Глава 3

Глядя на серое предрассветное небо за окном, с неприятным удивлением отмечаю, что всего два непродолжительных сна забирают у меня почти целую ночь. Это чересчур много. Часы на прикроватной тумбочке показывают половину шестого утра. Я пытаюсь погасить нервное возбуждение, сопровождающее пробуждение, ухожу в сон без сновидений и даю отдых сознанию. Анализировать и разбираться в случившемся буду позже, не сейчас.

Разумеется, полутора часов мне не хватает, чтобы отдохнуть. И хотя физически я вроде бы и набрался сил за восемь часов, моральная усталость, из-за которой чувствую себя разбитым, сводит практически на нет весь ночной «отдых».

Сегодня у меня на повестке дня закупка продуктов и других товаров, в основном, бытовой химии на неделю вперед. Обычная еженедельная рутина.

– Что тебе снилось? – спрашивает Татьяна за завтраком.

– А что? – стараюсь выглядеть удивленным, потому что о том, что я Плетущий, и о том, что в природе вообще существуют Плетущие, не знает никто, кроме нас самих.

– Ты очень ворочался во сне. И кричал. Даже Маша проснулась и долго не могла уснуть, – она с тревогой глядит на меня.

– Ничего себе! – изумляюсь почти искренне. – Но я совершенно не помню, что мне снилось. Кошмар какой-то, не иначе.

– Ты выглядишь уставшим, – беспокоится она. – Я не помню, чтобы ты так кричал во сне.

– Не волнуйся, – успокаиваю ее, – это всего лишь сон.

Едва я вышел на улицу, пошел снег – первый в этом году. Он мелкий, колючий и неприятный из-за того, что делает дорогу скользкой и опасной. Холодный ветер недовольно швыряется им, и гонит первую поземку по темному от холодной влаги асфальту. Тяжелыми неопрятными лохмами над головой нависают низкие свинцовые тучи, и настроение от этого не улучшается.

Всю дорогу до Дарницкого рынка, где я начинаю закупки, перед глазами мелькают, словно кадры из фильма, лицо женщины с шестеркой на лбу и безумный оскал Рэма. Однако настойчивая и упрямая мысль постоянно лезет мне в голову: у кого же хватило наглости или смелости насылать на меня кошмары? К тому же я уверен, что сны о молодой женщине – дело рук того же человека. Но кого? Конечно, Плетущие не ангелы, а почти обычные люди с такими же, как у всех, эмоциями. Тем не менее, я не могу даже предположить, кто мог настолько на меня обидеться и невзлюбить, что пошел на столь опасный и роковой шаг. Должен сказать, что за все годы, в течение которых я непрестанно совершенствовал и оттачивал свое мастерство и умение использовать искусство, я представляю собой далеко не легкую мишенью. Именно по этой причине я уверен в своих силах и знаю точно, что смогу постоять за себя и наказать за давешние сны любого из Плетущих. Кроме Учительницы, с которой, надеюсь, сегодня встречусь. В первую очередь, чтобы поставить ее в известность о покушении на Плетущего. Никак иначе определить момент, связанный с бессознательной девушкой с цифрами на лбу, я не могу.

Несмотря на утро выходного дня и плохую погоду, Дарницкий рынок уже наполнен людьми. Это один из самых дешевых продуктовых рынков столицы. Он находится недалеко от одноименного пригородного железнодорожного вокзала, на который съезжаются селяне со всей левобережной области. Они везут все, что родит их земля: картофель, лук, морковь, кабачки, перец, свеклу и многое-многое другое. Заскорузлые от тяжелого физического труда руки, простая одежда и спокойный, но всегда с какой-то хитринкой взгляд на морщинистых лицах ясно говорят об их «родстве» с землей. Отдельная каста – торговцы, не принадлежащие к славянам. Они продают, как и везде, фрукты и специи. Обширный ассортимент рынка дополняется кондитерскими изделиями, рыбой, как свежей – прямо с машин, так и замороженной, вяленной, мясом, гастрономическими товарами, масломолочными и другими продуктами.

Своеобразный колорит рынка подчеркивает еще и разноязычие. Слышна украинская, русская речь и их жуткая смесь – так называемый суржик. Вот призывно кричит на своем языке смуглолицый черноволосый мужичок небольшого роста. Ему, что примечательно, почти сразу отвечают, да и не откуда-нибудь, а чуть ли ни с другого конца ряда.

Люди толкаются, пробуют продукты, торгуются, несут пакеты, сумки, тащат баулы, катят «кравчучки» – хозяйственные сумки на колесиках. Они ругаются, смеются, кричат и делают вид, что не видят, когда наступают другим на ноги. Деньги бумажные и металлические переходят из рук в руки. Крупные купюры тщательно проверяют подушечками пальцев и глядят на свет. Разносчики обедов и горячих напитков катят свои тележки между рядами, позвякивая велосипедными звонками. Вот сидит за прилавком продавец и перебирает мандарины. Хрупкая на вид бабушка с легкостью несет необъятную тяжелую хозяйственную сумку. Покупатель пробует кислую капусту и, причмокивая, просит взвесить два килограмма. Продавцы за соседними прилавками горячо обсуждают кого-то из знакомых. Слышатся и недовольные речи о политиках… Куда же без этого?

Меньше чем за час я завершаю закупки. Несколько объемных пакетов с овощами и фруктами занимают место в багажнике моего «Форда», и я возвращаюсь на рынок.

Пробираюсь к яблочным рядам и почти сразу вижу Марину Яковлевну. Я не имею представления, почему моя Учительница, обучавшая в свое время меня и продолжающая учить других искусству Плетущих, женщина с несколькими высшими образованиями и без малейшей нужды в деньгах, торгует на рынке. Хотя я никогда ее об этом не спрашивал, подсознательно считая, что все, что она делает, априори правильно.

Чтобы поговорить с ней, мне приходится встать в очередь из нескольких человек. Она сразу меня замечает и коротко кивает на мое приветствие.

– Спасибо тебе, дорогая, – благодарит ее пожилая женщина, купив яблоки.

– На здоровье, – отвечает она и обращается ко мне: – Подожди меня на выходе с рынка. Там, где общежитие.

Киваю в ответ и иду в указанное место. Закуриваю, глядя на светлеющее небо, и мысленно пытаюсь выстроить нить предстоящего разговора.

– Не замерз? – спрашивает Марина Яковлевна, приближаясь ко мне.

Она выглядит так же, как и тогда, 25 лет назад, когда я впервые увидел ее. За все эти годы она нисколько не изменилась. Она невысока и обладает гораздо лучшей физической формой, чем пытается продемонстрировать. Ее седые волосы всегда, почти всегда, уложены в прическу, похожую на каре или что-то вроде этого – не знаю… Не особо в них разбираюсь.

– Не успел, – отвечаю, выбрасывая сигарету в урну.

Ее светло-серые пронзительные глаза смотрят на меня внимательно и с таким выражением, будто Учительница хочет меня о чем-то спросить. Несколько секунд я жду, но она так и не нарушает молчания. Лишь смотрит полувопросительным взглядом, разбавленным изрядной порцией сомнения или, что просто невероятно, неуверенности.

– Я бы хотел с вами поговорить, – начинаю я, но она перебивает меня, задавая совершенно неожиданный вопрос, который ввергает если не в шок, то в ступор.

– Ты про Коленьку последнее время ничего не слышал?

– Про Клауса? – машинально и без надобности переспрашиваю.

– Про него, – кивает Марина Яковлевна и внимательно следит, как я совершенно неподдельно и искренне удивляюсь.

– Нет, не слышал, – почти сразу мне удается взять себя в руки и спрятать невольные эмоции.

– Ты уверен? – зачем-то переспрашивает она.

Приходит моя очередь внимательно всмотреться в Учительницу, чтобы отыскать на ее неподвижном лице признаки столь сильного интереса и, что еще более странно, причины недоверия. Уголок ее губ слегка дергается вниз, что вводит меня в еще большее замешательство. Но что могло вызвать у нее презрение или откровенное недоверие к моим словам?

– Абсолютно, – отвечаю я твердо.

– Ладно, Максим, мне нужно идти, – выдает она вдруг, вовсе сбивая меня с толку.

– Но… – начинаю я.

– Ах да, – оборачивается ко мне Учительница, достает из кармана пуховика прозрачный пакет, закрытый на струну, и протягивает мне. – Посмотри, что можно сделать.

Машинально принимаю пакет с какой-то цветной тряпкой внутри. Хочу спросить, что это, но слова застревают в горле – холодная полиэтиленовая поверхность вызывает в сознании чужие эмоции.

– Что это? – спрашиваю я, держа пакет кончиками пальцев.

– Платок.

– Что же я могу сделать, если его хозяину остается жить не больше пары недель?

– Три месяца, – поправляет Учительница. – Его обладательница – очень сильная женщина, и ей достанет сил продержаться столь долго.

– Женщина?

– Да, ей пятьдесят. Месяц назад овдовела, – следует четкий ответ.

Я уже блокирую чужие эмоции, отгораживаясь от них непроницаемой защитной стеной, но все равно после них остается неприятное послевкусие.

– Она больна?

– Физически она здорова настолько, насколько это возможно в ее годы.

– Ее страдания невыносимы, – негромко говорю я, анализируя чужие эмоции. – Она не хочет жить. Не уверен, что у меня получится вернуть ей это желание…

– Постарайся, пожалуйста, – серьезно произносит Учительница. – Я ее давно знаю и успела ней подружиться.

– Может быть, в таком случае будет лучше, если этой проблемой займетесь вы?

– Может быть, – отвечает она, – но, во-первых, у меня сейчас совершенно нет времени. А во-вторых, ты должен понимать, что она меня хорошо знает наяву, и мое появление у нее во сне будет выглядеть немного странно. Ты же знаешь, что сны, в которых мы посещаем обычных людей, выглядят для них очень реалистичными и запоминаются надолго. Мне не очень хочется отвечать на ее вопросы, даже если они будут звучать странно и необычно для нее самой. А работать с ее памятью, чтобы она все забыла, я просто не хочу.

– Ясно, – киваю. – Хорошо, я займусь этим делом.

– Вот и хорошо, – одними губами улыбается Марина Яковлевна.

– Я хотел оговорить с вами…

– Ну все, – снова перебивает она меня, – мне нужно идти. Извини, но давай поговорим в следующий раз. До свидания.

– До свидания, – говорю я ей уже в спину, гадая недоуменно, почему Учительница не пожелала выслушать меня.

Мысленно возвращаюсь к началу нашей скомканной беседы и снова, как и минуту назад, с немалым удивлением пытаюсь понять, что значил ее вопрос о Клаусе.

Клаус. Мой одноклассник, с которым мы проучились ровно десять лет. Нас было всего шестеро учеников, и никто не любил Клауса за его надменность, эгоизм, самовлюбленность, гордость… Я могу перечислять его недостатки достаточно долго, чтобы выразить хотя бы малейшую долю той неприязни, что испытывал к нему. Почему Учительница спросила меня о нем? Признаюсь, за прошедшие годы моя антипатия к Клаусу уменьшилась, притупилась, потому что мы не общаемся. Да и какое может быть общение с человеком, который считается погибшим или по крайней мере без вести пропавшим?

Я был последним, кто его видел. Моя рука невольно сжимается в кулак, когда перед глазами встает картина 15-летней давности: я из последних сил держу его ладонь, пытаясь удержать над пыльной пропастью. Будто вживую вижу, как его ладонь выскальзывает из моего, и я не могу подать вторую руку, потому что цепляюсь ею за щель в полу. Вижу его испуганные, круглые от страха глаза, когда он летит вниз, размахивает руками и исчезает в непроглядной пыли. За те несколько секунд он, вероятно, мог покинуть сон, а я неотрывно следил за его полетом. Высоко взлетевшие клубы пыли скрыли его от моего взгляда, и тогда я решил, что он погиб. Несколько дней спустя, когда оставшиеся пятеро учеников из нашей группы официально становились Плетущими, никто из Учителей, в том числе и Марина Яковлевна, ни словом не обмолвился о Клаусе. Это не значит, что мы не спрашивали. Спрашивали постоянно, потому что как бы мы ни недолюбливали Клауса, он был одним из нас. Учительница тогда не желала разговаривать на эту тему. Она выглядела уставшей, раздраженной, и мы больше никогда не возвращались к этой теме. То, что один из группы не смог сдать выпускной экзамен, далеко не редкость, однако смертельных исходов не было уже несколько поколений. Тогда решили засчитать нашей группе сдачу экзамена, и мы официально стали полноправными Плетущими.

И вот сейчас после этого странного вопроса Марины Яковлевны я невольно задумываюсь о том, на самом ли деле Клаус погиб или все-таки успел покинуть смертельно опасный сон. Как бы там ни было, но вопросы, связанные с делами давно минувших дней, сейчас совершенно неактуальны. Где-то глубоко внутри меня просыпается разве что вялый интерес к нелюбимому мной и всей остальной группой Клаусу. Если Марина Яковлевна интересуется, не слышал ли я о нем что-нибудь, значит, она располагает какой-то информацией о Клаусе. Теоретически я даже могу предположить, что он жив. Пусть и так. Уверен, меня его судьба касается меньше всего.

Искусственный голос в динамике беспроводной гарнитуры у меня в ухе по слогам произносит «Татьяна», когда в чехле на ремне вибрирует телефон.

– Алло, – нажимаю кнопку приема вызова.

– Алло, – слышу голос жены, – привет.

– Привет.

– Забыла написать тебе в список молоко.

– Сколько?

– Купи литр, пожалуйста.

– Конечно, – отвечаю.

– Ну все, пока, целую.

– Пока, – жму отбой и сажусь в машину.

Чувство смутной тревоги и недоговоренности уходит на второй план, уступая место заботам субботнего утра.

Как бы ни расхваливали продавцы в молочных рядах свой товар, я никогда его не куплю. Работая на предприятии, которое занимается производством продуктов питания, я твердо убежден, что продукция, требующая жестких условий хранения, не может продаваться на рынке в перемытых пластиковых бутылках. Это относится к молоку, кефиру, ряженке, сметане, творогу и другим аналогичным продуктам. Только в холодильнике, только при неизменной температуре и других необходимых условиях. То же самое касается мяса и колбасных изделий. Именно поэтому, скупив овощи и фрукты на базаре, за остальными продуктами и товарами бытовой химии я еду в «Ашан».

По-зимнему угрюмые тучи затягивают небо, и снова начинает сыпать снег. Неожиданные в субботнее утро заторы задерживают меня в пути, но я таки возвращаюсь домой еще до обеда. Мои женщины – маленькие и постарше – встречают радостно, как обычно. Машенька, самая младшая, с серьезным видом, запинаясь и подбирая слова, рассказывает о том, что помогала маме делать блинчики. Спустя час я иду в ближайший торговый центр, где в одном из обменных пунктов покупаю валюту – национальные гривны в Беларуси, разумеется, не котируются. Конечно, кредитная карточка поможет мне с предстоящими расходами, но наличные деньги всегда должны быть под рукой.

Такси приезжает вовремя. Я прощаюсь с близкими и спускаюсь в лифте на первый этаж. Путь до вокзала с Позняков занимает полчаса. Ранний ноябрьский вечер уже вступил в свои права, и желтые фонари на всем пути следования такси по Бажана, Гринченко и Саксаганского мягко светят и отражаются в мокром асфальте, уже щедро посыпанном технической солью.

Таксист помогает вытащить из багажника мою небольшую дорожную сумку и, получив расчет, желает счастливого пути. В здании вокзала мне приходится провести около сорока минут. Пассажиры кого-то встречают, уезжают, ходят с большими сумками, чемоданами, спят, нервно расхаживают из стороны в сторону, говорят по телефону, пьют кофе из автоматов, читают газеты и журналы, покупают что-то в небольших магазинах, глядят в окна с высоты второго этажа на рельсы и поезда… Все это часть беспокойной жизни железнодорожного вокзала. Несмолкаемый гул голосов разбавляют взрывы смеха молодых парней и девушек с огромными туристическими рюкзаками. Монотонный женский голос с короткими перерывами вещает о прибытиях и отбытиях различных поездов, просит быть внимательными, следить за своими вещами и объявляет о начале посадки на очередной поезд…

Наконец, объявляют, что поезд Киев-Минск подается «на першу колію». То же самое звучит и на белорусском языке, а потом следует просьба следить за своими вещами и багажом.

На перроне уже толпятся люди. Поезд подходит за двадцать минут до запланированного отправления, и проводницы, опустив откидные лестницы, принимают первых пассажиров и проверяют билеты.

В купе раскладывают багаж два моих соседа: мужчина средних лет в джинсах и свитере и женщина, при взгляде на которую сразу возникает желание проверить деньги и документы в карманах. Это цыганка в длинной пестрой юбке, точнее, юбках. На голове у нее цветастый платок, скрывающий смоляные волосы. Ее образ дополняют густые брови и в общем-то нехарактерные для женщины усы. Она по-хозяйски устраивается на моей нижней полке, раскладывает пакеты, сумки, свертки. Мне ничего не остается, кроме как настойчиво попросить ее освободить место. Цыганка с недовольством перекидывает кладь на верхнюю полку и решает поесть. Она выкладывает на стол разные пакетики, пищевые контейнеры со снедью, одноразовую посуду. И все время говорит. Ее речь лишена какого-либо смысла, она просто сотрясает воздух, рассказывая обо всем, что только возможно. Словесный понос – самое точное определение той безудержной и бессмысленной болтовне. Я выхожу в коридор, чтобы избавить себя от зрелища не умолкающей ни на секунду цыганки. Все ценное я забираю с собой.

Поезд трогается в назначенное время, и я с радостным предвкушением от предстоящей поездки гляжу на медленно, но верно уплывающий назад перрон с провожающими. Пусть известна конечная точка пути, пусть до минуты расписан график движения, пусть это выглядит самой обычной поездкой, но все равно мне иногда кажется, что это лишь условности, которые происходят по взаимному согласию поезда и дороги.

Хотя по часам еще вечер, на улице – непроглядная ночь. Расцвеченный тысячами огней темный город не спеша скользит мимо. Набережное шоссе с высоты моста через Днепр, на который выезжает поезд, кажется веной – своеобразной артерией города, где вместо крови течет нескончаемый бело-красный поток. Видна подсвечиваемая мощными прожекторами Родина-Мать, застывшая в вечном призыве подняться на защиту Отечества. В темной водной глади широкой реки, пока не скованной льдом, отражается свет беспокойного города. С середины моста над Днепром огни вечернего Киева кажутся россыпями драгоценных камней, сверкающих на черном бархате ноябрьского вечера.

К моему удовлетворению, цыганка уже закончила прием пищи. Сейчас она с кряхтением укладывается на верхнюю полку и продолжает что-то бормотать под нос. Проводница, плотная женщина за сорок, в форменной юбке и пиджаке, проходит по коридору, предлагая чай и кофе.

Я уже давно заметил, что время в пути может идти с разной скоростью в зависимости от того, чем занят. Журналы с кроссвордами и художественная литература – самый надежный и верный способ убить время. Вот и сейчас я укладываюсь на свое место и раскрываю на закладке книгу. К счастью, цыганка уже не тревожит слух бестолковой болтовней. А второй сосед так же, как и я, занят литературой, но только не книгой, а журналом с кроссвордами.

Телефон в кармане вибрирует и подает звуковой сигнал СМС-сообщения.

«Привет, Макс! Нужна твоя помощь! Срочно! Встретимся на стройке через час!» – высвечивает дисплей телефона текст сообщения от Миши. Прошлой ночью он уже выходил со мной на связь с помощью табича, когда я пребывал во сне. Тогда мой друг хотел встретиться и поговорить. Что же срочного могло случиться? «Что случилось?» – пишу ему, и через минуту приходит не менее тревожный ответ: «Это срочно, нужна твоя помощь! Рыжий тоже будет». «Буду на месте через час. До встречи», – отписываюсь я. Смотрю на часы, в уме прибавляю разницу во времени. Миша живет на Дальнем Востоке, в Хабаровске, получается, сейчас очень раннее утро, почти ночь. Значит, он уже был во сне, и что-то встревожило или напугало его настолько, что он просит немедленной помощи. Не буду ломать голову о причинах столь сильного беспокойства – через час все прояснится. В нашей работе бывает всякое, и встречаются всякие… создания. Вполне может быть, что с одним из них Миша и столкнулся. Хотя это не повод пугаться и уж тем более просить о помощи другого Плетущего, даже друга. Скорее всего, он попал в сложную ситуацию, связанную с каким-нибудь человеком, с которым нужно правильно отработать. Как бы то ни было, но один час – это не так уж и долго, и за чтением книги время проходит незаметно. Я еще раз проверяю деньги, сотовый и документы в карманах, прежде чем под мерный стук колес войти в сон, предваряемый нахлынувшими воспоминаниями 15-летней давности.