Борьба Александры за самодержавие

В середине 1915 г. наступает перелом. Еще не забыта потеря с такой гордостью завоеванного Львова, которую царица под первым впечатлением прокомментировала словами: «…теперь Вильгельм будет спать в постели старого Франца Иосифа, которой Ты владел одну ночь…»; еще свежо в памяти поражение русской армии под Танненбергом, где генерал Гинденбург сменил Мольтке на посту командующего и, проведя блестящий маневр, окружил и уничтожил русскую армию, как пала Варшава, столица русской Польши.

О падении Варшавы царь узнает в Царском Селе. «Он был бледен, как мел, — сообщает Анна Вырубова, находившаяся как раз в комнате царицы, когда царь вошел с телеграммой. — Без слов он подал царице телеграмму, закрыл лицо руками и сказал: «Так дальше не может продолжаться».

Николай решает взять отныне верховное командование на себя. Великий князь Николай Николаевич назначен главнокомандующим на Кавказ.

Александра с подозрительной настороженностью наблюдает за деятельностью смещенного великого князя, который забирает с собой на новое место своих верных генералов. Не готовит ли он военный переворот? Не хочет ли он оттуда провозгласить себя самого царем? Взволнованные письма Николаю демонстрируют чрезмерное недоверие и нервозность. Но это совершенно безосновательно: никогда великий князь не вмешивался в политику, даже не позволял дипломатам увлечь себя на комментарии, и после крупного поражения своих генералов на северо-западном фронте сам попросил царя об отставке, как сообщает Николай в одном из писем.

Едва кто-нибудь еще, кроме Александры (и Распутина), торжествует по поводу ухода главнокомандующего. Солдаты жалеют о нем, генералы тоже, члены царской семьи возмущены; по поводу смены в генштабе противника начальник германского Генерального штаба Людендорфф чрезвычайно уважительно высказывается о деятельности великого князя в первые годы войны. Министры царя обеспокоены: отныне, предупреждают они его, ему самому придется взять на себя ответственность не только за военные успехи, но и за неудачи, и, кроме того, его постоянное отсутствие в столице весьма рискованно. Николай остается при своем мнении.

В качестве первого шага он созывает Совет обороны, на котором обращается с призывом к правительству и промышленникам умножить и сконцентрировать усилия по преодолению дефицита и созданию необходимых предпосылок для ведения войны. Для этой цели царь предоставляет в их распоряжение все свои личные средства, пополнившиеся в начале войны переведенными из-за границы счетами.

Ему ясно, что причина некоторых неудач заключается не только в недостатках стратегического планирования, но и в нехватке материально-технического и продовольственного снабжения, что на некоторых участках фронта, растянувшегося на несколько тысяч километров, приобретало катастрофические размеры. Рассчитанные на полгода запасы были исчерпаны и пополнялись крайне неудовлетворительно. Правительство, обратившееся в этом трудном положении к союзникам, обнаруживает, что те заняты своими проблемами.

Но создаются также комитеты, которые на частной основе в сотрудничестве с институтами самоуправления (земствами) пытаются удовлетворить военные и гражданские нужды. Эта организация работает настолько успешно, что ее бюджет, составлявший вначале несколько десятков миллионов, вскоре увеличивается до ста восьмидесяти миллионов рублей, а количество сотрудников, задействованных в организационной и оборонной сети, возрастает до нескольких тысяч.

Подобная эффективность сильно тревожит Александру, поскольку, на ее взгляд, компрометирует компетентные государственные службы и тем самым царя. Видимый и в народе признанный успех, которого добивается институт, близко стоящий к парламенту и укрепляющий базис демократии, означает для нее ослабление влияния царского правительства, а, стало быть, самодержавия.

В августе Государственная Дума, как называется существующий с 1906 г. парламент, должна собраться на чрезвычайное заседание. И не впервые Александра пытается встать в оппозицию против нее — как против института вообще; не в последнюю очередь благодаря предубеждению против Думы Распутина. И это неудивительно, если учесть, сколько бурных дебатов происходит на этом форуме в связи с его скандальными выходками; консерваторам он доставил головную боль из-за специально назначенного расследования его деятельности, дискредитирующей корону, левым предоставляет желанные аргументы в пользу неспособности правительства, которое не может даже защититься от присутствия подобного субъекта. Александра обобщает свои сомнения относительно целесообразности созыва Думы в послании от 17 июня — и прежде всего она выступает за то, чтобы не предоставлять парламенту полномочий в сфере компетенции правительства, ибо это «не их дело»:

«Мой единственный возлюбленный! (…) Я чувствую себя совершенно подавленной. В августе должна собраться Дума, и Наш Друг [Распутин] несколько раз просил тебя распорядиться о том, чтобы перенести это по возможности на более поздний срок, только не сейчас, так как каждому пришлось бы работать на себя. А теперь они попытаются в это вмешаться и говорить о вещах, их не касающихся.

Не забывай, что Ты самодержец, и должен им оставаться, мы не созрели для конституционной монархии. Это вина Н[иколаши] и Витте, что Дума существует, и она вызвала больше раздражения, чем радости…»

А 25 июня 1915 г. царица выражается еще крепче:

«…любимый, я слышала, что этот ужасный [председатель Государственной Думы] Родзянко и другие пошли к [председателю Совета министров] Горемыкину, чтобы просить его о немедленном созыве Думы — о пожалуйста, не делай этого, это не их дело, они хотят обсуждать вопросы, которые их не касаются, и тем самым посеять еще большее недовольство. Их надо удержать — уверяю Тебя, иначе случится беда (…)

Россия, слава Богу, не конституционное государство, хотя эти чудовища пытаются играть роль и вмешиваться в дела, их не касающиеся. Не позволяй им оказывать давление на Тебя — уступки они сочтут трусостью и тогда станут еще самоувереннее…»

Царь пытается улучшить взаимодействие между правительством — своими министрами — и парламентом еще и путем назначения новых министров. Это касается прежде всего ведомств, ответственных за обеспечение фронта и городов. Соответствующие выводы из поражений сделаны и в военной сфере. Пришлось уйти военному министру Сухомлинову, на которого возложили ответственность не только за военные катастрофы ранней весны 1915 г., но и за беспорядок в оборонном бюджете. Он арестован, а его место должен занять Поливанов. Здесь Александра также пытается оказать влияние на царя: «Я сегодня беседовала с Поливановым, — говорится в ее письме от 15 июня. — Не знаю, — он мне не особенно нравится. Я все еще предпочитаю Сухомлинова, хотя Поливанов умнее, — но так ли он предан?»

Критерии оценки Александры не совпадают с критериями царя, и Поливанов получает назначение. Зато она может испытать облегчение от назначения председателем Совета министров Горемыкина: он слывет не только «лояльным», но и в высшей степени консервативным. С его помощью царь хочет создать равновесие внутри преимущественно либерального правительства. Удовлетворение Александры находит выражение в письме царю:

«…у нас был очень хороший разговор, во многом мы думаем так схоже, умный человек…» Это означает, что он готов в любой момент воспользоваться своей властью, чтобы отложить заседание парламента.

Но именно поэтому ужесточается противостояние и обостряются конфликты. В Думе растет оппозиция Горемыкину. Царица настаивает на жесткой линии — силой сломить сопротивление. Она даже носится с мыслью объединения функций военного министра и министра внутренних дел в одной особе, с диктаторскими полномочиями. 24 августа 1915 г. Александра пишет:

«Говорят, что в четверг все партии Думы хотят обратиться к Тебе, чтобы просить о снятии старика [Горемыкина] (…) Кого можно в подобный момент назначить, достаточно твердого, чтобы он их на какое-то время наказал тем, что установил бы явную диктатуру?..»

В Думе из нескольких партий образуется «прогрессивный блок». Основные требования его программы: формирование правительства (нового Совета министров), удовлетворяющего всем партиям Думы и пользующегося их доверием. Александра усматривает в этом «прямое вмешательство в дела правительства» и настаивает на закрытии заседания, тем более, что на нем звучит открытая критика самолично введенной царицей военной цензуры: она велела запретить сообщать о своем заступничестве за дискредитированного военного министра и тем самым нарушала гарантированное Манифестом 17 октября 1905 г. упразднение всякой цензуры:

«27.8.1915. (…) Закроется, в конце концов, эта Дума? Для этого Тебе даже не нужно специально приезжать! Ведь то, как рьяно агитируют эти дурни против военной цензуры, показывает, как необходимо закрытие…»

«28.8.1915. (…) Ты самодержец, и они не должны об этом забывать (…) А это злоупотребление цензурой — позволяется печатать всякий вздор!»

Наряду с этим Александра ведет борьбу за одного сосланного синодом епископа, и тем самым против прокурора синода Самарина. Епископ был наказан за распространение еретического учения, которое теперь беспрепятственно продолжал в Сибири благодаря поддержке Распутина. Об этом Александра пишет царю:

«29 августа 1915. Пожалуйста, дай Самарину короткий приказ, что Ты желаешь, чтобы епископ (…) и далее мог проповедовать. Самарин хочет его удалить, потому что мы любим этого епископа, и Гр[игорий] хорошо к нему относится. Мы должны уволить Самарина], ибо он не успокоится, пока не поставит в безвыходное положение меня, Нашего Друга и А[нну Вырубову]…»

Царь не реагирует. В центре его внимания парламентский кризис. Предпочитая выжидательную тактику, он переносит заседание парламента на середину октября. Заключительное заседание Думы происходит бурно. Выносится решение собраться в Москве. Тон Александры становится резче:

«1 сентября 1915. (…) Слава Богу, Дума разогнана. Теперь надо сделать все, чтобы помешать натворить им бед, когда они встретятся вновь. Надо жестче взяться за прессу — она снова намеревается распускать слухи против Анны [Вырубовой], то есть против меня. Надо запретить писать статьи о Нашем Друге и Анне. С военной властью это же легко…»

Александра опасается объединения парламента и правительства — хотя это стабилизировало бы положение, царица усматривает в этом угрозу ослабления царской власти. Ибо новый (либеральный) министр внутренних дел Гучков принадлежит к партии «октябристов», выступающей за конституционную монархию. Хотя, строго говоря, именно эта форма правления предусмотрена конституцией 1905 года. Однако в глазах Александры Гучков не кто иной, как предатель:

«2 сентября 1915. (…) Сейчас члены Думы хотят встретиться в Москве, чтобы все обсудить — необходимо это решительно запретить, это только создаст большие трудности (…) В Москве будет хуже, чем здесь, надо быть строгим. Ах, нельзя ли Гучкова повесить?»

Предстоящее заседание в Москве съезда депутатов городов и земств беспокоит Александру еще больше, чем заседание парламента. Она всеми силами сопротивляется тенденции к демократизации общества и ограничению самодержавия, не желая видеть ее и идти на уступки. Перед лицом этой «опасности» Александра ежедневно в письмах пытается растормошить царя и уговорить на соответствующую линию поведения:

«3 сентября 1915. (…) Необходимо не спускать глаз с Москвы, подготовиться заблаговременно и поддерживать контакт с военными, иначе снова возникнут беспорядки (…)»

Институт, который он сам вызвал к жизни, царь никак не может запретить и даже не думает это сделать. Зато он планирует заменить председателя Совета министров Горемыкина, которому уже за восемьдесят и который к тому же не справляется с конфронтацией и сильным давлением со стороны парламента. И в этом случае Александра, которой хотелось бы сохранить консервативного премьера еще какое-то время на посту и поставить на его место нового — столь же консервативного или реакционного — министра, взывает к Николаю, чтобы тот при выборе не забывал о сохранении самодержавия. Заодно она настаивает на смещении обер-прокурора синода Самарина, применившего дисциплинарные санкции к Распутину. Письмо от 7.9.1915 гласит:

«Не бери министра, который будет давать отчет Думе, как они того хотят, мы не созрели для этого, и это было бы гибелью России. Мы не конституционная страна и не можем ею быть, наши люди не так воспитаны — и, слава Богу, наш император — самодержец и должен оставаться таковым. Тебе надо только показать решительность… Я бы немедленно выпроводила Самарина и Кривошеина — последний неприятен старику в высшей степени (…) Вымети всех министров, дай Горемыкину новых, и Бог благословит Тебя за Твои труды…»

Московское собрание сопровождается решительными призывами к продолжению борьбы за новое правительство, которое пользовалось бы доверием народных представителей и тем самым населения. Оно закрывается с резолюцией: «…нам нужен сильный авторитет, наделенный чрезвычайными полномочиями, но не такой, которого самого надо подгонять…» — Последние слова уже сказаны перед лицом военных мер, которые, — как того добилась Александра, — были приняты для закрытия заседания.

В своих все более резких нападках на отдельные личности и институты, противостоящие ее убеждениям, царица идет еще дальше. Она противится даже попыткам парламентариев найти общий язык лично с царем. Когда до слуха Александры доходит, что делегация московского собрания хочет отправиться в Генштаб с петицией царю, она пишет Николаю 11 сентября 1915:

«Правда ли, что они намереваются послать к Тебе из Москвы депутацию в составе Гучкова и других? Тяжелая железнодорожная авария, при которой он один пострадал бы, была бы справедливой карой Божьей, и притом заслуженной. Они заходят слишком далеко…»

В Гучкове, либеральном министре внутренних дел и спикере Думы, Александра видит своего «опаснейшего врага» — противника государства и короны. По-видимому, для того чтобы несколько сгладить настоятельность обращения, она перемежает текст нежными словами: «Моя вселенная, мой возлюбленный (…) вспомни о наших нежных объятиях (…) Я бы покрыла Тебя поцелуями, если бы Ты был здесь…»

Александра не обращает внимания на то, что царь игнорирует ее идеи. И все же постоянные, изо дня в день повторяющиеся обращения, призванные обосновать ее антипатию против того или иного министра, спустя некоторое время приводят к тому, что царь смещает неугодного, желая тем самым раз и навсегда внести спокойствие как в ряды правительства, так и в свою личную жизнь. Однако едва принято одно решение, как царица уже вся в другой интриге.

Царь занимается преимущественно военными делами, поскольку считает, что успехи на фронте успокоили бы и волнения в тылу. Так как в последнее время он доверяет только своей жене, то неизбежно пользуется почти исключительно ее информацией. Пусть иной раз он и отвергает ее советы, скептически или снисходительно относится к ее эмоциональной позиции, но полностью усомниться в ее сообщениях он не может, так как это было бы равносильно недоверию. Так что рано или поздно некоторые из постоянных, повторяемых до принятия соответствующего решения воздействий Александры приносят свои плоды.

Следующий, кого она — а, значит, и Распутин — рекомендует, это А. Н. Хвостов (на пост министра внутренних дел). Он считается реакционером и тем самым, помимо своего притворного уважения к Распутину (которому ради карьеры готовы платить дань несколько кандидатов), обладает в глазах царицы существенным преимуществом. О том, что председатель Совета министров Горемыкин, мнение которого еще имеет вес для царя, кандидатуру Хвостова не одобряет, она, конечно, умалчивает. И выступает в пользу Хвостова, которого Распутин готовит для аудиенции к царице:

«Он слишком тактичен, чтобы говорить за себя, и все называет других министров, которых бы он рекомендовал…» И, словно случайно, Хвостов именно в этот момент высказывается против тех чиновников, которые для царицы (и Распутина) бельмо на глазу (Сазонове, Кривошеине, Самарине — все критики Распутина). После месяцев нерешительности царя, во время которых царица упорно отстаивает своего кандидата, Хвостов становится министром внутренних дел, Самарина замещают, увольняют министра сельского хозяйства Кривошеина и министра юстиции Щербатова; удаляют из свиты генерала Джунковского, попытавшегося представить в Генеральный штаб обличительный материал о Распутине. В отношении генерала эта мера направлена главным образом на то, чтобы пресечь его травлю (в его присутствии царь чувствует себя бессильным, поскольку Александра не перенесла бы удаления Распутина), а то, что это не наказание по доносу, станет ясно, когда тому будет предложена гвардейская бригада. Александра, не постигшая глубокого смысла поступка царя, энергично (и безрезультатно) протестует против «слишком большой чести», которая выпадает на долю генерала, «вместо надлежащего наказания».

Однако остается фактом, что тем раскручивается карусель министров, которая вращается под влиянием царицы и Распутина, — все стремительнее и все пагубнее.

Происходящее внутри правительства не ускользает от внимания общественности. Газеты полны сообщений и комментариев. Когда после петроградской Думы насильственно прикрывается также московский съезд делегатов городских органов самоуправления «из-за их враждебных выступлений против правительства», терпение народа иссякает. Бремя войны, которое поначалу — благодаря патриотическому подъему — население еще охотно несет, сейчас, ввиду недостойного и переходящего в репрессии поведения правительства, похоже, снижает его готовность и далее мириться с таким положением. Ничто не возмущает общественное мнение сильнее, чем подавление деятельности парламента, то есть того института, на который население с момента вступления царя на престол возлагало столь великие надежды. За происходящее, в чем видят руку царицы, ответственность возлагается на Николая — несмотря на его отсутствие или из-за него — и давно никого не волнует призыв: «…пусть будут забыты внутренние раздоры», с которым он обратился к народу в начале войны.

После военных неудач первой половины 1915 года, еще более усугубленных недостатком боеприпасов в результате взрыва на крупнейшем военном заводе непосредственно перед весенним наступлением (ответственность возлагали на пособников германских агентов), деморализация вступает в самую острую фазу. К этому прибавились сепаратистские поползновения в Польше, после того как консервативными кругами был заблокирован поддерживаемый царем законопроект об автономном управлении. Германская пропаганда немедленно использует это в своих целях, обещая полякам в случае сепаратного мира автономию. И потом еще сепаратистское движение на Украине: его питают австрийские подпольные листовки, обещающие украинцам «освобождение от русского угнетения». Над национальным единством нависает угроза.

Терпению приходит конец. Народный гнев выливается в демонстрации, на петроградских арсеналах забастовка. В ответ правительственные солдаты стреляют в толпу, арестованы представители левого крыла Думы. Заняты стратегические пункты и вокзалы в Москве и Петрограде. В воздухе витает призрак революции.

Ярость толпы обращается на все немецкое: из-за Германии Россия втянута в войну, из-за царицы — немки — государственные дела теперь, в отсутствие царя, ведутся, как поговаривают, не так как должно, а по наущению Распутина — и поэтому страна ввергнута в хаос. Глас народа и его представителей игнорируется, ему силой затыкают рот.

Так думает население, по меньшей мере, его средние слои. Газеты публикуют серию разоблачений, относящихся к личной жизни Распутина и его политической активности в пользу своей клики.

Идут погромы и грабежи магазинов, принадлежащих немцам, запрещается исполнение произведений немецких композиторов и драматургов, в газеты пишут открытые письма выдающимся представителям немецкоязычной культуры (германским и австрийским); даже сестру Александры, Эллу, забрасывают камнями, когда та проезжает в карете по Москве. Царицу обвиняют в шпионаже в пользу Германии, говорят о прямой телефонной связи между ней и кайзером Вильгельмом и о многом другом. Ходит анекдот, в котором Алексей спрашивает: «Когда русские проигрывают, плачет папа; когда проигрывают немцы — мама. Когда же мне плакать?»

Царица — не информированная об истинных масштабах нападок на нее — пребывает в спокойствии. «Меня ненавидят, потому что я проявляю сильную волю», — пишет она Николаю. Для нее достаточна поддержка Распутина, который ею же и руководит. В письме от б сентября 1915 г. она цитирует слова «нашего друга»: «…не бойся наших нынешних затруднений, у Тебя заступничество Богородицы — ходи только в госпитали, несмотря на угрозы врагов, и храни свою веру. Так вот, у меня нет страха, Ты это знаешь. И в Германии меня сейчас ненавидят, как говорит он, я понимаю, это вполне естественно…»

Между тем о выходках Распутина в Германии уже известно не хуже, чем в России. Причем царицу — отсюда упомянутая «ненависть и в Германии» — рассматривают как препятствие к заключению мира, прощупывать почву для которого Германия более или менее скрыто начинает различными каналами как раз в этом году. Так, например, приехавшим в Стокгольм депутатам Думы через посредника передается мирное предложение имперского германского правительства, в котором, в случае заключения сепаратного мира, России даже обещают передать Константинополь. В отношении подобных предложений царица разделяет негативную позицию царя, который видит предпосылки для честного мира только в военном решении и, кроме того, верен данному союзникам слову: не соглашаться ни на какой сепаратный мир.