14 ч. 30 мин.

За девять с половиной часов до взрыва

Попробовав прилечь, Никита Горов уже через минуту-другую понял, что расслабиться не сможет, что никакой отдых ему недоступен. И это значило, что надежды на обретение мира и покоя в беспамятстве сна тщетны. Стоило прикрыть глаза, и он сразу же видел своего малыша, маленького Николая, Нику, Никки. Сын бежал к нему, а все вокруг затягивала какая-то желтоватая дымка. Но как бы ни торопился Ника к отцу и сколько бы времени ни длился его бег и как бы ни старался большой дотронуться до маленького, расстояние между ними не желало сокращаться; между ними всегда оставалось метра три или три с половиной, но каждая пядь этого промежутка была бесконечной. Капитану хотелось хотя бы дотронуться до сына, но их разделяла та непроницаемая вуаль, что отгораживает жизнь от смерти.

Не сумев сдержать вздох отчаяния, Горов открыл глаза и поглядел на фотоснимок в серебряной рамке, стоявший на столе: Николай и Никита Горовы на палубе прогулочного катера, за спинами — Москва-река, а рядом — музыкант, развернувший меха баяна. Временами, когда прошлое давило совсем уж невыносимо, тогда и эта фотография действовала на Горова угнетающе. Но он не убирал ее со стола. Он не мог спрятать фото в ящике письменного стола или убрать его в шкафчик, точно так же, как не стал бы отрубать себе правую руку — маленький Ника чаще всего цеплялся именно за правую ладонь.

Почувствовав внезапный прилив нервной энергии, он рывком вскочил с койки. Стоило бы пройтись быстрым, резким шагом, но здешняя квартирка его была для этого чересчур тесна. В три шага он одолел узенький неф, отделяющий его постель от шкафчика. Выходить из капитанской каюты никак нельзя: команде незачем знать, что капитан тоже иногда бывает расстроен. А то он, конечно, вышел бы в кают-компанию, там места побольше.

Он опять сел на кровать. Взяв фотографию обеими руками, Горов начал вглядываться в нее — будто бы, будучи лицом к лицу со снимком — и со своей мучительной утратой, — можно было как-то смягчить боль в сердце и успокоиться.

Еле слышно он сказал золотоволосому мальчику на фотографии:

— Не виноват я в твоей смерти, Ника.

Горов знал, что ему не в чем было винить себя. Он верил в это, что было куда важнее просто знания. И все равно океаны вины заливали его нескончаемым, разъедающим душу прибоем.

— Я знаю, что ты меня не винишь и никогда не винил меня ни в чем, Ника. Но я хотел бы, чтобы ты сам мне сказал это.