Глава 13
Лиззи Манро никак не предполагала, что когда-нибудь станет давать свидетельские показания против подозреваемой в убийстве амишской девушки. Обвиняемая сидела за адвокатским столом рядом со своей влиятельной защитницей, склонив голову и сложив руки, как у этих ужасных статуэток, какими мать Лиззи любила загромождать подоконники. Сама Лиззи их ненавидела – каждый ангелок нарочито смазливый, у каждого пастушка такие наивные глаза, что всерьез их принимать невозможно. Точно так же, глядя на Кэти Фишер, Лиззи испытывала непреодолимое желание отвернуться.
Она перевела глаза на Джорджа Каллахэна, одетого в элегантный темный костюм.
– Назовите, пожалуйста, ваше имя и адрес, – попросил он.
– Элизабет Грейс Манро. Эфрата, Гранд-стрит, дом номер тысяча триста тринадцать.
– Где вы работаете?
– В отделении полиции Ист-Парадайса. Я детектив в чине сержанта.
Джорджу даже не пришлось задавать ей вопросы, ведь она часто присутствовала на открытии судебных процессов и знала порядок вопросов.
– Сколько времени вы служите детективом?
– Последние шесть лет. До этого я пять лет прослужила патрульным.
– Вы не могли бы немного рассказать о своей работе, детектив Манро?
Лиззи откинулась на спинку кресла свидетеля – для нее это место было комфортным.
– В основном я расследую уголовные преступления в Ист-Парадайсе.
– Сколько приблизительно их бывает?
– Ну, в прошлом году мы приняли пятнадцать тысяч вызовов. Разумеется, из них тяжких было совсем немного, в основном мы сталкиваемся с мисдиминором.
– Сколько убийств произошло в прошлом году?
– Ни одного, – ответила Лиззи.
– Из этих пятнадцати тысяч вызовов много ли приходится на амишские дома?
– Нет. Амиши вызывают полицию в случае воровства или повреждения их имущества, и время от времени нам приходится заводить дело на какого-нибудь амишского юнца за управление автомобилем в нетрезвом виде или за нарушение общественного порядка, но в основном они имеют минимальные контакты с местными правоохранительными органами.
– Детектив, расскажите нам, что произошло утром десятого июля.
Лиззи выпрямилась в кресле:
– Я была в отделении, когда кто-то позвонил и сообщил, что в коровнике найден мертвый младенец. На место происшествия выехала «скорая помощь», и потом я тоже туда поехала.
– Что вы увидели по прибытии?
– Было около пяти часов двадцати минут, незадолго до восхода. Коровник принадлежит амишскому владельцу молочной фермы. Он и двое его работников находились в коровнике, доили коров. Я опечатала переднюю и заднюю двери коровника лентой, чтобы обезопасить место происшествия. Потом пошла в кладовую для упряжи, где было найдено тело, и поговорила с парамедиками «скорой помощи». Они сказали, что ребенок новорожденный и недоношенный и что его не удалось реанимировать. Я записала имена четверых мужчин: Аарон и Элам Фишеры, Сэмюэл Стольцфус и Леви Эш. Я спросила их, видели ли они что-нибудь подозрительное и трогали ли что-то в коровнике. Самый молодой парень, Леви, как раз и обнаружил ребенка. Он не трогал ничего, кроме пары лошадиных попон, прикрывавших мертвого младенца, который был завернут в рубашку парня. Аарон Фишер, хозяин фермы, заявил о пропаже ножниц, используемых для разрезки шпагата и висевших на крючке у стойла для отёла. Все четверо мужчин сказали мне, что они никого не нашли в коровнике и что ни одна из женщин в доме не была беременной. После этого я прошлась по стойлам в поисках улик. Кроме того, мы вызвали группу полиции штата по особо важным делам. Было почти невозможно снять отпечатки с грубых деревянных балок и сена, а любые частичные отпечатки совпадали с отпечатками членов семьи, у которых был повод зайти в коровник.
– Подозревали ли вы преступление в тот момент?
– Нет. Я не подозревала ничего, помимо оставления ребенка.
– Продолжайте, пожалуйста, – кивнул Джордж.
– Наконец мы обнаружили место рождения – в углу стойла для отела было разбросано свежее сено, прикрывающее кровь. У места, где было найдено тело ребенка, мы обнаружили на земляном полу отпечаток стопы.
– Вы можете что-нибудь сказать об этом отпечатке?
– Он мог принадлежать босой женщине с седьмым размером обуви.
– Что вы сделали после этого?
– Я попыталась найти женщину, которая родила. Сначала я опросила жену Аарона Фишера, Сару. Я выяснила, что около десяти лет назад ей удалили матку и она не может иметь детей. Я опросила соседей и их двух девочек-подростков, и у всех было алиби. К тому времени как я вернулась на ферму, к нам спустилась дочь Фишеров Кэти. Фактически она зашла в кладовую для упряжи, где медицинский эксперт осматривал тело новорожденного.
– Какова была ее реакция?
– Она сильно разволновалась, – сказала Лиззи, – и выбежала из коровника.
– Вы пошли за ней?
– Да. Я догнала ее на крыльце. Я спросила мисс Фишер, была ли она беременной, и она это отрицала.
– Вам это показалось подозрительным?
– Вовсе нет. Ее родители говорили то же самое. Но потом я заметила, что по ее ногам стекает кровь. Несмотря на сопротивление, я попросила парамедиков отвезти девушку в больницу, для ее же безопасности.
– О чем вы подумали в тот момент?
– О том, что девушка нуждается в медицинской помощи. Но потом я подумала, что, возможно, родители обвиняемой ничего не знали о беременности, если она скрывала от них правду, как пыталась скрыть ее от меня.
– Каким образом вы обнаружили, что она утаивала правду? – спросил Джордж.
– Я поехала в больницу и поговорила с врачом обвиняемой, который подтвердил, что она родила ребенка, находится в критическом состоянии и нуждается в срочном лечении для прекращения вагинального кровотечения. Узнав, что она солгала мне по поводу беременности, я получила ордера на обыск фермы и дома, а также на взятие анализов крови и анализов ДНК у ребенка и обвиняемой. Следующий этап состоял в сопоставлении крови на сене в стойле для отёла с кровью обвиняемой, крови на теле ребенка с кровью обвиняемой, а также группы крови ребенка с группой крови обвиняемой.
– Какую информацию вы получили на основании данных ордеров?
– Под кроватью обвиняемой мы обнаружили окровавленную ночную сорочку. В ее шкафу нашлись ботинки и туфли седьмого размера. Все результаты анализов указывали на то, что кровь в коровнике связана с обвиняемой и кровь на ребенке и в его организме тоже связана с обвиняемой.
– Какой вывод вы из этого сделали?
Лиззи мельком взглянула на Кэти Фишер:
– Что, несмотря на ее отрицание, обвиняемая была матерью этого ребенка.
– На этом этапе вы считали, что обвиняемая убила ребенка?
– Нет. В Ист-Парадайсе убийства происходят редко и фактически не встречаются в общине амишей. На том этапе я считала, что ребенок мертворожденный. Но потом судмедэксперт прислал мне отчет о вскрытии, и мои заключения пришлось уточнить.
– Почему?
– Ну, с одной стороны, ребенок родился живым. С другой стороны, пуповина была перерезана ножницами. Это заставило меня подумать о ножницах, которые не нашел Аарон Фишер и с которых мы могли бы снять отпечатки. Новорожденный умер от асфиксии, но судмедэксперт обнаружил глубоко во рту ребенка волокна рубашки, в которую он был завернут, что предполагало удушение. Именно тогда я поняла, что обвиняемая является возможным подозреваемым. – Лиззи отпила воды из стакана, стоящего на свидетельской трибуне. – После этого я допросила всех людей, близких к обвиняемой, и саму обвиняемую. Мать обвиняемой подтвердила, что ее младший ребенок умер много лет назад и что она не имела понятия о беременности своей дочери, но и основания думать об этом у нее не было. Отец вообще отказался со мной говорить. Я также допросила Сэмюэла Стольцфуса, одного из наемных работников и, по совпадению, бойфренда обвиняемой. От него я узнала, что он намеревался осенью жениться на обвиняемой. Он также сказал мне, что у обвиняемой не было с ним сексуальных отношений.
– К какому же заключению вы пришли?
Лиззи подняла брови:
– Сначала я подумала: а что, если он, обнаружив, что Кэти Фишер обманула его, из мести задушил ребенка? Однако Сэмюэл Стольцфус живет в десяти милях от фермы Фишера с родителями, подтвердившими, что он спал у себя дома в тот промежуток времени, когда, по мнению судмедэксперта, произошла смерть. Потом я подумала, что, может быть, все наоборот – и информация указывает на обвиняемую. То есть у нее был мотив: амишская девушка, родители-амиши, бойфренд-амиш, а она беременеет от кого-то другого. Это повод утаить рождение, может быть, даже избавиться от ребенка.
– Вы опрашивали кого-то еще?
– Да, Леви Эша, второго наемного работника с фермы. Он рассказал, что обвиняемая последние шесть лет тайком ездила в Пенсильванский университет повидаться с братом. Джейкоб Фишер уже давно не жил как амиш, а вел жизнь студента колледжа.
– Какое отношение это имеет к делу?
Лиззи улыбнулась:
– Гораздо легче встретить парня, помимо амишского бойфренда, когда перед тобой весь мир – с выпивкой, студенческими вечеринками и брендовой косметикой.
– С Джейкобом Фишером вы тоже беседовали?
– Да. Он подтвердил тайные визиты обвиняемой и заявил, что не знал про беременность сестры. Он также сказал, что причина, по которой обвиняемой приходилось навещать его за спиной отца, состояла в том, что его больше не принимали дома.
Джордж изобразил замешательство:
– Как это?
– Амиши не посещают школу после восьмого класса, но Джейкоб захотел продолжить образование. Нарушив это правило, он оказался отлученным от Церкви амишей. Аарон Фишер пошел в своем наказании еще дальше и отрекся от Джейкоба. Сара Фишер не посмела перечить мужу, но тайно посылала дочь к Джейкобу.
– Как это повлияло на ваши соображения по этому делу?
– Неожиданно, – сказала Лиззи, – прояснилось еще кое-что. Будь я на месте обвиняемой и зная, что собственного брата изгнали за такой пустяк, как учеба, то постаралась бы не нарушать правил. Можете считать меня полоумной, но рождение внебрачного ребенка – более серьезное нарушение, чем чтение Шекспира на стороне. Это значит, что, если бы она не нашла способ скрыть случившееся, ее выкинули бы из дома и семьи, не говоря уже о Церкви. Поэтому она семь месяцев скрывала беременность. Потом родила ребенка – и скрыла это тоже.
– Вы установили, кто отец?
– Нет.
– Вы рассматривали других возможных подозреваемых, помимо обвиняемой?
– Знаете, я пыталась, – вздохнула Лиззи. – Но не сходилось слишком многое. Роды произошли на два с половиной месяца раньше срока, в месте без телефона и электричества, а это означает, что никого нельзя было вызвать и никто об этом не знал, если не считать обитателей фермы, которые могли услышать крики роженицы. Что до случайного незнакомца, то есть ли вероятность неожиданного появления кого-то на амишской ферме в два часа ночи? И если такой человек действительно появился, зачем ему убивать ребенка? И почему обвиняемая об этом не упомянула? Итак, остаются только члены семьи. Но лишь одна из них лгала мне в лицо о беременности и родах. Лишь для одной ставки оказались бы пугающе высокими, выйди новость о ребенке наружу. И лишь для одной из них у нас есть улики, доказывающие ее нахождение на месте преступления. – Лиззи бросила взгляд на адвокатский стол. – По моему мнению, факты ясно показывают, что Кэти Фишер задушила своего новорожденного.
Когда для перекрестного допроса поднялась Элли Хэтэуэй, Лиззи расправила плечи. Она пыталась вспомнить то, что говорил Джордж о жесткости адвоката, ее способности вытягивать ответы из самых упрямых свидетелей. Глядя на нее, Лиззи нисколько в этом не сомневалась. И короткая стрижка Элли Хэтэуэй, и ее строгий костюм не оставляли сомнения в том, что мягкие грани ее личности давно огрубели.
Вот почему Лиззи едва не свалилась со стула, когда к ней с искренней дружеской улыбкой подошла адвокат:
– Вы не знали, что здесь я обычно проводила лето?
– В здании суда? – прищурилась Лиззи.
– Нет! – рассмеялась Элли. – Вопреки общему мнению. Я имела в виду Ист-Парадайс.
– Я этого не знала, – сухо откликнулась Лиззи.
– Здесь живет моя тетка. У нее была небольшая ферма. – Элли улыбнулась. – Но это было до бешеного повышения налогов на недвижимость.
При этих словах Лиззи тихо засмеялась:
– Вот почему я снимаю жилье.
– Ваша честь, – вмешался Джордж, бросив на свидетельницу предупреждающий взгляд, – не сомневаюсь, что присяжным необязательно слушать воспоминания мисс Хэтэуэй.
Судья кивнула:
– Говорите по существу, советник.
– Да, Ваша честь. Просто когда растешь здесь, то наблюдаешь за жизнью амишей. – Она повернулась к Лиззи. – Вы согласны?
– Да.
– Вы говорили, что не часто заводили дела на амишей. Когда было последнее дело?
Лиззи мысленно отмотала назад:
– Месяцев пять назад. Семнадцатилетний парень в нетрезвом виде съехал на багги в канаву.
– А перед тем? Можете припомнить?
Она пыталась вспомнить, но не смогла:
– Не знаю.
– То есть прошло много времени?
– Можно сказать и так, – призналась Лиззи.
– В своих отношениях… профессиональных и личных… казались ли вам амиши довольно мягкими людьми?
– Да.
– Вы знаете, что бывает, когда незамужняя амишская девушка рожает ребенка?
– Я слышала, они заботятся о своих детях.
– Это верно, и Кэти не отлучат от Церкви, а лишь на время подвергнут порицанию. Потом ее простят и встретят с распростертыми объятиями. Так где же мотив для убийства?
– Это все действия ее отца, – объяснила Лиззи. – Если человек хочет поддерживать связь с членом семьи, вышедшим из Церкви, существуют пути, помимо отлучения от Церкви, однако Аарон Фишер отказался от них, выгнав из дома брата обвиняемой. Она все время помнила о суровости отца.
– Я думала, вы не опрашивали мистера Фишера.
– А я и не опрашивала.
– А-а… – протянула Элли. – Значит, вы экстрасенс.
– Я опрашивала его сына, – возразила Лиззи.
– Беседа с сыном не скажет вам, что на уме у отца. Точно так же, как, глядя на мертвого ребенка, мы не поймем, что его убила мать, верно?
– Протестую!
– Беру свои слова назад, – спокойно произнесла Элли. – Вам не кажется странным, что амишская женщина обвиняется в убийстве?
Лиззи взглянула на Джорджа:
– Да, это так. Но факт заключается в том, что убийство все-таки произошло.
– Разве? Данные врачебного осмотра подтверждают, что Кэти родила ребенка. Это не подлежит сомнению. Но разве рождение ребенка обязательно влечет за собой его убийство?
– Нет.
– Вы также упомянули, что нашли отпечаток стопы на земле рядом с тем местом, где было обнаружено тело ребенка. По-вашему, это связывает Кэти с убийством?
– Да, – ответила Лиззи. – Поскольку мы знаем, что она носит обувь седьмого размера. Это само по себе не убедительное доказательство, но определенно подтверждает нашу гипотезу.
– Есть ли способ доказать, что именно этот отпечаток был сделан ногой Кэти?
– Не окончательно, – покачала головой Лиззи.
– Например, я ношу обувь седьмого размера, детектив Манро. Так что теоретически этот отпечаток мог быть сделан и мной?
– Вас не было в коровнике в то утро.
– Вы знаете, что седьмой размер женской обуви примерно соответствует пятому детскому размеру?
– Нет, не знаю.
– Вы знали, что у Леви Эша пятый размер обуви?
– Теперь знаю, – натянуто улыбнулась Лиззи.
– Когда вы прибыли на ферму, Леви ходил босиком?
– Да.
– Разве, по собственному признанию, Леви не стоял на полу около той стопки лошадиных попон, собираясь достать одну, когда случайно обнаружил тело младенца?
– Да, стоял.
– Значит, возможно, что отпечаток стопы, который вы относите к очевидному доказательству совершения Кэти убийства, на самом деле принадлежал кому-то другому, оказавшемуся на том же месте по совершенно невинному поводу?
– Это возможно.
– Хорошо, – сказала Элли. – Вы говорили, что пуповина была перерезана ножницами.
– Пропавшими ножницами, – вставила Лиззи.
– Если девушка собиралась убить своего ребенка, детектив, стала бы она перерезать пуповину?
– Не имею понятия.
– Что, если я скажу вам, что перерезание пуповины ускоряет рефлекс, заставляющий новорожденного самостоятельно дышать? Имеет ли смысл это делать, если женщина собирается задушить его несколько минут спустя?
– Полагаю, нет, – спокойно ответила Лиззи, – но все же вряд ли большинство людей знают, что перерезание пуповины стимулирует дыхание. Скорее всего, этот этап процесса рождения они видели по телевизору. Или в данном случае – наблюдая за животными с фермы.
Почувствовав отпор, Элли немного отступила назад:
– Если девушка намеревалась убить своего ребенка, не проще было бы забросать его сеном и оставить умирать?
– Может быть.
– И тем не менее этого ребенка нашли заботливо завернутым в чистую рубашку. Детектив, какая молодая мать, имеющая преступные намерения, станет мыть и пеленать своего ребенка?
– Не знаю. Но это произошло, – твердо произнесла Лиззи.
– Все это наводит меня на другую мысль, – продолжала Элли. – В соответствии с вашей гипотезой Кэти семь месяцев скрывала беременность и прокралась в коровник, чтобы в полной тишине произвести на свет ребенка, то есть она прибегла ко всевозможным ухищрениям, чтобы никто не узнал о существовании ребенка в утробе или вне нее. Тогда почему все-таки она оставила его в месте, куда через пару часов должны были прийти на дойку работники? Почему было не бросить ребенка в пруд за коровником?
– Не знаю.
– Или на кучу навоза, где его не сразу нашли бы?
– Не знаю.
– На амишской ферме полно мест, помимо груды попон, куда можно было спрятать ребенка.
– Никто не говорил, что обвиняемая сообразительная, – пожав плечами, ответила Лиззи. – Просто – что она совершила убийство.
– Убийство? Речь идет об обычном здравом смысле. Зачем перерезать пуповину, дать ребенку дышать, пеленать его, убивать, а потом оставить там, где его наверняка обнаружат?
– Возможно, у нее было помрачение рассудка, – вздохнула Лиззи.
– И все же, выдвигая обвинение в убийстве, вы утверждаете, что она осознавала свои действия, что заранее обдумала их и совершила преднамеренное убийство! – набросилась на нее Элли. – Может ли человек одновременно поступать умышленно и нерешительно?
– Я не психиатр, мисс Хэтэуэй. Не знаю.
– Да, – многозначительно произнесла Элли. – Не знаете.
Когда Кэти и Джейкоб были детьми, летом они играли вместе в кукурузных полях, пробираясь по ним, как в лабиринте. Невероятно, какими густыми и зелеными вырастали эти стены. Кэти могла стоять всего в футе от брата по другую сторону от такой стены и даже не знать об этом.
Однажды – Кэти было около восьми – она потерялась. Они играли в игру «Следуй за лидером», но Джейкоб убежал вперед и исчез. Кэти звала его, но он не откликался. Она принялась ходить кругами, устала, ее мучила жажда, и наконец она легла на спину. Прищурившись, Кэти смотрела вверх сквозь стебли кукурузы, успокаивая себя тем, что видит все то же старое солнце, то же старое небо, тот же знакомый мир, в котором проснулась сегодня утром. И в конце концов Джейкоб, чувствуя себя виноватым, пришел к ней.
Сидя за столом адвоката под шквалом доносящихся с разных сторон слов, Кэти вспоминала тот день в кукурузе.
Когда все идет своим чередом, дела должны в конце концов наладиться.
– Пациентка была доставлена в отделение «скорой помощи» с вагинальным кровотечением, тест мочи на беременность был положительным. Матка размером двадцать четыре недели была вялая, а шейка открыта, – сказал врач Сиборн Блэр. – Для прекращения кровотечения мы поставили ей капельницу с питоцином.
– Обвиняемая согласилась на лечение? – спросил Джордж.
– Насколько я помню, нет, – ответил доктор Блэр. – Ее очень смутила необходимость осмотра, хотя время от времени мы наблюдаем это у молодых женщин из отдаленных регионов.
– После того как вы оказали обвиняемой помощь, у вас была возможность поговорить с ней?
– Да. Естественно, мой первый вопрос касался ребенка. Очевидно было, что мисс Фишер недавно родила, но новорожденного с ней не было.
– Какое объяснение дала обвиняемая?
Доктор Блэр взглянул на Кэти:
– Что она не рожала ребенка.
– А-а… – откликнулся Джордж. – Что, как вы знали, было ошибочно с медицинской точки зрения.
– Совершенно верно.
– Вы продолжали ее расспрашивать?
– Да, но она не призналась в беременности. Тогда я предложил проконсультироваться у психиатра.
– Психиатр осматривал обвиняемую в больнице?
– Насколько мне известно, нет, – ответил врач. – Пациентка не согласилась на это.
– Благодарю вас, – закончил Джордж. – Свидетель ваш, – кивнул он адвокату.
Элли забарабанила пальцами по столу, после чего встала:
– Вялая матка, позитивный тест мочи, кровотечение, осмотр шейки матки. Эти обследования дают основание считать, что Кэти родила?
– Да.
– Эти обследования дают основание полагать, что Кэти убила своего ребенка?
Доктор Блэр снова взглянул на Кэти.
– Нет, – ответил он.
Доктор Карл Эджертон свыше пятнадцати лет проработал в округе Ланкастер судмедэкспертом и вполне соответствовал этой роли со своими кустистыми бровями и откинутыми со лба белыми волосами. Он принимал участие в сотнях судебных процессов и к каждому подходил со слегка раздраженным выражением лица, как бы говорящим, что лучше бы ему остаться в своей лаборатории.
– Доктор, – обратился к нему прокурор, – доложите нам, пожалуйста, результаты вскрытия младенца Фишера.
– Да, конечно. Это был живорожденный, но родившийся раньше срока младенец мужского пола, без врожденных аномалий. Были признаки острого хориоамнионита, а также мекониевой аспирации и ранней стадии пневмонии. Были также различные признаки перинатальной асфиксии. Кроме того, были обнаружены периоральные эскимозы, а в полости рта – хлопчатобумажные волокна, идентичные ткани рубашки, в которой был найден младенец.
– Ненадолго прервемся ради тех из нас, кто не учился в медицинском колледже, – улыбнувшись судье, сказал Джордж. – Говоря, что младенец родился раньше срока и родился живым, что вы имели в виду?
– Ребенок не был доношен до нужного срока. Судя по состоянию скелета, его внутриутробный возраст соответствовал тридцати двум неделям.
– А живорожденный?
– В противоположность мертворожденному. Легкие младенца были розовые и аэрированные. Репрезентативные пробы каждой нижней доли легкого опускались в воду вместе с контрольной пробой печени. Легочная ткань всплыла, а ткань печени утонула, а это указывает на то, что ребенок родился и дышал воздухом.
– А как насчет отсутствия врожденных аномалий – почему это так важно?
– Без них ребенок рождается жизнеспособным. К тому же отсутствовали хромосомные нарушения и наркотические вещества – это все важные отрицательные данные.
– А хориоамнионит?
– Обычно такая инфекция матери приводит к преждевременным родам. Дополнительное обследование плаценты исключило другие известные причины преждевременных родов. Причина хориоамнионита не выявлена, поскольку ткани плода и плаценты были загрязнены.
– Как вы это узнали?
– Микробиологические исследования выявили в тканях плода дифтероиды, обычные примеси. После родов плацента редко бывает стерильной, а эта плацента и вообще какое-то время находилась в стойле, пока ее не нашли.
Джордж кивнул:
– А что такое асфиксия?
– Нехватка кислорода, которая в конечном итоге привела к смерти. На поверхности легких, вилочковой железы и перикарда были видны точечные кровоизлияния. В мозгу тоже было обнаружено небольшое кровоизлияние. В печени наблюдались фрагментарные зоны некроза гепатоцитов. Эти названия звучат для непосвященного как экзотика, но все это признаки асфиксии.
– А как насчет эскимозов и волокон ткани?
– Эскимозы – это небольшие синяки. Их размер составлял от одного до полутора сантиметров, и они располагались вокруг рта. Соскоб из ротовой полости выявил волокна, идентичные ткани рубашки.
– Какое заключение вы сделали из этих двух наблюдений?
– Что кто-то засунул в рот ребенку рубашку, пытаясь задушить его.
Джордж выдержал паузу, затем спросил:
– Вы исследовали пуповину?
– Отрезанная часть пуповины имела длину двадцать сантиметров, без зажима, хотя конец был расплющен, вероятно, лигатурой. Были обследованы волокна, присутствующие на культе пуповины. Они оказались идентичными волокнам шпагата, найденного в коровнике. Пуповина на срезе была неровной, с кусочками волокон на ней.
– Это существенно?
Врач пожал плечами:
– Это означает, что инструмент, которым перерезали пуповину, вероятно ножницы, имел на одном лезвии зазубрину и использовался для резки шпагата.
– Доктор, на основании вышеизложенного вы определили причину смерти младенца Фишера?
– Да, – ответил Эджертон. – Асфиксия как следствие удушения.
– Вы установили род смерти?
Судмедэксперт кивнул:
– Убийство.
Элли глубоко вздохнула и подошла к судмедэксперту:
– Доктор Эджертон, являются ли кровоподтеки вокруг рта убедительным доказательством удушения?
– Доказательства удушения находятся во многих органах, в которых проявляются признаки асфиксии.
– Например, точечные кровоизлияния в легких, – кивнула Элли. – Но разве не верно, что результаты вскрытия не показывают, когда в точности произошла асфиксия? К примеру, если была проблема с кровотоком плаценты до или во время родов, разве не могло это привести к потере кислорода плода, что отразилось бы на результатах вскрытия?
– Да.
– А если бы возникла проблема с кровотоком плаценты сразу после родов? Появились бы при этом признаки асфиксии?
– Да.
– А если бы у матери во время родов открылось кровотечение или у нее самой было бы затрудненное дыхание?
Судмедэксперт откашлялся:
– И это тоже.
– А если у ребенка недоразвившиеся легкие или он страдает от плохого кровообращения либо пневмонии, приведет ли это к асфиксии?
– Да, конечно.
– А если ребенок подавился собственной носовой слизью?
– Да.
– Значит, асфиксия может быть вызвана многими причинами, помимо умышленного удушения?
– Это справедливо, мисс Хэтэуэй, – согласился судмедэксперт. – Но в данном случае асфиксия в сочетании с синяками вокруг ротовой полости и обнаруженные в ней волокна заставили меня поставить этот специфический диагноз.
– Давайте об этом поговорим, – улыбнулась Элли. – Доказывает ли наличие синяка, что кто-то приложил руку ко рту ребенка?
– Синяк указывает на то, что в данном месте надавили, – ответил доктор Эджертон. – Объясняйте, как хотите.
– Хорошо, займемся именно этим. Что, если это были скорые роды и ребенок упал лицом на пол коровника? Могли от этого появиться синяки?
– Возможно.
– Может быть, мать пыталась схватить падающего ребенка?
– Может быть, – согласился врач.
– И волокна в ротовой полости, – продолжала Элли. – Что, если их занесла мать, вытирая слизь с дыхательных путей ребенка, чтобы облегчить ему дыхание?
Эджертон наклонил голову:
– Возможно.
– В любом из этих альтернативных сценариев мать ребенка причиняет ему вред?
– Нет, не причиняет.
Элли подошла к скамье присяжных:
– Вы упоминали, что культуры были загрязнены?
– Да. За промежуток времени между родами и утилизацией плацентарной ткани она превратилась в чашку Петри, собирающую на себе бактерии.
– Ткани плода тоже были загрязнены?
– Верно, – ответил доктор Эджертон. – Дифтероидами.
– На чем вы основывали идентификацию этих… дифтероидов? – спросила Элли.
– На тестах с окрашиванием по Граму и морфологии бактериальных колоний на культурах плаценты и плода.
– Вы проводили какие-нибудь биохимические исследования, подтверждающие, что это были дифтероиды?
– В этом не было необходимости, – пожал плечами доктор. – Наверное, вы перед каждым судебным делом перечитываете свои учебники, мисс Хэтэуэй? Я занимаюсь этим пятнадцать лет. Уж поверьте мне, я знаю, как выглядят дифтероиды.
– Вы на сто процентов уверены, что это были дифтероиды? – настаивала Элли.
– Да, уверен.
Элли чуть улыбнулась:
– Вы также упоминали, что плацента носила признаки острого хориоамнионита. Это правда, что хориоамнионит может привести к всасыванию плодом инфицированных околоплодных вод, отчего развивается врожденная пневмония, которая, в свою очередь, приводит к сепсису и смерти?
– Очень, очень редко.
– Но это все-таки случается?
– Да, но это явная натяжка, – вздохнул судмедэксперт. – Гораздо более реалистично считать хориоамнионит причиной преждевременных родов, чем смерти.
– Однако, по вашему собственному признанию, – не унималась Элли, – вскрытие показало признаки пневмонии на ранней стадии.
– Это верно, но в легкой форме, которая вряд ли привела бы к смерти.
– Согласно отчету о вскрытии, в воздушных промежутках легких был обнаружен меконий. Разве это не говорит о заболевании плода?
– Да, в том смысле, что стул плода – меконий – попал в околоплодную жидкость и вдыхался легкими. Это может угрожать дыханию.
Элли подошла к свидетелю:
– Вы только что рассказали нам о двух дополнительных причинах, которые могли привести к угнетению дыхания этого младенца: врожденная пневмония, а также вдыхание мекония.
– Да.
– По вашему свидетельству, причиной смерти этого ребенка явилась асфиксия.
– Конечно.
– Разве не верно, что пневмония и вдыхание мекония – то и другое вызвано естественными причинами – могли привести к асфиксии?
Похоже, это позабавило доктора Эджертона, словно он в точности знал, чего добивается Элли.
– Возможно, мисс Хэтэуэй. Если только удушение не повинно в этом само по себе.
Сама концепция торговых автоматов, продающих суп и кофе, представлялась Элли несколько сомнительной: как долго вся эта жидкость находится внутри? Откуда он знает, что тебе нужно: кофе без кофеина или куриный бульон? Она стояла перед одним таким автоматом на цокольном этаже суда, уперев руки в бока и ожидая появления маленького пластикового стаканчика, над которым поднимается пар.
Ничего.
– Давай, – пробубнила она, слегка лягнув автомат, потом подняла кулак и для верности двинула по плексигласу. – Между прочим, пятьдесят центов, – более громко произнесла она.
Голос у нее за спиной остановил ее на полуслове.
– Напоминай мне никогда не давать тебе в долг, – сказал Куп, взяв Элли за плечи и прикоснувшись губами к изгибу ее шеи.
– Можно подумать, кто-то следит за этими штуковинами, – фыркнула Элли, повернувшись к автомату спиной.
Но тут до автомата будто что-то дошло, и он начал изрыгать горячий кофе без чашки, обрызгав ей туфли и лодыжки.
– Вот черт! – взвизгнула она, отпрыгивая в сторону, затем заметила на светлых чулках коричневые пятна. – Ну и дела!
Куп уселся на металлический стул:
– Когда я был маленьким, моя бабушка постоянно пыталась подстроить какие-то каверзы. То нарочно опрокинет бутылку с молоком, то споткнется о собственную ногу, то прольет воду на кофту.
– Не удивительно, что ты занялся психическим здоровьем, – потирая лодыжки, сказала Элли.
– Бабушка неспроста так себя вела, особенно если учесть, что она была суеверной. Если ей предстояло сделать что-то важное, она хотела убрать с дороги всякие беды, чтобы потом ничего не мешало.
– Ты же знаешь, это не помогает.
– Ты так уверена? – Куп положил ногу на ногу. – А что, если после случая с этим автоматом, ты войдешь в зал суда и все разыграешь, как по нотам?
Элли села на стул рядом с ним и вздохнула:
– Знаешь, Кэти все время дрожит. – Сложив вчетверо испачканную салфетку, Элли положила ее на пол рядом со стулом. – Я чувствую, как она дрожит рядом со мной, точно камертон.
– Хочешь, чтобы я с ней поговорил?
– Не знаю, – ответила Элли. – Боюсь, она еще больше испугается, если завести с ней разговор.
– Говоря на языке психологии…
– Но мы говорим на языке права, Куп. И самое важное – провести ее через суд без нервного срыва.
– До сих пор у тебя все шло хорошо.
– Я пока еще ничего не сделала!
– А-а, теперь я понимаю. Если уж Кэти так нервничает, слушая свидетельские показания, то что с ней будет, когда ты выставишь ее свидетелем? – Он нежно погладил Элли по спине. – Наверное, тебе уже приходилось работать с робкими клиентами.
– Конечно.
– Ты… – Куп умолк, когда в комнату вошел другой адвокат. Тот кивнул и опустил в кофейный автомат пригоршню монет. – Осторожно, – предупредил его Куп, – он не приучен к горшку.
Сидящая рядом с ним Элли с трудом сдержала смех. Адвокат ударил по испорченному автомату, тихо выругался и пошел к лестнице. Элли улыбнулась Купу:
– Спасибо, мне это было нужно.
– А это? – спросил Куп, подавшись вперед, чтобы поцеловать ее.
– Ты не будешь меня целовать. – Элли удержала его на расстоянии вытянутой руки. – Кажется, я чем-то заболеваю.
– А, вот вы где.
Услышав голос Леды, Элли и Куп отпрянули друг от друга. На лестнице стояла тетушка Элли и рядом с ней Кэти.
– Я сказала ей, что ты скоро вернешься, – сообщила Леда, – но она и слушать не захотела.
Кэти спустилась с последних ступенек и встала перед Элли:
– Мне надо сейчас домой.
– Скоро, Кэти. Потерпи немного.
– Нам надо вернуться к дневной дойке, и если мы сейчас уйдем, то как раз успеем. С одним Леви папа не справится.
– Нам необходимо оставаться в суде, пока его не отложат, – объяснила Элли.
– Послушай, Кэти, – вмешался Куп, – почему бы нам с тобой не отойти в сторонку и не поговорить немного? – Он искоса взглянул на Элли в поисках сочувствия.
Даже на расстоянии было заметно, что Кэти сотрясает сильная дрожь. Она проигнорировала Купа, в упор глядя на Элли:
– Разве ты не можешь отложить суд?
– Это решает судья. – Элли положила руку на плечо девушки. – Я знаю, это для тебя тяжело, и я… Куда ты идешь?
– Поговорить с судьей. Попросить ее отложить суд, – упрямо сказала Кэти. – Я не могу пропускать работы по хозяйству.
– Нельзя просто пойти и говорить с судьей. Так не делают.
– Ну а я сделаю.
– Рассердишь судью, – предостерегла Элли, – и навсегда лишишься своего хозяйства.
– Тогда ты попроси! – набросилась на нее Кэти.
– Это что-то новое для меня, советник, – сказала судья Ледбеттер и, нахмурившись, наклонилась над столом. – Вы просите, чтобы мы закончили сегодня рано и ваша клиентка могла заняться делами по хозяйству?
Элли выпрямилась, сохраняя невозмутимое выражение лица:
– Фактически, Ваша честь, я прошу, чтобы мы каждый день, пока идет этот суд, заканчивали заседание в три часа. – Стиснув зубы, она добавила: – Поверьте, судья. Не будь это уместным для образа жизни моей клиентки, я не предлагала бы.
– Судебное заседание заканчивается в полпятого, мисс Хэтэуэй.
– Я в курсе. Я объяснила это моей клиентке.
– Умираю от любопытства: и что она сказала?
– Что коровы не станут ждать так долго. – Элли рискнула взглянуть на Джорджа, который ухмылялся как кот, сожравший канарейку. А почему бы ему не ухмыляться? Элли собственными руками рыла себе могилу без малейшего участия с его стороны. – Дело в том, Ваша честь, что, помимо моей клиентки, один из свидетелей также является наемным работником на ферме Фишера. Для них обоих пропускать дневную дойку – значит отрицательно повлиять на экономику семьи.
Судья Ледбеттер повернулась к прокурору:
– Мистер Каллахэн, полагаю, вам есть что сказать по этому поводу.
– Да, Ваша честь. Насколько я понимаю, амиши не подчиняются летнему времени. Но одно дело – придерживаться собственного графика, когда это не затрагивает других, однако в суде они должны подчиняться нашему времени. Такое ощущение, что мисс Хэтэуэй постоянно стремится подчеркнуть вопиющее различие между амишами и остальной частью мира.
– Ничего подобного, Джордж, – пробормотала Элли. – Все дело в обычной лактации у коров.
– Кроме того, – продолжил прокурор, – мне остается допросить одного свидетеля, и, если мы отложим его свидетельство, это может пагубно отразиться на моем деле. Сегодня пятница, и присяжные смогут выслушать его только в понедельник утром, а к этому моменту возникший запал сойдет на нет.
– Не сочтите меня бесцеремонной, Ваша честь, но позволю себе отметить, что во многих судах, в которых я участвовала, в последнюю минуту меняли расписание из-за необходимости ухода за детьми, визита к врачу и других непредвиденных случаев, происходящих в жизни адвокатов и даже судей. Почему бы не нарушить правило и ради обвиняемой?
– О, она уже и так это сделала! – сухо произнес Джордж.
– Успокойтесь, господа, – сказала судья Ледбеттер. – Какой бы заманчивой ни казалась перспектива выбраться отсюда до пятничных пробок, я вынуждена отказать вам в вашей просьбе, мисс Хэтэуэй, по крайней мере на то время, какое уйдет у стороны обвинения на представление их дела. Когда наступит ваш черед, милости прошу отложить суд в три часа, если это вас устроит. – Судья повернулась к прокурору. – Мистер Каллахэн, можете вызвать своего свидетеля.
– Представьте, что вы молодая девушка, – начал доктор Брайан Риордан, судебный психиатр от штата. – Вы оказываетесь в недозволенных отношениях с парнем, о котором ваши родители ничего не знают. Вы спите с этим парнем, хотя знаете, что это нехорошо. Через несколько недель вы обнаруживаете, что беременны. Вы выполняете свои повседневные обязанности, хотя устаете немного больше, чем обычно. Вы думаете, проблема решится сама собой. Каждый раз, как эта мысль приходит вам на ум, вы отгоняете ее, обещая себе, что займетесь ею завтра. Тем временем одежда становится вам тесноватой, и вы стараетесь, чтобы никто не обнимал вас. Потом однажды ночью вы просыпаетесь от ужасной боли. Вы знаете, что с вами происходит, но вас беспокоит лишь то, как сохранить это в тайне. Вы выскальзываете из дому, чтобы никто не услышал, как вы рожаете. В одиночестве, в тишине вы рожаете ребенка, который ничего для вас не значит. Потом ребенок начинает плакать. Вы прикрываете ему рот рукой, чтобы он всех не разбудил. Нажимаете сильнее, пока ребенок не перестает плакать, пока он не перестает шевелиться. Затем, понимая, что вам надо от него избавиться, вы заворачиваете его в чью-то рубашку и засовываете куда-то с глаз долой. Вы измучены, поэтому поднимаетесь в свою комнату, говоря себе, что займетесь остальным завтра. Когда на следующий день полицейские спрашивают вас про ребенка, вы говорите, что ничего о нем не знаете, – точно так же, как постоянно внушали себе.
Присяжные, как завороженные, подались вперед, находясь под впечатлением мрачной истории, рассказанной Риорданом.
– А как же материнский инстинкт? – спросил Джордж.
– Женщины, совершающие неонатицид, полностью абстрагируются от беременности, – объяснил Риордан. – Для них роды в эмоциональном плане равнозначны выходу желчного камня.
– Женщины, совершившие неонатицид, переживают из-за этого?
– Вы имеете в виду, раскаиваются? – скривил губы Риордан. – Да. Но лишь потому, что родители увидели их в таком невыгодном свете, а не потому, что ребенок мертв.
– Доктор Риордан, как вы познакомились с обвиняемой?
– Меня попросили дать ей оценку для этого суда.
– Что это подразумевало?
– Ознакомление с представленными суду документами, изучение ее ответов на проективные психологические тесты наподобие теста Роршаха и объективные тесты типа MMPI[17], а также встречу с обвиняемой.
– Вам удалось прийти к выводу о приемлемой степени психической устойчивости обвиняемой?
– Да, в то время, когда она убила ребенка, обвиняемая могла отличить хорошее от плохого и осознавала свои действия. – Риордан скользнул взглядом по Кэти. – Это был классический случай неонатицида. Все относительно обвиняемой соответствует характеристикам женщины, готовой убить своего новорожденного: ее воспитание, ее действия, ее ложь.
– Откуда вы знаете, что она лгала? – разыгрывая из себя адвоката дьявола, спросил Джордж. – Может быть, она действительно не знала, что беременна и должна родить.
– По ее собственному утверждению, обвиняемая знала о своей беременности, но приняла добровольное решение держать это в тайне, – ответил Риордан. – Если человек, чтобы защитить себя, выбирает определенную манеру поведения, это подразумевает осознание того, что он делает. Таким образом, отрицание и чувство вины взаимосвязаны. Более того, если человек солгал один раз, он, вероятно, солжет снова, а это означает, что любые ее заявления по поводу беременности и родов в лучшем случае сомнительны. Ее действия, однако, подчинены последовательной логике. Во время нашей беседы обвиняемая призналась, что, проснувшись от родовых схваток, намеренно вышла из комнаты, поскольку не хотела, чтобы ее услышали. Это предполагает утаивание. Она выбрала коровник и пошла в то место, где, как она знала, было свежее сено. Это предполагает умысел. После рождения ребенка она прикрыла окровавленное сено, попыталась унять плач ребенка, а тело ребенка было обнаружено под кипой попон. Это предполагает, что ей было что прятать. Она избавилась от окровавленной ночной сорочки, которая была на ней, и встала на следующее утро, держась перед семьей совершенно нормально, – всё для того, чтобы поддержать обман. Каждое из этих действий – утаивание рождения, наведение чистоты, включение в повседневные обязанности – указывает на то, что обвиняемая очень хорошо осознавала свои действия в момент их совершения – и, что более важно, понимала, что поступает плохо.
– Во время беседы с ней призналась ли обвиняемая в убийстве новорожденного?
– Нет, она говорит, что не помнит этого.
– Тогда почему вы уверены в том, что она это сделала?
– Потому что амнезию легко фальсифицировать, – пожал плечами Риордан. – И потому, мистер Каллахэн, что я встречался с этим и прежде. В цепочке, приводящей к неонатициду, существуют определенные звенья, и обвиняемая соответствует всем критериям. Она отрицала беременность. Она утверждает, будто не поняла, что у нее начались роды. Она родила в одиночестве. Вопреки наличию мертвого тела, обвиняемая говорила, что не убивала ребенка. По прошествии времени она постепенно признавалась в определенных прорехах в своей истории. Все эти факторы – вехи всех дел с неонатицидом, которые я рассматривал, и это заставило меня поверить, что она также совершила неонатицид, пусть в истории остаются пробелы, которые она не может восполнить. – Стоя на трибуне, он подался вперед. – Если я вижу что-то с перьями и клювом и перепончатыми лапами и оно крякает, я не стану смотреть, как оно плавает, поскольку понятно, что это утка.
Самым неприятным для Элли в замене защиты было то, что она потеряла доктора Полаччи в качестве свидетеля. Однако ей невозможно было представить отчет этого психиатра обвинению, поскольку в нем говорилось, что Кэти убила своего новорожденного ребенка, хотя и не осознавая природу и смысл своих действий. Это означало, что любые бреши, которые намеревалась пробить Элли в аргументах обвинения в пользу неонатицида, должны быть сделаны прямо сейчас, и желательно, чтобы в эти бреши смог пролезть танк.
– Сколько женщин, совершивших неонатицид, вы опросили? – подходя к доктору Риордану, спросила Элли.
– Десять.
– Десять! – Элли широко раскрыла глаза. – Вы, должно быть, эксперт в этом вопросе!
– Меня считают таковым. Но все относительно.
– Значит… вам попадается одна за год?
Риордан наклонил голову:
– Примерно так.
– Эти ваши характеристики и утверждения относительно Кэти – они составлены на основании обширного опыта, собранного из опросов всех… десяти женщин?
– Да.
Элли подняла брови:
– Доктор Риордан, разве вы не писали в журнале «Судебная медицина», что женщины, совершающие неонатицид, не делают это со злым умыслом? Что они не всегда хотят причинить зло?
– Верно. Они обычно не думают об этом. Просто рассматривают свои эгоистичные действия только как нечто, способное им помочь.
– Все же в делах, в которых вы участвовали, вы рекомендовали отправлять в тюрьму женщин, совершивших неонатицид?
– Да. Нам необходимо направить обществу послание о том, что убийцы не останутся на свободе.
– Не сразу.
– Но в конечном итоге – столкнувшись со свидетельствами и под нажимом следователя – они сдаются. Верно?
– Да, с таким я встречался.
– Беседуя с Кэти, вы просили ее высказать свои гипотезы о том, что произошло с ее ребенком?
– Да.
– И что она ответила?
– Она предложила несколько вариантов.
– Она не говорила: «Может быть, он просто умер и кто-то его спрятал»?
– Да, это один из вариантов.
– Вы говорили, что женщины, совершившие неонатицид, под нажимом сдаются. Разве тот факт, что Кэти предложила этот гипотетический сценарий, а не дрогнула и не призналась в убийстве, не означает, что именно это и могло произойти?
– Это означает, что она хорошо умеет лгать.
– Но разве Кэти когда-нибудь признавалась, что убила своего ребенка?
– Нет. Однако сначала она также не признавалась в своей беременности.
Элли проигнорировала это замечание:
– В чем Кэти призналась в точности?
– Что она уснула, а когда проснулась, ребенка уже не было. Она не помнит больше ничего.
– И из этого вы заключили, что она совершила убийство?
– Если учесть все ее действия, это наиболее вероятное объяснение.
Именно такой ответ был нужен Элли.
– Как эксперт в данной области, вы знаете, что такое состояние диссоциации.
– Да, конечно.
– Не могли бы вы объяснить для тех, кто не знает?
– Состояние диссоциации наступает, когда для того, чтобы пережить травмирующую ситуацию, человек как бы отламывает кусочек сознания.
– Подобно тому, как мысленно отключается подвергаемая насилию женщина, когда муж ее избивает?
– Правильно, – согласился Риордан.
– Это правда, что люди, впадающие в состояние диссоциации, испытывают провалы в памяти, но все же кажутся в основном нормальными?
– Да.
– Состояние диссоциации не является сознательным поведением?
– Верно.
– Разве не справедливо, что сильный психологический стресс может активировать состояние диссоциации?
– Да, это так.
– Может ли присутствие при смерти любимого существа вызвать сильный психологический стресс?
– Возможно.
– Давайте сделаем шаг назад. Предположим на миг, что Кэти отчаянно хотела этого ребенка. Она родила его и, как это ни печально, видела, как он умирает, несмотря на все ее усилия заставить его дышать. Могло ли потрясение от смерти инициировать состояние диссоциации?
– Это возможно, – согласился Риордан.
– Если впоследствии она не могла вспомнить, как умер ребенок, мог ли провал в ее памяти быть вызван этой диссоциацией?
– Мог, – снисходительно усмехнулся Риордан, – если бы сценарий был приемлемым, мисс Хэтэуэй, что, к несчастью, не так. Если вы настаиваете на том, что в то утро обвиняемая впала в состояние диссоциации, повлекшее за собой провалы в памяти, я рад подыграть вам. Однако невозможно доказать, что в это состояние ее привел стресс от естественной смерти ребенка. В равной степени возможно, что диссоциация наступила вследствие стресса от родов. Или как результат крайне стрессового акта совершения убийства. Видите ли, факт диссоциации не освобождает мисс Фишер от совершения неонатицида. Люди в состоянии совершать сложные смелые действия, даже если ослаблена способность к запоминанию этих действий. К примеру, вы можете управлять автомобилем в состоянии диссоциации, проехав сотни миль и не вспомнив ни единого ориентира. Сходным образом женщина в состоянии диссоциации может родить ребенка, даже если потом не вспомнит подробности. Она может попытаться реанимировать умирающего ребенка и не вспомнить подробности. Или, – многозначительно произнес он, – она может убить ребенка и не вспомнить подробности.
– Доктор Риордан, – произнесла Элли, – мы говорим о молодой амишской девушке, а не о какой-то эгоистичной девчонке, помешанной на магазинах. Разве не может быть, что Кэти Фишер хотела этого ребенка, что он умер у нее на руках и она так расстроилась, что ее память неосознанно стерла воспоминания о случившемся?
Однако Риордан, часто стоявший на свидетельской трибуне, не попался в сети адвоката.
– Если она так хотела этого ребенка, мисс Хэтэуэй, – сказал он, – почему она лгала на протяжении семи месяцев?
Джордж поднялся еще до того, как Элли подошла к столу адвоката.
– Мне хотелось бы задать свои вопросы, Ваша честь. Доктор Риордан, по вашему мнению как эксперта, находилась ли обвиняемая в состоянии диссоциации утром десятого июля?
– Нет.
– Это существенно для дела?
– Нет.
– Почему нет?
Риордан пожал плечами:
– Ее поведение достаточно понятно, и нет нужды прибегать к этой психочуши. Губительные действия обвиняемой перед родами предполагают, что, как только родился ребенок, она была готова сделать все возможное, чтобы избавиться от него.
– Включая убийство?
– В особенности убийство, – кивнул психиатр.
– Встречный вопрос, – сказала Элли. – Доктор Риордан, как судебному психиатру, вам должно быть известно, что для осуждения по статье убийство первой степени необходимо доказать вину человека в преднамеренном умышленном убийстве.
– Да, так оно и есть.
– Женщины, совершающие неонатицид, – убивают ли они умышленно?
– Безусловно.
– Они задумываются о своих действиях?
– Иногда, если находят укромное место или приносят одеяло либо мешок, чтобы избавиться от ребенка, как это сделала обвиняемая.
– Планируют ли они убийство ребенка заранее?
Риорган нахмурился:
– Это рефлекторный поступок, побуждаемый рождением ребенка.
– Рефлекторный поступок, – повторила Элли. – Под этим вы подразумеваете автоматическое, инстинктивное, бездумное поведение?
– Да.
– В таком случае неонатицид на самом деле не является убийством первой степени?
– Протестую!
– Снимаю вопрос, – сказала Элли. – У меня больше ничего.
Джордж повернулся к судье:
– Ваша честь, обвинение закончило работу.
Сара накрыла для них стол к ужину, обильное угощение из вкусной еды, которая совсем не прельщала Элли. Ковыряясь в тарелке, она чувствовала, как на нее что-то надвигается, и спрашивала себя, почему не приняла предложение Купа поесть в ресторане в Ланкастере.
– Я почистила Наггета за тебя, – сказала Сара, – но еще надо почистить упряжь.
– Хорошо, мама, – ответила Кэти. – Я выйду после ужина. И вымою посуду. Ты, наверное, устала, помогая с дойкой.
На другом конце стола громко рыгнул Аарон и улыбнулся жене.
– Отличный ужин, – сказал он, засунул большие пальцы под подтяжки и повернулся к отцу. – Подумываю о том, чтобы отправиться в понедельник на аукцион Лэппа.
– Понадобились еще лошади? – спросил Элам.
– Не мешает посмотреть, что там есть, – пожал плечами Аарон.
– Я слышал, Маркус Кинг собирается продать жеребенка, полученного весной от его гнедой кобылы.
– Да? Он красавец.
– Что ты станешь делать с еще одной лошадью? – фыркнула Сара.
Элли переводила взгляд с одного члена семьи на другого, как будто следя за теннисным матчем.
– Простите, – тихо сказала она, и один за другим они повернулись к ней. – Вы отдаете себе отчет в том, что ваша дочь замешана в деле об убийстве?
– Элли, не надо…
Кэти протянула к ней руку, но Элли покачала головой:
– Вы осознаете, что менее чем через неделю вашу дочь могут признать виновной в убийстве и отправить прямо из суда в тюрьму в Манси? Сидите тут, разговариваете о лошадиных аукционах… Неужели никто не беспокоится о том, как идет суд?
– Мы беспокоимся, – натянуто произнес Аарон.
– Оно и видно, – пробормотала Элли, сворачивая салфетку и бросая ее на стол, после чего пошла к себе наверх.
Когда Элли открыла глаза, было совершенно темно. На краю постели сидела Кэти. Элли сразу же села в кровати, откидывая волосы с лица, и, прищурив глаза, глянула на небольшие часы на батарейке, стоящие на тумбочке.
– Сколько сейчас времени?
– Чуть больше десяти, – прошептала Кэти. – Ты уснула.
– Угу. – Элли провела языком по пересохшим губам. – Похоже на то. – Постепенно приходя в себя, она протянула руку, чтобы включить газовую лампу. – Где ты была?
– Я вымыла посуду и почистила упряжь.
Кэти подошла к окну и задернула на ночь шторы, а потом села и распустила волосы.
Элли смотрела, как Кэти расчесывает длинные золотистые волосы, глядя перед собой ясными, широко открытыми глазами. Когда Элли впервые приехала сюда и увидела точно такое же выражение на всех лицах вокруг, она заподозрила этих людей в заурядности, даже в глупости. Только через несколько месяцев она осознала, что у амишей взгляд вовсе не пустой, а наполненный до краев тихой умиротворенностью. Даже сейчас, после трудного начала суда, которое заставило бы большинство людей нервничать, Кэти была безмятежна.
– Я знаю, что они беспокоятся, – пробубнила Элли.
Кэти повернула голову:
– Ты хочешь сказать, из-за суда?
– Ага. Мои родные, бывало, часто кричали друг на друга. Спорят, злятся, а потом, после того как страсти улягутся, все же мирятся. Когда же так спокойно, как у вас, это все-таки немного странно.
– Твои родные и на тебя много кричали?
– Иногда, – согласилась Элли. – Но, по крайней мере, весь этот шум говорил о том, что все на месте. – Она покачала головой, прогоняя от себя воспоминания. – Так или иначе, прошу прощения, что за ужином не сдержалась, – вздохнула она. – Не знаю, что со мной творится.
Щетка Кэти замерла на полпути.
– Не знаешь?
– Ну нет. Хочу сказать, я немного тревожусь из-за суда, но на твоем месте я скорее предпочла бы, чтобы адвокат нервничал, чем был доволен собой.
Взглянув на Кэти, она заметила, что у девушки пылают щеки.
– Ты что-то от меня скрываешь? – с упавшим сердцем спросила Элли.
– Ничего! Ничего я не скрываю!
– Я слишком устала для этого. – Элли закрыла глаза. – Можешь отложить свое признание до утра?
– Ладно, – слишком быстро согласилась Кэти.
– К черту утро! Говори сейчас.
– Ты рано засыпаешь, как сегодня вечером. И ты вспылила за столом. – Глаза Кэти сверкнули, когда она вспомнила что-то еще. – И помнишь этим утром, в туалете суда?
– Ты права. Наверное, во всем виноват вирус, который я подхватила.
Кэти положила щетку для волос и застенчиво улыбнулась:
– Ты не больна, Элли. Ты беременна.