4.

Как это всегда бывает, в самый неподходящий момент, будто из-под земли вырос пост ГИБДД. Поскольку Майк ездил без шлема из принципа, они обязательно должны были остановить его (к тому же он ехал достаточно быстро). Так и произошло – обрюзгший человек в серой форме лениво махнул рукой, как бы предлагая остановится. Любой нормальный человек, конечно же, не замедлил бы остановится, но только не Майк. Это только послужило ему знаком рвануть ручку дросселя на себя, и громадный дорожный мотоцикл (уже и так, кстати, мчась во весь опор) буквально полетел по дороге, набрав к своей сотне еще километров тридцать в час. Все, что осталось обалдевшим гаишникам – только грязно выругаться. Они были людьми здравомыслящими, а такие люди не станут гоняться за психом.

– Ч-черт, кто это был?

– Да я его знаю. Постоянно ездит тут, как неуловимый Джо. Забудь, за ним не угонишься.

Примерно такой разговор был у двух сотрудников инспекции, если тщательно отцедить мат.

Бобу пришла в голову одна интересная идея: уж если он мог читать мысли, то почему бы не попробовать передать что-нибудь – что-то сказать.

Вроде бы никакой реакции. Та же бегущая трасса, тот же рок и газ.

Сзади это выглядело так, как будто Михаила ударили сковородкой, или шлепнули чем-то тяжелым, или включили на полную громкость звук радио в шесть часов утра.

Совсем не хочу. Просто я так езжу. И как ты до сих пор жив, не пойму. Так ты точно не хочешь меня убить? Само собой. А что? Вот если "само собой", то сделай, пожалуйста, так, чтобы стрелка спидометра легла на отметку "шестьдесят".

Майк все понял, и деревья вместе со столбами электропередач слегка замедлили свой бег, а на душе у Боба стало как-то спокойнее.

Спасибо тебе, уважил парня. Я где-то слышал, что байкеры любят неторопливую езду, вот как сейчас.

Да, это так. Но только не я. А почему? Люблю скорость. И адреналин в крови – романтика, в общем. Кто-то что-то говорил о траблах, нес па? Ну и что? Все равно я люблю скорость, хоть и чревато. Некоторое время они помолчали. Если быть совсем уж точным, они молчали все время. Минут через десять, когда Бобу надоело смотреть по сторонам, он опять обратился к Михаилу.

Слушай, а где ты живешь? А разве ты мысли не читаешь? Уже давно бы все прочел. Да их невозможно читать. Это же не книжка, в конце-то концов. А как что? Знаешь, есть такие картинки… ну, смотришь на них и ничего не видишь – одни узоры. А потом глянешь повнимательнее, и видишь совершенно другой рисунок, что-то типа мозаики. Понятно? Не совсем, конечно, но я понял. Что-то вроде ребуса, да? Ага. Так где ты живешь? Да в Москве, успокойся. На Автозаводской, может, знаешь эту станцию? Да. Полностью промышленная зона. В самую точку.

Перед глазами, словно какая-то полупрозрачная пелена, поплыли очертания каких-то серых пятиэтажных домов, невообразимых дворов, заваленных сломанными двигателями от машин, ребят, одетых как в фильме "Прощай, шпана замоскворецкая".

Что это, Майк? А ты что-то видишь? Да. Что-то серое и размытое, похоже… Да это я детство вспомнил.

Он видел какую-то тесную коммуналку, где кухня и ванная приходилась на пятнадцать человек, где постоянно пахло готовящимися щами и куревом. Каким-то боком Боб почувствовал, что Михаилу (Мише) сейчас пятнадцать, он живет в этом месте с матерью, и что Григорий будет приставать к ней, когда придет с работы. И что Миша специально для него отлил свинцовый кастет вместе с пацанами во дворе. И что вечером он разобьет ему лицо, потому что свинцовая болванка уравнивала их весовые категории и силы.

И как, дал Григорию прикурить? Еще как. Он потом обходил нас за километр, а при встрече с мамой говорил "доброе утро", "добрый день" и "добрый вечер" в зависимости от времени суток.