Глава 12

Вронский уже несколько раз пытался, хотя и не так решительно, как теперь, наводить ее на обсуждение своего положения и каждый раз сталкивался с тою поверхностностью и легкостью суждений, с которою она теперь отвечала на его вызов. Как будто было чтото в этом такое, чего она не могла или не хотела уяснить себе, как будто, как только она начинала говорить про это, она, настоящая Анна, уходила кудато в себя и выступала другая, странная, чуждая ему женщина, которой он не любил и боялся и которая давала ему отпор.

Но нынче он решился высказать все.

– Знает ли он, или нет, – сказал Вронский своим обычным твердым и спокойным тоном, – знает ли он, или нет, нам до этого дела нет. Мы не можем… вы не можете так оставаться, особенно теперь.

– Что ж делать, повашему? – спросила она с тою же легкою насмешливостью. Ей, которая так боялась, чтоб он не принял легко ее беременность, теперь было досадно за то, что он из этого выводил необходимость предпринять чтото.

– Объявить ему все и оставить его.

– Очень хорошо; положим, что я сделаю это, – сказала она. – Вы знаете, что из этого будет? Я вперед все расскажу, – и злой свет зажегся в ее за минуту пред этим нежных глазах. – «А, вы любите другого и вступили с ним в преступную связь (изображая специфическую наружность мужа, она закрыла ладонью одну половину лица)? Я предупреждал вас о последствиях в религиозном, гражданском и семейном отношениях. Вы не послушали меня. Теперь я не могу отдать позору свое имя… – и своего сына,  – хотела она сказать, но сыном она не могла шутить… – позору свое имя», и еще чтонибудь в таком роде, – добавила она. – В общем, он скажет со своей министерской манерой и с ясностью и точностью, что не может отпустить меня, но примет зависящие от него меры остановить скандал. И сделает спокойно, аккуратно то, что скажет. Вот что будет. Это не человек, а машина, и злая машина, когда рассердится, – прибавила она, вспоминая при этом Алексея Александровича со всеми подробностями его фигуры, манеры говорить и его характера, и в вину ставя ему все, что только могла она найти в нем нехорошего, не прощая ему ничего за ту страшную вину, которою она была перед ним виновата.

Затем она поняла, что Вронский не слушает ее, увидав, что взгляд его остановился на чемто, что было за ее головой.

– Вихрь… – произнес он низким голосом, словно завороженный.

Анну раздражила его невнимательность.

– О чем ты?

– Фонтан… смерч… – повторил он и вдруг громко закричал: – Прыгай!

Анна, сидевшая до этого на бортике фонтана, испуганно рванулась вперед и, споткнувшись, упала к ногам Вронского. Он наклонился и, схватив ее за руки, стал притягивать к себе. Прямо за ней над бурлящей водой фонтана, словно грозовая туча, волновалось ужасающее нечто: серочерный зев колыхался, готовый поглотить Анну.

Вронский, крепко сжимая ее руки и уперев ноги в бортик фонтана, что есть мочи сопротивлялся грубой силе, которая была в десять раз мощнее силы земного притяжения и которая затягивала Анну внутрь зияющей дыры. Андроид Каренина тоже вступила в борьбу с неведомой стихией: она оперла нижние манипуляторы о бортик фонтана и обхватила талию Анны.

– Что… что… – начала Анна, и Вронский сразу ответил:

– Божественные уста.

Он поморщился, когда юбки Карениной взметнулись вверх и зашелестели в безумных порывах ветра.

– Их какимто образом создает СНУ… ох…

Пальцы Вронского немного соскользнули с рук Анны, он выругался.

– Держись, держись, еще немного… это не продлится долго!

– Отпусти меня, – слабо сказала Анна.

– Что?

– Что хорошего в такой жизни, когда каждый наш шаг под контролем моего мужа ? Отпусти меня! – скомандовала она Андроиду Карениной, которая, согласно Железным Законам, не могла ослушаться хозяйку; с извиняющимся видом она повернулась лицевой панелью к Вронскому и разомкнула объятия.

– Но, Анна, – сказал Вронский строго и еще крепче сжал руки, – всетаки необходимо сказать ему, а потом уж руководиться тем, что он предпримет.

– Что ж, бежать?

– Отчего ж и не бежать? Я не вижу возможности продолжать это. И не для себя, – я вижу, что вы страдаете.

Из глубины демонической спирали дул свирепый ветер; туфелька соскользнула с ноги Анны и исчезла в ужасающем вихре. Вронский удвоил усилия, чтобы вытащить Анну, чуть не вывихнув ей руку; он посмотрел на волнующуюся за ее спиной дыру, сиявшую, словно злой глаз голодного зверя. Запястье Анны вдруг выскользнуло из его рук, но она не сделала никаких усилий, чтобы дать ему снова ухватиться за нее. Ее тело ослабло, и он чувствовал, что Анна готова сдаться и погибнуть.

– Анна, – взмолился он, – не сдаваться!

– Да, бежать, и мне сделаться вашею любовницей и погубить все… – прошептала она скорее самой себе.

Она опять хотела сказать: «сына», но не могла выговорить этого слова, то ли оттого, что не могла заставить себя сказать, то ли оттого, что воздуха в ее легких почти не осталось.

Анна представила, как его невинное тело парит перед огромной черной дырой позади нее; вообразила его пойманным в эту страшную ловушку. Она вдруг осознала, что сама приготовила для него западню, влюбившись в чужого мужчину; она думала о будущих отношениях сына к бросившей его отца матери, ей становилось так страшно за то, что она сделала, и оттого не могла принять этого. Анна вскрикнула и вырвалась из рук Вронского, божественные уста раскрылись шире, словно рот змеи, приготовившейся проглотить кролика.

И в этот момент Андроид Каренина нарушила Железный Закон послушания человеку. Мертвой хваткой держа Анну за талию, она с могучей механической силой вырвала ее из смертоносного вихря. Хозяйка и ее робот с грохотом упали на камни у фонтана. Сквозь полузакрытые глаза Анна смотрела, как странный трехмерный портал вдруг со свистом захлопнулся и исчез.

Затем она перевела взгляд на лицевую панель Андроида Карениной, сиявшую бледным фиолетовым светом; какоето время спустя она произнесла: «Спасибо».

Как было всегда, робот ничего не ответил, только выпрямился и почтительно отошел прочь. Вронский бросился к своей возлюбленной и с нежностью положил ее голову к себе на колени.

– Я прошу тебя, я умоляю тебя, – сказала она, отводя глаза от Вронского, – никогда не говори со мной об этом!

– Наоборот, – начал Вронский, – я не успокоюсь до тех пор, пока не выясню, что за группа, что за безумец посмел организовать эту атаку на тебя и почему…

– Нет, – нетерпеливо ответила Анна, качая головой, – никогда не говори со мной о том, что я стала твоей любовницей, о моем падении, потому что…

– Но, Анна…

– Никогда. Предоставь мне. Всю низость, весь ужас своего положения я знаю; но это не так легко решить, как ты думаешь. И предоставь мне, и слушайся меня. Никогда со мной не говори об этом. Обещаешь ты мне?.. Нет, нет, обещай!..

– Я все обещаю, но я не могу быть спокоен, особенно после того, что ты сказала. Я не могу быть спокоен, когда ты не можешь быть спокойна…

– Я? – повторила она. – Да, я мучаюсь иногда; но это пройдет, если ты никогда не будешь говорить со мной об этом. Когда ты говоришь со мной об этом, тогда только это меня мучает.

– Я не понимаю, – сказал он.

– Я знаю, – перебила она его, – как тяжело твоей честной натуре лгать, и жалею тебя. Я часто думаю, как для меня ты погубил свою жизнь.

– Я то же самое сейчас думал, – сказал он, – как изза меня ты могла пожертвовать всем? Я не могу простить себе то, что ты несчастлива.

– Я несчастлива? – сказала она, с восторженною улыбкой любви глядя на него, – я – как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот мое счастье…

Она услыхала голос возвращавшегося сына и, окинув быстрым взглядом террасу, порывисто встала. Взгляд ее зажегся знакомым ему огнем, она быстрым движением подняла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взглядом и, приблизив свое лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот – Андроид Каренина на мгновение отвела взгляд – и затем оттолкнула его. Она хотела идти, но он удержал ее.

– Когда? – проговорил он шепотом, восторженно глядя на нее.

– Нынче, в час, – прошептала она и, тяжело вздохнув, пошла своим легким и быстрым шагом навстречу сыну.

Вронский, взглянув на часы, поспешно уехал погруженный в мысли о произошедшем. Зачем СНУ понадобилось устраивать здесь ловушку? Была ли это западня для Анны… или же для него?

И было ли это СНУ?