4
Шехназ приподнялась в постели и посмотрела на небольшие изящные часы на комоде: было больше девяти. Муж, наверно, давно ушел на работу, ну, а пасынок… Какое ей до него дело? Мальчишка — настоящий змееныш! Глядит исподлобья, словно она виновата в смерти его матери. Попросишь что-нибудь сделать — не отказывается, только нарочно делает так, что не дождешься! Шехназ откинула одеяло и села.
И чем только она ему досадила? Может быть, не надо было выходить замуж за его отца? Но ведь она не навязывалась! Старик сам начал, еще когда была жива жена. Все эти взгляды, подмигивания исподтишка, подарки… Он всегда был ей противен.
Разве она хотела стать его женой? Не хотела, да что сделаешь? Идти было некуда.
Шехназ встала с кровати, потянулась, сделала несколько движений руками вперед, назад, в стороны. Тихонько напевая, спустилась по лестнице, заглянула в кухню. Муж вымыл посуду. Все убрано. Так и должно быть! Ей двадцать лет, она молода и свежа, а ему под пятьдесят. Он ей в отцы годится. Не будет же она еще за ним убирать.
Она остановилась у двери кладовки, окинула взглядом жалкую конуру. На полу разбросаны какие-то книжки и детские журналы, постель грязная, драная — собака и та не ляжет. А лампа?.. Черное, закоптелое стекло…
Шехназ вошла, отдернула занавеску.
Убрать комнату?.. Ну, нет!.. Зачем ей это нужно? Если бы мальчишка был еще приветливым, добрым, а то противный, злюка! Какой он ей сын? Не она же его родила! Скоро старик умрет, и пусть парень отправляется на все четыре стороны. Не делить же с ним пенсию!
Она подошла к крану и начала умываться. Вода была холодной как лед, но она не чувствовала этого. Ее занимало другое: а вдруг и мальчишка имеет право на пенсию?..
Шехназ вынула из-под раковины большое оцинкованное ведро. Вышла на улицу. Мимо проходил шофер Адем. Он жил тремя домами ниже вместе со старухой матерью. Встречаясь с Шехназ, мать Адема всегда жалела ее: «Такая молодая, такая красивая, и чего только ты вышла за старика? Ведь он тебе в дедушки годится!»
Шехназ вернулась в дом, дверь не закрыла. Шофер Адем шел медленно, о чем-то думая. Поравнявшись с ней, он улыбнулся. У Шехназ екнуло сердце. Высокий, сильный, широкоплечий Адем… Ему тридцать лет, и он еще не женат. Он мечтает о своем такси. Женится на девушке или даже вдове, которая купит ему хоть какую-нибудь машину. Так говорит его мать…
Шехназ вздохнула. Ах, если бы старик умер… Пенсия! Много денег! Нет, и это не поможет! Адем не женится на ней, ведь если она выйдет замуж, ее лишат пенсии.
Шехназ толкнула дверь, поставила ведро под раковину и снова намылила руки.
Вот выиграть бы! Но и тут надежды мало. Сколько раз она покупала лотерейные билеты, и, как назло, ничего. Как несправедлива судьба. Выигрывают только богатые или какие-нибудь сопляки, которым деньги-то ни к чему!
В раздумье Шехназ поднялась по лестнице, постояла в передней.
Даже не нужен большой выигрыш. Хотя бы тысяч пять, десять. Сколько стоит автомобиль? Наверное, не меньше десяти тысяч лир. Хорошо бы выиграть десять тысяч, а еще лучше двадцать! Десять тысяч лир она отдала бы Адему… Но, собственно, чего ради? Проведают в квартале, пойдут сплетни. Кто он ей?
И все-таки ей очень хотелось порадовать шофера Адема.
Расстроенная, Шехназ вошла в комнату, села перед зеркалом, подперев лицо руками. Выигрыш в двадцать тысяч. А вдруг повезет? Неужели она будет терпеть старика? Нет, потребует развода и получит его, а если он заупрямится, поднимет скандал, опозорит его на весь квартал. Пусть просит, умоляет: «Шехназ, детка моя, жить без тебя не могу. Делай со мной, что хочешь, хоть убей, только не оставляй, не уходи…» Ей наплевать!.. За десять тысяч наверняка можно купить машину, и тогда уж она ни ногой в этот дом. Как бы ее ни уговаривали.
Шехназ взяла гребешок, стала расчесывать свои густые золотистые волосы.
Сколько стоит автомобиль? Наверное, дешевле — тысяч шесть-семь. Самое лучшее спросить у матери Адема. Как-нибудь заглянуть к ним и спросить. Но она может обо всем догадаться.
Гребешок заходил у нее в руке быстрее.
А если и догадается, что тут плохого? Ведь старуха хочет, чтобы у сына было свое такси. Пусть передаст, пусть он узнает!.. Сегодня Адем посмотрел на нее и улыбнулся! Может быть, мать уже что-нибудь сказала ему?
Шехназ вспомнила их последний разговор. «Моему сыну нужна невеста с деньгами… Как еще приобрести машину?..» Она ответила: «Такому красавцу не только деньги, душу можно отдать…» А вдруг Адем и правда знает? Похоже, что так. Теперь понятно, почему он улыбался! Ну, конечно, мать ему передала этот разговор!
Шехназ положила гребень, забрала волосы назад и перетянула их тонкой красной ленточкой, потом напудрилась, накрасила губы, подвела глаза. У нее было такое ощущение, будто она опаздывает на свидание.
«Старуха, наверное, так и сказала сыну: „Не только деньги, душу готова отдать такому красавцу, как ты“. Ах, как хорошо! Значит, Адем знает, что приглянулся мне. Интересно, что он ответил? А вдруг сказал: „Такую я и без денег в жены возьму“. Очень может быть. Мне двадцать лет, а ему тридцать. Он только на десять лет старше меня. И я ему подхожу, и он мне…»
Шехназ открыла шкаф, протянула руку к новому голубому платью, но передумала. Шелковое слишком нарядно! Пока ведь они только соседи. Лучше всего надеть розовое ситцевое платьице в цветочках.
Она быстро оделась. Подскочила к зеркалу. Красивая, стройная, в платье с пышной юбкой и белым воротничком… Что скажет мать Адема? Ах, если бы ей понравиться!
Еще раз осмотрев себя в зеркало, она вышла из дому.
Мать Адема — когда-то высокая красивая женщина, а теперь худая сгорбленная старуха с маленькими хитрыми глазками — не удивилась наряду соседки. Она давно уже догадывалась о намерениях Шехназ и, конечно, передала сыну ее слова: «Говорит, такому, как ты, и душу отдать можно…» Адем тогда весело подмигнул: «Что же, если так, пускай отдает!»
Старуха встретила Шехназ еще приветливее, чем всегда:
— Вай-вай-вай!.. Что за шик, что за красота, сама молодость! Заходи, заходи, голубка! День ото дня хорошеешь. Вот счастливый, должно быть, муж!
Шехназ обрадовалась. Хвалит мать, значит может понравиться и Адему.
— Ах, тетушка, иногда хочется принарядиться!
— Ну и что ж, наряжайся себе в удовольствие. Почему тебе не покапризничать, проказница? Ты достойна мужа и получше… Настоящего бея! Старик на тебя молиться должен день и ночь, аллаха благодарить да нищих одаривать!
— Почему?
— Как почему? Разве он знает тебе дену? Ведь ты ж бриллиант настоящий!..
— Ах, тетушка, не надо!.. Не трогайте мою рану.
Старуха села рядом, положила руку на плечо Шехназ.
— Рана… Что с тобой, голубка? В твои-то годы?
У Шехназ навернулись на глаза слезы.
— Моя молодость, красота — кому все это нужно?
— Муж у тебя старый, верно, но разве он слепец? Неужели же он ничего не видит?
— Понимай как знаешь.
— Вай-вай-вай!..
— Он ради меня умереть готов, любое мое желание исполняет, а только к чему это? Лучше бы бил меня, да был молодой.
— Понимаю, понимаю, золотко мое. Недаром говорят: «Не посылай аллах в дом золота, а пошли ровню смолоду». Не повезло тебе, такой муж не пара. Бедная ты, бедная… Вот я на своего покойного муженька — упокой аллах его душу — никогда не была в обиде…
— А что, сын похож на отца? — с улыбкой спросила Шехназ.
— Ну, вылитый отец, — вздохнула старуха, — и рост и фигура — весь в него: такой же высокий, сильный, широкоплечий… Муж, бывало, как обнимет меня — все косточки трещат. Клянусь аллахом, правда!
Шехназ теребила край платья. Она уже не слушала старуху, видела себя с Адемом. Вот он шепчет ей нежные слова, целует…
Старуха понимающе улыбнулась:
— Дочка, а если б ты была моей невесткой, я бы ничего больше не хотела от аллаха!
Они говорили еще долго.
К полудню пришел домой Адем.
— А соседка-то влюблена в тебя по уши, сынок, вся горит, — сказала старуха.
— Деньги у нее есть?
— Не спрашивала, сынок, не пришлось к слову.
— Ну, влюбилась, а что толку? Купит машину — тогда другое дело. А так пусть горит, я не пожарный!
— Всему свое время, сынок, — заулыбалась старуха, — ты говорил, что ее муж на фабрике с деньгами дело имеет… Деньги к денежкам идут… У него что-нибудь да припрятано. Вот умрет старик…
— Ага, лет через десять!.. Мне машина сейчас нужна.
— Ах, сынок, все тебе сразу подавай. Поживем — увидим. Аллах не без милости.
— Помнишь, я принес старые свечи, аккумулятор… Куда ты это положила?
— Посмотри на кухне, в сундуке.
Адем прошел на кухню. Порылся в старом с ржавой железной обивкой сундуке. Нашел свечи и аккумулятор — он унес их тайком из гаража и теперь хотел продать владельцу машины из Караджабея.
— Может, пообедаешь? — спросила мать.
Он взглянул на свои старые ручные часы.
— Еще рано… Даже одиннадцати нет.
Адем вышел на улицу. У дома Ихсана-эфенди замедлил шаг; осторожно, чтобы не увидели соседи, взглянул на окна. Шехназ не видно.
В прохладной тени «Перили Конака» играли мальчишки. Адем вспомнил свое детство. Он тоже когда-то бегал здесь: розоватые стены нижнего этажа были, как и сейчас, испещрены рисунками и надписями мелом, только буквы в то время были арабскими, а людей изображали в папахах и фесках.
«Перили Конак» остался позади… Адем теперь думал о другом: в одной из кофеен Сиркеджи его ждет покупатель. Если удастся сбыть аккумулятор и свечи, то под вечер он отправится в харчевню Агопа в Кумкапы[18]. Там уже будут сидеть его друзья — Тайяре Осман и Демпсей Неджиб. Неплохие ребята! Здорово поработали, чтобы поймать эту «рыбку» из Караджабея.
Миновав Ункапаны, Балыкпазары, он дошел до площади Эминёню и остановился передохнуть под аркой около мечети Ениджами. Адем любил это место. Даже в самую жару, когда воздух неподвижен, здесь дует легкий, прохладный ветерок.
Рядом пробегали машины. Адем не видел и не слышал их. Он вспомнил свой разговор с матерью. Да, надо узнать, есть ли у Шехназ деньги. Любовь — зачем она ему! Всем этим нежностям грош цена. Он может увидеть их и в кино. Ему нужны деньги. Наберет соседка на машину — все в порядке, остальное он уладит. «Тайяре Осман прав: надо раздобыть хотя бы плохонький автомобиль. Будем работать вместе, я — днем, он — ночью. Не пройдет и полгода, как заимею классный форд! Старую машину отдам Тайяре и Демпсею. Пусть ездят — не даром, конечно. Если заколачивать в день по десять или пусть даже по пять лир, можно будет кое-что припрятать, скопить на третье такси. А почему бы и нет? Аллах сказал человеку: „Дерзай, раб мой…“ Ну и будем „дерзать“. Чем мы прогневили аллаха? Тем, что шляпы носим? Но разве мы виноваты? Виноват закон. Как будто аллах не знает! Конечно, знает. На то он и аллах всемогущий! Захочет, и у меня не то что три — пять машин будет. Вот тогда сделаюсь порядочным человеком, брошу курить гашиш и играть в карты… А сейчас что за жизнь? Дерьмо… Аллах милосердный, разве ты не знаешь мою душу? Да я из мечети не буду выходить!»
Он не чувствовал больше усталости; бодро зашагал в сторону Бахчекапы[19].
На трамвайной остановке Адем увидел Ихсана-эфенди.
— Здравствуйте, амджа[20].
Ихсан-эфенди взглянул поверх очков и узнал шофера.
— Добрый день, Адем. Куда идешь?
— Несу в школу аккумулятор и свечи.
Ихсан-эфенди устало улыбнулся, покачал головой. По лицу его струился пот.
— Неси, сынок, неси, пусть дети посмотрят.
— А вы домой?.. Откуда?
— Из Ходжапаша[21].
— Что, опять деньжата несете?
— Да, но не свои, конечно… Бухгалтер поручил.
— Портфельчик-то полный! Сколько там, а?
Ихсан-эфенди вздрогнул, крепко сжал ручку своего тяжелого черного портфеля. Он не переносил таких шуток.
— Полон-то полон, да нам что до этого? Деньги казенные.
— Конечно, конечно, амджа.
— Ну, до свидания, сынок!
— Всего хорошего! — Адем посмотрел вслед старику.
Ихсан-эфенди медленно брел в сторону Бахчекапы. Потертый, видавший виды пиджак, старая измятая шляпа с засаленной лентой. Ах, черт! Вот они, денежки!.. Пойти бы сейчас за ним да стукнуть по башке где-нибудь в укромном месте!
И Ихсан-эфенди думал о том же. Что, если этот бездельник надумает его ограбить! А не он, так другие. Мало ли негодяев! Подкараулят в какой-нибудь узенькой темной улочке Джибали или Кючюкмустафапаша, тяпнут по голове, и все… Ихсан-эфенди отер со лба холодный пот. Перед его глазами возникла картина: он падает, теряет сознание, черный портфель исчезает…
А потом? Кто поверит, что он не виновен?
Ихсан-эфенди подошел к остановке, с трудом втиснулся в переполненный трамвай маршрута «Фатих — Харбие». Толстый зимний пиджак казался свинцовым. Ихсан-эфенди сильно вспотел.
Один пассажир спросил у другого время. Тот ответил.
«Без десяти двенадцать, — подумал Ихсан-эфенди. — Если трамвай не опоздает, успею на двенадцатичасовой катер и минут через двадцать буду дома…»
Ихсан-эфенди вспомнил свою уютную квартиру, молодую жену, и усталость как рукой сняло. «Как можно прийти домой с пустыми руками? — встревожился он. — Надо купить хотя бы черешни или персиков. Загляну на рынок».
Хорошая все-таки у него жена! Подумать только, жить в таком городе, как Стамбул, и не смотреть ни на кого, кроме своего старого мужа. А ведь такая молодая, свежая, красавица… Правда, бывает грубовата, шумит из-за всякого пустяка, а иной раз туфлей погладит или щипцами. Ну и что из этого? Главное — она ему верна!
Трамвай остановился на Галатском мосту. Ихсан-эфенди сошел и заторопился к пристани: там уже слышались удары колокола. Он пошел быстрее. Ну и толпа!.. С трудом пробрался, к кассе, взял билет второго класса до Джибали и сел на катер.
Льющееся через открытые окна солнце палило беспощадно. В тесной, переполненной каюте было жарко, как в бане. Крепко прижимая к себе портфель, Ихсан-эфенди сидел в уголке и думал о жене. Да, верность мужу стоит всего остального. Разве мало он слышал историй о том, как молодые, красивые женщины, вроде его Шехназ, обманывают мужей, да не только стариков, но и молодых!..
Катер отошел. В каюту проникла невыносимая вонь. Старое корыто медленно двигалось по грязной воде Золотого Рога. Куда ни кинешь взгляд, арбузные корки, гнилые помидоры, баклажаны и фрукты, дохлые чайки — как всегда. Ихсан-эфенди подумал: «Пока не подплывем к Джибали, воздух не будет чище».
В Касымпаша почти половина пассажиров вышло и столько же село. Катер направился к Джибали. Сразу же в нос ударил отвратительный запах сточных труб Бейоглу, спускающихся в залив вблизи Касымпаша. Катер, казалось, побежал быстрее. Воздух постепенно становился чище. В Джибали действительно дышалось уже легко.
Сойдя с катера, Ихсан-эфенди заспешил к рынку в Кючюкмустафапаша. Узкие улочки были заполнены рабочими табачной фабрики. Только что начался обеденный перерыв, и они торопились в местные кофейни и трактирчики.
На рынке Ихсан-эфенди купил килограмм черешни и персиков, уложил фрукты в пакет и направился к дому. Проходя мимо квартальной кофейни, он невольно замедлил шаг. В тени большого дерева, как всегда, было многолюдно. Здесь сидели пенсионер железнодорожник Абдюлькадир-эфенди в выгоревшей старой школьной фуражке своего внука, шутник парикмахер Лятиф, бывший служащий Управления оттоманского долга[22] Мюфит-эфенди, Хасан Тайяре, по прозвищу «Густобородый», инвалид колагасы[23] Хасан Басри-бей, черкес Нури и другие. Между ними шел оживленный разговор. Хасан Басри-бей, сидя за нардами с Мюфитом-эфенди, на чем свет стоит ругал противников «Партии свободы»[24]. При каждом слове он страшно вращал глазами, а когда парикмахер Лятиф отпускал какое-нибудь язвительное замечание, в ярости вскакивал.
Заметив Ихсана-эфенди, он вдруг расплылся в улыбке.
— Смотрите, Ихсан-ханым!
Все повернулись к Ихсану-эфенди. Лицо его было печальным. Да, вот как бывает!.. Раньше он тоже просиживал вечера в квартальной кофейне. Играл в нарды, спорил до хрипоты со сторонниками «Народной партии», расхваливая на все лады «Партию свободы». Ну и кипятился же, слушая его, парикмахер Лятиф — тогда еще староста квартала!
По старой привычке Ихсан-эфенди остановился у кофейни и поздоровался:
— Селям алейкум!
— Алейкум селям!
Ихсан-эфенди недоверчиво покосился на своих бывших приятелей. Ну ясно, сейчас начнется…
— Эй, милый человек, — крикнул ему Лятиф, — пойди покажи Мюфиту, как надо играть в нарды!
Мюфит-эфенди проигрывал всухую.
— Не задерживайте Ихсана-эфенди, — проворчал он, — его жена ждет.
Послышались смешки.
— Жена ждет? А зачем ей Ихсан-эфенди?
— Как зачем? Он, наверное, утром ушел и не вымыл посуду.
Теперь уже смеялись все. Ихсан-эфенди испуганно заморгал глазами.
А шутники не унимались:
— Значит, сегодня его угостят туфлей!
— Нет, не туфлей — щипцами!
Смех перешел в хохот.
— Как, разве настоящего мужчину угощают туфлей или щипцами? — невинно спросил парикмахер Лятиф.
— А чем же?
— Метлой!
Раздался новый взрыв хохота. Ихсан-эфенди махнул рукой и поспешил уйти.
Это повторялось почти каждый день — и на работе, и в кофейне, и на улице. Какое им дело до того, что он угождает жене! Шехназ, молодая, красивая, вышла замуж за такого старика, как он! Ему уже под пятьдесят! Что же тут удивительного, если он глаз от нее оторвать не может и все терпит, даже побои? Привык, покорился…
Весь в поту Ихсан-эфенди дошел до дома, открыл дверь, сердито захлопнул ее за собой.
В конце концов они ему не указ.
Он тяжело поднялся по лестнице, отдышался. Жены не было видно.
— Дорогая!
— Чего тебе? — раздраженно ответила Шехназ. Она сидела в своей комнате, наблюдая за игравшей у «Перили Конака» детворой.
Ихсан-эфенди тихонько толкнул дверь и остановился на пороге.
— Посмотри, что я тебе принес!
Шехназ нехотя повернулась.
— Ну что там?
Он протянул пакет.
— Посмотри!
Она резко встала, подошла к нему.
Он протянул пакет:
— Черешня и персики!
Шехназ поморщилась.
— Вот невидаль! А я-то думала — алмазное кольцо или бриллиантовые серьги!.. А об обеде ты подумал?
Ихсан-эфенди глотнул слюну. Он с утра ничего не ел.
— Ты ничего не приготовила?..
— Вот здорово! А из чего?
— Помидоры есть, фасоль…
— А мясо?
— Мясник отпустит.
Она выскочила из комнаты, оттолкнув все еще стоявшего у порога Ихсана-эфенди.
— Мясник, мясник! Не болтай глупостей! А кого я пошлю?
— Джевдета.
— Сказала бы я тебе… — Шехназ схватила пакет. — Как будто ты его не знаешь! Упрямый, грубый! Попросишь что-нибудь сделать, даже не отвечает. Только косится. С утра ушел, и до сих пор нет. Вот что, или ты им займешься, или…
«Ой, только бы не ушла!» — с тревогой подумал Ихсан-эфенди.
Шехназ спустилась вниз, положила фрукты на тарелку и стала мыть их под краном. Ихсан-эфенди снял пиджак, засучил рукава рубашки и подошел к ней.
— Дай, родная, я помогу.
Она оттолкнула его локтем.
— Не подлизывайся, пожалуйста. Раньше надо было помогать. Лучше скажи, что мы есть будем?
Он отошел, заложил руки за спину.
— А ты чего хочешь?
— Откуда я знаю!
— Может быть, купить фарш? Сделать яичницу?
— Нет, он в конце концов выведет меня из терпения!
— Ну, почему ты сердишься, мое золотко? Что я сделал?
Он взял сумку и, расстроенный, вышел на улицу. Купил у мясника фарш, у зеленщика — помидоры, у бакалейщика — лук и яйца. Вернувшись домой, разжег примус, поджарил фарш и начал резать лук и помидоры. Пусть жена бранится, пусть говорит что хочет, лишь бы она была ему верна.
А Шехназ лежала в своей комнате и думала о шофере Адеме.
Мать Адема ей нравится, но какой она будет свекровью? Наверное, как и все матери, станет ревновать сына. Конечно! Но матери такого мужа можно многое простить. Даже если придется уступать… Да и проживет старуха, наверно, недолго. Ей уже за шестьдесят. Худа — кожа да кости… А как она встретила ее сегодня! Еще никогда так не встречала! «Вай-вай-вай!.. Что за шик, что за красота, сама молодость!.. Вот счастливый, должно быть, муж…» Будь он проклят, этот муж! Разве такой муж ей нужен?
Она вспомнила слова матери Адема: «Почему тебе не покапризничать, проказница. Ты достойна мужа и получше… Настоящего бея! Старик на тебя молиться должен день и ночь, аллаха благодарить да нищих одаривать!»
Шехназ встала с постели. «Не хочу, никого не хочу! Мне нужен только твой сын. Адем, понимаешь?»
Старуха будто была в комнате: «Мой сын, говоришь? А есть у тебя деньги на машину?»
Сколько все-таки стоит автомобиль?
С улицы доносились голоса детворы.
Правда, сколько стоит машина? Две, три тысячи? Может быть, пять или десять? Адем согласен даже на старую. Во всяком случае, нужно несколько тысяч. А если продать кольца, серьги, браслеты? Хватит этого или нет?
Она подошла к зеркалу. В ушах все еще звучали слова старухи: «Вай-вай-вай!.. Что за шик, что за красота, сама молодость!..»
Ола вспомнила, что мать Адема пользуется дурной славой. Соседки говорили, ей палец в рот не клади. Ну и что же? Пусть так… Даже лучше. Старуха понимает, что нужно молодым. Вот и все. И не такая уж она будет злая свекровь.
Шехназ подошла к окну, отдернула тюлевую занавеску. У «Перили Конака», как всегда, шумели ребята — в ковбойских шляпах из газет, с пистолетами из лошадиных черепов, верхом на палках. Раньше пасынок тоже играл здесь. Теперь перестал. «Негодный бродяга, босяк, нет чтобы дружить с приличными детьми! Водится, наверно, с такими же бездельниками, как и сам».
Шехназ задернула занавеску и отошла от окна.
Какое ей дело до мальчишки! Самое главное — надо узнать, сколько стоит автомобиль. Может быть, старик скажет?
С лестницы донеслись тяжелые шаги Ихсана-эфенди. Шехназ нахмурилась и снова подошла к окну.
— Пойдем, дорогая, обед готов!
Она даже не взглянула на мужа. Ихсан-эфенди поставил на стол яичницу с жареным фаршем; нарезал хлеба, принес графин с водой, фужеры; по комнате распространился аппетитный запах.
— Все готово, дорогая!
Шехназ повернулась.
— Слышала! Отстань!
— Не сердись, мое сокровище!.. А я-то думал, что ты проголодалась…
— Замолчи!
— Ну, хорошо, хорошо.
С виноватым видом он сел за стол, подперев лицо руками, и стал ждать. Сегодня жена опять не в духе. Может быть, он в чем-нибудь провинился? Что он делал утром? Ихсан-эфенди стал вспоминать. Поднялся рано, вымыл посуду, вскипятил чайник, собрал на стол, потом пошел на фабрику. Может быть, жена недовольна тем, что он разбудил ее? Наверное, бедняжка уже не смогла заснуть и вот теперь сердится. Когда не выспишься, всегда бываешь не в духе.
Он уже хотел попросить прощения, но Шехназ, сердитая и хмурая, села за стол.
— Почему не положил яичницу на тарелки?
— Чтобы не остыла, золотко…
— Золотко, золотко!.. Заладил, как будто других слов нет.
— А как же мне тебя называть? Ну, бриллиант мой…
— Тьфу!
Он взял тарелку и ложку.
— Дай я тебе положу.
— Спасибо!
— Я знаю, ты на меня сердишься, я тебя разбудил утром, ты права, конечно, но…
— Что «но»?
— Ты так хороша…
Он положил себе немного яичницы.
— Мне хватит и этого, возьми себе остальное, — сказал он.
Шехназ не ответила. На тонких накрашенных губах играла едва заметная улыбка. Большие зеленые глаза были прищурены: она рассматривала цветы на клеенке и думала о своем. Собранные к затылку волосы излучали золотое сияние, светло-каштановый завиток красиво спадал на лоб, выбившаяся прядь была небрежно заложена за маленькое розовое ушко.
Ихсан-эфенди вздохнул. Как хотелось обнять ее, поцеловать в губы, в шейку… Не разрешает. Проходят недели, иной раз месяцы. Конечно, разница в годах большая, целых тридцать лет, и, по правде говоря, он ей в отцы годится, но у него ведь тоже есть сердце.
— Ты не знаешь, сколько стоит автомобиль? — сердито спросила Шехназ.
— Новый? — оживился он.
— Да.
Ихсан-эфенди подумал.
— Нет, не могу сказать.
— А старый?
— Понятия не имею.
— Вот как! А вообще-то ты что-нибудь знаешь?
Он знал многое. Вернее полагал, что знает. Во-первых, знал наизусть почти все приходно-расходные книги почтово-телеграфного управления, смыслил кое-что в электричестве и даже мог починить некоторые электроприборы. Затем политика… В политике он разбирался лучше всего! Еще он умел пить ракы[25], знал толк в женской красоте.
Они посмотрели друг на друга.
— Ну?
— Знаю, но…
— Только я дура, да? Ну, конечно, где уж мне! Необразованная деревенская девка! Так?.. Но не забывай: я дочь имама[26], кончила пять классов. А теперь каждый день романы читаю. Мало тебе?
— Да успокойся, моя дорогая, у меня и мыслей никогда таких не было!
— Как же! Не было! Но я вижу, что ты меня за человека не считаешь. А раз так, разведись, найди себе подходящую!
Она бросила вилку, ушла в свою комнату и захлопнула дверь. Получилось неплохо, Шехназ была собою довольна. Пусть привыкает!
Ихсан-эфенди ругал себя всеми бранными словами. Робко вошел он за ней в комнату.
— Милая, голубушка…
Шехназ уткнулась головой в подушку; сделала вид, что плачет.
— Золотко мое, честное слово, я не хотел тебя обидеть. Иди ко мне!
Она сердито оттолкнула его.
— Убирайся!
— Шехназ, хорошая моя…
— Я кому сказала! Пошел вон!
Она вскочила с постели. Испуганный Ихсан-эфенди попятился к двери. Но в чем его вина? Почему жена прогоняет его?
Шехназ снова легла. «Что же делать? — в растерянности думал Ихсан-эфенди. — Обедать одному?..» Времени у него оставалось мало. Надо было еще отнести на фабрику шестьдесят тысяч лир, взятых в банке для выплаты рабочим.
Но садиться за стол без жены не хотелось. Кусок не шел в горло.
Он решил попытаться уговорить ее еще раз, со страхом подошел к ней. Вдруг она опять вспылит, ударит его туфлей или запустит еще чем-нибудь?
Ихсан-эфенди вдруг вспомнил, что Шехназ спрашивала о ценах на автомобили. Зачем ей это нужно?
— Я узнаю, сколько стоит машина, — ласково сказал он и погладил жену по голове.
Шехназ молчала. Это ободрило его.
— Я узнаю… И о новых автомобилях и о старых. А теперь вставай, и пойдем обедать. Уже много времени, мне пора на фабрику, надо деньги отнести. Вставай, мое золотко!.. Хочешь, я тебя на руках отнесу?
Шехназ подняла голову:
— Иди лопай сам! Отстанешь ты от меня?
Ихсан-эфенди печально улыбнулся. Что бы он ни делал, как бы ни поступал, все нехорошо! Никак не угодишь!
Он опять опаздывал на работу. Съел немного черешни, пару персиков, взял портфель и торопливо вышел из дому. С опущенной головой быстро прошел мимо квартальной кофейни.
— Что это? — проводил его взглядом парикмахер Лятиф. — Наверно, Ихсану-ханым опять влетело от «мужа»!
Все засмеялись.
Ихсан-эфенди опоздал на целых полчаса. Всегда спокойный и вежливый, бухгалтер в этот день рассердился:
— Смотри, отец, это уж слишком, так нельзя!
Ихсан-эфенди и сам знал, что так нельзя. Он опаздывал почти каждый день.
— Ну, утром приходишь не вовремя. Это еще понятно… А сейчас почему?
Моложавый толстяк, счетовод Мюнир, подошел к Ихсану-эфенди, потянул носом:
— Нет, вроде вином не пахнет, он не выпивал.
Ихсан-эфенди покраснел и вспылил:
— Нюхай, нюхай, чтоб тебе пусто было! Может, тебе еще по одной доске пройти?
— Тише! — сказал другой счетовод, Суат, блондин с голубыми глазами.
— Подожди, дорогой, — не унимался Мюнир, — ты, наверное, дома и не был!
— Ты был дома или нет? — серьезно спросил Суат.
— Был.
— Ах, значит, с молодой женой никак не мог расстаться? Тогда ясно!
Все заулыбались. Ихсан-эфенди сделал вид, что не замечает улыбок. Так лучше, а то опять посыплются шуточки. Старик молча сдал деньги в кассу — толстые пачки бумажек по две с половиной, пяти и десяти лир, всего шестьдесят тысяч, которые целый день не давали ему покоя. И только теперь вздохнул с облегчением.
Он прошел в угол комнаты и сел за стол, похожий на большую парту. Его сосед Абдюссамед-эфенди, человек старого склада, одних с ним лет, никогда не вмешивался в чужие дела; с раннего утра до вечера он был занят бесконечными расчетами в бухгалтерских книгах.
Увидев Ихсана-эфенди, Абдюссамед отложил работу и посмотрел на него поверх очков в толстой оправе.
— Рад тебя видеть, — сказал он.
— И я тоже, — ответил Ихсан-эфенди, вытирая с лица пот, — послушай, что я хотел тебя спросить…
— Пожалуйста.
— Ты что-нибудь знаешь об автомобилях?
Абдюссамед-эфенди не понял:
— Что, например?
— Ну, сколько стоят…
— Сколько стоят?.. Ей-богу, не знаю, Ихсан-эфенди… А зачем тебе? Уж не хочешь ли купить?
— Что ты, откуда у меня такие деньги? Один приятель спросил… Ну как? Принес рецепты? Не забыл?
Абдюссамед-эфенди оживился:
— Принес, принес. Вот смотри!
Он вытащил из ящика стола маленькую записную книжечку, исписанную красивым тонким почерком, и стал тихо читать:
— Прекрасное, проверенное средство от геморроя. Взять пять стручков красного перца, высушить на солнце, вынуть сердцевину, перец мелко искрошить, перемешать со ста диргемами[27] свежего меда и принимать по чайной ложке утром и вечером.
Ихсан-эфенди вынул из внутреннего кармана бумажку, медленно и аккуратно переписал рецепт.
Абдюссамед-эфенди оживился:
— Посмотри, здесь еще кое-что есть… Мазь от болей в пояснице. Взять двадцать диргемов тмина, двадцать диргемов александрийского листа, пятьдесят диргемов руты[28], двадцать зерен миндаля… Отдельно растереть… Перемешать со ста двадцатью диргемами засахаренного меда. Принимать утром и вечером натощак по два диргема. Хорошо помогает также при мокром кашле.
Они сидели рядом, погрузившись в чтение, перебирая рецепт за рецептом один другого полезнее: что надо делать, чтобы не рос живот, как удалять камни из мочевого пузыря, как улучшить пищеварение и аппетит, чем предотвратить выпадение волос и так далее.
На последнем рецепте Ихсан-эфенди остановился.
— Подожди, дружок, наконец-то мы нашли самое главное. Вот он — эликсир жизни. — Он взял книжечку, поднес к самым глазам и взволнованно начал читать: — Бесподобное средство… Белая свекла, кожица померанца, семена редиса и грецкий орех с медом или кокосовый орех… Два диргема черного продолговатого перца… Все это смешать с пятью диргемами меда… Вот это здорово! Чего же мы ждем? Надо прямо сейчас пойти и все купить. Молодчина, Абдюссамед!
— Просто повезло… Я ведь тебе рассказывал… Иду недавно мимо книжных лавок, пристала ко мне девчонка: купи да купи… Я сначала отмахивался от нее, а потом будто подтолкнул меня кто-то, остановился, взглянул!.. Как раз то, что нам нужно!
— Обязательно надо попробовать, и если поможет…
— Но только прошу тебя, никому ни слова!
— Что ты! Я еще не сошел с ума. Разве об этом говорят? Ведь это же клад, настоящий клад!
В контору вошел мальчик лет двенадцати в коротких штанах. Они замолчали. Это был внук Абдюссамеда-эфенди.
— Дедушка, — сказал он, — мы с Айханом хотим поступить в морскую школу. Если вы разрешите, завтра сдадим документы.
Глаза у мальчугана блестели, он с надеждой и тревогой смотрел на деда, боясь, что тот откажет.
— Куда он поступает? — спросил Ихсан-эфенди.
Абдюссамед объяснил: он уже стар, учить внука дальше нет возможности, пусть сам устраивается.
Ихсан-эфенди вспомнил о своем сыне. Если бы Джевдет окончил начальную школу! Он мог бы тоже устроиться в эту школу.
— А из четвертого класса туда не берут? — спросил он.
— Нет, не берут, — ответил мальчик.
Ихсан-эфенди вздохнул. Что ему делать с сыном? Что будет с Джевдетом, если он завтра умрет? Станет, наверное, бродягой и хулиганом. Ихсан-эфенди знал, что Шехназ на другой же день выгонит мальчика из дома.