47

Сегодня снова рыба! – прокричала Мира, бегом спускаясь по тропе и останавливаясь перед мостиком. Дрейк оторвал взгляд от своего поплавка.

Что на этот раз? – спросил он.

Большущая сайда.

Да, это уже серьезно.

Ох, Дрейк! – воскликнула Мира, смущенно краснея.

Посиди со мной за компанию, предложил он.

Мира уселась на мостике, болтая ногами и глядя в сторону речного устья, которое распахивалось навстречу большому миру.

И как ты к этому относишься? – спросил Дрейк.

Нормально.

Сколько уже недель?

Я точно не помню.

Неужели?

Шесть недель и три дня.

Дрейк улыбнулся.

Он тебе нравится?

Я нравлюсь ему.

Я не об этом спросил.

Он приносит мне рыбу вместо цветов.

Значит, с ним ты никогда не будешь голодать.

Но мне больше нравятся цветы.

Дрейк рассмеялся.

Тогда разбей клумбу в своем саду, предложил он.

Мира промолчала.

Так в чем же проблема? – спросил Дрейк.

Просто я хочу знать наверняка.

Понимаю.

Так уж я устроена, Дрейк.

Он обнял ее за плечи.

Да, ты такая.

Вот, принесла тебе на пробу.

Она достала из кармана небольшой кулек.

Что это?

Сам скажи, когда распробуешь.

Он развернул бумагу, вонзил зубы в еще теплую булочку с ванильной глазурью, начал жевать и улыбнулся с набитым ртом, подумав: Да, именно так она устроена.

Превосходно! – сказал он вслух.

Вечернее солнце было оранжевым и румяным, как свежая булочка. Дивнию разбудили призывные крики за окном. Она спустилась по ступенькам фургона, передвигая ноги с таким трудом, словно послеобеденный сон не желал ее отпускать и, как смола, прилипал к подошвам.

Пойдем, Дивния! Ты должна это увидеть, сказала Мира.

Вслед за ней Дивния добралась до мостика и посмотрела с него вниз на реку.

Морские звезды!

Они прибывали поодиночке и небольшими группами, от трех до шести штук, и звездное скопление в тени моста постепенно разрасталось.

Джеку всегда нравились морские звезды, сказала Дивния.

Вот как? – произнес Дрейк.

Да, представь себе. Он даже сочинил для деревенской детворы сказку о том, как эти звезды упали с ночного неба после столкновения с кометой. По его словам, комета и звезды из-за чего-то повздорили – все эти яркие сиятельные особы слишком много о себе воображают, – и в конце концов комета просто смахнула их с небосвода своим хвостом. В падении звезды цеплялись за что попало, и оттого у них вытянулись пять лучей. Они громко кричали от страха, а когда Земля услышала этот крик, она ускорила свое вращение, подстраиваясь так, чтобы звезды угодили в море, а не разбились о твердую сушу. Потому как все были согласны, что они уже достаточно поплатились за свою гордыню. А морские звезды до сих пор тоскуют по своему прежнему дому. Иногда можно услышать, как они оплакивают свою участь и вздыхают на берегу, глядя ввысь. Вот почему звезды всегда помогают нам отыскать дорогу к дому: они сочувствуют всем потерявшимся и заблудившимся.

Все трое посмотрели вниз на вселенную оранжевых морских звезд, которые кружились и пританцовывали в слабом течении.

А кого они хотят вернуть домой сейчас? – спросила Мира.

Может быть, меня, сказала Дивния.

Она опустила в воду свою трость, и к ней тотчас потянулся один из оранжевых лучей ближайшей звезды.

Без сомнения, меня, прошептала Дивния.

А как ты поняла, что он и есть твой суженый? – спросила Мира.

Ты о ком?

О Джеке. Как ты это поняла?

Да потому что моя жизнь без него была бы лишена смысла.

Каким он был? – не успокаивалась Мира.

С виду вполне обычным. Но в душе его скрывался поэт, который не давал ему покоя. Зато благодаря поэту он по-особому видел мир – не так, как все остальные. Он был слишком хорош для той жизни, которую вел.

И что это была за жизнь? – спросила Мира.

Обычная жизнь горняка. Он стремился к чему-то большему, и он заслуживал гораздо большего. Но судьба распорядилась иначе. Он рассказывал мне про утро перед его первым спуском в шахту – ему тогда казалось, что это последнее солнечное утро в его жизни, что все прекрасное вскоре сотрется из памяти и его целиком поглотит черная пустота.

Он смотрел, как солнце поднимается над вересковой пустошью; и там, среди темно-лилового вереска, неожиданно ярко и радостно желтели цветы дрока. Он и раньше все это видел, но то утро было особенным, поскольку Джек был уверен, что к моменту возвращения из-под земли в этот цветущий мир он превратится в дряхлого больного старика. Его ноги уже тогда ныли и кровоточили – он донашивал старые ботинки, в которых умер его отец.

Заметив парус почти на линии горизонта, он остановился и вверил далекому кораблю на сохранение свое сердце. В тот же миг он почувствовал, как сердце вылетело из груди и понеслось над морем туда, где корабль с наполненными ветром парусами уходил за горизонт, неся груз олова и каолина, а также надежд и мечтаний других людей.

Они добывали олово с глубины двухсот пятидесяти саженей ниже уровня моря. Джек и его брат Джимми работали в самых дальних штольнях, которые тянулись и разветвлялись уже под морским дном. Они все время слышали удары донных волн, отражавшихся от прибрежных утесов, и периодически делали паузы, чтобы прислушаться к опасному потрескиванию сосновых крепей в этом рукотворном подобии ада. Да и жара там была воистину адская. Работали голыми по пояс; их кожа мертвенно белела в свете ламп, а пот струйками стекал по телу и хлюпал в ботинках. В один из дней Джек, по своему обыкновению, шутил и подбадривал брата, но Джимми не смеялся его шуткам. С некоторых пор его не оставляло мрачное предчувствие, и он исподволь готовился к смерти. А теперь его страх начал передаваться всем прочим, стремительно распространяясь по смежным штольням. Постепенно перестали стучать кирки, и только гулкие удары волн над головами нарушали тишину в забоях.

Горняки, по их последующим рассказам, далеко не сразу поняли, кто затянул ту песню. Одни сперва подумали на Сэмми Дрэя, другие на Томми Раффа, да только эти парни были не ахти какими певцами, а доносившийся из тьмы голос поражал своей силой и благозвучностью. И тогда все подумали, что этот голос не мог принадлежать кому-то из своих. Они, разумеется, ошибались, поскольку голос принадлежал Джеку, хорошо им всем известному. Он пел старинный гимн:

Джимми начал подпевать, затем присоединились другие, и вскоре уже сотня голосов звучала в унисон, сливаясь с ритмичным громом волн, – и в тоннелях сам собой уплотнялся грунт, а рабочие на поверхности потом уверяли, что чудесное пение донеслось и до них и что даже шахтные подъемники перестали грохотать в эти минуты. А голоса все ширились и набирали силу, пока не заполнили собой все двенадцать миль подземных выработок, и этого оказалось достаточно, чтобы удержать от разрушения уже начавшие проседать крепи. Некоторые плакали во тьме, ощутив прикосновение Божественной благодати. А когда умолк последний голос, донные волны исполнили финальное крещендо, уподобившись грому кимвалов. И тут из тьмы явился свет, и в один миг все страхи горняков растворились в спокойном осознании того, что их молитва была услышана.

То были времена, когда рождались легенды и давались имена, закончила свой рассказ старая Дивния. Джек-Певун – так его стали именовать с того самого дня. Джек-Певун. Ибо песни тогда еще жили в его душе.