Глава 56

Пять дней спустя мне приснился сон.

Не буду вдаваться в подробности, поскольку, во-первых, сам их плохо помню, а во-вторых, чужие сны, как и стечение обстоятельств чужой жизни, всегда скучны. Причины и того и другого скрыты глубоко в характере самого человека, в его личной истории. Именно поэтому со стороны просто невозможно понять, почему для кого-то тот или иной сон становится настоящей сокровищницей, откуда можно черпать озарения и неожиданные выводы, на которые скуп бодрствующий разум. Поэтому расскажу вкратце. Этот сон снился мне уже третий раз подряд, и ничего удивительного в нем не было. Все-таки я весьма примитивно устроен.

Мне снилось, что я нахожусь в каком-то темном месте. Я сделал что-то ужасное, и теперь ничего уже не будет так, как прежде. Вокруг царит кромешная темнота, но я точно знаю, что стою в туннеле и у меня есть два пути – вперед или назад.

Если пойду вперед – выберусь на свободу.

Назад – вернусь к тому кошмару, от которого бегу.

Сначала, естественно, я выбираю первый вариант. Начинаю ползти вперед, задыхаясь от какой-то вони, и вдруг со всей ясностью осознаю: прежде всего надо покончить с кошмаром, иначе все это бесполезно, – нет там никакого спасения, и будущего тоже нет. Я с трудом разворачиваюсь в этом невыносимо тесном, пыльном туннеле и ползу навстречу своему кошмару. А туннель в прошлое сужается все больше, протискиваться по нему все труднее, однако я продолжаю упрямо ползти назад.

Но я так ничего и не нахожу. Того, что я ищу, здесь больше нет.

Точнее… на самом деле оно все еще где-то здесь. Только теперь намного дальше. Вне досягаемости для меня. И так будет всегда.

Потому что нельзя изменить прошлое.

Когда я окончательно проснулся, часы показывали почти пять утра. Светать еще не начало, однако в спальне было не так уж темно. Потому что, вернувшись в Санта-Монику, я перестал задергивать шторы на ночь.

Натянув спортивные штаны и толстовку с капюшоном, я приготовил кофе и налил его в термос. Потом сгреб сигареты и зажигалку и вышел на улицу. От моей квартиры до аллеи, что тянется вдоль пляжа, всего несколько минут ходьбы. В такую рань тут никого нет, кроме разве что безумных любителей пробежки, которые, с гарнитурой в ушах, уже ведут деловые переговоры, да еще бездомных. Эти либо лежат на траве, распластавшись в позе морской звезды, либо куда-то спешат, толкая перед собой позаимствованную из супермаркета проволочную тележку, нагруженную всякой непостижимой всячиной. Вчера утром – а проснулся я в то же время, и снился мне точно такой же сон – я повернул направо, к пирсу.

Поэтому сегодня двинулся налево, к Венис-Бич.

Шел я медленно. До возвращения в Лос-Анджелес я не отдавал себе отчета в том, что именно и насколько сильно у меня болит. И не только от ударов и столкновений с каменными стенами на завершающей стадии приключения; поясница, например, все еще ныла, напоминая о начале нашего путешествия, когда Джемма врезалась в меня, сорвавшись со скалы. Воистину, последствия от затрещин, которыми награждает тебя жизнь, ощущаешь лишь тогда, когда она берет передышку.

Еще я похудел на семь фунтов, и мне понадобилось несколько дней, чтобы хотя бы немного восполнить дефицит воды в организме. Три дня я провалялся с чудовищной температурой. Кровь в моих артериях и венах буквально кипела. Очень может быть, что через когти той твари, что разодрала мне грудь, внутрь попали какие-то микроорганизмы из бассейна. Мне было так плохо, что я уже подумывал, не показаться ли врачу. Но потом рассудил, что навряд ли у него нашлись бы антибиотики против неизвестных науке бактерий. Поэтому все эти три дня я пролежал дома, обливаясь потом под одеялом, и в конце концов жар отступил.

Не уверен, что дело было в моем мощном иммунитете. Вполне вероятно, что микроскопических захватчиков моего организма постигла та же судьба, что и их более крупных собратьев там, в туннелях. Их программа дала сбой, и, возможно, причиной этого сбоя стало то, что мы с Пьером вытащили из бассейна несколько шаров. Они погибли, распались на составляющие.

Наверное, в их программу изначально был заложен определенный срок службы. Видимо, он заложен во всех нас.

Сегодня, слава богу, я чувствовал себя получше. Организм мобилизовал силы и принялся ремонтировать сам себя, восстанавливать равновесие. Равновесие в случае мужчины сорока с лишним лет – это не совсем то состояние, в котором он ощущает себя юным и всемогущим богом, ну да ничего. Я все равно радовался его возвращению.

Мозг тоже стремился восстановить баланс, и процесс этот отчасти был вполне осознанным. Я часто думал о том, что произошло. Некоторые фрагменты я уже не мог вспомнить четко. События, которые так остро и болезненно проживались в реальном времени, потеряли яркость. Такова уж особенность нашего мозга, благодаря которой мы, перенеся травму, снова становимся самими собой. Истощенность и обезвоживание тоже сыграли свою роль. Какие-то моменты и вовсе напоминали сон, наподобие того, что снился мне сегодня.

Вот только я знал, что сном они не были.

Думаю, вы сами сможете догадаться, что занимало мои мысли больше всего. Разве мог я представить, что когда-нибудь вцеплюсь мертвой хваткой в горло человека, прервав тем самым чью-то жизнь? Или что когда-нибудь я окажусь на затерянном бог весть где пляже и буду смотреть, как его песок обагряется кровью, стекающей с поварского ножа, который я только что осторожно вынул из крепко сжимавших его женских рук? Когда Кен помог Молли подняться и Пьер приковылял к месту событий, мы еще долго там стояли, погруженные в глубокое молчание.

Потом нам пришлось решать, что же делать дальше.

После долгих споров мы положили тело Фезер в шлюпку и поплыли назад, вверх по реке. Там мы с Молли подняли ее по стене, до отверстия в скале. Хотя, вообще-то, Фезер была хрупкой, но не бывает легких мертвецов. Их тела – словно черные дыры, втянувшие в себя события и прожитой жизни, и так и не наступившего будущего.

Это было мучительно тяжело и опасно, и нам понадобилась целая вечность, чтобы втащить ее наверх. Мы отнесли Фезер вглубь пещеры. Несмотря на все зло, которое причинила нам эта женщина, и даже на ее попытки собственноручно с нами расправиться, оставлять ее здесь казалось неправильным.

Но что еще мы могли сделать? Похоронить ее на пляже или выбросить труп в реку? Но тогда мы бы точно подставили себя под удар. Можно было дождаться утра, погрузить тело на плот и, добравшись до цивилизации – а путь нам еще предстоял долгий и изнуряющий, – сдаться на милость полиции.

Кстати, Молли и Пьер единодушно высказались именно за этот вариант. Ведь Фезер пыталась нас убить, говорили они. Доказать это будет нетрудно. А вот мы с Кеном в это не особо верили. Да, прятать труп – это мерзко. Но если мы заявимся в полицию с якобы случайно обнаруженным телом какой-то незнакомки, наш потрепанный внешний вид обязательно вызовет массу вопросов. В результате начнется расследование, в котором главными подозреваемыми окажемся именно мы. Быстро всплывет, что в отеле, где мы остановились, Молли почему-то забронировала не четыре, а пять номеров. И чтобы выкрутиться из этой передряги, придется рассказать, как все было на самом деле. И о нашей находке в том числе.

Молли с Пьером снова были «за». Ведь они считали, что так будет правильно. Нужно обо всем поведать миру. Открыть людям глаза.

Эти двое были еще совсем молоды. Наверное, нужно пожить на свете немного дольше, чтобы понимать: некоторые тайны должны оставаться тайнами. Мир к ним не готов, и вверить в руки людей это новое знание попросту опасно. Поэтому оно должно быть скрыто. Любой ценой.

Когда мы с Молли вернулись в шлюпку, разразился новый спор, точку в котором поставил я, завив, что по крайней мере там, наверху, тело Фезер будет в безопасности. И если мы все-таки решим явиться в полицию с повинной, то сможем сообщить властям, где лежит труп.

Потом мы подремали несколько часов, а утром отправились в путь. Доплыли до нужного места. Выбрались из каньона. Поехали в отель, забрали вещи. И вернулись домой.

Я думал, что примирился с нашим решением. Но время шло, дни неторопливо сменяли друг друга, и я все отчетливее понимал: да ничего подобного.

Там в темноте остались лежать два тела. Три, если считать Джемму, а точнее, то, что от нее осталось. Хотя они с Диланом наверняка сгорели, превратившись в пепел, в том очистительном огне. Мы не были виноваты в смерти Джеммы, но легче мне от этого не становилось. Получив неприятное письмо, можно выбросить его в мусорную корзину, но забыть о том, что прочел, ты уже не сможешь. Можно спрятать тело в самом глубоком туннеле, и никто никогда об этом не узнает. Но ты-то сам знаешь.

Оно всегда будет там – даже если превратится в прах.

И в твоих собственных туннелях тоже полно таких трупов. Это твои поступки, ошибки, секреты. Чувство вины за какие-то моменты в прошлом – как черные угли среди ярких звезд, рассыпанных по небу твоей души. События, выходящие за пределы твоего понимания. Аномалии. Ты в изумлении взираешь на все это и спрашиваешь себя: «Как же это, черт возьми, получилось? И что мне теперь делать?»

Но правда в том, что, лишь сворачивая с прямой хоженой тропы – по которой можно шагать много-много лет, а потом не вспомнить ни дня из этого пути, – у нас есть шанс добраться до места назначения. И по-настоящему узнать самих себя.

Именно аномалии делают нас теми, кто мы есть.

Осознание этого не приносит облегчения и не избавляет от чувства вины. Даже по прошествии времени.

Я поймал себя на том, что последние сутки какая-то часть моего сознания (а именно та самая, которой я практически не пользовался с того дня, когда протопал на своих двоих от Голливуда до пляжа, где решил, что сценаристом больше быть не хочу) работает над историей произошедшего. Вспоминает факты, переписывает их заново, придумывает новый финал.

Наконец вчера, перед тем как я отправился спать, в моей голове созрела альтернативная версия событий, в которой вся ответственность за смерть трех человек ложилась исключительно на мои плечи, а о пещере Кинкейда не упоминалось вообще.

Я собирался ее записать и отправить Кену, с наказом выучить новый сценарий и проследить, чтобы остальные сделали то же самое.

Потому что все это было правдой. Если бы я не потащил всех нас в эту экспедицию, эти трое были бы сейчас живы. А остальные четверо не просыпались бы по утрам в страхе, что рано или поздно их постигнет кара – и не только Божья.

Наверное, есть люди, которым нечистая совесть не мешает радоваться жизни.

Но я к ним точно не принадлежу.

Я дошел до того места, где аллея поворачивает на пляж, и, вынув из пачки сигарету, присел на низкую стену лицом к океану. Было еще слишком рано и потому безлюдно. Я курил, задумчиво глядя на песок перед собой.

Через несколько минут к моим ногам упал какой-то предмет. Не сразу сообразив, что это такое, я наклонился и поднял его.

Цепочка с подвеской-анкхом. Последний раз я видел такую у Фезер, когда мы с Молли оставили ее тело в пещере.

Рядом со мной присел какой-то человек. Поворачиваться к нему я не стал, но отметил про себя, что он очень высокого роста. Незнакомец молчал.

– И что теперь? – спросил я.

– Не бойтесь, расправы не будет, – ответил он низким, мелодичным голосом. – По крайней мере, с нашей стороны.

– Почему?

– Мы не видим в этом смысла. В результате ваших действий месту был нанесен критический урон. Примите поздравления, мистер Мур. Вам удалось вывести из строя самое важное устройство на планете.

– Но Кен всего лишь разбил консоль в одном бассейне.

– Все начинается с большого бассейна. Он создает тех, кто очищает Землю, подготавливая ее к новому циклу. Выпустить только их – значит подписать планете смертный приговор. На данный момент все следы уничтожены. Вход мы запечатали.

– Кинкейд тоже пытался.

– На этот раз работа была сделана более тщательно.

– Но ведь есть и другие?

– Да. Внутри мы обнаружили помещение с чем-то наподобие карты. Вы там были?

– Возможно.

– Видели маркеры, указывающие на расположение таких же мест?

– Нет, – солгал я. – Ничего такого там не было.

– Я вам не верю.

Наконец я повернулся, чтобы взглянуть на своего собеседника. Да, он был высок, но не настолько, чтобы, увидев его на улице, люди тыкали в него пальцем. Лицо широкое, с крупными, но пропорциональными чертами. Уловить в нем что-то странное, не совсем человеческое, мог только я – потому что у меня была возможность хорошо рассмотреть лицо гиганта, который чуть не прикончил меня в той пещере. Но все остальные попросту решили бы, что перед ними баскетболист.

– Допустим, видели, – произнес я. – И что это меняет?

– Пока ничего. Я постараюсь выразиться так, чтобы вы меня поняли. Всегда дешевле не снимать фильм. А людей обычно лучше не убивать. Если только они не начинают говорить лишнее.

– И кто нам поверит?

– Никто. Но мы потратили очень много времени на то, чтобы наш секрет остался секретом. Ведь наша миссия состоит не только в том, чтобы отыскать, – но и в том, чтобы сохранить находку в тайне. Время для обновления еще не пришло. И этим процессом никогда не будет управлять один-единственный человек – ни женщина, ни мужчина. Это должно оставаться тайной. Так что постарайтесь.

– Не имею ничего против, – сказал я.

– Будьте осторожны, мистер Мур. И навсегда выкиньте это из головы. Надеюсь, больше мы с вами не встретимся.

Он встал и пошел прочь.

Я посидел еще немного, глядя на океан. И вдруг осознал, что стремился взять на себя ответственность за смерть трех человек не только потому, что считал себя виноватым. Мною руководил еще и страх. Самый обычный страх. Понимаю, гордиться тут нечем, но зато честно.

Я не стал писать письмо Кену.

А следующей ночью вообще не видел никаких снов.