25
Знакомство с астрономом
Дэйз и Пигги не скучали. Спать их укладывали в гамаках, которые превращались то в космопланы, то в субмарины, то в раскидистые кроны деревьев, которые детям еще смутно помнились. У них имелись надувные разноцветные шары, а также электронный жук, который шнырял по стене, ловко увертываясь от любых попыток себя прихлопнуть.
Иногда дети для потехи издевались над Тирн, потому что та была застенчива и вечно забита.
— Тетя Тирн, — обступали они ее, — а вы знаете, мы-то на самом деле на Сатурне!
— Оставьте меня в покое, — ныла та. — Мне сейчас не до этого. У меня брат воюет в Пешаваре.
— Ха-ха! Да разве такая планета бывает?!
Пятнадцатилетний Сквиррел лишь недавно перестал участвовать в этих забавах. Нынче он слонялся по коридорам, изнывая от последствий половой зрелости и тестостерона.
Забредя в коммунальную столовую, которая попутно служила банком, он сидел теперь, нахохлившись над кружкой кофе, не отпив ни глотка, с ничего не выражающим лицом. В дверь мельком заглянула его сестренка Дэйзи, состроила брату смешную рожицу и убежала.
— Что с тобой? — спросила Йерата, буфетчица.
— А что со мной? — буркнул Сквиррел.
В ответ она показала ему рожицу под стать Дэйзи.
— Да уж найдется причина, я думаю, — насмешливо сказала она, отходя к другому столику.
За содержательным обменом информацией наблюдала управляющая банкостоловой по имени Строй — сердечная, отзывчивая женщина, пухленькая и приятная глазу, с вечной улыбкой на устах.
В свою очередь, она приблизилась к Сквиррелу.
— Тебе скучно, паренек? Скука невозможна, в нашей библиотеке есть все книги мира, начиная от Платона!
— Платон! — презрительным эхом отозвался подросток.
— Это я ради примера. Но даже у него можно найти сногсшибательные вещи.
Сквиррел отмолчался. Строй удалилась, выбросив его из головы. Ей вот-вот предстояло совершить свой собственный маневр. Для астрослужбы уже подготовили поднос с едой. Обычно его забирала официантка. Строй давно хотела полюбопытствовать на тамошнюю обстановку и поэтому решила лично отнести туда обед.
На верхний ярус ее доставил безостановочный лифт. Из-за опущенных жалюзи зал был полон глубокой тени. В углу на койках-этажерках покоились три спящие фигуры. Строй и забыла, что астрономы ведут активный образ жизни по ночам.
Когда она заглянула в обсерваторию, к ней приблизился гомо сапиенс мужского пола — годами долог, власьями тож, — забрал поднос и, улыбаясь, мягко промолвил:
— А ведь мы раньше не встречались.
Пока он источал приветливость, Строй подметила в его ярко-голубых глазах бледную и нездоровую отрешенность. Ей показалось, что на нее смотрит крайне необычная личность.
— А я здесь раньше и не была. Не осмеливалась вам мешать. Меня зовут Строй.
— Понимаю-понимаю. Елена Строянская.
— Извините, что порции такие маленькие. Знаете, почти все подъели… Придется, видно, переходить на ужатый рацион, пока не прибудет очередной беспилотник.
— Не суть важно. — Он кашлянул и потряс длинными седыми локонами — слегка, чисто для эффекта. — Философия гласит, что плоть менее существенна, нежели нам мнится. Ваш покорный слуга, безусловно, нуждается в переходе к сей перцепционной парадигме… пусть и не вполне убежден в ее валидности.
— Гм… А можно спросить, над чем вы тут работаете? Изучаете Немезиду, сестринскую звезду нашего Солнца?
— Это уже не в моде.
— А как насчет поиска новых объектов вроде Немезиды?
Хмыкнув, ученый ответил:
— Новых… Да у них возраст — будь здоров. В Коране, правда, не упоминаются. Или в Библии. Вот уж действительно, «…да будут светила на тверди небесной…». — Он неодобрительно покачал головой. — Что поделаешь, всем нужно во что-то верить. Так что чем древнее, тем лучше.
— В старину об этом и понятия не имели, — заметила Строй тоном, который намекал на полнейшее совпадение их взглядов.
Прищурившись, ученый внимательно взглянул ей в лицо.
— Даже не могу сказать, кого я больше презираю: тех, кто понятия не имеет, или тех, кто отказывается такое понятие приобрести.
Она спохватилась:
— Да-да, я про этих, про последних.
— В таком случае благодарю за помощь в решении сей дилеммы, — ответил он с легкой иронией. — Ну а что до Немезиды, то у нас здесь просто нет достаточно мощного телескопа.
— Жаль, что в совете директоров на Земле маловато астрономов.
— Есть вероятность, что они могли бы оказаться нашими конкурентами, — возразил ученый, косясь на поднос с обедом. — Наверное, всему виной боги… или зарплаты. Пусть наш главный телескоп и достался в подарок от НАСА, его разрешения не хватает, чтобы разглядеть Немезиду с Фарсиды. Так что я по необходимости увлечен Эридой… Этот поднос — одно из моих утешений. — Он наставительно покачал пальцем. — Но мы отнюдь не погрязли в праздности. Соединенные Университеты погоняют нас железной рукой… Однако я совсем забыл правила хорошего тона. Итак, сударыня, моя фамилия Фихт. Здравствуйте. Wie geht? [14]На родине, в Германии, я был профессором; на Фарсиде мы отказались от титулов — и правильно сделали. Я родился в герцогстве Вюрцбургском, младшим из двух сыновей. Отношения с братом всегда оставляли желать лучшего. Отец был очень состоятельным адвокатом и нами не занимался. Мама скончалась от венерического заболевания, когда я был совсем крохой, и это сформировало мой характер. Или, вернее, деформировало… — Он вновь откашлялся, прочищая глотку. — А как у вас прошло детство? Была ли эта пора забавной или в чем-то трагической?
Голубые глаза так и впились в нее. «Съест, чего доброго», — подумала Строй. Испытывая изрядную неловкость, она ответила:
— Я выросла в славном провинциальном городке Хампден-Феррерс, что в Уилтшире, сэр. Точнее сказать, он был славным, пока у нас не открыли хлебобулочный комбинат. Туда нанимали сплошь гастарбайтеров, и вот когда начались проблемы… Ну, дальше понятно.
С раздражением, если не сказать презрением, Фихт заметил:
— Полагаю, у вас имелись родители?
— Мои родители, а также отчим были довольно зажиточными. Они иммигрировали из Баварии. Отправили меня учиться в Кибл-колледж. Это в Оксфорде, сэр.
— Отчего же они иммигрировали? Уж не по сексуальным ли причинам?
Словно не услышав вопроса, Строй продолжала:
— Пока я училась, на родителей однажды ночью напали, а дом сожгли дотла. Отец погиб, и мама сразу же вышла замуж.
Тут она сама удивилась, отчего столь многое рассказывает этому человеку.
Фихт без видимого интереса отнесся к семейной истории и поменял тему:
— Ах, значит, вам привили любовь к культуре? Оксфорд понравился?
— Да, кажется. В особенности меня увлекли картины Холмана Ханта. Впоследствии я написала о нем книгу.
— Нет-нет, я именно про культуру. Вы уж извините, но этот Хант выеденного яйца не стоит. Дух — если можно так выразиться — дух человека, факел… где он у него? Единство всех наук, разъединение человечества. Чем выделяется наше аномальное бытие на фоне неорганического мира?
— По-моему, это уж слишком претенциозно… В общем, я хотела сказать, что в жизни Холмана Ханта можно найти борьбу… ну… чтобы быть самим собой и творить. Творить изо всех сил…
Фихт отвернулся. Из-под туники выпирали костлявые лопатки.
Вновь откашлялся. Обернулся.
— Меня влечет ваша юность и задор, и вот почему так хочется произвести впечатление. Мои искренние извинения, барышня. Вы интересовались давеча, чем мы тут занимаемся. Пойдемте, я покажу.
Он направился к одному из телескопов. Строй последовала за ним.
Смотреть, как выяснилось, надо было не в окуляр, а на экран, куда выводилось изображение.
Светилось нечто бурое, испещренное какими-то оспинами, порой идеально круглыми, а по большей части неправильной формы. В целом, словно глобус с работающей внутри лампочкой. Его голая поверхность была чем-то заляпана.
— Это, дорогая моя, и есть объект две тысячи три УБ триста тринадцать. Жемчужина небес.
О своей жизни Фихт говорил бесстрастным тоном, зато сейчас его голос дрожал от наплыва чувств. Доселе невозмутимое выражение лица сменилось на невольную улыбку удовольствия.
— Видите? Чудесное незнаемое. Непознаваемое.
Он кашлянул.
Следуя безотчетному порыву, Строй обняла его рукой поддержки и сочувствия, ощутила как он слегка вздрогнул, хотя во всем прочем и виду не подал.
— УБ триста тринадцать… Эрида, некогда известная как Зена. Вы слышали о ней?
— Если не ошибаюсь, ее орбита лежит в поясе Койпера?
Он выпрямился и, описав рукой круг, промолвил:
— Вам, безусловно, известно, что вся наша незначительная Солнечная система погружена в так называемое облако Оорта, где содержатся миллиарды небесных тел, комет и прочего рассеянного материала. Большинству людей и невдомек, что такое облако вообще существует. Прямо скажем, им на него наплевать. Потому их жизненная психология извращена, а картина мира неполна.
Последняя сентенция показалась Строй слишком туманной, хотя насмехаться над ней она не стала, понимая, что на свете есть множество вещей, смысл которых ей недоступен.
— Возможно, наши жизни слишком незначительны и суетны, чтобы… — Фихт выставил ладонь, словно ожидал рукопожатия. — Я ощущаю ваш ум, Строй. И конечно же, скромность. О, как бы желал я, чтобы мы стали ближе и я смог по-отечески учить вас. — И добавил: — Но всегда приходится отказывать себе… — он помолчал, глядя в сторону, — в любых человеческих контактах…
Строй ощутила неискренность в словах Фихта и приписала это повышенной, хотя и тщательно скрываемой половой возбудимости. Отшагнула в сторону от него и — возможно — от собственной неопределенности. Внутренний голос сказал ей, что она не в восторге от Фихта.
— Я бы посоветовала вам побольше уделить внимания физкультуре. Если хотите, можем прогуляться вокруг башни.
— За весь прошлый год я ни разу не покинул это помещение. Должно быть, здесь меня все устраивает.
Вероятно, он уловил снисходительность в ее голосе.
— И все-таки снаружи вам может понравиться.
Не успела она закончить высказывание, как ей на ум пришло новое, сложносоставное слово: «зельбстхильфлосцванг». «Вот-вот, — подумала Строй, — беспомощное самопринуждение». Она и сама была ему частенько подвержена. Если на то пошло, этим абсурдным словечком она заставила себя записаться на Марс — главным образом для того, чтобы сбежать от баварских родителей-увальней, прежде всего отчима. Не исключено, что это слово особенно хорошо подходит для Фарсиды.
Она выбросила «зельбстхильфлосцванг» из головы и сопроводила Фихта к лифтовой кабинке.