Ну, не на шутку будет драка!

Подруга милая! С утра

До ночи грусть меня смущает!

Он, словно враг, меня терзает.

Ты видела его?

Вчера.

А я хотела поделиться

Своею радостью с тобой:

Мартин решился — и он мой!

Мы сговорились пожениться.

Прошу тебя, не откажи:

Была ты верной мне подружкой —

Будь у меня на свадьбе дружкой,

И эту честь нам окажи!

Ах, милая моя невеста!

А я-то даже без угла:

Я от хозяина ушла,

Теперь должна искать я места.

Соседка мне дала приют.

Ну, вот! Идем! Какое горе!

Пойдем со мной к моей сеньоре.

К венцу нас нынче поведут.

К твоей сеньоре? Как мне стыдно!

Чего стыдиться? Ну, скорей!

Получишь платье ты у ней.

Ты по душе пришлась ей, видно.

Идем, коль так она добра.

А по пути и я, сестрица,

Хочу с тобою поделиться.

Что было у реки вчера!

Да, не была я на гулянье:

Невесте скромной надо быть

И волю девичью забыть.

Меня ж туда влекло желанье

Хотя украдкой, как-нибудь

Случайно на него взглянуть.

На Мансанарес мы пошли в субботу^[102]

С Тересою, с Хуаной, с Каталиной.

Скрывать старалась горе и заботу

Я от подружек под веселой миной

И принялась усердно за работу,

Но мыслью занята была единой

Печальная, смущенная душа —

О том, как донья Анна хороша!

И так ретиво я взялась за мыло,

Схватилась за хозяйское тряпье,

Что мне вода все юбки замочила.

А я… я слез ручьи лила в нее.

Я плакала. Мне не хватало силы

Удерживать отчаянье мое.

Другие звонко песни распевали,

А я вся отдалась моей печали.

Уж солнце заходило, облака

Своим сияньем алым озаряя;

Румянилась прозрачная река,

Рдел небосклон от края и до края.

Была пора вечерняя близка,

Работа вся окончена дневная.

Прополоскав, мы выжали белье,

И каждая взялась сушить свое.

На кольях укрепили мы веревки,

Развесили сорочки, простыни.

Тут вышли в круг, стройны, красивы, ловки,

Четыре наши девушки, они

Искусством пляски, ловкостью сноровки

Известны всей округе искони.

И тотчас же к ним подскочили живо

Четыре парня — молодцы на диво!

Красавцы! Каждый был лихой танцор,

Все узкобедры и широкоплечи,

Усы торчком и все как на подбор.

Я слушала веселые их речи,

И, равнодушно опустивши взор,

Молчала я: душа была далече.

Молчит язык и слов недостает,

Когда на сердце злой печали гнет.

Взяла тут инструмент свой Хуанилья,

Таящий столько радостей и мук.

Далеко ветра уносили крылья

Его пергаментом смягченный звук.

Она запела. Песня, сегидилья,

Звучала в лад игре искусных рук.

За песни и за их очарованье

Италия завидует Испанье.

Пустились в пляс под звуки песни той

Лоренсо с Хустой, взявши кастаньеты,

К ним вмиг пристал цирюльник молодой.

Он лучшие выделывал курбеты,

Чем на прогулке графский вороной.

О ревность! Тяжелы твои наветы:

Я в это время увидала вдруг,

Как подошел твоей сеньоры друг.

Но радость я доставить не хотела

Ему своим уныньем и тоской,—

Скорей и я к подружкам подлетела

И закружилась в пляске огневой.

Я танцевала так легко и смело,

Что все признали первенство за мной.

Любовь и ревность вместе тут плясали…

А зрители все «браво» мне кричали.

Вдруг слышу голос: «Исавель моя!»

Он! Дон Хуан! Стоит со мною рядом.

Похолодела, запылала я.

Слова его мне были сладким ядом.

На сердце лед, в огне вся кровь моя.

Но крикнула ему я с гневным взглядом:

«Изменник! С равными себе водись;

Я бедная работница, стыдись!»

И по мосту скорее прочь пошла я…

Теперь сама раскаиваюсь в том.

Не знаю я, что делать, дорогая…

Но по ночам я слушаю тайком,

Как напролет всю ночь стоит, вздыхая,

Он до рассвета под моим окном.

Но искренне скажу, меня смущает:

Что мне любовь и ревность предвещают?