на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


Глава двенадцатая.Жильцы пансиона Рюклинг в порядке очереди.(Продолжение дневника Боба Друка)

Месс-менд. Часть I. Часть II


Сегодня не спал совсем и вышел на улицу в отвратительном расположении духа. Мои инвалиды устроили патриотические манифестации. Десять тысяч человек заполонили весь город. Надо было видеть это зрелище. Костыли стучали, ноги волочились, сухие руки бились, как палки, пустые рукава взлетали, ужасные пятнистые лица кривились в неистовом патриотизме, — слепые таращились во все стороны. Они кричали «ур-ра» таким голосом, что в жилах моих стыла кровь. Надо отдать им справедливость, ребята очень талантливы.

Я отложил сегодняшнее посещение Карла Крамера (мы уговорились видеться каждые три дня) и решил допросить жильцов пансиона «Рюклинг», для чего на пароходе приехал в Мюльрок.

К своему удивлению, встретил на палубе старого рыбака Кнейфа, с которым вчерашний день пил вино. Узнав меня, он хотел было улизнуть в сторону, но я туг же предложил ему распить бутылочку.

Пьянчуга наотрез отказался. Во весь переезд он меня избегал. Возле Мюльрока он положил мне на плечо свою лапу, вонявшую рыбиной, и пренеприятно шепнул в ухо:

— Молодой человек, а молодой человек! Помалкивай насчет Лорелеи. А то не ровен час... И вот что я тебе присоветую за твою простоту: ты, паренек, сделай-ка себе парочку пончиков из воска, да, как будешь в наших местах поздно ночью, забей ты себе ими уши.

С этими нелепыми словами он сбежал с мостика и удрал...

Через десять минут я был в пансионе «Рюклинг». Меня встретила худая как палка женщина с блюдом цыплят в руках. Она оказалась баронессой Рюклинг. Узнав, что я прислан правительством, она упросила меня начать обход жильцов тотчас же после завтрака, так как многие, по ее словам, засиживаются за кофе вплоть до обеда и тем сильно портят себе аппетит. Честная немецкая женщина! Я постоял за портьерой, пока она угощала своих постояльцев цыплятами, и, признаюсь, не хотел бы быть на их месте (как цыплят, так и жильцов).

— Кушайте, фрау Вестингауз! — говорила она искренним, добрым голосом. — Что вы так мало взяли? Ведь это тот самый цыпленочек, которого вы кормили крошками. Серенький с черным. Уж как он пищал, бедняжка, когда Августа сворачивала ему шею! Ну, право, как будто звал вас на помощь: пик, пик, пик, Вестингауз!

Завтрак кончился раньше, чем я ожидал. Жильцы буквально разбежались по своим комнатам. Баронесса Рюклинг дала мне предварительные сведения. Всех комнат в пансионе одиннадцать. Из них две заняты русским семейством, уехавшим месяц тому назад в Париж; две заставлены зимней мебелью и библиотекой покойного мужа баронессы. И только семь занято жильцами в следующем порядке:


III этаж Комната № 7. Фрау Вестингауз.

Комната № 2. Виконт Луи де Монморанси.

II этаж Комната № 11. Банкир Вестингауз.

Комната № 3. Министр Пфеффер (запечатана).

Комната № 4. Мосье Растильяк,

офицер 2-го Лионского полка,

начальник пограничной

Рейнской полосы.

Комната № 5. Синьор Апполлино, скульптор из Мантуи.

I этаж Комната № 1. Пастор Атанасиус Шурке.


Все остальное помещение первого этажа занято хозяйством и общими комнатами.

Я спросил, не может ли она сообщить мне какие-нибудь особые сведения насчет своих жильцов. Она тотчас же согласилась.

— Прежде всего, дорогой мой молодой человек, отмечу очень аккуратного, хорошего, достойного жильца, скульптора Апполлино, из пятого номера. Про него, если вы меня даже лишите свободы, я никак не смогу выговорить ни единого дурного слова. Такого воспитания в наш век не сыщешь: за все заплатил вперед и, поверите ли, никогда не бывает дома. Его душа в горах. Он делает эскизы с натуры. За все это время он покушал... постойте, сейчас скажу: покушал у меня всего два раза. Один раз это был завтрак, другой раз это был чай.

Я хотел свести разговор с образцового жильца на менее образцовых, но баронесса уперлась, как улитка:

— Вы должны выслушать о нем, потому что вы его все равно не застанете. Остальные-то сейчас дома, если не считать бедного покойного Пфеффера, а номер пятый вы не увидите. Уж такой красивый, милый молодой человек — с удивительными, удивительными глазами, такой духовный.

Тут я решил ее прервать и направился в комнату № 1, к пастору Атанасиусу Шурке. Лицо баронессы потемнело; видимо, пастор не принадлежал к числу ее любимцев.

— Войдите, войдите! — воскликнул кто-то громовым голосом в ответ на наш стук. Я увидел толстого человека на постели с газетой в руках. Под газетой стояла тарелка. На тарелке были цыплята.

Изложив цель моего посещения, я спросил, знал ли он покойного министра и не заметил ли чего-нибудь странного в его поведении.

— Заметил! — отрезал пастор без дальних разговоров. — Министр Пфеффер был недоволен этим пансионом. Он неоднократно говорил мне, что его плохо кормят, а на голодный желудок, знаете ли, всегда легче быть убитым, чем на сытый.

— Вы, кажется, докушиваете?.. — сладко вмешалась баронесса, заглядывая под газету.

— Докушиваю! — отрезал пастор твердым голосом. — Судя по вашему рассказу, дорогая баронесса, Августу терзают укоры совести. Я, как пастор, не могу допустить, чтоб она корила и морила себя. Надо доесть все, что может ей напомнить... Вы понимаете меня?

С этими словами он отправил себе в рот полцыпленка. Если б Карл Крамер мог видеть лицо баронессы! Поистине, это лицо стоило бы отпечатать на немецких почтовых марках.

Мы поднялись во второй этаж и имели удовольствие застать двух жильцов в одной комнате. Это были небезызвестные мне по Америке банкир Вестингауз и красивый молодой человек, лежавший в качалке, виконт Монморанси. Банкир, узнав цель моего посещения, сообщил мне множество мелких подробностей о министре и, между прочим, не известное никому обстоятельство: что министр Пфеффер поселился в этом пансионе исключительно из деловых соображений, так как часто переговаривался по телефону с Зузелем.

Когда я обратился с вопросом к виконту, тот вызвал почему-то своего лакея Поля и признался, что лакей Поль знает о нем гораздо больше, чем он сам. Лакей Поль кратко рассказал про знакомство своего барина с министром. Это произошло на лестнице, где министр наступил виконту на ногу, вследствие чего виконта пришлось донести до его комнаты в складном стуле. Больше он не имел ничего сообщить.

Мы вышли опять в коридор, и я хотел было постучать в комнату номер четвертый, как меня поразил доносившийся из нее шум. Можно было поклясться, что там ездят на чем-то взад и вперед. Пользуясь своим правом сыщика, я распахнул дверь без стука и увидел странную картину: молодой офицер упражнялся посреди комнаты на велосипеде, причем, сколько я мог заметить, упражнялся не в езде, а в падении.

— Что это значит? — заревел он, хватаясь за револьвер. — Кто смеет входить без стука к офицеру французской армии? Вон!

Баронесса и я с большим трудом его утихомирили. Узнав, в чем дело и что мне нужно, он улыбнулся весьма хитрой улыбкой и подмигнул мне сперва одним глазом, потом другим.

— Молодой человек отлично знает, кто убил министра Пфеффера, не так ли? Стоит ли еще играть всю эту комедию!

По-видимому, весь пансион «Рюклинг» твердо и непоколебимо убежден, что Пфеффера убили большевики. Я не добился этим опросом ничего нового. Проходя по коридору назад, я больше для формы, чем для дела, постучал в комнату образцового скульптора. Каково же было удивление — мое и баронессы, когда дверь слабо поддалась...

Номер пятый вопреки всем своим привычкам оказался дома!



Глава одиннадцатая.Дневник Боба Друка | Месс-менд. Часть I. Часть II | Глава тринадцатая.Скульптор Апполлино из Мантуи. ( Окончание дневника Боба Друка