Конгресс писателей 1935 года
В историческом альманахе «Минувшее» (1992, № 24) я натолкнулся на обширный материал «Великая иллюзия – Париж, 1935». И сразу мелькнула, взять что-то оттуда для своей книги. Будучи коллекционером и собирателем всякой исторической и культурной информации, мне иногда кажется, что я выступаю в роли гоголевского Плюшкина, который не довольствуется тем, что у него во дворе уже много собрано, «он ходил еще каждый день по улицам своей деревни, заглядывая под мостики, под перекладины, и все, что ни попадалось ему: старая подошва, бабьи тряпки, железный гвоздь, глиняный черепок, – все тащил к себе и складывал в кучу…» Всякий «дрязг», как выразился Гоголь, почему-то был надобен помещику Плюшкину. Вот и я все читаю и все, что попадается мне на глаза, выписываю и складываю в свои бумажные архивы. Глядишь – и какой-то фактик пригодится. Ну а «Минувшее» о Париже сам бог велел. Тем более что Международный конгресс писателей в защиту культуры вызвал широкий интерес у всей русской эмиграции: кто приедет из советской России, что будет говорить? – жгуче интересовало многих. Попробуем из 74 страничек «Минувшего» сделать выжимку, да еще внести свою собственную нотку. Итак…
1935 год – Европа бурлит. Фашистская Германия наращивает военные мускулы, СССР развивает экономическую мощь. А вся европейская левая интеллигенция оказалась зажатой между двумя тоталитарными системами и со страхом следила за имперскими устремлениями двух титанов. В защиту культуры и был созван Международный конгресс в июне 1935 года. Сталину этот конгресс был нужен как международная поддержка развернувшегося строительства социализма в стране. Он жаждал одобрения, поддержки и горячей любви со стороны западных интеллектуалов. Оренбург, один из творцов конгресса, сформулировал две задачи: 1. Борьба с фашизмом. 2. Активная защита СССР.
И началась подготовка к проведению конгресса. Со стороны Запада самыми видными и деятельными были Анри Барбюс, Андре Мальро (который принимал участие в работе Первого съезда советских писателей в 1934 году и заявил: «Культура – это не наследство. Культура – это не подчинение. Культура – это завоевание»). Просоветски настроенный писатель Андре Жид (в Москва дважды издавали его собрание сочинений) и Луи Арагон, порвавший благодаря Эльзе Трио-ле свои связи с сюрреалистами и откровенно симпатизирующий советской политике и литературе. Это главные фигуры.
А с советской стороны основными закоперщиками были: Илья Эренбург, который в середине 30-х годов умудрился стать центром круга французской левой интеллигенции; Михаил Кольцов, возглавлявший Иностранную комиссию Союза писателей. И партийный функционер Александр Щербаков, окончивший Институт красной профессуры и в дальнейшем поднявшийся до поста секретаря ЦК. Щербаков и был главным начальником советской делегации на конгрессе, хотя французы считали главным Эренбурга.
Парижский конгресс собрал писателей из 35 стран, но главными скрипачами были хозяева – французские писатели и советские «инженеры человеческих душ». Подготовка с нашей стороны велась тщательно и с обязательным согласованием самого вождя. Именно Сталин неожиданно решил не включать в состав советской делегации главного писателя страны, и которого очень ждали на Западе, – Максима Горького.
В ходе подготовки конгресса произошло два события: на праздновании 7 ноября побывал Анри Барбюс, объявивший, что пишет книгу о Сталине. А в декабре 1934 года в Ленинграде был убит Киров, его убийство стало сигналом к началу кампании массовых репрессий. Как успел шепнуть Бухарин Эренбургу: «Это очень темное дело».
Горький вначале был утвержден главой советской делегации, а потом вообще выпал из нее. Шолохов по каким-то своим причинам отказался участвовать в конгрессе, и туда вошли другие, малозначимые фигуры: Луппол, Тихонов, Караваева, Киршон, Лахути и т. д. Всем членам делегации пошили по одному летнему пальто, серому костюму и рекомендовали каждому сшить себе по второму (черному) костюму, но уже за свой счет. Рекомендаций было много, в том числе при звонках из Парижа в Москву пользоваться условными обозначениями в разговоре: Горький – Анатолий, Барбюс – Андрей, Эренбург – Валентин и т. д. Оно и понятно: кругом враги!.. Тем более что было известно, что сюрреалисты наметили сорвать работу конгресса.
Узнав о составе советской делегации, французы настаивали на включении в нее хорошо известных на Западе Бабеля и Пастернака. Пришлось их срочно включать в делегацию, хотя Пастернак категорически отказывался ехать в Париж и согласился скрепя сердце, когда позвонивший ему секретарь Сталина Поскребышев сказал, что это приказ и обсуждению не подлежит. Конгресс уже открылся, и туда отправились Бабель с Пастернаком. Возвратившись из Парижа, Исаак Бабель рассказывал, как всю дорогу туда Пастернак мучил его жалобами: «Я болен, я не хотел ехать, я не верю, что вопросы мира и культуры можно решать на конгрессах… Не хочу ехать, я болен, я не могу!» В Германии каким-то корреспондентам Борис Леонидович сказал, что «Россию может спасти только Бог». «Я замучился с ним, – говорил Бабель. – Путешествие мое с Пастернаком достойно комической поэмы».
А тем временем, пока Бабель с Пастернаком ехали на поезде в Париж, конгресс вовсю работал, а в перерывах гости знакомились с Парижем, а некоторых членов делегации интересовало совсем другое; например, украинский писатель и драматург Иван Микитенко, избранный в международное бюро борьбы против фашизма, заинтересовался фривольными журналами, о коих в Советском Союзе и помыслить было нельзя. Галактион Табидзе, по слухам, искал во французской столице наркотики, и т. д.
Наконец две советские знаменитости доехали до Парижа, и Борис Пастернак выступил на конгрессе. Эренбург и Кольцов помогали поэту подготовить речь, но Борис Леонидович отбросил заготовленный текст и сказал от себя, что, во-первых, он болен, а во-вторых, прочитал одно стихотворение, вызвавшее шквал оваций в зале. Кстати, Мальро представил Пастернака так: «Перед вами один из самых больших поэтов современности». Это было 25 июня. До Пастернака выступил Всеволод Иванов и сообщил, к удивлению собравшихся, что в Советском Союзе писатели много зарабатывают, имеют квартиры, дачи, машины… Это произвело на всех плохое впечатление: значит, куплены, значит, ангажированы, значит, служат власти… А когда вышел к трибуне Пастернак, то он по-детски оглядел всех и неожиданно сказал: «Поэзия… ее ищут повсюду… а находят в траве…» – раздались аплодисменты, а затем целая буря восторга.
Речь эта в советской прессе была опубликована частично, а главное опущено; а главное было то, что Пастернак призвал писателей: «Не организуйтесь! Организация – это смерть искусства. Важна только личная независимость. В 1789, 1848 и 1917 годах писателей не организовывали в защиту чего-либо. Умоляю вас – не организуйтесь!» С точки зрения власти, Борис Леонидович не сказал, а ляпнул совсем не то, что должен был заявить. В дальнейшем и это ему припомнили…
А лучше всех выступил Бабель: он речи не писал, сел за стол, надел очки и повел изумительную и живую и вместе с тем умную беседу по-французски…
Третий день конгресса – день провокации, как определила советская делегация: покончил с собой 35-летний писатель, сюрреалист Рене Кревель, открыв на кухне газ. Советские лица посчитали это провокацией, а Клаус Манн высказал иное об ушедшем: «Он совершил самоубийство, потому что страшился безумия. Он совершил самоубийство, потому что считал мир безумным…» Написанную речь Кревеля «Индивид и общество» прочитал на конгрессе Луи Арагон.
Заключительный день конгресса прошел 27 июня во дворце Трокадеро в присутствии более 5 тысяч человек. На банкете Щербаков выделил Андре Жида: «Особенно ценим мы и гордимся дружбой и любовью Андре Жида к Советскому Союзу» (затем эта «любовь» имела продолжение). Щербаков от имени правительства пригласил многих французских писателей посетить СССР.
Конгресс закончился, отзвуки от него остались, но практического результата он не имел. Были другие последствия. Анри Барбюс, как и предполагал, приехал в Москву, но там серьезно заболел и 30 августа 1935 года скончался. Подозрительная смерть. Мавр сделал свое дело?..
В 1935 году в Москве напечатали одну из самых слабых книг Эренбурга «Не переводя дыхания»: она пользовалась огромным успехом у советских критиков. Только вот эмигрант Михаил Осоргин сказал о ней правду: «Оренбург уже не просто пишет, он поет. Поет он лучшее, что есть в современной советской жизни, – работающую и жизнерадостную молодежь. Поет не соло, а в хоре. От его участия хор выигрывает; но скажу откровенно, мне было жаль потерять солиста, писателя с отчетливой, не всем слышимой индивидуальностью. Для перехода в хор нужно отказаться от очень многого, а научиться только пустякам. Этим пустякам Эренбург научился без труда» («Последние новости», Париж, 1 октября 1935 года).
И, наконец, история с поездкой Андре Жида. Он прибыл в Москву 17 июня 1936 года. Французский писатель давно хотел познакомиться с Максимом Горьким. Но встреча не состоялась: Горький скончался (как и почему? – об этом много чего написано). Андре Жид присутствовал на похоронах великого пролетарского писателя и даже был приглашен подняться на трибуну Мавзолея и в присутствии Сталина произнести речь. Но примечательно: Сталин не удостоил Жида специальным приемом. Видно, чекисты донесли вождю, что писатель пишет не совсем то, чего от него ждут. И действительно, книга Андре Жида «Возвращение из СССР» оказалась скорее со знаком минус, чем с плюсом. Сам Андре Жид записывал в дневнике: «Я писал о поездке в СССР в том же стиле и в том же духе, что и о разоблачениях колониальных злоупотреблений в Конго, которые вызывали у меня отвращение…»
А вот книга «Возвращение из СССР» вызвала в Москве гнев. В «Литературной газете» от 6 декабря 1936 года появилась статья, озаглавленная: «Куда Андре Жид возвратился из СССР?», где вчерашнего друга буквально припечатали к стенке: «Слезливая, двойственная книжка Жида выдала в нем человека слабого, неустойчивого, ограниченного и жалкого. Может быть, он написал антисоветский пасквиль под давлением наших заклятых врагов из французского филиала троцкистско-фашистской банды и для установления своей “индивидуалистической” совести проливал при этом слезы старого циника. Тем хуже, тем отвратительнее выглядит вся эта клеветническая стряпня».
«Фас» из Москвы подхватила и коммунистическая печать Франции, клеймя Андре Жида как ренегата, предателя, врага прогресса, мира и социализма. В СССР, естественно, все книги Андре Жида тут же сняли с производства, а уже вышедшие из печати изъяли из библиотек. Любопытно, что именно в Москве в это время находился немецкий писатель Лион Фейхтвангер, и московские острословы опасались, как бы «сей еврей не оказался Жидом». Поэту Лахути пришлось заново садиться за статью об Андре Жиде: в первый раз он его восхвалял, а затем вынужден был спускать неугодного француза с небес и основательно помазать его грязью. Увы, такова подоплека социалистического реализма. Даже Эренбург сделал пируэт и назвал Андре Жида «стариком со злобой ренегата, с нечистой совестью». Что сказать об Андре Жиде с позиции нынешних лет: он за два месяца разглядел то, на что многим наблюдавшим советскую жизнь изнутри не хватило целой жизни: «То, что Сталин всегда прав, означает, что Сталин восторжествовал над всеми. Диктатура пролетариата? Нет, диктатура одного человека».
Прошло еще немного времени, и наступивший 1937 год показал всем, что такое Сталин и сталинизм – террор и еще раз террор. Печальная участь настигла многих людей, так или иначе участвовавших в подготовке Парижского конгресса, в их числе Бухарин, Радек, Стецкий, Динамов, Киршон, Микитенко, Виктор Кин, Кольцов, Бабель, Луппол и другие. Арест, тюрьма, ссылка, а кому сразу – расстрел.
Второй конгресс в защиту культуры состоялся в Мадриде – туда приехавших оказалось очень мало, а те, кто приехал, клеймили в речах Андре Жида и прочих ренегатов и, разумеется, троцкистов и фашистов. Других врагов у культуры не было. А вскоре грянула Вторая мировая война…