Как развязать гражданскую войну

Под самый конец апреля обстановка ухудшилась. После месяца болезненно медленных переговоров мы наконец завершили постройку неподалеку от Макени лагеря для разоружения повстанцев. Мы также, с разрешения повстанцев, создали некоторое число временных центров приемки, в которые все желающие могли сдавать имеющееся у них оружие.

Процесс выглядел так: комбатант приходил в центр приемки, сдавал оружие и получал комплект удостоверяющих его личность документов. После этого его помещали в лагерь РДР, где он проходил медицинское обследование и получал профессиональную подготовку, Центры приемки были отделены от лагерей РДР, что позволяло предотвратить стычки представителей соперничающих фракций, одни из которых были еще вооружены, а другие — уже нет.

Официально наш лагерь РДР и центр приемки открылись 20 апреля, и мы начали работать в них, несмотря даже на то, что в ту пору никакие экс-комбатанты в них еще не заглядывали. Я должен был присматривать за центром приемки в Макени и выдавать документы каждому пожелавшему сдать оружие комбатанту.

Мы разбили палатки, расставили столы, стулья, столбы с указателями и соорудили навес, под которым любой сдающий оружие повстанец мог получить чашку чая и печенье, прежде чем его, уже безоружного, отвезут в лагерь РДР.

В течение недели мы каждый день расставляли столы и ожидали, когда явится первый наш клиент. Никто так и не явился. И это действовало на нас угнетающе. С другой стороны, я уже несколько дней плохо себя чувствовал и был доволен, что делать ничего не приходится.

Общение с ОРФ было занятием тяжелым, и потому предполагалось, что каждый из нас будет ежемесячно получать несколько дней отпуска. Мне отлучка в Гамбию определенно пошла на пользу, а вот наш полковник Джим не имел ни одного выходного с самого января и походил на выжатый лимон, так что мы уговорили его взять давным-давно просроченный им отпуск. Перед отбытием он пошутил: «Только до моего возвращения не затевайте здесь гражданскую войну». Теперь, задним числом, мне представляется, что такими словами он явно искушал судьбу.

Кое-кто из командиров повстанцев, в частности полковник Огюстин Бао, начальник службы безопасности ОРФ, начал делать нам с Джимом грозные намеки, обвиняя нас в том, что мы несем личную ответственность за разного рода «преступления» англичан против ОРФ. В состав этих преступлений входили: колониализм, эксплуатация и скрытое пособничество поставлявшим в страну наемников организациям, включая такие британские компании, как «Сэндлайн Интернэшнл» и «Экзекьютив аутсомс». Обе эти организации принимали — либо прямо, либо опосредованно — участие в успешных военных операциях, направленных против ОРФ. С точки зрения ОРФ, это означало, что англичане встали на сторону его врагов, что и вменялось нам в вину.

Бао питал к Британии особую ненависть. Он некоторое время жил в Лондоне и Глазго и при любой возможности говорил нам, что обходились с ним там ужасно. Не исключено, что так оно и было, однако, когда я просил его привести примеры, он в лучшем случае рассказывал о «преступлении против человечности», сводившемся к тому, что однажды в Лондоне он попросил таксиста сделать музыку потише, а тот не сделал. Не лучший, по-моему, повод для объявления войны.

Уходя в отпуск, полковник Джим назначил своим заместителем малайзийца майора Ганазе, попросив меня проследить за тем, чтобы все происходило должным образом. Оставить меня заместителем означало бы дать лишний повод к домыслам относительно заговора.

Однако в день отбытия Джима меня донимало совсем другое. То, что было поначалу тупой головной болью и общей сонливостью, превратилось в нечто похуже. В течение нескольких дней боль настолько усилилась, что мне стало трудно думать о чем бы то ни было помимо нее. Кое-кто полагал, что я подхватил малярию, однако я каждую неделю старательно глотал антималярийные таблетки «лариум» и потому считал, что у меня, скорее всего, просто сильный грипп. Однако эффективность «лариума» составляет лишь 95 процентов, а меня угораздило попасть в остаточные пять. Пару дней я боролся с болезнью, выходя на работу, но головная боль была настолько сильна, что меня мутило и я не мог есть.

Товарищи отвели меня для медосмотра в штаб кенийского батальона, тамошний врач сделал несколько анализов и сказал, что у меня малярия. Он накачал меня лекарствами и радостно сообщил, что моя разновидность малярии относится к тем, что либо быстро проходят, либо завершаются летальным исходом.

— Просто потерпите пару дней, — предложил он.

Я спросил, когда мне следует снова показаться ему.

— Нет смысла, — ответил он с типичным для кенийцев прагматизмом.

Поначалу меня выворачивало наизнанку (побочный эффект принятых мной лекарств), но затем мне стало намного лучше. Лекарства явно подействовали, к тому же я познакомился с коллегой, которому пришлось еще более туго, чем мне. Энди Самсонофф, еще один британский офицер-наблюдатель, присоединился к нашей команде. Он только что вышел из госпиталя, где валялся с брюшным тифом. Мы сравнили наши впечатления, и Энди сухо отметил, что я по крайней мере прохудился только с одного конца тела. Всегда приятно встретить человека, который чувствует себя хуже, чем ты.

Было несколько случаев, когда небольшие группы повстанцев приходили либо в центр приемки, либо непосредственно в жилища нашей команды, чтобы узнать побольше о процессе РДР. Поначалу я отсылал их, чтобы они дожидались от своего командования официального приказа начать разоружение. Я вовсе не стремился добавить к списку наших прегрешений еще и «подстрекательство к мятежу». В любом случае правительство Сьерра-Леоне собиралось 1 мая одновременно открыть в стране шесть новых лагерей РДР: два для солдат ОРФ, два для бойцов Сил гражданской обороны (СГО) и еще два для бывших солдат армии Сьерра-Леоне. В тот же день сама армия Сьерра-Леоне должна была в знак солидарности с правительством сдать оружие властям. Мы полагали, что, пока этого не произойдет, ОРФ разоружаться вряд ли станет.

Двадцать девятого апреля, в день моего тридцатилетия, ко мне обратились десять желавших разоружиться повстанцев. Я надеялся, что они создадут прецедент, которым воспользуются и другие, однако все еще считал неразумным действовать, пока местное командование не даст одобрения. Мою озабоченность разделяли также командир кенийцев, группа военных наблюдателей ООН из Магбурака и Фергус, руководитель группы ММР, знавший повстанцев лучше, чем кто бы то ни было. То был здоровенный рыжий ирландец, способный переспорить, перепить и перекурить кого угодно. Осмотрительный махинатор, он умел, общаясь с командирами повстанцев, превосходно разыгрывать антибританскую карту, так что командиры эти питали к нему особую слабость.

Однако в штаб-квартире ООН считали, что стоит рискнуть и начать разоружение людей в Макени. Я же полагал, что мы, поскольку живем в Макени, лучше представляем себе возможную реакцию местного командования ОРФ, и прямо сказал в своем официальном рапорте: «Начав действовать в соответствии с вашими инструкциями, мы рискуем спровоцировать взрыв насилия со стороны ОРФ, не имея возможностей сдержать его».

Протесты наши во внимание приняты не были, и потому я, подчиняясь приказу, разоружил в тот день десятерых повстанцев и выдал им новые удостоверения личности. Они питали опасения, что было вполне понятно. Им пришлось тайком пронести оружие через блокпосты ОРФ.

Мы понимали, что местных командиров повстанцев случившееся разозлит, однако надеялись, что гнев их не приведет к насильственным действиям. Сидя в тот день за столом в центре приемки, я заметил в письме, которое собирался отправить домой, что, «если это приведет к масштабному разоружению частей ОРФ, я буду считать, что получил в день рождения отличный подарок». Возможность отправить письмо мне так и не представилась — очень скоро оно вместе с другими моими вещами оказалось в руках повстанцев.

Утром 30 апреля кенийцы погрузили десятерых экс-комбатантов в машину и отвезли их в лагерь РДР для регистрации и медицинского обследования. Мы старались особо не распространяться об этом случае сдачи оружия. Однако в тот же вечер к лагерю РДР подошли полковник Бао, полковник Каллон и несколько сотен повстанцев. Они окружили лагерь.

Утром я нес службу в лагере РДР, а за несколько минут до появления толпы повстанцев вернулся, чтобы перекусить, в дом нашей команды в Макени. Это пустяковое обстоятельство спасло мне жизнь. Сидя рядом с моими товарищами по утренней смене и беззаботно поглощая макароны, я и подумать не мог, что вся наша дневная смена оказалась в заложниках.

Началось вооруженное противостояние. Когда мы попытались вступить в переговоры, повстанцы взяли в плен майора Ганазе, руководителя рабочей группы малайзийцев, и некоторое число кенийцев. Бао был в ярости из-за того, что его люди разоружились вопреки его приказу. Неспособный наказать «изменников», которые, что неудивительно, удрали в буш, он решил жестоко отомстить своим мучителям из ООН.

Оставшиеся кенийцы и еще один военный наблюдатель (бангладешец по имени Салах Уддин) провели в лагере РДР ночь на грани жизни и смерти, окруженные значительно превосходящим их по численности противником. Из их начальных, посланных по радио сообщений мы в Макени узнали, что дела плохи. Впрочем, сообщения резко оборвались, когда повстанцы захватили оборудованные рациями автомобили ООН.

Пытаясь выяснить, что происходит, командование приказало нам послать к командирам повстанцев еще одну группу переговорщиков. Я уже собирался ехать туда, как меня срочно вызвали к телефону — аппарат стоял в одной из наших рабочих комнат. И вместо меня поехал офицер-норвежец. Его сопровождал подполковник из Гамбии. Ни тот, ни другой не вернулись.

Норвежец, когда его схватили, успел нажать кнопку «Передача» на рации, которую он спрятал в своей сумке. Мы с ужасом слушали, как его и его спутника избивают и подвергают сексуальным надругательствам. Обнаружив рацию, повстанцы обезумели окончательно, и крики двух мужчин оборвала автоматная очередь.

Мы решили, что случилось худшее, однако впоследствии узнали, что повстанцы играли с нами в кошки-мышки. Нашим коллегам «повезло»: их не убили, однако им предстояло провести три недели в аду. Норвежца голым привязывали к столбу и оставляли на целый день под солнцем, отчего он сильно обгорел. Гамбиец лишился ноги. В конце концов, благодаря достигнутой в Либерии договоренности, их отпустили на волю.

Храбрые кенийцы тоже послали несколько человек на переговоры. И эти люди не вернулись тоже.

Я понимал, что мое положение особенно шатко — ОРФ считал британцев корнем всех зол, какие существовали в Сьерра-Леоне. Более того, я принадлежал к коммандос, и человек, убивший меня, приобрел бы у толпы повстанцев особое уважение. А вдобавок ко всему на официальных бланках, удостоверявших разоружение повстанцев, стояла моя подпись.

Из четырнадцати наших сотрудников четверо пропали, включая и нашего командира Ганазе. Еще четверо, в том числе полковник Джим и Игорь, находились в отпуске во Фритауне. Нас оставалось шестеро.

В ту ночь повстанцы усилили свои посты на ведущих из города дорогах. По сути дела, мы оказались в ловушке. Повсюду брали заложников. Тем временем руководитель ОРФ Фодей Санко запустил на полный ход пропагандистскую машину, заявив, что ООН нападает на его солдат и заставляет их разоружаться.

Из ближайших деревень в город стекалось теперь все больше и больше повстанцев, возбуждение их было почти осязаемым. Мы слышали доносящуюся из центра города прерывистую автоматную стрельбу (показатель всеобщего воодушевления), скандирование лозунгов и пение. Наш дом патрулировали пешие или разъезжающие в пикапах солдаты, время от времени выпускавшие из автоматов очереди, чтобы посмотреть на нашу реакцию. Мы заперли двери и окна на засовы, а я набил вещмешок всем необходимым на случай, если придется удирать.

Во фритаунской штаб-квартире ООН никто, похоже, не воспринимал наше все ухудшавшееся положение всерьез. Мы приходили в отчаяние — это еще мягко сказано, — слыша по рации, что «все спокойно», что мы напрасно поднимаем шум. Странно, но даже некоторые из тех пяти наблюдателей, что были со мной, отказывались признавать, что мы попали в ситуацию до крайности серьезную и неприятную. Один из них даже спросил меня, не отправимся ли мы завтра утром на патрулирование, — ему нужно прикупить в городе сигарет!

Я не хотел обострять ситуацию и велел шестерым охранявшим нас кенийцам держаться спокойно. Им следовало отвечать на огонь только в том случае, когда один из нас действительно попадет под «серьезный обстрел врага» (то есть получит пулю или окажется под угрозой ее получить). ОРФ ничего не стоило собрать команду вооруженных душегубов и бросить ее на штурм нашего дома, и я не хотел давать им повода говорить потом, что мы первые их «атаковали». Я надеялся, что к утру все успокоится.

Кенийцы, окопавшиеся в лагере РДР, ухитрились собрать работающую рацию. Повстанцы грозили напасть на них, если кенийцы не выдадут десятерых «дезертиров». Силы ООН обязаны были защищать всех добровольно сложивших оружие экс-комбатантов, однако эти экс-комбатанты давно уже сбежали.

Странная сцена была, когда в наш дом явились, желая поговорить со мной, полковник ОРФ Шериф и подполковник Альфред Джимми. Я хорошо знал этих людей по работе в Комитете по надзору за прекращением огня и более или менее доверял им, так что впустил их к нам для разговора.

У Шерифа вид был озабоченный. Он сказал мне, что тут «ужасная ошибка и недопонимание». Бао и Каллон, сказал он, сорвались с цепи. Чтобы оправдаться, Бао сказал главе ОРФ Фодею Санко, что люди из ООН напали на его людей и, угрожая оружием, заставили их разоружиться.

Шериф полагал, что сможет убедить Санко в том, что Бао и Каллон лгут, и потому я дал ему мой спутниковый телефон, чтобы он смог позвонить своему лидеру. Шериф поговорил с самим Санко, но безрезультатно. Санко предпочел верить сторонникам твердой линии.

Но даже несмотря на то, что другие командиры повстанцев не поддерживали Шерифа и Джимми, я все же предпочел остаться у них на хорошем счету и потому предложил обоим пива. А также спросил, не хотят ли они посмотреть видео. К сожалению, фильмы у нас были только воинственные — «Рембо-1, 2 и 3» да «Терминатор». Момент для воспевания насилия не самый удачный, особенно в присутствии заглядывавших в окна телохранителей, готовых в любую минуту открыть стрельбу. Так что я поставил «Отца Теда», подаренного мне Анной на день рождения. Фильм, похоже, подействовал на них успокаивающе.

Прежде чем уйти, Шериф сказал, что мне лучше покинуть город. Я спросил его: как? Он пожал плечами. Знает ли он что-нибудь о планах нападения на нас?

— Я думаю, завтра. И опасайтесь Бао. У него на вас особые виды.

— Вы хотите сказать, что он намеревается принять меня как почетного гостя?

— Нет, я хочу сказать, что он собирается съесть вас.

Так. На это мне ответить было нечего. Шериф пожелал мне удачи и ушел, а я всю ночь мучился, не спал — слушал радио и не мог думать ни о чем, кроме гастрономических планов Бао.

На следующий день, 1 мая, в лагере РДР завершилось прекращение огня — да еще как эффектно. Едва рассвело, туда вломилась огромная толпа повстанцев, желавших «освободить» своих товарищей, которых «заставили» разоружиться. Обыскав лагерь, они утащили из него все, что могли утащить, а строения подожгли. Взвод кенийцев во главе с бангладешцем Салахом Уддином занял оборонительную позицию среди грузовиков. Полковник Бао потребовал, чтобы ему выдали Салаха Уддина. Кенийцы отказались сделать это и были атакованы. Мы услышали перестрелку, потом последние слова кенийского радиста: «Нас смяли».

Вскоре пришли дружески настроенные к нам мирные жители, чтобы сообщить: мы следующие.

Наше здание охраняли всего шестеро вооруженных мужчин. Ближайшая рота кенийцев (состоявшая, как правило, из ста человек), 1-я рота, находилась в километре от нашего дома.

Нам нужно было как-то добраться до 1-й роты, однако за нашим домом постоянно наблюдали, и незаметно выбраться из него было невозможно. Необходимо было что-то придумать, и как можно быстрее. Полковнику Бао и толпе линчевателей потребуется немного времени, чтобы добраться из лагеря РДР до нас.

И мне пришла в голову мысль. Егерь одного из канадских национальных парков однажды рассказал мне, как спастись от нападающего на тебя медведя-гризли: нужно просто бросить на землю рюкзак и не спеша удалиться. Твои бутерброды интересуют медведя куда больше, чем ты сам. Мне так и не довелось проделать подобный фокус с гризли, однако я решил, что принцип этот применим и к повстанцам. И потому мы, свалив у входа в дом разное, дорогое на вид снаряжение, выскользнули через заднюю дверь.

Уловка подействовала: повстанцы занялись прежде всего нашим имуществом. Мы потеряли телевизор, видеомагнитофон и холодильник, однако сохранили жизнь. И со всех ног помчались к роте кенийцев.

Вскоре в дом ворвалась толпа грабителей. Мы успели убраться как раз вовремя.