на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


VIII.

Жемчужина эта была последним мне на земле даром о. Даниила.

Несмотря на день ото дня усиливавшуюся слабость, Старец все еще был на ногах и, хотя с остановками в пути от скита до монастыря, которые он называл «станциями», он продолжал ежедневно ходить то к нам, то к больному монаху о. Герасиму, то к больной фельдшерице, редкой по душевной красоте рабе Божией, приютившейся, как и мы, у Оптинской ограды, под крыло святой Обители. Последний раз мы встретили о. Даниила, Божьего старца, у калитки наших ворот, когда он с трудом на ослабевших своих старческих ногах подвигался к нам, чтобы дать, должно быть, нам последнее свое целование; но мы шли к вечерне перед исповедью и только вернулись с ним на одну минуту к себе в дом распорядиться, чтобы его в наше отсутствие напоили чаем: было уже морозно, и Старец озяб. Это было последним его выходом из кельи, с этого вечера он ослабел уже до того, что его и по келье водили под руки. Но все-таки, хотя и с посторонней поддержкой, Старец ходил до последней своей минуты, до той минуты, когда над ним стали читать канон на исход души.

Накануне его смерти я пришел к нему за час до скитской всенощной, которую хотел отстоять в Скиту. Старец сел на камышовом кресле около стола; за этим столом мы, бывало, много раз пивали вместе чай из «зеленого» самоварчика и вели тихие беседы. Перед о. Даниилом стояла миска с ушицей: ее в комнатной печке изготовил ему сосед его по келье, монах о. Иов. Но Старцу было уже не до ухи: он тяжело дышал и, видимо, томился. Меня он узнал, обрадовался и даже как будто оживился.

— А, вот кто пришел! О мой добрый — пришел навестить: спасибо!

Ласково и с нежной любовью такими словами встретил меня Старец.

— Батюшка! — сказал я. — Вам сегодня, точно, как будто получше?

— Нет! Слабею... дышать трудно. Боли никакой нет, а вот дышать трудно... Пора домой!... Боже, милостив буди ми грешному!...

И, повторяя вместе с каждым вздохом стесненного дыхания эти слова мытаревой молитвы, Старец склонил свою голову к моей голове (я сидел с ним рядом) и плотно ко мне прижался, как малый ребенок к родимой матери.

— Вот, так мне лучше... Дышать лучше!

И действительно, дыхание его как будто стало свободнее.

— Скажите женке вашей милой, — вполголоса, прерывистым шепотом говорил он мне, — что я умираю, что я очень, очень благодарен ей... что я посылаю ей мое благословение... и там за нее буду молиться...

У меня слезы ручьем полились из глаз... Тут опять Старец стал томиться и пожелал прилечь на свою постельку, на твердое иноческое свое ложе. Его подняли и довели до той кельи, которая двадцать лет служила ему спальней.

— Вот, хорошо! — сказал он, упавши своим изможденным, точно выветрившимся телом на тонкий, как лист, тюфяк своей кровати... Я побыл в келье минуты две-три. В Скиту заблаговестили ко всенощной. Я подошел к постели Старца; о. Иов его окликнул:

— Батюшка, благословите Сергея Александровича!

Старец приподнял свою высохшую ручку для благословения и совсем упавшим голосом, но ясно прошептал:

— Бог благословит!

Этими святыми словами заключились все мои беседы с отцом Даниилом. В живых я его уже более не видел... Ночью в два часа его приобщили Святых Таин.

— Молю Бога, — сказал он, причастившись, — чтобы Святые Его Тайны укрепили меня настолько, чтобы дойти до кельи о. игумена и благословить в последний раз племянниц.

Его племянницы, Долинины-Иванские, дочери единственной мирской сестры о. Даниила, — послушницы в Шамординском монастыре.

И Господь его укрепил и исполнил его предсмертное желание; его могли довести до кельи о. Скитоначальника, где он в полном сознании благословил двух юных племянниц и мою жену, поспешившую к нему принять его последнее благословение. Всех он узнал, всех утешил своею любовью, сколько сил для любви оставалось в его обращавшемся в землю теле. Это было часа за три до его кончины.

Перед самой кончиной, всего за несколько минут, когда уже над ним читали отходную, скитский иеродиакон Моисей46 спросил умирающего Старца:

— Батюшка, вы узнаете меня?

— Узнаю, — ответил он. — Дьякон!

Отцу Моисею показалось, что он сказал не «дьякон», а — «Яков», и он возразил:

— Не Яков, батюшка, а Моисей!

— Да, да! Иаков, сын Иосифа! — подтвердил Старец и закрыл глаза.

Что хотел он этим сказать, но это осталось тайной; то не был предсмертный бред, потому что на следующий затем вопрос о. Моисея «А чувствуете ли вы, батюшка, страх перед смертью?» — Старец внятно ответил:

— Иду к Господу: чего ж мне бояться?.. Он сказал: «Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененные...» Я потрудился... иду... к Господу!

Это были последние на земле слова подвижника любви, слова и веры. Совсем уже ослабевшей рукой он донес до помертвевших губ свое распятие, верного и неизменного спутника своего на пути к граду невидимому, коснулся его холодными устами, и... вдруг, широко раскрыв тускнеющие очи, остановил он устрашенный взгляд свой на какой-то невидимой точке, трижды вскрикнул тонким младенческим голосом: а! а! а!... и благоглаголивые уста с тихим последним, едва заметным вздохом сомкнулись и замолкли, унеся тайну предсмертного страха и восклицания навеки.

Перед смертью о. Даниил пожелал принять схиму. Узнав об этом желании, отец Игумен-скитоначальник пошел к Старцу.

— Отец Даниил! — спросил он. — Ты желаешь, чтобы мы тебя посхимили?

— Желаю.

— Будь по-твоему, — сказал о. Игумен, — но ответь мне сознательно и твердо: может ли и силен ли Господь восставить тебя от одра болезни, по принятии схимы, здравым?

— Конечно, может.

— А можешь ли ты, восстав здрав, исполнить все обеты схимы? Откажешься ли ты совсем от міра, которому ты проповедуешь? Затворишься ли в келлии своей и не выйдешь более никогда за скитскую ограду, как бы ни был ты нужен там, в міру, с которым ты немолчно беседуешь?

— Да?! — задумался Старец.

— Ну, вот, видишь, отец, — продолжал Игумен, — ты, видимо, сам этого вопроса решить не можешь. А я знаю тебя, знаю, что ты не откажешься от своей проповеди и от общения с людьми за монастырской оградой, которые тебя любят. Что же ты принесешь Господу, если нарушишь обеты схимы?

— Да, страшно! — ответил Старец. — Нет! Уж лучше так, без схимы!...

Так иеромонахом и отошел о. Даниил к Господу, отказавшись от высшего монашеского чина ради любви к тем, кого он любил и по плоти и по духу и кто сам его любил в міру и жаждал его вдохновенного слова. Был он апостолом Слова, апостолом и отошел в обители Отца Небесного. На том только свете узнаем мы, какое звание выше; но знаменательной мне показалась та часть видения им человеческого храма, над разгадкой которой он при жизни своей не задумывался и которая объяснилась мне только с его смертью:

«Хотел было я подняться повыше, чтобы с самого верха осмотреть все здание, но не мог... «Тут твое место!» — сказал мне невидимый... и я проснулся...»

Да, он проснулся теперь, возлюбленный наш Старец, от сна призраков грешной земли там, на своем месте, в Небесном Иерусалиме, граде невидимом; и верится и хочется верить, что высоко то место в Очах Творца и Бога нашего. Ему же да будет от нас слава и благодарение за все во веки. Аминь!



предыдущая глава | Собрание сочинений. Том 1 | 10. НЕБЕСНЫЕ ОБИТЕЛИ