XX

Мария-Каролина открыла заседание военного совета пламенной речью. Невероятных жертв стоило довести численность войска до шестидесяти пяти тысяч. Отдельными частями командовали опытные офицеры, общее руководство армией было возложено на испытанного воина, барона Мака. И теперь отказаться от всего этого? По приказанию этих цареубийц, которые скрывали под показными идеалами лишь кровожадность и хищность?

— Я знаю, если мы не подчинимся, будет война. Но чем же мы, собственно, рискуем? Великие державы уже заключили новый союз. Одна только Австрия перебросит в Верхнюю Италию шестьдесят тысяч человек, за нею последует Россия с большей армией; Англия шлет деньги, оружие, обмундировку для войск, заставит крейсировать вдоль берегов Италии сильный флот. А Неаполь хочет остаться позади, скрыться за пустыми отговорками, навлечь на себя упрек в трусости? — закончила она свою речь с гневным взором в сторону Фердинанда.

Тот нетерпеливо заерзал на стуле, а затем воскликнул плаксивым тоном ребенка:

— Но ведь я готов отдать приказ к выступлению, только не в данный момент! Сам император собственноручно писал мне, чтобы я не трогался с места, пока его армия не войдет в Ломбардию.

Толстая нижняя губа Марии-Каролины выдвинулась вперед, что придало ее лицу выражение высокомерного презрения.

— Вашему величеству угодно забыть, что это письмо значительно отстало от опередивших его событий. Когда оно писалось, битвы при Абукире еще не было, Бонапарт еще не был заперт в Египте с сорокатысячным корпусом, Шампионе не был еще обессилен в Риме отправкой корпуса на Рейн. Теперь Шампионе едва ли располагает двадцатью тысячами человек. Не прикажете ли ждать, пока его армия опять усилится? Никогда еще счастье не улыбалось нам так, как теперь. Каждый потерянный нами день выгоден нашим врагам!

— Наши друзья в Папской области тоже молят нас выступить как можно скорее, — вставил Актон своим тоненьким голоском. — Если мы промедлим долее, их симпатии к Неаполю охладеют. При тосканском дворе уже полагают, что эти симпатии и так утеряны нами.

Фердинанд обеими руками закрыл себе уши.

— А разве я сам не стану тоже потерянным человеком, если поступлю по-вашему? Эти хитрые французы только и ждут того, чтобы я переступил свои границы. Ведь они знают, что без флота не могут сделать мне здесь, в Неаполе, ровно ничего. Карачиолло, ты неаполитанец, знаешь народ! Скажи же королеве, можно ли совратить у меня хоть одного-единственного, самого растерзанного лаццарони речами о свободе, равенстве, братстве?

Адмирал герцог Карачиолло склонил перед королевой свою седую голову:

— Это так, государыня. Если французы осмелятся пожаловать сюда, вся страна поднимется, как один человек!

Мария-Каролина подобрала губы с горькой усмешкой:

— А заговоры против трона, которые были открыты нами в эти последние годы?

Тонкая улыбка скользнула по лицу Карачиолло.

— Разрешите мне, ваше величество, сказать откровенно. Ведь не ваше величество открыли эти мнимые заговоры, не коренные неаполитанские судьи, а Ванни — карьерист, пользовавшийся всякой возможностью, чтобы выплыть на поверхность. Когда милостью вашего величества эти процессы были переданы на рассмотрение законного суда, почти все обвиняемые оказались оправданными. Обвиненными оказались не сколько юных горячих голов. Но это были болтуны, у которых просто застоялся язык, потому что… — Он запнулся, тщетно подыскивая слова.

— Выкладывай смело, Франческо! — смеясь, кивнул ему Фердинанд. — Молодые люди просто практиковались, чтобы не забыть родного языка — ведь обыкновенно здесь говорят по-немецки или по-английски! — Фердинанд осклабился и с улыбкой следил за действием своего ответного выпада. Но когда Гамильтон поспешно встал, чтобы возразить, король втянул в плечи голову, пугливо пригнулся, словно ожидая удара, и завопил: — Не говорите ничего, сэр Уильям, ничего не говорите! Я уже знаю, знаю! Теперь я не смею отпустить даже остроумную шутку! А эта шутка все-таки остроумна, сэр Уильям! А, что?

Он, смеясь, кинулся обратно на свой стул, злорадно сверкнул взором в сторону Марии-Каролины, которая сидела против него и вся раскраснелась от полного отсутствия всякого достоинства в его поведении.

— Во всяком случае, ваши величества можете быть уверены, что все заговоры против трона были мифическими, — серьезно договорил Карачиолло. — Их изобрели бессовестные люди, считавшие выгодным для себя сеять недоверие между королевским домом и народом!

Сэр Уильям посмотрел на него в упор:

— Не можете ли вы назвать нам их имена, герцог? Мне во многих отношениях было бы интересно познакомиться поближе с этими порядочными людьми!

— Сожалею, ваше превосходительство! Я недостаточно дипломат, чтобы чувствовать себя вполне уверенно на окольных тропинках интриги. В качестве моряка я обладаю одним только словом, но ставлю это слово в залог и присовокупляю к нему еще и собственную голову, что ни один неаполитанец не в состоянии предать иностранцу веру и отечество!

— А короля, герцог? — резко спросила Мария-Каролина. — Ручаетесь ли вы своей головой за безопасность короля? Разве не верен слух, будто господа «патриоты» видят в Бурбонах чужаков, не имеющих отношения к так называемому итальянскому отечеству?

Карачиолло закусил губу.

— Ваше величество, — смущенно залепетал он, — кто вашему величеству…

Но Фердинанд не дал ему договорить до конца; ему уже давно надоело скучное заседание, и он рад был уйти, чтобы избегнуть необходимости принять сейчас решение.

— Ах, да оставим все это! Я знаю своих неаполитанцев и не боюсь их. Они пойдут за меня в огонь и воду — лаццарони, горожане, дворяне, все! Почему я должен первым нести на рынок свою, кожу? Если император выступит в поход, выступлю и я, но ни на день раньше. А теперь мы закончим, ведь так? Заседание продолжалось достаточно долго. Пойдем со мной, Франческо! Ведь ты любишь собак. Мой друг, маркграф Ансбахский, прислал мне свору гончих, натасканных на кабанов. Чудеснейшие экземпляры, скажу я тебе! Я покажу их тебе. Господа, кому угодно, присоединяйтесь к нам!

Он взял Карачиолло под руку и хотел выйти из зала, но, повинуясь взгляду сэра Уильяма, Актон удержал его:

— Прошу ваше величество еще об одной минуте внимания. Как благоугодно будет вспомнить вашему величеству, два дворянина — Этторе Руво и лейтенант Фердинандо Априле — неделю тому назад тайно покинули Неаполь-

Король недовольно остановился:

— Ну что же из этого? Руво, наверное, отправился в свои калабрийские поместья, а Априле… ну, конечно, у него опять какая-нибудь интрижка. И из-за таких пустяков вы меня мучаете!

— Простите, государь, но начальник тайной полиции докладывает, что их видели в Риме…

Фердинанд вздрогнул:

— Что? Что вы говорите? В Риме? Что им нужно в Риме?

— Сожалею, что должен огорчить вас, государь, но моя обязанность донести вашему величеству, что оба вышеназванных дворянина поступили на французскую службу офицерами!

Король поднял руку и двинулся из Актона, словно желая ударить его.

— Это неправда! Это не может быть правдой! Неаполитанцы, дворяне, офицеры… Берегитесь, господин министр! Если вы обманываете меня…

Актон гордо выпрямился и смерил короля сверкающим взором.

— Я не неаполитанец и не стану ручаться своей головой за вещи, которые не могу доказать. Но все-таки я не обманываю вашего величества. Нашему римскому агенту удалось достать копии патентов. Не угодно ли вашему величеству лично взглянуть!

Он взял со стола документ и, развернув, подал его Фердинанду. Король взглянул на него, но, не будучи в состоянии разобрать французский текст, сейчас же отдал обратно. Его лицо покраснело, во взоре сверкнула жестокость…

— Значит, это правда? А, неблагодарные узнают меня! Возбудите против них процесс, Актон! Сейчас же! И… Что тебе нужно, Карачиолло? Зачем ты перебиваешь меня?

Адмирал, словно заклиная, поднял руку. Теперь он почтительно приблизился:

— Государь, я прошу милостивого разрешения сказать несколько слов. Я не оправдываю Руво и Априле, нет!.. Я возмущен их поступком, но обстоятельства, при которых… Руво — пламенная душа, его способностям не было поля деятельности в Неаполе… Априле был сурово наказан из-за пустячной провинности по службе… оба они принадлежат к нашим лучшим родам… Если бы ваше величество оказали милость, я уверен,

они вернулись бы с повинной.

Фердинанд снова уселся. Его взор неуверенно блуждал по залу.

— Это так, — буркнул он, не смотря ни на кого. — У них большое родство, много приверженцев… быть может, лучше, если милость будет предшествовать праву.

Мария-Каролина звонко расхохоталась:

— Почему бы вашему величеству не разрешить этим господам показать дорогу цареубийцам в Неаполь? Тогда королю уже не придется мучить себя вопросом о праве на милость! — И, нервно разодрав кружевной платок, королева разразилась безмолвным рыданием.

Вдруг Нельсон встал с места, подошел к королю, вытянулся перед ним:

— Благоволите отпустить меня, государь. Я считаю свое дальнейшее пребывание в Неаполе бесцельным, а так как я нужен в другом месте…

Фердинанд поднял на него изумленный, смущенный взор:

— Вы хотите уехать? Совсем?

— Я отправляюсь брать Мальту, а затем буду просить свое начальство дать мне другое назначение. Я не желаю быть поставленным в необходимость служебно общаться с людьми, с которыми офицер моего короля не должен иметь ничего общего! — Он сухо поклонился, но затем, увидев, что Карачиолло бросился к нему с другого конца зала, холодно спросил: — Что угодно, герцог?

Карачиолло остановился возле него, красный и задыхающийся:

— Прошу объяснений, милорд! Кого вы подразумеваете под людьми, с которыми вы не желаете иметь ничего общего?

Нельсон холодно улыбнулся:

— Кого? Предателей, дезертирующих из-под знамен, клятвопреступных негодяев и… их покровителей. Милорд, взглянуть на дело человечно — не значит покровительствовать.

— Герцог! Советовать королю помиловать предателя — значит делаться сообщником в предательстве! Как может король рассчитывать на верность, если предатель останется безнаказанным? На рею — предателя, адмирал Карачиолло, его труп — рыбам — таков взгляд и обычай во всяком честном флоте. Пусть и неаполитанский флот усвоит его себе!

Сказав это, Нельсон со всей надменностью британца повернулся к герцогу спиной и медленно направился к Марии-Каролине. Рука Карачиолло резко схватилась за рукоять кинжала. Эмма испуганно вскрикнула:

— Берегись, Горацио!

Несколько секунд царила мертвая тишина. Вдруг сэр Уильям разразился звонким смехом.

— Прошу извинения, но… ну разве не комик моя жена? Она не привыкла присутствовать на заседаниях военного совета и воображает, что стоит людям разойтись во мнениях, как сейчас же произойдет несчастье. В самом деле, Эмми, ты совершенно ошибочно истолковала невинное движение герцога. И вы, милый Горацио, — извините меня! — тоже впали в ошибку. Герцог совершенно не собирался брать под свою защиту этих негодяев. Он хотел лишь разъяснить его величеству, что они действовали по личным мотивам, а не в силу общего дворянству бунтовщического настроения, существование которого герцог отрицает. Правильно истолковал я ваши слова, герцог? Ну-с, таким образом недоразумение разъяснено, и нет ни малейших причин вам обоим сердиться друг на друга. Однако этим далеко не сказано, что я разделяю благоприятное мнение герцога относительно так называемых «патриотов». К сожалению, у меня имеются результаты собственных наблюдений. Эти господа фактически немного заигрывают с революционными идеями якобинцев. Поэтому… в качестве представителя дружественной державы я не могу умолчать, что нашествие французов может оказаться до крайности опасным. Как бы народ ни любил ваше величество, опыт прошлого уже доказал, чего стоит народная любовь. Ведь и у Людовика XVI тоже не было ни одного личного врага!

Сэр Уильям сказал все это легким, почти шаловливым тоном, который резко контрастировал со смыслом его речи. И тем глубже оказалось ее действие. Объятый ужасом смерти, Фердинанд вскочил и забегал взад и вперед по залу.

— Это правда, они любили его! — простонал король. — Все, все! И все-таки они потащили его на эшафот, под нож… как мясники.

— А когда его голова скатилась на песок, они смеялись! — резко вставила Мария-Каролина. — Все смеялись, все!.. Лаццарони Парижа!

Фердинанд кинул на жену свирепый взгляд, хотел что-то ответить ей, но страх был в нем сильнее гнева. Он беспомощно, словно ребенок, подошел к Гамильтону и с мольбой взглянул на него.

— Что же мне делать? Что мне делать? Один говорит — выступать, другой — ждать. Я тут ничего не понимаю, я не солдат. Помогите мне, сэр Уильям, дайте мне совет!

Гамильтон пожал плечами:

— Я тоже не солдат, государь, а профан не имеет права поднимать голос в таком важном вопросе. Но разве к услугам вашего величества не находятся два специалиста? Барон Мак, реформатор австрийской армии, доверенное лицо его императорского величества, и лорд Нельсон, победитель?

В течение всего заседания Мак не проронил еще ни одного слова. Приткнувшись в кресле, он непрерывно ощупывал себя, корчил болезненные гримасы, испускал стоны. Его мучила подагра. Теперь он с трудом встал.

— Я еще не могу высказать вашему величеству свое мнение! — тоненькой фистулой воскликнул он. — При всем желании! Нахожусь здесь всего четыре дня, еще не осмотрелся. Мой повелитель император… если предостерегает от поспешности… имеет основания! Австрия не готова с вооружением. Но и государыня королева… если хочет использовать хороший момент… имеет основание! Шампионе слаб. Без сомнения, большой стратегической ошибкой Директории было взять у него корпус для посылки на Рейн. Армия и Неаполь, наоборот, сильны. Чудесно! Лучшая в Европе… Я так назвал армию. Не беру слов обратно. За мной дело не станет. Три-четыре недели приготовлений, и можно выступить. Через неделю после этого Рим будет освобожден. Государь может положиться на меня. Мак постоит за себя!

Кивнув головой, он снова сел, снова издал стон.

Фердинанд смотрел на него выпуча глаза, словно не поняв ни слова. Затем он смущенно обратился к Нельсону:

— Милорд, прошу вас… что вы мне посоветуете? Говорите без стеснений! Что вы сделали бы, если бы были на моем месте?

Страх овладел Эммой. Этот непостоянный король… этот разбитый подагрой генерал… Невольно она протянула руку Нельсону, желая предостеречь его, но он, казалось, не заметил ее жеста. Меряя короля сверкающим взглядом, он гордо выпрямился:

— Вашему величеству угодно знать? Но мои сражения уже дали ответ на этот вопрос! Сражаться лицом к лицу, а не подстреливать издалека — вот моя тактика! Будь я королем этого государства и будь мои дела в порядке, то, положившись на Божью помощь, я ринулся бы на врага! С мечом в руке! Победа или смерть!

В страстном волнении Мария-Каролина захлопала в ладоши:

— Победа или смерть! Вот это — Нельсон! Слушайте его, государь! Это говорит мужчина!

— Смерть или победа!.. — дрожа, повторил король. — Неужели нет другой возможности, милорд! Неужели нет? Никакой?

— Для короля, как я представляю его себе, — нет! Другой, конечно… мог бы сидеть спокойно, спокойно глотать все оскорбления, ждать, пока его не вышвырнут из его королевства!

Король вздрогнул, словно его ударили:

— Милорд…

— Или то, или другое, государь! Третьего исхода нет! Фердинанд отступил перед потоком искр, сыпавшихся из глаз Нельсона, испуганно поплелся на свое место, со стоном опустился в кресло:

— Хорошо уж, хорошо! Слышишь, Карачиолло, что я говорю? Я не принимаю на себя ответственности! Будь свидетелем, как меня запугивают… Ну хорошо! Прикажите изготовить приказ о мобилизации армии, Актон!

Министр поспешно достал из портфеля заготовленный приказ и поднес королю:

— Это уже сделано, государь. Не хватает только подписи вашего величества!

Губы Фердинанда дрогнули, словно он был готов заплакать.

— Ах, я знал заранее, что вы доведете меня…

Он подписал, причем брызги окропили бумагу.

С криком ликования Мария-Каролина бросилась к документу, прижала его к груди, поднесла к губам. Дикая радость была в ее взоре.

— Это война, господа! О Мария-Антуанетта!.. Сестра… невинно убиенная! Наконец-то мы отомстим палачам за твою кровь!

Министры с поздравлениями окружили ее.

Королева сейчас же занялась приказами. Маку она дала месяц на приготовления, затем войско должно было вторгнуться в римские пределы без объявления войны, как меч Божий…

На короля никто не обращал внимания. Схватив руку Карачиолло, он тяжело направился к дверям. Но прежде чем он ушел из зала, Актон догнал его.

— А Руво, Априле, государь? Что прикажете вы, ваше величество, относительно их?

Дрожь пробежала по всей тяжеловесной фигуре Фердинанда.

— Предатели! Предатели! Они виноваты в том, что я подписал этот кровавый приказ! А потому… А, я подпишу и им тоже кровавый приговор! — Заметив по глазам Карачиолло, что он собирается просить о помиловании, король продолжал: — Молчи, Франческо, а то я поверю тому, что говорят о тебе враги! Надо наказать их в пример другим. Голову долой, Актон! Голову долой!

Фердинанд непрерывно повторял эти два слова, словно от них на него веяло каким-то диким наслаждением. Хищная улыбка, улыбка неукрощенного зверя, обнажала при этом острые зубы…

— Почему вы сделали мне знак, когда король захотел знать мое мнение? — внезапно спросил Нельсон, возвращаясь в палаццо Сиесса. — Чтобы предостеречь меня?

Эмма кивнула:

— Я не хотела, чтобы вы открыто высказывались за войну. Если ее исход будет несчастлив…

— Вы не доверяете армии? — с удивлением перебил ее Нельсон. — Но ведь они отличились в Верхней Италии! Сам Бонапарт хвалил ее!

— Конница… две тысячи человек, но собственно армия… ах, как она сформирована! В каждой общине второго сентября неожиданно забрали по восьми человек из тысячи — без за кона, без подготовки, без медицинского освидетельствования, все по грубому произволу. Людей без всякого стеснения оторвали от семей. Теперь они кричат об обманах и подкупах, насилии и бесправии. Можно ли будет поставить им в вину, если они не захотят сражаться?

Сэр Уильям иронически передернул плечами:

— Пусть они только помаршируют под барабан! С помощью водки и розог их можно будет погнать куда угодно. Между прочим, ведь и у нас в Англии матросов забирают силой!

Нельсон гневно дернул головой:

— Варварство, недостойное свободной страны!

— Разумеется. Но разве наши матросы — трусы? Ах, Эмили, ты просто пессимистка! Только портишь нашему другу рас положение духа!

Эмма скорбно покачала головой:

— Наши матросы — британцы, они сражаются за отечество, за короля. Но в глазах неаполитанца Бурбоны — чужие, испанцы. Как осторожно Карачиолло отделил понятие о династии, когда ручался за верность неаполитанцев!

Нельсон презрительно кивнул:

— Двусмысленный человек… как и все эти итальянцы!

— Можно ли требовать прямодушия от народа, который целое тысячелетие находится под вечно сменяющимся господством? — воскликнула Эмма. — А потом, что ему до Марии-Антуанетты? Чтобы отомстить за неведомую ему покойницу, он должен жертвовать жизнью и достоянием? Ах, я боюсь, боюсь… Если бы я могла знать, что король возложит на вас окончательное решение… Ваша слава, ваша юная слава… я видела, как она народилась… росла, словно красавец мальчуган. Я люблю этого мальчугана, словно он — мой собственный, и если он преждевременно умрет…

Она озабоченно поглядела на Нельсона. Ее глаза были полны слез. Сэр Уильям рассмеялся:

— Ну разве не трогательна наша Эмма? Тип наших жен… Мой друг Гёте, знаменитый немецкий поэт, очень правильно изобразил ее. Сентиментальная, преисполнена чувства, готова в любой момент кинуться на колени перед божественной красотой души… Но, к счастью, лорд Нельсон — не незрелый Вертер, а британский моряк, знающий, где раки зимуют. Допустим действительно, что король-носач будет разбит. Ну так что же? Его тестюшка-император не может оставить Неаполь без помощи, а будет вынужден выступить против французов. Но в этом случае Россия обязана прийти к нему на помощь. Значит, европейская война. Говоря между нами, она будет очень на руку нам, англичанам, чтобы без помехи завести своих овечек в свои стада. Разве мы уже не начали? Вы отправляетесь теперь на Мальту, милорд! Неужели вы воображаете, что мы рискуем Нельсоном ради того, чтобы завоевать для Фердинанда островок, способный стать для нас дивной морской станцией? А если даже мы возьмем самое худшее и предположим, что это невероятное королевство обеих Сицилии отойдет в вечность? Я не желаю этого из-за милой Марии-Каролины, но, раз это случится, мы же будем весело смеющимися наследниками. Поэтому не давайте нашей мечтательности сбивать себя с толку! Сегодня вы устроили такое дельце, над которым мы, дипломаты, — сознаюсь в этом, к нашему стыду, — уже давно и напрасно ломали зубы. Вы заставили покатиться с места этот королевский обрубок, а это… нет, в самом деле, милый друг, если Англия забудет это, то она не стоит Абукира! Поздравляю вас, милейший! Искренне поздравляю с первой победой в области высшей политики!

Гамильтон схватил руку Нельсона, с восторгом потряс ее. Его лицо сияло радостным восхищением, сквозь которое просачивалась хитрая ирония.

Нельсон ничего не ответил. На его устах застыла бледная улыбка, тогда как чело казалось овеянным мрачными тенями…