Красная церковь. Вторая ящерица

Западнее Юргюпа находится Невшехир, самый большой город центральной Каппадокии, а к западу от Невшехира современное шоссе сливается с Юзун Ёл – «Длинной дорогой» сельджукских султанов, ведущей в Конью. Марко Поло странствовал этим путем и наверняка провел ночь в одном из трех огромных караван-сараев между Невшехиром и Аксараем. Поездка по широкой холмистой равнине от одного караван-сарая к другому вызывает нарастающее радостное возбуждение. Все вместе они – своеобразная сюита, после исчезли. Второй, в противоположность первому, представляет собой массу арок и сводов. Третий, Агзикара Хан, хорошо сохранился как снаружи, так и внутри и выглядит примерно так же, как в 1238 году, когда его построили. Высокий ячеистый портал ведет в центральный двор, где в середине возвышается арочный павильон, увенчанный маленькой мечетью. В восточной части двора имеются другие замечательные ворота с высокой орнаментальной аркой, ведущей в напоминающий собор сводчатый зал, который в зимние месяцы служил пристанищем для путников и их вьючных животных. Под арками павильона лежат килимы, в проходе седой торговец предлагает пакетики с куркумой и красным шафраном.

Сразу за Агзикарой мы свернули на юго-восток и пересекли быстрые воды реки Мелендиз. Миновав поворот в долину Ихлары, мы двинулись прямо к пересечению дорог «вдали отовсюду», где стояла шаткая временная арка с надписью: «Добро пожаловать в Гюзельюрт». Как и большинство турецких топонимов, не восходящих к греческим корням (чего не скажешь о Стамбуле), название Гюзельюрт поддается расшифровке. «Гюзель» означает «хороший» или «красивый», а «юрт» – разновидность круглой палатки, до сих пор используемая в Центральной Азии и Сибири. Однако большинство турок отказались от своих кочевых корней, слово «юрт» превратилось у них в синоним понятия «дом» или «родина». С приближением к деревне стало понятно, что это имя подходит ей как нельзя лучше. Земля по правую руку мягко уходила вниз к зеленым кущам, скрывавшим ущелье Ихлары, а монастырский купол на переднем плане отделялся от массива скалы на фоне заполняющих горизонт пиков горы Хасан, чьи глубокие складки рельефа пестрели остатками исчезающего снега. Такой пейзаж наверняка привлекал к себе отшельников и мистиков.

До 1922 года Гюзельюрт носил название Гелвере. В узком пространстве ниже главной площади современной деревни находится старый греческий квартал, включающий в себя пещерный монастырь XIX века, мрачную прачечную XVIII века, до сих пор используемую по назначению, и очень красивую большую церковь XI столетия, настолько хорошо сохранившуюся, словно мы оказались где-то в Греции. Это был первый каменный храм, увиденный мной в Каппадокии, – я имею в виду ПОСТРОЕННЫЙ, а не вырубленный в скале. Он безмятежно возвышается среди высокой травы и фруктовых деревьев: купол на высоком барабане и стены, оживленные нишами и углубленные карнизами. Двери закрыты; один из немногих случаев, когда мне не удалось отыскать кого-нибудь с ключом, но поскольку после изгнания греков церковь превратили в мечеть, ее внутреннее убранство вряд ли сохранилось. Это отчасти ослабило мое разочарование от невозможности проникнуть внутрь храма.

Храм в Гелвере посвящен святому Григорию Назианзину, одному из трех великих каппадокийских святых, родившемуся и умершему всего в нескольких километрах отсюда. Два других святых – его близкий друг святой Василий, епископ Кессарии, и младший брат Василия Григорий Нисский. Родившийся в 330 году Григорий Назианзин отличался исключительным благочестием и верностью православию, но в его мышлении не было ни жесткости, ни узости умозаключений. Он получил превосходное классическое образование в Александрии и Афинах, где прилежно изучал Платона. Подобно Василию и его брату Григорию, он верил, что религиозные догматы нуждаются в поддержке разума, и по этой причине был сторонником углубленного изучения трудов языческих философов. Григорий Назианзин, широко известный как Григорий Богослов, был скорее поэтом и литератором и видел в поэзии благословенное Богом призвание пророка. Его литературный стиль, изысканный и чрезвычайно стилизованный, с использованием архаических размеров и богато инкрустированный классическими цитатами, задал тон всем последующим византийским писателям. Вполне возможно, что Григорий одобрил бы чувства, выраженные в необычайно трогательной эпиграмме, которую семь столетий спустя сочинил придворный Иоанн Мавропод и которая начинается такими словами: «Если бы Ты, Христе мой, соблаговолил изъять каких-либо язычников из Твоего осуждения, изыми по моей просьбе Платона и Плутарха! Ведь оба они и словом и нравом ближе всех подошли к Твоим законам».

Григорий недолгое время был патриархом Константинопольским, но, не в силах вынести бесконечные споры, отравлявшие атмосферу столицы (как тогда говорили, невозможно было купить кусок хлеба, не поспорив при этом о природе Святой Троицы), вернулся в родную Каппадокию, где и провел свои последние годы, воспевая прелести простого уединенного существования:

Даже для современного туриста одиночество в этой части Каппадокии – вполне достижимое понятие. После Гюзельюрта дорога минует высокий перевал, затем спускается возле пыльной и обнищавшей пещерной деревни Сиврихисар к небольшой покрытой желтыми и белыми цветами равнине в окружении низких осыпающихся холмов. В центре равнины в полном одиночестве стоит Красная церковь. Мое впечатление от нее мало чем отличается от впечатления путешественника и ученого В. Ф. Эйнсворта, побывавшего здесь в 1840 году: «Перевал через очередную низкую гряду холмов привел нас в иное уединенное и скалистое место, но нас немало удивило наличие изящной, медленно разрушающейся греческой церкви, стоящей в центре, без каких-либо признаков жилья по соседству. Изысканная в своих пропорциях, заброшенная в дебри дикого пейзажа, она глубоко тронула наши чувства».

Также глубоко тронутые красотой этой церкви, мы, к сожалению, почти ничего о ней не знали. Она представляет собой измененный в плане купольный крест, где единственный придел весьма необычно пристроен к северной части нефа. (Гертруда Белл описывает церковь с такой планировкой дальше на западе, на низких склонах Хасандага.) Невысокие насыпи в окружающих полях намекают на то, что когда-то она, возможно, была частью монастыря, – иной причины возводить храм на высоте в тысячу двести метров в окружении пустоты не было; но раскопки в этих местах не проводились, как не осталось и надписей, позволяющих судить о времени строительства и имени дарителя. Бросив взгляд на Красную церковь, я на основании ее силуэта заключил, что это произведение средневизантийского периода, но справедливости ради отмечу, что другие ученые датируют ее не ранее чем V веком.

Особенно поражает в Красной церкви то, что со времен ее посещения Эйнсвортом она почти не изменилась. Купол по-прежнему стоит на высоком восьмиугольном барабане; до сих пор целы стены прекрасной многоугольной апсиды, прорезанные тремя окнами благородных пропорций. В отличие от множества других каменных сооружений в Каппадокии, стоявших нетронутыми в 1910 году, а ныне бесследно исчезнувших, она с потрясающим достоинством пережила повторяющиеся волны разрушений ХХ века и оказалась для нас свидетелем культурной миссии Византии. Несмотря на отдаленное местоположение, в ее облике нет ничего аляповатого или провинциального. Высокое качество кладки из красного трахита и благородство пропорций свидетельствуют о размахе архитектурного мышления и создают впечатление монументальности, скрадывающее ее сравнительно небольшие размеры.

Перед самым уходом внезапное молниеносное движение привлекло мое внимание. Эмалево-зеленая ящерица мелькнула в камнях апсиды – близнец той, которую я видел в церкви Аязина. Что, если это поразительно декоративно выглядящее племя пресмыкающихся естественным образом притягивается к интерьерам византийских храмов? У меня возникло странное чувство, будто бы они постоянно сопровождают нас и наблюдают за нами. Возможно, лучше здесь подходит слово «присматривают», поскольку эта ящерица, несомненно, несла с собой доброе предзнаменование.