5

Кто бы ни заглядывал к ним в дом — школьные учителя, водопроводчик, электрик, глава поселкового совета Бени Авни или ветеринар Мики, — во время этих редких посещений старик свирепел, как растревоженный улей. Тонкие его губы, сжимаясь, утончались еще более, придавая ему сходство с престарелым инквизитором. Он исчезал из комнаты, окопавшись на своей постоянной позиции шпиона — за кухонной дверью, приоткрытой на четверть. Здесь он со сдержанным вздохом усаживался на металлическую скамеечку, выкрашенную в зеленый цвет, дожидаясь, когда же гость уберется восвояси. И, сидя там, он старался услышать, о чем говорят Рахель и ветеринар, вытягивая изо всех сил свою морщинистую шею, словно черепаха, высовывающая голову из панциря, чтобы дотянуться до листика салата. Старик выдвигал лоб вперед и чуть по диагонали, чтобы подставить к дверной щели то свое ухо, которое слышало лучше.

— Откуда, — говорила Рахель ветеринару, — откуда, скажи мне, Мики, приходят к тебе подобные идеи?

— А разве не ты начала все это?

Смех Рахели звучит тонко, хрупко, словно чоканье винных бокалов:

— Мики, ей-богу. Не лови меня на слове. Ты ведь знаешь, что я имею в виду.

— Когда ты сердишься, ты даже еще более потрясающая.

Старик из своего укрытия шепотом желает обоим типун на язык.

Рахель говорит:

— Погляди, Мики, на этого котенка: ему едва исполнилось три недели от роду. Лапы у него то и дело заплетаются. Пытаясь спуститься по лестнице, он скатывается с нее, как маленький комочек шерсти. И при этом строит мне рожицы, от которых сердце жалостью исходит: этакий праведник, которого обидели. Но он уже умеет спрятаться за подушкой и выглядывать оттуда, словно тигр из чащи джунглей, и все его тельце слегка напряжено и начинает раскачиваться из стороны в сторону, готовое к броску. И он бросается, но, просчитавшись и неверно оценив расстояние, шлепается брюшком на пол. Через год ни одной кошке во всей нашей деревне не устоять перед его очарованием.

На это отвечает ей ветеринар своим колючим голосом:

— Еще до этого я его кастрирую, чтобы не очаровал он и тебя.

— А я, — бормочет старик из своего укрытия за кухонной дверью, — я немедленно кастрирую тебя.

Налив ветеринару стакан холодного сока, Рахель предлагает ему фрукты и печенье, а он тем временем сыплет грубоватыми шутками. Потом она помогает ему поймать трех-четырех кошек, которым пришло время сделать прививки. Одного кота Мики помещает в клетку, он возьмет его в свою клинику, завтра вернет домой после стерилизации, а спустя два дня кот полностью придет в себя. Все это — при условии, что Рахель скажет ему доброе слово. Доброе слово ему намного важнее денег.

Старик из своего укрытия рычит шепотом:

— Негодный мерзавец! Скотский доктор скотины!

У Мики есть грузовичок-пикап фирмы «Пежо», который старик упорно называет «пикап Фиджи», как острова. Свои жирные волосы Мики увязывает на затылке в конский хвост, в правом ухе у него поблескивает серьга. От этого конского хвоста и серьги закипает кровь у бывшего депутата Кнесета Песаха Кедема:

— Тысячу раз я предупреждал, Рахель, остерегайся ты этого негодяя, который даже…

Но Рахель, по своему обычаю, обрывает пророчащего бедствия старика кратким, сухим выговором:

— Песах, хватит. Ведь он, вообще-то, член твоей партии.

Эти слова возбуждают в старике новый взрыв гнева:

— Моя партия! Моя партия давно уже умерла, Авигайль! Сначала сделали мою партию проституткой, а потом похоронили ее позорнейшим образом! И она это вполне заслужила!

И тут он окончательно воспламеняется, понося и товарищей мертвых, и товарищей мнимых, и товарищей в кавычках. Товарищ Позор и товарищ Провал — эти два предателя стали его врагами и преследователями только потому, что он до самого горького конца был верен идеалам, которые они продали за чечевичную похлебку, торгуя ими и оптом, и в розницу. А теперь остались от мнимых товарищей, да и от всей партии, лишь гниль и тлен.

Эти «гниль и тлен» позаимствовал старик у великого поэта Бялика. Но и сам Бялик вызывает у него неприязнь: «На склоне лет своих превратился этот Бялик в национального нашего пророка-обличителя, этакого барина, провинциального домовладельца — взял на себя роль комиссара по культуре при Меире Дизенгофе, первом мэре Тель-Авива…»

— А теперь возвратимся на секунду к твоему шалопаю, мерзкому и гадкому. Такой бычок раскормленный. Легкомысленный, с серьгой в ухе! Золотое кольцо в носу у свиньи! Бахвал! Болтун! Много шума из ничего! Даже твой маленький студентик-иноверец, даже он во сто крат культурней этого оскотинившегося скота!

Рахель произносит:

— Песах.

Старик замолкает, но сердце его разрывается от презрения и ненависти к этому Мики, толстозадому, в трикотажной рубашке, на которой по-английски напечатано: «Давай, куколка, давай жить на всю катушку!» Старика наполняет горечь от этих скверных времен, когда в мире не осталось никаких добрых отношений между людьми, ни снисхождения, ни прощения, ни сострадания, ни милосердия.

Два-три раза в год приходит ветеринар Мики в дом у кладбища, чтобы сделать прививки новому поколению кошек. Он из тех людей, которые любят говорить о себе в третьем лице, вплетая в свою речь всякие ласковые прозвища: «И тут я сказал себе, мол, на данном этапе Мики обязан взять себя в руки. Так дело не пойдет…»

Один из передних зубов у него сломан наполовину, что придает ему вид человека вспыльчивого и опасного. Ходит он с достоинством, но немного вприскочку, словно хищник, готовящийся к прыжку. Глаза у него мутно-серые, иногда в них сверкает сдерживаемая похоть. Разговаривая, он иногда заносит руку за спину, высвобождая штаны, зажатые между ягодицами.

Ветеринар предлагает Рахели:

— Не сделать ли мне прививку и твоему студенту-арабу, который живет у вас во дворе, в конурке? Нет?

Несмотря на подобное предложение, он задерживается у студента после того, как завершает все свои дела, и даже выигрывает у него партию в шашки.

Всевозможные слухи ходят в поселке насчет этого арабского парня, живущего у Рахели Франко. И Мики-ветеринар надеялся воспользоваться случаем, да и игрой в шашки, чтобы разнюхать, что же вообще тут происходит. И хотя не смог он сделать никаких открытий, Мики тем не менее поведал всем в деревне, что араб моложе Рахели лет на двадцать или двадцать пять, запросто может быть ее сыном. Он живет у нее под навесом во дворе, но она поставила ему туда письменный стол и этажерку для книг: интеллигент! И еще рассказывал ветеринар в деревне, что Рахель и этот парень, как бы это сказать, не совсем равнодушны друг к другу. Нет, он не видел, чтобы они держались за руки, или чего-нибудь подобного, однако прямо у него на глазах парень развешивал на веревках за домом все, что достал из стиральной машины. Даже ее белье.