41

Скорцени промолчал, ожидая, что Фройнштаг продолжит свою мысль, однако она тоже умолкла, замкнувшись в ущемленном чувстве собственного достоинства.

Отто уже заметил: с Фройнштаг такое случается. Она умеет молчать с вызовом, с укором, источая при этом само презрение. Такая обостренность реакции, пожалуй, была единственным серьезным недостатком этого агента. Зато ведь и достоинств было немало.

– Меня покарают за мое отношение к Паскуалине или к женщине вообще?

– К дочери одного почтенного господина, ныне госпоже Скорцени, это не относится.

– Фройн-штаг… – укоризненно покачал головой Скорцени. Всего он ожидал от Лилии, кроме упоминания о своей жене. Проклятая ревность, она не щадит даже унтерштурмфюреров СС.

– Прошу прощения, мой штурмбаннфюрер. Но если бы тогда, в тысяча девятьсот тридцать четвертом, управляющий делами одной венской строительной фирмы Скорцени, спасаясь после поражения путча в Австрии, не поспешил превратиться в добропорядочного семьянина и счастливого буржуа…

– Не нужно убеждать меня, милая, в том, что лучшей жены, чем вы, бедному коммандос Скорцени не сыскать. Я и так убежден, что у нас была бы настоящая диверсионная семья.

– Диверсионная?

– Ну да.

– Нечто новое.

– Абсолютно. Идеальная диверсионная семья.

– Слава Богу, что хоть в этом вы не сомневаетесь.

– Ничуть, – рассмеялся Скорцени.

– «Диверсионная семья»! – изумленно поддержала его Лилия. – Такого мир действительно не знал.

За окном зарождался ураган. Ветер по-сатанински подвывал где-то в чреве крыши, злыми порывами бил в звенящие стекла и терзал промерзшие ледяные ветки деревьев.

Вся эта симфония стихии дополнялась орудийными раскатами слишком запоздалого для этой поры грома и приглушенно-органными струями ливня. И хотя в комнате было довольно прохладно, чумный пир стихии за окном придавал согретой молодыми телами постели какой-то особый, семейный уют и спасительную нежность.

– Да, семья у нас действительно получилась бы службобезопасной, – неожиданно вернулся Скорцени к прерванному разговору.

– Я имела в виду «лучшую жену», а не «диверсионность», «службобезопасность» или «эсэсность» нашей несуществующей семьи, – смеясь, но от этого не менее мстительно выговаривала ему Лилия. – И не следует так обижаться по поводу фрау Скорцени. Если речь и зашла о каких-либо женщинах, – напомнила Фройнштаг, – то лишь потому, что я почувствовала: все, кто разрабатывал операцию «Черный кардинал», совершенно упустили из виду «папессу» Паскуалину.

– Вы давно знаете о ее существовании, унтерштурмфюрер Фройнштаг? – Неожиданный переход от нежного «милая» до официального «унтерштурмфюрер Фройнштаг» у Скорцени всегда получался совершенно естественным, и девушка даже успела привыкнуть к нему. – Только честно. Мне важно выяснить, какими сведениями мы с вами располагаем. И что может дать операции разработка линии «папессы».

– Я узнала о ней совсем недавно. Уже здесь. Для нас важно уже хотя бы то, что Паскуалина – немка.

– Ну?!

Скорцени попытался приподняться на локте, но Фройнштаг обеими руками уперлась ему в грудь и заставила вновь опуститься на подушку. Пальцы ее тотчас же засуетились по его щекам, нежно прошлись по груди, тепло губ обожгло живот. Она испугалась, что Скорцени, ее штурмбаннфюрер, может подняться, прервать это ночное свидание, уйти.

Лилия в самом деле испугалась этого. В постели она всегда была жадной, ненасытной и даже пыталась скрывать это, каким-то образом маскировать свою женскую алчность. Скорцени был ее мужчиной. А она умела ценить каждую минуту, проведенную в постели со СВОИМ мужчиной.

– «Папесса» действительно немка, что, согласитесь, совершенно меняет ситуацию.

– Еще бы.

– Но давай повременим с ней.