17

Журналист позвонил к ней в квартиру. Она открыла дверь.

— Я не смею надеяться, госпожа Зет, услышать от вас хоть слово. Понимаю, что напрасно побеспокоил вас, но мне хотелось бы узнать...

«Сейчас мне страшно не хватает твоего лица, твоего лица — географической карты земли, как ты говорил о лице своей матери; мне не хватает твоих глаз, чтобы быть красивой, твоих губ, чтобы любить свои губы. Сейчас мне не хватает всего тебя. Сорок дней прошло с тех пор, сорок два дня прошло с тех пор, как ты перестал меня узнавать; я приехала туда, в больницу, подошла к твоей постели и увидела, что врачи всеми средствами пытаются оживить мертвый мозг в живом теле. Но только теперь я осознала, что ты постепенно растворяешься в моей памяти. Я помню твои отдельные черточки, а всего тебя не могу уже представить себе. И прежде я расставалась с тобой на целые месяцы, но знала в душе, что увижу тебя снова, поэтому твое столь долгое отсутствие искупалось радостью предстоящих встреч. А теперь...»

— Как вы объясните тот факт, что за дело вашего мужа взялись адвокаты-коммунисты?

«Я знаю, что все происходит теперь в мире, который стал для тебя уже далеким, который не может больше тебе принадлежать, раз ты умер. Иначе все было бы просто: один жест, одно слово, одна размолвка, один поцелуй в лодке, одно судорожное движение, одна сигарета, и все стало бы человечным, бесконечно человечным. Мы бы поняли друг друга, и люди поняли бы нас. Теперь меня никто не может понять, и тем больше не понимает, чем дальше ты уходишь от меня, от моей скорби и превращаешься для других в символ, в знамя».

— Вас не трогает посмертная политическая спекуляция на имени вашего супруга?

«Я знаю, что ты всегда желал этого. Из вполне естественного честолюбия. Ты часто повторял: «Горе тем, кто ни к чему не стремится». Но поверь мне, одно дело стать героем при жизни, и другое, совсем другое, когда мечты твои сбываются после смерти. Ведь я осиротела, когда тебя приобрел мир».

— Не собираетесь ли вы поступить на службу?

«По утрам ко мне в окно проникает какое-то новое солнце, потому что я не вижу больше тебя рядом со мной. Темная линия ночи — это яд. Где состоится наше следующее свидание? В какой точке горизонта?»

— Не думаете ли вы написать когда-нибудь книгу о пережитом вами?

«Ночь, словно саван, окутывает тебя. Она скрывает твои морщинки, проступавшие только после бритья. Те тончайшие черты лица, благодаря которым человек отличается от тысяч себе подобных. Прежде всего исчезнут твои поры, поглощавшие воздух. Потом родинка. Затем складочки возле носа. Краски и линии на географической карте поблекнут, точно она плохо напечатана, и синева моря сольется с зеленью гор».

— Были у вас с мужем когда-нибудь ссоры из-за идейных разногласий?

«Я живу без тебя, а это значит — я не понимаю, что со мной происходит, и не хочу понимать. Постепенно тупею. Кровь густеет, медленно течет по моим венам. Я живу без тебя, а это значит — я лишена всего. Свет на твоем пути — мрак в моем доме. Для других ты возвестил солнечный восход, а для меня погасил луну».

— Как вы проводите время здесь, в уединении?

«Теперь я ищу в воздухе частицы, сохранившие память о том, что ты здесь проходил. Ищу твои любимые улицы, дома, по которым скользил твой взгляд. Я не могу, как принято выражаться, быть на высоте положения и утешиться после твоей гибели. Меня не трогает ни то, что говорят и пишут о тебе, ни ход следствия. Сидя у адвоката, я неотступно думаю об этом. А потом — зияющая пустота, пустота, заполненная тобой».

— Ваш супруг был нежен с вами?

«Мне ужасно недостает тебя. Я тоскую. И теперь, когда ты не можешь быть со мной, все постоянно напоминает мне о тебе; какую газету я бы ни раскрыла, всюду пишут о тебе. Но несмотря на это, я страшно одинока, потому что только твое живое присутствие могло бы меня убедить, что ты в представлении людей не стал призраком, который служит им защитой от собственных слабостей».

— Намереваетесь ли вы в будущем выйти еще раз замуж?

«Теперь, как ни странно, я уже не ревную тебя к другим женщинам, которых ты любил. Напротив, я разыскиваю их, стараюсь познакомиться с ними. Мне кажется, что мы сумеем тебя воскресить, соединив вместе наши воспоминания. Если мы сольем воедино капельки тепла, что храним от тебя, то сможем разжечь наш очаг. На улице сейчас жаркое лето, а в душе у меня такой холод!»

— Долго еще вы будете соблюдать траур?

«Я говорю сама с собой, глядя на стену. Я сняла с нее твой портрет. Теперь, когда Греция наводнена твоими фотографиями, я вправе — разве не вправе? — видеть тебя в движении, а не застывшим в холодной рамке. Манна для других — для меня пустыня».

— Вы молчите по собственному желанию или ввиду чьего-то запрета?

«Ты пристально смотришь на меня. Мне не дают покоя воспоминания о последнем дне, о том утре, когда ты собирался ехать в Нейтрополь и боялся из-за кофе опоздать на самолет. Все остальные воспоминания, как ни странно, погасли или оживают лишь после мучительного напряжения памяти».

— Ваша драма — самая главная карта в руках коммунистов. Что вы скажете по этому поводу, ведь вы же не коммунистка?

«На улице звонят колокола. Воскресенье. Мне кажется, что ты на каком-то острове, а я опоздала на единственный пароход этого рейса и сегодня не смогу приехать к тебе. И как ждать целую неделю, пока не наступит следующее воскресенье и не пойдет другой пароход? Мне кажется, что я стою на переезде, железнодорожный сторож опустил шлагбаум, разъединив нас, и длинный состав грохочет по рельсам, поезд со столькими вагонами, сколько лет я не увижу тебя. Лишь иногда в просветах между вагонами мелькнет твоя фигура — ты ждешь меня с той стороны».

— Вы получаете пенсию?

«Не знаю, любил ли ты меня. Но я должна, как это ни трудно, сохранить тебя в памяти живого. Без твоих поцелуев я ощущаю внутреннюю пустоту. Поцелуи и объятия других приносят облегчение, но не восполняют то, чем ты был для меня».

— Благодарю вас, сударыня. Будьте здоровы.

«Ты ведь презирал всякие сентиментальности. Поэтому мне нора кончать. Мне помешал приход какого-то глупого журналиста из правой газеты. Я не знаю, где ты находишься, и не могу отправить тебе это письмо. Через много лет я прочту его нашим взрослым детям, и в памяти моей воскреснет то время, когда я прекрасно помнила тебя и цеплялась за свои воспоминания; я прочту это письмо, когда потеряю тебя навеки, когда ты станешь улицей, площадью, книгой, пьесой, фильмом, выставкой картин, а на меня, старуху, будет возложен печальный долг присутствовать на вернисаже».