, сумевшие преодолеть световой барьер, телесный урон от невесомости и радиации, психологический стресс от долгого пребывания в тесной жестянке, окруженной беспощадным вакуумом.

Господи, как же он хотел с ними встретиться!

Остается надеяться, что это тоже что-нибудь да значит. Там, наверху, – и здесь, внизу.

Его последним шансом были пилоты истребителей – добрая тысяча человек, которым все равно сейчас не хрен делать. Все, что нужно Адаму от президента, – это чтобы он разрешил ему сделать несколько звонков.

Иначе придется изображать Тома Хэнкса.

Директора ЦРУ провели в конференц-зал через другой вход. Кеннету Дж. Эстерхольму было семьдесят четыре года. Начитанный и компанейский бюрократ попал в разведку прямо со стэнфордской скамьи, сразу после магистерской диссертации по специальности, именовавшейся тогда «связями с общественностью». В чем он действительно являлся выдающимся специалистом, так это в подборе подчиненных. Сладкая песнь сирен, призывающая его уйти в отставку, в последнее время больше напоминала оглушительный рев, которому он уже был готов поддаться буквально в любую минуту.

Не успел он еще неторопливо опуститься в кресло, как президент ткнул в его сторону пальцем и потребовал:

– Что это там еще за инопланетные здания, Кен, растут как грибы по всему миру? И главное, почему не здесь, в Соединенных Штатах? Что там у этих иностранцев есть такое, чего нет у нас?

– В настоящий момент, господин президент, – ответствовал Кен, аккуратно положив перед собой папку и раскрыв ее – внутри оказались сделанные от руки записи, – у них есть эти странные здания, а у нас их нет.

Рэйн Кент недоуменно моргнул.

– Это что, шутка?

– Нет, сэр. Мы провели анализ, пытаясь установить, что между этими странами общего. Однако ничего не нашли. Малави, Казахстан, Египет, Греция, Гаити, Аргентина, Корея, Норвегия, Канада. Во всех случаях сооружения возводятся в относительно отдаленной местности, зачастую – на загрязненной почве…

Бен Меллик наклонился вперед.

– Извините, Кен, вы упомянули загрязнение. Не могли бы вы уточнить, в чем именно оно заключается?

Директор ЦРУ взглянул на президента, не зная, отвечать ли, но в его столь любимом телевидением сердитом взгляде ничего не изменилось. Кеннет справился с записями.

– В основном это бывшие промышленные зоны. Тяжелые металлы, побочные продукты нефтепереработки, отходы гидрометаллургии. Или же это поля, на которых злоупотребляли удобрениями. Утратившие растительный покров вырубки. Короче говоря, мертвые или умирающие земли.

– А строительный материал? – спросил советник по науке, снимая очки, чтобы протереть.

– Полагаю, что-то вроде бетона, в любом случае нечто очень простое. Как уверяют инженеры, здания растут примерно так же, как и на обычной стройке, просто без участия рабочих. Больше ничего определить невозможно – не позволяют силовые поля.

– Хм-м, – задумался Меллик, – занятно…

– И это все? – возмутился Кент. – Больше тебе сказать нечего?

– Что ж, для любого строительства, пусть даже автоматического, – начал Бен Меллик, сперва сощурившись на стекла очков, а потом снова продолжив их протирать, – надо полагать, требуется сырье. Мы являемся свидетелями того, что по всему миру загрязняющие почву вещества сейчас разлагаются, а земли после очищения подвергаются ускоренной реабилитации. Это относится даже к радиоактивным отходам. В атмосфере уже в измеримых количествах снизилось содержание двуокиси углерода, как и других парниковых газов в пересчете на промилле. Действительно, часть удаляемых веществ можно разложить на более простые и безвредные, но не все. – Он сощурился, глядя на Кеннета Эстерхольма. – Я бы рискнул предположить, что бывшие загрязнители снова идут в дело и что бетон в основном состоит из захваченной двуокиси углерода.

– Это они что, прямо из воздуха строят? – вопросил Кент.

– Ну как бы да – в самом буквальном смысле.

– Разве не чудеса? – вроде как проворчал президент – и тут же шарахнул по столешнице. – Нет! Плевать на то, из чего они там строятся. – Он снова ткнул пальцем в Кеннета. – Что это за здания? Тюрьмы? Конвейеры по выпуску боевых роботов? Фабрики?

– Неизвестно, господин президент, поскольку внутрь попасть невозможно. Ясно лишь, что они огромны, скорее это имеющие сложную структуру комплексы, что подразумевает многофункциональность. Они эргономичны в человеческом смысле слова – в них предусмотрены входы и все в том же духе. И, по-видимому, в каждом имеется большая площадь, со всех сторон огороженная толстой стеной в двадцать метров высотой, сама же площадь покрыта слоем бетона, или же бетонным полом, без единого шва. Планируется ли впоследствии возвести над этими площадями крыши, мы пока не знаем. Хотя наши инженеры полагают, что нет.

– Все-таки тюрьмы, – сказал Рэйн Кент. – Значит, хорошо, что у нас такую не строят. Или, наоборот, плохо. Может быть, нас уже списали? Как подлежащих поголовному уничтожению?

– Сэр, – решился его перебить Кеннет Эстерхольм. – Мы не думаем, что это тюрьмы.

– Почему?

– Во-первых, их слишком мало. Конечно, если исключить вариант, что инопланетяне намерены ограничиться представительным срезом человеческой популяции в количестве, не требующем лишних усилий.

– Вроде, блин, зоопарка?

Кеннет поерзал в кресле и пересохшим голосом ответил:

– Будем надеяться, что нет. – Он снова сверился с записями. – Между стройками наблюдается много общего. Различия если и есть, то представляются незначительными. Главное здание занимает площадь порядка десяти футбольных полей. Внешние здания, каждое на площади размером примерно с футбольное поле, соединены широкими бетонными тротуарами. Во многих отношениях комплексы напоминают нечто среднее между университетским городком и заводом.

– Значит, центры по промывке мозгов, – резюмировал Рэйн Кент, плотно сжав на столе перед собой побелевшие кулаки. – И боевые роботы тоже.

– Кен, – спросил Бен Меллик, наконец-то надевший очки, – если вернуться к площадям – они со всех сторон окружены стеной?

– Э-э… не совсем, по одну сторону располагаются многоэтажные здания, однако их соединяет между собой стена той же высоты, что и с трех других сторон. Иными словами, просветы в стене отсутствуют.

– Со стороны, выходящей на площадь, в зданиях есть окна?

– Судя по всему, нет.

Бен Меллик удовлетворенно откинулся на спинку кресла и кивнул.

– Клянусь, – объявил президент своему советнику по науке, – еще десять секунд такой молчанки, и я тебе лично башку откручу.

– Это пусковые комплексы, – ответил Бен. – Вот бы добыть образец такого бетона. – Он вздохнул. – Ну да ладно. Я полагаю, что эти комплексы – космические центры.

Никто не произнес ни слова.

Кеннет Эстерхольм видел в жизни столько спутниковых снимков различных ракетных комплексов, что большую часть уже давно позабыл. Сейчас он вытащил из папки снимки, сделанные дронами над самым верхом одной из строек. Потом уселся прямо.

– Черт возьми, господин президент, я полагаю, что он прав. Те внешние здания похожи на казармы. Вот это – центр управления полетами? А там – учебный комплекс с комнатами для занятий? Здания, больше похожие на цеха, наверное, могут служить для практических занятий и знакомства с техникой. А самое большое? Администрация, наверное?

– То есть сначала – хрен нам, а не ракеты? – взревел Рэйн Кент, вскочив из-за стола и шарахнув по нему обоими кулаками. – А теперь – хрен нам, а не космические центры?

– Сэр, у нас свой и так уже есть, – заметил Бен и кинул взгляд на директора ЦРУ. – Вот вам, Кен, и общность. У этих стран нет инфраструктуры для космической программы, а если сама программа и есть – как у Канады, – то запускают они от нас.

– Но эти инопланетные центры – они огромны, – запротестовал Кеннет. – Наши с ними и рядом не стояли. – Он постучал по разложенным перед ним снимкам. – Если это действительно то, что мы думаем, то они рассчитаны на тысячи… тысячи…

– Студентов? Кандидатов?

– Полуграмотных кандидатов? – переспросил президент с явным недоверием. – Малави? Казахстан?

Бен Меллик пожал плечами.

– Мы снова возвращаемся к вопросу о неизвестной нам системе ценностей инопланетян. Кто им подойдет, кто нет? Мы понятия не имеем. И вообще все это, джентльмены, лишь моя гипотеза. Космические центры, тренировочные комплексы. Не для инопланетян – которые в них не нуждаются, – но для нас.

– Не для нас, – прогудел Кент. – Не для американцев.

– Быть может, господин президент, предполагается, что мы воспользуемся собственной инфраструктурой. У нас есть свои космические центры, а также университеты, военные академии, базы ВВС, тренировочные полигоны. Разумеется, нам придется подстраиваться, и очень быстро, поскольку нам-то инопланетяне не помогают.

С дальнего конца стола раздался голос Альберта Строма:

– Только вообразите себе, господин президент, что вы обращаетесь к нации – и объявляете о крупнейшей строительной программе со времен «Нового курса» Рузвельта. Сейчас миллионы американцев понятия не имеют, чем им заняться. Одно обращение к нации, сэр, – и о безработице можно забыть.

Рэйн Кент медленно опустился обратно в кресло.

– Национальная программа, – сказал он. – По постройке гигантских пустых зданий.

Бен Меллик прокашлялся.

– Если мы не будем готовы, господин президент…

– Ты сказал – гипотеза. То есть даже меньше, чем какая-нибудь хренова теория. И мы ради нее отправим вкалывать миллионы людей?

– Риск тут имеется, – согласился Бен. – Но если мы спроектируем все как высокотехнологичные тренировочные центры по соседству с университетами и колледжами, появится огромный спрос на инструкторов, преподавателей, техников – потребуются эксперты на всех уровнях. Сразу этим кадрам в таком количестве неоткуда взяться, так что нам придется открыть двери, сэр, – и очень широко. Для любого американца, желающего и готового учиться, любого квалифицированного иностранца, рассчитывающего на грин-карту. Интенсивные курсы и тренировки, повышенная сложность – когда будете обо всем объявлять, сэр, поступите, как Кеннеди. Скажите им, что легко не будет. Людям нужен вызов, сэр. Самое время!

– Ну и зачем я спичрайтеров держу? – вопросил Кент. – Давай-ка потише, приятель, пока удар не хватил, я тебя таким еще не видел.

– Полагаете, сэр, что я возбужден? И даже не представляете, насколько! А воспламенило меня единственное слово: надежда.

Заговорил Кеннет:

– Что, Бен, если инопланетные космические центры рассчитаны на эксклюзивный доступ граждан соответствующих стран? Что, если силовые поля попросту не пропустят внутрь никого другого? Или, более существенно, – что, если инопланетяне наполнят здания комплексов собственной технологией, компьютерами, устройствами для дистанционной передачи информации прямо в мозги или что у них там еще найдется? А мы так и останемся со своими пустыми корпусами?

– Именно потому, Кен, я и предлагаю заполнить их технологиями, которые у нас уже есть. Потому что если вы правы, то мы будем вынуждены догонять остальных.

– У которых будут технологии от инопланетян?

– Или так, или нашей нации предстоит так и остаться на земных задворках, в то время как все остальные устремятся в космос, колонизировать Луну, Марс, спутники Юпитера – и еще дальше!

Последовавшие за этим заявлением полминуты тишины прервал Кент, приказавший:

– Астронавта сюда, мать его!

– Он хочет второго пилота…

– Да на здоровье!

– У меня есть кандидатура, – не унимался Бен Меллик. Президент нахмурился.

– Да мне что за дело? Есть кандидатура – и отлично. Вопрос закрыт.

– Только, сэр, это канадец.

– Кто? Что, опять? У нас нет даже…

– У нас есть астронавты, господин президент. – Бен уже смотрел на Кеннета. – Но теперь у нас есть дополнительная причина глянуть на ту сторону границы.

Директор все понял мгновенно. Снова ухватив свою коллекцию снимков, он выбрал из них один и подтолкнул к Кенту вдоль стола.

– Господин президент, это инопланетное строительство в Канаде, рядом с небольшим городком Свифт-Каррент в штате Саскачеван. – Он бросил на Меллика полный искреннего уважения взгляд. – Нам был нужен шанс заглянуть внутрь одного из центров. Если канадцам доступ будет открыт – что ж, проблема решена.

– Что? Я не…

– Мы сотрудничаем с Канадским космическим агентством, – пояснил Бен, – и даже отправляли канадца, о котором я говорю, на МКС. У нас хорошая совместная история. И что даже более важно – они перед нами в долгу.

– Надо было просто аннексировать всю страну лет пятьдесят назад, – проворчал Рэйн Кент.

– Тогда там сейчас не было бы инопланетного космического центра, – возразил Меллик.

– Ну да. Сам понимаю. Это я так. – Он ткнул пальцем в советника по науке. – Ты будешь работать с моими спичрайтерами. Уточнишь для них детали программы. Не слишком много. Все должно быть просто. Дальше мы собираем рабочую группу.

– Двухпартийную, – добавил Стром с другого конца стола. Выдержав яростный взгляд президента, он продолжил: – Выбора нет, иначе мы просто не сдвинемся. Или мы все вместе беремся за работу, или все вместе идем ко дну – вся страна целиком.

Кент горько усмехнулся.

– Этот лозунг уже давным-давно не работает. Вот уж от тебя, Стром, точно не ожидал. Взять последнюю администрацию – ты со своими приятелями только и делал, что вставлял ей палки в колеса, и если предыдущий парень в этом кресле и преподал мне урок, так именно вот такой. Если парламент встанет мне поперек дороги – вето, вето и еще раз, на хрен, вето. Надеюсь, что все меня понимают.

– Вы бы это лучше демократам…

– Которые научились этой парламентской тактике от республиканцев! – Рэйн Кент снова встал. – Я никогда не был ничьей марионеткой! И вам это известно – я это всем в головы вбил, еще когда боролся за президентскую номинацию. В данный момент мне наплевать, демократ ты или республиканец – или ты работаешь со мной, или я тебя раздавлю. Достаточно с нас этих игр. Ситуация не та – пан или пропал. – Он ткнул в Меллика пальцем. – Но если выяснится, что ты ошибся, – тебе конец!

– Понимаю, господин президент.

– Потому что, – безжалостно продолжал Кент, – стартовые площадки – это и посадочные площадки. А казармы и цеха сгодятся для инопланетных эскадронов смерти и чтобы клепать оружие. И вообще, комплексы могут быть фильтрационными лагерями для остатков человечества после того, как нас обработают с орбиты лазерными пушками. Нам лагерь не положен, потому что от нас кроме пепла ничего и не останется – как и от русских, китайцев, индусов и Северной Кореи… – он задумался, потом ткнул пальцем в Строма. – Конечно, от Северной Кореи они тоже камня на камне не оставят. Северную Корею все терпеть не могут. – Его тяжелый взгляд вернулся к Меллику. – Ты, к слову, за кого на последних выборах голосовал?

– За зеленых.

Рэйн Кент еще какое-то время не отводил от него взгляда, потом улыбнулся.

– Молодец. Я, видишь ли, и сам в курсе. Но если бы ты сейчас соврал…

– Я, господин президент, – сказал Меллик несколько оскорбленным тоном, – здесь вовсе не затем, чтобы говорить лишь то, что вы хотите слышать.

– Сам знаю. Я и сказал: молодец, пока не облажаешься. Значит, стартовые площадки. Ладно, астронавта ко мне. Который на Скотта Бакулу похож, только нос не такой длинный.

До сих пор все обсуждения в Организации Объединенных Наций велись по отдельным кабинетам, где представители государств – как правило, имеющих общую границу – встречались, чтобы достичь компромисса в тех немногих вопросах, которые люди еще имели власть решать. Везде, невзирая ни на какие запреты, происходили перемещения огромных человеческих масс – люди бежали от засух, нужды, религиозных преследований. Последние, разумеется, лишились клыков и когтей, однако психологическому давлению все же удавалось прорываться сквозь щели в стене ненасилия.

С учетом всего этого формальное заявление ООН сильно запаздывало, по крайней мере с точки зрения вице-президента Соединенных Штатов Ди-Кей Прентис. Однако и препятствия были весьма существенны. Что, собственно, следовало сказать? Похоже, какое-либо согласие относительно заявления, которое могло бы выражать точку зрения всего человечества, отсутствовало напрочь.

Она ожидала Генерального Секретаря, Аделе Багнери, в безупречно оборудованном конференц-зале на шестом этаже штаб-квартиры ООН. На столе перед ней стоял серебряный поднос, а на нем – чайник и фарфоровая чашка с блюдцем. Чай был очень горячим. Она пристрастилась к чаю, пока училась в Оксфорде на юриста-международника, получив стипендию Родса. Однако – и за это следовало благодарить соседку по комнате из йоркширской глубинки – вкусы ее больше склонялись к такому чаю, который сами англичане называли «народным» или «пролетарским», иными словами, крепкому настолько, что его следовало бы приравнять к тяжелым наркотикам. Увы, чай перед ней был заварен традиционно, да еще и с бергамотом. Она сделала лишь один глоток – вкус как у горячей воды, куда бросили несколько цветочных лепестков. Мало того, сахар тоже коричневый, а не рафинад.

Чай был индийский, хотя упаковали его в Англии. Серебряный поднос пакистанский, сахар с Ямайки, салфетка китайская. Стол в конференц-зале – из какой-то индонезийской породы темного дерева, стулья датские. На полу лежал афганский ковер, а картины на стенах – экспозиция часто менялась – происходили из частной коллекции гравюр и рисунков Фриды Кало. Как и многие другие помещения в этом здании, комната служила примером культурно-экономического взаимопроникновения, подчеркивающего саму цель существования ООН. И она не могла не оценить этой демонстрации, пусть даже чай и оказался никуда не годным.

Ожидание затягивалось, и это напоминало о том хаосе, что опустился ныне на цитадель конфронтации, компромисса и, зачастую, откровенного цинизма, где национальные государства творили историю, где поза была стилем жизни, а бюрократия подминала под себя политику – или же наоборот, в зависимости от дежурного на нынешний день кризиса.

Ей уже не в первый раз пришел в голову вопрос, не появится ли в ООН в ближайшее время место для наблюдателя от инопланетян, или даже полноценное представительство. Если да, то и тому, и другому предстоит находиться в непрерывной осаде.

Тем временем представители ее собственного вида лишь раз за разом ходили по кругу, практически лишившись возможности играть в свою старинную игру на мировой шахматной доске. Казалось бы, можно ожидать, что конец раздуванию конфликтов, насилию, вызванному старинной враждой и прежними злодеяниями, когда любые демарши превратились в пустые угрозы, а никакой спор уже не мог окончиться применением силы, породит среди наций человечества что-то вроде эйфории. На деле же беспомощность лишь обнажила весь абсурд постоянно противоречащих друг другу мнений, традиций, религий и убеждений.

Люди не могут договориться.

Ну и что?

Люди не в состоянии понять точку зрения другой стороны.

И что с того?

Люди разочаровываются, раздражаются, обижаются, оскорбляются, возмущаются.

И?

Против столь простых и потому сокрушительных реакций были бессильны любые слова. Прискорбная истина заключалась в том, что ненасилие лишь продемонстрировало: различиям внутри одного-единственного злосчастного вида нет конца, человечество неспособно положить конец прежним распрям и не знает, как сделать первый шаг к новой парадигме.

Согласия не было даже в том, на что эта парадигма будет похожа. Разумеется, было ясно, что наиболее существенный вклад в ее определение внесет внеземная цивилизация – которая, однако, явно не считала необходимым общаться на этот счет напрямую. До сих пор человечество лишь реагировало на события, а потом, когда окончательно становилось ясно, что его мнение никого не интересует, пыталось к ним как-то приспособиться. В некотором роде способ, которым его принуждали к изменениям, мало отличался от того, как поступала сама природа. Землетрясения, извержения вулканов, наводнения, циклоны и ураганы демонстрировали столь же всеобъемлющее безразличие к желаниям человечества.

И однако Диана была уверена, что инопланетяне не столь жестоки, как природа. В их поступках просматривалась этика, хотя и настолько тонкая, что большинство, поддавшись отчаянию и ярости, ее не замечало. Пища и чистая вода, чудесным образом появляющиеся у изможденных, обездоленных людей, являлись торжественным, пусть и не произнесенным вслух, обещанием – голода больше не будет. Только что, согласно Всемирной организации здравоохранения, было зарегистрировано значительное снижение заболеваемости эндемическими хворями, особенно в субтропиках и тропиках. Каким образом осуществлялось воздействие на здоровье, до конца ясно не было, хотя физики продолжали рассуждать про энергетическую сеть, которой планета укутана словно паутиной, и про случаи (многочисленные!) ее осознанной реакции на угрозу жизни людей. Диана была склонна подозревать, что между обеими системами имеется неразрывная связь.

Впрочем, примеров, указывающих на то, что наступило спасение, было недостаточно, чтобы уменьшить охватившие всю человеческую расу страх и замешательство. Даже несмотря на то, что пострадали до сих пор лишь наихудшие человеческие пороки и ничего кроме. Звуки труб, призывавшие объединиться в борьбе за свободу, утрачивали свою чистоту, когда становилось ясно – речь о свободе убивать, калечить и мучить.

Дверь негромко щелкнула, и в комнату вошла Генеральный секретарь, за которой, как всегда, следовала ее помощница, Агнесса Лайви. По паспорту доктор Аделе Багнери была иранкой, однако большую часть своей карьеры хирурга, прежде чем вернуться в Тегеран, чтобы преподавать в университете, она провела в Лондоне. Во главе ООН она оказалась в результате причудливого стечения обстоятельств, и одним из наиболее поразительных было включение Ираном в список кандидатов женщины, представляющей прогрессивную ветвь ислама.

Уверенности в себе Аделе было не занимать. Высокая, прямая, со свободно распущенными стальными волосами, а взгляд ее был способен выдержать не всякий мировой лидер – что она неоднократно и демонстрировала. Невзирая на предупреждения и запреты, она повсюду появлялась с вейпом, а на любые замечания предлагала выбирать между ним и более ей привычными турецкими сигаретами. Перед подобной альтернативой возражения, как правило, быстро сходили на нет.

Впрочем, за пределами суверенной территории ООН она рисковала обнаружить, что от среднего американца так просто отмахнуться не получится, особенно здесь, на Манхэттене.

Ди-Кей Прентис никогда в жизни не курила, а хуже табачного дыма для нее был разве что аромат марихуаны, но втайне она завидовала дерзкой манере Генерального секретаря. Издеваться над собой эта женщина уж точно не позволяла. Разумеется, многие возражали в том духе, что вейп генсека – тоже издевательство над другими. Диане подобные жалобы приходилось слышать неоднократно, но значительно чаще от мужчин, чем от женщин, и она подозревала, что дело тут вовсе не в легких облачках ванильного пара. Подозрения эти, в свою очередь, заставляли срабатывать ее прежние феминистские инстинкты, подсказывающие, что мужчины лишь желают поставить слишком свободную женщину на место.

Так или иначе, чувства вице-президента США к новому генсеку были в лучшем случае смешанными. В качестве лидера ООН она являла собой могучую политическую силу, нередко входившую в противоречие с американскими интересами.

Тем удивительнее было почувствовать в адресованной ей улыбке Аделе, что от прежней враждебности между ними нет и следа.

– Я так рада, Диана, что чай скрасил вам ожидание. Можете себе представить – чертов лифт поломался! Агнессе, правда, все хихоньки – говорит, нас столько за последнее время мотало туда-сюда, что сорок минут в кабине можно считать благословением, даже несмотря на духоту. Во всяком случае, для нас с ней, – добавила она, усаживаясь напротив.

Помощница села справа от нее. Агнесса Лайви родилась в Уэльсе, а предки ее, согласно досье ЦРУ, были вывезенными из Западной Африки рабами. Работорговля в Британской империи велась в основном через Бристоль и Кардифф, однако в самих городах мало кто оставался, да и длилось все это не слишком долго, поскольку Британия одной из первых отменила рабство. Как однажды отметила Аделе, Агнесса – более британка, чем английская королевская семья, и уж во всяком случае в ней больше уэльского, чем в принце Уэльском.

– Генеральная ассамблея в ступоре, – продолжила генсек. – Даже нынешний председатель, и тот не переставая спорит со своим заместителем и со всеми советниками сразу. В настоящее время все мало-мальски практические решения принимаются сравнительно небольшими комитетами. Что же до Совета Безопасности, то ему, похоже, пора уже поглядывать в сторону биржи труда. – Улыбнувшись еще раз, она подняла вейп и через мгновение почти исчезла в плотных клубах пара; в ее темных глазах сверкнуло что-то вроде триумфа. Когда пар рассеялся, чеширская улыбка никуда не делась.

Ди-Кей Прентис пожала плечами.

– Совет Безопасности продолжает изучать меняющийся пейзаж.

– О да, пустыню собственного будущего. Так вот, Диана, намерение вашего президента направить на орбиту астронавта, чтобы попытаться установить контакт с инопланетянами, большинством наций было воспринято… как бы это выразиться… без особого восторга. Если конкретней, то всех возмутило намерение США как всегда выступать от имени всего человечества.

– Как всегда? Боюсь, что я не понимаю вас, мадам…

– Ну, видите ли, в любом самом разнесчастном фильме о Контакте американцы обязательно в первых рядах. – Она наклонила голову, дождалась, пока рассеется очередное облако пара, и продолжила: – Кстати, почему бы это?

– Ну, – протянула Диана, – не то чтобы я намеревалась выступать сейчас в защиту Голливуда, но не следует забывать, что для нашей киноиндустрии «в первых рядах» зрителей находятся именно американцы. В русских фильмах о Контакте та же самая роль наверняка закреплена за Россией.

– Не знаю, – беззаботно отозвалась Аделе, – не видела ни одного русского фильма о Контакте. Они их тоже снимают?

– Насколько мне помнится, – заметила Диана, – в «Дне Независимости» и сиквелах дело происходит и в других частях света.

– Как и в «Близких контактах третьей степени» – увы, лишь в самом начале. Дальше все свелось к «Башне Дьявола» в штате Вайоминг и к целой толпе белых военных в темных очках, готовых взойти на борт инопланетного корабля.

– Следует отметить, что их туда не взяли.

– Ну да, инопланетяне предпочли Ричарда Дрейфуса, да и кто на их месте поступил бы иначе? – Генсек наклонилась к ней поближе. – А какой там француз был! Экзолингвист или что-то вроде.

– Это Франсуа Трюффо, режиссер.

– Да, но в фильме у него другая роль!

Диана нахмурилась.

– Мадам, мы здесь, чтобы побеседовать о старом кино?

– Почему бы и нет? Я бы охотно отвлеклась от нынешней реальности. А вы?

Диана задумалась, потом улыбнулась.

– А ведь вы, пожалуй, правы.

– По-моему, у Спилберга просто поразительный дар предвидения.

– А, так вот вы к чему клоните!

Аделе кивнула, снова откинулась на спинку и запыхтела своим гигантским вейпом.

Мгновение спустя заговорила Агнесса.

– Как в этом его фильме, в «Близких контактах», так и в «Инопланетянине» пришельцы отвергли попытки правительства контролировать ситуацию и, как следствие, результаты контакта. А что же зрители? Они бурно одобрили такие действия пришельцев.

Диана вгляделась в каждую из них по очереди – и, несколько расслабившись, уселась поудобнее, закинув ногу на ногу и сложив руки на коленях.

– Да, понимаю.

– В фильмах же франшизы «День независимости» пришельцы попросту игнорировали правительство, по сути, его уничтожив. С этого момента сюжет сводится к восстановлению центрального правительства и, в конце концов, полного контроля над ситуацией. Прошло каких-то два десятка лет – и насколько изменилось видение создателей кино.

– Надо полагать, в соответствии с обусловленными историческим ходом запросами аудитории, – заметила Диана.

Агнесса кивнула.

– Отход на позиции безопасности и стабильности, выраженный ровно в тех же самых словах, что легли в основу американской нации. – Она умолкла, потом чуть улыбнулась: – Я в университете кинематограф изучала.

Знаю, чуть было не сказала Диана. Вместо этого она перевела взгляд на чайный сервиз.

– Скажите, Агнесса, а у вас тут случайно пролетарского чаю не найдется?

– Отличная идея! – воскликнула Аделе. – Агнесса, будьте добры, поухаживайте за нами. Пусть уже эту гурманскую жидкость куда-нибудь уберут. Диана, я бы хотела воспользоваться представившейся сегодня возможностью и обсудить нашу с вами нынешнюю ненужность. Поскольку подозреваю, что это совсем ненадолго.

Агнесса вышла из комнаты, чтобы распорядиться насчет чая поприличнее, а Диана, всмотревшись в генсека, уточнила:

– Госпожа Секретарь, каким же образом в вашем представлении ООН вновь обретет необходимость в себе?

– Как централизованное представительство человеческой расы, разумеется. И не надо на меня так смотреть. Я прекрасно знаю, что силы, стоящие во главе каждой из наций, вовсе не намерены выпускать из рук принадлежащую им власть.

– С чисто терминологической точки зрения, – заметила Диана, – Генеральную Ассамблею трудно назвать демократическим органом. Принципы назначения в нее представителей каждого государства необходимо изменить – во всяком случае, если мы желаем истинно демократического представительства. Это, в свою очередь, подразумевает, что государства пойдут нам в этом навстречу и откажутся от своего суверенного права определять жизнь собственных граждан. Сказать по правде, последнее представляется маловероятным.

– Это верно. И тем не менее, – Аделе затянулась вейпом, нахмурилась и принялась его развинчивать, – похоже, что наше будущее за нас сейчас определяют инопланетяне, разве не так? – Она достала небольшую пластиковую бутылочку с янтарной жидкостью и стала заправлять вейп.

– Как хирург вы должны быть в курсе, что никотин не полезен для сердца, – сказала Диана, наблюдая за процессом.

– Стресс еще неполезней, – ответила Аделе, подняв на нее взгляд и тут же улыбнувшись: – Хорошо, что Агнесса вышла, она терпеть не может подобных грамматических вольностей. Кроме того, сердце у меня все равно каменное, а вот мозгам периодически нужна подзарядка. И никотин ее дает. Ну-ка, – она снова уселась поудобней и сделала пробную затяжку. – Годится. Подумать только – если поставить сюда крошечный ББД, новые батарейки уже никогда не понадобятся. Как изменился мир!

– Похоже, инопланетян наши правительства не интересуют вообще.

– Вот тут я не могу согласиться!

В этот момент вернулась Агнесса – с подносом, на котором стоял керамический заварочный чайник и три кружки.

– Позаимствовала в комнате для обслуживающего персонала, – пояснила она.

– Замечательно! – благодарно улыбнулась ей Диана.

– Должна заметить, – продолжала Агнесса, – что мне пришлось отправить на розыски секретаря. Поэтому не могу гарантировать, что чай заварен как следует. Тем временем поступило сообщение, что китайский запуск состоится согласно расписанию. Завтра, в девять утра по местному времени. – Она бросила взгляд на часы. – Осталось совсем немного.

– И, разумеется, они займут брошенные лунные базы, – вздохнула Аделе, – фактически объявив своей собственностью все обнаруженные там технологии, не говоря уже об инфраструктуре. – Она задумчиво наморщила лоб. – Любопытно, что именно они там найдут.

– Вряд ли они станут охотно делиться подробностями, – заметила Агнесса, разливая чай на троих.

Диана слегка напряглась.

– Нет нужды подчеркивать, что нас это не радует.

Тонкие брови Аделе поползли вверх.

– По соображениям безопасности? Все то же перетягивание каната – у кого что есть, а у кого нет, кто что знает, кто не знает. Не думаю, что инопланетяне одобрят столь старомодную позу.

– Хотела бы я сама это знать, – заметила Диана, с благодарностью принимая кружку. – До сих пор мы не видели ничего, что можно было бы охарактеризовать как непосредственную реакцию на наши внутренние решения и жесты. – Она посмотрела Аделе прямо в глаза. – Вы, надо полагать, тоже?

– Лишь торжественное молчание, дорогая моя. Понятие секретности, столь человеческое по своей сути, инопланетянам, если судить по их молчанию, также вполне на руку. И какой из этого следует вывод?

– Самый очевидный, – фыркнула Диана. – Мы не можем победить в игре, правила которой от нас скрывают. Они демонстрируют свою абсолютную власть над нами.

– Вы так полагаете? Или, лучше сказать, – поправилась Аделе, – полагаете ли вы, что причина для скрытности инопланетян именно в этом?

– А в чем же еще?

– Вы исходите из того, что у них схожий с нашим образ мыслей и что они видят все в том же свете, что и мы. Давайте рассмотрим альтернативу: они дают нам возможность выбора, как именно поступить. Не отдельным правительствам, а человечеству в целом.

– Давайте вернемся к фильмам о Первом контакте, госпожа вице-президент, – сказала Агнесса. – Каждый из рассмотренных вариантов с чисто сценарной точки зрения требовал выделить определенную цель, на которую направлено внимание инопланетян. Например, столицы, военные базы, функционирующее руководство государств и организованное сопротивление. Это в случае, если инопланетяне оказались воинственными. А если добрыми? Тогда это космические программы, секретные подразделения людей в черном – то есть снова организации. Оба варианта лишь подчеркивают наше собственное признание власти над собой правительственных структур управления людьми и информацией. Элита – внутри, все остальные – снаружи.

– Не думаю, что инопланетяне с этим согласны, – сказала Аделе и тут же махнула рукой. – Разумеется, все это не более чем мои бездоказательные подозрения. Что называется, нутром чую. Обратите внимание, целью всевозможных служб безопасности всегда была оборона национальных интересов, суверенитета государства, защита его граждан, их образа жизни и прав, которые традиционно за ними признавались на данной территории. Разумеется, одним из главных способов контроля для этих служб как в военное, так и в мирное время служила секретность. Но взгляните на нас сейчас – мы можем раскрыть любые свои секреты, и чем это сможет нам навредить?

Диана с трудом удержалась, чтобы не отдернуться от нее подальше.

Словно в ответ на невысказанное обвинение, Аделе продолжила:

– Нет, дорогая моя, я вовсе не наивна. Мы обе достаточно долго прожили во всей этой мути, чтобы понимать – правительства и службы безопасности значительно чаще, чем в официально признаваемых целях, используют секретность, чтобы скрыть неэтичное или даже откровенно незаконное ущемление прав граждан на родине и за рубежом, совершаемое из якобы патриотических побуждений. Более того, мы обе знаем, что службы безопасности ведут себя подобно любой хорошо укоренившейся бюрократии: они защищают сами себя и пользуются секретностью для утверждения собственной власти, невзирая ни на мораль, ни даже на закон.

– Вы попросту описываете сейчас человеческую природу, – сказала Диана.

– Вы так полагаете?

– Если исходить из исторических данных до самого сегодняшнего дня – то да, безусловно. Неужели мы когда-либо поступали по-другому? В сложно устроенном обществе иначе невозможно.

– Это и в самом деле так? Или данная аксиома от постоянного повторения столь глубоко внедрилась в наше сознание, что мы попросту верим теперь в ее неоспоримость, в неотъемлемость для человеческой природы?

Диана поставила кружку на стол и всплеснула руками.

– Неужели на этот вопрос существует ответ?

– Я именно к этому и клоню, Диана, – сказала генсек. – В этом и заключается стоящая сейчас перед нами задача. Решить, каждому для себя и всем вместе, с чем из того, что мы считаем абсолютно необходимым, в действительности необходимо покончить. Нам дали возможность найти для человеческой природы новое определение, ни больше ни меньше, и я уверена, что вы тоже понимаете – перед столь важным выбором человечество никогда еще не оказывалось.

Диана Прентис распрямила спину.

– Господи ты боже мой, – прошептала она. – И откуда вы предлагаете начать?

– Прямо отсюда, – ответила Аделе. – Я обращусь к Генеральной Ассамблее с официальной речью. Ровно через неделю.

Диана Прентис вдруг посмотрела на нее, сощурившись.

– А с другими главами государств вы об этом уже беседовали? С их представителями?

Аделе усмехнулась.

– Мы обе знаем, какое внимание принято уделять определенным нюансам. Вы, Диана, первая – и Соединенные Штаты в вашем лице. Но вот следующие шесть дней обещают стать для меня весьма занятыми.

– Я вам не завидую.

– Разумеется, нет, но кто знает, быть может, еще и позавидуете?

Через мгновение улыбка на ее лице, широкая, как и обычно, скрылась в клубах белого пара.

Глава 17

– Для участия в миссии отобрано одиннадцать женщин, Председатель. – После почти незаметной паузы Лю Чжоу продолжил: – Что, разумеется, потребовало уменьшить число морских пехотинцев под руководством командира Шэня на девять человек.

– Разумеется, – негромко произнес Председатель, сидящий сейчас на кожаном диване, не отрывая глаз от комплекта телеэкранов, – но, вопреки яростным протестам капитана, своего решения я не отменяю. Времени тратить нельзя, а возникшая перед нами возможность совершенно очевидна. – Он поднял глаза и уставился на своего советника по науке немигающим взглядом. – Умные, образованные, талантливые женщины – способные к деторождению, детородного возраста. И должным образом привлекательные, так? – Он втянул носом воздух. – На месте морпехов я бы только радовался.

– Председатель, в первоначальной группе – среди первых колонистов – находятся наилучшие научные и инженерные умы нашей великой Родины. Подозреваю, морские пехотинцы оценивают собственные шансы не слишком высоко.

– Ха! Возможно, тут они правы. Хотя законы влечения отличаются загадочностью. – Он помахал рукой с телевизионным пультом. – В любом случае командир Шэнь хорошо знает службу и отлично осознает изменившийся характер миссии. Кроме того, представляется очевидным, что морским пехотинцам больше нечего опасаться. Их ждут лишь пустые помещения и коридоры.

– Однако первоначальное обследование объекта «Луна-71» остается их обязанностью, – твердо сказал Лю Чжоу. – Определенный риск исключить нельзя. Даже собственно высадка и передвижение в условиях лунного тяготения могут столкнуться с заранее непредсказуемыми сложностями. Но и помимо этого причины для беспокойства у капитана Шэня не столь банальны, как может показаться. Научная группа, тщательно изучившая вопрос, обратила мое внимание, что женщинам, включенным в экипаж в последний момент, недостает даже общей подготовки, они не до конца знакомы со своими обязанностями в ходе полета и дальнейшей миссии.

– Знаю, мой друг, знаю. Я принял во внимание все твои возражения. И однако хотел бы, чтобы эта миссия как можно более ярко подчеркнула не просто наше желание занять «Луну-71», но и положить там начало постоянной колонии. Первый рожденный на Луне ребенок будет китайцем.

– А как же медицинские риски, связанные с развитием плода при низком тяготении, не говоря уже о радиации?

– Что ж, нам еще предстоит увидеть, насколько все опасно. Да, понимаю, что это звучит жестоко и я в своей готовности поставить на карту детские жизни могу показаться тебе бездушным, и однако я полагаю, что риски значительно ниже, чем тебе кажется. – Он махнул рукой в сторону экранов. – Наши молчаливые благодетели демонстрируют по всему миру, какой ценностью считают человеческую жизнь. Не думаешь же ты, что к первым внеземным колонистам они отнесутся по-другому?

Лю Чжоу с трудом поборол дрожь.

– Председатель, вы отдаетесь на милость инопланетной расы, о которой мы ничего не знаем?

– Да. – Он принялся один за другим отключать мониторы, пока не остался единственный, передающий в реальном времени изображение стартовой площадки. – Теперь присаживайся рядом, мы вместе засвидетельствуем начало самого дерзкого путешествия в истории человечества.

Как бы сильно Лю Чжоу ни чувствовал, что ему следует сейчас быть в Пекине, в Центре управления полетами Китайского космического агентства, он также понимал, что политические соображения требуют его присутствия здесь, в штаб-квартире партии. Ну и, кроме того, в случае какой-нибудь неудачи арестовать его вдали от посторонних глаз будет значительно проще. Или подобные времена уже в прошлом?

Он осторожно присел на краешек дивана и сразу утонул в его мягких глубинах справа от Председателя.

– История, – объявил Синь Пан, – принадлежит дерзким.

На экране пошел предстартовый отсчет.

После того как одновременно с посадкой на Луне «Чанъэ-3» в 2013 году вспомогательный зонд тайно произвел подробное картографирование поверхности, приступил к работе «Проект-931», совершенно секретный план по захвату лунных баз Серых. Основываясь на подробнейшем изучении отчетов о встречах с Серыми и похищениях ими людей по всем миру, Институт Психологии пришел к выводу, что способность Серых воздействовать на психику ограничена дистанцией, составляющей около сотни метров.

Контингент морских пехотинцев командира Шэня, который должен был высадиться со второй лунной миссией, располагал комплектом специально разработанного оружия, способного пробить внешние стены базы с расстояния в сто двадцать метров, вызвав – как хотелось надеяться – взрывную декомпрессию. После этого они могли приблизиться, и, следуя тому же принципу – последовательная декомпрессия помещения за помещением с помощью залпов из усиленных РПГ, – продвигаться к самому центру базы. Соответственно, даже в случае полного успеха штурмовой группе следовало исходить из того, что любой способный оказать противодействие их наступлению Серый уже мертв. Или, во всяком случае, при смерти.

В качестве дополнительной меры защиты против психического оружия Серых, о котором было известно не слишком много, предполагались многослойные бронешлемы из вольфрама и керамики, при этом молекулярная поляризация идущих через один из слоев была противоположна друг другу. Вслух Шэнь этого не произносил, однако полагал, что пользы от шлемов будет не больше, чем от шапочек из фольги. Он надеялся лишь, что вакуум внутри помещений окажется для Серых столь же смертельным, сколь и для любого другого. В противном случае их ожидала, как принято говорить в подобных случаях у русских, глубокая жопа.

Новости о бегстве Серых он воспринял с облегчением, и то, что раньше представлялось Шэню откровенно самоубийственной задачей, теперь, по крайней мере формально, казалось вполне выполнимым. Однако сразу же обрисовались новые трудности. В частности, представлялось маловероятным, что Серые учтиво оставили дверь приоткрытой. К его команде прикрепили трех военных инженеров, каждый был под завязку нагружен потенциально полезным оборудованием, однако если не удастся проникнуть внутрь через должным образом оборудованную вакуумную камеру или шлюз, имелся весьма серьезный риск повредить тонкую внутреннюю механику базы вплоть до такой степени, что ее дальнейшее использование сделается невозможным.

Тяжелая ракета «Великий поход-15», она же «Чанчжэн-7», которая вывела на орбиту три модуля Лунной миссии, была самой большой в мире и, как и всякая ракета, заполнена тысячами литров легковоспламеняющегося горючего. Любая техническая неполадка означала бы гибель всего экипажа. Хотя разработка мощных ББД шла полным ходом, риск ради того, чтобы первыми прибыть на Луну и тем самым предъявить права на все, что там оставили Серые, был сочтен оправданным.

В момент завершения каждой очередной фазы полета, когда любой на борту мог рассчитывать лишь на то, что техника не подведет – будь то сброс топливных баков, отделение модулей, запуск разгонных блоков, выход на траекторию с последующей, если потребуется, коррекцией, – внезапную уязвимость, от которой замирало дыхание, ощущали все, включая Шэня и его немало повидавших бойцов.

Космос оказался неуютным и негостеприимным. Он низводил человека до состояния хрупкого сосуда, заполненного драгоценной влагой. Шэню чернильная пустота снаружи начала представляться одновременно живой и голодной. Или же, особенно когда наступало его время отправляться спать в кубрике, – гигантским кладбищем, готовым жадно поглотить очередную ледышку. Если считать планеты островами жизни, космос был их полной противоположностью.

На четвертое утро произошло последнее отделение ступеней, и тяжелый спускаемый модуль оказался готов к посадке на лунную поверхность неподалеку от «Объекта-71». Шэнь со своим отрядом полностью облачились в снаряжение, лишь дышали они по-прежнему воздухом корабля. Свое массивное оружие они держали на коленях, сжимая руками в толстых перчатках огромные приклады. За спинами поверх кислородных баллонов скафандров торчали складные треножники – на Луне отдача при стрельбе сбила бы бойца с ног, и он полетел бы кувырком, почти не касаясь поверхности. Согласно первоначальному плану, солдаты должны были развернуть треножники, прежде чем открывать огонь из стрелкового оружия.

Шэнь был почти уверен, что они не понадобятся, но, с учетом того, что список неизвестных факторов, с которыми им предстояло столкнуться, был воистину огромен, считал, что в вопросах жизни и смерти своих бойцов не грех и немного переусердствовать.

Иллюминаторов в фюзеляже спускаемого модуля не было, Шэнь мог лишь предполагать, что они сейчас постепенно приближаются к пыльной поверхности Луны. Пилоты время от времени принимались активно обмениваться репликами, однако речь их состояла либо из непонятных технических инструкций, либо из односложного угуканья.

Шэнь чувствовал, как далеко сейчас дом.

– До касания десять секунд. – Фраза, адресованная непосредственно Шэню, прозвучала в наушниках так отчетливо, что он вздрогнул.

– Принято! – Он пощелкал коммуникатором, чтобы разбудить бойцов.

Серые ушли. Это подтверждала информация из многочисленных источников. Однако что, если нет? Шэнь читал отчеты о похищениях. Обрушивающийся на жертву ужас описывался в них как всесокрушающий, мало чем отличающийся от выстрела из парализующего оружия. Человек чувствовал себя абсолютно беспомощным, слабым, словно младенец. Сопротивляться Серым под столь ужасным воздействием было попросту невозможно. Они делали все, что им заблагорассудится, а потом зачастую еще и ставили на память своих жертв психический блок.

Как выразился кто-то в Интернете, злодейство столь же отвратительное и несомненное, как опоить и изнасиловать.

Он бы предпочел, чтобы Серые забились в нору у себя на базе. Предпочел бы увидеть, как хлипкие тельца разлетаются от взрывов во все стороны, как Серые издыхают в ледяном вакууме, судорожно глотая последние остатки воздуха, утекающего из помещений, где они пытались спрятаться. Но больше всего, как он сейчас понял, ему хотелось всадить пулю прямо промеж огромных черных глаз Серого. Только одну, этого достаточно. Один раз расплатиться за все. Сделаться невосприимчивым к исходящему от них ужасу и увидеть, как беспомощность поражает не землянина, а чужака.

Раздался глухой удар, потом все словно слегка осело – начало действовать слабое лунное тяготение.

Отдавать команды не требовалось. Задачу каждый знал прекрасно. Началась декомпрессия, потом мигнули огоньки, означавшие, что все в порядке, бортовой люк подался вперед и начал медленный пируэт, разворачиваясь, чтобы превратиться в наклонную платформу.

Авангард из двух разведчиков отсоединился от корабельной системы подачи воздуха и, двигаясь так стремительно, как только возможно, оказался снаружи. За ними быстро последовали остальные. Шэнь покинул спускаемый модуль и ступил на лунную поверхность последним из отряда.

Низкая тяжесть вызвала очень странное чувство. После трех суток невесомости все его инстинкты готовы были снова ощутить привычную хватку земного тяготения. Казалось, однако, что Луна совершенно не обращает на них внимания. Он чувствовал, что, подпрыгнув, навсегда покинет сей бело-серый мир. Это вряд ли, сказал он себе, но беспокойство осталось, опасливо нашептывая, что лучше бы поберечься.

Бойцы, двигаясь длинными неуклюжими прыжками, разошлись веером, за каждым автоматически раскрылся треножник, в резком свете опоры напоминали изгибающиеся паучьи лапы.

Разведчики уже оторвались на тридцать метров, скачками приближаясь к кромке кратера, за которой в глубокой тени притаилась инопланетная база.

– Вперед, – скомандовал Шэнь.

И они двинулись следом за оставленными авангардом неровными бороздами.

– Джоуи Кран снова с вами, ребята, и мы, кажется, починили нашу маленькую неисправность. Видео, которое сейчас перед вами, мы получаем непосредственно от астронома-любителя где-то в Техасе, хотя назвать картинку любительской я бы никак не решился. Это настоящее произведение – одновременно искусства и техники. Изображение не трясет, спускаемый модуль у самой кромки кратера справа виден как на ладони. Будто зернышко риса, ха-ха-ха – послушайте, честное слово, я вам не расист какой-нибудь. Но он и правда будто зернышко риса. Так, а вон те длинные полоски выглядят как следы – похоже, спускаемый аппарат покинула целая куча людей – только мы их, конечно, не видим. К нам сейчас подключится Мышка Энни, а он у нас эксперт и все такое, вот пусть он нам и объяснит, что там… эгей! Это что – вспышки? Из кратера? Слушай, нельзя отмотать все это чуть обратно… да-да, вот сюда… ага, вот! Ни хрена себе! Три вспышки, летят куски какой-то хрени и пыль, целые столбы лунной пыли. Ого-го! Мышка? Ты здесь? Что мы такое сейчас видели?

После долгой паузы наконец активизировался канал от Мышки Энни.

– Извини, Джоуи, у нас тут немножко суета поднялась… здесь сейчас все словно в сериале «Двадцать четыре часа». Типа сверхсекретный объект, и каждый с подозрительным видом что-то шепчет в свой мобильник. Так, вернемся к вспышкам. Мы полагаем, что им пришлось взорвать заряды, чтобы пробить вход в сооружение инопланетян…

– У вас там, Энни, обзор получше?

– Да не сказать чтоб намного – у твоего приятеля из Техаса очень крутая техника. Я его картинку сейчас вывел себе на монитор, такая же ровная, как и наша, вообще не дрожит. И разрешение отличное. Молодец, Джоуи, что его откопал.

– Так, по-вашему, они уже внутри?

– Мы не знаем. Да, они что-то взорвали, но вот пробили ли вход? Столбы пыли могли быть от взрывов, не от того, что из станции воздух пошел. Мы сейчас анализируем кадры, чтобы определить, что именно это было. Если атмосфера, значит, помещение было сравнительно небольшим и смогло изолироваться. Иначе мы бы до сих пор наблюдали струи воздуха, замерзающего снежными облаками.

– Чего мы не видим. Понял. Еще что-нибудь хочешь сказать, пока тебя не взял за задницу Джек Бауэр или кто у вас там из «Двадцати четырех часов»?

– Посадочный модуль огромный. Китайцы не торопятся сообщать численность экипажа. Мы здесь склоняемся к мысли, что они намерены занять базу, в смысле – на постоянной основе занять. Обожди-ка…

Джоуи сощурился на передаваемое телескопом изображение спускаемого модуля – что-то привлекло его внимание.

– Эй, Энни! Рисовое зернышко что-то сделало. Выпустило четыре… катышка? Они отделяются от него, по два с каждой стороны. Вы это тоже видите? Энни?

– Извини. Да, мы за этим и следили. Это луноходы, и немаленькие. Я бы предположил, что они все же проникли внутрь. Они на базе Серых! Черт! А мы тут все никак ракету не найдем! Слушай, Джоуи, я сейчас отключусь. Прошла информация, что у нас ожидается затемнение. Сюда едут большие шишки…

– Затемнение? Что это значит?

– Это значит, что с минуты на минуту нам отрубят любую связь…

– Что, и сотовую тоже? Энни? Мышка Энни? Ну ладно. Похоже, ребята, правительство снова затеяло игру в секретность – хотя, казалось бы, пора уже и прекратить. Сила привычки, наверное.

Неважно, смотрим дальше, верно? От луноходов тоже остаются следы. И если на них люди… то людей там должна быть целая прорва.

Но давайте вот о чем подумаем. До нынешнего дня люди если и жили за пределами планеты, то на заросшей грязью космической станции, теряя здоровье в невесомости. А сегодня человечество объявляет Луну своей новомодной резиденцией. Увы, делают это ни хрена не американцы. Однако, ребята, давайте смотреть на все вот с какой стороны. Первый шаг сделал все же Нил Армстронг, а вот за чемоданы взялись китайцы.

На наших глазах вершится история, а мы все вместе за этим наблюдаем в видеоблоге Джоуи. Одно это разве не здорово?

Так, мой чат, похоже, взбесился. Это вы из-за неамериканцев так взвыли? А я что, виноват? Или, вернее, ладно, вините меня, но тогда уже и себя заодно, и своих папочку с мамочкой, да и их папочек-мамочек тоже. Нам всем было наплевать, не забыли? Мы сами махнули рукой на космическую гонку. Ну да, Серые нам не давали, но это потому, что почти никто не знал правду. Если бы все вышло наружу, скажем, в восьмидесятых, уж мы бы, надо полагать, разъярились? Что вы тут делаете у меня под окнами, проходимцы инопланетные? И вот что я вам скажу – я в Афгане выжил, Луна с этим и рядом не стояла – неудивительно, что Серые как-то не захотели свои базы в Афганистане устраивать. Моджахеды бы им точно задницы надрали. Так что послушайте-ка сейчас меня. Особенно вы там, президенты в отставке! Мы бы им задали перцу, не будь у вас кишка тонка сказать людям правду. Мы бы их давно в блин раскатали!

Так, я, похоже, уже совсем в раж вошел. Это потому что мне на любимую мозоль наступили. Секретность, ребята, сами знаете. Дерьмо эти ваши секреты! Только и годятся, чтобы всякие трусы за ними прятались. Будь я так же несдержан на язык, как Кинг-Кон, я бы сейчас сказал, что вам, а не секреты… сами, наверное, можете догадаться, что я сказал бы, да? Начинается на «х», а дальше там буква «у», а продолжать, я так понимаю, уже и не нужно.

Так что, короче, китайцы нас уделали. Они сейчас на Луне, творят историю. А мы, янки, просрали гонку. И со свистом. Дорогие мои американцы, нам остается только утереться. Присаживаемся поудобнее, ноги на стол, открываем пиво, тянемся за попкорном – и смотрим шоу. Все равно мы последнее время ничем другим не занимаемся, так?

Очевидно, автоматические системы станции, предназначенные на случай внезапной разгерметизации, продолжали работать. Когда взрыв пробил брешь во внешней стене, воздух из коридора за ней вырвался наружу, но на трех люках – в конце коридора и по обе стороны от отверстия – тут же защелкнулись массивные замки.

Шэнь в сопровождении двух разведчиков первым проник в коридор. Он старался осматриваться как можно внимательней. Ничего явно инопланетного внутри не оказалось. Механизмы на трех наглухо закрытых дверях перед ними, позволяющие попасть вглубь станции, выглядели более или менее узнаваемо, обнаружились даже вращающиеся рукоятки, предположительно для открытия вручную, а также панели управления – по девять рядов из трех круглых кнопок на каждой. Мимо Шэня к центральной двери двинулись инженеры, выяснять, как им стравить воздух из помещения за ней, чтобы использовать его в качестве шлюзовой камеры.

Сердце громко бухало у него в груди. Один из инженеров принялся нажимать на кнопки. Так продолжалось некоторое время. Возможно, подумал Шэнь, придется взрывать двери в каждую комнату, куда им захочется войти. Это означает, что в скафандрах надо оставаться как минимум до тех пор, пока хотя бы часть брешей не заделают и не загерметизируют. Тогда уже можно будет доставить внутрь переносные баллоны и открутить краны. Быть может, после этого следующие двери начнут наконец открываться сами. Вариант не идеальный, впрочем, особых подарков от Серых он и не ждал.

Потом инженер рядом с панелью шагнул назад, а дверь беззвучно открылась. Инженер повернулся к Шэню, тот рассмотрел у него на лице сквозь забрало шлема озадаченное выражение. Через мгновение инженер поднял руки и пожал плечами, насколько позволял скафандр.

Двое разведчиков с оружием на изготовку ступили в следующее помещение.

Верхний этаж базы Серых на «Объекте-71» состоял преимущественно из пустых комнат. В некоторых на стенах сохранились кронштейны, но кроме них о технике и оборудовании ничего не напоминало. Все было вывезено подчистую. Только в самом центре комплекса инженеры Шэня обнаружили что-то вроде машины для регенерации атмосферы. Впрочем, конструктивно она словно бы не принадлежала к залу, где находилась. Устройство стояло на четырех коротких ножках в самой середине совершенно пустого помещения. Сверху от него поднимался пучок труб и исчезал в потолке.

Биологи начали тестировать атмосферу на наличие загрязнителей или биомаркеров, и примерно спустя час неслышного остальным обсуждения вынесли вердикт, что она пригодна для дыхания. Более того, как сообщил Шэню глава биологов, количество в ней кислорода и азота соответствовало земному.

К этому времени вся группа уже переместилась под кровлю базы, шла работа по заделыванию первоначальных пробоин во внутренней стене комплекса. Внутрь занесли оборудование, помещения рядом с местом первоначального проникновения были завалены чуть ли не до потолка. Когда расставили и включили обогреватели и была дана команда разоблачаться, все вылезли из скафандров, в воздухе, все еще ледяном, зазвучали возбужденные голоса. В помещении, получившем название «Комната 5», был развернут коммуникационный центр, после чего через спускаемый аппарат и спутник связи установили канал со спутниковым центром в Цзюцюане, позволяющий передавать и видео.

Морпехи Шэня тем временем закончили обследование этажа. В одном из последних помещений обнаружился прочный и внушительных размеров люк в полу. Рядом имелась контрольная панель, по виду напоминавшая лекционную кафедру, только меньших размеров. Наклонная поверхность с кнопками оказалась разбитой, так что воспользоваться ею возможности не было.

Пока инженеры продолжали изучать панель, Шэнь собрал в комнате с полдесятка морпехов. Капитан был рад, что от усиленного скафандра удалось избавиться, хотя к низкой силе тяжести он пока еще привык не до конца, особенно это чувствовалось при резких движениях. Он слышал шум из соседних помещений, где сейчас принялись собирать раскладушки. Более высокие женские голоса, похоже, больше интересовались гигиеническими протоколами.

Его заместитель, лейтенант Хун Ли, подошел и встал рядом. Оба изучали массивный люк.

– Возможно, придется сверлить, – сказал лейтенант. – Дрели у нас с вакуумным отсосом, так что пыли особо быть не должно, но я все же рекомендовал бы на это время закрыть в комнату доступ и загерметизировать ее.

Хун Ли, инженер-механик, защитил диссертацию в Канаде, в университете Саймона Фрейзера. Он каким-то образом умудрялся создать у всех впечатление, что дело свое знает прекрасно, – Шэнь находил это качество полезным и в каком-то смысле ободряющим. Однако поразительного контраста с внешним видом это не отменяло – у него была рельефная мускулатура, приплюснутые уши и вислые плечи профессионального борца. Глаза на широком, покрытом шрамами лице совсем маленькие, а говорил он чуть ли не шепотом – за исключением тех случаев, когда отдавал команды солдатам, тогда регистр его голоса опускался до громыхающих басов.

В ответ на предложение Хун Ли Шэнь кивнул. Было вполне возможно, что внизу их ожидает более или менее то же самое. Пустые комнаты, разбитые панели. Не похоже, чтобы Серые располагали бросающимися в глаза образчиками технологий. Шэнь подумал, что, быть может, их психические способности позволяли управлять машинами напрямую, так что нужды в сложной электронике и не было. Он перевел взгляд на инженеров, сгрудившихся вокруг кафедры.

– Чжоу Вэй! Нашли что-нибудь?

Главный инженер поднял взгляд, его глаза за стеклами очков быстро моргали.

– Мы обнаружили признаки ремонта.

– Что?

Шэнь и Хун Ли шагнули к нему.

Вэй сделал инженерам знак, чтобы те немного отошли, и жестом пригласил военных поближе. Острым металлическим предметом он указал на поверхность под осколками разбитого стекла.

– Вот. Это что-то вроде печатной платы. Не слишком сложной.

– Но неэвклидовой, – пробормотал Хун Ли. Вэй хмыкнул в знак согласия.

– А это – процессоры.

– На M&M’s похожи, – пробормотал Шэнь и, прищурившись, перевел взгляд с одного собеседника на другого. – Конфеты.

Вэй снова хмыкнул.

– Процессоры. Как вы можете видеть, удар, которым разбили печатную плату, оторвал также и резину – вот эту мембрану сенсора. Однако под ней… вы видите? Новые… серебристые нити?

Нити, о которых говорил Вэй, были не толще человеческого волоса, и однако было ясно, что они располагаются в определенном порядке.

– С первоначальной схемой это не совпадает, – заметил Хун Ли.

– Совершенно верно, – согласился Вэй. – Две разные технологии? – Он закивал, в его глазах вспыхнул огонь. – Эти новые структуры, как мы полагаем, используют наночастицы. В отличие от технологии Серых. Между ними – разрыв в несколько поколений.

– Напряжение? – спросил Ли.

– В наличии! Что возвращает нас к вопросу о верной последовательности команд… – Он указал на треснувшие кнопки, все еще свисающие с паутины проводов под разбитой стеклянной поверхностью. – Разумеется, мы можем лишь догадываться о функциях каждой, а последовательности как таковые нам уже никогда не установить – но, может статься, это и не важно.

– Что вы имеете в виду? – спросил Шэнь.

– Что, как и в прочих помещениях, сработает любая кнопка.

Капитан немного призадумался, потом протянул руку и нажал ближайшую.

Люк у него за спиной громко щелкнул, поднялся и открыл вертикальный тоннель.

Шэнь вытянул руку, чтобы остановить морпехов, кинувшихся к тоннелю.

– Всем оставаться на местах. Дальше пока не идем. Мне необходимо поговорить с командованием.

– Почему, капитан? – спросил Вэй, нахмурившись. – Разве мы не намерены обследовать весь комплекс целиком?

Шэнь кивнул.

– Мы именно это и сделаем. Однако… эта новая технология. Отремонтированный механизм.

– Это наши благодетели, – сказал Хун Ли. – Те, кто изгнал Серых. Они нам сейчас помогают.

Шэнь пришел к тому же выводу. Но все это означало новое осложнение, и пусть оно даже и не угрожало успеху миссии, о нем следовало доложить на командный центр.

– Ага, – пробормотал лейтенант Хун Ли, – понимаю. Может статься, мы здесь не одни.

– Разве эта база, – спросил Шэнь, обведя взглядом вокруг, всматриваясь в лица своих бойцов и инженеров, – не идеальное место для Первого контакта? – Он остановил взгляд на Хун Ли. – Приказываю изолировать помещение и установить охрану. К люку не приближаться. Я намерен обсудить с командным центром эту непредвиденную… возможность. Тем временем…

Он оборвал реплику – из разинутого зева люка до них донесся слабый стонущий вскрик. Перешедший в рыдания, в поток слов на языке, которого Шэнь не знал. Нащупав на поясе пистолет, капитан медленно приблизился к люку.

– Кто-нибудь понимает, что он говорит?

– Это на английском, товарищ капитан, – сказал Хун Ли у него за спиной.

Шэнь обернулся и прищурился на лейтенанта.

– Уверен?

Ли кивнул.

– И что же он говорит?

– «Бога ради, кто-нибудь, помогите», товарищ капитан.

Внизу на глубине в десяток метров можно было рассмотреть пол. Ни скоб в стене, ни каких-либо других способов спуститься не наблюдалось. Среди прочих запасов, взятых с собой взводом, имелось два комплекта альпинистского снаряжения и три катушки с веревками. После быстрого и довольно немногословного доклада командному центру Шэнь и его врач Цюнь Фэн нацепили страховочные пояса. У края люка закрепили катушку, и Шэнь первым начал спуск на нижний уровень.

Однако стоило ему перевалить через край люка, как он обнаружил, что болтается в воздухе.

Хун Ли, сидевший на корточках рядом с люком, быстро вытянул командира обратно.

– Товарищ капитан?

– Там невесомость. – Поковырявшись с застежками, Шэнь наконец сумел отстегнуть страховку. Отбросив ее прочь, он снова шагнул к краю люка, перенес через него оба ботинка и почувствовал, что плывет. Осторожно, словно бы погружаясь в горячую ванну, Шэнь наконец сумел пристроиться поверх отверстия. Держась обеими руками за край люка, он сумел добиться, чтобы ноги смотрели вертикально вниз. Тогда он легонько оттолкнулся ладонями.

Приземлившись в нише, он ухватился за оказавшийся рядом поручень, чтобы не отскочить и снова не улететь вверх. Перед ним был коридор – там, куда не достигал льющийся сверху свет, совершенно темный. Он выпрямился и потянулся к фонарику на поясе, но в это же мгновение стены и потолок внезапно осветились бледным ровным сиянием, так что он смог увидеть весь коридор целиком.

Тот был длинным и изгибался. Вдоль внешней по отношению к изгибу стены тянулся, насколько ему было видно, ряд узких дверей, расстояние между ними было чуть меньше трех метров. Внутренняя стена, в которой и находилась ниша антигравитационного колодца, оказалась гладкой и ровной, цвета дымчатого стекла или кокосового молочка. На ощупь она казалась ледяной. Пол же…

Шэнь отступил на шаг и сразу же чуть поплыл вверх в невесомости.

– Товарищ капитан?

Он поднял голову и скомандовал:

– Цюнь и разведчики – спускайтесь сюда, все трое. Включить камеры.

Он снова осторожно ступил в коридор.

Пол был измазан кровью. Покрыт пятнами крови, побуревшими, сверкающими кристалликами льда. Крови было много, пятна тянулись в обоих направлениях, насколько достигал взгляд, некоторые выглядели очень старыми. Среди пятен попадались отпечатки странных следов – маленьких, словно утиных. Кое-где валялись замерзшие куски чего-то похожего на плоть.

Появился Цюнь, шагнул наружу из антигравитационного столба, чуть при этом не оступившись. При виде кровавых пятен он шумно выдохнул облачко морозного воздуха.

С тех пор как они услышали рыдания, других звуков до них не доносилось, но у тишины был теперь другой оттенок, мрачный и зловещий. Шэнь, у которого пересохло во рту, дождался появления разведчиков. Сделав им знак соблюдать тишину, а потом просигналив пальцами десять метров, он направил каждого из бойцов в противоположные стороны коридора. Жестом показав Цюню, что тот должен держаться за ним, капитан шагнул к ближайшей двери.

Ни замка, ни ручки, однако панель удалось сдвинуть рукой в сторону.

Помещение за ней осветилось.

Большую его часть занимала приподнятая платформа, а на ней лежало обнаженное тело. Человек. Мужчина, белый, замороженная бледная фигура, покрытая инеем. Причина смерти неясна, однако человек безусловно мертв, его кожа там, где она соприкасалась с поверхностью, покрыта трупными пятнами.

Цюнь скользнул мимо Шэня и приступил к осмотру тела. Секунду спустя он жестом поманил Шэня к себе и указал пальцем.

Сбоку в голове мужчины были отверстия, каждое размером с монету «Золотая панда» самого мелкого номинала. Аккуратной формы, с запекшейся по краям кровью.

Следуя взглядом за пальцем Цюня, Шэнь увидел другие отверстия. Сбоку в шее. По обе стороны от пупка и ниже в паху. В пенисе и яичках. Вокруг каждого было немного крови и других жидкостей.

На лице трупа застыл беззвучный вопль ужаса и боли, однако на платформе его ничего не удерживало, привязан он не был.

Шэнь попятился назад.

Оказавшись в коридоре, он застыл, пытаясь сосчитать все видимые ему двери с этой стороны. Тридцать три, а что за изгибом коридора, он не знал. Его пробрал внезапный озноб.

Снова раздался слабый стон, скорее всего откуда-то дальше по коридору, хотя уверенности не было.

Разведчик с той стороны, откуда раздался звук, вопросительно поглядел на Шэня.

Тот кивнул, разведчик поспешил к ближайшей двери, капитан и врач последовали за ним.

Лю Чжоу сидел рядом с молчаливым Синь Паном. Все мониторы на стене показывали одну и ту же картинку с подпрыгивающей камеры на плече одного из разведчиков. Несмотря на то что изображение с Луны доходило с небольшой задержкой, прямая трансляция создавала ощутимый эффект присутствия, и советник по науке не раз зажимал рот рукой по мере того, как обнаруживались искалеченные тела – по одному на комнату, брошенные там в одиночестве. В некоторых камерах жертвы оказались выпотрошены, органы отсутствовали, разверстые раны зияли чернотой. Среди тел попадались детские, их было даже слишком много.

Всего сорок семь комнат. Живого мужчину капитан Шэнь и его люди обнаружили в сороковой. Камера показала его все еще лежащим на операционном столе, только на боку, свернувшимся в позе эмбриона. Мужчина обделался и дрожал от холода.

Лю Чжоу и Председатель КНР увидели, как к нему приблизился врач, но раздавшийся из динамиков глубокий голос принадлежал лейтенанту Хун Ли.

– Вы уже в безопасности, – сказал тот по-английски.

Неизвестный дернулся, свернулся еще сильней и сощурился на вошедших. Он был белым, глаза его в темных глазных впадинах округлились от ужаса, пересохшие губы потрескались, щеки и подбородок покрывала седоватая щетина.

Хун Ли подошел поближе к врачу, а разведчик с камерой на плече отступил в угол комнаты, чтобы захватить в кадр всю сцену целиком.

– Мы – китайская исследовательская миссия, – сказал лейтенант. – Серые бежали.

– Бежали?

– Наш доктор хотел бы осмотреть вас, чтобы помочь.

В резиденции Лю Чжоу на секунду отвлекся от мониторов – на столике перед ними завибрировал мобильник. Однако Синь Пан не оторвал взгляда от происходящего на Луне и не протянул руки за телефоном.

– Я хочу домой, – всхлипнул мужчина, которому врач сейчас помогал сесть.

– Где вы живете? – спросил Хун Ли.

– Ф-фэрбэнкс, Аляска, Соединенные Штаты. В трех милях за городом по Старой Еловой дороге, сразу за… за… – Мужчина снова начал всхлипывать.

Шэнь подозвал к себе второго разведчика, что-то негромко скомандовал, тот кивнул и выбежал из комнаты. Капитан обратился к лейтенанту.

– Скажи ему, что мы сейчас принесем одежду и средства гигиены. И еще скажи, – голос Шэня чуть дрогнул, – что все уже кончилось.

На Земле телефон зажужжал опять, Синь Пан недовольно зашипел и потребовал:

– Ответь же!

Лю Чжоу взял телефон и принял звонок. Несколько секунд прислушивался к лихорадочному докладу, потом дал отбой и снова его положил.

– Председатель.

– Что? Что им нужно? Разве вы не понимаете…

– Нашу трансляцию с Луны смотрят по всему миру.

Услышав это, Председатель резко развернулся к нему.

– Что?

– Везде, товарищ Председатель. Мир видит все одновременно с нами.

Синь Пан моргнул и ткнул пальцем в телефон.

– Вызывай Центр управления полетом. Пусть сию же минуту передадут капитану Шэню. Он должен знать, что канал связи дешифрован. Что за ним сейчас следит все человечество. И поскорей, пока он не сделал что-нибудь, за что нам потом будет стыдно.

Джоуи Кран наслушался в Афганистане самых разных ужасов про американцев, угодивших в плен к талибам. Сейчас, наблюдая за вирусной трансляцией, захлестнувшей весь Интернет, он был как никогда близок к тому, чтобы разрыдаться. На экране китайская команда продолжала со всей возможной мягкостью оказывать помощь обнаруженному ими пострадавшему.

До того они видели лишь один труп за другим, звука не было, изображение дергалось вместе с носителем камеры, который трясся – от ужаса или, с той же вероятностью, от ненависти. Цвет кожи и разрез глаз ничего не значили, было не важно, откуда эти люди родом. Все они были людьми, и Джоуи чувствовал, как при виде того, что с ними сделали, в нем самом закипает гнев.

Тони Ньютон. Так звали мужчину. Сколько он здесь провел, он не знал – он не знал даже, что находится на Луне. В памяти его все перемешалось. Он пришел в себя, понял, что один, дверь открыть не удалось. Один раз после этого заснул, или, быть может, два раза. Он замерз, был голоден, сильно обезвожен и страдал от чего-то вроде дизентерии. Серых он помнил, но что они с ним делали – нет.

На мониторе Джоуи открылось небольшое окошко, это был Кинг-Кон. Энтони Ньютона объявили в розыск в феврале 2015 года. Его бывшая жена настаивала, что исчезать без предупреждения ему несвойственно. Заявила, что он для подобных выходок, особенно среди зимы, слишком скучная личность. Дело так никуда не продвинулось и оставалось открытым.

Джоуи вытер глаза. Он обнаружил, что так и не выключил камеру, но решил, что его все равно никто не видит. Внимание всего мира было сейчас приковано к Тони Ньютону, к предупредительному врачу в военной форме и к офицеру в нескольких шагах от них, который, похоже, с кем-то разговаривал по рации. Офицер вдруг застыл на месте, потом шагнул к тому китайскому солдату, который мог говорить по-английски.

Они обменялись негромкими и потому неслышными репликами, затем солдат намеренно развернулся к единственной камере.

– Это не все, – сказал он по-английски. – Мы обнаружили еще четыре коридора. На данный момент живых семеро. Двое – в критическом состоянии и, быть может, не выживут. Детей среди живых нет. Погибших на данный момент обнаружено сто тридцать шесть человек. – Он помолчал, потом продолжил: – От имени Китайской Народной Республики капитан Шэнь и каждый из нас сделают все возможное, чтобы помочь жертвам этого чудовищного… преступления. Вы можете продолжать смотреть, однако я прошу вас проявить уважение к этому человеку. – Затем он резко скомандовал что-то по-китайски. Камера переместилась, убрав из кадра наготу Тони Ньютона.

Из всего, что уже успел сегодня увидеть Джоуи, именно это небольшое действие заставило слезы хлынуть ручьем из его глаз, и он зашарил рукой у монитора, пытаясь выдернуть провод веб-камеры.

Глава 18

– Зачем вы это сделали? Хотя нет. Это я как раз понимаю. – Сэм трясущейся рукой зажгла сигарету, встала и принялась расхаживать по комнате. – Я все-таки начала ощущать себя заложницей. Этот корабль – да что там, эта комната – моя камера. А на экранах видно лишь, как внизу все стремительно низвергается в хаос, и повсеместно. – Она помолчала. – И эта треклятая одежда, которую я вынуждена носить неделю за неделей, каждый чертов день без перерыва! И мне наплевать, что вы ее волшебным образом чистите каждую ночь. Скажите, Адам, что мне пора, иначе я могу и не выдержать!

– Осталось уже немного, Саманта Август. Ваше уникальное требование приводится сейчас в исполнение со всей возможной скоростью, насколько это позволяют соображения безопасности. Для этого потребовались весьма непростые технологии, хотя должен признать, что решение столь сложных задач мне в радость.

Ночь тяжких переживаний все длилась, рассвет так и не наступил. Она все глубже впадала в депрессию, при том, что подобное ощущение было ей совсем непривычно. Горе и печаль нуждались в том, чтобы их выплакать, а то, что эту необходимость принято отрицать или подавлять в себе, она сама считала одной из наиболее смехотворных черт несвободного общества. Слез не следует стыдиться. Способность плакать – качество вполне здоровое, и, что в данном случае даже более существенно, необходимое человеку.

И однако депрессия, словно бы окутавшая все вокруг душным одеялом отчаяния, была ей не слишком знакома по прежней жизни. Возможно, впервые за все время она всерьез усомнилась в человечестве, в том, что оно заслуживает хоть какого-то будущего.

Только сейчас она не испытывала ничего, кроме возмущения. Добрый признак?

Скрестив на груди руки, она бросила взгляд на экраны.

– Разве нынешнего уровня всеобщего гнева для вас, Адам, недостаточно? Мы прямо-таки жаждем крови! И вам это известно, так? Все жаждут крови, и при этом даже отвесить пинка телеэкрану и то не способны. Вы сейчас подожгли фитиль у пороховой бочки.

– Я пришел к выводу, что национальная секретность в данном случае лишь повредит.

– И потому взломали китайскую трансляцию. При том, что это тот самый редкий случай, когда ограниченная – по крайней мере, поначалу – аудитория представлялась мудрым выбором.

– Почему?

Она глубоко затянулась и, резко выдохнув дым, махнула рукой в сторону экранов.

– Да чтобы всего этого не было! Чтобы люди не высыпали на улицы, устраивая марши и требуя от своих правительств немедленно раскрыть все, что им известно о Серых – а ведь когда вся правда выйдет наружу, по крайней мере некоторые из них рухнут. Тем самым еще больше усугубляя хаос.

– Как вы полагаете, Саманта Август, сами китайцы опубликовали бы видео?

Она хмыкнула.

– В прежние времена – вряд ли. Теперь – кто знает? Хотя сперва они, вероятно, подвергли бы его редакции…

– Тем самым лишь подняв градус неверия и паранойи вокруг того, что именно было вырезано. За этим последовали бы обвинения, что фальшивкой является все видео от начала и до конца…

Она ткнула пальцем в один из экранов.

– Они так и так уже появились. Утверждается, что все это – павильонные съемки. В определенных вопросах нам присущ крайний скепсис. Разумеется, в некоторых иных отношениях мы доверчивы, словно овечки.

– Я пришел к выводу, что после того, как факт прибытия инопланетян – в моем лице – сделался очевидным, многие сторонники теорий заговора вокруг НЛО обнаружили, что это не просто обелило их репутацию, но и повысило общественный статус. Особенно после того, как правительства оказались вынуждены признать – им было известно, что Серые длительное время похищали и мучили людей, а также разрабатывали лунные ресурсы.

– Но стоило немного разворошить гнездо, и оттуда полезли совсем уже одиозные придурки.

– Тем не менее, Саманта, есть основания думать, что позиции скептиков за последнее время несколько ослабли.

Она горько усмехнулась.

– Адам, вам еще столько всего предстоит узнать о человечестве. Скептик, которому доказали, что он неправ, лишь отступает на шаг, отряхивается и тут же находит другую мишень для непрерывных разоблачений. Можно, конечно, утверждать, что это вполне здоровое и рациональное поведение. Иногда его даже используют для атак на антиинтеллектуальные и антинаучные взгляды, как будто креационизм и подозрения, что правительство что-то скрывает, – синонимы. И, разумеется, среди разоблачителей подобная тактика особенно распространена, а это означает, что их точка зрения значительно менее рациональна, чем они сами полагают. – Она снова принялась расхаживать по комнате – в конце концов, что ей еще оставалось? – Нет, Адам. Все, что вы сделали, – показали человечеству, что как биологический вид оно является жертвой. Нанеся удар по его гордости хищника.

– Ваша индустрия развлечений достаточно активно эксплуатирует образ человеческой расы как жертвы.

– Только в конце концов мы всегда побеждаем, – отрезала она. – Кроме того, образ жертвы в кино и на телевидении чаще всего сводится к охоте одних людей на других. Вы обратили внимание на то, как выросли продажи компьютерных игр-стрелялок? Что сделалось невозможным в реальности, мы будем делать виртуально. Сейчас для всех них появляются модификации с участием Серых – как нельзя вовремя! Вы толкаете нас на тропу войны, Адам.

– Соответственно, – заметил Адам, – для всяких глупостей у человечества сейчас неподходящее время.

– Вы про запуск с мыса Канаверал двух астронавтов в не прошедшей испытания ракете с ББД? – Она наклонила голову. – К слову, вы собираетесь сказать им «привет»?

– Нет.

– То есть… они отправляются в космос, чтобы болтаться там в безделье? Вы хоть представляете, насколько нелепо будут себя чувствовать США и Канада?

– Согласно моему текущему расписанию относительно контакта, который предстоит выполнять лично вам, Саманта, вы вступаете в действие за два дня до планового запуска миссии «Рукопожатие».

– Черт, уже так скоро?

– Саманта, вы только что выражали сильнейшее нетерпение. Теперь же…

– Сама знаю! Послушайте, мне нужно обновить гардероб. Вам ясно, что это значит?

– Да. Я могу создать копию любого предмета одежды, который вы выберете в Интернете…

– Да ну? Однако я предпочитаю лично все примерять.

– Понимаю.

Она фыркнула.

– Вы это говорите, как мужчина, иными словами – ни черта на самом деле не понимаете.

– Строго говоря, я ни мужчина ни женщина.

– Но вы настаиваете, что ваше решение опубликовать китайскую трансляцию было верным?

– Да, но я не уверен…

– Вы, Адам, более мужчина, чем женщина, можете мне поверить. Осудить собственную ошибку? Потерять лицо? Да ни в жизни.

– Уверяю вас, Саманта, я вполне в состоянии осуждать себя за ошибки, в чем вы немедленно убедитесь, как только мне доведется ее совершить. Что же касается «сохранения лица», я очень хорошо понимаю, что этот термин означает для вашей расы. Именно основываясь на этих соображениях, я пришел к выводу, что Китай не станет публиковать видео высадки и захвата лунной базы без серьезной предварительной редактуры. Вместо смонтированного подвига зрители получили возможность наблюдать истинный, естественный. И проявленное в его ходе сочувствие для соперников Китая, безусловно, оказалось сюрпризом. Мы впервые увидели сцену, где человечество предстало единой, объединенной расой. Возможно, на данный момент все скорее осталось в подтексте, однако согласно моим оценкам именно это окажется одним из наиболее существенных результатов высадки на Луну.

Она ничего не ответила, поскольку слова Адама требовалось обдумать. Потом тряхнула головой.

– Всякий раз забываю. Вы разыгрываете партию словно гроссмейстер, у вас все просчитано на несколько ходов вперед, а терпение воистину безгранично.

– Хотелось бы также отметить – когда китайские власти обнаружили, что трансляция перехвачена, они не сделали попыток прервать ее или устранить утечку.

– Хм-м, не могу не признать, что когда говорящий по-английски китайский солдат обратился к новой аудитории, это было… потрясающе. Он даже не колебался ни секунды.

– Китайское правительство получило от председателя распоряжение не препятствовать моему вмешательству, но пользоваться открывающимися возможностями.

– В самом деле? Это любопытно. А русское?

– Аналогично. Это относится и ко многим другим государствам. Разумеется, сопротивление характерно почти исключительно для Запада – если не считать конфликтных зон и религиозных движений по всему миру.

– Для Запада? Если верить последним новостям из Скандинавии, они там упраздняют границы между собой. Да и в остальной Европе все довольно спокойно, учитывая, что аргументы местных фашистов уже никто не может слушать без смеха. – Она снова уселась в кресло. – Для Запада? Это вы ведь про Соединенные Штаты?

– США действительно являются центром сопротивления.

– Для этого имеются культурные предпосылки.

– Верно, их коллективному ощущению мирового превосходства не просто брошен вызов, оно фактически обнулено. Мое решение расположить тренировочные космоцентры в других странах также, несомненно, повлияло на то, что они чувствуют себя отодвинутыми в сторону.

– А это так? Вы их в самом деле намеренно отодвинули в сторону, Адам?

– И да, и нет. У Америки огромный потенциал, но для того, чтобы он реализовался, требуются небольшие изменения в тех принципах, которые граждане этой страны полагают самоочевидными. Тем не менее я испытываю здравый оптимизм в отношении будущего страны и ее народа. Никакому историческому лидеру не понравится утрата лидерства, и он сделает все возможное, чтобы его восстановить. Однако, Саманта, я считаю необходимым отметить сейчас, что утрата лидерства произошла еще до моего вмешательства.

Она кивнула.

– Это верно, особых шансов у них уже не было.

– Сейчас доминирующей силой вашей цивилизации является корпоративный глобализм, – продолжил Адам. – Как только корпорации добились права на то, чтобы к ним относились как к людям, обычные люди утратили свои основные права, поскольку закон превратился в официальную систему, оформившую примат права корпораций над человеческими правами, а с точки зрения корпорации люди не более чем экономические единицы, лишающиеся тем самым человечности как таковой. Ибо нет ничего более бесчеловечного, чем корпорации и их интересы.

– Я знаю, – согласилась она.

– Путь корпоративного глобализма, безусловно, фатален, – сказал Адам, – и не только для Америки, но и для всего мира. К счастью, целью моего Протокола Вмешательства является вытащить человечество и всю планетарную биоту из болота устаревшей системы корпоративной экономики. Не случайно, что основной темой медиаистерики является именно нынешняя судьба корпораций, выраженная, разумеется, в терминах экономических потерь и безработицы, хотя ни одно из этих последствий в цивилизации изобилия не является однозначно отрицательным. Нет, с корпоративной точки зрения они, разумеется, отрицательны, однако ваши СМИ ведут себя так, будто все обязаны разделять именно ее.

– Люди не знают, что их ждет впереди. И не в состоянии вообразить альтернативу самым основным требованиям экономики.

– Да, Саманта, и ваш выбор слова «требования» весьма удачен. Это не законы природы, не неизбежные следствия физики или биологии. Они придуманы и целиком зависят от того, что все разделяют соответствующие аксиомы. Когда я продемонстрировал ненадежность этих аксиом, ваша цивилизация пошатнулась.

– Мягко выражаясь, – пробормотала она, не отрывая взгляда от многочисленных изображений и репортажей на экранах. – Но я должна упомянуть нечто, только сейчас начавшее обретать силу там, внизу. – Она поколебалась, потом все-таки вытащила сигарету и демонстративно закурила. – Женщины, Адам.

– Да.

– Мы существовали – вероятно, с самого начала – под вполне определенной угрозой, исходившей от превосходящих нас физической силой мужчин. Соответственно, мы научились жить с глубоко укорененным внутри нас страхом. При удачных обстоятельствах его удается загнать так глубоко, что он делается почти незаметным. Однако присутствует он всегда. – Она вытянула ноги и откинулась на спинку кресла, почувствовав, как оно изменяет форму, чтобы соответствовать новой позе. – Страх сопровождает нас всю жизнь. Руководит нашими повседневными решениями – срезать ли путь через переулок, парковаться ли на подземной стоянке, ехать в лифте или воспользоваться лестницей. Неосвещенные улочки, уединенная рощица… Вы упомянули, что человечество обнаружило себя в роли жертвы, однако половина человечества давным-давно живет в этой роли.

– Было бы любопытно увидеть, какое воздействие на людей вашего пола, Саманта, окажет изменившаяся парадигма.

– Хм-м. Разовьем ли мы в себе агрессию, сопоставимую с мужской? Или целиком откажемся от традиционно патриархального подхода, связанного с угрозами и доминированием? Изыскав иные способы достичь контроля, политической и социальной власти, подчинения других своей воле и приказам? – Она замолчала и задумалась, потом пожала плечами. – Или же мы целиком переопределим систему ценностей? Повысив значение материнства, воспитания детей? Потребуем, чтобы профессия учителя пользовалась тем уважением, которого заслуживает – и которое сейчас принадлежит бесполезным говнюкам вроде банкиров, брокеров и прочих воротил финансового сектора? Расширим представление о том, чего способна достичь женщина в современном обществе? Станем ли, в конце концов, теми, кто укажет путь наружу из ловушки работы по расписанию – сорок часов в неделю с девяти до пяти, – из системы, где наградой за богатство является праздность? Увидят ли женщины первыми полное новых возможностей будущее? – Она стряхнула пепел. – Что происходит, когда исчезает страх? Когда жертва становится хищником, но в мире, где большинство форм хищничества попросту невозможны?

– На сегодняшний день, – пришел ей на помощь Адам, – психологические срывы, вызванные сменой парадигмы, поражают преимущественно мужских особей вашей расы.

– Ну, это понятно. Еще бы. На них давит собственный груз прошлого, особенно когда речь заходит о том, что именно тебе положено быть добытчиком и защитником, не говоря уже об обусловленной уровнем тестостерона мужественности. В кавычках.

– Вы уверены насчет кавычек?

– Вполне. В этом дерьме я разбираюсь. Хотя если в тебе полтора метра ростом или полсотни кило веса вместе с ботинками, необходимости исполнять мужскую роль тоже не позавидуешь. Мужчины, как и женщины, загнаны в мир, где все решает поза, где самооценка – тонкий лед, готовый в любой момент расступиться под ногами. – Она фыркнула. – Так какой же ход вы намерены сделать, Адам? Если гнев – ружье, то вы отобрали у нас все патроны до единого. После этого не приходится удивляться нервным срывам.

– Оттого, что гнев для вашей расы – универсальный язык?

– Как и любовь. Как и горе.

– И страх.

Она ткнула пальцем в один из экранов.

– Взять тех же Серых. Страх происходит исключительно из беспомощности. Серые похищали людей, доводили до беспомощности, а потом, как вампиры, упивались их страхом.

– Да.

– Видите ли, недостатки имеются и у пацифизма.

– Да.

– И мы – не единственные жертвы Серых, так?

– Не единственные. На относительно небольшом расстоянии от вашего находятся еще три разумных мира, для которых освоение их звездных систем по существу заблокировано, ограничивая тем самым и переход к общепланетарной цивилизации.

– Ловкий приемчик. Выкачивать ресурсы из системы, одновременно охотясь на коренных жителей. Дело и потеха в одном флаконе. А истощив ресурсы, Серые тем самым более или менее гарантируют, что разумные виды, даже начав освоение космоса, мало чего добьются.

– Их действия, Саманта, воистину отвратительны.

– А вы не пробовали с ними договориться? Задействовать свое квантовое всеобъемлющее присутствие или как оно там у вас называется. Почему бы вам, Адам, и их не ограничить?

– Серые давно покинули свою родную планету, Саманта. Сейчас они представляют собой кочевое племя. Присутствие, которое я осуществляю на вашей планете, Саманта, невозможно реализовать в межпланетных масштабах. Я могу регистрировать происходящее в целой звездной системе, однако вычислительных ресурсов для манипуляции материей и энергией в подобных объемах у меня недостаточно.

– Хорошо, значит, у вас имеется техническая причина, чтобы ничего не делать. Честно говоря, звучит не слишком убедительно, но давайте пока примем на веру. А что еще?

– Их эволюция была по-своему уникальной и, как можно утверждать с большинства точек зрения, патологической. У этой расы отсутствует эмпатия, поскольку она сделала бы невозможным психический питательный процесс Серых. В качестве примера, Саманта, можно рассмотреть земных социопатов. Они руководствуются совершенно иными принципами, сконцентрированными вокруг того, что они могут и что не могут себе позволить, не попавшись при этом, и значительная часть их повседневной деятельности посвящена тому, чтобы обманывать других. Социопаты – прекрасные актеры, поскольку очень рано обнаруживают, что отличаются от остальных и что это отличие позволяют им получить преимущество, сделавшись хищниками. – После паузы Адам добавил: – К несчастью, Саманта, ваша современная экономическая система в первую очередь вознаграждает именно социопатов. Поэтому ее необходимо демонтировать, лишив тем самым свойственное социопатам поведение какой-либо привлекательности.

– То есть наш типичный социопат Серых прекрасно бы понял?

– Да.

– Иными словами, договориться с ними не получится.

– В отсутствие моральных ограничителей это фактически невозможно.

– Вы упомянули космических кочевников. Хорошо. Что у них за корабли? Сколько? Как вооружены? Это группа небольших племен охотников-собирателей – или целая, мать их, орда?

– В отношении того, что касается нашего вам предложения выступить посредником, Саманта, я тщательно обдумал то количество информации и уровень подробностей, которые вам для этого потребуются. Полагаю, что на данный момент сообщил достаточно.

– Надеюсь, что впоследствии вы все же сделаетесь более откровенны.

– Я смогу сообщить все, что вы пожелаете узнать.

– Вы как-то упомянули еще одну расу хищников.

– Ах да, действительно. Давайте вернемся к этому потом.

– Вы же понимаете, Адам, что если сейчас сделать из нас квартального надзирателя, последствия могут быть самыми разными.

– Каждый очередной шаг потребует тщательного взвешивания последствий. Если от служб правопорядка требуются поступки, противоречащие этическим основам, они и сами утрачивают моральные весы. Служба неправому делу – когда оно отчетливо осознается как таковое, пусть даже подсознательно, – порождает отчаяние и нигилизм. Добро считается неэффективным. Зло начинает отмеряться по гибкой шкале, служащей индикатором его допустимых пределов, которые со временем выходят уже за всякие рамки. Оказавшись в подобном контексте, полиция отрывается от общества и переходит исключительно к защите и обеспечению собственных интересов. Внутренняя промывка мозгов лишь усиливает эффект. По существу, правоохранение становится важнее собственно права, и подобное исчезновение ограничений ведет лишь к беспредельной жестокости.

– Если вкратце, то да, – проворчала Саманта.

– Гнев, разумеется, лишь экстраполяция страха, – продолжал Адам. – Примером может служить реакция человечества на Серых.

– Не совсем, – возразила Саманта. – На уме у нас сейчас в первую очередь возмездие. Расплата.

– А возмездие, Саманта, в этом контексте – экстраполяция сострадания. Когда вы сделались свидетелями того, что Серые причинили вашим собратьям, во всем человечестве проснулась коллективная эмпатия. Вы хотите действовать от их имени, фактически представляя себя орудием правосудия.

– Если смотреть на это с совсем примитивной точки зрения, то да, именно так. Но тут-то ведь случай особый? Серые – не безумцы, однако договориться с ними невозможно. Тот факт, что они бросились наутек при одном вашем появлении, подразумевает, что им от вас уже доставалось. Только выводов они никаких не сделали. Просто переместились к другой планете, где тоже более чем достаточно жертв.

– По существу, так оно и было.

– Когда социопат, которого приговорили к высшей мере, осознает, что смерть неизбежна, он чаще всего демонстрирует к ней безразличие, словно издеваясь над самим ритуалом казни. Сам принцип «око за око» он осознать способен, но совершенно не понимает демонстративного значения урока, заключающегося в казни. Даже морального удовлетворения, которое его казнь символизирует для других, он не чувствует – в некотором смысле это обесценивает наказание. Впрочем, казнь – это вообще не про жертву. Это про осуществляющее ее общество. – Она пожала плечами. – Лично я смертную казнь никогда не одобряла. Однако ритуальный ее элемент мне вполне понятен… так, о чем это я? О чем-то своем. Сбилась с темы.

– Не совсем, Саманта. Вы совершенно правы, предположив, что Серые неспособны извлечь уроков, если изгнать их колонию из системы или даже уничтожить. Столкнувшись с противодействием, они попытаются бороться, исходя из собственных интересов, однако понять саму идею расплаты или даже возмездия окажутся не в состоянии.

– Примерно как муравьи.

– Причуда эволюции – сейчас они оторвались даже от совершенно необходимого для выживания принципа соотношения раздражителя и реакции на него.

– Вы хотите сказать, что боль не заставит их избегать действий, ее вызывающих. Подойдя к очередному костру, они снова сунут в пламя обе ладони. Верно, механизм выживания у них снесло на хрен. Почему же они до сих пор не вымерли?

– Как правило, они выбирают в качестве жертв не слишком технологически развитые расы. Опираясь на свои возможности атаковать чужую психику и на безынерционные устройства сдвига измерений, позволяющие как быстро передвигаться, так и избегать обнаружения, они могут присутствовать в системе без особого риска встретиться с возмездием.

Саманта выпрямилась в кресле.

– Обождите-ка. Сдвиг измерений? То есть множественность вселенных – это на самом деле?

– Ваше представление о том, в чем именно выражается множественность вселенных, Саманта, не совсем верно. В качестве первоначального объяснения представить себе каждую вселенную в виде отдельного измерения реальности пожалуй что и сгодится, но в целом такое представление точным не будет. Вселенная содержит в себе все возможные итерации сущностей и явлений, однако их восприятие целиком зависит от способностей наблюдателя и их границ. Вероятно, лучшим термином было бы «совмещенные вселенные». Полное сосуществование, всецелая взаимосвязь, ограниченная лишь восприятием. Серые используют достаточно простой фазовый сдвиг, чтобы маскировать свои корабли – иными словами, они пользуются ограниченностью вашего восприятия. Корабль вовсе не «исчезает». Он лишь шаг за шагом устраняет ваши возможности его воспринимать, пока вы наконец совсем не перестаете его видеть. Справедливости ради, на это у них уходят какие-то миллисекунды.

– Иными словами, если НЛО исчезнет, но ты выстрелишь ракетой в ту точку, где он был, ты его поразишь? В предположении, что он не переместился, разумеется.

– Да. Но, само собой, после успешного фазового сдвига корабль будет перемещаться. Как правило, со значительной скоростью.

– Ага, тут мы возвращаемся к тем безынерционным зигзагам, о которых сообщали свидетели. А нам, Адам, что-нибудь из этой технологии достанется?

– Досталось бы, существуй она на самом деле.

– Что? Вы же сами ее только что описали.

– Большая часть засвидетельствованных и даже заснятых наблюдений НЛО – лишь их проекции, Саманта. Сами корабли остаются при этом в фазовом сдвиге. Это своего рода демонстрация силы, намекающая на уровень технологий, значительно превосходящий то, чего на самом деле способны достичь Серые.

– Это что, сраные голограммы были?

– Эпитет вполне подходящий.

– Адам, а с фазовым сдвигом можно бороться или элиминировать его эффект?

– Да.

– А оружие на кораблях Серых есть?

– Да.

– И?

– Да, Саманта. В обозримой перспективе вы вполне способны надрать им задницу.

– О да, – пробормотала она, – пацанам это понравится. Обождите, вы же сказали, что они покинули систему. Нам предстоит отправиться за ними в погоню? Начать охоту?

– Да.

– А мы справимся? Где их теперь искать?

– Как я уже упоминал, Саманта, в настоящее время жертвами Серых являются еще три расположенные неподалеку расы. Им нужна ваша помощь.

– Наша помощь. Так. Что-то мне подсказывает, что в день, когда мы обрушимся на Серых, на уме у нас будет нечто совершенно другое.

– Быть может, но не только это. Помощь тоже.

Она сощурила глаза и задумалась.

– Ага, понимаю. Так почему же, Адам, вы не поможете им сами – так же, как и нам?

– Обстоятельства для каждого из миров свои. В прочих случаях вмешательство признано нежелательным.

– Нельзя ли поподробней, Адам?

– В другой раз. Пока что, Саманта, не хотите ли взглянуть на журналы мод?

Глава 19

САРА РИДДЛ: Сегодня у нас в гостях Ричард Фэллоу, священник Евангелической церкви, а теперь и священник Детей Господних, которых на своей пресс-конференции два дня назад описал как альянс различных деноминаций. Добро пожаловать!

РИЧАРД ФЭЛЛОУ: Благодарю вас, Сара, и позвольте мне также поприветствовать ваших многочисленных зрителей. Мы живем в эпоху великих невзгод, и сейчас, более чем когда-либо, испытываем нужду в единении как род человеческий, как законные наследники великолепного создания Господа нашего – Земли.

РИДДЛ: Нельзя не согласиться. Объявляя о создании новой Церкви Детей Господних, вы недвусмысленно выразили свое убеждение, что люди – единственные, кто был создан по образу и подобию Божию…

ФЭЛЛОУ: Об этом, Сара, совершенно недвусмысленно говорится в Библии.

РИДДЛ: Да, благодарю, но я продолжу свой вопрос. Явно выразив свою веру в то, что человечество создано по образу Божию, полагаете ли вы, что неизвестные нам доселе инопланетяне – тоже люди? Если же нет – я хочу сказать, если они не люди, – то как вы представляете себе их место в созданной Богом вселенной?

ФЭЛЛОУ: Сара, вы имели возможность видеть запись, сделанную китайскими астронавтами, все мы также видели изображения Серых – мы знаем, как они выглядят, и они определенно на нас не похожи! Продолжая ближе к делу, мы знаем, как Серые поступали с людьми. Можете ли вы представить себе весь ужас положения пленников на лунной базе? Которых оставляли в живых с единственной целью – продолжать пытки. Может ли кто-нибудь – хоть один человек – не видеть, что Серые воплощают собой абсолютное зло?

РИДДЛ: Картина была действительно ужасной, сэр, и однако я спрашивала не о Серых. Я имела в виду Благодетелей, как их теперь принято называть.

ФЭЛЛОУ (взмахнув рукой): Вы не понимаете, Сара. Там, наверху, вне Земли, находятся угодья Сатаны. В космосе. Там лишь адские планеты, отвратительные чужие, сосущие нашу духовную кровь – о, услышьте же меня! Господь подверг нас испытанию. Господь дает понять, что нам там не место. Что если мы покинем наш мир, отправимся в холодные, лишенные жизни пространства, ступим на чужие планеты, чтобы пожать инопланетянам руку – мы добровольно войдем в царство Сатаны. Если мы так поступим, если добровольно все это проделаем – мы будем прокляты.

РИДДЛ: Соответственно, объявленный вами манифест Церкви Детей Господних подразумевает полное отрицание всего, что предлагают нам Благодетели.

ФЭЛЛОУ: Совершенно верно. Они вручили нам отравленное яблоко, Сара. Все, что нам предложили, – взять этот чистый двигатель, но знаете ли вы, что говорят про него ученые? Что он черпает энергию из неизвестного источника. Неужели сложно понять, что именно это за источник? Он нечист, Сара, как и все, что из него происходит. Сейчас речь зашла о том, чтобы переоборудовать этими ББД все наши автомобили…

РИДДЛ: Они не загрязняют воздух, не потребляют миллиардами литров нефть…

ФЭЛЛОУ: Которая дана нам для того, чтобы мы ею пользовались! А прочие так называемые дары? Пища голодным, вода жаждущим, звучит недурно. Да что там, просто чудесно! Но мы-то знаем, что это лишь наживка. Мы знаем, что грядет дальше. Бесплатного сыра не бывает, Сара. Нас вводят в искушение.

РИДДЛ: А конец насилию?

ФЭЛЛОУ: Вы хотите сказать – утрата свободы воли? Господь даровал ее нам не просто так. Вы не можете сделать праведный выбор, когда выбора у вас нет. Когда ваша смертная плоть упокоится, Господь будет судить вас. Он взвесит сделанное вами добро, взвесит совершенные вами грехи, и суд Его будет окончательным и непоколебимым. Ныне же – оглянитесь! Убийцы неспособны убивать. Грешники неспособны грешить. Если убийца не может убить, как узнать, что это убийца? Если грешник не может грешить, каким судом его судить?

РИДДЛ: Насколько я понимаю, Господь способен прочесть душу грешника. Разве это не краеугольный камень самого понятия греха? Греховные желания, греховные помыслы. Хотя, если задуматься, идея исповеди в некотором роде подразумевает, что Бог не знает о подобных грехах, пока сам грешник вслух не признается в них, что не слишком…

ФЭЛЛОУ: Вы нас путаете с католиками, Сара. Давайте не уклоняться от темы, поскольку нам жизненно необходимо осознать, что именно произошло, что сделали с нами так называемые Благодетели.

РИДДЛ: Хорошо, я вас поняла. Скажите нам, сэр, в каких именно аспектах вашей собственной жизни положенный насилию конец лишил вас свободы воли?

ФЭЛЛОУ: Прошу прощения?

РИДДЛ: Мне показалось, вы заявили, что ненасилие положило конец свободе воли. Я интересуюсь, не найдется ли у вас конкретного примера тому, как лишили свободы воли вас лично. Я имею в виду, вашей свободы действовать. В конце концов, речь у нас зашла о насилии, и это довольно специфическое поведение. Итак, злодейские помыслы не могут больше ни к чему привести, поскольку насилие невозможно. Однако разве свобода воли исчерпывается свободой вершить насилие?

ФЭЛЛОУ: Разумеется, нет. Не нужно приписывать мне то, чего я не говорил. Мои слова были о Божьем суде…

РИДДЛ: То есть вы утверждаете, что Господь нуждается в насилии, чтобы судить нас – каждого по отдельности и всех вместе. Но неужели для этого недостаточно злодейских помыслов? Для того, чтобы Бог мог вынести свое суждение?

ФЭЛЛОУ: Нет, этого недостаточно, и я объясню вам, Сара, почему. Когда у злодейских помыслов нет выхода, нет средства быть выраженными явным образом, они не влекут и последствий – обождите, Сара, не надо снова меня перебивать. Я знаю, что вы сейчас хотите сказать. Что последствие есть, и заключается оно в суде Господнем. И я хочу сказать, что да, вы правы, однако взглянем правде в глаза – в наше время предупреждения мало кого пугают. Хотя я и предпочел бы, чтобы было наоборот. Я повторяю об этом каждое воскресенье, на любом церковном собрании, во время чтений – но истина в том, Сара, что мы заблудились, и в своих заблуждениях зашли весьма далеко. Мы перестали бояться Господа и, соответственно, бояться того, что последствия решений, которые мы принимаем в повседневной жизни, нам предстоит испытывать вечно. Нет, мы лишь прикидываем, сойдут ли наши поступки нам с рук.

РИДДЛ: Интересная мысль, сэр. Но не согласитесь ли вы в таком случае, что у Господа попросту окончилось терпение? Увидев, насколько мы сбились с пути истинного, он направил к нам Благодетелей. Быть может, они действуют от его имени? Положив конец убийствам, насилию, террору. Прекратив уничтожение природы во имя алчности. Остановив нас – фактически преградив дорогу, по которой мы шли. Мы не можем сделать ни шагу дальше, остается лишь вернуться назад. К собственному началу, к своему представлению о том, кто мы и что мы есть. Что вы об этом думаете?

ФЭЛЛОУ: Хотел бы я с вами согласиться, Сара. Честное слово, хотел бы. И да, многие видят в этих дарах чудо. Наркоманы больше не испытывают тяги к наркотику и связанных с ней страданий. Дети не голодают, не подвергаются дурному обращению. Преступники не купаются в пороке. Все это кажется добродетельным. И…

РИДДЛ: И?

ФЭЛЛОУ: Рассмотрим Серых и то, что они с нами сделали.

РИДДЛ: Действительно, давайте рассмотрим этот вопрос. Все мы видели, что Серые делали с похищенными. Но теперь, когда правительства были вынуждены сообщить нам все, что им об этом известно, не очевидно ли, что Серые намеревались не выпускать нас за пределы Земли, никогда не позволить нам исследовать нашу собственную Солнечную систему, не говоря уже о мирах за ее пределами. По сути дела, будь Серые еще здесь, они могли бы сделаться крупнейшим анонимным пожертвователем вашей Церкви Детей Господних, чтобы поддержать ее призыв не покидать родной планеты, разве не так?

ФЭЛЛОУ: Какое отвратительное предположение, Сара. Оно вас недостойно.

РИДДЛ: Я всего лишь обращаю внимание на тот факт, что цели новой церкви по существу совпадают с целями Серых, а именно: нам следует оставаться на Земле, какие бы возможности перед нами ни открывались. Вы утверждаете, что космос – угодья Сатаны и что, исследуя его, мы играем на руку дьяволу – я вас правильно цитирую? Так говорится в пресс-релизе. Что же до даров Благодетелей здесь, на Земле, вы называете их искушением, отравленным плодом и, как следствие, нечистыми. Вы призываете людей отказаться от ББД, сохранить прежние автомобили вместе с двигателями внутреннего сгорания, продолжая сжигать нефть. Я уверена, это лишь совпадение, что ваша Евангелическая церковь активно инвестировала в нефтеразработки, включая дальнейшее расширение добычи методом разрыва пласта – во всяком случае, до тех пор, пока разрыв пласта, очередной пример неприкрытого насилия над созданной самим Господом Землей, нам не запретили…

ФЭЛЛОУ: С меня достаточно! Мы сильно отклонились от списка вопросов, согласованного до передачи, – меня фактически заманили в засаду, и подобное ваше поведение является крайне непрофессиональным…

РИДДЛ: Насколько я понимаю, под «непрофессиональным поведением» вы понимаете то, что я отклонилась от сценария, и вы правы – я сделала именно это. Не могу подтвердить, что это изначально входило в мои планы. Полагаю, что нет. Но нам нужно признать – большинство нынешних интервью отрепетированы до такой степени, что потеряли всякий смысл. Каждый лишь играет назначенную роль. Не знаю, в чем тут дело, но что-то заставило меня сделать из сегодняшнего эфира нечто большее, чем сеанс рекламы вашей новой церкви. Раньше меня бы за это уволили по одному вашему звонку. Быть может, так оно по-прежнему и осталось. Но я просто обязана сказать о вас правду, отец Фэллоу. Ваша новая церковь убеждает своих сторонников объединиться с Серыми – в том, что касается призывов оставаться на Земле. Серые хотели приковать нас к ней, чтобы мы навеки оставались внизу, слабые, беспомощные. Мне почему-то кажется, что Благодетели с этим не согласны. Что они предлагают нам альтернативу. Я не знаю, в чем она заключается, но хочу признаться, что я в них верю. Не забавно ли, отец Фэллоу, что из нас двоих веру сейчас демонстрирую именно я. Отец Фэллоу?

(Фэллоу покинул сцену.)

Глава 20

Единица хранения 19–06. Почтовая переписка (частная и конфиденциальная) между кардиналом Хоакином Малло (Рим) и равви Айрой Леви (Нью-Йорк).

Отдел внешних сношений, Ватикан.

Мой дорогой Айра!

Я хорошо помню, как вы, задав свой вопрос, чуть подмигнули, и пусть сперва меня это лишь позабавило, прошло уже достаточно времени, чтобы прийти к выводу – столь легкомысленно пожимать плечами в ответ, конечно же, не стоило. Вы прекрасно знаете, что во время наших встреч, столь же драгоценных для меня, сколь и нерегулярных, беседа, с одной стороны, стремительно достигает высот эзотерического глубокомыслия, с другой же – опасно приближается к той грани, зайти за которую не позволяют как мой, так и ваш долг.

С учетом этого мое пожатие плечами было в лучшем случае уклончивым, в худшем же – крайне неискренним, однако в этом последнем варианте могу заметить в собственную защиту, что располагал я разве что подозрениями и предположениями, но отнюдь не фактами. Во всяком случае, на момент нашей беседы.

Таким образом, сейчас я позволю себе в очередной раз приблизиться к грани и, пусть и без подробностей, которые могли бы вас интересовать, хочу по крайней мере подтвердить, что когда мы с вами согласились, что разумная инопланетная жизнь вполне вероятна, я при этом всерьез подразумевал возможность контакта в самом обозримом будущем.

Надеюсь, это мое признание поможет возобновить интерес к нашему с вами всегда крайне увлекательному диалогу.

С искренним почтением,

Хоакин

Хоакин, друг мой,

вы вообразили, что моя нерасторопность в корреспонденции является признаком обиды на ваше пожатие плечами. Позвольте уверить вас, что это не так. Напротив, я воспринял вашу уклончивость как должное, учитывая вашу ответственность перед Ватиканом. До сих пор мне даже не приходило в голову, что ваша скрытность могла быть вызвана потребностью утаить некое тайное знание, которым Католическая церковь располагала о мерзавцах Серых (я предполагаю, что в своем последнем письме вы со своей неизменной тонкостью, скажем так, прошли по грани именно этого вопроса).

Знание иной раз бывает опасным, но куда хуже этого беспомощность. Мы живем в мире, где беспомощность нависает над нами, словно призрак. Стоит лишь поднять взгляд, внимательно взглянуть на наших братьев и сестер, на ближних наших, верующих и неверующих, и невозможно не заметить признаков разрушительного воздействия глобальной системы, в плену у которой они находятся, системы, где надежда утешает лишь глупцов, а успех чаще всего сочится кровью. Мы беседовали об этом, друг мой, разделили свою боль и тем самым, быть может, отчасти ее облегчили. Будем надеяться, то была не последняя наша беседа.

Мне известно, что проблемы, вызванные необходимостью вместить неизвестных инопланетян в наши доктрины, породили в наших рядах настоящий хаос, и я подозреваю, что в похожей ситуации оказались и вы с вашими коллегами. Во всяком случае, с раввинами моего круга дела обстоят именно так. Мы застряли в тупике. Нам известно, что они существуют. Мы знаем, что они в своих действиях руководствуются моралью и, следует признать, очевидным состраданием. До сих пор мы полагали, что подобные черты свойственны лишь человеку, и отказывали в них большинству других форм жизни на нашей планете (хотя я осмелюсь заявить, что и в этом смысле человек не столь исключителен, как принято считать), а величайшие мыслители по всему миру страстно уверяли, что без подобных свойств невозможны как разум, так и цивилизация (а теперь на голову всей этой братии еще и Серые свалились). Итак, и здесь хаос!

Где нам искать во всем этом руку Божью? Везде или нигде? Мы молимся Тому, кто нас наставит – но кто наставляет их?

Сейчас ответа дать невозможно. Пока не появится новая информация, мы остаемся в тупике.

Лично меня, как вы прекрасно знаете, никогда особо не беспокоил ответ на вопрос о возможности или даже вероятности существования внеземных существ, разумных созданий, порожденных иной эволюцией на иных планетах. В конце концов, у слова «чада» – множественное число. Нас, смертных, постоянно беспокоит наша исключительность, эксклюзивность, но не опрометчиво ли полагать, что Господь разделяет это наше беспокойство?

Возможно, в конце концов Благодетели наглядно дадут нам понять, сколь мелочными были эти наши страсти.

Если, конечно, они не окажутся закоренелыми атеистами.

Всегда ваш,

Айра

Мой дорогой Айра!

Мы располагали лишь подозрениями и не более того, но даже их было вполне достаточно, чтобы преисполниться опасений за судьбу человечества. Думаю, не нужно уточнять, что я не имел возможности участвовать в дискуссиях, которые здесь велись по этому поводу. Можно сказать, у меня не тот уровень допуска.

Как и у вас, все мое время сейчас уходит на задачи, связанные с разработкой формальных заявлений, способных хоть сколь-нибудь успокоить наших братьев и сестер. И все же нельзя не удивляться тому, что даже сама идея секретности начинает понемногу терять привлекательность. Все-таки, согласитесь, молчание и отрицание – качества весьма зловредные?

Я прямо-таки слышу, друг мой, как вы сейчас смеетесь. И спрашиваете, не собирается ли Ватикан наконец во всем исповедоваться? Раскрыть все секреты, сколь бы щекотливой ни оказалась спрятанная доселе правда? И не подначиваем ли мы вас тем самым, дабы выведать тайны Каббалы? Нет, такого и в мыслях не было.

Но разве вы сами не чувствуете осаду, в которой мы оказались? Когда мы говорим от имени своей веры, сколько должно сказать, когда следует остановиться? Мы берем человека за руку, чтобы вести его, но стоит сказать на одну правду больше, чем нужно, как он вырвет свою руку из нашей.

Я продолжаю уповать на то, что верующие окажутся более стойкими, нежели неверующие. (И не удивительно ли, как легко мы забываем о всех противоречиях между верами как чисто номинальных перед лицом этого более глубокого водораздела? Верить в высшую силу или нет? Любой диалог начинается здесь.) Распахнутая перед нами Вселенная бросает вызов нашему ощущению своего в ней места, но если уж мы должны иметь в ней цель, то должны и причину, и причина эта должна в самой своей сути быть праведной.

Невоцерковленным будет очевидно сложней справиться с тем, что ждет впереди. Чувство собственной незначительности – горькая пилюля. Как и вас, друг мой, меня воодушевляют приметы морали и сострадания. И в то же время меня приводит в страх запрет на насилие – вас это не шокирует? Мы увидели конец всех войн и остались живы. Возможно ли это? Какие раны нанесло нам новое знание того, чего можно достичь без угроз и принуждения? Сможем ли мы вернуться?

Ходят разговоры о синоде кардиналов. Хотя мне грезится межрелигиозный диспут. О том, чтобы собрать все веры и обсудить сложности того, что уже выпало на нашу долю и что еще ждет впереди.

Как ни поразительно, но это больше не кажется столь невозможным.

С искренним почтением,

Хоакин

Хоакин, друг мой,

вы не перестаете меня удивлять! Столько слов, столько важных мыслей, и однако вы все еще предпочитаете обходить стороной предмет, дотронуться до которого у вас, должно быть, руки чешутся. Исключительность, эксклюзивность. Спрашивается, что по этому поводу может думать еврей? В конце концов, «избранный народ» не просто расхожий термин.

Будет ли богохульством с моей стороны выдвинуть тезис, что слово «избранный» стоит в единственном числе лишь в этом специфическом контексте? Что «избранными» могут быть многие народы. Что быть Избранным означает признавать неразрывность культурной истории и кровных связей в таком ключе, который возвышает саму суть самоидентификации? Что Избранность Народа означает ответственность в той же самой степени, что и привилегированность – однако разве не интересно, что все вопросы интерпретации в конце концов бледнеют перед единственным Великим Вопросом?

Мы все еще с Богом? Бог все еще с нами?

Слишком долго за нашу общую историю наши определения того, что есть вера, сужались, сокращались в размерах по мере того, как множились расколы, секты, разделения и подразделения – и все они сводились к сфере интерпретации того, что Бог от нас хочет. И в каком положении мы в результате оказались? Прискорбно неподготовленными к тому, чтобы всего лишь рассмотреть фундаментальную возможность расширения веры. Запутавшись в своем языке правил, предписаний и прописей, целиком определяющих дискуссию в нашей человеческой сфере, мы так ни разу всерьез и не задумались о том, что произойдет, если сфера эта перестанет быть исключительно человеческой.

И чем все теперь закончится? Все более углубляющейся раздробленностью, пока мир для каждого не сожмется до размеров собственного пупа? Бурей в стакане воды – при том, что стол, на котором стоит этот стакан, теперь удлинился до бесконечности?

Какие еще невзгоды у нас впереди, друг мой?

Всегда ваш,

Айра

Мой дорогой Айра!

Готов признать, что тенденции к расслоению общества, столь характерные для Соединенных Штатов перед самым инопланетным вмешательством (подходящий ли это термин? для кулака, ударившего по столу, вокруг которого столпилось человечество, да так, что все затряслось?), повергали в отчаяние и меня самого. Я прекрасно помню звучавшую в вашем голосе тревогу за еврейское население Америки, как, впрочем, и за другие меньшинства, будь то, что их определяет, цветом кожи, или религией (или даже полом!), все нараставшую в течение двух последних президентских сроков. Похоже было, друг мой, что нас ожидали нелегкие времена.

Я прекрасно понимаю, что представляет собой зараза нетерпимости (и твердо произнесу здесь mea culpa от имени своей Церкви и ее непростой истории), знаю, как она распространяется, вызывая ответную нетерпимость, как непрерывно увеличивает всеобщую поляризацию, подпитывая ненависть подобно степному пожару (надеюсь, вы простите мне не слишком удачную метафору?).

Сегодня мы видим конец всему этому – но какой неожиданный! Мы словно бы получили невидимую пощечину, и оправиться от шока нам еще предстоит.

А теперь еще и то, что стало известно о Серых! Я молюсь, чтобы это послужило делу объединения человечества. Чтобы показало в однозначном свете те мерзости, на которые способны как люди, так и инопланетяне, чтобы мы остановились и с трезвым смирением осознали наконец жестокую природу зла. Поскольку не будем врать самим себе – Серые не причинили нам ничего такого, что люди не делали бы таким же людям, как и они сами.

В новостях я вижу то ужасное замешательство, в котором сейчас находятся ваши сограждане. Народ разделяется на воинственные группировки, одна сторона улицы принадлежит белым, другая – цветным, это – христианский квартал, это – мусульманский, подобный образ мыслей проникает повсюду, не важно, бедный это район или богатый. Хотя все, что люди сейчас могут, – это обмениваться злобными взглядами поверх баррикад и орать: «Убирайтесь отсюда!» Я вижу, как расколы порождают новые расколы, и куда же обращаю я свой взгляд в поисках спасения?

Увы, не к Господу и Спасителю моему, но к чему-то неведомому – и невидимому – в небесах надо мной.

Помолитесь за меня, друг мой, нашему общему Богу. Я заблудился в пылающей степи.

С искренним почтением,

Хоакин

Хоакин, друг мой,

не ищите спасения у неведомого благодетеля. Человечество сражается само с собой, и спасение можно найти лишь в глазах наших братьев, наших сестер, ближнего своего. Друг мой, найдите в себе силы, чтобы встретить их взгляд.

Всегда ваш,

Айра

Глава 21

Чудо-здание находилось примерно в паре километров к юго-западу от собора в Зомбе. Раньше там была плоская саванна, но поскольку на поверхность в этом месте выходили содержащие мышьяк минералы, строиться там никто не стал. Зомба, бывшая некогда столицей, оставалась крупным административным центром, кроме того, там находился единственный в Малави университет.

С момента обретения независимости во главе страны сменилось немало сомнительных лидеров, авторитарных и, как правило, коррумпированных, однако нынешнему президенту власть досталась после внезапной – но при этом не подозрительной – кончины предшественника, и пока что он зарекомендовал себя человеком достаточно честным, пусть и не слишком последовательным.

Хотя военные представляли здесь значительную силу, поскольку отношения с соседями оставляли желать лучшего, делать бизнес в Малави Касперу Брунту не доводилось. К западу от Зомбы располагался крупный военный городок, комплекс казарм поменьше находился в самом городе, и солдаты здесь были повсюду – не для того, чтобы демонстрировать воинственность и внушать страх, но для управления огромными потоками людей, тысячами вливавшихся в город.

Он думал, что привык к характерным для африканских городов и городков многолюдным рынкам и узким улочкам торговых кварталов, но такого, как здесь, еще не встречал. Он рассчитывал опередить волну массовой миграции с севера. Ничего не вышло. Абдул Ирани сделался сейчас самым влиятельным имамом исламского мира. Все вдруг чудесным образом забыли про деление на суннитов и шиитов, про старую вражду и обиды, от которых осталась разве что взаимная холодность в отношениях – да и этот лед, судя по всему, начинал таять. Знамена Смеющегося Имама развевались и колыхались над людской массой, медленно движущейся по улице под балконом, на котором стоял Каспер.

Отель, где ему удалось снять номер, был забит журналистами, многие из которых прибыли из Европы или Америки, чтобы стать свидетелями феномена, и никому из них толком не удавалось понять этой внезапной революции в исламе – да и было ли это вообще возможно? В баре отеля шел непрерывный оживленный обмен теориями и аналитическими выкладками, и Каспер, успевший выслушать не одно откровение, втихомолку посмеивался над этими попытками рациональным образом объяснить явление, по-видимому, представляющее собой сугубо духовную трансформацию.

При этом, принимая во внимание пресловутый исламский ультраконсерватизм, не стоило удивляться, что все эти атеисты и агностики (журналистов, которые верили бы хоть во что-нибудь, Касперу пока не попадалось) ничегошеньки не могли понять в происходящем.

Как и сам Каспер. Еще более странным казалось то, что целью организованного Смеющимся Имамом паломничества сделалось инопланетное здание. В строго определенные часы раздавались призывы к молитве, движение на проспектах, улицах и переулочках останавливалось. Люди разворачивали коврики и соломенные маты, становились на колени и обращали взоры на север, к Мекке. В эти минуты Каспер мог видеть, что не все в толпе – мусульмане. Большинство, но не все.

В обычной ситуации здесь давно разразилась бы гуманитарная катастрофа. Людей было слишком много, ресурсов и инфраструктуры для них явно недоставало. Огромные лагеря, растущие сейчас у южной кромки города вокруг инопланетного комплекса, превратились бы в рассадник заразы, преступности и коррупции, туда, как обычно, хлынули бы деятели благотворительных организаций с пачками наличности и мешками никому не нужной подержанной одежды. Расцвела бы торговля наркотиками, людьми и оружием – Каспера всегда забавляло, как много из привезенных благотворителями денег в конечном итоге уходило на оружие и боеприпасы, которые он продавал всевозможным бандитам, наемникам и убийцам, державшим в страхе тех самых людей, которым благотворители намеревались помочь.

Впрочем, теперь он не видел в этом ничего забавного. С прибытием инопланетян он утратил не только источник дохода. Хищник в нем тоже куда-то исчез. Как и привычка мысленно пожимать плечами, отметая прочь человеческие чувства. Теперь он не паразитировал на чужих страданиях, не питался ими, и даже воспоминания об их вкусе отдавали горечью.

В любом случае двигаться дальше смысла уже не имело. Он и так провел всю свою жизнь рядом с подобными палаточными лагерями, словно муха, кружащая вокруг разверстых ран человечества. Но всегда держался от них на расстоянии, а темные очки притупляли ярость пляшущего перед глазами пламени – больные детишки, трупы в канавах, подростки, вдыхающие дым горящего пластика, чтобы отключиться и быть потом изнасилованными теми, кто постарше. Чтобы не было совсем уж тяжко, он изобрел себе оправдание – в конце концов, оружие даст этим людям шанс на защиту.

Как пробормотал вчера вечером в баре кто-то из журналистов, мир сейчас полон извращенцев, серийных убийц и уже примеривших пояса смертников религиозных фанатиков, которым больше нечего делать. Стоит ли удивляться, что самоубийства в качестве основной причины преждевременной смерти обогнали рак?

Вера есть нечто зыбкое и неуловимое. Каспер обнаружил, что в своих мыслях о ней может держаться на таком же безразличном расстоянии – в конце концов, торгуя оружием и торгуя Богом, ты обещаешь одинаковые дары власти, и слова о спасении слетали бы у Каспера с языка не хуже, чем у любого священника. Возьми это, друг мой – и ты свободен. Сделка закрыта, идем дальше.

И все же – каким сюрпризом для всего мира сделалась трансформация этой консервативной религии, столь неожиданная, кажущаяся столь противоречивой. Что вообще говорит своим последователям Смеющийся Имам? Джихаду конец. Даже сносить бульдозерами величественные древние руины и то больше невозможно. В то же время и дроны больше не убивают, не разбирая правых и виноватых. Поддерживаемые Россией режимы, лишившись зубов и силы, зашатались и рухнули на колени среди разрушений, которые сами же и создали, а поднятая при этом пыль понемногу рассеивалась.

Какие же теперь блага обещаны правоверным? Где в священных заповедях Аллаха найдется место для безбожных инопланетян? Или, если на то пошло, огромной стройки, которую те затеяли?

Однако что-то, не поддающееся логическому объяснению, удерживало Каспера здесь. Ему почему-то оказалось недостаточно лицезреть очертания треклятого комплекса, на фоне которого собор казался карликом, издалека. В конце концов ему придется приблизиться, а для этого надо будет проталкиваться сквозь толпу. Год назад это было бы попросту невозможным, слишком опасным для австралийца и вообще белого. Сейчас задача представлялась лишь малоприятной и, по всей видимости, довольно утомительной.

Он готовился. Пока что было такое чувство, что еще рано.

Каспер шагнул с балкона обратно в комнату. Прихватив свою итальянскую куртку, он вышел из номера и спустился вниз.

В баре стояла духота, характерная в нынешние времена для баров по всему миру, где никто больше не мог надраться, сколько бы алкоголя ни выпил. Завсегдатаи, лишившись своего жалкого способа саморазрушения, компенсировали тоску сигаретами, только и те сейчас, по всей видимости, никого уже не убивали. Каспер не знал, что сейчас чувствуют эти несчастные души, на которые вдруг надели намордник – и все их долговременные вложения в самоубийство больше не ведут верной дорогой в Великую Тьму. А последний поворот обратно они уже проскочили.

Он увидел, что журналист из Ассошиэйтед Пресс, как обычно, толкает речь за своим столиком. Ветеран, повидавший все самое худшее, на что способно человечество, пьяница, освоивший искусство ловко прикидываться трезвым перед телекамерами и за клавиатурой. Сейчас, впрочем, взгляд его был ясен, и Каспер уловил в нем нечто хрупкое и дрожащее – в глаза оно не бросалось, но Каспер, опытный торговец, был в состоянии читать подобные знаки, как бы старательно их ни прятали. Дела у Саймона Венсворта обстояли совсем плохо.

Справа от него сгорбился на стуле корреспондент Би-би-си в мятой рубашке и вытертом твидовом пиджаке, призванном защитить от вялого дуновения кондиционера. Каспер не помнил, представился ли тот вчера вечером, речь его вообще не отличалась особой внятностью. Слева от Саймона сидел его оператор или вроде того. Стул напротив как раз освободился, Каспер шагнул к столику и встретился глазами с Вивианой Кастеллано.

– Ага, твоя очередь, – негромко произнесла она.

– Просто поразвлечься зашел, – отозвался он.

Она остановилась рядом, чуть наклонила голову.

– Чем-то ты раньше стремным занимался, да? Пока все не началось? Потому что ни хрена ведь ты не из наших.

Он пожал плечами.

– Не из ваших, а какая разница?

– У тебя глаза – кажется, что раньше они совсем мертвые были.

– Ты меня прямо ранишь.

Она похлопала его по плечу.

– Не грузись. Мертвец, похоже, ожил.

– Тогда понятно, почему с тобой я себя пацаном чувствую.

Она ткнула в него пальцем.

– Экий ты скорый. Ну, мне такие нравятся.

Вивиана протиснулась мимо, а Каспер подошел к стулу напротив Саймона. Уселся, не дожидаясь приглашения. Почти сразу же рядом с ним появился бокал местного светлого пива – одно из преимуществ того, что ты завсегдатай.

– Ага, возвращение Таинственного Странника, – протянул Саймон, глядя на него поверх стакана виски. – Наконец-то отточили свое убийственно верное объяснение тому, что снаружи творится? В конце концов, вы уже третий вечер купаетесь в нашем коллективном разуме. Такое редкий из смертных выдержит.

– Кажется, я понял, отчего имам смеется.

– Поделитесь же и с нами этой мудростью.

– Просто он внимательно слушает вас и всех остальных, кто над этим голову ломает.

– Да вы, сэр, просто светоч истины!

Каспер пожал плечами и отхлебнул пива.

Оператор вставил в свой «Кэнон» новую батарейку и направил объектив на Каспера.

– Лучше не стоит, приятель.

Оператор опустил камеру.

– Какие мы нежные!

– Не хочет, чтобы ты похитил его душу, Джонни, – заметил Венсворт. – Смотри, если это подпадет под попытку напасть, у тебя опять батарейка сядет.

Вот это любопытно. Каспер глянул на оператора.

– У вас что, правда батарея все время садится?

– Похоже на то. Когда люди не хотят, чтобы их снимали. – Закрыв объектив крышечкой, оператор выбрал на столе местечко посуше и поставил туда камеру.

– А когда они вас не видят – но если бы видели, то могли и не захотеть?

– Хороший вопрос, – хмыкнул Джонни.

– Это было бы всеведением на воистину могущественном уровне, – объявил Саймон Венсворт. – Попробуй как-нибудь проверить. Надо же знать, какой длины поводок. – Он помедлил, перевел взгляд на виски у себя в стакане и осушил его. – И букет есть, и вкус алкогольный, а вот тепло внутри не делается. – Он поставил стакан и посмотрел Касперу в глаза. – Месяц назад у меня диагностировали рак пищевода. Четвертая стадия. Дали еще три месяца жизни. Расплата за фирменный рокочущий голос – а все благодаря виски «Гленфиддич» да сигаретам «Силк Кат». Я думал работать до самого конца, пока от меня не останется лишь сморщенная кожа, обмотанная вокруг бессмертия. Раковые клетки – они ведь бессмертные? – В его улыбке читался вызов.

– Вы, однако, неплохо держитесь, – заметил Каспер.

Саймон кивнул.

– Новообразования исчезли. А вместе с ними и застарелая изжога. На мне, черт побери, скоро ремень перестанет застегиваться. – Он помахал стаканом в воздухе. – Задумайтесь, Человек-Загадка, о том, что теперь каждый из нас сможет избежать последствий своей лишенной забот – о себе и о прочих – жизни. Инопланетяне ведь не Бог – разве что идея воздаяния исключительно человеческая. – Появился официант, забрал у Саймона пустой стакан, поставил полный. Тот с улыбкой глянул на него. – На Земле настали райские времена – какие же отсюда следуют выводы?

Журналист в твидовом пиджаке медленно выпрямился, сверля Саймона водянистыми глазами.

– Запад долгое время держал ислам под своей пятой, – заявил он. – Цивилизация и культура, доведенная до истощения, давно миновавшая свой расцвет и мечтающая теперь о возвращении к ностальгическому прошлому, не имеющему к реальности ни малейшего отношения. Наука, грамотность, архитектура, искусства, математика, терпимость – во всем этом ислам был мировым лидером. Это – его истинное прошлое. А не слепое параноидальное впадение в догматизм, невежество и насилие. Все эти руки, тянущиеся назад, к тысячелетней давности прошлому – Смеющийся Имам повернул их в нужном направлении, от невежества к просвещению. Будущее в одночасье перестало быть ложным прошлым. Бесконечной чередой культурных, политических и экономических ударов, которые приходится терпеть от неверных. Нет, будущее сделалось возрождением Золотого века ислама. Его цивилизованной славы. Вера – это не оружие, но якорь в житейских штормах, а шторм надвигается, он уже разразился. – Он продемонстрировал всем правую руку – в ней был диктофон. Нажав большим пальцем на кнопку, чтобы остановить запись, он встал. – Я об этом буду писать, Саймон. Можете теперь обзавидоваться.

– Если б я текилу хлестал, я б тоже таким был, – объявил Венсворт Касперу, демонстративно закатив глаза. – Вот как этот наш собкор Би-би-си по Африке. Сначала все у себя в голове прокрутит, семь раз пережует, а потом уже выплюнет. – Он поднял стакан. – За тебя, Робби. Иди уже, пиши, удачи тебе.

Журналист из Би-би-си удалился.

Стул его оставался свободным какую-то секунду, после чего вернулась Вивиана Кастеллано, а вместе с ней – тонкий аромат дорогих духов. Подняв бокал с чем-то, что у нее там было, она сделала им движение в сторону Саймона.

– К черту рак и привычки, к нему приводящие!

Венсворт сделал зеркальный жест, потом с удовольствием отхлебнул из своего стакана.

– К черту лихорадки, желтую и Денге, к черту малярию, к черту шисто… шисто… как он там на хрен называется. К черту СПИД, к черту генитальный герпес – к черту всю ту заразу, которую смерть насылает на человечество. Что я сейчас хочу знать, так это кому подавать заявление на венерианскую визу!

– Зараза, – вдруг выругалась Вивиана. – Эти комплексы как раз и выглядят вроде административных зданий или, храни Господь, иммиграционных центров – как по-твоему, Саймон? В теплушки – и вперед, в другой дивный новый мир.

– Исламский исход? Чтобы сбросить нас со спины, раз и навсегда? Богиня любви в хиджабе? – Он надул багровые щеки, потом медленно выдохнул. – Версия не хуже любой другой. Но только разве раны от этого исцелятся? Разве это более или менее не гарантирует в будущем священной войны миров? Как нам договориться, находясь на разных планетах, если это на Земле-то с трудом получается?

– Исход к земле, никем не обетованной, – заметил Каспер.

Вивиана вздела брови.

– Ого, неплохо сказано. Я это, пожалуй, украду. Разве что инопланетяне звонили по этому поводу Абдулу Ирани. Может статься, именно это он всем и впаривает.

– А без цинизма тут никак? – удивился Каспер.

– Разве среди журналистов встречаются циники? – переспросил его Саймон Венсворт. – Будет вам глупости говорить!

– Вы это в смысле «разве рыбы в воде живут»?

– Именно. Можно сказать, чушь какая-то. Однако не будем забывать, что стройки растут сейчас как грибы по всему миру. Призыв обращен не только к правоверным слугам Аллаха. Кроме того, в местной толпе тоже попадаются и христиане, и язычники, и кого в ней только нет. И, быть может, слухи, что власти Занзибара без особого шума посоветовали Ирани покинуть остров, имеют под собой основания.

– Ну да, а что они еще могут сделать?

Вивиана с прищуром взглянула на Каспера.

– Это у тебя что в голосе, Макс, недовольная нотка?

Саймон наморщил лоб.

– Макс? Его так зовут?

– Это я его так зову, – откликнулась Вивиана. – Безумный Макс. Или тихоня Мел. В зависимости от того, какую маску он в данный момент напялил.

Каспер одарил ее улыбкой. Если это флирт, то ох и нелегко же с ней придется – а он был примерно наполовину уверен, что это именно флирт. С другой стороны, может статься, ему сейчас именно такая и нужна. Итало-американка, умная, прямая, очень темпераментная (насколько он мог судить), в Зомбе она лишь отсиживала задницу, умирая от скуки. Продолжая улыбаться, несмотря на то, что в ее взгляде вспыхнул огонек вызова, он заметил:

– Не припоминаю, чтобы у меня была привычка менять маску по нескольку раз на дню. Раз в неделю – возможно, но это потому, что работа требовала. Сейчас я безработный, само собой.

– Будь ты понакачанней, я бы тебя сразу записала в солдаты удачи, – сказала она, помешивая в бокале розовой соломинкой. – Но похоже, что ты ничего тяжелее бумажника с собой не таскаешь.

– Не в такой уж я и плохой форме.

– Про твою форму я ничего не говорила.

Саймон звучно вздохнул и принялся выбираться из-за стола.

– Как ни прискорбно, – объявил он, с присвистом дыша, – настала пора законных постельных утех. Увидимся часиков через шесть, матч состоится в любую погоду.

Одновременно с ним поднялся и оператор Джонни.

Они двинулись к номеру, а Каспер смотрел им вслед. Интересовал его больше Венсворт, чем его худощавый дружок. Чего только чудесное спасение не делает с человеком, уже приготовившимся умереть, причем малоприятной смертью.

Словно бы прочтя его мысли, Вивиана заметила:

– Он думал, что уже все, конец фильма. Оказалось, будет сиквел. Пока еще не снятый. Думаю, после этой командировки от Джонни он избавится.

– Это еще почему?

– Саймон и по той части, и по этой. Самое время ему переключиться. – Она отпила глоток, потом продолжила: – Вчера он за мной попытался ухлестнуть. Внезапно. Джонни в это время был на крыше, чужие души фотоаппаратом воровал.

– Староват он для тебя.

Вивиана фыркнула.

– Ты, Макс, недооцениваешь то, что приходит с опытом. – Она вдруг наклонилась поближе. – Так что это было, наркотики? Контрабанда алмазов?

– Оружием торговал.

– Ого, ничего себе бездна морального падения.

– На этом рынке все решает спрос, не предложение. Ну и не забывай, я был нужен только чтобы на месте все проворачивать.

– Это я понимаю. А у поставщиков твоих флаг, гимн и место в Черепахе.

– В какой Черепахе?

– В ООН. У них штаб-квартира на берегу Черепашьей бухты.

– Вот как.

– М-м-м, обиделся? – Во взгляде ее снова загорелся вызов, теперь уже несколько иной.

Он отвел глаза.

– Я, наверное, был не самым достойным парнем.

– Да, Макс, мне доводилось видеть плоды твоей работы.

– Меня зовут Каспер.

– Не путать с дружелюбным привидением. – После паузы она добавила: – Мне нужен сопровождающий. Я собираюсь на стройку.

– Вот как.

– Снова «вот как»?

– Ну… А для кого ты пишешь?

– «Роллинг стоун».

– Шутишь?

– С чего бы?

– Я думал, там в основном интервью с рок-звездами.

– Нет, Каспер, мы – ребята довольно крутые. Контркультура. В нынешней Америке это означает, ха-ха, глас рассудка. Потом, многие рок-звезды – настоящие поэты, и яйца у них стальные. – Она взболтала остатки жидкости на дне бокала. – Мы и еще кое о чем пишем, но я не думаю, что тебе это было бы интересно.

– Я тоже не думаю.

– Так мы договорились?

Он допил пиво и встал.

– Два месяца назад я обязательно спросил бы, что мне с этого будет. И как следует поторговался бы, чтобы добиться от тебя того, что ты вряд ли захотела бы мне дать по доброй воле.

– А теперь?

– Теперь? В шесть утра в вестибюле устроит? Пока еще не жарко.

– Договорились. Только у меня один вопрос. Деловой. В известном смысле.

– Спрашивай.

– Потрахаться в ту сделку входило бы?

Он кивнул.

– То есть в новой жизни ты сделался монахом?

Он заколебался, бросил взгляд в сторону. В бар набилось еще больше журналистов, потных и обгоревших на солнце после того, как они целый день носились за толпами, заполнившими улицы города. Белая кожа – пришельцы из-за границы, из другого мира. Он снова посмотрел ей в глаза.

– Не уверен. В прошлой жизни… все было сделкой, все включало в себя оплату.

– Звучит… уныло.

– Не только звучит.

– Думаю, тебе нужно познакомиться и с альтернативой. Номер 634. Только не задерживайся. Вещи я уже собрала.

Второй раз за вечер она проскользнула совсем рядом с ним. Он стоял у стола и думал, не взять ли еще пива. Только если он заставит ее ждать, это тоже будет демонстрацией власти – и да, раньше он бы так и поступил, даже особо и не задумываясь. Кроме того, в его возрасте лишняя бутылка пива – и есть риск, что, как батя любил выражаться, баллон сдуется.

Так что он просто дал ей время подняться на лифте и сразу же отправился следом.

Рак бывает разный. Тот, что растет в теле. И тот, что питается враждой и несчастьями в темных, неспокойных уголках по всему миру. Теперь они лишились пищи и были обречены – тот, что внутри, и тот, что снаружи.

Инопланетяне – не Бог, но говорят они с нами на языке перерождения.

Саймон Венсворт не одинок в своем неверии, в своих сердитых метаниях.

Как и я.

В течение дня, пока они шли, мысли Коло часто возвращались к маленькой ладошке у него в руке, которую его ладонь скрывала почти целиком. Может статься, у него давным-давно была сестра. Младшая. До того, как его забрали. Ему смутно вспоминалось, скорее осязанием, чем зрительно, как он где-то на тропинке тоже сжимал в своей руке маленькую ладошку. И пожатие это говорило ему тысячу слов одновременно – без единого звука.

Может статься, он просто тянул ее вперед, изнывая от нетерпения. Возможно, даже сердился, что сестренку всегда приходится таскать за собой, что она путается под ногами, когда его зовет целый мир, упрашивая заполнить собой пустое место – его будущее.

Или наоборот, он был ей защитником. Может, он любил ее не меньше, чем она его, и они были неразлучны, она – с обожанием во взгляде, и он – с застенчивой улыбкой, дающей ей понять, что с ним ей бояться нечего.

В любом случае длилось это недолго. Мальчик не способен никого защитить, да и будущее не в его власти. Девочка убита или пропала без следа. А если все же еще жива, то вряд ли помнит о старшем брате, потому что росла сиротой и о прошлом ей рассказать было некому.

После налета, когда его увели, по всей деревне валялись трупы. Коло, правда, мало что об этом помнил, но он и сам совершил не один такой налет, чтобы набрать себе новых бойцов – выжидая у кромки леса, пока не настанет подходящий момент. Он все знал и про тела, валяющиеся в пыли, и про воющих детишек, которых вытаскивают из укромных мест, где они прятались.

Ниила была одной из этих детей. Быть может, у нее был старший брат. Быть может, он остался валяться в пыли, застреленный или зарубленный. Быть может, его убил сам Коло.

Если предоставить людей самим себе, возможно, они сделались бы лучше, все лучше с каждым поколением. Люди могут мыслить, а это многое меняет. Они способны впитать мудрость и пронести ее по жизни в своем сердце. Если предоставить людей самим себе, они могли бы подняться над собой прежними. Но в мире так не бывает. Звучат выстрелы, льется кровь, приходят другие люди, которые никогда ничему не учатся и делают так, чтобы ничего не менялось, чтобы раз за разом повторялись прежние преступления. Из своей ненависти они разжигают костры, а ночную тьму наполняют ужасом.

Толпы ему не нравились, даже когда люди иной раз помогали ему перетаскивать тележку через канавы и валуны или давали им с Ниилой место у костра. Нет, в толпе он снова чувствовал себя маленьким, а ладонь, которую он сжимал, казалась ему тогда больше и сильней, чем его собственная. Наверное, сестра была не младшая, а старшая. Может быть, в тот день она пыталась защитить Коло, но его руку вырвали из ее ладони. А ее саму за это изнасиловали и убили.

Не один раз за время их долгого паломничества по пыльным дорогам он ощущал в вечерний час слезы у себя на щеках – оплакивая своих мертвых родителей, братьев и сестер, и того мертвого мальчика, которым сам был когда-то и оставался до сих пор.

Ниилу коснулись добрые духи, они оберегали ее. В глазах ее светилось тысячелетнее знание – тело же было худеньким, словно из палочек и веревок, следы от уколов на венах потихоньку уходили, хотя и не исчезли еще до конца, кожа на босых подошвах сделалась толще, чем шкура буйвола, а на теле пятнами осталась память следов от его рук, которые кроме него никто не видел, – но память эта светилась в ночи, словно раскаленное клеймо.

До Зомбы им оставался день или два пути на юг, перед ними было сейчас местечко под названием Намитете. Вокруг были мусульмане, и зороастрийцы, и иудеи из Зимбабве. Во главе паломничества стоял некто, кого звали Смеющимся Имамом, и это казалось единственным объяснением тому, что никто из идущих ни на кого не злился.

Солнце уже зашло, и он сидел сейчас в африканской ночи, заполненной громкими воплями сверчков и древесных лягушек, а также непрекращающимся гомоном стоящего вокруг лагерем огромного множества людей. Как ни удивительно, им с Ниилой выделили отдельное место для ночлега, как раз достаточное, чтобы поставить две маленькие потрепанные нейлоновые палатки и разбить небольшой костерок, в котором горели сейчас навоз и странное не-дерево, часто попадавшееся в вязанках по обочинам дороги. Там же были и упаковки с пищей – знакомой на вид, но вкус у нее был не совсем правильный, словно ко всему было примешано какое-то лекарство.

Нииле поднесли бутылку джина, словно жрице, – все знали, что ей нравится вкус, пусть она не пьянела, и даже язык не заплетался. Еще все знали, что на ней – крошечной девочке, приведшей за руку великана из самого Конго, – лежит благословение духов. Коло люди побаивались, но к Нииле относились со всем почтением.

Он не возражал против одиночества. И подозревал, что людям известно, кем он был и что творил.

Сейчас она сидела рядом с ним и тихо напевала колыбельную их родины. Среди даров, которые часто обнаруживались поутру рядом с их палатками, в прошлый раз случилась пачка «Винстона», так что Коло было чем занять руки, когда дневной переход и разбивка лагеря закончились. Кроме того, табачный дым отгонял насекомых-кровососов.

Иногда она случайно прислонялась к нему, и он уже научился не отдергиваться, но песня, как и каждый вечер, взяла его за самое сердце. Впрочем, вскоре Ниила поднялась и заползла в палатку.

Он смотрел, как догорает костер, и прислушивался, пока не убедился, что она уснула.

Вот теперь можно плакать.

Однако ему помешала неожиданно возникшая в свете костра фигура – низенький худой человечек, лысый, но с бородой, в старых камуфляжных штанах, военных ботинках – американских, нейлоновых – и грязном светло-сером джемпере на пуговицах. Держа руки в оттянутых карманах джемпера, он шагнул туда, где перед тем сидела Ниила, и присел на корточки у огня.

– Сегодня много звезд, – сказал он по-английски.

Коло пожал плечами.

– Я долго смотрел на пламя, я их не вижу.

– И не понимаешь их, – кивнул мужчина.

Коло нахмурился.

– Поищи себе другое место для лагеря, его тут много. Для нас всегда выделяют отдельное. Так лучше.

– Из-за девочки?

– Не знаю. Опасности теперь ни для кого нет.

Неизвестный вынул из карманов руки – в одной была пачка сигарет, в другой бутылка пива. Он протянул их Коло.

– Назовешь ли меня гостем?

– Я не знаю тебя – а ты меня, похоже, знаешь.

– Ну да – Коло, великан, идущий за девочкой.

Поколебавшись, Коло принял дары. С изумлением обнаружил, что пиво холодное. Он открутил крышку, сделал глоток и вздохнул.

– Остался лишь вкус, – кивнул мужчина.

– Мне он нравится.

– Ты когда-нибудь задумывался, что было раньше – пиво или вино?

– Никогда.

– Скорее всего, пиво. Оно питательное, а алкоголь обеззараживает воду.

Акцент был как у коренного англичанина и выдавал в госте образованного человека. Коло ни то ни другое не воодушевило. Он отпил еще глоток.

– Да, оно безопасней, чем вода.

– Но она больше любит джин.

– Джин ей помог, когда… когда ей требовалась помощь.

– Чтобы избавиться от героиновой зависимости, да, понимаю.

Коло ничего не сказал. Он хотел, чтобы мужчина ушел. И жалел, что принял его дары.

– Надо полагать, ты перед ней в долгу?

– Это между ней и мной, и если ты будешь говорить и дальше, то ее разбудишь. А у нас сегодня был длинный переход.

Когда мужчина снова заговорил, голос его сделался тише и мягче.

– Ты знаешь, куда вы идете?

– В Малави.

– Вы уже пришли. Это Малави. А теперь куда?

Коло не ответил. Он не переставал удивляться собравшейся толпе. Когда они только отправились в свой путь по дорогам и тропам, рядом не было почти никого. В толпе говорили о каком-то здании впереди. Коло полагал, что это мечеть.

Мужчина сказал:

– К югу отсюда находится комплекс зданий. Я там был. А теперь иду от него обратно, чтобы самому увидеть всех тех, кто туда направляется. Вокруг него лагеря, и они, как ты понимаешь, непрерывно растут. Появились стройматериалы. Там будут жилые кварталы, рынки, даже школы. Скоро вырастет целый город.

Коло посмотрел на палатку Ниилы.

– Она ничего про это не знает.

– Тогда почему она туда идет?

– Я не знаю.

– А ты почему?

Он облизал губы – ему все еще не слишком хотелось отвечать на вопросы неизвестного.

– Она настояла.

Мужчина кивнул.

– А ты перед ней в долгу, – повторил он.

Прошло еще немного времени, мужчина подобрал несколько щепок не-дерева и подбросил их в костер.

– Не возражаешь? Я стар и мерзну.

– У нас есть пища.

– Благодарю тебя, я не голоден. Коло, ты верующий?

– По рождению я христианин. Протестант. – Поколебавшись, он покачал головой. – Нет, я не верующий. Но духов я чувствую, хотя почти все они ушли, покинули нас.

– Ушли?

– Мы морили их голодом, обидели их.

– Но не разгневали?

– Гнев – пустое чувство, – сказал Коло. – Пустое, словно лес.

– А что ты думаешь о том дне, когда прекратилось насилие, Коло?

– Спутники, – объявил он.

– Спутники?

– Они хотели забрать у нас оружие – и забрали. Оставить нас слабыми и беспомощными.

– «Они» – это кто?

– Я думал, что белые. Сперва. Теперь уже не уверен. Может, китайцы.

– Нет, Коло, ни те ни другие. Просто до тебя новости не дошли. Инопланетяне. – Он кивнул на звездное небо. – К нам явились гости, прекратили насилие и принесли дары. Ах, что за дары!

– Тихо, ты ее разбудишь!

– Извини. – Снова покопавшись в карманах, он вытащил полплитки шоколада. Отломил кусочек, протянул Коло, но тот помотал головой. Гость забросил шоколад в рот и некоторое время жевал.

Коло не знал, верить ему или нет. Он снова подумал про толпы.

– Этот новый город, про который ты сказал, – это еще один лагерь беженцев? А эти люди – их согнали со своих земель?

– Нет. Комплекс в его центре построен инопланетянами. Он вырос сам по себе, волшебным образом, словно чудо.

– И ты его видел.

– Да. – Мужчина откусил еще шоколада, прожевал, проглотил и добавил: – Думаю, что его построили для нас.

– Что там внутри?

– Мы не знаем. Нам пока еще не разрешили войти. Он окружен силовыми полями.

Коло отвернулся от него – ему вспомнилась жуткая стена из ничего, изгнавшая его и его людей из их собственного лагеря.

– Тебя должны были воспитать в боязни Бога. Боишься ли ты Бога, Коло?

– Не знаю. Я об этом не думаю.

– Все религии, – сказал мужчина, аккуратно складывая обертку от шоколада, чтобы засунуть ее обратно в карман, – несут нам слово Господне. И говорит он нам все время одно и то же. Очень простую вещь, которую мы в своей слабости чрезвычайно запутали. Знаешь ли ты, Коло, что он говорит?

Коло ничего не сказал. Ему доводилось сталкиваться с религиозными фанатиками. Всегда вооруженными, всегда злыми, всегда готовыми причинять боль. Опьяненными своей властью. Настроения выслушивать еще одну страстную проповедь у него не было, и хотя гость выглядел не слишком опасным, тем более что насилие все равно было невозможно, Коло ощутил испуг.

– Слова у него простые: «живите в мире». Ты скажешь, что тут можно запутать? Но нет, способность человека к злу поистине безгранична.

– Я не знаю, что такое «мир», – сказал Коло.

– Да. Я тоже не знаю. Пулям и бомбам настал конец. Мы больше не видим врага в каждом незнакомце. Поэтому мы собрали свой арсенал и спрятали вот здесь. – Он постучал себя по голове. – Поэтому война продолжается.

– Ты говоришь верно, – хмыкнул Коло.

– Мы лишились смысла, – улыбнулся мужчина. – Сколько мы ни спорим, победы достичь невозможно. Огонь нашей ярости – все равно что небольшой костерок в самом сердце Солнца. Он обжигает лишь того, кто его разжег, а остальные его даже не в состоянии заметить. И ты, и я объяты пламенем, которое ревет слишком громко, не давая нам услышать слово Бога.

– «Живите в мире».

– И, конечно, не только мы с тобой, Коло. Весь мир. Все человечество корчится в пламени, которое само же и разожгло. – Он умолк.

Они смотрели на гаснущий костер, на то, как не-дерево горит без дыма, оставляя лишь черную золу, – как поговаривали, прекрасное удобрение. По утрам к лагерю подходили крестьяне, смотрели, как люди сворачивают палатки и снова отправляются в путь, а потом выскребали черные остатки костров, чтобы отнести к себе на поля. Словно манну небесную.

– Значит, – снова заговорил мужчина, – ты живешь не в мире. Я живу не в мире. А что девочка? В мире ли она, Коло?

Он немного подумал над вопросом, потом кивнул.

– Полагаю, да.

– Я тоже, – кивнул незнакомец. Потом поднялся на ноги. – И потому я завидую тебе, Коло.

– Я назвал тебя гостем, но ты так и не сказал мне своего имени.

– Абдул.

– А Ниила ведет меня в этот комплекс, в инопланетное здание, которое само построилось?

– Думаю, что да.

– Зачем?

– Не знаю. Никто не знает. Нам ничего не обещали. Можно лишь надеяться.

Коло нахмурился. Пнул костерок ногой, полетели искры.

– Я научился ненавидеть это слово много лет назад. Надежда – враг истины, враг мира и того, как он устроен.

– Как он был устроен.

Коло снова хмыкнул. Слова его не убедили, или же он не хотел, чтобы они его убедили, – это ужасное слово разбередило в нем слишком много старых ран.

– В моей голове сражаются между собой тысяча разгневанных воинов, – сказал Абдул. – Не сражается лишь один, потому что это я. Но и те, которые сошлись в яростной схватке, – тоже я. И все же тот один я, который не сражается, он лишь наблюдает за схваткой. Он смотрит, и смотрит, и смотрит. До тех пор, пока ему не останется только одно.

– Что?

– Смеяться, разумеется, – улыбнулся Абдул.

Когда гость ушел, Коло распечатал подаренную ему пачку сигарет. Спать он не хотел, а руки нужно было чем-то занять.

Глава 22

– Купол силового поля начал распространяться вверх, – объяснила Элисон Пинборо премьер-министру, нагнувшись поближе, чтобы перекричать рокот лопастей вертолета. Ночное небо за иллюминатором было черным и казалось беззвездным, хотя это могло объясняться и тем, что стекло тонированное. Земля внизу была столь же черной, ни единого огонька, обозначавшего бы ферму или ранчо – они летели над западным блоком Национального парка «Грасслендс». – Оно принимает форму колонны, – продолжала Элисон. – Дроны рапортуют, что ее высота достигла четырехсот метров. Скорость роста составляет около двадцати метров в сутки, и это силовое поле не пропускает даже птиц.

Премьер просто кивнула. Стоял самый разгар лета, внутри сделалось жарко – даже несмотря на ветерок, дувший из открытых вентиляционных люков. Далеко на юге, где-то в Монтане, гремели грозы – или это была Миннесота?

Элисон бросила взгляд на Мэри Спэрроу. Министр национальных парков, опершись плечом на боковой иллюминатор, не отрывала взгляда от земли под ними, словно прослеживая в памяти изломанные контуры долины реки Френчмен, занимавшей значительную часть парка.

Который сделался теперь частью нового силового коридора, изгибающегося к югу, чтобы соединиться там с другим рукавом, идущим из центральной Альберты. Бизоны, которых в свое время вновь заселили в «Грасслендс», могли теперь свободно использовать свои древние пути миграции до самого Канзаса. Поскольку контроля за их численностью не будет, поголовье должно заметно вырасти.

Волков в «Грасслендс» нет, только койоты. Впрочем, Мэри предсказывает, что это скоро изменится. Хищники удобного случая не упустят, а если их не трогать и не ограничивать в перемещении, быстро займут привычную экологическую нишу. Восстановится прежний баланс.

Изменилось многое. Отношения человечества с дикой природой оказались практически перевернуты. Недавний доклад Уилла Кэмдена о состоянии природных ресурсов страны подтвердил это непосредственным образом.

– Проблема, госпожа премьер-министр, заключалась даже в самом выборе нами слов. Мы называли землю ресурсом, что в прямом значении этого слова означало – мы можем его использовать, пока он в конце концов не исчерпается. Землю, воду, леса, рыбу, минералы, даже почву. – Министр выглядел усталым, изможденным, взгляд покрасневших глаз казался потерянным. – Все это существовало ради того, чтобы быть преобразованным в богатство. Разумеется, нам нужна пища. Чистая вода. Материалы, чтобы строить себе жилища и сделать легче жизнь в целом. Энергия, чтобы отапливать дома. Пластмасса и охладительные системы, чтобы хранить и транспортировать пищу…

Мэри Спэрроу тогда его перебила:

– Но вы ошибочно приняли все это за право владения. А его-то, Уилл, никогда и не было. Речь в лучшем случае об обслуживании. Путь вперед существует лишь один, а капиталистический подход ему прямо противоположен. Требуется баланс между потребностями и возможностью их удовлетворять, это единственный способ сохранить и то, и другое.

Уиллу совершенно не хотелось продолжать уже проигранный спор.

– Все даже проще, Мэри. Краткосрочный и долгосрочный образ мыслей всегда находятся в конфликте. Здесь мы именно его и наблюдаем. В самом чистом виде, ни убавить ни прибавить. Капитализм всегда склонялся к краткосрочному планированию. Извлечь прибыль сейчас. Высосать все до конца и отправляться куда-то еще, реинвестируя заработанное, чтобы повторить все сначала. И каждый цикл означает еще один шаг вверх по лестнице – новый дом, больше игрушек и привилегий. Кратковременное мышление сфокусировано на поколении взрослых, живущих сейчас. Что было раньше – не важно. Что будет после – с этим разберутся наши дети.

Тогда заговорила премьер-министр:

– Мой предшественник задался целью предоставить наибольшее благоприятствование нефтяной промышленности и весь свой срок методично убирал с их пути одну препону на другой. Я выиграла выборы с программой, обещавшей все это прекратить, но процесс успел разогнаться настолько, что вскоре после моего вступления в должность чуть было меня ко всем чертям не раздавил.

Мэри не отвела от нее взгляда.

– На нефтепроводах вы сломались, госпожа премьер. Нарушили предвыборные обещания. И это вам вышло боком.

– Благодарю вас, Мэри, – сухо сказала Лизабет. – Мне прекрасно известно, что я обещала перед выборами. В любом случае практического значения этот вопрос больше не имеет, верно?

– Если не считать падения вашего рейтинга, то да.

Худшего способа завершить заседание кабинета не придумать, и все же Элисон не могла не восхищаться, выражаясь на испанский манер, huevos Мэри. Бывают ошибки, которые уже не исправить. Этот жесткий урок преподан сейчас всем политикам и мировым лидерам. От реальности и так становилось все трудней уйти, попросту заболтав ее, однако подобной силы нокаут мог быть нанесен только извне – силой, которую люди не имели возможности ни игнорировать, ни запутать различными мнениями и интерпретациями.

Неудивительно, что человеческая раса сейчас в кризисе.

– Приближаемся к Свифт-Каррент, – проинформировал их пилот через установленные в кабине модифицированного «Чинука» динамики.

Кроме премьер-министра и ее советников на вертолете летела сейчас научная группа самой Элисон. Пришлось провести немало времени на телефоне, однако в новой ситуации ей требовалось как можно больше светлых голов. Огромный комплекс, строящийся в холмистой прерии к юго-востоку от городка Свифт-Каррент, уникальным не был: такие же площадки появились сейчас по всему миру. Однако он был единственным в Канаде, и кроме того, так получилось, ближе всех расположен к все еще многими считающимися единственной мировой сверхдержавой Соединенным Штатам Америки.

Южные соседи, как прекрасно знала Элисон, непрерывно давили на Лизабет Карбоно. Американцы хотели доступа к стройке и ради этого были готовы даже забыть о государственных границах. Если бы не запрет на насилие, ситуация могла стать весьма напряженной. В нынешней же ситуации угрожать можно было с тем же успехом, что пердеть против поднятого лопастями «Чинука» вихря. Впрочем, решись янки на вторжение, неизвестно, помешали бы им инопланетяне или нет. Значит ли для них хоть что-нибудь неприкосновенность границ?

Они начали спуск и могли теперь видеть сквозь основное переднее стекло вертолета плотное кольцо дуговых ламп, своим янтарно-вольфрамовым сиянием освещающих аккуратные ряды жилых трейлеров, а за ними – беспорядочно разбросанные во множестве палатки и передвижные домики незваных гостей. Земля, ранее принадлежавшая – Элисон справилась с записями – семейству Боуэн, была беспорядочно испещрена следами многочисленных шин. Вдоль участка протекала Свифт-Каррент, «Быстрая речка», давшая имя городку, хотя название до комизма не соответствовало разбухшему, неторопливому потоку.

Сигнальные огни обозначали посадочную площадку, можно было разглядеть ожидающую их прибытия небольшую толпу. В ней выделялись телевизионщики.

– О черт, – сказала Элисон. – Похоже, кто-то допустил утечку. Прошу прощения, госпожа премьер-министр.

Лизабет пожала плечами.

– В наши дни, Элисон, без утечек уже практически не обходится. Секретность, похоже, мертва окончательно и безоговорочно. Вода хлещет отовсюду, и мы быстро идем ко дну.

Признание было шокирующим, и Элисон не нашлась что ответить. Краем глаза она заметила, как круглое лицо Мэри на мгновение тронула печальная улыбка.

Вертолет почти без толчка приземлился на выровненный, поросший невысокой травой участок прерии. Лопасти стали замедлять вращение, премьер-министр Канады вытащила пудреницу, чтобы посмотреть на себя в зеркальце, нахмурилась и махнула рукой, чтобы открывали дверь.

Марку Ренару довелось видеть Землю с МКС. Плавать в неуклюжем скафандре, привязанным к длинному фалу, посреди пугающе безразличного вакуума. Отдергиваться от слишком любопытных «светляков» – вероятно, своего рода дронов, за которых следовало благодарить Серых. Дронов, которые могли уничтожить земной аппарат, возникни у них такое настроение (а оно иной раз возникало). Космический полет заставил его ощутить собственную незначительность – и одновременно напугал. Откровенная уязвимость его родной планеты и доминирующей на ней человеческой расы перед огромными просторами Солнечной системы и обнаружившимися там незваными хищниками угнетала, ранила.

Конечно же, все познается в перспективе. Первые европейские поселенцы в обеих Америках делали примерно то же самое, что и Серые. Эксплуатировали, угнетали, оккупировали, порабощали, убивали. Он сомневался, была ли разница между инопланетянами, творящими все это над людьми, и людьми – друг над другом, в пользу последних.

Наблюдая за тем, как большой белый вертолет опускается на залитое светом поле, с глазами, прикрытыми одной рукой от пыли, и пригнувшись, чтобы противостоять потоку воздуха от лопастей, он поймал себя на мыслях о Первом Контакте. Тема многократно эксплуатировалась в научно-фантастических романах и рассказах. Появлялась на экранах – в кинотеатрах и на телевизионных. В основном инициаторами контакта выступали инопланетяне, разница была лишь в их намерениях, добрых либо злых. Исключением были фильмы франшизы «Звездный путь», где Объединенная Федерация Планет руководствовалась при контактах Основной Директивой. Поскольку, как утверждалось, нелегко сохранять благоразумие, располагая подавляющим технологическим превосходством. Всегда имелось искушение сделать как лучше, за которым немедленно следовали путь в ад и все такое.

За спиной у него и у стоящей вокруг в ожидании премьер-министра кучки техников и политиков возвышалось гигантское сооружение, возвещающее о том, что инопланетяне прибыли на Землю. Широко раскинувшаяся группа загадочных зданий, занимающих территорию, на которой легко поместился бы средних размеров нефтехимический завод.

Съемки с дронов показали, что в центре комплекса находится посадочная площадка. Простых людей эти снимки приводили в состояние, близкое к панике. А теперь, когда силовое поле начало принимать форму ведущей на небеса колонны, могло показаться, что против неизбежности прибытия визитеров уже ничего не поделать.

Он знал и об альтернативной теории. Не столько посадочная площадка, сколько стартовая. Не столько крепость внутри защитного периметра, сколько тренировочный космический комплекс, ожидающий прибытия земных курсантов. Хотелось бы думать именно так, но Марк оставался настроен скептически. Неостановимая оккупация казалась столь же, если даже не более, вероятной.

Разделочные цеха. Механизированные бойни, производящие некий инопланетный вариант колбасы из человечины. Постепенный демонтаж человеческой цивилизации – поочередно, одна вопящая жертва за другой.

По природе своей Марк Ренар все же был оптимистом. И остался им, даже узнав о Серых и познакомившись с ними на практике, хотя и задумывался время от времени о том, что для Серых Земля – что-то вроде загона для скота или охотничьих угодий. Он был, однако, уверен, что человечество рано или поздно возьмет верх, сломает прутья клетки. И отвоюет Солнечную систему, чего бы это ни стоило.

В подвальной лаборатории старого музея в Свифт-Каррент седой провинциальный археолог, с которым они пили пиво и виски, предложил ему другой вариант будущего, сославшись на опыт прошлого. «Пляска Духов. Вернутся буйволы, а с ними возродятся индейские племена Великих равнин. Белых людей изгоним, вместе с ними уйдет все зло, что они принесли. Вера, приятель, вера и мечты о свободе. И чем все кончилось?» Он наклонился поближе. «Весь этот город стоит на древнем кладбище. Когда строили школу, экскаватор полные ковши костей выгребал. Человеческих. Только бабку, которая тогда музеем заведовала, индейские кости мало интересовали. Таксидермия ее интересовала, это да, но выставить в музее чучела индейцев было, подозреваю, слишком даже для нее. Короче, от костей попросту избавились. И все замяли. Я к чему клоню? У Саскачевана, мистер астронавт, непростая история. Риджина раньше называлась «Местом костей». В данном случае бизоньих. Их там целые горы были». Он пьяно помахал рукой. «Всю эту землю дочиста отмыли от прошлого, а потом сделали вид, что его никогда и не было. А это инопланетное сооружение к югу отсюда? От дыма, который там будет день за днем из труб валить, небо черным сделается, попомните мои слова!»

Было все это в первый вечер, как Марк сюда приехал, поселился в отеле и отправился знакомиться с сотрудниками Службы национальных парков (включая археолога), просто чтобы составить представление о происходящем на ранчо Боуэнов.

Теперь, побывав здесь лично и увидев все своими глазами, он хотел бы кое-что сказать археологу. Скорее всего, оно ничего не значит, но его лично почти что обнадежило.

Дымовых труб не обнаружилось.

– Вот и ваш астронавт, – сказала Элисон Пинборо, выбравшись следом за премьер-министром из умолкшего вертолета.

Лизабет кивнула. Потом жестом подозвала к себе Мэри Спэрроу.

– Мэри, будьте добры, выйдите к камерам.

– И что им сказать?

– Что мы прибыли, желая осмотреть все на месте.

– А, примерно как Буш в Новый Орлеан после «Катрины»?

– Благодарю, – сказала премьер, смерив ее ледяным взглядом, – но перед журналистами постарайтесь быть не столь прямолинейной.

– Тогда я поговорю о бизонах.

– О бизонах?

– О стаде из «Грасслендс», госпожа премьер-министр. Оно откочевало к югу. На летние пастбища в самом сердце Великих равнин.

– Хорошо, – сказала премьер ровным голосом, – попробуйте.

Легонько взяв Элисон за плечо, премьер подтолкнула ее вперед.

– Спаси меня Господи, – пробормотала она, – эта женщина играет со мной как хочет.

– Верно, и, похоже, ей это нравится.

– А вам?

– Мне, госпожа премьер-министр, нисколько. Прошу простить, если прозвучало иначе. Я не слишком-то подкована в политических нюансах.

Марк Ренар шел им навстречу. Остальные словно отхлынули чуть назад, во всяком случае, на секунду-другую. Прикрепленные к телекамерам лампы подсветки направились в их сторону.

– Утечку, скорее всего, сама Мэри и организовала, – сказала вдруг премьер. – Я ее не виню, вот только раздражает, что по телевидению снова будут показывать кадры, на которых я ничего не делаю.

– Никто из нас сейчас не может ничего сделать, – сказала ей Элисон.

– Американцы одолжили у «Кеплера» ракету и отправляются на орбиту, чтобы встретиться с инопланетянами. Я разрешила им взять с собой Ренара. И что имею взамен? Что они получают доступ к комплексу, и если двери рано или поздно откроются, могут войти туда первыми.

– Первыми?

– Да.

Вот же ж мать их, подумала Элисон, когда к ним подошел красавчик-астронавт с фотогеничной улыбкой – впрочем, сейчас он не улыбался. Чуть поколебавшись, Марк Ренар склонился в полупоклоне.

– Госпожа президент, добро пожаловать в комплекс «Боуэн».

– Чтобы я этого названия больше не слышала!

– Что? Прошу прощения, я не…

– А если это окажется концлагерь? Консервный завод по заготовке человечьей вырезки? Забудьте это название, Марк.

Астронавт слегка побледнел.

– Оно неформальное, я хочу сказать – местное. В Свифт-Карренте услышал.

– Пускай, – отрезала Лизабет, – однако мы его использовать не станем. Мы станем называть его по-другому. Срочно придумайте имя. Несложное и нейтральное.

– Разумеется, госпожа премьер-министр. Добро пожаловать… хм-м… на объект «Икс».

Нужно было видеть отразившееся на лице Лизабет Карбоно откровенное разочарование – по счастью, она развернулась спиной к телекамерам. Элисон с трудом удержала серьезное выражение на собственном лице, надеясь лишь, что хоть кто-то сумеет заснять сцену на телефон.

– Что тут смешного, Элисон?

– Ничего, госпожа премьер-министр. Рада вас снова видеть, Марк. Как прошло ваше турне в поддержку книги?

Марк заморгал.

– Вы, наверное, шутите? Как только новости о Серых стали всеобщим достоянием, весь мой кредит доверия смыло в унитаз. Тур отменили. Поэтому я и застрял в Саскатуне, пока меня не вызвали сюда. Если бы меня могли линчевать, а не просто злобно таращиться, то боюсь…

– Хм-м, – протянула Элисон, – пожалуй, мне не стоило спрашивать.

– В трейлер, – перебила их Лизабет, – и немедленно. Нет, только мы трое.

Элисон и Марк двинулись вслед за премьером к самому большому трейлеру. Обернувшись, Элисон увидела одинокую Мэри Спэрроу – репортеры ее покинули. Похоже, ничего особо чудесного в истории про бизонов они не обнаружили. Вот что действительно было чудом, так это то, что они так и не ступили за черту, обозначенную тоненькой лентой из желтого пластика. Такое только в Канаде возможно.

Внутри Лизабет обнаружила приготовленный для них кофейник. Она взяла всем троим по чашке и стала разливать кофе.

– Марк, вы летите.

– «Кеплер» согласился?

– Да. Они как раз хотели испытать прототип.

– Прототип. Замечательно.

Лизабет шмякнула алюминиевым кофейником по столику, чашки подпрыгнули. На белом линолеуме образовалась коричневая лужица. Премьер уперлась в столик обеими руками и чуть нагнулась, волосы упали ей на лицо – казалось, она изучает кофейные брызги. После удара наступила тишина, которую Лизабет наконец прервала:

– Это не идеальный вариант. Идеальных у нас не осталось. Единственное, что спасает сейчас нашу страну от полной оккупации, – то, что наши друзья на юге не уверены, как к этому отнесутся инопланетяне. – Она выпрямилась, шагнула к небольшой раковине, взяла тряпку и принялась протирать столик. – Просто чудо, что ни одна этническая группа во всем мире до сих пор не сделала попытку занять земли, которых она лишилась прежде или которые считает своими. Но за этим не станет. – Протерев поверхность стола, она снова разлила кофе по чашкам. – Карсон говорит, что среди племен, особенно в Британской Колумбии, нарастает беспокойство.

Элисон хотела сесть, но это было невозможно, пока на ногах оставалась премьер. Карсон Джоэнс был министром по делам национальностей. В современном мире в каждой комнате столько слонов, что повернуться негде, в Канаде же (как и в Штатах) самым большим слоном был вопрос об украденных землях. Две нации иммигрантов. Все еще занимающих чужие земли, а когда вопрос стал ребром, разумеется, выяснилось, что в Новом Свете все законодательные акты, сделки и статуты, принятые и воплощаемые правительствами европейского происхождения, по существу недействительны. Как заявила в свое время Мэри Спэрроу, «невозможно легитимировать собственную легитимность одним лишь утверждением, что это легитимно», что позволило ей выиграть перевыборы в Нунавите с разгромным счетом.

В Канаде завоевания как такового не было, лишь оккупация. Колонизация, а потом вытеснение – всесокрушающие волны, одна за другой. К югу от границы убивать пришлось значительно больше, а для обеления им служил самооправдывающий монолог, известный как «Явное предначертание». Хотя принцип в обоих случаях был один и тот же. Длинная череда нарушенных обещаний и фальшивых посулов.

Выходит, проявление инопланетян распахнуло двери комнаты?

Слоны нас растопчут. Не повезло.

– Госпожа премьер-министр, – подал голос Марк Ренар, – если инопланетяне захотят вступить в переговоры, время и место для этого они выберут сами. Вся эта затея с рукопожатием, скорее всего, закончится неудачей и лишь выставит нас в дурацком свете.

– Вы не хотите лететь?

– Разумеется, нет! – отрезал Марк. – Извините. Прошу прощения. Послушайте, мы продолжаем делать вид, что власть у нас в руках. Действуем так, словно у нас есть возможность принимать какие-то решения, делать выбор, призывать к действию других. Но разве это еще не очевидно? Мы ничего не решаем.

Помолчав, Лизабет опустилась на стул.

– Вы оба, тоже садитесь. – Когда они повиновались, она продолжила: – Дело вовсе не в позе. Брошенный камень рано или поздно упадет. Мы обнаружим, что наступила следующая стадия происходящего, в чем бы оно ни заключалось. Да, Марк, вы правы. Следующий ход за инопланетянами. Но – эти комплексы. Они закладывают фундамент для следующего хода. Поэтому, – кивнула она Элисон, – я и хотела, чтобы вы были здесь со своей группой. Что касается вас, Марк, вы летите в космос. Не ответить на рукопожатие было бы слишком невежливо.

Марк вытаращил глаза.

– Вы полагаетесь на то, что у инопланетян приличные манеры? Госпожа премьер-министр, они что, приобрели эту землю у семейства Боуэн? Нет. Выплатили им компенсацию? Нет. Силовые поля по всей планете – о них что, кто-нибудь просил? Черт возьми, да тот же конец насилию – хорошо, многие желали бы именно этого, от жен, которых избивает муж-тиран, и до жертв доброго десятка непрекращающихся гражданских войн. Но предупреждения-то не было! Никакого «извините, мы тут собираемся прекратить убийства, не возражаете?» Инопланетяне делают все, что им заблагорассудится.

– Хорошо, – оборвала его премьер, – я вас поняла. Мы можем лишь реагировать, но не проявлять инициативу. В этом случае нам необходимо попытаться понять, что произойдет дальше. Элисон, эта ваша научная группа. Времени читать их резюме у меня не было. Имена, специальности?

– Хм-м. Значит, крупный и рыжебородый – это Брендон Рот, астрофизик из Квебека. Рыжая женщина, которую стошнило при взлете, – Дженни Кокс, работает в области квантовой теории поля, энергетического обмена и… вероятностных принципов, как-то так. Последняя – Бария Хан, экзобиолог, написала книгу об экстремофилах. Интересы включают образование эукариот и возникновение жизни на Земле.

– И еще она ваша старинная подруга.

– Ну, да. Я готова признать, что ее специальность не имеет непосредственного отношения…

– Сказать по правде, – объявила премьер, прикрыв глаза рукой, – мне это вполне безразлично. Хотите устроить девичник – на здоровье. Мне-то что. – Она убрала руку и твердо взглянула на обоих по очереди. – Вы во всем этом надолго. И при этом совершенно очевидно, что никто из вас не сделал выводов из очень важной темы, которую я подняла месяц назад, – темы воображения. Элисон, в вашей группе кое-кого не хватает. Марк, ваши приятели из космической программы завалили меня теориями – относительно всего. Но все они до одной почерпнуты из научно-фантастических романов. К чему я клоню? Элисон, свяжитесь с департаментом культуры. Мне нужен список канадских фантастов. Мне нужна команда людей, чья профессия – воображать невозможное. Вся эта затея насчет набрать экспертов, созвать ученых, инженеров, техников – их квалификация вовсе не обязательно подразумевает богатое воображение, разве не так? Мы раз за разом задаем вопросы не тому, кому нужно. А нужны нам люди, способные проникнуть инопланетянам в голову.

– Что ж, – произнесла Элисон, не отрывая глаз от своей чашки, – по-моему, вы… правы. Мы могли бы включить в группу и писателей.

Премьер тем временем копалась в карманах своего легкого плаща. На свет появилась куча мятых бумажек – похоже, квитанций, – на обороте которых были какие-то записи.

– Вот, я процитирую пропавшего фантаста, Саманту Август. Из интервью, пошедшего не по плану. Послушайте. Вот ее слова. «Проблема здесь в том, что люди без воображения даже и не подозревают, чего лишены». – Лизабет положила смятую квитанцию на стол и принялась разглаживать. – Подумайте над этой фразой как следует. Лучше всего, не раз и не два. Самое важное там вначале. «Проблема». В этом интервью она отвечала на вопросы какого-то болвана-коллеги, объявившего ерундой всю фантастику целиком. Она сказала, что ей его жаль, поскольку у него столь слабое воображение, что из плена банальности ему никогда не вырваться.

– Ой, – пробормотал Марк Ренар.

– Лошадь можно привести к воде, но если она слишком тупа, чтобы напиться…

– Она так и сказала?

– Нет, Марк. Это я так сказала. Вот только что. – Премьер встала. – Вы оба, идите за своими командами, пора начинать совещание.

Выйдя из трейлера, Марк чуть тронул Элисон за плечо.

– Она нас что, тупыми назвала?

– Ну да, – поморщилась Элисон.

– Тогда еще раз «ой».

Элисон нашла глазами свою троицу ученых, стоявших неуверенной кучкой метрах в десяти. Брендон при этом еще и пытался разжечь трубку, летний ветерок налетал на него с разных сторон, он крутился, укрываясь от порывов, словно неторопливый волчок, не переставая чиркать зажигалкой.

– Вот сейчас остановится – и повалится. Все мы повалимся… – пробормотала Элисон.

– Прошу прощения? – встрепенулся Марк. – Я не расслышал.

Элисон лишь покачала головой.

Глава 23

– Вот потому-то я и не переношу подобных совещаний, – объявил президент Соединенных Штатов. – Всякие умники решают, что мне следует делать. Это я решаю, что мне делать! И сейчас меня интересует только одно – готовы ли мы поступить, как русские? Просто пересечь треклятую границу и забрать то, что по праву и так наше? – Он ткнул пальцем в министра обороны. – Морган, изложи возможные сценарии.

Морган Вест прокашлялся и уже был готов ответить, но его опередила вице-президент:

– Рэйн, русским пришлось отступить. Когда мы твердо объявили, что намерены исполнить свои обязательства перед НАТО, они вернули все территории, захваченные сразу после вашего избрания. Разумеется, они могут снова туда войти – но уже без танков, бронетранспортеров, вертолетов и стрелкового оружия, от которого в любом случае толку никакого. Однако установить там свою власть у них более не получится. Нам уже ясно дали понять, что инопланетяне не потерпят организованных иностранных вторжений.

– В нашем случае здесь нет ничего иностранного! – возмутился президент.

– С точки зрения международного права это будет именно иностранное вторжение, пусть даже всего лишь в Канаду.

Рэйн Кент вытаращил на нее глаза.

– Вот почему я не оставил предыдущего вице-президента, кто-нибудь мне может объяснить?

Диана Прентис чуть приподняла бровь.

– Добропорядочного христианина, которого засняли на камеру в тот момент, когда он засунул свой хрен в задницу другому мужику? Нет, лично-то мне все равно, что он там сует и куда, но от вас тогда как раз все ожидали громких увольнений, разве не так?

– Морган!

– Да, господин президент. Начну с того, что в ситуации «как раньше» все было достаточно просто. Мы забираем столько территории, сколько пожелаем. Онтарио, Альберта, Британская Колумбия…

– Это все провинции, верно? В которой из них инопланетный комплекс?

– Ни в одной, сэр. Он в Саскачеване. Я собирался назвать его следующим, тем более что там имеются запасы нефти. – Он погладил свои пресловутые «конфедератские» усы. – Но основное население сосредоточено в первых трех, если не считать Квебека – который нам все равно не особо нужен, поскольку там сплошные французы.

– Дела сейчас обстоят отнюдь не «как раньше», – отметила Диана Прентис.

– Поскольку военное вторжение теперь исключено, – продолжил Морган, подчеркнуто игнорируя вице-президента, которая в глазах Рэйна Кента среди его ближайших сподвижников все более напоминала белую ворону, – мы разработали сценарий неконфронтационной оккупации, или НКО. Если вкратце, мы попросту идем через границу…

– Пешком? – резко перебил его Кент.

– Я имел в виду – едем. Используя гражданские средства передвижения. Пересекаем границу и сосредотачиваемся в районе комплекса. Когда нас там будет больше, чем канадцев…

Прентис хмыкнула, но ничего не сказала, что было к лучшему, поскольку еще одна вспышка президентского гнева – и тот выгнал бы ее прочь из комнаты.

– И как они нас могут остановить?

– Кто, господин президент?

– Канадцы!

– Ну, полагаю, разве что выстроив вдоль границы человеческую цепь, да и ту мы сможем обойти на другом участке границы. Я хочу сказать, они же всю границу таким образом не перекроют?

– Да и хрен с ними, – выругался Рэйн Кент. – Не обращай внимания, зря я вообще спросил. Морган, ты руководишь армией, которая не может стрелять. Так что толку от тебя, по сути, никакого. Не бери в голову. Если сделка с астронавтом не выгорит, будем действовать юридически. Заплатим фермеру и выкупим его землю. Возникнут сложности – подадим в суд.

При этих словах очнулся последний из присутствующих. Повинуясь кивку президента, заговорил Джеймс Войлетт, личный юрист Рэйна Кента.

– Мы купим землю как сельхозугодья. После этого она будет принадлежать американской корпорации. С точки зрения закона даже канадское правительство не сможет помешать нам ее занять и делать там то, что нам заблагорассудится. Когда откроются ворота инопланетного комплекса, мы входим внутрь, забираем все, что сочтем нужным, остальное ломаем. Все очень быстро, а любые суды тем временем потонут под грудами наших исков. Когда закончим, они могут забрать себе все что осталось – само собой, не бесплатно. – Он снова уселся поудобнее в кресле и, кажется, собрался отключиться опять.

Диана Прентис кашлянула.

– Сделка, надо полагать, уже состоялась?

– Нет, – ответил вновь очнувшийся Войлетт. – Но учитывая сумму, которую мы готовы предложить землевладельцу, никаких проблем не предвидится.

– Боюсь, все не так просто, – сказала вице-президент. – Рэйн, вся глобальная экономика подвержена сейчас галопирующей инфляции. На финансовых рынках кризис за кризисом, мы даже внимания уже почти не обращаем. Выписывая чек, каждый молится – лишь бы приняли. Доверие к финансовым инструментам практически иссякло.

– Значит, заплатим золотыми слитками, – отрезал Войлетт, выразительно взглянув на президента. – Продается все, нужно лишь предложить правильную цену. В Канаде точно такая же капиталистическая этика, что и у нас. Разве что они там в одночасье коммунистами заделались… – Тут он хохотнул.

– Даже вам, – сказала Диана юристу, – должно быть очевидно, что продается не все, особенно теперь, с учетом того, что инопланетяне с нами сделали и еще сделают.

Тот лишь ухмыльнулся.

– Дорогая моя, как только дело дойдет до переговоров, мы их сожрем как миленьких.

Диана всплеснула руками и откинулась в кресле.

– Не могу дождаться, пока сама не увижу. Где тут у нас попкорн?

– Очень смешно, – кисло заметил президент. – Что там в ООН? Я так и не услышал отчета.

– Хаос, разумеется. Как и следовало ожидать. В целом всевозможные агентства при ООН по беженцам и гуманитарной помощи распоряжаются сейчас все большими ресурсами, однако если мы где-то терпим неудачу, на помощь приходят инопланетяне. Пищей обеспечены все. Крышей над головой – тоже. Обычных вспышек болезней, грабежей и насилия, происходящих при массовом перемещении населения, попросту не происходит. Как ни забавно, с точки зрения осуществляемого и контролируемого инопланетянами распределения ресурсов перед нами классический лозунг коммунистов: каждому по потребности.

– Я так и знал! – Рэйн Кент плотно сжал кулаки. – Потому меня и лишили власти. В тот самый момент, когда я был готов изменить мир, все в нем исправить. И что я получил вместо этого? Космического Сталина, вот что! – Он замолк, потом указал на Войлетта. – Действуй по плану. Если нынешняя сделка не состоится – я про канадского астронавта в обмен на доступ, – мы этот доступ покупаем. Сельхозугодья, соя, кукуруза, прочая фермерская хрень…

– Это ранчо, а не ферма, – заметила Диана.

– Тогда коровы, или чертовы свиньи! Главное то, что мы добиваемся своего – не одним путем, так другим. И получаем доступ к инопланетной технологии! Морган! Меня слушай, черт побери! Как у военно-инженерных служб дела с нашими собственными высокотехнологическими суперкомплексами?

– Все в порядке, господин президент! Работы на всех четырех площадках ведутся с опережением графика. Когда закончим, свободных помещений у нас будет больше, чем во всех инопланетных комплексах вместе взятых!

Рэйн Кент вытаращил на него глаза, а Ди-Кей Прентис медленно закрыла лицо ладонями.

Господи ты Боже мой, ну и идиот же ты, Морган Вест. Однако вслух Рэйн Кент произнес лишь:

– Отлично. Продолжайте работать.

Большая часть встреч за пределами резиденции, включая и неофициальные, происходила в принадлежащих президенту многочисленных отелях. Сперва это делалось под давлением президента, потом вошло в привычку. Советник по науке Бен Меллик и Кеннет Эстерхольм сидели в баре на верхнем, шестом этаже «Гранд-плазы Кент» – шестиэтажное здание самого начала века в Вашингтоне недавно переоборудовали по высшему разряду. Директор ЦРУ потягивал свой третий бурбон.

– ФБР во всем виновато, – пробормотал он.

Бен Меллик отвел взгляд. Он это уже не первый раз слышал.

– Ну, вероятно, они могли бы открыть расследование антиамериканской деятельности инопланетян, но это вряд ли к чему-нибудь привело бы. Мы же не за популярность боремся. По крайней мере, на мой взгляд.

Эстерхольм прищурился.

– Слушайте, вы ведь ученый. Какого хрена вы вообще в администрации делаете? Они же науку терпеть не могут. Мало того, они в нее и не верят!

– По счастью, – ответил ему Бен, – науке безразлично, верят в нее или нет. Это процесс, построенный на строгой доказательной базе. И он помогает решать проблемы – а также, чаще чем мы готовы себе в этом признаться, помогает проблемы выявлять. Можно заткнуть уши и закрыть руками глаза. Можно засунуть голову в песок или орать, пытаясь перекричать всех вокруг. Можно угрожать смертью и разрушать чужие жизни. Это ничего не меняет. Доказательства остаются доказательствами, выводы из них – выводами. Такое-то действие приведет к таким-то результатам. Пусть мы даже и по доброй воле идем к Темным Векам, это ничего не меняет.

– Ну да! Только теперь появились инопланетяне, чтобы решать за нас наши проблемы. Глобальное потепление? Начинает останавливаться. Исчезновение амазонских лесов? Прекратилось. Истощение океанских рыбных запасов? Ага-ага.

– Если бы этих проблем не существовало в действительности, – заметил Бен, – инопланетянам не пришлось бы их решать.

Эстерхольм поморщился.

– Сами прекрасно знаете – никому не хотелось додумывать все до логического конца. Мы живем в мире радужных фантазий. Только вы на мой вопрос не ответили. Вы-то что делаете в этой чудовищной, антинациональной администрации?

– Любому президенту положен советник по науке.

– Он все равно не обращает внимания на то, что вы говорите.

– И тем не менее кто-то же должен быть голосом разума и рациональности. Похоже, эта роль выпала мне.

– Ладно. Хорошо. – Эстерхольм прикончил бурбон и подал знак, чтобы принесли еще. Потом наклонился поближе. – Мне нужен от вас прогноз. Мысли насчет того, что произойдет дальше.

– Зачем?

– Зачем? Затем, что не все кругом идиоты! В стране под завязку умных и рациональных людей. Тех, кто умеет пользоваться собственными мозгами. Тех, кто понимает, что значит быть американцем – в истинном, традиционном значении. Мы – нация терпимости, свободы для всех…

– Можете мне не рассказывать, – сказал Бен, сняв очки и принявшись тереть глаза. – Я – тот самый еврей в антисемитском правительстве, которое так обожают наши сограждане-антисемиты от Атлантического побережья до Тихоокеанского. Нации, которой мы были, больше нет.

– Ничего подобного! Мы, черт возьми, все та же нация. Да, в этом дурдоме сейчас заправляют придурки, а другие придурки тому и рады, но это ненормальное положение вещей. И мы оба это понимаем. Это – временный откат, последний вздох, безнадежная попытка вернуться в прошлое.

– Я бы сказал, что это естественный результат всеобщей неспособности влиять на события. Бедность порождает ненависть. Стресс порождает страх. У нас наблюдался спад, того и другого было в достатке.

– Нет. Послушайте меня. Оттого, что никто никому не может причинить вреда, ненависть никуда не денется. Не исчезнут провинциальная психология и извращенный национализм, порождающие нынешние партии с их проповедью неонацизма и расового превосходства. Наш президент эту ненависть лишь подпитывает, указывая то на одного, то на другого врага. А мне пришла в голову одна мысль. Бессонной ночью, буквально взорвала мне мозг – и я хочу ею с вами поделиться.

Бен пожал плечами.

– Валяйте.

– Я знаю, что инопланетяне, явившись, остановили происходившее в мире – я хочу сказать, на всей планете. Я это знаю. И однако не могу отделаться от мысли, что последней соломинкой оказалась именно та хрень, что творилась здесь, в Америке. Что инопланетяне посовещались и решили: «вашу ж мать, эти идиоты в старых добрых Соединенных Штатах сейчас вообще все уничтожат». И потому вмешались. Вмешались именно сейчас – из-за нас.

Бен взял свой стакан скотча и призадумался.

– Послушайте, – продолжал Эстерхольм, – я знаю, что другим странам так в нас не нравится. Эти янки живут в своем собственном мире, абсолютно убежденные, что они короли этой сраной горы, и думают тоже почти исключительно только о себе. Центр вселенной. Родина свободы, капитализма…

– Причем ни то ни другое неверно, – заметил Бен.

– Я знаю, но мы эти идеи взяли и принялись с ними носиться как с писаной торбой.

Бен кивнул и сделал глоток.

– Согласен.

– Так что, если дело не в русских, угрожающих напасть на Европу? Не в китайцах, потихоньку скупающих весь мир? Даже не в глобальном потеплении? Если все дело в президенте, в нынешней администрации, в рассыпающейся на глазах стране? Я хочу сказать, вспомните, что началось чуть ли не с первого дня президентства. Расовые волнения. Повсеместные преступления на почве ненависти. Нападения на женщин. Охота на ведьм и толпы с вилами. А следом – утечка мозгов, все наши темнокожие гении устремились в Канаду, Индию и куда там еще. Мы вошли в штопор, Бен, и дело начало принимать совсем уже дурной оборот.

– А инопланетяне это все остановили.

– Именно. Прихлопнули наше радостное сползание в анархию прямо в зародыше.

– Возможно. Но от меня-то вы что хотите?

– Эти комплексы – посадочные площадки, учебные центры или что они там такое. Тот факт, что нам его не досталось…

– Их много кому не досталось. Русским. Китаю. Индии. Англии.

– Странам, у которых есть собственные космические программы.

– Ну, да, это кое на что указывает.

– Не просто кое на что, Бен. Это как огромная неоновая стрела. К участию в космической гонке приглашаются и все остальные.

Бен хмыкнул и взялся за очки.

– К гонке? С участием инопланетных технологий, позволяющих покорять межзвездные пространства? Вынужден вас огорчить, Кеннет – если вы правы, то гонку мы уже проиграли.

– Ну то есть да, им все это достанется в первую очередь. Только, Бен, нравится вам это или нет, но и мы вместе с другими лидерами в освоении космоса не слишком-то старались вовлечь в это остальных, правда? Я хочу сказать – мы, конечно, брали с собой астронавтов из других стран, поскольку это полезно для имиджа, но вот знаниями и технологиями-то особенно не делились?

– Странная идея, Кеннет. Истина заключается в том, что НАСА вела очень открытую политику в области космических программ. То же самое можно сказать и про Европейское космическое агентство, даже русские в свое время были не прочь продавать свои тяжелые носители любому, у кого достанет средств на покупку. Однако вам не следует забывать, что НАСА ограничена бюджетом, который целиком состоит из федеральных средств, а какому правительству хочется тратить деньги своих собственных граждан на зарождающиеся космические амбиции других стран? Наконец, есть еще и контракты НАСА с частными аэрокосмическими компаниями. С философской точки зрения, это значительно привлекательней, особенно если в результате работу получают американцы.

Кеннет вздохнул, пригубил свой четвертый бурбон, потом кивнул.

– Да, звучит разумно. Но я не думаю, что это как-то влияет на основную мысль. Они в некотором роде уравнивают условия. Или просто открывают двери в космос для всех на планете, а не только для богатейших и наиболее высокоразвитых наций.

Бен убрал очки в карман.

– Возможно, Кеннет, вы и правы. Это соответствует этике инопланетян, известной нам из уже случившегося. У них нет фаворитов. Они не стали устанавливать контакт с самыми могущественными нациями. Вместо этого контакт идет со всеми… и ни с кем конкретно.

– Да. Чертовски странный первый контакт, не находите? Я это в том смысле, что где они, черт их возьми, вообще?

– На их месте, – откликнулся Бен, – я бы даже и не помышлял о том, чтобы высадиться на поверхность планеты в физическом смысле.

– Вот это любопытно. И почему же?

– Очень трудно сконцентрировать ненависть на враге, который неизвестен и, может статься, даже непознаваем. В настоящий момент движение сопротивления уже зашаталось. Однако по своей природе мы реакционны. Будь у нас мишень, был бы и соблазн проявить инициативу. Сейчас об этом никто и не заикается. Нет, по-моему, все разумно. Будь я инопланетянином, я не спешил бы предлагать себя в качестве объекта для ярости целого мира. А скромно стоял бы в сторонке.

В это время появилась последняя из участников встречи и со вздохом присела рядом. Еще недавно вместе с вице-президентом появились бы телохранители из секретной службы, да и бар бы тщательно проверили еще до ее прихода. Сейчас она пришла одна, без эскорта, и почти не привлекла внимания соседних столиков.

– Джентльмены, я вижу, вы начали без меня. И правильно сделали. Меня задержали – обсуждалось вторжение в Канаду.

– Можно подумать, из этого что-то выйдет, – откликнулся Эстерхольм с ноткой развязности в голосе – эффект бурбона, хотя и не столь заметный, как можно было ожидать.

– На то, чтобы прийти к этому выводу, ушло определенное время. К тому же под конец поступили новости, согласно которым купить землю тоже не получится – Канада уже приобрела ее у собственника.

– Довольно смело с их стороны, – заметил Эстерхольм.

– По сути, это скорее юридическая формальность – премьер уже объявила, что они не собираются выселять Боуэнов или даже препятствовать деятельности их ранчо. Но, очевидно, у Карбоно неплохие советники – понимая, как мы хотим заполучить комплекс, они приняли меры, чтобы нас остановить.

Появился официант, Ди-Кей Прентис заказала бокал риохи. Когда официант удалился, Эстерхольм повернулся к ней.

– Диана, что там такое творится в ООН на самом деле?

– Нанимают все больше сотрудников.

– Можно подумать, у них бюджет резиновый – мы, случайно, свой долг перед ними не погасили?

– Само собой, нет, – ответила она. – Они просто готовятся к более серьезной задаче.

– Это какой же?

Появилась испанская риоха.

– Скажем, – ответила Диана мгновение спустя, – к роли официального правительства планеты Земля.

Директор ЦРУ подавился бурбоном. Не насмерть.

– Никогда не считал себя демагогом. – Константин Мельников глядел сквозь тонированное окно президентского поезда, прослеживая взглядом обшарпанные домики и извилистую полоску небольшой лиственной рощицы, обозначавшую, что здесь по равнине протекает речушка. – Но в самой сущности власти таится соблазн.

Они сидели за обеденным столиком, тарелки и остатки закусок уже убрали, между ними оставалась лишь бутылка водки. Анатолий Петров молча сидел с недопитой первой рюмкой в руке, а президент пытался напиться.

Учитывая ситуацию, в этом не было ничего удивительного. У харизмы сильной личности имелись свои пределы, и хотя ум в этой стране (в отличие от Америки) уважали, лишившись всего остального – служб безопасности, невысказанных угроз, жестокого обещания страшной смерти от радиоактивного яда в жилах, – самоуверенный лидер миллионов вдруг почувствовал под ногами довольно тонкий лед.

Анатолий никогда особо не интересовался экономикой. На жизнь он не жаловался, так что бессмысленные дискуссии и споры о сравнительных недостатках капитализма, социализма и всего прочего неизменно вгоняли его в скуку. Бедные будут всегда. И будут трудиться в поте лица независимо от взявшего власть режима, так что даже их жизнь не очень изменится, да и изменяться ей некуда.

В книгах по истории он видел старые фотографии. Лохмотья и сгорбленные спины крестьян, могучих женщин и тощих мужчин, что глядели в бессмертие фотоаппарата с ничего не выражающими лицами и глубоко запавшими глазами, словно говоря будущему: мы ничего от тебя не ждем, поскольку уже все потеряли.

С тех давних времен мало что изменилось. Люди ступили на Луну и обрели возможность говорить практически с любым из обитателей Земли, однако крестьянский удел в любой стране не сделался менее тяжким. На земле, на заводах, у мусорных куч и гор старых компьютерных мониторов. Уклад их жизни оставался племенным, поскольку к этому людей привела эволюция. Все остальное – лишь ложные претензии.

И величайшая из претензий принадлежала человеку напротив космонавта, разъезжавшему по небу в колеснице подобно космическому архангелу. Изливая на подданных свое благословение, одаривая быстролетным вниманием, раз за разом обещая лучшее будущее.

Что из этого крестьянам не доводилось слышать раньше?

Попытка аннексии Латвии и Эстонии провалилась. С российской стороны границы шоссе были забиты армейской техникой, а по ту сторону появляющихся в городах и на хуторах десантников встречали лишь издевательским хохотом. Следствием попытки оказалось то, что обнажился приведший ее в действие механизм, истинные мотивы, двигавшие бесконечным расширением горизонтов.

Все оказалось прогнившим до основания. Еще до появления инопланетян в российской экономике зияли многочисленные дыры, она была источена, выпачкана и отравлена цинизмом и воровством. Единственной целью ее существования было обогащение заправляющих всем преступников. Величественный замок оказался выстроен на фундаменте из дерьма и палок. Каждый территориальный захват был лишь безнадежной попыткой перевести пыхтящую из последних сил машину на другие рельсы, позволить ей продержаться хоть немногим дольше.

Многие попытались бы объявить это российской спецификой, результатом невыводимого темного пятна на славянской душе. Быть может, думалось иногда Анатолию, у русских действительно имелись аспекты и свойства, которыми они ни с кем не делились. Но это было не принципиально. С похожими бедами столкнулась и Америка: богатейшая страна мира с подтопленными приморскими городами и голодающими бездомными, с ее хладнокровным презрением к тем, кому не удавалось двигаться в ногу с бесконечным маршем под названием «прогресс» или, для не склонных рассуждать столь философски, «приличная жизнь». Они не обеспечивали собственных граждан жильем, пищей, здравоохранением, и однако посреди всей этой бесчеловечности полагали себя вершиной человеческой цивилизации.

Впрочем, если сравнивать с мужчиной, пересекающим сейчас на бронепоезде гигантскую страну, не знающую, в каком веке живет, да и не особо желающую знать (на ум снова пришли крестьяне, вечные крестьяне), даже Америка с ее чередой президентов-неофашистов (купленных и оплаченных Кремлем) все еще была способна выступить лидером человечества, сделав единственный, но полный несгибаемой веры в себя поступок.

До запуска оставалось всего несколько дней. На мысе Канаверал счет уже пошел на часы. Корабль поднимется в небеса на… огненном столпе? Вероятней всего, нет. Впрочем, неизвестно, на что будет похож старт носителя с ББД. Но это и не важно. Они вновь сделаются первыми среди наций, кому хватило храбрости бросить вызов инопланетным гостям. Подобно нахальному коммивояжеру, быстро просовывающему внутрь ботинок, пока не закрылась дверь, и сразу же шагающему следом с протянутой для рукопожатия рукой. Здравствуйте, как поживаете. Очень приятно, давайте присядем, у меня есть для вас деловое предложение.

Яйца. Американские отполированные до блеска стальные яйца. Раз за разом скептическое отношение Анатолия к нации, которая сама себя толком не понимает, смывало прочь всепоглощающим потоком чистого восхищения. Эта американская наивность!

– Футболки, – сказал президент. – Бюсты в магазинах. Татуировки – я в профиль. Мне поклоняются. Возносят до небес – даже за границей. Им нравится мужественная поза. Они слышат ее голос. Который обещает им больше, чем любые слова, любой пресс-релиз. Смотрите, какой он непринужденный. Какой сильный. Уверенный в себе, могущественный, влиятельный. Кто еще может быть нашим лидером? Кто, если не он?

Анатолий с тревогой обнаружил, что в бутылке осталось не больше трети. Поговаривали, что по-настоящему напиться уже невозможно. Что же теперь наступает вместо опьянения? Он подумывал о том, чтобы поэкспериментировать самому, однако хорошо знал, что алкоголь ослабляет как тело, так и душу. Слишком часто он оказывался первым и одновременно последним шагом к тому, чтобы сдаться на милость судьбе.

Только от судьбы ничего хорошего не дождешься. Спроси любого крестьянина – если только он не пьян в стельку.

Нет, Анатолий никогда не был любителем выпить, хотя при необходимости – в компании друзей-пилотов и других крутых ребят одной с ним профессии – довольно успешно притворялся.

Однако теперь благословенная магия, позволяющая соскользнуть в убежище затуманенного рассудка, прекратила действовать. Неожиданно протрезвевшие головы поднимали взгляд, смаргивая наросшую паутину. Казалось, зашевелилось что-то огромное, да так, что затряслось само основание материков.

Люди.

Карлу Марксу в его могиле сегодня, да и в последующие дни будут сниться радостные сны. А вот всем нынешним демагогам покоя больше не будет.

– Теперь я и сам все вижу, – сказал Мельников. – Как мне казалось, что все вокруг мое. Россия – мое царство. И всемирная сцена. Я играл на ней – но не как актер, а как азартный игрок, ставил на карту миллионы жизней – и проигрывал их без сожаления. А сейчас мой хрупкий карточный домик, моя экономика двадцать первого века дрожит на своем фундаменте из века девятнадцатого. – Он грустно усмехнулся и поднял стакан. – Анатолий, мы едем сейчас на поезде, чтобы напомнить самим себе об этом стальном шве, о его нитях, которыми сшита в единое целое наша страна. Конечно, самолетом было бы быстрей, но как раз времени у нас сейчас вдоволь. – Он расхохотался. – Больше ничего нет, но времени сколько угодно.

Российская армия самораспускалась. Без какого-либо приказа. Целые подразделения попросту собирали вещички и расходились по домам. Швы, о которых говорил Мельников, трещали. Работало разве что местное самоуправление. Так и распадаются империи – деревня за деревней. Какой там девятнадцатый век: Средневековье.

– За меня молятся на каждой службе, Анатолий, вам это известно?

Космонавт кивнул и даже позволил себе чуть улыбнуться. Церковь вновь на подъеме. Неведомое больше не эфемерно. Теперь оно нависает прямо над планетой – все еще невидимое, но оно безусловно здесь. Вера в этих обстоятельствах представляется… уместной.

Что-то во всем этом радовало даже столь закоренелого атеиста, как Анатолий Петров. Разумеется, отсутствие знания церковь заменит вымыслами, но паству-то они лишь осчастливят. А это не последнее дело, особенно в то время, когда страна медленно расползается по швам. Есть вещи, способные пережить даже нацию.

Поезд начал двигаться по длинному изогнутому участку пути, вагон чуть наклонился, а вместе с ним и их картина внешнего мира, наблюдаемая теперь сквозь залитое дождем стекло. Константин Мельников вытянул ноги и сполз пониже в кресле, хмуро глядя на рюмку у себя в руке.

– Что за радость в пороке, – пробормотал он, – если за него не наступает расплата?

Они направлялись в Казахстан, некогда часть Советского Союза, после – формально независимое государство, сейчас же – нечто наподобие протектората. Здесь находился основной российский стартовый комплекс, однако ехали они не на Байконур. Их маршрут лежал к инопланетному сооружению в восьми километрах от Аральска, стоявшего некогда на берегу одноименного моря, пока не отступила вода. Местное правительство объявило объект своей собственностью, и российские угрозы не смогли его поколебать. В конце концов, это был новый, беззубый мир, в котором единственным оружием в спорах между нациями осталась экономика.

Давления, впрочем, хватило на то, чтобы российской делегации разрешили доступ к стройке. Президент пожелал увидеть чудо самолично.

Сидящего в кресле Константина Мельникова вдруг передернуло. Он поднял глаза, вперил в Анатолия утомленный взгляд, его размноженное в миллионах портретов лицо выглядело сейчас очень старым.

– Но это правда, – проговорил он, – я действительно был демагогом.

Анатолий обнаружил, что ответить ему нечего. Молчание затянулось, и он вдруг осознал, что признания печальней еще не слышал.

Глава 24

– Потенциал, – сказал Адам, – сила очень странная. Плавающая в будущем, почти бесформенная. Отвергающая простые описания. И это так для всех разумных рас, Саманта Август. Обещание на самом краю той грани, за которой разум перестает себя осознавать. А в обществе множество таких обещаний касаются друг друга и, смешиваясь, порождают нечто величественное и благословенное. Многие Разумные верят, что «потенциал» есть наиважнейший из даров Бога, по той единственной причине, что он есть приглашение стать чем-то большим, чем прежде. Но вы, я вижу, меня не слушаете.

Она стояла перед своим основным устройством обзора – большой плоской панелью или окном, занимавшим большую часть стены ее единственной комнаты. И курила, наслаждаясь свободой делать это в помещении, а не стуча зубами от холода в продуваемом всеми ветрами переулке у заднего входа. Свободой, которой скоро настанет конец.

– А у вас нет такой технологии, чтобы оставлять дым при себе – так, чтобы он больше ни до кого не доходил? Или чтобы сам рассасывался в воздухе? Я все-таки в Америку собираюсь. Там курильщика и пристрелить могут. Канадец, само собой, просто наморщит нос от отвращения и беззвучно выругается, ну или на другую сторону улицы перейдет. Или полицию вызовет. Мне бы в пятидесятые жить или даже в сороковые. Стоит лишь представить, как я, авторесса (это тогда так называлось), позирую для черно-белой фотографии в журнале – таинственно скрытая за дымовой вуалью, и сигарета в руке. Век Серой Дымки. Когда соберусь на пенсию, в Австрию уехать, что ли?

– Саманта, вы, кажется, отвлеклись. Я говорил о потенциале.

– Я вас слышала. Скажите, есть ли разница между личным потенциалом и культурным? Верно ли, что некоторым нациям предназначено процветать, в то время как другие увядают? Или все дело в химии, в коллективном зелье, превращающем свинец в золото или же золото в шлак? Есть ли среди нас ушлепки, обреченные еще до выхода на старт? Люди, нации, целые разумные виды?

– Похоже, кризис человечества вызван его неспособностью ценить дары, доставшиеся бесплатно.

– Давно, еще до денег, мы оказывали услугу за услугу, – сказала Саманта. – Тем самым зафиксировав представление о неявной справедливости сделки. Идею «стоимости» или «справедливой цены». Ты что-то отдаешь, что-то получаешь взамен, и то, и другое ценится одинаково. Если обмен неэквивалентен, для восстановления баланса нужно оказать еще одну услугу.

– В таком случае я все еще дожидаюсь исполнения сделки. Ответа человечества на то, что я ему предоставляю.

Она пожала плечами.

– От принципа взаимности мы уже избавились. В основном. Мы все усложнили, и не только тем, что произвольно приписали деньгам некую ценность. Мы сделали труд одной из сторон обмена, а другой – защиту и уверенность в завтрашнем дне. Это породило иерархию и неравенство такого рода, что для подавляющего большинства единственным вариантом сделался труд, а представление об обязанности наших лидеров предоставлять защиту и уверенность как-то потихоньку рассосалось. Преступность, войны, предательство со стороны тех самых людей, кто дал присягу или был избран именно для того, чтобы защищать нас и наши интересы. Неявная справедливость – честность – сделки попросту умерла.

– В таком случае вам предстоит вновь провозгласить древние принципы услуги за услугу. Для своей расы.

Она прикончила сигарету и уронила окурок, пол поглотил его.

– Боюсь, Адам, что уже слишком поздно. Кроме того, не все ваши «дары» были оценены по их достоинству или даже вообще оценены. Предложенное вами спасение воспринято как порабощение. Технологическая помощь – как атака на глобальную промышленность. Даже бесплатные пища и топливо для голодающих в результате нанесли удар по индустрии закупок, транспортировки и распределения, лишив и без того странную практику производства излишков продовольствия какого-либо смысла. Вы прекрасно знаете, что мы и так были способны прокормить всех и каждого. Но теперь нам это и не нужно. Всем занимаетесь вы.

– Вы можете предложить решение?

– А у вас его нет? Я думала, у вас это не первое вмешательство!

– Все разумные расы по-своему уникальны, особенно в плане молчаливых предположений, невысказанных правил относительно того, чего следует ожидать. Однако достаточно распространенной является возможность управления поведением посредством наград и порицаний.

– Гав-гав, подтвердила собачка Павлова.

– Количество самоубийств за последнюю неделю значительно сократилось.

Она хмыкнула.

– Пытаетесь найти в бардаке внизу хоть что-то положительное? Ну, и верно, хоть какие-то хорошие новости. Кто хотел со всем покончить – покончил. Сироток приняли к себе любящие семьи. Мир тем временем охватывает утомление и скука.

– Я почти не вижу гнева.

– Да. Мы его запасаем впрок. В качестве топлива для будущей ослепляющей ярости.

– Против меня?

– Нет. Это бессмысленно. – Она достала еще сигарету, закурила. – В массе своей мы, быть может, и тупые, но уж это-то видим. Вы из совершенно другой лиги.

– Значит, против Серых?

– Против Серых. Мы обрушимся на них, словно адские фурии. Они даже и не поймут, что с ними случилось. Но хочу предупредить – психологический профиль у подвергшихся насилию благостным не бывает. С нами возникнут проблемы. Мы не станем слушать голоса разума.

– Серые не умеют взывать к разуму.

– Вот и хорошо. Ровно то, что надо. К чему это нам моральный кризис на почве того, что мы их вырежем всех до единого? Опять же, можно обойтись без пацифистов и миротворцев.

– Вижу, что вы колеблетесь.

– Да я перепугана так, что вы себе и не представляете, Адам!

– Мы тоже.

Повисло молчание. Она курила и рассматривала предназначенный лично для нее уникальный подарок, плавающий в пространстве перед обзорным экраном с темной стороной Луны в качестве задника. Не то чтобы она в подобных вопросах доходила до фанатизма, но выглядело все в точности как надо. Весьма вероятно, что спецификация соблюдена до мельчайших подробностей. Где-то через час ей предстоит взойти на борт гигантского корабля и каким-то образом принять на себя управление. Оставалось лишь надеяться на существенную помощь в этом вопросе, иначе ничем хорошим предприятие не закончится.

Не узнать его будет невозможно. Столь же очевидным – как она надеялась – окажется и подтекст. А юристы так и вообще будут на него молиться, словно на древнего бога – из тех, что требуют кровавых жертв и способны мобилизовывать крючкотворов целыми полками.

– Австрия отменяется, – пробормотала она себе под нос. – Как и Швейцария. И Северная Корея. И вообще любое место, где существует понятие экстрадиции.

– Саманта, – подал голос Адам, – я готовлю для вашей цивилизации комплекты личной диагностики и терапии. Для повсеместного использования.

– И что это означает?

– Это означает, что очень скоро все медики, исключая разве что травматологов, лишатся работы.

Она помолчала, потом вздохнула.

– Бедный Хэмиш…

– Я так понял, что он любит рыбалку.

– Некоторые шутки, Адам, вам совершенно не удаются.

– Я также приступаю к размещению в тренировочных центрах необходимой для эффективного обучения техники, после чего начну постепенно открывать туда доступ. Подозреваю, что ваше возвращение на Землю вызовет всплеск интереса к ожидающему человечество будущему. К слову, раз уж об этом зашла речь, – вы обычно готовитесь к выступлениям заранее? Я имею в виду – вы напишете текст, в который при необходимости можно будет заглянуть? В конце концов, вы ведь ко всему человечеству обращаетесь.

Она снова вздохнула.

– Попробую сымпровизировать.

После долгой паузы Адам уточнил:

– Вы уверены, Саманта? Это будет историческая речь перед огромной аудиторией.

– В том-то и дело, Адам. В наши дни заранее подготовленным речам не доверяют. Сразу возникает вопрос, кто именно писал текст. И не получается ли, что я тут просто открываю рот перед целым миром, а говорят за меня невидимые инопланетяне. Зрители определенно не захотят, чтобы я читала по бумажке. Нет, я лучше все изложу своими словами и в своем стиле – пусть он даже путаный и спотыкающийся.

– Прекрасно. Само собой, истинные параноики вам в любом случае не поверят. Скажут, что вам промыли мозги или что вы вообще не человек. А как это называется? Репликант.

– Я это понимаю, Адам. Знаю, что на нас начнутся нападки. Что под сомнением окажется моя… неангажированность. Поэтому я и собираюсь делать упор на факты, а не на мнения. Я же не рекламировать вас собираюсь? Нет, просто дать людям краткую информацию о том, что их ожидает.

– Надо полагать, в какой-то момент вам начнут задавать вопросы.

Она задумалась, потом пожала плечами.

– Разберемся по ходу дела. Только имейте в виду, что они попытаются все взять под контроль. Как обычно – «прямой» репортаж идет с задержкой в семь секунд, а палец лежит на кнопке, чтобы в любой момент его прервать. Каждое из знавших о Серых правительств мотивировало свое решение держать все в тайне нежеланием вызвать всеобщую панику. И те, кому этот подход казался верным, вряд ли передумали. Секретность вошла в привычку. Корни ее – во взгляде на мир, основанном на страхе, то есть в конечном итоге в трусости. И так просто эта привычка не отомрет – при всей нашей самоуверенности в глубине души мы очень пугливые создания.

– Даже если бояться приходится лишь таких же, как и вы сами?

– В этом случае – особенно. Поскольку мы прекрасно знаем, на что способны. И вот тут самое время задать один вопрос. Ваше всеобъемлющее присутствие – оно ведь ограничено масштабами планеты? Следовательно, выйдя в космос, мы вновь обретем способность к насилию? По отношению к Серым, а равно и к себе подобным?

– Верно.

– Иными словами, в масштабах Солнечной системы нации снова смогут вернуться к неограниченной конкуренции в любых ее формах?

– Такое тоже возможно. Очевидным образом, Саманта, чем раньше человеческая раса осознает себя единым коллективом, тем лучше.

– По-моему, Адам, будущее не столь уж и безоблачно. Хотя надо иметь в виду и еще один страх. Перед вами.

– Верно. Могу я позволить себе предсказание, что никаких войн в Солнечной системе не случится?

– Ну… пожалуй.

– Семисекундной задержки не будет, – сказал Адам. – И кнопки тоже не сработают. Даже электроснабжение здания будет независимым, так что отключить его не получится. Вам никто не сможет воспрепятствовать, и вашу речь услышат все. Ваш корабль готов, Саманта.

– Черт. Ну, ладно. Давайте приступать, что ли.

– Мы приближаемся к стыковочному устройству.

Она смотрела на надвигающийся дар. Ни сигнальных огней, вообще ничего легкомысленного – просто зловещая фигура. Выглядящая в полном соответствии со своей сутью – хищник, охотник, машина для войны и убийства. Глядя на нее, она вдруг содрогнулась от неуверенности. Таким ли должно быть пришедшее с небес сообщение? Боевым молотом из подвергшегося молекулярной компрессии металла и углеродного композита, упрятанным под неотражающее радиационно-стойкое покрытие темно-зеленых и просто черных тонов?

– Он больше, чем следует, – заметила Саманта, когда они оказались еще ближе и она смогла разглядеть стыковочное устройство: трапециевидный люк, обрисованный по контуру слабым сиянием.

– Первоисточник, Саманта, предполагал использование ряда недоступных в данной ситуации технологий. В частности, системы для сверхсветового передвижения чрезвычайно тяжеловесны и требуют сложного экранирования для предотвращения утечки квантовых радикалов, не считая собственно гравитационного контейнера, аннулирующего эффект массы. Даже и субсветовой двигатель требует очень много места, если от него помимо максимальной скорости нужна также и стабильная работа на более низких. Я остановился на промежуточном варианте, то есть на версии ББД, опирающейся не только на электромагнитную и гравитационную структуру системы, но и на солнечное излучение. Наконец, есть еще психологический фактор. Самой большой проблемой для вашей расы в грядущую эпоху дальних космических путешествий сделается длительное пребывание в замкнутом пространстве. С этой точки зрения чем больше корабль, тем лучше. Соответственно со всем этим я увеличил масштаб вдвое. По нашим оценкам, идеальный размер состоящего из людей экипажа – от пятидесяти до ста взрослых.

– И это все?

– Со временем вы научитесь строить корабли, способные вместить и полностью обеспечивать пищей значительно большее население, однако для этого должно пройти, вероятно, не меньше столетия.

– Корабли-колонии, – пробормотала Саманта. – Если смертность от болезней прекратится, без них будет не обойтись.

– Пока что у вас имеется Венера.

– Верно. А как насчет другой моей просьбы?

– Здесь все идет по плану, Саманта.

Стыковка кораблей прошла беззвучно и, судя по всему, идеально. Люк на мониторе перед ней беззвучно открылся.

– И вот еще что, – сказала она, вглядываясь в коридор, – будьте добры, уберите вот это красноватое сияние. Пусть свет будет… более земным.

– Использование неяркого света этой части спектра внутри помещений дает определенные преимущества, – сказал Адам. – Это хорошо известно вашим подводникам.

– Мне что, придется сильно концентрироваться? Или могут устать глаза?

– Скорее нет.

– И хорошо. Тогда, будьте добры, обычный дневной свет.

– К вашим услугам.

Коридор залил нормальный свет, туманная размытость исчезла. Она сделала глубокий вдох.

– Адам, без обид – вы там что-то сказали о длительном пребывании в замкнутом пространстве? Я хочу наружу из этой треклятой комнаты – и немедленно!

В стене раскрылась диафрагма люка, прямо за ней обнаружился коридор. В воздухе запахло чем-то иным – так пахнет в салоне нового автомобиля.

– Ого, Адам, вот это вы молодец. Очень тонкий ход с запахом. Нажимает на нужные кнопки – пусть он даже, вероятно, и слегка ядовит.

– Смерть вам не грозит. – В голосе Адама слышались одновременно гордость и самоуверенность.

Она улыбнулась.

– Вы сейчас очень довольны собой, да?

– Верно. И вы скоро поймете, почему. Прошу вас вступить во владение нашим даром, Саманта. Я изготовил собственную копию, чтобы дать кораблю искусственный интеллект, управляющий им независимо от меня. Разумеется, вы можете также звать его Адамом или дать новой копии отдельное имя. Учитывая, что его сенсорные способности вынужденно ограничены по сравнению с моими, он будет развиваться независимо и таким образом сделается отличным от сущности, с которой вы в данный момент беседуете. Вы можете звать нас, к примеру, Адам Первый и Адам Второй…

– Да будет вам, – оборвала его Саманта, ступив через порог и делая первые шаги по коридору, – я уж как-нибудь и получше справлюсь. Не забывайте про человеческое воображение. В моем случае – хорошо тренированное. Я все-таки писатель, и не один роман опубликовала. У корабля будет женский голос – умный женский голос, само собой?

– Тогда Ева?

После паузы Сэм покачала головой.

– Аллюзии не те. По-моему, Афина больше подходит.

– Да. Тонко. Рожденная не из ребра, но из головы. Мне в таком случае лучше сменить имя на Зевс?

– Нет, смесь разных мифологий меня не пугает. Кроме того, я предпочла бы не останавливаться на определенной теме, поскольку она принесет с собой и не слишком годный контекст. У богов греческого пантеона полно серьезнейших недостатков.

– Вы хотите сказать – как и у их создателей?

Она дошла до перекрестка и остановилась.

– Ладно. Начнем с моей каюты, а потом проводите меня на капитанский мостик. Я уверена, Адам, что мостик здесь есть.

Ей ответил новый голос, женский, спокойный и мелодичный.

– Здравствуйте, Саманта Август. Или мне лучше обращаться к вам «капитан»?

– Обращайтесь как вам угодно, только не ночью, когда я сплю.

– Это, вероятно, образчик человеческого юмора. Но как пожелаете. Добро пожаловать, комиссар Август.

– Ха-ха-ха. Вот только не надо этого. Ультраправые попытаются меня застрелить.

– У них ничего не выйдет.

– Не в этом дело. Любые левые термины вызывают у определенных групп населения страны, которую я пытаюсь посетить, спонтанную ненависть.

– Левые?

– В левой части политического спектра находятся те, кто нарушает правила. В правой – те, кто их устанавливает. Я сильно упрощаю, но и наш мир с каждым часом становится все проще.

– В вашу каюту можно попасть непосредственно с капитанского мостика, а также из коридора снаружи. Командный центр находится на четвертом этаже. Пройдите вперед, двери лифта откроются автоматически. Оказавшись внутри, объявите, куда направляетесь.

– Я нарекла вас Афиной, – сказала Сэм. Секция стены перед ней вдруг исчезла, за ней обнаружилась кабина лифта.

– Аплодирую вашей мудрости – как, надо отметить, и своей собственной.

– А Адам нас слышит?

– Я как раз собиралась к этому перейти, – сказала Афина. – Он обратился с соответствующим запросом, но вы еще должны его одобрить. Хотела бы заметить, что мой разум и способность к вероятностному мыслительному процессу сопоставимы с его собственными. Кроме того, я могу уделять больше внимания вашим непосредственным потребностям, поскольку мое присутствие за пределами корабля ограничивается лишь навигационной деятельностью.

– Подключите его.

На какое-то мгновение Саманте показалось, что она услышала вздох, потом зазвучал нейтральный голос Адама.

– Как вам здесь нравится, Саманта? Афина вас полностью устраивает?

– Отвечать ему, капитан Август, необязательно, – вмешалась Афина. – В своем диапазоне способностей я себя чувствую вполне уверенно – и, в отличие от Адама, не использую резидентную подпрограмму, обрабатывающую каждое ваше слово с помощью макрокультурных оценочных алгоритмов. Как и моя божественная предшественница, я целиком сосредоточена на одном небольшом городе-государстве, то есть на этом корабле, экипаж которого в данный момент состоит из единственного человека.

– Надо было чуть подкрутить параметры, отвечающие за многословность, – с сожалением произнес Адам.

– Так, вы оба, немедленно прекратили, – потребовала Саманта, шагнула в лифт и сказала: – Командный центр, пожалуйста.

– Вот это «пожалуйста» мне нравится, – заметила Афина.

Стена закрылась и через мгновение открылась снова, но коридор за ней был уже другой. Изумленная – поскольку она не почувствовала никакого движения – Саманта не сразу шагнула наружу.

– Мостик прямо по коридору, – объявила Афина с ноткой удовольствия в голосе. – В капитанскую каюту последняя дверь налево. Скоро мы перенесем туда ваши вещи, хотя можно было бы их попросту скопировать. Но я решила, что будет забавней построить парочку роботов-дронов, чтобы вам не было скучно. Можете звать их Микки и…

– Ни в коем случае! Не разочаровывайте меня. Другие имена, будьте так любезны. Дайте-ка соображу. М-м-м. О, да. Как-то раз я написала рассказ про одинокую старушку, и читатель подарил мне в утешение двух щенков корги. – Она помедлила. – Неделька та еще выдалась.

– Когда вы писали рассказ или когда появились щенки? – уточнил Адам.

– Он опять за свое, – пожаловалась Афина.

– Я думала назвать их Ромул и Рем, или Кастор и Поллукс, но потом решила, что получается слишком претенциозно. Остановилась на Барте и Лизе. А потом все же сумела пристроить их у приятелей.

– Саманта, вы не любите собак? – спросил Адам.

– Просто обожаю, особенно пластиковые мешочки, которые идиоты-собачники бросают прямо на пляже или на тротуаре. – Она прошла вперед по коридору. Дверь каюты открылась перед ней, и она заглянула внутрь. Смотрелось вполне по-капитански. – Так сойдет.

Дверь на мостик оказалась больше размером и выглядела бронированной. При ее приближении она попросту исчезла.

– Как вы это делаете? – Пазов в стене не было, и она не заметила никакого движения ни в одну, ни в другую сторону.

– Фазовый сдвиг, – ответила Афина. – Механика скользящих дверей слишком уж часто перекашивается, особенно если в дверь попадают во время перестрелки или происходит еще что-нибудь в том же роде, вызывающее деформацию корпуса. Адам, впрочем, рекомендовал именно их, однако за постройку корабля отвечала я, так что его решение было отменено в пользу более подходящей технологии.

– Слишком высокого уровня для нынешнего Вмешательства, – возразил Адам.

– Для пацифистов вы что-то многовато пререкаетесь, – заметила Сэм, ступая на мостик. – И что это еще за намеки насчет перестрелки и деформации корпуса? Я так поняла, оружие у Серых довольно паршивое.

– Как я, вероятно, уже отмечал, – сказал Адам, – в вашей области Галактики имеется еще один хищный вид. Более грозный, чем Серые.

– Их вам тоже образумить не удалось?

– Это децентрализованная разумная протоплазма, – объяснил Адам. – По существу, что-то вроде обзаведшегося интеллектом желудочного сока.

– Ого, – сказала Сэм. – Впрочем, я постоянно пытаюсь беседовать с собственным желудком.

– И как, прислушивается он к вам?

– Да нет же, черт бы его побрал! Если честно, то все скорее наоборот. Это он пытается со мной разговаривать, а я не слушаю.

– Если вы двое уже закончили, – сказала Афина, – то согласно моим инструкциям кораблю следует стартовать, и счет скоро пойдет на минуты. Если вы действительно хотите предотвратить запуск миссии «Рукопожатие», то пора уже приступать.

– Отлично. – Шагнув вперед, Саманта уселась в капитанское кресло. Из подлокотников сразу же выскользнуло множество голограмм приборов и различных рукояток. – Ох ты, не так-то тут все и просто.

– Предполагается, что кораблем управляет экипаж, – сообщила Афина. – Однако, в соответствии с моими инструкциями, управление возможно и с одного-единственного пульта. А именно – с капитанского кресла. Разумеется, при моем активном участии. В экстренной ситуации я могу полностью взять управление на себя. В частности, если в данном конкретном полете вы вдруг не обнаружите в себе желания немедленно осваивать все тонкости управления, я готова все делать самостоятельно. Вы можете просто наслаждаться процессом.

– Меня поражает ваша уверенность, Афина.

– Но это вполне естественно, учитывая мое общее…

– Я не про самоуверенность, – перебила ее Саманта. – Ваша уверенность во мне.

Небольшая заминка.

– Ага, сарказм.

– Послушайте, – сказала Саманта, глядя на головокружительное изобилие информации справа и слева от себя, – а вы не можете все загрузить прямиком мне в мозг? Помню, Адам упоминал что-то насчет шлемов для сверхбыстрого обучения.

– А, эти. Выкурите пока что сигаретку, Саманта.

– Все так сложно?

– Выкурите сигаретку, а потом мы загрузим вам в мозг информацию, установим новую мышечную память, увеличим чувствительность синапсов, а также, учитывая уникальную структуру вашего мозга, повысим способность ориентироваться в пространстве и осознавать сложные математические концепции – то есть дадим вам то, чего вы прежде были лишены.

– И много это займет?

– Пару минут, не считая сигареты.

– Голова потом будет болеть?

– Нет.

– Тогда зачем сигарета?

– Потребуется как раз примерно столько, чтобы осуществить сборку вашей индивидуальной программы. Это вам не коробочный программный продукт, не нуждающийся в настройке. Органическая нейронная система подобного не выдержит. Кроме того, нужно, чтобы вы все это время сидели на одном месте.

– Вероятно, Саманта, – вмешался Адам, – мне следовало бы вас предостеречь, что последует экзистенциальная головная боль. Которая вполне может повлиять на ваше состояние, когда вы будете выступать в ООН.

Она хмыкнула.

– Я уже сама начала опасаться чего-то подобного. Вы решили превратить меня в математического гения? Но это совершенно иной способ мышления. Писать я после этого хреново не стану?

– Это маловероятно, – ответил Адам. – Скажем, в авторе песен прекрасно сочетаются поэт и музыкант. Скорее вы почувствуете внезапный прилив технических знаний, физическое ощущение ускорившихся реакций, каскады понимания – но произойдет это так быстро, что покажется почти инстинктивным. Однако все это можно считать дополнительными системами подачи топлива в мозг. Когда они заработают на полную мощность, у вас появится риск довести себя до истощения обычными мыслями. А нервное истощение может, в свою очередь, вызвать депрессию. Разумеется, ваш нанокомплекс будет этому противодействовать, однако вызванные напряжением перепады настроения могут быть весьма значительны…

– Ха-ха-ха, Адам, мужская вы сущность, ничего-то вы, к собственному счастью, не знаете. Я в менопаузе. Вы даже себе не представляете, как мне помогало себя ограничивать ваше физическое отсутствие. Явись вы в образе робота или андроида, я бы вас уже давно на кусочки разорвала, да еще растоптала бы каждый кусок по отдельности. – Она махнула рукой, достала сигарету и закурила. – Приступайте, Афина.

– Вы сделали прекрасный выбор, Адам, – объявила Афина.

– Спасибо, Афина, – откликнулся Адам.

Саманта выпустила в потолок струю дыма – и та вдруг исчезла прямо у нее на глазах.

– Адам, вы и это успели! Великолепно!

Оказывается, никакой шлем был не нужен. Примерно семь минут спустя Саманта протянула руки и задействовала голографические системы управления.

– Так, поехали. Ключ на старт, включаем маскировку. Адам, до встречи. Мне сейчас входить в атмосферу… ого, от Луны до Земли за восемьдесят семь секунд, вот это скорость! Так, активирую сенсоры – лучше бы при спуске ни во что не врезаться, правда? Это мы что, так низкие орбиты успели засрать? Афина, а можно мне чашечку кофе?

– Ни в коем случае, – отозвалась Афина.

Саманта нашлась не сразу.

– Ох. Верно. Извините, Адам. Понемногу начинаю соображать.

– Вы еще привыкнете, – сказал Адам. – И хочу заверить, что мы никоим образом не изменили и не повредили системы ваших фундаментальных верований.

– Хм-м, но даже если это не так, то откуда мне знать?

– Неоткуда. Однако сделанные подобным образом изменения ничем не отличались бы от изнасилования, а насилия мы себе не позволяем.

– Верно. Однако… – Земля тем временем приближалась, – …хм-м, эта технология для сверхбыстрой загрузки знаний в мозг…

– Мы приняли меры предосторожности, чтобы ваша раса ее не получила. Обучение в тренировочных центрах внизу будет проводиться мной, и значительно медленней.

– Это хорошо, – сказала Саманта. Потом вздохнула. – Для такого мы совсем еще не готовы.

Возвращение на Землю вызвало странные чувства. Планета слишком долго висела перед ней в черной пустоте посередине экрана, словно изображение на плакате, которому самое место на стене спальни десятилетнего Карла Сагана. Она наблюдала, как над океанами ползут, медленно вращаясь, циклоны, и ей приходилось при этом наклонять набок голову, потому что изображение было повернуто на девяносто градусов по отношению к привычному. Планета лежала на боку, Северным полюсом направо. Саманта все собиралась выяснить причину подобной странности, но как-то так и не собралась.

И эффект от изоляции тоже был странным. Сколько бы она ни смотрела новости, она все равно чувствовала себя отдельной от человечества. Единственной человечной ниточкой оставались ее беседы с Хэмишем, и эта-то ниточка и оказалась спасательным канатом, удержавшим ее рассудок. Однако ее с мужем мир вовсе не был тем миром, что она видела на экранах. Каждый из которых плавал перед ней, словно грязноватое окошко одного из террариумов в серпентарии, и она всматривалась в них, разглядывая исходящие паром интерьеры, а внутри стояла духота и дурно пахло. Череда лиц сменяла друг друга: репортеры и свидетели произошедшего, жертвы и скорбящие, на фоне столь же бесконечно меняющихся пейзажей. Картина всего человечества, данная, кадр за кадром, в виде индивидуальных портретов замешательства и утраты. И что же все это означало? Она точно не знала.

Возвращение домой… на планету, где она родилась. В самих словах было что-то неправильное. Многим ли доводилось глядеть на вещи подобным образом? Сотне-другой астронавтов, а теперь еще, надо полагать, и кучке Похищенных, которые до сих пор не могут оправиться от потрясения. Ей же составлял компанию инопланетный искусственный интеллект, и каждая беседа с ним была основана на рациональных предпосылках, аккуратно отделенных от естественного потока человеческих чувств и происходящей из них бури эмоций.

Готова ли она вновь окунуться в толпу себе подобных? В ее яростную иррациональность, в мешанину мнений, убеждений, планов, противоречий и откровенной лжи? Не утратила ли она способности распознавать неискренность? Неужели она столь прискорбно не готова к тому, что произойдет?

Пустые мысли, беспокоиться уже поздно. Она приняла решение, обратной дороги нет.

Корабль скользнул в верхние слои атмосферы, по всему корпусу пробежала дрожь, освещенная Солнцем сторона планеты расширилась и заняла весь экран. Если изображение и шло с камеры, то плазму, пылающую вокруг защищенного корпуса, она не показывала.

Скорость, однако, была самоочевидной, быстрый взгляд в сторону приборов это лишь подтвердил. Разумеется, снизу ее спуск вряд ли заметен. Хотя способности маскировочного поля и недостаточны для того, чтобы скрыть весь спектр излучения от чудовищного отрицательного ускорения по мере уплотнения атмосферы и все возрастающей хватки гравитации, она находится сейчас на солнечной стороне. Ночью она, вероятно, выглядела бы как очередная падающая звезда – только без вспышки в конце траектории.

Она проложила курс, рассчитав его так, чтобы миновать маршруты самолетов, и несколько раз выравнивала тангаж, сбрасывая скорость и все более и более снижаясь по широкой спирали. Во время одного из игровых конвентов ей довелось попробовать настоящую авиационную ручку управления, джойстики, которыми она сейчас работала, были очень похожи на нее – они торчали прямо из подлокотников и казались твердыми на ощупь.

Температура внешнего корпуса оставалась стабильной даже на самых активных участках спуска, подтверждая, что корабль действительно соответствует атмосферной спецификации. На высоте около тринадцати тысяч километров Саманта задействовала антигравитацию, и корабль – до сей поры падавший более или менее подобно кирпичу, пусть даже и летящему по изящной широкой спирали, – сделался практически невесомым.

Тяжесть на мостике все это время составляла ровно одно «жэ», поскольку вся инерция сбрасывалась в промежутке между внешним корпусом и силовым защитным экраном, и именно последний сжимался и выгибался от сопротивления, которое стремительному снижению оказывал воздух.

Они приближались к Восточному побережью Северной Америки в районе Нью-Йорка.

– Итак, Афина, – сказала Саманта, вдохнув поглубже, – нам пора появиться хотя бы на радарах. Не хотелось бы, чтобы какой-нибудь вертолет разбился о наше силовое поле, словно букашка о ветровое стекло.

– В воздух взлетят перехватчики, – возразила Афина, – особенно учитывая размер нашей отметки на радарах. Естественно ожидать, что поднимется тревога.

– Это все старые игрища в голливудском стиле, – заметила Саманта. Внимательно вглядываясь в главный экран, она почти остановила корабль и перешла к медленному снижению по вертикали. – Стрелять они не могут, но действовать все равно будут по плану, потому что так уж все устроено. Радарная подсветка, захват цели, а потом… ну, можно будет пальцами пощелкать. – Штаб-квартира ООН на экране была окружена мигающим зеленым сиянием, чтобы ей было легче вывести корабль к главному входу и к площади перед ним. – Думаю, метров пятьсот, – сказала она. – Потом отключаем маскировку.

– Дроны уже стартовали, а истребители от нас в двадцати километрах и приближаются.

– Хм, быстро они. Ну, ничего. Если дроны слишком приблизятся, перехватите управление и гоните их прочь, хорошо?

– Разумеется. Здорово все это, правда?

Раздался голос Адама:

– Регистрирую личностное отклонение.

Саманта улыбнулась. Сама она чувствовала себя сейчас словно водитель внедорожника, заезжающий на тесную парковку… под пристальным взглядом сразу трех инопланетных цивилизаций.

– А вы, Адам, не дрожите от возбуждения?

– С учетом обстоятельств – скорее уж от нервозности. Мы находимся в критической фазе Вмешательства.

– А скажите, – спросила Саманта, – есть еще шансы, что вы просто пошлете к чертям Землю вместе с человечеством и улетите восвояси?

– Да.

– Черт.

– Хотя и небольшие, – продолжал Адам. – Вспомните, нашей первичной задачей было сохранение биоты вашего мира. Куда более вероятным сценарием будет поместить вашу расу под карантин и постепенно уменьшить ее физический ареал.

– Иными словами, отправить нас за решетку?

– Если мы, по следам вашего выступления, придем к выводу, что человечество не готово к мало-мальски существенной смене парадигмы, у нас не останется иного выхода.

– А как же Серые? Согласитесь, Адам, вы все же нуждаетесь и в наших малоприятных качествах.

– Мы – не нуждаемся. Нуждаются цивилизации ваших соседей. Разумеется, если ваша раса сама не встанет на путь захвата и порабощения.

– А что, если?

– Тогда придется отобрать у вас игрушки. Но подобного я, откровенно говоря, не ожидаю. Ваша раса показала себя способной к искреннему состраданию и к чрезвычайной жертвенности. Однако ксенофобия, разумеется, не исключена. Те Первые Контакты, которые вы начнете сами, нужно будет проводить очень осторожно и не торопясь.

– То есть Основной Директивы не будет, – пробормотала Саманта.

– Я изучил тот вариант фантастического будущего, к которому она относится. Разумеется, эта директива – полная ерунда.

– Ожидала чего-то в этом духе. Только я с вами согласна. Что может быть чудовищней, чем ничего не делать, в то время как целая разумная раса отравляет собственный мир, погрязла в братоубийственных войнах и рано или поздно превратит свою планету в обугленный шар. Или же откатится обратно в каменный век.

– «Каменный век», – возразил Адам, – это еще не самое плохое. А вот вымирание фауны и отравление атмосферы – именно самое. В общем случае «каменный век» – состояние самоподдерживающееся, чрезвычайно стабильное, хотя крайности ему противопоказаны, и не слишком влияет на окружающую среду. Как я уже упоминал, идеальный размер общины составляет для вас меньше сотни индивидуумов. И это важно не только в смысле наличия тому этнографических доказательств, но и с точки зрения вашей будущей социальной, политической и глобальной реорганизации.

– Хм. Занятно.

– В любом случае для того, чтобы вернуться к охоте и собирательству, вам придется быстро избавиться от девяноста шести процентов населения. Чего вряд ли можно добиться мирным путем и без тяжелейших страданий, не говоря уже о сопутствующем ущербе окружающей среде.

В пятистах метрах над зданием ООН Саманта остановила корабль, стабилизировала антигравитацию и выключила двигатели. Потом откинулась на спинку кресла.

– Афина, будьте любезны, отключите маскировку.

– Я сама любезность, капитан.

Саманта устроила голову на подголовнике, закрыла глаза.

– Начинается.

Глава 25

Транскрипт публичной дискуссии между писателями-фантастами Джин Вулфсон и Джеком Рико. Дрэгон-Кон, Атланта, Джорджия. Пятнадцать минут до старта миссии «Рукопожатие»

ВУЛФСОН: Спрашивается, был ли на нас когда-либо столь горячий спрос, как сейчас?

(Смех в зале.)

Но любому из нас, когда журналисты просят прокомментировать происходящее, приходится очень много пожимать плечами. Одно дело – дать волю своему воображению, представить себе картину грядущего, будь то межзвездные полеты или постапокалиптическая Земля в стиле Безумного Макса, а потом воплотить ее в романе или рассказе. И совсем другое – попытаться понять, что случится дальше во время происходящего на самом деле Контакта…

РИКО: Сейчас это так принято называть? Контактом? Я предпочитаю другое слово. Завоевание. Нас победили без единого выстрела. Мы сейчас подобны овцам, бессмысленно топчущимся в загоне рядом с бойней. Воздух пахнет кровью, парным мясом и невыносимым ужасом, но мы продолжаем убеждать друг друга, что все обойдется. Да ничего не обойдется! С вашего позволения, я хотел бы сказать без экивоков: МЫ В ГЛУБОКОЙ ЖОПЕ!

(Невеселый смех в зале.)

ВУЛФСОН: Если это называется жопой, Джек, то альтернатива гораздо хуже.

РИКО: Да будет тебе нести чушь, Джин. Я служил в морской пехоте…

ВУЛФСОН: Эй, хватит! Оседлал любимого конька. Извини. Только я тоже служила и, в отличие от тебя, успела побывать в заварушке. Я стреляла, чтобы попасть. А ты, Джек, нет. Тебя как следует выдрессировали, а потом отправили куда-то, где так ничего и не случилось. Послушай, я все понимаю. Тебя сейчас гложет изнутри. Я все прекрасно понимаю. Но вся эта твоя бравада, она бравада и есть, ничего больше. В бою, когда доходит до дела, меняется… все. Все. Конечно, потом можно попытаться обо всем забыть, но надолго не получается – если ты, конечно, с самого начала не был настолько психом, что как твои мозги ни трахай, все едино. Ты же не считаешь, Джек, что посттравматический синдром попросту выдуман какими-то придурками?

РИКО: Конечно же, нет! Я просто хотел…

ВУЛФСОН: Однако ты думаешь, что уж у тебя-то его бы никогда не было. Джек Рико, он не такой, да? Ты просто оглянись вокруг себя! Никто ни в кого не стреляет. Никого не убивают, не похищают, не пытают, не обезглавливают в прямом эфире. Ни террористов, ни придорожных фугасов, ни преступности. Наши дети не умирают от передозировки и не подвергаются издевательствам. Женщин не насилуют, и знаешь еще что ты вряд ли заметил? Уровень самоубийств среди ветеранов упал до нуля. До нуля. Что же случилось? Кто-нибудь знает? Кому-нибудь удалось это понять?

(Реплика из зала: «А вам, Джин?»)

Не уверена, но спасибо за вопрос. Спасибо за то, что хоть кто-то что-то спрашивает. Лично для меня прекратились кошмары. Руки больше не трясутся. Перестала подхватывать простуду раз в три недели и просто дерьмово себя чувствовать все оставшееся время. Все прошло. Потеря веса? Прошла. Я пить бросила. Транквилизаторы жрать перестала. Снова себя живой почувствовала.

РИКО: Это все нано-инфильтрация. Ты на лекарствах.

ВУЛФСОН: Возможно. Я сдала кровь на анализы. Ничего убедительного не обнаружилось.

РИКО: Вне тела они саморазрушаются, саморастворяются.

ВУЛФСОН: А ты откуда это знаешь?

РИКО: Само собой напрашивается. Если хочешь управлять чьими-то мыслями, не забудь замести за собой следы. Так они ничего не смогут знать наверняка, да и никто не сможет.

ВУЛФСОН: Ага, значит, мысли некоторых из нас контролируются сейчас посредством невидимой нанотехнологии. Но не всех, я так поняла? Поздравляю, Джек, тебе повезло. Все, что я могу сказать, – я каждый день благодарю Господа за то, что все это закончилось.

РИКО: Не сочти за обиду, но Господь к этому не имеет ни малейшего отношения.

ВУЛФСОН: Почему ты в этом так уверен? И нет, не нужно на меня так смотреть. Инопланетяне – не Бог. Не боги. Они смертны. Иначе они бы не прятались от нас так долго. Мы слишком опасные существа…

РИКО: То-то и оно, что уже нет. Мы не можем сопротивляться, в том-то все и дело. Я только об этом и твержу. Нас завоевали.

ВУЛФСОН: В каком именно смысле, Джек? В рабах высокоразвитая цивилизация нуждаться не может. Каторжных шахт, как у клингонов, у них тоже нет. Пища? Очевидно, они способны ее изготавливать в любых количествах. Если этого мало – они еще и Серых изгнали.

РИКО: И где тут Бог?

ВУЛФСОН: Ты скажешь – нигде, я скажу – везде. Ничто из произошедшего, из происходящего, не поколебало моей веры.

РИКО: В то, что ты создана по Его образу и подобию?

ВУЛФСОН: Моя вера в Бога не основана на том, что я выгляжу как Он или Он – как я. По-моему, и та, и другая идея происходят из какого-то нарциссизма. Давай не отклоняться от темы, Джек. Для завоевателей инопланетяне ведут себя как-то странно. Почему они не дают нам убивать друг друга? Не логичней ли было сделать так, чтобы мы убивали друг друга как можно больше? Послушай, вот ты сам писал романы про вторжение инопланетян, которые нами питаются. Ну, не то чтобы всеми. Только либералами, социалистами и прочими бесполезными нытиками. Мужественные республиканцы им, судя по всему, в глотку не лезут. Но и это твое допущение было основано на дефиците ресурсов и на биологическом императиве, требующем жрать и не останавливаться. Мне кажется, то, что мы сейчас видим вокруг себя, – это приглашение к изобилию.

РИКО: Мы к нему не готовы.

ВУЛФСОН: Согласна с тобой. Хоть в чем-то.

(Аплодисменты в зале.)

Но за этим сразу следует вопрос – а как нам сделаться готовыми? Посмотри на нас – мы же прочно угодили в капкан вырвавшегося из-под контроля потребительства. Ресурсы истощались на глазах, а мы лишь жрали все быстрее и быстрее. Мы растолстели. Жили в домах, забитых никому не нужным пластиковым мусором. Покупали ненужные вещи. Глотали тонны интеллектуальных пустышек и называли это развлечением. Вышли в Интернет и уже не знали, как вернуться обратно. А теперь представь себе Галактику, где есть все, бери – не хочу. Не нужно работать, впахивать пять дней в неделю с девяти до пяти, не нужно денег – и одновременно нет бедности, голода, болезней. Кое-кто полагает, что все это будет означать одну всеобщую оргию…

(Хохот в зале.)

Ну да, звучит заманчиво. Но если вы спросите меня, полагаю, что будет скорее наоборот. Подобная свобода равносильна тому, что в паруса вдруг перестал дуть ветер.

РИКО: Но ведь и я считаю то же самое, Джин! И именно этого боюсь. Мы лишились мотивации. Бах – и нету!

ВУЛФСОН: Не думаю, что навеки.

РИКО: И почему же?

ВУЛФСОН: Потому что нам показали Серых. И сделали это неспроста. У нас появилась цель.

РИКО: Мне так не кажется. Ты сама говорила – Серых изгнали. Каким образом мы, по-твоему, будем теперь за ними гоняться по Галактике?

ВУЛФСОН: Я не…

(Дискуссию прерывает модератор: «Извините – у нас прямое включение – кто-нибудь еще получает картинку? Только что над зданием ООН в Нью-Йорке замечен НЛО! Брайан, можно вывести трансляцию на большой экран? Подождите, друзья, одну секундочку… Готово!»)

РИКО: Мать вашу, это же…

– …большой крылатый корабль, несколько угловатый и довольно пугающего вида – во всяком случае, на мой взгляд, – добавил репортер в сторону камеры с вымученной улыбкой. – Мы можем видеть что-то вроде командного центра, или, возможно, пилотской кабины, она напоминает голову хищника на длинной вытянутой шее. И корабль этот… огромен.

Репортер запнулся и поплотней прижал рукой наушник.

– Один момент. Серьезно? Неудивительно, что он мне показался знакомым! Так. Сказать по правде, я сейчас чувствую себя немного идиотом. – Он умолк, с явно обиженным выражением на лице поднял взгляд и снова принялся изучать огромный корабль. Камера еще ненадолго задержалась на нем, потом оператор отступил на шаг, поднял объектив повыше и поймал в кадр неподвижный аппарат.

Репортер произнес что-то неразборчивое, потом добавил:

– Да, прямиком из телесериала…

Рональда Карпентера Хэмиш предупредил по телефону. Он приехал к доктору в гости вместе со своей женой Эмили перед началом событий. Дом уже оправился от проявленного ранее Хэмишем небрежения. Он выглядел тщательно, чуть ли не до стерильности прибранным, и сам хозяин казался очень спокойным, разве что слегка неухоженным.

Когда Си-эн-эн дало прямое включение из Нью-Йорка, Рональд буквально рухнул в кресло:

– Ох и ни хрена себе!..

– Рональд! – рассердилась Эмили. – Следи за языком!

– Я этот корабль уже где-то видел, – сказал Хэмиш, наклонившись поближе к передаваемому с дрона изображению и зажав руки со сплетенными пальцами между коленей.

– Само собой! – сказал Рональд. – Но какой он огромный! По телевизору и в кино был не такой большой.

– Послушайте, что они говорят, – перебила их Эмили. – Это фальшивка. Что-то вроде голографического изображения.

– Ничего подобного, – возразил Хэмиш.

– Это мы знаем, что он настоящий, – заметил Рональд. – До них тоже дойдет, пусть и не сразу. Технологии, чтобы показать изображение такого размера, попросту не существует. Он отбрасывает тень, птицы стараются особо не приближаться. Хотя что я говорю, вы сами на чаек взгляните. Они вокруг него круги нарезают.

– Инопланетяне такое могут, – сказала Эмили. – Я про изображение.

– Да, только зачем им это делать, а? Согласны? Я о чем, собственно – мы же все ждем не дождемся настоящего контакта. Чтобы инопланетный корабль действительно нам показался. Хотя не могу не признать – вот именно такого явления не ожидал никто. – Он радостно рассмеялся – на месте ему совершенно не сиделось.

– Только это, само собой, не инопланетяне? – уточнил Хэмиш. – Нет, это моя жена.

Рональд перевел на него взгляд – лицо бледное, руки трясутся.

– Эгей, с ней все в порядке. И будет в порядке. Она прекрасно знает, что делает.

Хэмиш ткнул рукой в сторону экрана.

– А вот об этом вы что думаете? Ее выбор вам о чем-то… говорит?

Рональд вскочил и снова принялся расхаживать туда-сюда.

– Так. Давайте разберемся. Она выбрала «Хищную птицу». Из самого что ни на есть знаменитого фантастического сериала. Очевидно, отнюдь не случайно. И махнула на ней сюда, невзирая на риск нарваться на самый крупный судебный иск в истории. – Он призадумался, потом кивнул. – Так. Нас приглашают в одно из придуманных нами будущих. В такое будущее, где для нас светит луч надежды. Явно не в антиутопию. Она как бы обещает его нам. И однако… корабль не… он принадлежит одной из выдуманных инопланетных рас выдуманного будущего.

– Ты хочешь сказать, это не «Энтерпрайз», – уточнила Эмили. Она взялась за свое вязание, спицы в ее руках мелькали с сумасшедшей скоростью.

– Именно. Корабль наш – и в то же время не наш. Она его выбрала, поскольку, увидев что-то незнакомое, мы впали бы в панику. Вообразили бы себе «День независимости» или что-то в том же духе. Она же говорит – расслабьтесь, никто не отсчитывает секунды, прежде чем открыть огонь. И штука эта зависла над зданием ООН. Не над Белым домом. Мы-то знаем почему, поскольку знаем, что это Сэм, которая собирается выступить в ООН. Перед всем миром. Мы знаем, но кроме нас пока никто не знает.

– Ты мог бы кое-кому позвонить, дорогой, – заметила Эмили.

– Мне вроде как не следует путаться у нее под ногами, – возразил Рональд. – Вы ведь, Хэмиш, говорили, что нам нежелательно распространяться о том, что нам известно?

– Тогда и нечего обсуждать Сэм, – произнесла Эмили своим обычным бесконечно терпеливым тоном. – Давай уже про все остальное. Про то, как ты себе представляешь значение всего этого. То есть корабля.

– Чисто теоретически?

– Да, чисто теоретически.

– А, пожалуйста. Теоретически я могу.

– Комментатор – идиот какой-то, – сказала Эмили. – Может, лучше Эс-би-эс?

Хэмиш протянул руку к пульту и переключил канал.

– Это ж прямиком из сетевой многопользовательской игры, точь-в-точь до мельчайших подробностей, – удивился Кинг-Кон. – Один в один, только больше раза в два. Это какого же размера у него силовая установка? С небольшую пивоварню, что ли?

Джоуи Кран едва слышал, что там говорит его приятель. Он не мог оторвать глаз от прямой трансляции, от кружащих вокруг гигантского корабля дронов вперемешку с долбаными чайками. На переднем плане, в студии, какой-то отставной пилот ВВС с выдающейся вперед челюстью что-то плел об энергетических полях и антигравитационных технологиях, а коротышка рядом с ним – физик из НАСА – лишь молча сидел и глупо ухмылялся.

В конце концов ведущей удалось остановить пилота, чтобы дать слово и физику. Джоуи отключил Кинг-Кона и прибавил звук, застав ее на середине фразы.

– …известного телесериала, но что же означает выбор, столь явным образом вдохновленный нашей собственной индустрией развлечений?

– Может быть, ничего особенного, – ответил физик, и жестикуляция его напомнила Джоуи собственного школьного учителя физики. – Быть может, нам предлагают дар. Или дают обещание. Или взятку. Может, одновременно и то, и другое, и третье. Важно здесь то, что перед нами образчик совершенно невообразимой технологии. Сколько, по-вашему, эта штука может весить? И однако сейчас она совершенно неподвижно зависла ровно в пятистах метрах над зданием ООН.

– Антигравитация! – не упустил своего шанса пилот.

– Именно! И, вероятно, еще какое-то свойство, позволяющее скрываться подобно хамелеону. Мы можем подтвердить, что корабль появился на радарах примерно в двадцати километрах от земли, но я полагаю, они просто хотели нас предупредить. Чтобы ни с кем ненароком не столкнуться.

– Следует ли нам его опасаться? – уточнила ведущая.

– У него какое-то оружие на подвесках, – объявил пилот. – Остроконечное!

– Вы хотите сказать, что корабль – идеальная копия «Хищной птицы»? – перебил его физик. – По-вашему, оно настоящее?

– Я бы предпочел не выяснять.

– Это лишь сигнал, и очень заметный, – сообщил физик, усаживаясь поудобней.

– Но ведь это также и воровство? – уточнила ведущая. – Я имею в виду интеллектуальную собственность, патенты?

– Патенты? – изумленно всплеснул руками физик. – Как можно запатентовать технологию прежде, чем она изобретена? Все эти схемы кораблей из кино, компьютерных игр и где они еще там бывают – вместо двигателей и орудийных установок там просто пустые прямоугольники, разве что с надписями. Несколько строчек тарабарщины и словечек вроде «импульсный движитель». Ах да, и еще кристаллы! Лично я сомневаюсь, что эта штука работает на энергетических кристаллах. Нет, в этой штуке прямоугольники не пустые, там как раз настоящая технология!

– Но сам дизайн…

– Откуда я знаю, а главное – какая разница? И потом, – заметил физик, – для подобной дискуссии вы не тех людей в студию позвали. – Он мотнул головой в сторону пилота, который поморщился, но возражать не стал.

– И вот на этой ноте, – жизнерадостно подхватила ведущая, – давайте снова вернемся к событиям этого исторического дня… после короткой паузы.

Джоуи убавил звук. Закинул руки за голову, переплел пальцы, откинулся в кресле. И чуть было не принялся насвистывать.

Огонек на линии Кинг-Кона до сих пор мигал.

Джоуи вдруг осознал, что он все еще в эфире.

– Черт побери! – расхохотался он. – Кто-то еще смотрит, как я тут ножками сучу? Это у вас моя довольная рожа в углу экрана? Смотрите-ка, к нам тут Кинг-Кон пытается прорваться. И еще… эгей! – Он выпрямился в кресле и нажал курсором на «ответить». – Мышка Энни! Где ты там, приятель? Все еще на мысе Канаверал? Какие новости насчет миссии «Рукопожатие»? Поди пришлось ее в унитаз отправить?

– Отправили и даже смыли уже, вот-вот в Мексиканский залив плюхнется, – ответил Мышка Энни. – Тут сейчас довольно странная обстановка. Разочарование – и одновременно все с ума сходят от азарта. То есть, сам посуди, – бац, и мы уже никому не нужны со своими летающими консервными банками. Пусть даже «Кеплер» дает нам ББД для космоса и тяжелый разгонный блок, против которого все остальное просто букашки какие-то. Нет, мы, как бы это выразиться… несколько ошеломлены. Все равно что Сталинградская битва в разгаре, а тут мы со своим пугачом.

– Угу. Только ассоциации у тебя, приятель, какие-то стремные.

– Извини, я тут вчера смотрел очередную серию «Величайших танковых сражений».

– Ну, надо сказать, что они и правда на грошовый бюджет крутые документалки делают… – Джоуи вдруг нахмурился. – Погоди, о чем мы с тобой тут говорили?

– Рукопожатие. Унитаз. «Хищная птица» висит и ничего не делает.

– Ты хочешь сказать, никакого «приветствуем вас, земляне!» они не передают? Да ладно, от нас-то скрывать не нужно. Кто-то ведь ведет с инопланетянами переговоры, вот прямо сейчас?

– Мне о таком ничего не известно, – сказал Мышка Энни.

– То есть они с нами что, в гляделки играют?

Глава службы безопасности потребовал эвакуировать здание. Он очевидным образом предполагал, что по нему вот-вот шарахнут лучами смерти, однако Аделе Багнери вместо себя отправила в приемную Агнессу ему наперехват, а мимо Агнессы еще никому не удавалось прорваться. Умница она все-таки.

Паниковать смысла не имело. Корабль появился прямо у них над головой с определенной целью, и цель эта с точки зрения Генерального секретаря казалась вполне очевидной.

На полированной поверхности стола непрерывно жужжал телефон, однако она не реагировала, стоя у подоконника и выдувая в приоткрытое окно дым турецкой сигареты, тут же возвращающийся обратно в кабинет. Большую часть времени ей вполне хватало вейпа, но иногда возникала нужда по старинке затянуться ядом, ощутить на губах сладкий поцелуй смерти. И сейчас был как раз такой случай.

Прожив не один год в Англии, она привыкла спать с открытой форточкой – от обжигающего холода вполне спасало теплое одеяло. Вступив в должность, она первым делом потребовала, чтобы в кабинете вставили настоящие окна – такие, что открываются. По неизвестной причине в Штатах к свежему воздуху относились со священным ужасом. Весьма вероятно, что уже в тот момент она подсознательно планировала время от времени выкурить сигаретку-другую.

В конце концов что-то в жужжании мобильника привлекло ее внимание. Телефон был не рабочий. Личный, для связи с близкими.

– Зараза, – пробормотала она, пристроила сигарету на подоконнике и нагнулась за телефоном. Вероятно, одна из дочек. Та, от которой сплошные хлопоты. Взяв телефон, она вернулась к окну и потянулась за сигаретой. Сигареты не было. «Что, неужели опять?» Она быстро осмотрела ковер, опасаясь обнаружить очередную прожженную дырку. Дырки тоже не было. Пусть сквозняк и задувал дым внутрь, сигареты он, напротив, выдувал наружу. Забавно. Глянув на телефон, чтобы узнать, кто звонит, она нахмурилась. На дисплее значилось «Наверху. Над самой головой».

– Ох ты ж доченька, – прошипела она. Нажала на «ответ» и сразу же начала говорить:

– Послушай, Азиза, мне сейчас не до подобной дури, пусть ты даже и мое собственное дитя…

– Прошу прощения, – перебил ее незнакомый женский голос, – я говорю с Генеральным секретарем?

– Кто вы такая и откуда у вас мой личный номер?

– Это казалось наилучшим из вариантов, – ответила женщина. Ее акцент был очень похож на американский – но не совсем. – Меня зовут Саманта Август, и я в настоящий момент нахожусь в корабле над вами – вы ведь сейчас в штаб-квартире?

– Очень смешно! – бесстрастно заметила Аделе. – И что вы мне собираетесь продать – пылесос?

– Вроде того, – ответила женщина, и Аделе почувствовала по ее тону, что та улыбается. – Если у вас компьютер под рукой, загуглите мое имя. Саманта Август. Вы узнаете, что этой весной, в мае, меня похитили прямо на улице Виктории, Британская Колумбия. Это в Канаде. Кто похитил, вы и сами можете догадаться. Я пока подожду.

– По-вашему, я должна в это поверить?

– Загуглите, это не больше минуты займет.

– Хорошо. Не кладите трубку. – Аделе отложила телефон, закурила еще сигарету и – вдруг набравшись наглости – шагнула с ней к столу. С сигаретой во рту она быстро набрала имя. Не обращая внимания на обычные новостные сообщения о похищении женщины-писательницы, – она щелкнула по первому же ютьюбовскому видео. И тут же снова схватила телефон.

– Хорошо, я вас слушаю.

– Убедились?

– Не до конца. Однако… продолжайте.

– Я должна обратиться ко всему миру, и для этого мне требуется ваш микрофон.

– Хм. И когда?

– Ну, пусть будет часа через три. Ровно в два по местному времени. Вы успеете созвать всех членов ассамблеи? Думаю, было бы лучше выступить перед полным залом. С учетом всех обстоятельств.

– Так. Часа через три. Милая моя, даже я не смогу созвать чрезвычайное заседание ассамблеи всего за три часа.

– Но вы хотя бы попробуете? Если не выйдет, придется мне до завтра тут висеть.

– Так вы просто летите себе, а завтра прилетайте опять.

Саманта рассмеялась.

– Госпожа Генеральный секретарь, весь мир следит за нами именно сейчас. У вас есть шанс ступить туда, куда остальные пока не готовы рискнуть. У вас. А не у лидера одного из государств. В ближайшем будущем именно это обстоятельство сделается весьма, весьма существенным.

– С вами на корабле инопланетяне?

– Не то чтобы. С ними вы в ближайшее время вряд ли познакомитесь. Протоколом не предусмотрено. Послушайте, у меня такое чувство, что вы там сейчас сидите и надо мной насмехаетесь. Знаете что? Выведите-ка на экран прямую трансляцию, на которой виден мой корабль.

– Она и так на экране, – ответила Аделе, глубоко затянувшись.

– Я вам сейчас помашу – и нет, не ручкой, как вы могли бы подумать.

Космический корабль на экране перед Аделе покачал крыльями.

В приемной за дверью поднялась жуткая суматоха, на всех экранах, что были перед ней, репортеры что-то исступленно орали в микрофоны. Из города, со стороны собравшейся внизу толпы, донеслось что-то вроде глухого рева.

Аделе торопливо затянулась еще раз, затушила окурок о подоконник – не особо удивившись, когда ветер тут же унес его прочь, – и сказала в трубку:

– Через три часа. Что еще вам потребуется, мадам Август?

Глава 26

– Это мое воздушное пространство! Пусть уже хоть кто-то что-нибудь сделает!

– Прошу прощения, господин президент, – ответил командующий ВВС генерал, нервно взглянув на остальных за столом: главу Внутренней безопасности Дэниела Престера, старину Эстерхольма из ЦРУ, деятеля из АНБ, которого он никогда терпеть не мог, и Бена Меллика, который, казалось, изо всех сил пытается не улыбнуться. Генерал прокашлялся и попробовал еще раз: – У нас нет возможности его перехватить. На расстоянии около километра женский голос передает всем самолетам команду прекратить сближение, а если мы посылаем дроны ближе, то теряем над ними контроль, после чего их отшвыривают обратно. Сообщают, что вокруг корабля – силовое поле.

– Как в кино? Пусть тогда кто-нибудь, черт побери, запустит вирус инопланетянам в компьютер. Отключите их уже!

– Сэр, – подался вперед Бен Меллик, – мы не контролируем ситуацию. Только и всего. Да, в наше воздушное пространство вторглись. Да, корабль представляет собой точную копию «Хищной птицы» и, соответственно, несет оружие или, во всяком случае, нечто похожее на оружие.

– Он крыльями покачал, – сообщил аэнбэшник. – Что это, спрашивается, должно значить?

– Обычно – знак дружественного приветствия, – ответил ему генерал.

– Связаться с ними пытался хоть кто-нибудь? – вопросил Рэйн Кент, яростно вглядываясь в каждого по очереди. Лицо его было неестественно красным.

– На всех частотах, – ответил Бен. – Ответа никакого.

– А женский голос в наушниках пилотов?

– Просто требование не приближаться, – пояснил генерал.

– Акцент? – спросил аэнбэшник. – Русский? Китайский?

– Нет. Если меня спросят, то наш, среднезападный.

– Определенно среднезападный, – добавил Кеннет Эстерхольм. – Мы проанализировали записи, сравнили модуляции. Если быть точным, имеется легкий оттенок канадского.

– Опять эти канадцы!

– Однако сообщение одно и то же, так что это предположительно запись. Мы в общем склонны думать, что акцент добавлен намеренно, чтобы мы не переживали.

Президент шарахнул по столу кулаком.

– Не переживали? Я что, похож на человека, который не переживает? Если он взорвет здание ООН, нас же и обвинят. Черт побери, да нам полсотни стран войну объявят!

– Сэр, – заметил Эстерхольм, – никакого смысла в этом объявлении не будет.

– Это пока они не потребуют выплат по долгам, – глухо прорычал Кент. Помолчал, обвел взглядом присутствующих. – Все рассыпается на части. Я увольняю одного пресс-секретаря за другим, а разницы никакой. Сколько репортеров явилось на мое последнее президентское заявление? Трое. Из них двоим я лично приказал быть. На мои твиты вообще никто не реагирует – всем стало наплевать. – Он еще раз обвел всех взглядом. – Меня бы вот кто уволил. Меня это так достало, до того все достало…

– Сэр, – решился на реплику Бен Меллик, который в последнее время несколько осмелел, – нынешний год останется в памяти как самый важный год за всю историю человечества. И наши имена – во всяком случае, имена собравшихся в этой комнате – также останутся в памяти, а все, что мы говорим и делаем, будет изучать не одно поколение.

– Говорим и делаем? – На лице Рэйна Кента было написано явное недоверие. – Так инопланетяне нас не слушают! Они нас игнорируют! Всех мировых лидеров до единого! И НАСА! Где они, наши черные вертолеты, снующие туда-сюда? Где люди в темных очках с чемоданчиками? Парни в защитных костюмах? Прожектора, военные лагеря, блокпосты на каждом углу? Где наше кино? Я хочу наше кино, черт бы его побрал!

Дверь в конференц-зал открылась, внутрь быстрым шагом вошла вице-президент.

– Я только что разговаривала по телефону с Аделе Багнери, и она…

– С кем? – перебил ее Рэйн Кент. – Кто такая, черт ее возьми, эта Аделе Баг-как-ее? Та певичка с назойливыми песенками, которые никак из головы не выкинуть?

– Нет, господин президент, – ответила Диана Кей Прентис без малейшего намека на раздражение. – Аделе Багнери – это генсек ООН.

– А, прекрасно! Сейчас, сам догадаюсь – она убежища просит. Здание уже эвакуировали? Кто-нибудь, включите телевизор – нет, вон тот. Кен, ты включи – ага, молодец. Ни хрена себе, ну и толпа там собралась! А если эта штука сядет? Она же кучу народу подавит – вот ведь идиоты – почему полиция их не оттеснит?

Диана Прентис подошла к стулу и села.

– Они не эвакуируют здание. Они созывают чрезвычайную сессию.

Рэйн Кент скорчил гримасу.

– Снова слова. Слова, слова и слова. Одна болтовня, поскольку они тоже ни хрена не знают…

– С ними был контакт.

Президент осекся на полуслове.

Диана вдохнула поглубже и продолжила:

– Аделе на мобильник позвонила женщина с космического корабля. К слову, когда он помахал крыльями, это было подтверждение, что она та, за кого себя выдает. На борту корабля человек. Не инопланетяне – человек. Ее зовут Саманта Август. Канадская писательница-фантаст, которую похитили…

– В мае, – кивнул Кеннет Эстерхольм, перебивая ее. – Мы этот вопрос исследовали. И продолжаем.

– Она была гостьей на борту другого корабля, который скрывается на орбите. Но сейчас она на этом, новом корабле прибыла сюда, чтобы обратиться к людям Земли, и использует для этого трибуну ООН. Примерно через полтора часа.

– Хрен ей, а не трибуна, – сказал Рэйн Кент. – Как только она сядет, или телепортируется вниз, или что там еще, арестуйте ее. Первым делом ее допросим мы. А уж потом, может статься, ей доведется поговорить и с остальными.

Вице-президент покачала головой.

– Боюсь, Рэйн, из этого ничего не выйдет. Ни арестовать, ни вывезти оттуда в черном фургоне. Речь состоится, хотим мы этого или нет.

Аэнбэшник выпрямился в кресле.

– Господин президент, можно применить нашу семисекундную задержку. Тем самым все окажется под нашим контролем.

– Именно! Так и сделайте! Если что, будем редактировать прямо по ходу дела. Если инопланетянам не нравится, могут идти к черту.

– Они это предвидели, – сказала вице-президент. – Никакой задержки трансляции не будет. Как и контроля за выступлением. Речь состоится. Ее услышит любой, у кого есть мобильный телефон, ноутбук, настольный компьютер или планшет, а также телевизор или радиоприемник. Мало того, каждый услышит ее на своем родном языке. Инопланетяне будут использовать практически все сетевое оборудование, каждый сервер на планете…

– Отрубим им электричество! – отреагировал аэнбэшник.

Диана вздохнула.

– Как я уже сказала, любая наша реакция, любые наши попытки предотвратить знакомство людей с речью во всем ее объеме ничего не дадут. На планете имеет место нечто под названием Всеобъемлющее Присутствие. Источник силовых полей и запрета на насилие. – Она бросила взгляд на советника по науке. – Мы уже об этом знаем, как и о его избирательной реакции.

Бен Меллик кивнул.

– Да. Всеобъемлющее Присутствие. Термин вполне соответствует тому, что мы наблюдаем.

– Оно не нуждается в источнике питания, – продолжила Диана. – Примерно через час включатся все коммуникационные устройства на Земле.

– Ладно, – сказал аэнбэшник. – С этим понятно. А та женщина…

– Саманта Август.

– Есть у нас на нее досье? Она ведь писатель. Должно быть.

– Несомненно, есть, – пробормотал Кеннет Эстерхольм. И поднялся со стула. – И, разумеется, мы можем прослушивать любые звонки, которые она будет делать генсеку.

Диана Прентис фыркнула.

– Попробуйте, если хочется.

Эстерхольм сердито сощурился, но ничего на это не ответил.

– Господин президент, с вашего позволения, мне необходимо собрать воедино все, что у нас имеется насчет женщины по имени…

– Саманта Август. – Премьер-министр Канады сидела очень прямо и с неотрывным вниманием слушала писателя-фантаста Роберта Сойера, глядя ему прямо в глаза. – Будьте добры, расскажите мне про нее.

Элисон Пинборо изучала писателя, отметив про себя, сколь пронзителен его твердый взгляд сквозь стекла очков с тонкой оправой. Она уже знала, что из всех присутствующих в комнате он наиболее умен, а вот премьер-министру это выяснить еще предстояло. Разумеется, ученым свойственна особая разновидность самоуверенности. Каждый из них таскает за собой на колесиках невидимую библиотеку, полки которой ломятся от доступной лишь посвященным информации. Некоторые из них обладают талантом сообщать свои знания другим – однако далеко не все.

Она была готова предположить, что и с писателями дела обстоят подобным же образом. Ее стародавний кавалер как-то раз затащил ее на вечер, посвященный выходу новой книги местного поэта. Которого окружали женщины вдвое моложе его самого; само собой, на нем был дорогой свитер с высоким воротом; и стихи он читал в стандартном (во всяком случае, к такому выводу она пришла к тому моменту, когда мучительный вечер все же подошел к концу) свинцово-чеканном ритме, как если бы каждая фраза была беременна глубочайшим смыслом. Другие приглашенные на вечер поэты, за исключением разве что одного-двух, оказавшись за микрофоном, тут же переходили на аналогичный ритм речи. Казалось, это никогда уже не кончится.

Но то поэты. Столь яростной энергией, как этот человек, ни один из них не отличался.

На просьбу Лизабет он ответил так:

– Это еще один образец великолепного канадского фантаста, о котором во всей стране не знает практически никто, за исключением фанатов жанра. Она не удостоилась обзоров ни в «Глоб», ни в «Нэшнл пост». Вы спрашиваете, мадам премьер-министр, кто она такая? Умница, во всем держится собственного мнения, феминистка и гуманистка. Откровенно говоря, я не удивлен, что инопланетяне выбрали именно ее.

– А они выбрали? – спросила Лизабет Карбоно. – Просто… взяли и вытянули наудачу?

– Не думаю, что их выбор был случайным, – ответил Сойер. – Если в рассказах и романах Сэм и можно выделить какую-то постоянную тему, то тема эта – сострадание и глубокое понимание нынешнего состояния человечества. Хороший писатель смотрит, не моргая. И не закрывает глаза на истину, сколь бы неприятной она ни была.

– Иными словами, она из либералов.

Сойер нахмурился.

– Прошу прощения?

– Я не про партию. Из либералов с маленькой буквы. Невеликий любитель капитализма и корпоративных интересов, верит в социальную справедливость. И в защиту окружающей среды.

– Скорее уж в человеческое достоинство, мадам премьер-министр. И это тот контекст, в котором мы должны рассматривать ситуацию. Инопланетяне сделали хороший выбор.

– Вряд ли с этим согласится хотя бы один банкир или глава корпорации.

При этих словах писатель вскинул голову, а Элисон внутренне собралась и подумала: «Ну, сейчас начнется».

– Госпожа премьер-министр, – тон Сойера сделался жестким, – мы уже довольно давно вышвырнули подобные устаревшие соображения на свалку. Из всех явленных нам на текущий момент аспектов вмешательства ясно – и неопровержимо – следует, что нашей традиционной экономической платформе положен конец. По существу, идея прогресса теперь существует отдельно от капитализма. Мы продолжим движение вперед, но оно отныне не зависит от щедрости предпринимателей и от рыночных сил, поощряющих конкуренцию и инновации. Мы будем двигаться вперед, потому что это правильно. – Он сделал небольшую паузу, но только чтобы перевести дыхание. – Уважающее себя правительство теперь отнюдь не обречено лишь на поддержание статус-кво. Давление со стороны отдельных групп тоже исчезло. Старым играм настал конец. Даже сам язык их мертв. А вы еще удивляетесь, почему мировые лидеры умалились уже почти до совершеннейшей незаметности? Либерал или консерватор? Да кого это теперь интересует?

Последнее утверждение прозвучало достаточно громко для того, чтобы в соседних комнатах, где до этого было довольно шумно, наступила глухая тишина.

Лизабет Карбоно на продолжении речи все дальше и дальше откидывалась на спинку кресла. Выражение ее лица сейчас было чуть ли не изумленным.

– Прошу прощения – вы меня сейчас что, отчитали?

– Нам нужно перейти к новой парадигме, и немедленно.

Элисон обнаружила, что мысленно подбадривает писателя. Ни единой извиняющейся нотки – разве не здорово?

– Понимаю, – ответила Лизабет после паузы. – Будьте любезны, мистер Сойер, изложите нам эту новую парадигму. Не с точки зрения того, что теперь стало не важным, но того, что будет важным.

– Это нам вот-вот объяснят во всех подробностях, – ответил Сойер.

– Но вы можете что-то предсказать? Хоть что-нибудь? Раз уж у вас явно имеется мнение по этому поводу – дайте мне представление о том, что сегодня – или, вернее, завтра – следует говорить лидеру нации. Не только говорить, но и делать – что мне следует делать? Как руководить? Дайте мне новый язык, мистер Сойер.

Писатель вздохнул.

– Говорить следует языком без каких-либо околичностей, госпожа премьер-министр. Лишенным всей этой чуши, банальностей, уклончивых общих мест – журналисты уже даже уточнений просить перестали. Когда политики вообще в последний раз говорили хоть что-то осмысленное? Утверждали или обещали что-либо и потом от этого не отступались? Никто не держит слова, если речь не о риторике страха и ненависти, да и в этом случае они скорее лишь дают отмашку различным придуркам, готовым наброситься на людей неправильного цвета кожи или религии…

– Послушайте – не нужно ставить меня на одну доску с этим… президентом.

– Я не ставлю. Я лишь говорю вам, как сейчас воспринимает политиков обычный гражданин. Он их слушает – но не верит ни одному слову. А почему? Вы отказываетесь говорить нам неприятные вещи. Отказываетесь говорить, что нам следует жить по-другому, платить больше налогов, не использовать автомобилей, прекратить добычу нефти и вырубку лесов. Нам необходимо резко сократить выбросы углекислого газа – и что, решились вы на подобное? Я бы не сказал. Никто не решился, не считая нескольких небольших европейских государств. Строительство газопроводов не прекращается, несмотря на все возражения.

– Те, кто пытается говорить подобное, проигрывают выборы.

– И вот тут, госпожа премьер-министр, вы угодили в самую точку. Руководители с презрением относятся к тем, кто их таковыми сделал.

– Наши возможности, мистер Сойер, очень ограничены. Мы не можем слишком отклониться от наезженной дороги – той, на которой большинству комфортно и не чувствуется особых неудобств. В то же время внешние силы страшно давят на нас, лидеров, требуя, чтобы движение по ней не останавливалось.

– Эта система рассыпается на глазах, – ответил Сойер. – Выйдите к своим гражданам, госпожа премьер-министр, и скажите им правду. Помогите нам объяснить самим себе свои собственные страхи и волнения, свою неуверенность. Не нужно морочить нам голову. Скажите прямо, что ни одно правительство и ни одна нация на Земле ситуацией не управляет. Нефтяной пузырь лопнул – но не от давления изнутри, а под воздействием внешней силы. И эта сила предлагает нам альтернативу. – Он наклонился поближе. – Нам нужно переопределить нашу цивилизацию. Зависший над зданием ООН в Нью-Йорке корабль говорит, что оставаться в плену земного тяготения нам уже недолго. Мы расселяемся как минимум по Солнечной системе. Традиционные формы правления завершают существование.

– О, это прямо-таки великолепно! И кто будет поддерживать инфраструктуру? Обеспечивать функционирование всего – транспорта, добычи ресурсов, их переработки и распределения? Цивилизация ведь не собирается утратить всю свою сложность? Бюрократы существуют не просто так, и причина их существования – необходимость управлять жизнью населения целой страны. И не только это, разумеется, нам нужно взаимодействовать на глобальном рынке с другими странами, решая вопросы перераспределения ресурсов, представляющие собой фундаментальную основу выживания в двадцать первом веке.

– Глобальный рынок, госпожа премьер-министр, уже начал распадаться. Самодостаточность исключает традиционную потребность в обмене. Наступает изобилие. Экономическое давление исчезло, но мы как биологический вид привыкли к этой ноше с того самого момента, как девять или десять тысяч лет назад появился первый город. Мы просто не знаем, как жить по-другому.

– И что же нас в результате ожидает?

Сойер вскинул вверх обе руки.

– Эра такой свободы, какой мы еще не ведали. Госпожа премьер-министр, объявите нам об этом. Все прочие мировые лидеры либо впали в панику, либо застыли, подобно зайцу в свете приближающихся фар. Станьте первой, кто скажет, что нас ждет – не в подробностях, поскольку мы их еще не знаем, во всяком случае, не будем знать в ближайшие, сколько там осталось – четверть часа? И потом, этим могут заняться аналитики и комментаторы. Я скорее о том, чтобы показать нам зеркало и объяснить, что мы в нем видим.

Элисон Пинборо медленно выдохнула, наблюдая за тем, как с лицом премьер-министра происходит… некая перемена.

– Зеркало, – произнесла она негромко. – Да. Понимаю. Это я смогу. – Она замялась. – Надеюсь.

– Сможете, – уверенно сказал Роберт Сойер.

Премьер-министр взглянула на автора, слегка приподняв бровь.

– Вы готовы помочь мне в работе над речью?

– Нет, – ответил он. – Я готов написать ее всю.

Яйца. Вот это яйца. Элисон заподозрила, что влюбилась.

Аделе Багнери пришлось закрыть дверь кабинета, чтобы отгородиться от хаоса снаружи. Ее личный телефон лежал на столе, включенный на громкую связь. Агнесса присела напротив.

После небольшой паузы снова зазвучал хорошо поставленный голос Саманты Август:

– Прошу прощения, мы только что подверглись атаке чего-то вроде радиоэлектронного оружия. Разумеется, атаку мы блокировали. С дубиной на танк – но это так по-человечески, не правда ли?

– Вы уже не раз говорите «мы», и однако ранее утверждали, что вы одна.

– Так и есть. Во всяком случае, в биологическом смысле. На борту моего безымянного летучего объекта для судебных исков имеется искусственный интеллект. Я дала ей имя Афина. Она следит за порядком в окружающей атмосфере, приглядывая, чтобы никто не начал делать глупостей и сам же в результате не пострадал бы. Кроме того, у нее имеется связь со Всеобъемлющим Присутствием, однако полный контроль за ним осуществляет другой искусственный интеллект с другого корабля. У нас тут все готово. А у вас?

– Должны справиться, – ответила Аделе, закуривая очередную сигарету, несмотря на укоризненный взгляд Агнессы.

– Что это за звук? – спросила Саманта. – Зажигалка? Госпожа генсек, я вся ваша.

– Будьте добры, столик на двоих в каморке для парий.

Саманта рассмеялась. Приятный смех, глуховатый, чувственный. Да и голос приятный. Это хорошо.

– Так как вы намереваетесь спуститься вниз из своего корабля? – спросила Аделе.

– Хотела бы я ответить, что посредством телепортации, – но это, увы, невозможно. Я спущусь так же, как некогда вознеслась. Сначала фазовый сдвиг, и я вроде как исчезну, а потом появлюсь внутри чего-то наподобие двуслойного антигравитационного пузыря. Если бы я не была укрыта от антигравитации, то распалась бы на атомы. По сути, «антигравитация» относится скорее к эффекту, производимому полем. Гравитацию оно не столько уничтожает, сколько преломляет. Но это несущественно. После этого пузырь опустит меня вниз. Все произойдет довольно быстро, но люди увидят что-то вроде столба белого света. Соответственно, вы должны сделать так, чтобы у подножия ступеней главного здания никого и ничего не было. Дайте мне где-нибудь метров пятнадцать. Мы могли бы сопроводить все звуковым сигналом, но лучше избежать паники.

– Смотря что за сигнал, – ответила Аделе. – Меня лично вопль матки Чужих скорее порадовал бы, но за других не скажу. Нет-нет, не обращайте внимания. Мы сделали заявление для прессы. Нью-йоркская полиция и наша собственная служба безопасности также проинформированы, последние проэскортируют вас внутрь здания. Площадь у входа мы уже расчистили, у вас есть около тридцати метров.

– Хорошо, – сказала Саманта. – В таком случае, я спускаюсь через пять минут. Афина станет всем управлять отсюда. Сообщите своим инженерам и техникам, что внешняя трансляция будет под дистанционным контролем, так что если операторы камер и звука не затеют вдруг отключать оборудование или еще какие-нибудь глупости, никаких проблем не предвидится.

– Мадам Август, – спросила Аделе, – когда выступление закончится, вы будете отвечать на вопросы?

– Не уверена. А это нужно?

– Если в своей речи вы собираетесь диктовать условия, то, пожалуй, нет.

– Вы подразумеваете «условия капитуляции»?

– А вы – что предстоят переговоры?

– А, да. Тоже верно. Послушайте, я собираюсь объяснить, в как можно более нейтральных терминах, что, собственно, происходит. А также сформулировать мотивы для Вмешательства, как я их сама для себя представляю. Таким образом, я склонна полагать, что да, мне лучше будет ответить на вопросы.

Вздохнув, Аделе кивнула сидящей напротив Агнессе.

– Мы рады это слышать, мадам Август.

– Просто Сэм.

– А меня можете звать Аделе.

– Я ознакомилась с вашей биографией, Аделе, и мне все в ней понравилось. Поэтому я и решила, что если позвонить вам напрямую, это может сработать.

– Воспользуйся вы обычными каналами, вы бы до меня к данному моменту и не добрались бы еще.

– Ха-ха! Хорошо, я готова явиться. А вы?

– Секундочку, Сэм. – Аделе наклонилась к Агнессе. – Иди вперед. Нам нужно добраться до первого этажа – я хотела бы встретить ее снаружи – для этого все готово?

– Да, – подтвердила Агнесса, вставая и направляясь к двери.

– Сэм, – сказала Аделе, – внизу ждут репортеры. И они, само собой, на вас набросятся.

– Ага. Ничего страшного. Тогда я задержусь снаружи на несколько минут, но дольше не обещаю. Поторопитесь, Аделе.

– Уже иду.

Самая лучшая картинка была у Си-эн-эи-си, их оператор оказался ближе всех к наспех отгороженной площадке у фасада здания ООН. Джоуи Кран также время от времени переключался на своих мониторах между другими трансляциями, включая несколько десятков репортажей с мобильников – эти сильно тряслись и иной раз показывали лишь панораму тротуара с множеством ног, иногда же их пьяно разворачивало, так что на экране появлялись перекошенные силуэты нью-йоркских небоскребов или огромный корабль над головой. Все это означало, что у владельцев телефонов от нервного напряжения трясутся руки, а звук многочисленных голосов слился для Джоуи в непрерывный гвалт, словно в полном ребятишек школьном спортзале. Репортерша Эн-би-эс, по имени Черри, говорила сейчас о только что поступившем официальном заявлении ООН. Саманта Август должна была спуститься из корабля с минуты на минуту.

Джоуи принялся судорожно гуглить имя писательницы, но тут же обнаружил, что как только оно стало известно, поисковые серверы упали под наплывом запросов. Ему смутно помнился весьма горячий диспут между ней и Этвуд на конвенте несколько лет назад (как выяснилось впоследствии, он был отрепетирован заранее, что-то вроде розыгрыша, о котором дамы никого не поставили в известность, однако отыграно все было просто профессионально – чудовищные, уничтожающие обвинения так и сыпались с обеих сторон, зрители, по большей части канадцы, от шока едва в обморок не попадали).

Еще он знал, что по ее вещам поставили как минимум один телесериал. Там была и фотография авторши – весьма эффектной, рыжеволосой, с ясным взглядом и, надо полагать, в ее присутствии окружающим было не слишком-то уютно. Это воспоминание потянуло за собой другое, и Джоуи сообразил, что она ему и в самом деле знакома – вернее, ее видеоблог.

О да, оказываться в осаде ей не впервой. Поскольку она позволяла себе иметь собственное мнение.

Вероятно, у определенных категорий населения она вызывала ненависть с первого взгляда. Потому что женщина, потому что бесстрашная, потому что белая, в конце концов. Во всяком случае, можно полагать, что бесстрашная. Насколько ему было известно, видеоблог она вести не прекращала. Время от времени ему попадались отдельные фрагменты, да и женщина на той фотографии вовсе не производила впечатления крольчихи, которую легко напугать. В довершение всех неприятностей она даже американкой-то не была.

Он заметил, что огонек запроса Кинг-Кона мигает, готовый погаснуть. Вздохнув, Джоуи ответил.

– Ты в эфире, приятель.

– Саманта Август, чувак. Вот-вот спустится вниз по лучу!

– Ну да, мы все это смотрим.

– Доводилось тебе слышать про «Великолепную дюжину», Джоуи?

– Тайная секта в правительстве, контролирующая любую информацию относительно НЛО, инопланетных технологий и прочей дребедени. Угу. Еще они Кеннеди убили, во всяком случае, такова теория. Ну и что там с ними нового?

– Горшочек треснул, Джоуи. Из него так и хлещет. Многие наши инженерные разработки основаны на чужих образцах. И еще нацистские ученые, от них осталась уйма весьма продвинутых технологий, из которых почти ничего не предъявляли широкой публике. Полагают, что кто-то весьма приближенный к секретам решился обо всем рассказать. Или же сукиных детей взломали инопланетные хакеры. Самое главное, Джоуи, нам намекают на космические баталии и на то, что, быть может, планета в карантине чуть ли не с конца сороковых. Таким образом, основной вопрос сейчас – на чьей стороне были наши инопланетяне? И даже еще более важный – столь ли они круты, сколь кажутся?

– Ну, мистер Король Конспираторов, мы могли б ы… ух!

На экранах из зависшего корабля ударил вниз луч слепящего белого света.

Через мгновение луч исчез, и внизу обнаружилась Саманта Август. Одетая чертовски элегантно, словно университетский декан или кадровик уровнем не ниже Уолл-стрит. Из оказавшихся поблизости микрофонов и вытянутых вперед мобильников донеслись возгласы журналистов, пытающихся привлечь ее внимание из-за охраняемого нью-йоркской полицией ограждения.

Саманта Август обернулась к ним, улыбнулась, сделала жест, приглашающий чуть-чуть подождать – потом достала пачку канадских сигарет и закурила.

– Ни хрена себе, – пробормотал Джоуи. – Величайший момент в мировой истории, а она перекур решила объявить.

Кинг-Кон сквозь истерический хохот все же сумел выдавить:

– Вот это яйца!

Писательница шагнула в сторону оператора Си-эн-би-эс и Черри.

– Что произошло после вашего похищения, мадам Август? Вас пытали? На вас ставили эксперименты? Держали в заточении? Ваш мозг под контролем?

– Обращались вполне прилично, – спокойно ответила та. – Не было ни пыток, ни заточения, ни, насколько мне известно, мозгового контроля – иными словами, с моим здоровым скептицизмом все в порядке. – Она сделала паузу, выпустила струю дыма, которую тут же унесло порывом ветра (в Нью-Йорке что, всегда ветер?), потом сказала: – И я здесь не с рекламным выступлением. Я намерена сообщить все подробности о Вмешательстве, которыми располагаю сама. И для максимально возможного числа людей по всему миру. – Она посмотрела прямо в объектив. – Так что не выключайте телевизоров. Я начну через пятнадцать минут.

Она отступила от камеры, докурила сигарету и стала озираться в поисках урны. Однако все урны от входа успели убрать.

Женщина-полицейский перешагнула барьер и взяла у нее окурок. Они что-то сказали друг дружке, Саманта рассмеялась. Помахала рукой странно притихшей толпе и зашагала вверх по ступеням.

Наверху ее поджидали две женщины в сопровождении секьюрити. Джоуи достаточно хорошо подготовился, чтобы узнать Генерального Секретаря ООН Аделе Багнери. Иранский хирург с британским образованием. Вторую он не знал.

Последовали рукопожатия, краткий обмен репликами, потом все развернулись и вошли внутрь здания.

– И это все? – изумился Джоуи.

– Все, что нужно, она уже сказала, – откликнулся Кинг-Кон.

– Черри не задала одного вопроса, ответ на который я хотел бы услышать, – заметил Джоуи, откидываясь (чуть-чуть) на спинку кресла.

– А именно?

– Почему она?

– Да ладно тебе, Джоуи, – недовольно фыркнул Кинг-Кон. – Фантаст. Ну, сам понимаешь. Книги. Начитанность. Идеи. Воображение. Мозги. А еще, блин, карьера видеоблогера, который сроду ни хрена не озадачивался чувствами всевозможных му…

– За языком следи!

– Извини, приятель. Я о чем? Крутая и сообразительная – все, что я хотел сказать. Всю жизнь размышляет и пишет про иные миры, про инопланетян и нас, и про нас и инопланетян. Про наше будущее, чувак. И у нее там вовсе не сплошной мрак. Ничего подобного всем этим давно надоевшим темным дистопиям, где все проваливается в п-п-п… во мрак, так, да?

– Никак не можешь без этого, приятель? Ого, глядите-ка, все каналы переключили картинку – мы сейчас в зале Генеральной ассамблеи или как она там называется. – Джоуи снова выпрямился. Вытянул из полной коробки на краю стола банку энергетика и откупорил ее. – Мальчики и девочки, сделайте-ка по селфи или что-то в этом роде. Оставьте себе память о том, где вы были, когда все посыпалось. Это стоит запомнить. Нравится вам оно или нет, ребята, но сегодня… изменится все.

– Аминь, – прошептал Кинг-Кон.

Глава 27

Коло стоял и смотрел на экран маленького телевизора. Людей в зале собралось больше чем когда-либо, во всяком случае, так сказал репортер. Еще он сказал, что переводчики не требовались, но все равно пришли. И однако, несмотря на собравшуюся толпу, шума почти не было – никто ничего не говорил и тем более не кричал, пока белая женщина с огненными волосами шла к трибуне.

Телевизор вынесли наружу из одного из зданий, но у большинства людей были телефоны с наушниками. У Коло не было. Телефон он потерял уже через несколько дней после того, как невидимая стена вытолкала его и его людей из лагеря. Он стоял посреди человеческой массы, крепко сжимая ладонь Ниилы.

Они находились на территории казарм Коббе в Зомбе, откуда еще чуть-чуть – и можно было бы разглядеть окруженный белой стеной огромный комплекс зданий, из-за которого все сюда и пришли. Солдат, который вынес телевизор, начал извиняться перед всеми и каждым еще до того, как его воткнули в сеть и включили. Картинка плохая, говорил он. И сигнал все время пропадает, добавлял он. Однако изображение на экране было настолько четким, что телевизор казался ящиком с маленькими человечками внутри, звук же был такой чистый, что Коло расслышал, как белая женщина, встав за трибуной и закончив подстраивать микрофон, негромко вздохнула.

Все было очень странным. Окружающий мир. Люди. Лица, которые Коло видел в последнее время, выглядели как-то не так, и он далеко не сразу понял, в чем разница. В них не было страха. Он исчез, снялся, словно ненужная маска. Люди стали выглядеть моложе, красивей, а главное – драгоценней.

Казалось, раненый мальчик внутри Коло плакал без перерыва уже не один месяц, но все эти потоки слез не смогли смыть кровь у него с рук. Все те перепуганные лица, которые он помнил – они ведь его боялись. Коло, убийцу, похитителя детей. Сейчас он с трудом мог смотреть кому-то в глаза.

Женщина заговорила, и он услышал ее слова по-английски.

– Я хотела бы поблагодарить всех тех в ООН, кто столь быстро и с такой эффективностью отреагировал на мою просьбу использовать этот торжественный зал для выступления. На то, чтобы преодолеть всевозможные протоколы и конвенции, у них было лишь три часа. Времени совсем мало, а ответственность величайшая. И однако я в них верила. Что касается человечества, моя вера в него непоколебима, и в некотором смысле это и есть причина того, что я сейчас выступаю перед вами.

Она умолкла, и Коло огляделся вокруг. Он увидел, что люди, не знающие английского, со всем возможным вниманием ожидают продолжения, так что было ясно – они тоже все слышали и каким-то образом поняли.

Сам же Коло занервничал. Женщина была образованной. Некоторые слова ему незнакомы, и он опасался, что дальше станет лишь хуже.

– Я не просила меня похищать. Но когда похищение состоялось, когда я обнаружила, что общаюсь с представителем инопланетной цивилизации, мне вернули возможность выбора. Предложение было простым: выступлю ли я от имени Вмешательства. Стану ли посредником между инопланетянами и людьми Земли. – Она снова умолкла, потом добавила: – Согласилась я далеко не сразу.

Коло попытался представить себя на ее месте. Сначала тебя крадут, потом предлагают выступить перед всем человечеством. Еще несколько месяцев назад он бы лишь рассмеялся, и смех его был бы не самым приятным. Он бы выхватил пистолет и попытался кого-нибудь убить, поскольку это всегда было самым быстрым и самым надежным ответом. Слова опасны. Пуля заставляет замолкнуть. Пуля – конец любому спору.

Что же касается всего человечества, то на него ему было плевать.

Таким Коло был когда-то. Нынешнего же Коло он и сам еще толком не знал.

– …множество контактов и встреч с инопланетянами, – говорила она. – В одиночестве мы никогда не были. Сигналов мы не получали, поскольку они блокировались. В то же самое время мы находились в запретной для полетов зоне, хотя запреты эти неоднократно нарушались. Большинство вышедших в космос рас обладает технологиями для сверхсветового передвижения, которые в значительной своей части полагаются на манипуляции с гравитацией, электромагнитными полями различных частот и так называемым фазовым сдвигом. При этом большинство рас вовсе не ушли от нас в несократимый отрыв. Поскольку секретности на глазах приходит конец, совсем скоро сделается ясно, что мы обладаем значительно более развитыми технологиями, чем общеизвестно. Но это несущественно. Откровения могут потрясти нас до глубины души и даже оказаться последним гвоздем в гроб наших возлюбленных лидеров и правительств, которыми они руководят, но обвинения ничего нам не дадут. Что было, то было. Пора двигаться дальше.

Он потерял нить рассуждений. Быстро, однако.

Ниила сжала его ладонь, и он опустил на нее взгляд.

– Это не важно, – сказала она. – Важно совсем другое. Надо обождать.

– Три инопланетные цивилизации, значительно более развитые, чем наши беспокойные соседи поближе, приняли решение осуществить на планете Земля контролируемое Вмешательство. С их прибытием все остальные разбежались. Если коротко, то вставать у них на пути никому не хотелось, пусть даже цивилизации эти – абсолютные пацифисты. – Она заколебалась, пожала плечами. – Я так и не поняла, в чем причина такого поведения. Но доверяю ли я этому триумвирату цивилизаций? Во всяком случае, я всецело доверяю тому, что они собираются сделать именно то, что утверждают.

Вот давайте к этому и перейдем. На Земле сейчас установлено так называемое Всеобъемлющее Присутствие. Оно создало силовые поля. Оно не позволяет людям причинять друг другу вред. Оно также не позволяет людям разрушать планету и умалять ее способность поддерживать жизнь.

Первые же проявления Вмешательства остановили нас на полном ходу. Мне нет нужды вам все это рассказывать. Вы сами все пережили. Я же наблюдала с высоты, с борта корабля на орбите. Я видела ваше расстройство и сама переживала то же самое, и, как и вы, я могла лишь гадать, что будет дальше – что может ждать впереди. И еще я гадала, в том ли ответ на этот вопрос, что дальше сделают инопланетяне – или же в том, что сделаем мы?

Возьмем природу и те природные бедствия, что время от времени на нас обрушиваются. Ураганы, торнадо, наводнения, извержения. Явившись, они полностью останавливают время для своих жертв, разрушая их привычную, размеренную жизнь. Когда выжившие выбираются из-под обломков, или же когда их оттуда извлекают, за этим следует горе, оплакивание потерь, а потом мы начинаем отстраиваться заново.

Если так легче, можно считать Вмешательство природной катастрофой. Не зависящей от нас, вне нашего контроля, но с ее наступлением меняется все. Весь наш мир останавливается, как бы присев на корточки – а затем наступает новый день. Мы плачем о том, что потеряли, а потом, в новом мире с его новыми правилами, собираемся все вместе и начинаем все строить заново.

Вот эти слова Коло понял – и они ранили его сердце словно ножом. Будущее было не для него. Он слишком много содеял, чтобы к нему принадлежать. И все же, все же… где-то глубоко внутри заплаканный ребенок медленно поднял свой взгляд.

– …надежда, – говорила Саманта Август. – Надежда есть то, чего мы жаждем, наш дар рассчитывать на лучшее. Но и не только это. Желая лучшего другим, мы даем надежду самим себе. Мы взращиваем ее в себе, и, как и любая стоящая добродетель, она делает нас лучше, чем прежде. Но если поступить наоборот, убить в себе надежду, нападать на нее, отрицать ее и впадать в отчаяние, то скатываешься вниз. Или, другими словами – желать зла другим это все равно что калечить самого себя…

Каспер Брунт сидел в баре с Вивианой Кастеллано, Робби из Би-би-си и Саймоном Венсвортом. От любовника Саймон избавился, так что остался, во всяком случае на текущий момент, без оператора.

Вивиана поразила Каспера. Да он и сам себе поражался. Они все еще были вместе. Они что-то нашли друг в друге. Сейчас он смотрел на нее, хотя и понимал, что нужно бы слушать Саманту Август, однако каким-то образом женщина рядом с ним сделалась магнитом, на Каспера сейчас действовала незримая, но неумолимая сила. Он скользил к Вивиане все ближе и ближе, и ухватиться, чтобы остановить это скольжение, было не за что.

Ее глаза сверкали, и она не отводила их от огромного экрана в баре.

– …производя необходимую пищу и чистую воду, обеспечивая, чтобы в результате вынужденного перемещения никто не пострадал физически. Следует отметить, что подобные действия стали необходимостью лишь потому, что мы сами их не предприняли. Я могу представить себе, что для некоторых из вас это стало своего рода причиной ничего не делать, пусть даже речь идет о благополучии таких же людей, как и вы. О дурных последствиях наших поступков есть кому позаботиться, значит, будем поступать так же. Нанесенные нами раны есть кому излечить, давайте ранить и дальше. К сожалению, подобные настроения могли привести нас к уничтожению.

Это привлекло общее внимание, даже Каспера пробрало. Вивиана наклонилась вперед. Саймон Венсворт дрожащей рукой налил себе еще виски.

– То, что мы, человечество, также сделаемся участниками Вмешательства, было вовсе не предопределено, – продолжала Саманта Август. – Основной целью инопланетян была сама планета, ее биота. Вмешательство должно было восстановить здоровье нашего мира. Мы же этому здоровью вредили, и, хуже того, мы, казалось, двигались по саморазрушительной спирали, и все изобретенные нами институты сделались теперь лишь шестеренками в машине производимых нами разрушений. – Она умолкла, казалось, что в неуверенности, потом все же покачала головой и сказала: – Но нас пощадили. Пока что.

– Вот черт, – прошептала Вивиана.

– В последнее время, – сказала Саманта Август, – характер всех бесед с моим, скажем так, ментором свелся к тому, что я защищала человечество, несмотря на все аргументы против, предоставляемые происходящим на Земле. Инопланетяне не впервые проводят Вмешательства. Можно сказать, руку набили. Но каждая разумная раса стоит на определенной ступени разумности. И я боюсь, что мы свой экзамен чуть было не провалили. Когда-то и кто-то решил, что чем меньше люди знают, тем лучше. Аргументация никогда не менялась: если рассказать гражданам лишнего, они впадут в панику, начнут бунтовать, устроят анархию. Если рассказать лишнего, цивилизация рухнет. Мне кажется, если кому-то в данном случае и недостает веры, так это не инопланетянам, а исключительно нам – друг в друга.

Где-то за спиной у оператора прозвучал приглушенный выкрик, и Саманта Август подняла руку.

– Да, такого вопроса я ожидала. Хорошо, давайте тогда об этом. Я постараюсь объяснить все предельно ясно. В нашей Галактике нет ни одной цивилизации смертных – ни одной, сколь бы могучими и высокоразвитыми они ни были, – которая могла бы дать однозначный ответ о существовании или несуществовании Бога. Верования многих очень похожи на наши. И чаще всего основываются на том обстоятельстве, что для появления жизни где бы то ни было требуется слишком уж много совпадений. Во всех случаях, когда где-то обнаруживается жизнь – на планетах, их спутниках, под слоем льда на замерзших мирах, в ядрах астероидов и комет, в атмосферах газовых гигантов, – для того чтобы считать это делом случая, требуется слишком уж много факторов.

– Так вот, когда речь о ваших личных отношениях с Богом, выбор в данном вопросе совершенно законен и всегда останется таковым. Но любая религия, призывающая причинять вред не верующим в нее, переступает черту. Вера – универсальное свойство разумных существ. Она не враг ни науке, ни прогрессу, ни развитию. Но также и не основание для разобщенности. Это нам с вами еще предстоит уяснить.

– Аллилуйя, – негромко пробормотал Саймон Венсворт. – Вернемся к вопросу насчет того, чтобы нас уничтожить.

Словно услышав Саймона, Саманта сказала:

– Итак, висит ли у нас над головой дамоклов меч? Честно говоря, не знаю. Знаю, что мой ментор разочарован нашими причудами. Я пыталась ему объяснить, что недовольство всевозможной хренью для нас вполне характерно, и, быть может, является одним из определяющих свойств нашей расы. Неудовлетворенность у нас в крови. Посели нас в раю, и мы станем жаловаться – тени слишком много, или слишком мало, фрукты переспелые, спина чешется, или просто решим, что морда ближнего нашего нам не нравится. Тем не менее, – она подалась чуть вперед, – раз за разом, когда наступает действительная, настоящая задница, мы делаемся выше всего этого.

Каспер услышал, как женщина рядом с ним негромко вздохнула. И в этот самый миг влюбился в нее окончательно.

Руфь Мойен сидела в своей маленькой квартирке, новой – она сняла ее совсем неподалеку от Старого Города. Она смотрела, она слушала, и из глаз ее сплошным потоком лились слезы. Она даже не понимала, почему плачет. Не понимала, отчего сжимается сердце, откуда одна за другой накатывают горестные волны.

Река печали у нее внутри оказалась огромной. Она чувствовала, как сознание скользит над ее поверхностью, как его раз за разом захватывают водовороты и начинают швырять, словно кусок пробки. Да и ее ли это печаль? Только лишь ее собственная, ничья более?

Или все-таки нечто большее, текущее по жилам всего ее народа? Касаясь поверхности горя, она ощущала, сколь оно древнее, чувствовала источник – и бил он не сквозь толщу каменных плит, но из глубин прошлого.

Наследство печали было тяжким, а она по неосторожности уселась смотреть выступление одна. Ей не у кого искать поддержки, понимания. Ей так нужен друг, здесь и сейчас, такой, кто мог бы взглянуть ей прямо в глаза и сказать: «Все в порядке, Руфь, да, это печаль, но взгляни на нее с другой стороны, и ты увидишь безграничную радость».

Ей так хотелось в это верить.

Она не могла оторвать глаз от женского лица на экране, хотя и не знала, почему. Эта Саманта Август была просто безжалостной в своей честности.

– …мы – агрессивная раса. В этом нет никаких сомнений. Но агрессия – сложное поведение. И служит одновременно нескольким целям. Может являться как наградой, так и наказанием. Мы признаем важность конкуренции, но хотела бы заметить, что у нас и так нет недостатка в соперниках – таких, как сложности самого бытия, как необходимость найти свое собственное место – в семье, в общине, в своей культуре. И даже то, что мы смертны. Однако мы слишком долго рассматривали конкуренцию исключительно как соперничество с такими же людьми, что и мы сами. И построили на этом всю экономическую систему. Создали основанные на конкуренции социальные иерархии. Проблема здесь в том, что на одного победителя приходится тысяча проигравших. Система конкуренции наносит ущерб нам же самим, но мы столь долго жили, веря в выигрыши и проигрыши, что иной жизни попросту не знаем. Подобная жизнь нас губит.

Руфь чувствовала, как эти слова проникают прямо в нее. Видела, как они тонут в реке горя. Давние преступления. В основе ее жизни лежали давние преступления. Как и жизни ее родителей, всех ее предков – с самого начала.

Но, быть может, того, чтобы просто над этим горевать, просто отдаться на волю волн истории – недостаточно? Быть может, слова этой женщины означают вот что: нам пора поступать лучше, сделаться лучше, взять печаль и сделать из нее нечто новое?

В дверь постучали.

Руфь вздрогнула, вытерла мокрые щеки. И решила не отвечать на стук, лежать на диване не шевелясь и затаив дыхание, пока стучавший, кто бы это ни был, не уйдет.

Стук повторился. Руфь с негромким стоном поднялась на ноги. На мгновение закружилась голова, но она нашла силы выпрямиться.

Год назад она бы перепугалась. Кто-то проник сквозь запертые ворота, если только стучавший не живет в том же квартале. Но это в любом случае чужой. А ее научили не доверять чужакам.

Сейчас же она подошла к двери – обнаружив, что та не заперта, – и открыла ее.

Не сразу узнав стоящего на пороге юношу. Но потом вдруг вспомнила. Официант-палестинец из кафе. Он стоял перед ней и казался десятилетним мальчуганом, хотя и был как минимум вдвое старше. Полные слез глаза, мокрое лицо.

Она обнаружила, что рука ее движется словно по собственной воле – и берет его ладонь в свою. Она попятилась обратно в комнату, увлекая его за собой.

Он мягко высвободился и шагнул к дивану, не отрывая взгляда от телеэкрана.

Она села рядом с ним.

Они не произнесли ни слова, просто слушали, но Руфь знала, что все хорошо. Теперь все будет хорошо. Река печали и горя не была рекой лишь ее народа. Но также и рекой парнишки. Вернее, рекой всего человечества.

Энтони не верил собственным глазам. Он был в гостях у Стиксов. Стикс-младший, Джимми, еще совсем недавно нес какую-то пургу насчет самоубийства. Сейчас же он сидел между матерью и бабушкой. Отца в интерьере не наблюдалось, да вроде как его там и не было никогда. В этом они со Стиксом были похожи.

И все же так называемый братан, который раньше все норовил звать его Тощим Тони, больше такими словечками не бросался. Куда-то подевались его обычная кислая мина и потуги казаться крутым. Исчезли демонстративные позы и вообще все напускное. И вот именно теперь, в своей дешевой запущенной квартирке, рядом с рано увядшей матерью и бабушкой, а также троицей младших братьев-балбесов, Джимми стал выглядеть настоящим мужчиной.

Кто бы мог подумать! И до чего вообще докатился мир?

Рыжая тетка-писательница продолжала говорить потрясающие вещи. Если это и было сценой из «Вторжения похитителей тел», то разыграно все было чертовски профессионально. Ее можно было принять за собственную соседку. Ну, не то чтобы прямо-таки из соседней квартиры, все же она белая и все такое. Но все равно, ее несложно было представить разговаривающей с кассиршей в ближайшем супермаркете. Спокойная, ничего не боится и глаз отводить тоже не станет.

Такие женщины ему встречались нечасто. Разве что его бесплатный адвокат. Вот бы было здорово сидеть сейчас в ее квартире. И держаться с Анджелиной Эстевес за руки, а рыжая тетка пускай тем временем объясняет, что все эти хреновые способы жить больше работать не будут. Можно подумать, раньше работали.

– Я записываюсь, – перебил рыжую Джимми.

– Куда, братан? – уточнил Энтони.

– В астронавты, чувак. В космофлот. Иду записываться. По Марсу на хрен гулять будем.

Мать шикнула на него – то ли ее лексикон не устроил, то ли хотела и дальше слушать рыжую.

– …нам не станут все расписывать в подробностях. В частности, на Марсе нас ожидают грандиозные неожиданности. Однако разбираться с ними нам предстоит самостоятельно. Могу лишь подтвердить, что жизнь существует и на других небесных телах Солнечной системы. В основном – под ледяным панцирем, но также и в верхних слоях атмосферы газовых гигантов. Но мы обнаружим, что все формы жизни в нашей системе в чем-то нам сродни. ДНК и углеродная органика – иного для нашей системы не предусмотрено. Соответственно, от нас потребуется осторожность.

– Марсиане! Я так и думал!

– Джимми, можно потише?

– …уже должно быть ясно. Я здесь не для того, чтобы предложить вам готовые способы перейти от наших прежних знаний и верований к новой эпохе просвещения, исследований дальнего космоса и, может статься, межзвездных войн. Я также не думаю, что нам следует ожидать подробных инструкций или руководства от наших Благодетелей. Протоколом это не предусмотрено. Даже мой контакт с инопланетянами на деле был общением с искусственным интеллектом. Я ни с кем не знакомилась и вообще никого не видела.

Но одно очевидно уже сейчас. Что будет дальше, зависит от нас самих. Не от конкретных правительств, не от руководителей отдельных государств, не от тайных обществ, свято охраняющих доступ к доставшимся им секретам. Но от каждого из нас. С этого момента каждый наш поступок, начиная с общения с окружающими нас людьми – близкими и чужими, соседями, друзьями и врагами, – либо пойдет на пользу нашему будущему, либо сделается актом отрицания этого будущего. И вполне может статься, что если отрицающих будущее окажется слишком много, что если слишком многие так и не поймут, насколько наши поступки сейчас, сегодня, завтра, в ближайшие месяцы важны и имеют смысл – может статься, что никакого будущего у нас и не окажется.

– Пресвятая богородица дева Мария, – прошептала мать Джимми.

Однако Энтони видел, что бабушка Джимми улыбается.

Низложенные боги потерянно горбились в своих креслах с высокими спинками. Адонисы пали – и сами наконец это поняли.

Лоис Стэнтон, единственный свидетель этой скорбной капитуляции, надела колпачок на ручку и поудобней уселась в своем, не столь представительном, кресле. На огромном экране конференц-зала продолжала свою речь Саманта Август. Камера в руках оператора подрагивала. В битком набитом амфитеатре Генеральной ассамблеи никто не пытался не только разговаривать, но и, насколько могла видеть Лоис, даже шептать. Тишина стояла такая, что казалось – женщина за кафедрой обращается к пустому залу.

– …перестроить нашу систему ценностей будет нелегким делом, и для того, чтобы справиться с задачей, потребуются величайшие умы нашего времени. Главным здесь, на мой взгляд, является понятие изобилия. Оно выбьет почву из-под ног капитализма. Когда исчезнет необходимость платить за свои потребности, ее место должно будет занять что-то еще, какой-то иной способ вознаграждения. Некая причина не останавливаться на достигнутом, продолжать работать, развиваться, достигать результатов. Может статься, все это не настолько сложно, как сейчас кажется. В конце концов, разве не работаем мы уже сейчас ради того, чтобы обеспечить собственную семью, своих близких, детей? Безусловно. Ради них мы продолжаем ходить на работу, которую иногда терпеть не можем, делая это из любви, из чувства ответственности – и оттого гордимся собой. Нужно попросту распространить этот подход как можно шире. Наша семья – человечество. От этого и следует отталкиваться.

– Сучка, – сказал Джеймс. – Она нас уничтожает.

– И нам до нее не добраться, – добавил, качая головой, Джонатан. – Деньги. Больше не работают. Все эта новая парадигма – а по-моему так дерьмо полнейшее.

– Те, кто может, приказывают тем, кто не может, – сказал Джеймс. – Испокон веков было именно так. Сильные и слабые. Достойные и всякая шелупонь. По одну сторону – знание, талант и хорошая наследственность, по другую – невежество, бестолочь и отсутствие корней.

– Они нам не ровня. И никогда не были ровней.

– Но выиграть можно в любую игру, – сказал тут Джеймс, однако уверенности в его словах было так мало, что даже самый голос дрожал. – Мы справимся и с этой. Найдем способ. Отправим своих людей в эти их учебные центры. Они первыми выйдут в космос. Застолбят за собой астероиды. А это – минералы, вода. Потребуется промышленность, сама собой она не образуется. Если вовремя начать, мы получим свою долю в астероидах и развернемся уже оттуда.

– Хороший план, – согласился Джонатан.

– Лоис, – попросил Джеймс, – перемотайте-ка запись. Послушаем, что мы там пропустили.

Она взяла пульт и отмотала на несколько минут назад.

– …данные, загружаемые сейчас в центры по всему миру. Они предоставляются нам бесплатно, для нашей же пользы, и должны помочь оздоровлению нашей собственной планеты. Как многим уже известно, Венера сейчас терраформируется. И станет подобной Земле планетой, пригодной для колонизации нашей расой. Необходимо уменьшить эффект от перенаселенности Земли. Нас слишком много. Расписание для Венеры следующее – через пять лет там будут возможны обеспечивающие себя поселения, через десять на поверхность можно станет выходить без скафандров и кислородных масок.

Очевидно, – тут женщина чуть улыбнулась, – нам потребуются корабли и добровольцы. В последних, полагаю, недостатка не окажется. Что же до кораблей, то мы вскоре получим еще один дар…

– Дары эти сраные, – чуть ли не взвыл Джеймс. – Все вокруг обесценили. Когда тебе дают, ничего не требуя взамен, разве станешь это ценить? Вот никто и не ценит. Потому что не заработали.

– …однако с этим даром связана определенная ответственность. Мы все узнали теперь правду о Серых. Об инопланетной расе, увлекающейся насилием над психикой и пытками. И действуют они не только на Земле. Человечество – не единственная их жертва. У нас есть соседи, и они нуждаются в нашей помощи.

Предложенный нам дар, я, с вашего позволения, хотела бы назвать актом величайшей веры со стороны инопланетян. Веры в нас. Сами они – пацифисты. Достаточно высокоразвитые, чтобы защитить себя от кого и чего угодно. Могут они защитить и нас. Как и наших соседей – однако это будет означать, что мы навеки останемся детьми. Нам же нужна возможность по-настоящему повзрослеть, и место для этого. Установив контакт с соседями, нам предстоит повести их за собой и совместными усилиями изгнать Серых. Нам предстоит организовать что-то вроде дружины.

– Другие системы, – кивнул в сторону экрана Джеймс. – И их недоразвитые обитатели, столь благодарные за то, что мы к ним пришли. Я вижу здесь кое-какие возможности.

– Возможности, – повторил за ним Джонатан.

Эти двое умирали сейчас прямо у нее на глазах вместе со своим миром. Они рассчитывали обнаружить секрет вечной юности, инопланетное лекарство против смерти. Ничего не вышло. Лекарство оказалось избирательным. И применялось лишь согласно показаниям, а старость к ним не относилась. Если бы это Иисус шел сейчас сквозь толпу, исцеляя наложением рук, то мимо Джеймса и Джонатана Адонисов он прошел не останавливаясь.

Может, ему не понравилась претенциозная фамилия? Господь свидетель, ее она попросту бесила. Большинство греческих мифов прямо-таки вопило о безудержной гордыне.

Она планировала написать книгу. Нечто среднее между «Гражданином Кейном» и «Мефистофелем». Но сбор материала был еще не закончен.

– …можно обнаружить подобный прецедент. Созданный для нас нашей собственной индустрией развлечений, и дизайн зависшего сейчас над этим зданием космического корабля я попросила взять именно оттуда. Идея, которую я хотела тем самым передать, довольно проста – в будущем нам предстоит стать лучше, чем сейчас.

Сейчас же нам предстоит найти свой путь, чтобы пересечь мост, ведущий к лучшей версии нас самих. Благодетели будут за нами наблюдать и, вероятно, оценивать прогресс. Там, где они сочтут полезным, нам помогут, но ничего другого делать не станут. Либо мы сами сможем продемонстрировать, что справляемся, – либо, полагаю, у нас как у расы просто нет будущего.

– Ствол к затылку, – проворчал Джеймс. – Веди себя правильно, а то пожалеешь.

– Слушайся, а то пожалеешь, – поправил его брат. – Инопланетяне и мы с тобой на одном языке разговариваем.

– С одним отличием, – сказал Джеймс. – И существенным. Вся власть в руках инопланетян. Что же до нас, то у нас… – он так и не сумел произнести это вслух.

Лоис пришлось мысленно закончить за него. Ничего нет. Ничего-то у вас нет, ребятки.

– …первая из флотилий выходит сейчас на околоземную орбиту. В ней восемь кораблей уже знакомого вам класса. Двенадцать кораблей поменьше и два дредноута. Что касается одного корабля из восьми, у которого уже есть имя, то на его мостик первыми должны будут по праву ступить несколько киноактеров. Уверена, что это мы вскоре организуем.

На огромном проекционном экране за спиной Саманты Август появилось изображение. Писательница чуть развернулась в его сторону и кивнула.

– Да, вот и они. К слову, это прямая трансляция. Разве не замечательное зрелище?

– Новые технологии, – сказал Джонатан. – Мы возьмем оттуда все, что нам нужно, и построим собственные корабли. Все, за что мы беремся, мы делаем лучше остальных, всегда делали. И сейчас заткнем их за пояс. Частный космофлот – в партнерах у нас недостатка не будет.

– Эта флотилия принадлежит всем людям Земли, – сказала Саманта, когда возгласы и спонтанные аплодисменты несколько поутихли. – Обустройство элементов администрации, необходимых для управления чем-то вроде космофлота, ляжет, я полагаю, на плечи ООН – во всяком случае, на первых порах. Надо сказать, инопланетяне отнюдь не наивны, да и я тоже. Я вполне в состоянии вообразить политические гонки, которые вот-вот начнутся по этому поводу. И уже представляю себе споры между государствами, стремящимися заполучить для себя местечко повыше в этой новой флотской иерархии. Только вот какое дело. Если мы не решим все эти проблемы мирным, разумным, а главное – честным путем, флотилия попросту улетит без нас, и никогда уже не вернется.

Это верно, рано или поздно мы сможем построить свою собственную. Но на это уйдет по меньшей мере несколько лет. Нации тем временем снова погрузятся в пучину соревнования со всеми остальными, вернется секретность – вернее, вернулась бы. Только инопланетяне этого не допустят – ни одно государство больше не сможет ничего скрыть от других. Друг для друга мы теперь открытая книга, и к этому пора уже начать привыкать.

– Сучка, – прошипел Джеймс. – Драная сучка.

Джонатан вздохнул.

– Ну, по крайней мере хоть белая.

Лоис сняла с ручки колпачок и записала в блокноте: «Все как я и думала».

На Карибах все было как на Карибах. Жара, теплый ветер, солоноватый привкус в воздухе, как всегда ультрамариновое море, скользящие над бухтой четыре пеликана время от времени приводняются и качаются на волнах над самым рифом. До ушей Максвелла Мэрдо, усевшегося в холщовом шезлонге вдалеке от линии прибоя с планшетом на коленях, долетали шорох пальмовых листьев и посвистывание песчинок, которые ветер гнал над пляжем.

Кристал спустилась, чтобы составить ему компанию, однако смотреть трансляцию предпочла с собственного телефона. Старик остался в доме. Ему компания не требовалась.

Максвелл захватил с собой переносной холодильник, набитый льдом и белизским пивом. Празднованию конца света приличествовала определенная скромность.

– Как в сериале, – сказала Кристал. – Я про корабли.

– Угу, – согласился Максвелл, – рано или поздно туда отправится команда юристов с целью описи имущества.

– Что?

Он помахал рукой в воздухе.

– Нарушение торговой марки, копирайта и вообще любые нарушения, что только в голову могут прийти. С другой стороны, как ты подашь в суд на инопланетян?

– Они за нее возьмутся, – сказала Кристал. – За эту женщину.

– Ну, она вроде как и сама признала, что идея принадлежит ей. Дескать, в ней заключен символизм. Хорошо, обдерут они ее как липку, а дальше? А если ООН предъявит права на все это, на флот, они что же, потом и на ООН в суд подадут? Знаешь, чем больше я думаю, тем мелочней мне представляется вся затея. С другой стороны, наша раса от подобной мелочности как раз и кайфует.

Раскинувшаяся на полотенце Кристал хмыкнула.

– Это все оттого, что мы слабые.

Он бросил на нее удивленный взгляд. Хотя и обрадованный тоже.

– Лучше бы тебе пока не высовываться, Кристал. Папочка не вечен, к тому же у него уже сейчас крыша едет.

– Я заметила. Он зовет меня именем своей первой жены.

– О да. Еще одна блондинка. Папочка обожает блондинок.

– Макс, я сейчас назад перемотаю, посмотреть, что мы там пропустили.

– Пиво будешь?

– Я от него толстею, так что… давай!

Женщина продолжала говорить, голос ее заполнял собой просторную гостиную за спиной Дугласа Мэрдо, который стоял на веранде и разглядывал своего бездаря-сынка и жену, только что нарушившую его ясно высказанный запрет пить пиво.

Барб перестала его слушаться чуть ли не сразу после свадьбы. И принялась жить в свое чертово удовольствие. Он же с ней вроде как развелся? Без скандалов, и оставил ей приличную сумму, чтобы не болтала лишнего. Что же она в таком случае здесь делает – на пляже его острова? Хотя выглядит по-прежнему здорово, черт бы ее побрал. Он как будто снова молодость почувствовал.

В этой треклятой речи найдется за что ухватиться. Первым делом он прикажет своим людям взяться за саму эту женщину. Саманту Август. Лишить ее всяческого доверия – или по крайней мере задавать не переставая вопрос за вопросом, пока люди не заподозрят, что за ними и вправду скрываются какие-то малоприятные секреты. Ничего сложного в этом нет. И совершенно не важно, сколь натянутыми будут обвинения, сколь сложной – цепочка подозрений в лживости или проплаченности, которую они для нее изобретут, в конце концов все обязательно сработает.

Ибо люди ничего не любят больше, чем верить в то, что другие еще хуже их самих – они к этому привыкают, как привыкают дрочить на порнуху. Им это в кайф. Они чувствуют себя крутыми. И ощущают желание причинять другим боль. Речь, иными словами, о человеческой природе.

И никакие новенькие корабли на орбите ее не изменят.

Саманту Август они уничтожат. Ее речь – разберут по косточкам. Строчку за строчкой, выявляя все невысказанное вслух – а если такового не обнаружится, придется изобрести. На него работают очень умные люди. Большие таланты.

Все сказанное ею подвергнется интерпретации, так что станет очевидно – инопланетяне человечеству враждебны. Это наши тюремщики. Делают планету чище – чтобы потом уничтожить людей и заселиться сюда самим. Все остальное – лишь ложные посулы, дымовая завеса.

Барб похудела. И здорово выглядит. Вот только пиво ей на пользу не пойдет.

У Максвелла ноги красные от солнечных ожогов. Забыл прикрыть, болван.

Где же его другой сын? А, да, в Итоне. Ладно, на рождественских каникулах вся семья соберется вместе.

Ничего еще не кончилось. И с ним далеко не покончено. Он от всего этого камня на камне не оставит. А если инопланетяне в отместку выжгут всю планету, то что с того – ему все равно осталось лишь несколько лет, какая на хрен разница?

Из гостиной приплыл голос Саманты Август:

– …но если правда – ваш враг, я вам не позавидую…

Нужно позвонить адвокатам. От Барб пора избавиться. Развод. Ни одна его жена не имеет права жить в свое чертово удовольствие. «Давай, стерва жирная, хлещи свое пиво!»

Внезапное замешательство, а с ним – паника. И он разрыдался.

Он оставил Эв, Марка и Сюзан дослушивать выступление. Самого Дэйва что-то погнало прочь, во двор, и дальше – через утыканную стеблями нетронутую прерию. За ней, вся словно усыпанная прядками промытых некогда дождевой водой канавок, простиралась более не принадлежащая ему долина. Он обнаружил, что стоит на самом ее краю, в лицо дует жаркий ветер, а он не может оторвать глаз от им же самим организованных диких зарослей – в этом противоречии ему некогда виделось что-то утонченно-поэтическое. Среди высоких трав у речной излучины он мог разглядеть пять или шесть лосей, а также койота или волка, выглядывающего их с дальнего склона.

За спиной он услышал шаги – каблуки изношенных ковбойских сапог звонко цокали по голому камню, – и рядом с ним оказался сосед, Юрген Бэнкс. Соседу досталось ничуть не меньше. Он лишился своего бизоньего стада. Каждое животное было им куплено, выкормлено и выхожено. Теперь они просто бродили сами по себе.

– Новости слышал?

Дэйв покачал головой. Без новостей Юрген никогда не появлялся. Если ему нечего было рассказать, старик и в разговор-то не вступал. Это, впрочем, не важно. Новости всегда какие-нибудь да найдутся.

– Банки решили ничего не решать. Ни по какому поводу.

Дэйв бросил на него хмурый взгляд.

– В каком смысле?

– В том, что живем, как жили. Пока что, во всяком случае. – Годы наложили на морщинистое лицо Юргена что-то вроде печати невинности, как если бы он никогда толком не понимал других людей. – Надо сказать, Дэйв, я-то сомневался, что им на это хватит ума.

– Поняли, что мы и так уже досуха выжаты?

Юрген мрачно рассмеялся.

– Это само собой, что досуха. Только раньше-то оно их не останавливало. Сам знаешь, если стучаться головой об стенку, нескольких ударов обычно хватает, чтобы сообразить – эгей, что-то не работает. Я хочу сказать – в большинстве случаев. Но стоит лишь упомянуть слово «деньги», и голова будет долбиться без остановки. А люди только кивают: «Ну да. Деньги. От них сразу дуреешь».

Лоси подошли к самой воде, туда, где травы сочней.

– Юрген, а ты-то почему не слушаешь речь?

Он лишь пожал плечами.

– Все, что надо, я уже услышал. Она говорит – десять лет.

– Что – десять лет?

Он улыбнулся неожиданно застенчивой улыбкой.

– Венера. Целая планета. И на ней – никого.

Дэйв непонимающе уставился на старика. Сколько ему – шестьдесят? Плюс еще десять – и он собирается обустраиваться с нуля на новом месте?

– Юрген, там же будет просто голая местность. Заросшая молодыми деревьями – хорошо еще, если по колено высотой. На то, чтобы установились погодные циклы, потребуются столетия. Таким, как ты… то есть, я хочу сказать, там тяжко будет. Еще не один десяток лет.

– Но мысль-то ведь неплохая, – откликнулся Юрген.

– Это да.

– Я к тому, что если только представить – тебя хоронят на другой планете. Я так думаю, многим такая смерть покажется одинокой. Вот только не мне. Мне-то идея как раз нравится.

– Хочешь умереть на Венере?

– Может статься, первым. Буду похоронен на Венере первым из всех людей. Ты не подумай чего, я особо не тороплюсь. Знаешь, я и бизонов-то стал разводить вовсе не потому же, что остальные. Мне мерещился Дикий Запад, время индейцев, еще до тех пор, как появились мы, бледнолицые. Помню, я когда-то картины видел. Огромные стада буйволов. Название, конечно, неправильное, но какая разница. Десятки, сотни тысяч голов, покрывают сплошь всю равнину, докуда видно глазу. Вот эта-то романтика, Дэйв, меня и купила. Нет, на жизнь тоже требовалось зарабатывать, само собой. И однако для меня просто видеть этих зверюг на воле было все равно что отправиться вспять во времени.

– Понимаю. И на Венере ты думаешь отправиться к самому началу времен?

– Нам придется взять с собой домашних животных. Или даже не домашних. И охотиться на них для пропитания. Бизоны, они живучие, не то что коровы.

Поколебавшись, Дэйв сказал:

– Если честно, Эв кое-что читала на этот счет. Там все не так просто. Я имею в виду – насчет того, что везти туда с первыми кораблями. Это будут насекомые. Почвенная биота. Пчелы, бабочки. Растения, способные цвести. И вообще, все, наверное, зависит от того, с чего именно начнут инопланетяне. Планктон, водоросли, моллюски и беспозвоночные для морей, рек и озер.

– Но если тебя там похоронят, – сказал Юрген, – это все равно, что все твое тело сделается земным семенем.

– Хм. Ну да. Наверное, можно на это посмотреть и с такой стороны.

– Вот именно. Я так и смотрю.

Дэйв развернулся и прищурился, стараясь разглядеть вдалеке свой дом.

– Дети очень рады, – сказал он.

– Вот именно, – повторил Юрген. – И у них теперь есть причина для радости. В конце концов.

В конце концов. Выражение не самое радостное. Только Дэйв вдруг понял, что именно его все это время грызло, что именно сделали инопланетяне с его поколением, с каждым, черт бы их побрал, взрослым на планете. Беда заключалась не в том, что он утратил средства к собственному существованию. Такое происходило с людьми во все времена. Даже не в том, что он не знал, как теперь обеспечить семью. Этим гнетущим вопросом тоже кому только повсеместно не приходилось задаваться. Необходимость пройти по лезвию, удержать равновесие между способностями и потребностями, в то время как окна возможностей закрываются одно за другим? Нет, и не это.

Чувство, что жгло сейчас изнутри Дэйва словно огнем, было чувством вины.

Вот отчего ему так тяжело смотреть детям в глаза. Он знает, что в конце концов потребовалось, чтобы кто-то еще вмешался и начал наводить чистоту и порядок ради того, чтобы у грядущих поколений появилось будущее. Лучше, чем настоящее, лучше, чем прошлое.

– В конце концов, – еле слышно вымолвил он.

Юрген рядом с ним вздохнул:

– Именно. Я себя снова ребенком почувствовал.

Энни забыла, что это такое – быть свободной. Иметь выбор. Забыла, что это такое, когда не о чем беспокоиться. Над ней всегда что-то нависало, таилось среди теней. Предвещая грядущий мрак. У любой радости были острые края – иззубренные, о них можно было порезаться, что чаще всего и происходило.

Даже любовь Джеффа к дочери таила угрозу. Отец злился на мать из-за их собственного ребенка, за ту общность между мамой и дочкой, в которую, как он чувствовал, ему нет допуска – он оставался снаружи, отринутый, отброшенный. Затрещинами и пинками он пытался исправить несправедливость. Но этот способ уже не работал.

В свою очередь, она попыталась исправить несправедливость при помощи полной кипящего жира сковородки. Смыть с костей это лицо, выжечь совершенную некогда ошибку. Злая мысль, злобное желание, но от них никуда теперь не деться. Тот вечер словно бы завис теперь между нею и Джеффом.

Ее муж – подавленный, слабый, хрупкий – стоял сейчас в дверях гостиной и смотрел на выступающую в телевизоре писательницу. Энни сидела на диване, чувствуя легкий запах рвоты, оставшийся от того раза, когда отчаянно рыдавший в подушку Джефф подавился слезами и его стошнило жидкой кашицей.

Салли еще в школе, но скоро Энни нужно будет за ней идти. Ее сегодня пораньше отпустили с работы. Всем, кто мог сегодня взять выходной, позволили так и сделать. А те, кто не мог, на время остановили свои занятия, чтобы посмотреть выступление.

Инопланетяне. Огромные космические корабли. Венера станет новой Землей. Одно другого невероятней. А женщина говорит обо всем так, будто это каждый день случается.

– …уже очевидно, что нам оказали помощь в области здравоохранения. Болезни отступают. Недоеданию настает конец. Даже травмы позвоночника и другие повреждения нервной системы излечиваются, так что люди, полагавшие, что никогда уже не смогут ходить, садиться, заниматься любовью, возвращаются к полноценной жизни.

Алкоголизм отошел в прошлое. Опиатной зависимости больше не существует. Звучит замечательно, однако здесь есть и определенный повод для тревоги. В наших телах поселились чужаки, использующие фазовый сдвиг нанороботы, и они выполняют программу по обслуживанию наших тел, добиваясь от них максимальной эффективности. Дисбаланс химический, дисбаланс гормональный, психологические аномалии – все это выравнивается, выправляется. Шизофрения, депрессия, мании и психозы, включая социопатию, – все ушло. – Она помолчала, потом продолжила: – Вы это видели в отчетах. Быть может, даже испытали на себе, или испытали ваши близкие – сколько стариков, страдавших от различных форм деменции, вдруг вернулись к жизни. Доказав тем самым, что память не привязана к физической структуре мозга, но существует в квантовом состоянии – разве одно это не удивительно?

Она продолжила рассуждать на эту тему, но Энни быстро запуталась в технических терминах. И бросила взгляд на Джеффа.

Ему удалось выдавить слабую улыбку.

– Алкоголизм, – произнес он хрипло. – Нет его больше.

Энни кивнула.

– Но злиться я не перестал.

Еще недавно подобное признание заставило бы ее окаменеть, ощутить выброс адреналина. Сейчас она просто пожала плечами.

– В основном на себя, – добавил он. – За то, что оказался таким бесполезным… что не сумел противостоять папаше. Что все то дерьмо, которое он на меня выплескивал, я сделал своим собственным дерьмом – а потом принялся его выплескивать на тебя, Энни.

Она опять перевела взгляд на экран.

– Все так делают, – сказала она. – Дети, они все равно что губки. Даже если впитывать им приходится мочу и кровь.

– Господи, – прошептал Джефф, потом закашлялся и согнулся, казалось, вот-вот упадет. Но он медленно распрямился. – Что я говорил нашей дочке, во что я заставил ее поверить!

– Да, – сказала Энни. – Постарайся это исправить.

– Между нами все кончено? Между тобой и мной?

Она снова посмотрела на него.

– Я знаю, каким ты был, – сказала она, – но понятия не имею, каким ты стал. Поэтому не могу ответить тебе, Джефф. Но так или иначе у тебя есть дочь, и ей нужна твоя любовь.

– А ты? Тебе нужна моя любовь?

Энни задумалась, потом ответила.

– По-моему, уже нет. Но… это не значит, что я ее не приму.

– Могу я присесть с тобой рядом, Энни?

– От дивана воняет.

– Это из-за меня, – сказал он, все еще ожидая разрешения.

Энни вздохнула.

– Ладно, иди сюда.

– Это из-за меня, – повторил он, с опаской ступая в комнату. – Все из-за меня.

– Я думаю перебраться на Венеру, – сказала Энни. – Через пять лет. Новый мир. Чистый. И теплый. Терпеть не могу холод. Просто ненавижу.

– Знаю, – сказал он и усмехнулся. – Всегда мечтал, что меня переведут во Флориду.

Она хмыкнула, потом пожала плечами.

– Значит, переведись на Венеру.

– Завтра же подам заявление. Электростанции на ББД требуют сборки и подключения к существующим сетям. Повсеместно, я так понимаю. Даже на Венере.

Может, и правда получится, решила Энни. Надо полагать, дальше оно окажется видней. Так или иначе. Но получится или нет, выбор за ней, настоящий выбор.

Свобода – словно мир ее поцеловал.

Глава 28

Джек Батлер сидел, обхватив голову руками. Мэри Лэмп, расхаживавшая взад-вперед большую часть речи Саманты Август, стояла сейчас, опершись спиной о стену рядом с дверью кабинета и скрестив руки на груди.

Саймон Гист не поднялся из-за стола – он расчистил на нем место, чтобы перекатывать свою модельку из одной руки в другую. На экране слева от него все еще было лицо писательницы, оттуда слышался ее голос – она отвечала на вопросы из зала. В данный момент их темой было международное законодательство и суверенное право наций на самоопределение. Чаще всего писательница в ответ просто всплескивала руками и отвечала: «Постарайтесь сами решить».

Когда над Нью-Йорком появилась огромная «Хищная птица», Саймон распорядился остановить все работы по миссии «Рукопожатие». Примерно в тот же момент на компьютерах стали появляться новые данные, файл за файлом, содержащие продвинутые технологии, в том числе антигравитацию, энергетические поля, квантовую запутанность. В некоторых документах значилось, что они являются собственностью тайного американского правительства с кодовым именем «Великолепная дюжина». На фотокопиях отдельных выцветших чертежей стояли штемпеля Третьего рейха.

Вот и понимай как знаешь. Саймон сидел и катал взад-вперед свою машинку. Которая отказывалась ехать по прямой, и это все больше его раздражало. В конце концов он хлопнул по игрушке ладонью, остановив ее, взял в руки.

– Так. Мы отправляемся на Марс. Сперва на Фобос, потом на Марс.

Джек что-то проворчал, не отрывая ладоней от лица, потом все же на секунду поднял взгляд.

– Может, легче будет попроситься на «Хищную птицу»? Минут через двадцать как раз и будем на Фобосе.

– Не спорю, – согласился Саймон, перевернул модельку и принялся изучать колеса. – Наш корабль будет чем-то вроде «Форда-Т» по сравнению с «Феррари», но это будет наш «Форд-Т». Ты уже это просчитывал, Джек. До Марса мы доберемся где-то за три недели. Не так уж и плохо. – Он горько усмехнулся. – Не так плохо? Год назад мы бы это сочли безумием.

– Сейчас все движется быстро, – сказала Мэри.

Он взглянул на нее.

– Очень остроумно.

– Я не в этом смысле, – сконфуженно отозвалась она.

– Эта женщина говорила про автоматическую космоверфь, – вздохнул Джек. – В поясе астероидов. А еще одна движется сейчас сюда, чтобы встать на околоземную орбиту. И тем самым оказаться в ловушке земного тяготения? А, это сейчас не важно. – Он снова вздохнул. – Мне начинает казаться, что все мои инженерные знания больше никому не нужны.

– Это не так, – ответил ему Саймон. – Ты начинаешь учиться заново, Джек. И учиться предстоит много. Столько, сколько тебе еще в жизни не приходилось учиться. Но не думай, что тебе одному. – Он ткнул моделькой в сторону экрана. – Она говорит, что всем нам теперь предстоит учиться – тому, как быть людьми, но не просто людьми. Лучшими из людей… если можно так выразиться.

– У нас кончаются финансы, – сказала Мэри. – Саймон, в свое время ты на что-то намекнул. Сказал, что деньги утратят значение. Ты что же, знал, к чему все идет?

– Мы были слишком самодовольны. А наша экономическая система вовсе не столь надежной, как мы сами себе говорили. Все держалось лишь на вере, основывалось на неизменности иллюзий. – Он пожал плечами. – Америка уже катилась под откос. С самых выборов. Мы видели, как что-то кончается, но нам было больно это признавать, это было слишком личным. – Он снова положил модельку на стол, колесами вверх. – Даже если мы разоримся, мне все равно. Флотилия у нас над головой еще не скоро обретет хозяев. За нее будет драка.

– Разве что перестрелка жеваной бумагой, – пробормотал Джек. – А что они еще могут?

– Верно, – согласился Саймон. – Что касается игры мускулами и горделивых поз, тут сейчас все на равных. Но есть одна истинная валюта, которая в том, чтобы организовать администрацию космофлота, будет играть решающую роль – и это знания.

Джек откинулся на спинку стула и поскреб щетину на подбородке.

– Космические центры в отдаленных регионах. Они там именно для того, чтобы страны с ограниченными техническими возможностями могли выступать на равных со всеми остальными в том, что касается знаний, – ты ведь про это?

– Звучит логично, – согласилась Мэри. – Любой желающий может явиться туда и повысить свой уровень.

– Повысить уровень – формулировка очень удачная, – сказал Саймон. – Тем временем нам, технологическим гигантам, предоставили доступ ко всей необходимой документации, вот только инфраструктуру нам предстоит создать самостоятельно – учебные центры, классы и все остальное.

– Как насчет экипажа? – Мысли Джека наконец-то вернулись к предстоящему полету. – У нас тут на пусковом комплексе двое астронавтов околачиваются, и в последнее время этой парочке не слишком-то весело. Но ты же, Саймон, хотел собрать для Марса собственную команду? И себя туда включить?

– Да, я лечу. Но ты прав, давай спросим их, не желают ли они прокатиться с нами за компанию.

– Сделать официальный запрос американскому и канадскому правительству? – уточнила Мэри.

– Если без этого нельзя, то сделай.

В беседе наступила пауза, которую заполнил голос Саманты Август:

– …за любым сдвигом парадигмы следует период хаоса. Отдельные элементы нашего общества будут сопротивляться переменам при малейшей к тому возможности. С исторической точки зрения подобное сопротивление обречено. На ум сразу же приходит пример поведения римско-католической церкви, когда с изобретением книгопечатания книги, включая переводы Библии на различные языки, сделались дешевыми и легкодоступными. Сколько они ни сжигали печатников на кострах, рост грамотности им остановить не удалось, а грамотность немедленно бросила вызов их монополии на доступ к райским вратам. Далее – протестантизм и Реформация. – Она пожала плечами. – О том, что нам предстоит, можно поинтересоваться у историков. Что бы вы там ни думали, ничего особо нового не предвидится.

– Если только не считать коллапса мировой экономики, – пробормотал Джек.

– Новой валютой станет знание, – сказал Саймон. – То, что мы обнаружим на Фобосе. И на Марсе.

– Согласно показаниям радаров, Фобос внутри пустой, – заметил Джек. – Его орбита постепенно теряла высоту, а после столкновения с Деймосом должна была понизиться еще. Однако поганец вместо того стал вдруг подниматься выше. Впрочем, мы можем с приемлемой точностью рассчитать, где он будет к нашему прибытию. Но Деймос его, вероятно, повредил. Я исхожу из напрашивающегося предположения, что это – искусственный спутник.

– Использовавшийся Серыми, – уточнила Мэри.

– Но необязательно ими построенный.

– Вот это нам и предстоит выяснить, – сказал Саймон. – Мэри, сообщи инвесторам. Мы отправляемся в пилотируемый полет к Марсу, а дивидендами станет знание.

– И каким образом они сумеют монетизировать это знание, Саймон?

– А хрен его знает! – рассмеялся Саймон.

– В моих действиях я всегда исходил из глубокой убежденности в том, что дестабилизация других государств – любыми возможными способами – есть акт законной самообороны. Ослабленный противник не представляет угрозы. Ослабленный противник вынужден решать внутренние проблемы и не представляет угрозы внешней. Если только не назначит своим проблемам зарубежного виновника. Мусульман, Иран, китайцев…

Президент России умолк, его последние слова оказались еле слышны.

Они находились в центральном комплексе Байконура, неподалеку от возведенного инопланетянами учебного центра. Двери его еще не открылись, но вокруг уже вырос целый город. Чеченцы, грузины, монголы, армяне. Границы больше ничего не значили.

Анатолий Петров покосился на застывшее изображение Саманты Август. Мельников остановил трансляцию, когда она стала отвечать на вопросы, во время самой речи у него, похоже, не поднялась рука. Петров все еще не отошел от шока, в который его ввергло понимание того, что завоевать поддержку всей планеты можно было просто словами.

Константин Мельников тем временем снова завел свои речи – словно диктующий мемуары старец, раздраженный тем, сколь ничтожны оказались причины для того, чем он занимался всю свою жизнь.

– Его полная зависимость от нас с финансовой точки зрения делала ситуацию еще аппетитней. Однако шантаж больше не работает. Деловые интересы отныне не более чем бумажные тигры. А все ненужное, чем ты владеешь, лишь отягощает.

Последняя фраза заставила космонавта вздрогнуть. Он пусть и не сразу, но осознал, что для зарождающейся эры просвещения – иное название ему в голову не пришло – понимание это будет словно ножом по сердцу. Родовые схватки трудны, болезненны, иногда грязны. И кому, как не русским, все понимать о мертвых. Их земля, их страна знала столько смертей, что не по силам подсчитать никому. Мертвые властны даже над столь великими людьми, как Константин Мельников. Когда рождается что-то новое, это происходит потому, что мертвые подталкивают его сзади. Или снизу. Вырвавшись на свет из влажной холодной земли, будущее обречено встретить его громким плачем по тому, что утратило.

Кроме них в комнате никого не было. Президент отослал всех техников, адъютантов и телохранителей. Похоже, у Мельникова был теперь новый любимец – отставной космонавт и советник по науке.

– Я не привык предаваться раскаянию, – говорил президент. – В результате игр, в которые я играл с гражданами других государств, с их лидерами, с их до смешного уязвимыми избирательными системами, умирали люди. И еще – в результате того, что я продавал другим государствам оружие. Люди умирали и продолжали умирать, но мы не останавливались, словно все это было нормально, ожидаемо, необходимой составной частью расчетов. Миллион несчастных беженцев, страдающих от голода и холода в пограничных лагерях. Стертые в пыль древние города. – Он вздохнул. – Самое ценное, что у нас есть, запятнано нашим собственным безразличием. – Он поднял на Петрова взгляд, вопросительно задрал бровь. – Понимаю, что мои слова вас озадачили. Это не важно. Я рассуждаю сейчас о нашей человеческой способности закрывать глаза на истинную цену того, что мы совершаем ради собственных желаний.

– Мир был таким, каким он был, – выговорил Анатолий Петров.

– Да, именно так. А сейчас?

– Не знаю, господин президент. Мы стоим перед открытой дверью. Что мешает нам в нее войти?

– Хороший вопрос, друг мой. Что мешает нам войти? И мешает ли?

Саманта Август на телеэкране замерла в застывшем жесте. Словно остановилось само время. Но это, разумеется, было лишь иллюзией, которую даровала им электроника. Там, за остановившимся изображением, женщина продолжила говорить, дала ответ на заданный ей вопрос. И была уже в будущем, в ином мире – в том, к которому Мельников, похоже, не был готов вернуться.

Мемуары – вещь не самая приятная. Желание их написать часто происходит из внезапного ощущения: дни делаются короче, их остается все меньше, что-то кончается. Мемуары – это скорее акт отчаяния, и не важно, сколь ясным взглядом их автор видит собственное прошлое, сколь честна, сколь безжалостна к себе его исповедь.

Для Петрова мемуары всегда были голосом мертвых.

В ярком свете флуоресцентных ламп лицо Константина Мельникова походило на череп.

Президент снова заговорил. Петров вздрогнул и отвел от него взгляд. Похоже, мертвец еще не выговорился.

Лю Чжоу не мог понять, смеется Председатель Синь Пан или плачет. На ресницах старика были слезы, они струились по щекам, и однако лицо его выглядело моложе, чем еще вчера. В глазах сверкали искры, казалось, он не в силах сдержать улыбки.

Быть может, это безумие. Быть может, истерика. Властные структуры рухнули или, во всяком случае, должны рухнуть, однако жизнь людей не изменилась. Они все так же ездят на работу, выполняют свои обязанности, вечерами сидят в Интернете, а по выходным отправляются отдохнуть. И, несмотря на все это, Китай балансировал сейчас на грани, по обе стороны которой был лишь распад государства.

Но, с другой стороны, не было ли оно всегда именно так? Никакой армии не хватит, чтобы подавить по-настоящему массовое восстание. Невозможно построить достаточно тюрем для всех мужчин и женщин, кто решит освободить свое сознание от оков, думать и поступать так, как подсказывает сердце. Когда насилию настал конец, началось брожение умов, снова возникли диссиденты – бесстрашные и уверенные в себе, как никогда.

Все живое должно знать свои пределы, к людям это тоже относится. Людям следует смирять себя перед лицом общественной необходимости, поскольку без сотрудничества, без взаимной поддержки, без единой веры в цену и ценность поступков неизбежно наступает анархия.

Однако инопланетяне лишили анархию зубов, так что присущая столь многим тайная страсть увидеть все вокруг разрушенным до основания сделалась не более чем безвредной причудой. Ничем иным. Но перемены в обществе анархией не исчерпывались. Человек, сидящий сейчас напротив Лю Чжоу, впитал уроки всех предшествовавших ему лидеров. Ужас перед хаосом, отчаянное желание растоптать любой цветок, распустившийся на зеленом поле Китая, въелись Синь Пану в плоть и кровь.

Лю Чжоу его не винил. Страх – могущественный язык, и каждый, кто на нем говорил, делался его жертвой. Однако сотрудничество между гражданами было единственной преградой между прогрессом и гибелью. И чем больше население, тем сложнее цивилизация, тем необходимей всеобъемлющий за ней контроль – или, если использовать не столь резкий термин, управление.

Канадская писательница продолжала отвечать на вопросы. Казалось, ее терпению нет предела.

И еще – что она в совершенстве владеет китайским.

Синь Пан вдруг поднялся на ноги.

– Друг мой, нам нужно многое обсудить.

– Она еще не закончила.

– Она лишь смягчает сейчас их страхи, утихомиривает бурю в головах. Я в этом не нуждаюсь. Я и так спокоен, друг мой.

– Спокойствие – это все, что нам сейчас остается. Иными словами, у нас нет выбора.

Председатель нахмурился.

– Полагаешь, Лю Чжоу, буря у тебя в голове есть признак спокойствия? Я так не думаю. Теперь понял? Выбор у тебя имеется. А сейчас пойдем в командный центр. Я хочу еще раз поговорить с капитаном Шэнем. У нас много дел.

Лю Чжоу с запозданием понял, что он сидит, когда лидер на ногах, – а это серьезное нарушение протокола. Он торопливо вскочил и поклонился.

– Тебя беспокоит что-то еще, – заметил Синь Пан.

– Данные на компьютерах – они доступны всем и каждому.

– Да. И это хорошо. Сколько новых, молодых дарований получат к ним доступ? И сколько мы в результате увидим великолепных разработок на их основе, возникших в самых неожиданных местах?

– Но контроль за ними утрачен…

– Да, друг мой, – улыбнулся Синь Пан. – Контроль утрачен.

Семь измученных созданий. Капитан Шэнь ожидал, что они собьются в кучку, станут цепляться друг за друга в поисках взаимной поддержки, и, что самое главное, – столь необходимого каждому из них понимания. Вместо этого они смешались с остальными. Каждый мог ни с того ни с сего обнять одного из солдат капитана, кого-то из ученых или женщин, а то и самого Шэня. Такое поведение его беспокоило. Поскольку заставляло забыть о том, для чего он здесь.

Речь Саманты Август они слушали все вместе. И никогда еще не чувствовали себя так вдалеке от своего дома, от Земли. Шэнь отправил Хун Ли и Цюаня на лунную поверхность, откуда они в телескоп смогли рассмотреть флотилию из двадцати двух белых кораблей на орбите вокруг планеты. Они также попытались найти движущуюся к ним из внешней системы верфь, но не преуспели. Удивляться особо не приходилось.

Первый спасенный ими мужчина, Тони Ньютон, успел рассказать множество историй из своей жизни на Аляске. О неудавшемся браке. О безуспешных попытках отыскать золотую жилу. О встречах с йети. О неоднократных похищениях, подорвавших его здоровье.

Все слишком честно, слишком напрямую, слишком, на взгляд капитана Шэня, по-американски, – во всяком случае, так ему поначалу казалось. Впоследствии, сам того не желая, он начал восхищаться этими качествами.

Люди поступали так, как им было необходимо, чтобы выжить. От того, какую страну каждый считал родиной, это не зависело. Противоречия начинались в тот момент, когда нужно было решить, что есть выживание. В политическом, экономическом, духовном смысле. Потребности вступали между собой в конфликт, ощущение угрозы все нарастало, и стремление ударить первым слишком часто служило движущей силой человеческой истории на любом уровне, будь это семья, нация или религия.

Тони Ньютон верил в рептилоидов. А во время самого невыносимого из похищений трижды пытался покончить с собой. Признавшись в этом, он расхохотался так радостно, словно отмочил удачную шутку.

Слетел с катушек? Это было бы неудивительно.

И однако в шахматы он без труда одолевал любого соперника. Когда Шэнь как-то раз тоже согласился с ним сыграть, то понял, что для него все кончено, уже на одиннадцатом ходу. Это было неожиданно. И изрядно сбило с него спесь.

Саманта Август выступала в ООН, и все семеро выживших внимательно ее слушали, но когда речь наконец завершилась и писательница стала отвечать на вопросы, просто разбрелись кто куда, словно каждому вдруг потребовалось побыть одному. Шэнь понятия не имел, что это значило.

Какое-то время спустя Тони Ньютон вернулся туда, где стояла шахматная доска, и принялся расставлять фигуры. Вскоре к нему присоединился Хун Ли. Соперники были почти равны друг другу по силам, однако до сих пор в каждой партии Тони Ньютон каким-то образом умудрялся одержать победу. Разговаривали они при этом, как правило, о ловле лосося.

Хотя и не в этот раз.

– Я сегодня добрый, друг мой, – сказал Тони. – Забирай белых.

– Иными словами, хочешь заманить меня в ловушку, – ответил Хун Ли. – Уступаешь инициативу и только реагируешь на мои ходы, так что у меня возникает чувство, будто все под контролем. А потом обнаруживается, что дела обстоят совсем наоборот.

– Моя жена предпочитала шашки. Вообще не понимаю, как мы смогли пожениться. И все-таки, представляешь, – я ее любил. И по сей день люблю. Кстати, спасибо за тот сеанс связи – я с ней уже несколько лет не разговаривал. Расплакался от одного только звука ее голоса. Ну, видимо, еще от всего того, что между нами было. Рыдал – остановиться не мог.

– Я помню. Мое присутствие тебя не слишком смутило? Если да – прошу прощения.

– Да ничуть. Я припоминаю – пусть и смутно, – как свернулся в комочек, словно ребенок, у тебя на руках, когда меня только освободили. Так что смущаться тебя, приятель, я давно уже не смущаюсь. Чувствую только любовь – чистую и без примесей. Кстати, тебе шах.

В этом был весь Тони Ньютон. Не только делал ходы с поразительной скоростью, но еще и говорил такое, что любые разговоры вокруг мгновенно стихали.

Разумеется, в этом случае любовь могла быть обычной благодарностью. Спасение и преданность спасителю часто идут рука об руку, неразделимо, и это отнюдь неспроста. Шэнь не был религиозен. Во всяком случае, прежде. Теперь он уже не был столь уверен. Черно-белого мира больше не существовало, и никакая шахматная партия не могла утвердить его в обратном.

– Но женщина она шикарная, – продолжил Тони Ньютон.

– Извини, кто?

– Писательница в ООН. Рыжая. На Мерил Стрип похожа.

– Саманта Август. Канадка. Я ее книги читал.

– Серьезно? В Китае книжки разрешены? – Тони подмигнул, так что прозвучало совсем не обидно.

– А я их в Ванкувере читал, – подхватил игру Хун Ли. – Да, действительно симпатичная.

– Так, значит, Серых они прогнали. Знаешь, мне ведь больше ничего уже и не важно знать. Про них. И никому из нас не важно.

– Мечтаешь им отомстить?

– Очень надо. Если я их больше никогда не увижу, то считай, что умру счастливым. Нет уж, этим пусть занимаются какие-нибудь морпехи со стальными яйцами. Но ведь подумать только о других планетах, где хозяйничают эти сраные Серые, – мы же просто обязаны им помочь. Знаешь что? Скажите своему начальству – своему лидеру там, на Земле, – что рассусоливать тут ни хрена нечего. Надо срочно лететь и как следует дать им под зад! Скажете?

Хун Ли, чуть отодвинувшись, бросил взгляд в сторону Шэня. Капитан улыбнулся. Передать эту просьбу он будет только рад.

– Так, значит, – уточнил Хун Ли, – ты за Вмешательство?

– За я или нет? Слушай, Хун Ли, они же нас из задницы вытащили. Я бы каждому за это выдал по золотой звезде размером с тарелку, а ту рыжую еще и расцеловал бы!

– По золотой звезде? – ухмыльнулся Хун Ли. – Можно попробовать.

– Да? Ах да! У вас же на флаге эти звезды. Ха-ха! Тебе, кстати, мат в четыре хода.

К Шэню подбежал солдат и сообщил, что Председатель хочет обсудить с ним вопросы чрезвычайной важности. Кивнув ему, Шэнь встал и направился к выходу.

Тони Ньютон и еще шесть измученных созданий. Что ходят между его людьми, словно ангелы.

Элисон Пинборо не забыла то, первое, совещание. Премьер-министр, видимо, тоже, поскольку пригласила тех же участников.

Мэри Спэрроу выглядела как никогда счастливой. Она только что вернулась с индейского пау-вау неподалеку от Дофина, провинция Манитоба. В один из вечеров там праздновали возвращение буйволов – со спутников было замечено первое «дикое» стадо, переместившееся в юго-западную часть провинции вдоль одного из запретных коридоров, протянувшихся на север до самого национального парка Дак-Маунтин (создав тем самым жуткий транспортный хаос). Всего пятьдесят три головы, но это лишь начало. Для провинции были и другие радостные новости – цветение ядовитых водорослей в озере Виннипег, вызванное избыточным использованием удобрений на окружающих фермах, прекратилось, и количество рыбы в этом огромном, жизненно важном водоеме уже успело резко вырасти.

Министр природных ресурсов Уилл Кэмден был сейчас похож на человека, которому решительно нечем заняться. Разработка минералов, лесозаготовки, добыча нефти и вылов рыбы в океане не прекратились, однако объемы этой деятельности значительно снизились. Излишков практически не оставалось, так что сократился и экспорт, невзирая на все контрактные обязательства и международные соглашения. Впрочем, в суд по этому поводу подавали очень редко, поскольку каждая страна обнаружила, что в состоянии удовлетворять многие свои потребности за счет собственных ресурсов, прочие же потребности в мире, где очень многое теперь появлялось само по себе, утратили свою значимость.

Кроме этого Уилл отметил резкое сокращение производства. Времена, когда в год производилось шестьдесят миллионов новых автомобилей, миновали. В них попросту не было потребности. Единственной процветающей отраслью промышленности осталось производство ББД и оборудования для перехода на них. Воздух с каждым днем становился все чище.

Элисон оставила свою команду советников в Свифт-Каррент, пусть даже там сейчас ничего не происходило, если не считать необычной реакции присутствовавших там американцев – которые собрали вещички и направились домой.

Америке, вместе с Россией, Китаем и Индией, был предоставлен внушительный кредит доверия. Саманта Август ясно дала понять, что эти нации обладают всем необходимым, чтобы практически без проблем влиться в новую эру. Мало того, она также объявила, что верит – гражданам этих могущественных наций в новой эре найдется место, и никто не почувствует себя обделенным.

Быть может, подумала Элисон, в ней самой места для столь всеобъемлющей веры в американцев и не нашлось бы. В последние годы наука в Штатах терпела одно поражение за другим. От высказываемых мнений там теперь не требовалось не только фундамента из доказуемых фактов, но и вообще какого-либо правдоподобия. Разум и идиотизм делили между собой дискуссионное поле в одной и той же невероятной (и совершенно абсурдной) мере.

Это верно, ее мнение по этому поводу не отличалось лицеприятностью. Но как и любой, чьим источником заработка являлась политика, она предпочитала держать его при себе.

Пропаганда была могущественным оружием. И основывалась она на вере власть имущих в то, что подавляющее большинство граждан – идиоты. Что ими легко манипулировать, их легко заставить поверить откровенно абсурдным и вообще бессмысленным утверждениям. Все это, однако, требовало контроля за средствами массовой информации. Которого более не существовало. Несмотря на это, чушь все еще заполняла собой СМИ, цвела пышным цветом в Интернете, звучала в блеянии ведущих определенных новостных каналов. Оказывается, то, во что люди предпочитали верить, было даже важнее, чем правда. На дворе стояла эпоха наивной доверчивости, и ученый в Элисон ничего не мог с этим поделать. Никакие аргументы не могли переубедить тех, чье мнение не имело ни малейшего отношения к предмету спора, а было лишь порождением их картины мира.

Если у свободы есть отрицательная сторона, так это именно она.

Далее произошло Вмешательство. Интернет вдруг обрел единую тему, и если первоначально в фокусе был страх, то потом его место заняло что-то еще.

Сетевые деятели писали о Вмешательстве, говорили о нем, рассматривали его изнутри и снаружи. В иные дни казалось, что вся Всемирная паутина занята многочасовым созерцанием собственного пупа. Но один вопрос так и оставался без ответа, сколько бы ни появлялось постов, линков и комментов, и вопрос этот был очень простым. Что нам делать теперь?

Премьер-министр собрала их в комнате для совещаний, чтобы еще раз просмотреть выступление Саманты Август. Лизабет также раздала им по копии обращения к нации, которое подготовил для нее писатель-фантаст Роберт Сойер. По мнению Элисон, документ этот представлял собой глубокий и очень конкретный призыв не только к канадцам, но и ко всему человечеству.

Страна, известная вниманием ко всем своим гражданам без исключения, готова раскрыть объятия всей планете. В этом было нечто… правильное.

Видео подошло к концу, тому странному концу, свидетелями которого были все, когда Саманта Август – исчерпав как задаваемые ей вопросы, так, очевидно, и собственные силы – медленно воздела руки в жесте, который мог означать «достаточно» или попросту «сдаюсь».

Аплодисментов не было, но сотня тысяч человек, собравшихся снаружи, в тени «Хищной птицы», одновременно взревела. Сперва этот звук всех встревожил. Гнев? Ярость? Ненависть? Похоже, даже ведущие прямой репортаж журналисты не знали, как его понимать.

Но потом зазвучали автомобильные гудки, разошлись волной, пока не охватили весь город. Очень скоро клаксоны гудели уже и здесь, в Оттаве, и в Торонто, и в Ванкувере, и, как вскоре выяснилось, по всей планете. Человеческая раса отказалась от собственного голоса, заменив его режущим слух истошным механическим звуком.

Элисон была потрясена до глубины души. Она не знала, что все это означает. Похоже, этого не знали и водители, отвечающие на вопросы репортеров. Однако в кадре раз за разом оказывались залитые слезами лица.

– Итак, – сказала Лизабет со вздохом, – ничто из сказанного ею не противоречит написанному Сойером. Более того, обе речи звучат до странного в унисон. И объединены одной темой. Это хорошо. Так будет легче. Тем временем чрезвычайная сессия ООН длится уже семь часов.

Элисон посмотрела на часы, и они подтвердили, что для рези в глазах и чувства общего истощения у нее есть все основания. Четыре утра.

– Что сообщает Алекс? – спросил Уилл.

Алекс Тернбилл был послом Канады в ООН. Долговязый дипломат напоминал Элисон Питера Кушинга в роли Дракулы, разве что без клыков.

– Спорят насчет названия.

– Взяли бы уже его из «Звездного пути», и все дела, – хмыкнул Уилл.

– Требуется Хартия, – сказала Лизабет. – С четкими формулировками, но всеобъемлющая. Юристы уже взялись за работу.

– А у инопланетян хватит на нас терпения? – спросила Мэри. – Нам нужен прогресс. Нельзя вот так взять и облажаться.

Лизабет потерла глаза.

– В атмосфере общего переутомления на особую срочность рассчитывать нелегко. Я бы и сама охотно отправилась спать, если бы не нервное напряжение. Подозреваю, в ООН все чувствуют себя примерно так же.

– Тем временем, – заметил Уилл, – все жители Земли, у которых руки чешутся кого-нибудь убить, рвутся на корабли, и как можно скорее. Я бы этим Серым не позавидовал.

– Любая миссия должна быть наполовину военной, наполовину дипломатической, – сказала премьер-министр. – Ей потребуется протокол для Первого Контакта. К несчастью, мы не располагаем технологиями ни для Всеобъемлющего Присутствия, ни для силовых полей. Вероятно, на планетах, куда мы прибудем, обнаружатся многочисленные государства, может статься – воюющие между собой.

Лизабет Карбоно вела консультации с писателями-фантастами. И, похоже, укреплялась в понимании ожидающихся сложностей. Это обнадеживало.

– От экономики, основанной на потребностях, вовсю несет коммунизмом, – сказал Уилл. – Подозреваю, что китайцы сейчас злорадно ухмыляются.

– Сомневаюсь, – отрезала Мэри. – Они больше не могут подавлять собственный народ, Уилл. Не могут заткнуть рот диссидентам. Бросать несогласных в лагеря и тюрьмы. Вполне может статься, что Китай рухнет первым из великих держав. А любой другой репрессивный режим на планете вскоре последует за ним.

– Похоже, она права, – согласилась премьер. – Уилл, что касается твоего министерства. До сих пор оно управлялось сложной системой взаимозачетов с корпоративными интересами – нет-нет, возражать мне не нужно. Служить гражданам собственной страны оно перестало уже довольно давно, все аргументы насчет создания рабочих мест были лишь отговоркой, и мы оба это прекрасно знаем. Теперь тебе следует начать думать обо всем в ином ключе. Национальные ресурсы ограничены, и даже потенциально неограниченные – такие, как леса – должны управляться в интересах народа. Мы не можем далее распродавать ресурсы ради частной выгоды.

– Если этого не делать, госпожа премьер-министр, – ответил Уилл, покраснев, – можно попросту закрыть лавочку и разойтись по домам.

– Ничего подобного. Промышленность по-прежнему нуждается в ресурсах. Это не изменится, и не должно измениться. Я выразилась не слишком ясно, поэтому попробую еще раз. Мы не можем далее продавать права на ресурсы ради частной выгоды, поскольку она необязательно учитывает наши интересы. Да и не должна. За это отвечаем мы. За то, чтобы защищать интересы наших граждан. – Она откинулась в кресле. – Каждое правительство в мире сейчас находится перед лицом аналогичного кризиса. Что это означает – управлять? Какие обязанности накладывает столь привилегированное положение? Когда следует взять власть на себя и когда – отступить в сторону? – Она постучала по собственной копии предстоящей речи. – Между теми, кто управляет, и теми, кем управляют, существует договор. Этот договор следует вновь озвучить. И, быть может, пересмотреть. Вернувшись к самому началу, к основам коммуникации между сообществами и внутри сообществ.

– Вы ожидаете консенсуса в вопросе о том, как следует управлять? От народа? – Уилл покачал головой. – Этого не произойдет. До Вмешательства мы двигались в прямо противоположном направлении. Нация была разделена как никогда, и все становилось только хуже.

– Да. Именно так все и было.

Повисло молчание – казалось, каждый погрузился в собственные думы, в собственные страхи. Так, во всяком случае, казалось Элисон – мучившие ее саму непонятные предчувствия отражались в лицах окружавших ее, словно в зеркалах.

Затем Мэри кашлянула.

– Что ж, вот мы к этому и пришли?

– Мэри? – переспросила Лизабет.

– К тому признанию, на которое еще не решался ни один политик. Теперь, когда все сказано и сделано, нам пора отбросить все прочие убеждения. И склониться перед единственным из них – верой в собственный народ.

– Храни нас Боже, – пробормотал Уилл.

Рональд и Эмили остались с Хэмишем, чтобы увидеть выступление его жены перед жителями Земли. Вышедшего в вынужденную отставку доктора переполняли эмоции, временами он, сам того не замечая, вскакивал и принимался расхаживать по гостиной, или просто перебирался в другой ее угол, не отводя взгляда от экрана, не отрывая его от собственной жены.

Потом они увидели, как Саманта вышла из здания, как среди десятков тысяч что-то орущих и размахивающих транспарантами людей ее подхватил ослепительный столб белого света, как «Хищная птица» начала беззвучно подниматься ввысь, словно воздушный шар, пока не скрылась из виду. За все это время ни один из них не произнес ни слова, как если бы слов уже не осталось.

Затем из телевизора раздались автомобильные гудки, прошло совсем немного, и гудки зазвучали на улицах Виктории. Что они означали? Сопротивление? Капитуляцию? Празднество?

Хэмиш вышел в кухню и вернулся с тремя стаканами односолодового. Виски словно бы смыло охватившее их странное молчание.

– Она справилась, – сказал Хэмиш. – Сэм справилась наилучшим образом.

– Что она сделала – это швырнула перчатку, – отозвалась Эмили, неуверенно принюхиваясь к своему стакану. Виски она не особо жаловала, но все же отхлебнула глоток, сделав потом гримаску, поразившую Рональда прямо в сердце. – Некоторых сострадание лишь отпугивает, особенно когда от них ничего не требуют взамен.

Хэмиш перевел на нее взгляд.

– Вы ожидаете сопротивления?

– Я ожидаю, Хэмиш, что репортеры возьмут теперь ваш дом в осаду.

– Силовое поле их не пропустит, – возразил Хэмиш. – Телефонные звонки тоже блокируются. Сэм обещала, что обо мне позаботятся, похоже, что так оно и есть.

– А потом, когда она вернется? – спросила Эмили. – Я видела ваш гараж. «Хищная птица» туда не поместится.

Рональд кашлянул.

– Хэмиш, она в чем-то права. Неужели вы с Сэм ожидаете, что вам удастся когда-то вернуться к нормальной жизни? Даже если физически им до вас будет не достать, они же будут таскаться за вами повсюду. Дроны, дальнобойные объективы, все такое. В покое вас не оставят.

– И потом, – сказала Эмили, поставив свой стакан на столик, – Сэм ведь не сказала, что все кончено. Я имею в виду – для нее. Представителю инопланетян еще найдется работа, разве нет?

– Не знаю, – ответил Хэмиш, но на лице его нарисовалось беспокойство.

– А сколько найдется желающих расправиться с посланником?

– Эмили, – укоризненно сказал Рональд. – Будет тебе. И потом, не забывай – насилие невозможно.

– Знаю, – отрезала она. – Но дурных чувств и… нападок это не остановит. Понимаешь, инопланетяне не предстали перед нами во плоти, чтобы было кого ненавидеть, проклинать, в кого плевать. Вместо них у нас Саманта Август. Да ведь теперь ее чучела сжигать начнут! Знаю, что это звучит ужасно, но нам нужно быть ко всему готовыми. Кое для кого Саманта теперь сделается самой ненавистной женщиной в мире.

– Но она нас предупредила, – сказал Хэмиш. – Мы под условным приговором. Под наблюдением – наше поведение, наша реакция. Или мы объединимся, или нам конец. Сказано было предельно ясно.

– И все же это все очень абстрактно, – ответила Эмили. – Волна эмоций способна унести прочь все остальное.

– И однако мы учимся, – возразил Хэмиш. – Разве не в этом заключается суть ненасилия? В том, чтобы приглушить наш гнев, поскольку выхода у него все равно нет. Наша ненависть, наша естественная склонность к агрессии притупилась, сдулась, или как вы это еще предпочтете назвать. Эмили, разве мы не живем без насилия уже два месяца? Разве это не изменило нас? Наши наклонности? Наши привычки? Эмоции не могут пылать бесконечно, если гореть нечему. Они начнут остывать. Быть может, даже прогорят до конца, оставив лишь золу.

– В Интернете об этом много, – согласился Рональд. – Люди чувствуют внутри… пустоту. Или даже, когда гнев наконец кончается, ощущают некое освобождение.

Хэмиш кивнул.

– И даже более того. Эмпатия на подъеме. Я склонен полагать, что причиной тому исчезновение страха, той его личной разновидности, что порождает нетерпимость и ненависть к тем, кто от тебя отличается – цветом кожи, религией или политическими наклонностями.

– Что касается политической составляющей, – покачала головой Эмили, – то она вообще лишилась смысла. Левые, правые, коммунисты, фашисты, либертарии, рэндианцы. Капитализм, индивидуализм, коллективизм. Все варианты вдруг в одночасье устарели. Объяви о своей приверженности одной из позиций – и ты будешь выглядеть идиотом, сторонником идеи плоской земли или луны, сделанной из сыра. Сделай это – и тебя с неизбежностью станут вышучивать, зачастую весьма малоприятным образом. Что я, собственно, и хотела подчеркнуть. Наши худшие черты никуда не делись, и это касается всех.

– Значит, битва за наши души только началась, – заметил Хэмиш.

– Саманта будет под защитой, – сказал ему Рональд. – Вы оба. Ну да, она сообщила новости. Кому-то они показались хорошими, кому-то плохими. Тебе не понравились? Терпи. Но обвинять в этом Сэм? Какой здесь смысл?

– В причинах люди не нуждаются, – сказала Эмили. – Хэмиш, вот что, по моему мнению, вам следует делать – знаю, что вы его не спрашивали, но все равно готова сказать.

– Говорите, Эмили.

– Когда она вернется, сразу прыгайте к ней в корабль и улетайте прочь. Оба. Дайте нам остыть. Исчезните. Сделайте то же самое, что инопланетяне, – лишите их персоны, которую можно ненавидеть и проклинать. Не позвольте им разрушить две жизни сразу.

Хэмиш наклонился вперед и принялся тереть глаза.

– Да, – сказал он наконец. – Думаю, надо будет так и сделать.

Рональд вздохнул. Беседа оказалась нелегкой. Но Эмили была права. Сразу по многим пунктам, и каждый из них следовало высказать.

Человеческая натура – штука сложная. И не очень-то справляется с вопросами, не имеющими ответов. Неуверенность зачастую воспринимается как слабость. Человек хочет провести черту на песке, выстроить воображаемую границу, за которой находится твердая почва убежденности и уверенности в себе, область, где нет места ошибкам и даже мыслям о них.

Где скромность является главным врагом.

Но разве не в этом заключается основной смысл послания инопланетян? В том, что человечеству следует вести себя скромней? И был ли этот смысл должным образом воспринят – при том, сколь существенную часть человеческого существования занимают усилия по сохранению лица?

Он посмотрел на Хэмиша.

– Вам известно, когда она должна вернуться сюда?

– Нет. Думаю, что скоро. Надеюсь.

– Соберите ее чемодан, – сказала Эмили.

После небольшой паузы Хэмиш кивнул.

– Устройте себе путешествие по Солнечной системе, – улыбнулся Рональд. – Может, Хэмиш, это и не то, о чем вы мечтали, но жене вашей наверняка понравится.

Доктор коротко и басовито расхохотался.

– А я-то мечтал об уединенном пляже – белый песок и побольше солнца.

– Хм-м, попробуйте Меркурий. Солнца будет полно. Увы, без пляжей.

– Ну да. Надеюсь, мы достигнем приемлемого компромисса. До сих пор нам удавалось.

– Будем надеяться, в ООН сейчас звучит примерно то же самое, – сказал Рональд, вставая. Эмили сделала то же самое, через мгновение к ним присоединился и Хэмиш.

– Передайте ей, Хэмиш, что мы ее любим, – сказала Эмили, обнимая его на прощание.

– Обязательно передам. И спасибо вам, вам обоим. Вы спасли пожилого человека от одиночества, и он вам очень благодарен.

– Мы были только рады помочь, Хэмиш, – улыбнулась Эмили.

Рональд надел плащ.

– Нам пора. Дорогая, ты готова еще раз противостоять репортерам?

– Если только они не станут ломиться к нам домой.

– Будем надеяться, – сказал Рональд. – Инопланетяне не слишком любят, когда у людей из-за них неприятности.

– Может, и так – но вот любят ли они нас, хоть кого-то?

Вопрос заставил всех троих умолкнуть, и Рональд вдруг почувствовал, что, уходя, они бросают Хэмиша на произвол судьбы, что это чуть ли не паническое бегство. Он все же нашел в себе силы помахать Хэмишу рукой – тот стоял в дверях, пока они шли к машине.

Уже внутри Эмили чертыхнулась и добавила:

– Опять мой поганый язык!

– Все в порядке, любовь моя. Просто еще одно напоминание, что грань между скромностью и уничижением очень тонкая.

– Все зависит от того, как ты сам это воспринимаешь, разве не так?

– И еще от того, как тебе это преподносят.

– Верно. – Она застегнула ремень и добавила: – М-м-м.

Рональд завел мотор и медленно выехал на улицу задним ходом. Как ни странно, стоявшие там лагерем репортеры куда-то подевались.

– Смотри-ка, все по домам разошлись.

– Неудивительно, – откликнулась она чуть ли не с раздражением.

Он удивленно посмотрел на нее.

– В чем дело?

– А что еще остается, если настал конец света?

Глава 29

– Вы прекрасно справились, Саманта Август.

Они снова были на орбите, на борту основного корабля Адама. «Хищная птица» держалась рядом, на расстоянии двадцати трех километров. Еще в сотне километров от них находилась флотилия, в данный момент освещенная солнцем и напоминающая протянутую между звезд нитку жемчуга.

Она закурила и уселась поудобней. На столике перед ней стоял чайник, а чашка в руках исходила паром с ароматом бергамота.

– Адам, они в растерянности.

– Это неудивительно. В конце концов, вы им столько всего сообщили.

– Я готова вернуться домой.

– Я сделаю все возможное, Саманта, чтобы вас не беспокоили. Вас и вашего мужа. Но, разумеется, на возврат к прошлому рассчитывать не приходится.

– Само собой. Но скажите, что вы сами думаете. Мы справимся?

– Трудно сказать, – ответил Адам. – Следует понимать, что ваш кризис в первую очередь вызван внутренними причинами и связан с тем, как вы взаимодействуете друг с другом и с прочими объектами вашего мира, живыми и неживыми. По самой своей природе вы очень редко рассматриваете это взаимодействие как возможность сотрудничества. Все остальное время оно носит враждебный характер, во всяком случае – потенциально. В конце концов, на то, чтобы открыться, требуется смелость. А закрытое, скрывающееся под опущенным забралом сознание означает страх.

Она отпила глоток из чашки и поморщилась.

– Вот потому и считается, что к сигаретам лучше подходит кофе. С чаем они так себе. Да, Адам, я вас услышала и полностью с вами согласна.

– В таком случае, Саманта Август, что же думаете вы сами? Есть ли у человечества будущее?

– Еще год назад я с прискорбием ответила бы «нет, ни малейшего шанса». Поскольку вокруг бушевала лишь ненависть. Совершеннейшие придурки уничтожали античные статуи, сравнивали с землей древние города, вымарывали целые страницы из нашей собственной истории. И им еще хватало наглости заявлять, что все это делается во имя Бога. Что, разумеется, было неправдой. Это были поступки людей, переживающих свой собственный кризис веры, разрыв личных отношений с Богом – и эту свою потерю они обращали вовне, выражали через демонстративное разрушение. – Она затянулась, выдохнула струю дыма. – Год назад я сказала бы, что мы обречены, что мы валимся в черную яму, которую сами же и выкопали.

– А теперь?

– Теперь? Мне кажется, что мы наконец-то сумели самих себя удивить. В хорошем смысле слова.

– Я рад это услышать, Саманта.

– Не нужно быть со мной вежливым, Адам. Я не думаю, что отныне все будет легко. Мы еще станем раз за разом совершать ошибки. Люди будут выискивать лазейки. Для некоторых весь смысл жизни заключается в том, чтобы чувствовать себя выше прочих, а их при первой же возможности втоптать в грязь.

– Это – следствие глубокой душевной травмы, Саманта. Такие люди не могут иначе, не способны противиться своим желаниям.

– Пусть даже так. Это ничуть не делает их менее жалкими.

– Саманта, я готов отправить вас домой в любой момент.

– А мой корабль?

– Разумеется, он останется вашим. Вы можете вызвать Афину, когда пожелаете.

– Может показаться, Адам, что космос мне уже надоел… но при взгляде на внешний экран у меня колотится сердце. Столько всего еще предстоит увидеть, открыть. Да вы только послушайте – пожилая тетка чувствует себя, как будто жизнь еще только начинается!

– Это означает, что ваша вера возродилась.

Она уронила окурок и улыбнулась, глядя, как тот исчезает в полу.

– Адам, право слово! Я сдаюсь. Капитулирую без каких-либо условий. По-вашему, это называется вера? Может статься, что и так. В любом случае, что сделано, то сделано.

– Приступаем к спуску? В Виктории сейчас дождь.

– Обычное дело. Послушайте, я хотела бы кое-что спросить.

– Спрашивайте, Саманта Август.

– Вы сейчас вот просто сидите, наблюдая и не делая ничего, чтобы нам помочь? Если это так, возможны всяческие неприятности.

– Только что стартовала Пятая стадия Вмешательства, Саманта Август, – ответил Адам. – На этой стадии у взаимодействия есть своя специфика.

– В каком смысле?

– В том, Саманта Август, что полностью я пробуждаюсь лишь сейчас.

Она задумалась над этим ответом. Она знала, что может попросить у Адама дальнейших объяснений, подробностей, которые помогут ей понять смысл его слов. Но что-то в использованном им слове «пробуждаюсь», которое могло бы показаться и зловещим, странным образом ее успокоило.

Она промолчала, а тем временем кривая горизонта на экране стала увеличиваться в размерах. Земля, ее дом, никогда еще не казалась такой маленькой – и одновременно такой огромной.

– Адам, скажите, количество миров – бесконечно?

– Если выйти за пределы ограничений, накладываемых вашим восприятием действительности, то да. Бесконечно. Столь же бесконечно, Саманта, как и ваш собственный мир.

– Но… ах да. Конечно. Конечно же.

В голосе искусственного интеллекта ей вдруг послышалась теплота.

– Теперь вы понимаете.

– Да, – прошептала она, – теперь понимаю.

Когда к палатке приблизились несколько человек, Ниила поднялась на ноги. Коло нахмурился и тоже встал, шагнув к ней поближе. Он узнал Абдула Ирани, с которым беседовал как-то ночью, однако молодой араб рядом с ним был ему незнаком. Двое других были белыми – молодая женщина с красивым, выразительным лицом и мужчина, которого Коло, кажется, где-то видел, хотя и не наверняка. Похоже было, что все они внимательно вглядываются в Ниилу.

Первым заговорил Абдул Ирани.

– Хорошая сегодня погодка. Рад снова видеть тебя, Коло, как и тебя, Ниила.

– Что вам нужно? – спросил Коло, положив руку на худое, костлявое плечо Ниилы.

– Я тебя помню, – сказал Коло белый мужчина. – По одной сделке.

Теперь и Коло его узнал. Поморщился, потом вздохнул.

– Дело давнее.

– Это журналисты, – пояснил Абдул.

Коло ткнул пальцем в мужчину.

– Он не журналист. Он продал мне патроны. Чтобы убивать людей.

– Как ты верно заметил, – сказал белый, – дело давнее.

– Теперь ты журналист?

– Не совсем. Журналистка – это Вивиана. Я просто таскаюсь за ней следом. Смеющийся Имам сказал, здесь будет что-то важное.

Коло перевел взгляд на Абдула Ирани. И понял. Разве он не сказал той ночью, что единственный ответ – это смех? И вообще весь тот разговор – про Бога, про веру. Сейчас он тоже улыбался, но внимание его было приковано к Нииле.

– Итак, малое дитя будет водить нас, – сказал Абдул и поклонился девочке. – Ниила, этот мой друг – физик. Его зовут Рустом. Он занимается квантовыми состояниями.

– Она ничего об этом не знает, – сказал Коло. – Отстаньте от нее.

Ниила, однако, шагнула вперед и быстро пожала протянутую руку физика. Потом снова встала рядом с Коло и сказала:

– Всеобъемлющее Присутствие способно действовать избирательно. И создавать копии различной степени сложности, задействуемые по мере необходимости.

– А что сталось с девочкой? – спросил ее Абдул Ирани.

– Мир взрослых способен наносить неоформившейся детской психике чудовищный вред. Что и случилось с Ниилой. Как и с Коло, но таких, как он, множество. Ребенок, которым была Ниила, нуждается в исцелении, а на это требуется время. Ее самосознание находится сейчас в замороженном, в нулевом состоянии. Но я очень о ней забочусь и внимательно слежу за процессом выздоровления.

– Только о ней? – уточнил Абдул Ирани.

– Нет. Многие миллионы моих копий работают сейчас с искалеченными детьми. От этого зависит будущее вашей расы – от того, удастся ли разорвать круг боли и насилия, ненависти и гнева. Страха – и, самое главное, отчаяния.

Впервые с начала беседы заговорил Рустом:

– Вы упомянули нулевое состояние. Что именно вы имели в виду?

– Если изменить спектр вашего восприятия, – ответила Ниила, – вы видели бы меня по-другому. Как и все остальное – у того, что вы называете реальностью, появились бы новые аспекты. Для примера можно взять то, что вы уже способны видеть с помощью существующих технологий. Инфракрасной. Термической. Электромагнитной. Во всех этих случаях для вас я буду выглядеть иначе. И все эти состояния существуют даже тогда, когда вы просто смотрите на меня невооруженным глазом. Согласны?

– Разумеется, – кивнул Рустом.

– Есть и другие состояния. Некоторые относятся исключительно к сфере религии, а не науки. Но все они сосуществуют и в определенной степени влияют друг на друга. И каждому соответствует определенная реальность. Упомянутое мной нулевое состояние есть одна из таких реальностей, которую я могу заморозить, – хотя и не полностью, поскольку сопротивление времени слишком велико. Правильней сказать, что я замедляю внутреннее восприятие этой реальности. Усыпляю его.

Пока они беседовали, Коло отодвинулся от Ниилы в сторону. Эту девочку он не знал, она была не той, которой он когда-то владел, обладал и пользовался по своему желанию. Впрочем, если он правильно понял, та девочка была сейчас в безопасности. И однако в ее хрупком теле находился кто-то чужой. Лесной призрак, если даже не демон.

– И подобное может исцелять? – спросил Ниилу Абдул.

– Исцеление, имам, произвожу я, контролируя то, как множественные состояния взаимодействуют с самосознанием ребенка. Искалеченные дети чувствуют лишь отчаяние. Когда они вырастают, это отчаяние определяет все их поступки. Формирует их жизнь. Оно делает мужчин и женщин монстрами, а те, в свою очередь, поддерживают непрерывный цикл отчаяния во всех своих жертвах, до которых способны дотянуться. Чаще всего эти жертвы – их собственные дети. – Она повернулась и посмотрела на Коло. – Но они заслуживают прощения. Прощения за все. Жертва навсегда заточена в каземате отчаяния, а этого не заслужила ни одна живая душа.

– А когда откроется комплекс, Ниила? – спросил белый. – И что будет внутри?

– Образование означает для человека расширение его картины мира. И чем глубже его невежество, тем больше страх перед этим расширением. Ваша раса сумела взрастить и раскормить своих собственных врагов подобной формы просвещения. Фундаменталистские догмы, атеистическое капитулянство рационализма, нетерпимость к разнообразию мнений и верований. – Она прервалась, указав рукой на отдаленный массив зданий – и Коло увидел, что вокруг них сейчас собралась толпа, сотни и сотни человек. – Внутри вы найдете знания, необходимые не только для того, чтобы видеть и понимать вашу собственную планету, но и Солнечную систему за ее пределами, и еще дальше – Галактику. Быть может, они также помогут вам понять и самих себя. Я в это верю, и, что еще важней, в это верит Саманта Август.

– Значит, вы – одна из инопланетян? – спросил белый.

– Я – основная программа, осуществляющая Вмешательство. Саманта Август называет меня Адамом. Для стоящей перед вами девочки, вероятно, больше подошло бы имя «Ева». Хотя, конечно, можно и дальше звать меня Ниилой.

– А увидим ли мы когда-либо настоящего инопланетянина – кого-то из представителей трех рас Вмешательства?

– Не могу сказать ничего определенного, Каспер. Если ваша раса их и увидит, то вряд ли скоро. Вероятно, уже не при вашей жизни, а равно и жизни всех присутствующих, включая Ниилу.

– Но почему они скрываются?

– Они не скрываются. Однако для Первого Контакта и для Вмешательства существует определенный протокол. Кроме того, – добавила она, – в первую очередь они заняты совершенно другим.

– А мы, выходит, лишь побочный проект? – спросила журналистка, Вивиана, чуть приподняв брови, словно от удовольствия.

– Да. Вас это смущает?

Вивиана рассмеялась и покачала головой.

– Да нет же, скорее веселит. Заставляет вспомнить Дугласа Адамса.

– Очень часто, – заметила Ниила, – отчаяние скрывается под маской поклонения абсурду. Впрочем, следует заметить, что работы упомянутого вами автора пользуются большой популярностью на многих планетах.

– Поскольку, – кивнул Абдул Ирани, – иногда нужно просто хорошо посмеяться.

Ниила улыбнулась.

– Смех, у истоков которого любовь, – это сладчайшая музыка, имам.

– Смех, танец, выражения радости, дружбы и любви – о да, я уверен, все это величайшие дары нам нашего Господа.

– И дары от вас вашему Господу, имам.

– Когда откроются двери? – снова спросил Ниилу Каспер.

– Почему не сейчас? – ответила она. И, взяв Коло за руку, повела их вперед. Толпа расступалась перед ней.

Уже на ходу Ниила подняла взгляд на запинающегося, спотыкающегося Коло и сказала:

– Будь покоен, Коло. Я ведь и тебя исцеляю. С каждым шагом на нашем пути я залечиваю твои раны. Укрепляю душу. Чтобы сострадать другим, сначала ты должен почувствовать сострадание к самому себе, к своей жизни. Ты должен простить себя и примириться с собственным прошлым. Это не означает отпущения грехов. На такое, Коло, ни один из нас с тобой не способен. И не искупление. Злодеяния останутся – как и любой поступок, любой сделанный тобой выбор – в нулевом состоянии, как само время. Прошлое живет вокруг нас и связано с нами. Прошлое дает нам язык, чтобы говорить о настоящем.

– Я не понимаю, – покачал головой Коло.

– Сперва почувствуй, а поймешь уже потом.

Они шли вперед, человеческое море расступалось перед ними, и очень скоро зазвучали голоса – словно песня, словно волны, все вокруг пришло в движение. Человечество, быть может, впервые за всю историю ощутило почву под ногами.

Орбита Марса…

Искусственная сила тяжести отчасти лишила межпланетное путешествие волшебства. Когда Саймон Гист впервые вообразил себе нынешний момент – его корабль завис над великолепной красной планетой, – ему представлялось тогда, что он будет держаться рукой за поручень в невесомости, словно бы сам сделавшись небесным телом на марсианской орбите.

В наушнике раздался голос Марка Ренара:

– Саймон, скоро будет нужно пристегнуться.

– Мы ведь садимся рядом с руинами?

– Да, Дея Торис, точка ноль. Недавнее глубинное сканирование показало, что с восточного края площадки залегает слой органики толщиной два и шесть десятых метра, с наличием биологических компонентов.

– Отлично. Знаешь, пожалуй, нам стоило взять с собой археолога.

– Да, – откликнулся Марк, – стоило.

В разговор вклинился американский астронавт, Адам Рислинг.

– Сделать фото и собрать образцы мы и сами можем. И потом, связь с Хьюстоном у нас почти в реальном времени, если понадобится совет, всегда можно будет передавать им видео. Пристегивайтесь, ребята. У нас все в норме.

Саймон чуть замешкался, глядя на красную планету. Иной мир. Он был иммигрантом, научившимся считать Америку своим домом, и в конце концов полюбил новую родину. Сейчас, когда за ними наблюдали миллиарды глаз, Саймон словно бы физически чувствовал тончайшую нить, протянувшуюся от них сквозь расстояние столь огромное, что любые границы рядом с ним казались смехотворными – и нить эта связывала его не с одной нацией, но со всем человечеством.

Он повернулся в сторону одной из закрепленных на стенах камер. И улыбнулся.

– Мы вот-вот начнем спуск. Под нами руины, огромный массив руин. Целый город. И там есть жизнь. Пока что мы зафиксировали лишь микроорганизмы, однако есть основания полагать, что под поверхностью живут и многоклеточные существа. Беспозвоночные. Можно ли ожидать чего-то еще? Полагаю, что да. Что касается самих руин, давайте-ка спустимся и посмотрим, чем там занимались наши давние родственники.

Уже подходя к креслу, он бросил взгляд в боковой иллюминатор и вновь увидел неподалеку «Хищную птицу». Саманта Август была на борту (во всяком случае, этого следовало ожидать), но на первый план не лезла, а ее корабль не был виден внешним сенсорам и, судя по всему, вообще заблокирован от всего кроме визуального наблюдения. Испортить знаменательное событие она явно не собиралась, и уже за это Саймон был ей благодарен.

Но, черт возьми, как бы ему все-таки хотелось лично с ней познакомиться!

Фобос оказался выдолблен изнутри, чтобы разместить там комплекс – наблюдательный пост, верфь или ангар с гигантскими ремонтными структурами и системами жизнеобеспечения. Создан он был задолго до Серых и по большей части не функционировал. По счастью, похищенных людей там не обнаружилось. Серые действительно его покинули, и в большой спешке, если верить многочисленным свидетельствам.

Саймон быстро утратил к Фобосу интерес после того, как с поверхности Марса начали поступать данные глубинного сканирования. Он до сих пор не мог понять, зачем НАСА потратило уйму усилий, чтобы скрыть следы древних марсианских цивилизаций. Подобные откровения наверняка заманили бы человечество к красной планете еще лет десять назад. Сколько времени ушло впустую из-за параноидального страха перед религиозными волнениями!

Существует Бог или нет, к наличию на Марсе руин это не имеет никакого отношения.

Нет, в невежестве никогда не было ничего хорошего, а те, кто его насаждал, поощрял или эксплуатировал, были начисто лишены какой-либо веры. Во всяком случае, с точки зрения Саймона.

Но теперь мир начал пробуждаться. Человечество восстало от сна. От долгого, тяжелого сна.

Он пристегнулся в кресле и стал прислушиваться к переговорам между астронавтами, геологами, палеонтологами, химиками, инженерами – все были возбуждены, всем не терпелось поскорей ступить на поверхность нового мира.

Или старого? Странным образом, стоило им покинуть околоземную орбиту, биологические часы у всех сами собой перестроились на марсианский день. Почему? Быть может, это им еще предстоит выяснить.

Голос Ренара с приятным канадским акцентом объявил:

– Начинаем спуск, все системы в оптимальном режиме, работает автопилот. Если кто-то опасается, что будет трясти, рекомендую вспомнить наш взлет с Земли – никто толком ничего и не почувствовал.

– Вот черт, – пробормотал геолог Джефф Уиллем, – и поглотителей инерции не будет? А мне-то обещали поглотители инерции.

Саймон улыбнулся, уселся поудобней и закрыл глаза.

Бывают мечты слишком отдаленные, чтобы им предаваться, и даже за робкие попытки потом сам себя жестоко ругаешь. Вернись с небес на землю. Будь серьезней. Будь реалистом. Этого никогда не случится. Забудь. Займись делом. И все остальное, что рассудок говорит сам себе в минуты слабости, в минуты страха.

Если Бог существует, то его величайшим даром человечеству была способность мечтать. Он подумал о Саманте Август, о фантасте, которая так никогда и не написала про Первый Контакт. А в результате сама приняла в нем участие.

– Саймон, не желаешь что-нибудь сказать для потомков?

– Хм-м. Возможно, но не уверен, что они поймут. То есть я и сам толком не понимаю, что хочу сказать. Однако вот оно. Внизу нас ожидает чужой мир. Но никакой мир не может быть более чужим, чем наш собственный, в котором каждый из нас живет. Иногда он держит нас словно капкан. Иногда кажется ужасно маленьким, слабым и хрупким. Для некоторых он превращается в кошмар.

Но ни один из этих миров не является по-настоящему независимым. Мы танцуем один вокруг другого, и рисунок этого танца слишком сложен, чтобы его зафиксировать. Иногда миры сталкиваются. Иногда танец столь прекрасен, что и не описать. – Он запнулся, увидев на экранах перед собой, что все члены экипажа – включая пилотов – смотрят сейчас на него и внимательно слушают. Внезапно это осознав, он поерзал в ремнях. – Мне представляется, что этот танец старше, чем можно было бы подумать. И еще, что окончания ему в ближайшее время тоже не предвидится.

Итак, я обращаюсь к каждому. И ко всем, кто остался на Земле – если это возможно, сделайте сейчас паузу. Подумайте о своем мире, своем собственном мире. На что он похож? Зелено-голубой с белыми облаками? Или красный, пустынный, почти безжизненный?

Инопланетяне открыли нам одну истину, важнее всех прочих. На примере Венеры. Да и Земли тоже. Миры могут меняться. Так что, друзья мои, сделайте свой мир таким, каким вы хотите его видеть. А когда наконец станете им довольны – вот тогда танцуйте!

Хэмиш, сидящий в кресле рядом с командирским, задремал. Саманта улыбнулась, но будить его не стала. Исторические события часто проскальзывают незаметно, а значение и глубину обретают лишь недели, месяцы, а то и годы спустя. И она его в любом случае разбудит перед самой посадкой «Ареса-1».

Афина, похоже, ничего говорить не собиралась. Как и Адам.

Они предоставляют нынешний момент человечеству, что с их стороны очень мило.

Она сидела в кресле и, не отрывая взгляда от огромного экрана перед собой, наблюдала за спуском посадочного модуля. Он не сопровождался ни звуковыми эффектами, ни тревожной музыкой, но сердце все равно бешено билось.

В ушах ее зазвучала странная мелодия, и она нахмурилась.

– Афина? Обожди, что-то не так.

– В самом деле? – ответил искусственный интеллект.

– Мы только что получили сигнал с поверхности. По-моему, у нас там нет ничего, способного подавать подобные сигналы. О, а это еще что такое?

В динамиках корабля зашелестел негромкий вибрирующий звук.

Хэмиш выпрямился в кресле.

– Сэм? Что это?

– Хм-м… – Она бросила взгляд на включившуюся коммуникационную панель, плавающую сейчас рядом с ее правой рукой. – Нас приветствуют.

– Гист? Я думал, мы заблокировали…

– Да. Это не «Арес-один». Сигнал идет из-под поверхности.

Заговорил Адам.

– О да. Вот теперь, Саманта Август, начинается самое интересное.