ГЛАВА ВТОРАЯ

В Гарлеме было два часа ночи и очень жарко. Те, кто не чувствовал жары сам, мог догадаться о не по тому, как вели себя люди. Тела находились в движении, железы выделяли секреты, мозги стрекотали в черепных коробках, словно зингеровские швейные машинки. Никто не хотел уступить своего. Лишь один был явно не у дел. Белый фраер.

Он стоял в углублении входа в магазин «Юнайтед тобэко» на северо-западном углу 125-й улицы и Седьмой авеню и смотрел, как на противоположной стороне, в закусочной в здании отеля «Тереза», резвятся мальчики. Стеклянная дверь была раздвинута, и прилавок был виден с улицы.

Белого возбуждали мальчики. Они были черными и в основном свеженькими. У них были распрямленные волосы, гладкие, как шелк, и волнистые, как море, длинные накладные ресницы, подкрашенные глаза и полные губы в коричневой помаде. Глаза смотрели нагло, откровенно, бесстыдно, порочно, алчно, как у гурманов с дурными наклонностями. У них были пастельные тонов брюки в обтяжку, спортивные рубашки с короткими рукавами, обнажавшими черные руки. Одни сидели у стойки на табуретах, другие облокачивались им на плечи. Голоса вибрировали, тела тоже. Они призывно шевелили бедрами и закатывали глаза. На коричневых потных лицах сверкали белозубые улыбки, глаза заволакивало дымом от сигарет. Они легонько касались друг друга кончиками пальцев, восклицая легким фальцетом: «Крошка…» Их жесты были плотоядны, непристойны, дерзки, красноречиво свидетельствовали о тех оргиях, что бушуют в их мозгах. Жаркая гарлемская ночь сулила любовь.

Белый жадно следил за ними. Он подрагивал всем своим телом так, словно стоял на муравейнике. Тело дергалось в самых неожиданных местах — тик на лице, судорога в правой ноге. Брюки сделались темными в промежности. Он прикусил язык, один глаз выпучился. Кровь играла. Он уже не мог держать себя в руках. Он сделал шаг и покинул свое убежище.

Поначалу никто не обратил на него внимания. Еще один светловолосый белый в серых летних брюках и белой спортивной рубашке. На этом перекрестке по вечерам такие попадаются часто. На всех четырех углах стояло по яркому фонарю и поблизости всегда имелись полицейские. Белые были здесь в такой же безопасности, как и на Таймс-сквер. Более того, здесь их ждали куда больше.

Но белый мужчина почему-то имел вид виноватый и испуганный. Он устремился через улицу, словно мотылек на огонь. Он двигался боком, словно краб, как бы подставляя всепоглощающему пламени страсти лишь часть тела. Он так загляделся на развеселых мальчиков, что чуть было не угодил под такси, шедшее на большой скорости в восточном направлении. Взвизгнули тормоза, и черный шофер сердито крикнул:

— Ну что, козел, петухов не видел?

Белый прыгнул на тротуар. Лицо его пылало. Все петушки, как один, уставились на него.

— О-о! — крикнул фальцетом один из них — Леденчик!

Человек дернулся, отскочил на край тротуара.

— Не беги, мамочка, — услышал он голос. Белые зубы ослепительно сверкали за толстыми коричневыми губами. Белый опустил глаза и, продолжая двигаться по кромке тротуара, завернул за угол 125-й улицы и вышел на Седьмую авеню.

— Вы поглядите, как она покраснела, — услышал он хихикающий голос.

Белый смотрел прямо перед собой, словно не замечая весельчаков в баре, но когда он дошел уже до конца его длинной стойки, большой, грузный и совершенно серьезный человек, сидевший между двух пустых стульев, стал подниматься, чтобы уходить. Воспользовавшись тем, что внимание было отвлечено, белый устремился к месту, которое он освободил, и сел.

— Кофе! — громким, но сдавленным голосом произнес он. Ему хотелось дать понять всем вокруг, что ничего, кроме кофе, ему не требуется.

Бармен понимающе кивнул.

— Я знаю, что вам нужно.

Белый нашел в себе смелость взглянуть в наглые глаза бармена и ответил:

— Только кофе, и больше ничего.

На губах бармена возникла пренебрежительная усмешка.

Белый заметил, что они тоже были накрашены коричневой помадой. Он исподтишка покосился на других «красоток» у стойки. Их крупные мягкий коричневые губы выглядели на редкость соблазнительно.

Бармен решил напомнить о своем существовании.

— Котлетки? — произнес он хриплым непристойным шепотом.

Белый дернулся, как испуганная лошадь.

— Я ничего не хочу есть.

— Я понимаю.

— Кофе.

— И котлетку?

— Без молока.

— Черную котлетку. Ой, все вы, белые, одинаковы.

Белый решил избрать тактику невинности. Он сделал вид, что понятия не имеет, на что намекает бармен.

— Это что, дискриминация? — буркнул он.

— Боже упаси. Значит, котлетку, вернее, черный кофе. Сию же секундочку!

На свободное сиденье рядом с белым опустился молодой человек и положил ему руку на бедро.

— Пойдем со мной, мамочка.

Белый отпихнул руку, окинув его надменным взглядом.

— Мы разве знакомы?

— Можем познакомиться, — ухмыльнулся его собеседник.

— Не приставай к моим клиентам, — крикнул юноше бармен из-за кофейной машины.

— Вот, значит, какие дела? — откликнулся тот, давая понять, что у него с барменом есть контакт.

— Господи, что происходит? — пробормотал белый.

Бармен подал ему кофе и тихо проговорил:

— А то вы не понимаете!

— Это что за тип?

— Разве они не прелесть?

— Кто?

— Эти наши горячие котлетки?

Белый снова покраснел. Нервной рукой он поднял чашку к губам, но рука так дрожала, что кофе капало на стойку.

— Не надо волноваться, — успокоил его бармен. — Дело в шляпе. Платите деньги и выбирайте.

С другой стороны на свободный табурет опустился еще один чернокожий. Худой, с продолговатым гладким лицом. На нем были черные брюки, черная рубашка с длинным рукавом и с черными пуговицами и яркая красная феска. Вокруг фески была черная широкая лента с белыми буквами — «Власть черным». Его можно было бы счесть черным мусульманином, если бы не то обстоятельство, что черные мусульмане избегали подобных компаний и никогда не заходили в этот бар. Книжный магазин на Седьмой авеню, где черные мусульмане проводили свои митинги, был закрыт со вчерашнего вечера, а их церковь была за девять кварталов отсюда, на 116-й улице. Но парень был черен и одет, как одевались черные мусульмане. Наклонившись к белому, он прошептал ему на ухо:

— Я знаю, что вам надо.

Белый, услышав это, решил: все они говорят на своем тайном языке. Ему хотелось лишь одного: оказаться в постели с одним из этих юношей, сорвать с себя одежду и отдаться страсти. От этой мысли он сделался мягким, как воск, кости словно растворились, голова пошла кругом. Больше ни о чем ему думать не хотелось. Но бармен и этот ужасный негритос мешали, охлаждали его пыл. Он вдруг рассердился.

— Оставьте меня в покое, я сам знаю, что мне надо, — буркнул он.

— С пылу с жару, — сказал черный сосед.

— Котлетки, — вторил ему бармен.

— Скоро завтрак, — сказал сосед. — Клиент хочет хорошей пищи. Без косточек.

Сердитым движением белый вынул из заднего кармана бумажник. Из толстой пачки банкнот он извлек десятку и бросил ее на прилавок.

Все вокруг уставились на десятку и на сердитое раскрасневшееся лицо белого клиента.

Бармен окаменел. Не притронувшись к купюре, он спросил:

— А помельче не найдется?

Белый стал шарить в карманах. Бармен и чернокожий в феске украдкой переглянулись. Поиски белого закончились ничем.

— Мельче нет, — сообщил он.

Бармен взял десятку, похрустел ею, потом посмотрел на свет. Удовлетворенный, он бросил ее в ящик кассы, затем стал набирать сдачу. Он шлепнул деньги на стойку перед белым, и подавшись к нему, прошептал:

— Можете идти с ним. Тут все безопасно.

Белый покосился на своего черного соседа. Тот подобострастно улыбнулся. Белый стал собирать сдачу. Там не хватало пяти долларов. Держа деньги в руке, он взглянул в глаза бармену. Тот смело встретил его взгляд, пожал плечами и облизнул языком губы. Белый улыбнулся сам себе, почувствовал прилив уверенности.

— Котлетки, — подтвердил он.

Черный, сидевший рядом, встал и пошел, всей своей пластикой напоминая старого преданного слугу-негра. Он двинулся по Седьмой авеню мимо входа в отель «Тереза», а белый отправился следом, быстро поровнялся с ним, и они пошли рядом, о чем-то мирно беседуя: чернокожий, одетый в черное и в красной феске с черной лентой, на которой белыми буквами было выведено: «Власть черным» и светловолосый белый в серых брюках и белой рубашке.