8. Пути-дороги

В лунном свете на стене возникла человеческая тень. Стена была выбелена, и оттого заметней стала темная фигура, двигавшаяся торопливо и приближавшаяся неуклонно. Лоренсо Фалько на переднем сиденье «испаносюизы», припаркованной в темноте, затянулся зажатой в кулаке сигаретой, чтобы огонек ее разгорелся поярче, и поднес его к циферблату часов. Было без четверти десять.

– Это он, – сказала Кари Монтеро.

За рулем сидела она. Раздобыть автомобиль оказалось непросто, но все же на деньги Фалько и под предлогом перевозки родни и пожитков в Мурсию удалось все устроить: за тысячу песет начальник гаража, где стоял десяток машин и грузовиков, предоставил «испаносюизу» с полным баком и двумя запасными канистрами и документ с печатью, дававший право пользоваться ею в течение недели.

– Один идет, – добавила девушка.

– Похоже на то.

Откинувшись на спинку, Фалько еще немного посидел неподвижно, наблюдая за улицей, покуда мужская фигура не скрылась в подъезде дома. Это было кирпичное, за железным забором здание дешевой гостинички, стоявшей на пустыре между кварталом Санта-Лусия и кладбищем. Ни одно окно не светилось. Фалько, покуда не стемнело, побывал здесь и провел рекогносцировку, чтобы не было неожиданностей. Пути подхода, возможные неприятности и вероятные угрозы. Стандартные меры безопасности.

– Остаешься здесь, – приказал он Кари. – Смотришь, чтоб никто не помешал. Если появятся ополченцы…

– Знаю-знаю. Нажать на клаксон и уматывать на полной скорости.

– Именно. Геройство хорошо для кино. Если возникнут сложности, ты помнишь, куда мы рванем.

– Да не беспокойся. Я помню все, что надо будет сделать.

– Только одно – по нашему сигналу подогнать машину к дверям.

– Да-да. Договорились. Удачи вам.

Фалько понравилось, что в такой момент Кари обошлась без мелодраматических эффектов. А искушение, подумал он, было велико. Приключение и опасность. Однако и Кари Монтеро, и ее брат сумели совладать с собой. Девушка оказалась спокойной и храброй. Другой бы и не удалось перебороть страх, действуя в тылу у красных и ежедневно рискуя тем, что попадет в ЧК, где ее будут пытать перед неизбежной казнью. Пленный фалангист обречен на смерть, но мало кому достается смерть быстрая и легкая. Выдержать такое могут лишь люди особого замеса, и она принадлежит к их числу. Как и Ева Ренхель, мелькнуло у него в голове, покуда он тушил окурок в пепельнице. Потом дослал патрон, поставил пистолет на предохранитель и вновь спрятал в правый карман куртки. Открыл дверцу и двинулся к отелю.

Он с удовольствием отмечал, что к нему вернулись знакомые ощущения – частый стук крови в висках, покалывания в паху, необыкновенная отчетливость всех органов чувств, приведенных в наивысшую степень готовности и настороженно выискивающих малейший признак опасности. Схожий эффект достигался с помощью нескольких порций спиртного, нескольких сигарет, нескольких женщин. Но этот был сильнее. Ничто другое так не возносит на вершину, отшлифованную до идеальной гладкости мраморного надгробья, как этот путь по враждебному миру, столь же бесприютно-пустынному, что и сама жизнь, как уверенность, что позади не осталось ничего своего, а впереди нет никакой силы, сколь бы ужасна она ни была, способной его остановить. Он сполна наслаждался всеобъемлющим чувством свободы и независимости, теряя представления о прошлом и о будущем, зная, что и карманы его, и душа, и память совершенно очищены от всего ненужного, не загружены ничем, кроме того, что поможет выжить в данную, конкретную минуту. И в этом счастливом состоянии, благодарно ощущая в кармане успокоительную тяжесть пистолета, обхватив его рукоять и не дотрагиваясь пока до скобы и спускового крючка, шел Фалько, спокойный и смертоносный, и казалось, будто на плече у него лук и колчан со стрелами невидимого лучника и лицо его подобно созданной из мрака маске, а сам он – окружавшей его тьме.

Дверь на задвижку не заперли. Он закрыл ее за собой, пересек вестибюль и вошел в коридор. В массивном канделябре, укрепленном на перилах лестницы, оставшейся слева, горела свеча. Владельцев дома, как рассказали Кари и Хинес, мятеж 18 июля застал на территории франкистов. Летом республиканцы разграбили дом – но умеренно. На стенах остались невыгоревшие прямоугольники от снятых картин, ящики в шкафах выдвинуты. Под ногами хрустели обломки хрусталя и фарфора. Фалько толкнул дверь в конце коридора и оказался в комнате, освещенной лампочкой без абажура: стол, полдюжины стульев, шкаф, детекторный приемник «Эмерсон». Как раз в этот миг стихла музыкальная заставка «Радио Севильи» и раздался голос генерала Кейпо де Льяно, начавшего свое ежевечернее обращение к республиканцам: «Добрый вечер, дамы и господа…»

Фалько до мелочей рассчитал все, что должен будет сделать. И то, как он это сделает. Молча пройдя мимо сидевших за столом Кари и Хинеса, он подошел к приемнику и выключил его. Потом обернулся к Хуану Портеле, который глядел на него в изумлении. Одет он был так же, как утром в биллиардной, – джемпер поверх рубашки с галстуком. Узел он ослабил, а пиджак снял и повесил на спинку стула. При внезапном появлении Фалько он встревожился, но когда узнал его, тревога сменилась недоумением.

– Что вам нужно?

Фалько ударил его левым кулаком в висок, правой рукой одновременно выхватив пистолет из кармана. От короткой, резкой, расчетливо жестокой затрещины голова Портелы мотнулась, а сам он, потеряв равновесие, свалился на пол вместе со стулом. Не давая ему опомниться, Фалько оседлал его, придавив коленями. Он был опытен в делах такого рода. Главное – не позволять ему думать, раз за разом ошеломлять, не допуская, чтобы успел приготовиться к тому, что его ожидает. И он с размаху открытой ладонью очень сильно хлестнул Портелу по лицу – оплеуха хлопнула звонко, как пастушеский кнут. Потом приставил пистолет меж глаз и спросил остальных:

– Оружие у него есть?

– Вроде бы нет, – ответил Хинес.

Он, казалось, был сбит с толку, как и Ева. Для верности – памятуя, что береженого бог бережет, – Фалько сам обшарил лежащего, а тот смотрел на него с ужасом, не понимая, что происходит. Струйка крови текла у него из правого уха, пачкая воротник. В карманах брюк обнаружились только перочинный нож и связка ключей. Фалько отшвырнул их в угол, снова уткнул Портеле ствол в лицо и трижды ударил. Без остервенения, но с подобающей случаю жестокостью. Методично. Потом поднялся на ноги.

– Посадите его на стул.

Хинес и Ева молча склонились над Портелой, ухватили его за руки и подняли. Фалько отметил, что даже в таких обстоятельствах проделали они это бережно и осторожно, как старые товарищи. Портела, который явно плохо соображал, не противился и только смотрел бессмысленно и мутно, покуда Хинес усаживал его на стул.

– Держите крепче.

На бледном лице Хинеса застыла такая растерянность, словно били его, и Фалько понял, что юный фалангист никак не ожидал такой жестокости даже по отношению к предателю. И уж во всяком случае не ожидал, что дело с места в карьер начнется с такого зверского избиения. Наверно, воображал себе, что в сигаретном дыму они станут обиняками и недомолвками подбираться к сути, что на коварные вопросы последуют ответы сперва уклончивые, а потом все более и более пространные и откровенные. И так вот шаг за шагом, постепенно и естественно распутается этот узелок. Потом признание и кара. Без сомнения, Монтеро видел такое впервые, и от этой мысли на лице Фалько заиграла злорадная усмешка. На Еву Ренхель он старался не смотреть. И спросил себя, как бы справились с задачей эти юные идеалисты без его участия. Наверно, поневоле рано или поздно научились бы, лиха беда начало… Да только дело в том, что в это время и в этих обстоятельствах можно просто не успеть чему-нибудь выучиться. Ничему не выучиться. Тик-так, тик-так. Седое Время поспешает за всеми по пятам, в одной руке у него песочные часы, а в другой коса.

Он снова дал Портеле пощечину – на этот раз не очень сильную. Но звонкую. Самое то, чтобы ковать железо, пока горячо.

– Держи как следует, – сказал он Хинесу.

– Держу как могу.

– Я сказал – держи крепче! Или хочешь на его место?

Перекладывая пистолет в брючный карман – куртку, может быть, придется скинуть, а оружие должно быть под рукой, – Фалько все же решился наконец взглянуть на Еву Ренхель. Девушка отошла подальше и теперь стояла у самой стены. Башмаки мужского фасона, без каблуков, черная юбка, серый свитер с высоким воротом, какой носят боксеры на тренировках, обтягивающий высокую грудь. Ева смотрела не на Портелу, а на него, на Фалько. Смотрела с острым любопытством. На миг он с беспокойством понял – ему не хочется, чтобы она видела то, что он тут делает и будет делать. Не это бы ему хотелось ей демонстрировать, совсем не это. Но на сегодняшний вечер выбора у него нет. Слишком далеко зашла их игра.

– Документ, – сказал он, протягивая руку.

Хинес подал ему два вчетверо сложенных листа бумаги. Фалько развернул их и поднес к выпученным глазам Портелы:

– Знаешь, что это?

– Нет.

Когда Портела говорил, из угла рта у него тянулась ниточка слюны. Розоватой от крови. А из уха текла струйка красная и яркая. Наверно, барабанная перепонка лопнула, подумал Фалько. И приблизил губы к здоровому уху:

– Вот, прочти-ка. Не торопясь, внимательно.

И стал смотреть, как глаза Портелы перебегают со строчки на строчку. Дойдя до конца страницы, тот в смятении откинул голову и пробормотал:

– Это ложь.

Фалько снова его ударил. Портела со стонами заворочался на стуле, пытаясь уклониться от ударов, так что Хинесу пришлось крепче схватить его за руки. Лицо пленника уже распухало от побоев, и Фалько коротко двинул его в солнечное сплетение, отчего тот задохся, резко согнулся, а потом стал корчиться, ловя воздух раскрытым ртом.

– Говори, кого еще ты выдал? Хинеса и Кари? Еву?

Тот замотал головой, пытаясь перевести дыхание. Фалько выждал немного. Руки у него уже болели.

– Скажешь или нет?

– Я… никого… не выдавал…

Фалько достал пистолет, вытащил обойму, извлек патрон из ствола, положил руку Портелы на стол и рукояткой раздробил ему палец.

– О боже! – вскричал Хинес.

Сам Портела был так ошеломлен ударом, что не издал ни звука, а лишь широко открыл глаза и рот. Казалось, ему перерезали голосовые связки. И лишь через несколько мгновений завопил так пронзительно, что Фалько, ухватив его за волосы, затолкал ему в рот скомканный носовой платок. Он чувствовал, что Ева Ренхель не сводит с него пристального взгляда. Хинес метнулся в угол, пытаясь подавить приступ рвоты.

– Ты бы вышел на минутку, – мягко посоветовал ему Фалько.

Монтеро кивнул и, проходя мимо, остановился, но на Портелу старался не смотреть.

– Он наш товарищ, – пробормотал он.

– Был, – ответил Фалько. – И мы все ставим жизнь на карту.

Юноша колебался. От света голой лампочки, отражавшейся в круглых стеклах его очков, по бледному лицу скользили какие-то маслянистые отблески.

– Неужели нельзя без этого обойтись?

– Выйди на воздух, легче будет, – сказал Фалько.

Хинес открыл рот, словно собирался что-то сказать или вздохнуть поглубже. Но не сделал ни того, ни другого, а вышел и прикрыл за собой дверь. Фалько обернулся к Еве Ренхель, которая все так же стояла у стены, скрестив руки на груди, и наблюдала за ним.

– Хинес не за этим пошел в «Фалангу».

– А ты?

– И я тоже. Это мерзко.

– Мерзко.

Он вытащил изо рта у Портелы платок. Тотчас послышался протяжный медленный стон. Фалько взглянул на Еву:

– Ваши товарищи – спасители отчизны – делают такое каждый день, – проговорил он неторопливо. – И руки выпачкать не боятся.

– А ты что – видел? – враждебно спросила она.

– Разумеется, видел.

– А ты?.. Ты почему это делаешь?

Фалько, не отвечая, подошел вплотную к Портеле и пристально взглянул ему в самые глаза. Словно пытался что-то прочесть в зрачках, остекленевших от боли и страха.

– Ни Хинес с Кари, ни я не боимся умереть, – сказала Ева. – Мы готовы к этому. Но то, что делаешь ты…

Портела, уронив голову на грудь, поддерживая одну руку другой, продолжал подвывать, как раненое животное. Влажное пятно расползалось по левой штанине: он обмочился. Ничего общего, подумал Фалько, с тем малым, что утром играл на бильярде, покуда на улицах рвались бомбы. Много на свете путей-дорог, и все разные. И ломаются люди по-разному. Вся штука в том, правильно ли ты взялся за дело. Он, Фалько, выбрал верную. Помог, конечно, первый ее этап, очень помог. Достоинство удалось растоптать, так что некогда больше и думать о нем. Все тем же носовым платком он вытер с лица Портелы кровавую слюну.

– Если нас возьмут, сделают то же самое, – сказал он Еве Ренхель. – С ними, с тобой, со всеми. Впрочем, тебе и Кари будет похуже.

– Знаю. Потому и стою тут, смотрю на тебя… Много интересного узнала.

– О ком?

– О себе.

Ева по-прежнему стояла, прислонясь к стене, скрестив руки на груди. Да нет, она красива, заключил он, оглядывая ее плечи пловчихи, крепкие стройные ноги, золотистые волосы, остриженные коротко, по-мужски и придававшие ей какую-то странную, смутную притягательность андрогина. Двусмысленную прелесть, которая причудливо сочеталась с ощущением редкостной телесной крепости.

Сделав над собой почти физическое усилие, Фалько вернулся к действительности. Несколько раз глубоко вздохнул и посмотрел на Портелу:

– Ладно, товарищ, начнем сначала… Кого еще ты успел выдать?

Через пятнадцать минут они вышли в коридор, где их ждал Хинес Монтеро. Портелу, прикрутив к стулу, оставили в номере. Мгновение назад он потерял сознание.

– Не колется, – сказал Фалько. – А продолжать бессмысленно. Он сейчас готов сознаться в чем угодно. Есть грань, за которой это происходит со всеми.

– А что если он говорит правду? – спросила Ева.

Хинес посмотрел на нее удивленно:

– Ты же видела документ. Мы все видели… Сомневаться не приходится.

Юный фалангист уже пришел в себя. И теперь выказывал – или изображал – твердую решимость. Нетрудно догадаться, подумал Фалько, что так он заглаживает свою недавнюю слабость.

– Это может быть подделка, – сказала Ева.

– Ты ведь сама его принесла.

– Могли специально подложить.

– Чтобы ты его нашла? Сама-то в это веришь?

Ева беспомощно вскинула руки:

– Нет… По правде говоря, не верю.

Все трое переглянулись. Пламя свечи, горевшей на перилах, заметалось, и лиловатые тени замелькали по их сосредоточенным лицам. Убийцы держат совет, бесстрастно подумал Фалько. Мастер и два любителя. От этой мысли по лицу скользнула жестокая усмешка. Отчужденная и больше похожая на гримасу. Ева заметила ее.

– Ну и что же нам делать теперь? – спросила она.

Хинес судорожно сглотнул. Даже в красноватом свете свечи было видно, как он бледен.

– Слишком много говорим, – сказал он. – Пора кончать с этим.

– Ты, что ли, возьмешься?

– Кому же еще.

Все, что произносил Хинес, звучало со слегка вопросительной интонацией и как бы немного недоуменно. Ева смотрела на него с сомнением:

– А Кари?

Хинес не ответил.

– Забирай Кари и уходите обе, – посоветовал Фалько. – Пешком. Машину оставите нам.

– Где это будет?

– Да какая разница? – вскинулся Хинес. – Прямо здесь. И сейчас…

– Неразумно, – снова вмешался Фалько.

Оба уставились на него. Дилетанты дырявые. Ввязались в это дело, думая, что геройствовать в «красной зоне» – это примерно как в английских фильмах про шпионов. Что он – Роберт Донат, а она – Мэдлен Кэрролл^[22]. Однако на поверку выходит иначе. Реальность будет пожестче. Кровь – субстанция липкая, остается надолго и на пальцах, и в памяти. Совершить преступление не так просто, как кажется. Не всякому по плечу. Многого, конечно, можно достичь терпением, привычкой, убежденностью в своей правоте, но не все люди – прирожденные убийцы.

– Одно дело – нести труп, а другое – вести живого человека, способного переставлять ноги. Вести лучше, чем нести. Кроме того, он не выпачкает сиденье.

Лицо Хинеса мгновенно помертвело. Он почти отпрянул. Тут Фалько встретил взгляд Евы.

– Я пойду с тобой, – сказала она совершенно спокойно. – Я нашла эту бумагу. Я принесла ее вам. Значит, мне и отвечать.

Хинес в изумлении обернулся к ней.

– Но ты… – начал он.

Во взгляде Евы было презрение. Превосходство. Нужны тысячелетия, чтобы смотреть так, подумал Фалько.

– Ну, договаривай. Я – женщина, ты хотел сказать?

Казалось, наступившее молчание длится целую вечность. Первым его нарушил Фалько:

– Мне нужен кто-нибудь – все равно кто. И не тяните, решайте.

– Пойдемте втроем, – сказал Хинес.

– Не возражаю. Ева, пойди скажи Кари, чтобы шла домой. Потом подгони машину к самым дверям.

Та, словно не слыша, не сводила глаз с Хинеса.

– Ты не пойдешь, – сказала она с неожиданной твердостью. – Кари может нарваться на патруль, так что проводи ее. Идти почти полчаса. – И показала на Фалько: – Я останусь с ним.

– Что за чушь!.. – возразил Хинес. – Я…

– Хватит! – оборвал его Фалько, приняв решение. – Отправляйся к сестре, а Ева со мной.

– Не думаю, что…

– Это приказ, понятно? Приказ надо выполнять.

Хинес растерянно моргал, переводя взгляд с Фалько на Еву и назад. Фалько почувствовал, что за этой растерянностью и униженностью скрывается облегчение. Монтеро вышел, не сказав больше ни слова. Фалько и Ева стояли лицом к лицу.

– Оружие есть? – спросил он.

И с удивлением отметил, что она восприняла его вопрос так спокойно, словно он осведомился, есть ли у нее сигареты.

– Есть. В плаще в кармане.

– Тогда пошли.

– Вы убьете меня… – стонал Портела. – Вы убьете меня.

Он сидел сзади, со связанными руками. Фалько покуривал рядом. Ева молча вела машину.

– Я никого не предавал… Клянусь вам.

Фары выхватывали из темноты пустыри по обе стороны дороги – грунтовой, извилистой и со множеством рытвин и выбоин. «Испаносюиза» подпрыгивала на рессорах, покряхтывала, поскрипывала. В тусклом свете луны, почти скрытой тучами, угадывались темные бесформенные громады близких гор. Наконец, после длинного поворота возникла полуразрушенная кирпичная стена. Над ней виднелся высокий силуэт печной трубы.

– Здесь, – сказала Ева.

Фалько, перегнувшись через Портелу, открыл дверцу с другой стороны и вытолкнул его наружу. Ева уже вышла из машины.

– Сволочи вы, – сказал Портела.

Вылез и Фалько. Портела не устоял на ногах, и теперь Ева помогала ему подняться.

– Тварь… – процедил он, извиваясь всем телом. – Сука… Грязная сука…

Фалько довольно мягко подхватил его под руку и отвел на несколько шагов в темноту. Потом поставил на колени так, что смутное лунное свечение обрисовывало голову и плечи. В такие минуты он старался, чтобы в голову не лезло ничего, связанного с тем, что делал или собирался сделать, – ничего, кроме чисто практических деталей предстоящего. Место, случай, средства. Моральный аспект он оставлял на потом, когда можно будет взглянуть на него сквозь просвечивающую на свету влагу в стакане и завитки табачного дыма. А тут это ни к чему и может только помешать действиям. Усложнить их. Сами же они должны быть просты и предельно конкретны. И еще должна быть воля к этим действиям, чем бы ты их ни совершал – пулей, ножом, рояльной струной, голыми руками. Убийство человека в техническом отношении почти ничем не отличается от убийства животного. Единственное неудобство лишь в том, что человек иногда понимает, что с ним должно произойти, а это уже меняет дело. Человек же, который сейчас стоял перед Фалько на коленях, прекрасно знал, что умрет.

– У меня маленький ребенок!

Думать тут не надо, снова сказал себе Фалько. Это будет тактическим просчетом. Застревать на подобном несовместимо с тем, что я намерен сделать. Здесь нет места ни для детей, ни для будущих вдов, ни для матерей, которые через минуту потеряют сыновей. Жизнь – жесткая штука, суровый ландшафт, а я просто выполняю правила, как кто-то выполнит их в отношении меня. Никто ведь не обещал, что двигаться по этому сволочному миру будет легко и просто. И что за это не придется платить. Особенно в наше время.

– Дочка!

Это был уже не крик, а стон. Мольба. Зайдя за спину темной фигуре на коленях, Фалько достал пистолет из кармана. Вспомнил, что раньше, во время допроса, разрядил его, и сейчас, оттянув ствол, вновь дослал патрон. Став на место, зловеще лязгнул затвор.

– Да здра…

Вспышка и грохот выстрела ошеломили Фалько. Он-то еще не успел нажать на спуск. Портела повалился ничком, темное пятно его тела слилось с темной землей. Рядом с собой Фалько увидел черный силуэт Евы и почувствовал кисловатый запах сгоревшего пороха.

Прошло пять секунд.

– Это было мое дело, – тускло произнесла она.

Они оставили автомобиль в гараже и вышли на улицу, когда куранты на башне магистрата пробили час ночи.

– Я недалеко живу, – сказала Ева.

– Провожу до подъезда.

– Как хочешь.

Фалько застегнул куртку.

– Что с пистолетом сделала? – спросил он.

– Спрятала под сиденьем. А ты?

– Обо мне не беспокойся. У меня разрешение имеется.

После того как Ева застрелила Портелу, это были первые слова, произнесенные обоими. Оставив труп – чтобы запутать следы, Фалько бросил на него записку «Казнен как фашист», – они сели в машину: Ева с сигаретой во рту – Фалько раскуривал для нее одну за другой – твердо держала руль. Не смотрела на него и ничего не говорила. И те пятнадцать минут, что заняла у них дорога, Фалько так же молча разглядывал ее профиль, чуть подсвеченный уличными фонарями, и красный уголек сигареты, разгоравшийся ярче при каждой затяжке. Разглядывал так, словно видел впервые. И мысленно обрушивал на себя лавину вопросов, не находя на них ответов.

– Здесь.

Дом стоял на площади, до революции называвшейся Королевской, а теперь – Республики. На противоположном ее конце и в отдалении, за темными силуэтами пальм, в полумраке затемненного города угадывались стены и башня над воротами в Арсенал. Миновав два блокпоста у здания ратуши – коммунистический и анархистский, откуда их не окликнули, Ева и Фалько по безлюдным улицам, где гулко отдавались их шаги, дошли до площади. Чтобы все выглядело естественно, девушка, когда подходили к блокпосту, взяла Фалько под руку, и теперь они так и шли, в ногу, иногда невольно касаясь друг друга плечом или бедром.

– Ну, до свиданья, – сказала она и высвободила руку.

– Не хочешь поговорить о том, что было? – спросил он.

– Я в этом не нуждаюсь.

Тон был нейтральный, столь ей свойственный. Бесстрастный и невозмутимый. Но в нем дребезжала вразнобой какая-то посторонняя нотка. Странная. Добавочная. Ева была словно под гипнозом или грезила в полузабытьи. Фалько даже спросил себя: а понимает ли она, что сделала? Убить в первый раз трудно. С ним такое произошло десять лет назад, в Мехико. Он стрелял тогда не в упор, а с десяти шагов, но потом подошел посмотреть на результат. И почти полчаса просидел рядом с трупом, глядя на него неотрывно. Вглядывался в тайну неподвижных полуоткрытых глаз, тускневших по мере того, как на них оседала дорожная пыль. Вопрошал сфинкса.

– Можем зайти ко мне, – сказала Ева.

Фалько посмотрел на нее не без растерянности:

– Ну что же… Рюмочка бы сейчас не повредила. Или чашка кофе.

– Нет у меня ни спиртного, ни кофе. Но если хочешь, можешь подняться.

Держась за деревянные перила, они в темноте стали взбираться по лестнице. На площадке третьего этажа Фалько чиркнул спичкой, чтобы Ева могла найти замочную скважину и всунуть ключ. Когда вошли, она задернула шторы и включила свет. Торшер у дивана, обычная мебель, морские эстампы по стенам и дурного вкуса картина, изображающая двух оленей на опушке леса. Медная жаровня с заботливо насыпанной горкой мелкого угля – оставалось только разжечь. Через открытую дверь виднелась другая комната – спальня с двуспальной кроватью, распятие на стене.

– Давно здесь обитаешь? – спросил Фалько.

– Три месяца. Это не моя квартира.

Он подошел к окну.

– Отличный вид на Арсенал. Идеально, чтобы отслеживать, что туда ввозят и что вывозят.

– Да. Только занавеску не отдергивай. Заметят свет – через пять минут сюда вломится патруль.

– Не беспокойся.

Они смотрели друг на друга через всю комнату. Ева уже успела снять плащ.

– Тебе приходилось делать такое раньше? – спросил Фалько.

Она ответила не сразу. И смотрела на него пристально, словно думая о чем-то другом.

– Что именно?

– Стреляла?

– В мужчину, ты хочешь сказать?

– В мужчину, в женщину – какая разница? В человека.

Она замолчала надолго. Словно напрягала память, ловя ускользающее воспоминание. Потом горько улыбнулась:

– Дурацкий вопрос.

Фалько вытащил сигареты и предложил ей. Она качнула головой и потом спросила:

– Как тебя зовут на самом деле?

Фалько прикурил и помахал спичкой, гася ее. Потом положил в пепельницу с маркой компании «Трансмедитерранеа».

– Не надейся, что скажу.

– Я и не надеюсь, – ответила она. – Но хотела бы знать.

Сделала несколько шагов по комнате и вновь остановилась. Падавший сбоку свет четче выделял обтянутые свитером груди.

– Как бы тебя ни звали, не в этом дело, – прибавила она. – А в том, что дело это – не твое.

Фалько глубоко затянулся.

– Это не имеет особенного значения.

– Для меня имеет. И для Хинеса с Кари тоже.

Она по-прежнему так сверлила его настойчивым взглядом, что Фалько при всем его хладнокровии стало не по себе.

– Мы в одном окопе. И этого достаточно, – сказал он.

– Нет.

– Не нет, а да. Никто не говорил, что оставит выбор за тобой… Вы хотели поиграть в солдатики и вот сейчас играете. Такая уж эта война.

– Слишком она грязная. Устаешь от этой грязи.

– Все они такие. Я видел еще парочку. А верней сказать, война всегда одна и та же.

– Мы ведь тебе не нравимся, да? – Улыбка ее была полна горечи. – Я заметила.

– Чушь какая.

– Нет, не чушь. Мы для тебя любители. Каждый, в ком есть вера, для тебя дилетант. Разве не так? Ты уважаешь лишь тех, кто ни во что не верит. Таких же наемников, как ты сам.

Пришел черед невесело улыбнуться и ему:

– Сегодня вечером ты снискала мое уважение.

Ева как будто вздрогнула при этих словах:

– В самом деле?

– Может быть, верил Хуан Портела. А может быть, только боялся.

– Посмотри на меня, – она показала на себя. – Я боюсь.

– Странная ты женщина, Ева.

– А ты – странный мужчина. Как бы тебя ни звали.

Они по-прежнему смотрели друга на друга издали, из противоположных углов. Ева, скрестившая руки на груди, была очень серьезна. Потом вдруг сказала:

– Извини… Я сейчас. Мне жарко.

Она повернулась и ушла в спальню. Фалько погасил сигарету в пепельнице и пошел следом, туда, где в нише у кровати Ева, скрестив руки над головой, стягивала с себя свитер. В полутьме он различил светлую кожу, освобождавшуюся из-под тугого шерстяного покрова, широкую белую полоску лифчика, пересекавшую спину с напрягшимися от усилия мышцами. Уловил и удивление на ее лице, когда развернул ее к себе, обхватил ее щеки ладонями и поцеловал длительно и настойчиво. Ева сначала вся словно одеревенела, попыталась высвободиться, и тогда, скользнув руками вдоль плеч вниз, он крепко стиснул ее, прижал к себе, чувствуя грудью тепло полуобнаженного тела и упругое прикосновение ее грудей. Силясь вырваться, девушка одной рукой ухватила Фалько за волосы сзади, оттянув его голову назад, а другой замахнулась. Но он уже расстегнул крючки бюстгальтера, одним движением стянул его с плеч и отбросил в сторону, и когда ничем не стесненные тяжелые груди закачались свободно, потерял голову. Слепой от яростного желания, он толкнул ее на кровать и навалился сверху, но Ева, уже падая, все-таки изловчилась ударить его по лицу так, что из носу потекла кровь. Фалько почувствовал, как теплые капли скатываются по верхней губе в рот и на подбородок, оставляя темные подтеки на лице девушки, на ее груди. Ева заметила это и вдруг перестала отбиваться, глядя на него в темноте широко открытыми глазами. Она словно сама испугалась того, что натворила. В следующее мгновение порывисто прильнула к его лицу, губами обирая с него кровь и дыша при этом тяжело и хрипловато. Она вдруг затихла, замерла. Тогда Фалько задрал ей юбку выше бедер, рванул трусики, торопливо расстегнулся сам и глубоко внедрился в распростертое великолепное тело в таком отчаянном безотлагательном порыве, словно вся жизнь его зависела от этого. Он стиснул зубы, чтобы не застонать от наслаждения, близкого к сумасшествию, покуда Ева, тихо поскуливая, как раненое животное, продолжала слизывать кровь.

Когда взвыла сирена воздушной тревоги, Фалько чиркнул спичкой и осветил циферблат. 4:45. Обнаженная женщина лежала рядом с ним, мерно дыша. Казалась спящей. Свет в соседней комнате не горел – наверно, в городе перебои с электричеством. Фалько закурил, поднялся, босиком и не одеваясь подошел к окну. В комнате пахло сгоревшим углем из еще теплой жаровни. Пряча в кулаке сигарету, он чуть отодвинул штору – взглянуть, что там снаружи. Как почти во всех домах в этом городе, окно на самом деле было не окно, а застекленная дверь на крохотный балкончик, обнесенный железной решеткой. Сирена смолкла, но над темными грудами гор по ту сторону Арсенала пульсировали вспышки зенитного огня. После каждой с небольшим запозданием долетал приглушенный гром, и Фалько легко вычислил дистанцию: если звук распространяется со скоростью триста сорок три метра в секунду, значит, это не дальше двух километров отсюда. Канонада приближалась. В клочьях туч, слабо подсвеченных лунным сиянием, две вспышки на мгновение выхватили маленький силуэт самолета.

Рядом оказалась Ева. Она подошла неслышно – босиком, в его рубашке, которую не стала застегивать. За миг до того как она, обняв его, прильнула сзади всем своим теплым крепким телом, он, кроме запаха табачного дыма, уловил, как сильно пропиталась ее кожа смесью пота, спермы, нутряной сокровенной влаги.

– Приближаются, – сказал Фалько.

В тот же миг, словно в ответ на его слова, вспышка осветила на мгновение башню Арсенала. Две секунды спустя донесся тяжкий грохот разрыва.

– База подводных лодок, – сказала Ева.

– Хочешь спуститься в убежище?

– Нет. Дай затянуться.

Фалько, все так же пряча огонек, протянул ей сигарету, Ева дважды глубоко вдохнула дым и вернула ее. Он открыл окно, чтобы взрывной волной не выбило стекла. Стало холодно. Они обнялись и застыли, наблюдая за бомбежкой.

– Какое зрелище, – сказала она.

– Да.

Светлячки зенитных разрывов, перемещаясь по небу, постепенно приближались и теперь вспыхивали и гасли в небе над Арсеналом, почти над самой площадью, и звук отставал от света совсем ненамного. Где-то рядом, но вне поля зрения разорвалась бомба, и грохнуло с особенной силой, так, что задребезжали стекла открытого окна. В эту секунду Фалько сумел наконец ясно различить зловещий силуэт самолета, проходящего над башней у ворот Арсенала.

– Дайте им, дайте, друзья, – сказала Ева, глядя на небо и словно молясь.

Разрывы, которые вспыхивали теперь почти непрерывно, и медленно ползущие ввысь трассеры освещали ее лицо, отражались в глазах. Фалько поглаживал ее длинную шею, плечи, ложбинку между грудей. Потом вдруг вспомнился человек, убитый четыре часа назад, и ему стало не по себе. Отнимать жизнь, зарождать жизнь. Еще недавно, после бесконечной череды объятий и ласк, он, сочтя, что ей достаточно, вырвался из влажного сладкого плена и излился на ее гладкий упругий живот и на миг потерял сознание: будто скользнул в тихую, темную, глубокую заводь, сотворенную из забвения и умиротворения. И Ева, побежденная и истомленная, долго еще лежала под ним неподвижно, легко водя кончиками пальцев по его спине.

Очень явственный, отчетливый свист, возникший за окном, завершился тяжелым громовым ударом. Эта бомба тоже упала где-то рядом – по ту сторону стены Арсенала грохнуло одновременно со вспышкой. Стекло снова заходило ходуном. Но не разбилось, зато снаружи зазвенели о мостовую осколки. Трассирующие очереди и вспышки расцветили небосвод диковинным фейерверком.

– Давай-ка отойдем отсюда, – сказал Фалько, задергивая шторы.

В темноте, не размыкая объятий, они пошли к кровати. Фалько поцеловал волосы Евы:

– Спать не хочется.

– Мне тоже, – сказала она.