Никогда не брал ничего. Ни перстня матери не привез, ни часов для себя, ни там самой ерунды – автоматической ручки или портсигара. Кто что возьмет, так сразу и укокошит. И вообще мне жаль, что я это не услышал своими ушами. Но, испытав приступ сожаления, понимаю, что мне жаль не его, не его речь и голос, а мою напрасную жалость, не имеющую здравого объяснения. И он – лишь несуществующий пособник этого сожаления, заливающего все. Ведь разве я не всем пожертвовал ради того, что всего лишь вообразил? Нет ответа.3