IX

– Патроны, блядь, приберегайте!

Садилось солнце, тени удлинялись. Противник не давал нам отползти, но и потерь пока не наносил. После минутного ажиотажа мы сдержанно перекидывались короткими, целясь в дрожащие живые звезды в полутьме между деревьев. Внезапно со стороны лесопосадки огонь прекратился и закаркал железный голос из рупора:

– Внимание! Военнослужащие армии Страны! Вы окружены, и дальнейшее сопротивление бесполезно. Попытка прорыва обречена на провал. Направление укреплено живой силой и тяжелой техникой. Ваши начальники оставили вас на произвол судьбы, никакого плана вывода войск из окружения не последует. Приказ об отступлении или дальнейших действиях окруженных частей некому отдать. Два дня назад высшие чины тайно покинули зону военных действий, воспользовавшись кортежем Красного Креста. Поэтому штаб вооруженного сопротивления Республики предлагает вам прекратить бессмысленное кровопролитие и сдать оружие! Всем, добровольно сдавшим оружие и боеприпасы, будут предоставлены пища, кров и медицинская помощь.

Мы слышали чуть усталый твердый голос, интонации которого не выражали ни превосходства, ни просьбы, но одну готовность повторять многократно.

Меня волнами пробирала дрожь напряжения. Недоумение не оставляло. Похоже, мы попались в тиски между огневой точкой противника и укрепленной линией окружения. Если это их обращение не блеф.

– Ты гля, вживую брешут, суки! – процедил Сотник и сплюнул изгрызенную, как щетка, спичку.

– Да чес! – озвучил Довгань мои подозрения.

– Да хрена чес. С чего им брехать-то? Мы вот они, под носом, делай свое дело, и все, – морщась в прицел, отозвался Гайдук.

Нет, это была правда. Я сомневалась минуту, не дольше. Их и в самом деле множество, они повсюду! Мое внимание перезапустилось в аварийном режиме, и сквозь запах порохового дыма я отчетливо ощутила, что деревня, и лес, и дальняя дорога переполнены живым присутствием. Воздух вокруг будто клубился, разогретый всеобщим вниманием, прикованным только к нам. Глаза мои метались, слезясь от усилия. Всмотревшись в лесополосу, чуть в стороне от их огневой точки прямо на ветке дерева я заметила два истрепанных полотнища: не единожды рваный пиратский флаг так называемой Республики и сразу под ним грязный белый с красным крестом. Теперь ясно: мы попали. Эти тут очень давно.

– Чего, конец? – по-детски удивленно вопросил Шапинский и огляделся.

– Ну, твари! – прорычал Сотник и бессмысленно расстрелял магазин в сторону леса.

Автомат его еще долго щелкал вхолостую, пока Сотник спускал ярость. Ему дружно ответили из темноты, и перестрелка активизировалась.

– Что делать-то?

– Что, так по скорой и улепетнули? Эти, с командного? – заинтересованно прошептал тем временем Шапинский.

– Заткнись, салабон. Еще раз рот откроешь… Кот, скажи ему. Кот!!!

В крике послышались слезы. Я резко оглянулась. Сотник изо всех сил тряс Котова за плечо, тот, раскинувшись, не подавал признаков жизни.

– Еб твою мать, Котов! Ну же!

Голова взводного дернулась и перекатилась на другое плечо, безразличная к нашим призывам. Шапинский бросил автомат и вцепился в его бушлат обеими руками.

– Кот!!!

– Оставь его, – только и успела крикнуть я.

Раздался скрежет надорванного мотора, и мы перестали верить своим глазам. Мертвая обгорелая БМП, отрыгнув черное облако, тяжко сползла с кривого своего холма и двинула прямо на нас. В этот миг я в подробностях узнала, что такое паника. Лесок, минированное поле за спиной и живой черный труп бронированной машины взяли нас в кольцо диаметром не больше сотни метров. Дорога к полю простреливалась, а БМП, с усилием пожирая метры, давила на нас все плотнее.

– Мама…

Разум и воля больше не подчинялись мне. Я не побежала просто потому, что в несколько остававшихся до смерти секунд не смогла совладать с коленями. Они обмякли, встать я не смогла. Блуждавший взгляд обрывками выхватывал по кругу: плачущего навзрыд Шапинского, мертвого Котова навзничь, Гайдука, отстрелявшего оба своих рожка и рвущего с Котова автомат, Сотника с разверстым в крике ртом и Довганя, опустившего в ступоре на приклад обе руки. И снова, снова, снова, каждый миг все ближе битое кривое корыто БМП.

Когда изрытая осколками бронированная корма нависла над нами, машина вдруг остановилась и затряслась.

Люк механика-водителя отскочил, и мы услышали хриплый выкрик:

– Э, братва! «Сотых» сколько?

Я не могла понять, что происходит. Только машинально отметила, как изменился звук от выстрелов. Теперь они звенели зло, бессильно отскакивая от стального борта.

В ответ заорал Довгань:

– Один! Один у нас!

Водитель выкрикнул, перекрывая скрежет мотора:

– «Двухсотых» в яму, после подберем. «Сотого» цепляйте и вперед. За борт держитесь. Отстанете – кранты, пацаны. Там и ляжете. Ну, с богом!

Оказавшись между нами и огневой точкой противника, БМП закрыла нас от пуль. Люк снова лязгнул. Силы мои мгновенно восстановились. Одним рывком мы с Гайдуком толкнули Котова, Довгань принял его на спину, Сотник подсел и ловко разделил нагрузку. Толпой мы выбрались из своего укрытия под борт БМП. Надрывно взвыл мотор, корпус затрясся, но гусеницы так и не двинулись.

– Еб вашу мамашу! Детка, не теперь! – слышалось сквозь щель приоткрытого люка.

Я задохнулась от жирной гари солярки. Водитель одновременно ругал и увещевал машину, и через бесконечные три минуты они договорились лучше ожиданий. Внезапно БМП рывком прыгнула – и мы остались во чистом поле без прикрытия на добрых несколько секунд. Если бы не плотная завеса дыма, выедавшая глаза и легкие, у ребят из леса все пошло бы проще и быстрей. Но они продолжали прицельно долбить в БМП, благо, никто не ошибся. Мы тем временем, как могли, резво нагнали машину и так, пригнувшись, двинулись вперед.

Пологие с виду, холмы стали преградой почти непреодолимой. В первой же яме тройка с раненым легла ничком в ряд, не справившись с весом Котова. Подняться Сотник и Довгань не смогли. Замыкавший Шапинский не успел повернуть на скользком глинистом склоне и полным ходом наехал на них сверху. Болезненно крикнул придавленный к земле Довгань, и грязный путаный комок тел стал расползаться. Тем временем спасительный борт БМП уплыл вперед на метры, и оппоненты наши оживились. К счастью, холм и рытвина под ним вновь нас надежно прикрыли. Машина остановилась, и из люка раздался сорванный окрик:

– Еще раз станете – и вам хана! Хорош копаться, крестнички! Кидайте тело на броню и ноги в руки!

На разъезжавшихся, облепленных глиной ногах мы кое-как поднялись, и изощренная помесь бега с ползками продолжилась. В одной из рытвин моя нога резко скользнула вбок, завязнув пяткой. Боли не было. Я попыталась освободиться, и успешно. Но в следующем шаге стопа отказала мне. Она бессмысленно болталась и не давала мне опоры. Новым шагом я рухнула на четвереньки и встать больше не смогла. Судьба. Колени тяжко липли к глине. Отчаянным рывком надрывала я живот, вытягивала одну ногу, вторая следом увязала по середину бедра. Обреченно проводила взглядом спины своих, еще раз безнадежно приподнялась, и тогда чьи-то руки подхватили меня под мышки.

– Цепляйся!

Гайдук?! Так и есть. Я не верила своим ощущениям, а он рывками тащил меня вперед. Тянул нетвердо, слабыми руками, на грани надрыва. Ногти впивались мне в ребра, вывертываемые моим телом из некрепких, дрожащих от натуги пальцев. Чтоб выдюжить, он не дышал вообще. Из его сцепленного оскалом рта сквозь зубы рвался единый бесконечный выдох «Ы-э-ы-ы». Но он меня не бросил.

Так позорно и был закрыт давешний наш с ним спор.

Я перестала биться и пыталась рабочей ногой попасть в ритм его шага. Так, в три ноги, справлялись мы более или менее сносно. Вдруг БМП заглохла намертво. Тело мое неудержно поползло вниз, меня облил новый приступ животного ужаса. Тогда же люк машины со стуком отвалился, и оттуда, как черт, выпрыгнул человек в прозрачной жидкой бороде и юбке.

– Ну как, миряне? Живы? Сюда, уж здесь потише будет.

Перед нами в земле темнел прикрытый мятым жестяным листом провал, присыпанный землей и приваленный камнями. Блиндаж? Землянка? В сумерках не разберешь. В поисках ответа я вгляделась в нашего провожатого. Меня ожидало новое открытие. Оказалось, на нем ряса. Нормальная, до пят, но сверху книзу выцветшая в серо-синий. Под воротом с оторванной застежкой – тельник в полоску. Бородач нырнул в яму, мы – следом. Неизвестная тьма впустила нас, окутав звуками глубокого пространства и чувством торжествующей безопасности.

Лаз круто углублялся, вкруг обрастая ветхой кирпичной кладкой. Это стены подземного хода соседнего монастыря, как можно было догадаться. Скоро свод поднялся, мы смогли встать во весь рост. Пахнуло холодом подвала. Выстрелы за спиной отрезало. Вместо них оголилось чеканное в каждом шаге звонкое эхо. Ползущим шорохом своей неподвижной ступни я смазывала чистый дробный ритм, вися теперь на плече Шапинского. Оглушительно пересохшим горлом кашлял надорвавшийся Гайдук. Внезапно проход вильнул, минуя небрежный стык с современным бетонным коридором. Открылась импровизированная дверь, свет взгрыз бархатную темень – и нас ударом ослепила лампа без плафона.

Навстречу пахнуло потом и полусъедобной снедью спорного состава. Радость избавления заклокотала в горле. Шапинский дрогнул, я сорвалась и повалилась на пол. Вытянутые вперед мои ноги отклонялись в стороны под разным градусом и никаким усилием к симметрии не приводились. Я впустую загребала пятками. В этом было что-то клоунское. Забавное до колик. Меня мучил визгливый хохот, пока я не захлебнулась вдохом. Кто-то развернул меня за плечо и сунул в руки кружку с водой. Зубы лязгнули о край, в глотку вкатился прозрачный холод, и вроде стало легче.

Незнакомый голос сверху спокойно произнес:

– Тело в больничку. Телку туда же.

Следующих шестнадцати часов не помню.