15
До сих пор, анализируя поступки Елены Николаевны, я приписывал ей свои мысли, мотивы поведения, точку зрения. Как выяснилось, весьма приблизительные и часто ошибочные. Перебирая книги в библиотеке Курушиной, я наткнулся на ее дневник. И очень удивился. Сокровенный монолог на бумаге тогда казался мне вздором, простительным молодости, и – странным для зрелого человека. Чтение записей женщины без разрешения, конечно, безнравственно. Но теперь это не имеет значения, и никого не скомпрометирует. Вот выбранные местами дневника. Переписывая его, я почти ничем не поступился ради красот стиля, если не считать примитивных требований связанности изложения. Дневник многое проясняет в этой истории. Тут есть любопытные приметы подзабытой эпохи. Зачастую наши поступки объясняет время, в которое мы живем.
«5 июня. Вторник.
Аркадий, таки настоял на своем! Он знает: я не терплю постояльцев. Не помыться толком (хотя бы то, что я брезгую после чужого в ванной), ничего не сделать по дому! Забавляй, обслуживай! Благо еще б человек интересный! Что поделаешь. У Аркадия «обстоятельства». Потерплю недельку.
Сегодня в продуктовом, как теперь говорят, давали цыплят! Действительно, по одному цыпленку на человека за твои же деньги можно только давать. Надо кормить гостя. Час простояла в очереди, и не хватило. Пришлось тащиться на проспект. Никак не привыкну к этим походам за пищей.
6 июня. Среда.
Отец любил именно эти строки у Пушкина и всегда забавлял нас ими: в блистательном разврате света, хранимый богом человек, и член верховного совета, провел бы я смирено век… А еще цитировал из письма Вяземскому: «Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство».
Боже, как давно это было! В другой жизни! И не найти следов…
Впрочем, вот это гренадер! Когда он закрыл собой дверной проем, я растерялась. Куда же его укладывать? Подлокотник дивана, что ли снять?
Забавный мальчик. Фуражка на затылке, кольчуга из значков. Сердитый, словно его силком втащили в дом. Артур. Королевское имя. Раскатистое, как артиллерийский салют. Улыбка быстрая, располагающая, а глаза настороженные, серые. Лесной волчонок. Очевидно, нравится девушкам, и знает об этом.
Как же он сказал? А! Спрашиваю: «Что любишь есть?» А он: «Не люблю ничего, но ем все». За завтраком пригубили по рюмочке, и он скаламбурил: «За здоровье тех, кто здравствует!» А потом нахамил (был раздражен и резок с дядей): «Вы, как Ирина Родионовна, каждый день, или по поводу?» «Ты ищешь себе няню?» Он покраснел и буркнул извинение.
Аркадий завел о политике. Откуда у них любопытство к жизни «могущих»? Прав Пушкин: толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. Не люблю эту тему, комментариев Шариковых. Зайцы на могиле льва.
Аркадий подталкивал меня к воспоминаниям. Хотел порисоваться перед племянником: мол, с кем пьем! Глупо.
Не ладят. Оба самолюбивы. Ну, у Аркаши это безвредное родимое пятно. А у племянника характер тяжеловат. Молчун. Проводил дядю к двери. Пробурчал: «Осел был самых честных правил!» Поблагодарил за ужин и отправился спать.
Ну, вот! Человек едва в дом, а ты уже ярлык вешаешь.
Надо с утра к Петрикееву за кофе забежать, пока на дачу не укатил. Опять пропадет на неделю. В министерство Алеше звонить неудобно. Натянутые отношения. А Елисеев на пенсии.
7 июня. Четверг.
Ого! У мальчика гонор. Спросила: «Что стряслось?» Проскрипел: «Да так!» И ушел на балкон курить. Мол, не до вас. Кажется, что-то не поделил с Аркадием. Тот вечером позвонил, спросил у меня ли мальчик? – и, ничего не объясняя, бросил трубку.
8 июня. Пятница.
Вспомнила Игоря двадцать лет назад. Папу. Он так и не простил нам смерти ребенка. Я – молодая, глупая дрянь. Игорь – самовлюбленный эгоист. Смешно и дико перечеркнуть жизнь ради веселого лета на море. «К июню ты же с животом будешь!» Так и сказал, «с животом». А какое растерянное и брезгливое лицо, когда я сказала о ребенке! Что его винить? Сама согласилась. Кокуркины, Реверы! Майер ухаживал. Где вы все? Казалось, впереди вечность, успеем.
Все утро рассматривала мальчика. Лицо открытое. Собран. Чем-то напоминает Редфорда. Про такой подбородок говорят: волевой. Ну, вот, по привычке обожествляю симпатичного мне человека. А почему нет? Утром, пока он спал, тихонько вошла в его комнату за фужером, делать формы для пельменей. Смешно. Спит по диагонали дивана. Одеяло короткое. Ноги свисают. Мозолистые пятки. Мозоли, наверное, от сапог. Голова под подушкой, рот открыт, и шевелит во сне губами. Вечером стирал. Носки сохнут под стулом, на перекладине, рубашка – на спинке. Стесняется в чужой квартире. Перевесила все на балкон. А поверх формы «Юность» с «Ченкиным» Войновича. Тут же том Пушкина. Закладка на стихотворении из письма Вигелю. Узнала за завтраком, регулярно читает, или по случаю? Он как-то странно посмотрел на меня и ухмыльнулся. Спросил: хорошо ли я знаю Наташу, жену Аркадия? Я пожала плечами: мол, ничего определенного о ней не скажу. А он: «После консультации у тети, ничего, кроме Даниила Андреева не читаю!» Очевидно, вчера что-то задело его самолюбие. О людях говорит желчно. Но ко мне, слава Богу, по крайней мере, безразличен.
Мы почти не разговариваем. Интересно за ним наблюдать. Вчера по телевизору выступал этот новый, реформатор: не запоминаю их. Мальчик вышел из комнаты. Политика и новизна его не интересует. Спросила: почему? Ответил: что было, то и будет, и нет ничего нового под солнцем. Удивилась: читал Екклесиаста? А кто это? Пояснил: бабушка любила повторять! Толком не понимаю, что его интересует.
Вдруг поймала себя на желании погладить его по голове. Представляю, как это дико выглядело бы.
Вчера у Вики застала Дыбова. Дыбов – Дымов. Пригласили на дачу. Я согласилась. С тем, чтобы Саша отвез меня вечером назад. У меня гость! Лора хорошо выглядит. Обычно говорят: помолодела. Если в нашем возрасте это возможно. Саша приготовил, как водится, отличный шашлыки. Немного выпили. Посидели как когда-то… Рома, их младший, оказывается в Швейцарии на стажировке. Молодец. Правда, не ясно, кто больший молодец, Саша или сын?
Господи, как же давно все было! С ними всегда просто и хорошо. Лора делала вид, что не обращает внимания на Сашины ухаживания за мной. Теперь-то смешно ревновать. Только у них не чувствую жалости к себе, нелепой, натянутой, будто ничего не изменилось.
В машине разговорились. Он все еще любит меня. Или это уже привычка? Саша прав: если б не Игорь, многое сложилось иначе. Детей он любит. Каждого из троих по-своему, и всех вместе одинаково. Тро-их. Их тро-е. Ладно, не буду себя накручивать.
Саша сказал: вероятно, его скоро на пенсию. Ну, до пенсии ему далековато. Говорит, многие со своих мест полетели. Действительно. Что в стране делается! Оказывается он знал второго секретаря в Нижнем. Вчера во «Времени» среди прочих его упомянули. А он еще с папой работал. Ничего у них не меняется! Ничего!
9 июня. Суббота.
Последние дни пишу только о госте. Его появление у меня – событие.
В полдень звонил Аркадий. Пригласил мальчика к телефону. Протягиваю трубку. Тот отрезал: «Меня нет!» Нелепая ситуация.
Аркадий говорил резко. «Мальчишка утратил чувство реальности», «амбиции ставит выше здравого смысла». Еще многое наговорил сгоряча. Но в чем вина племянника, так и не сказал. Значит, виноваты минимум оба.
Вечером играли в шахматы. Из-за дождя рано стемнело. Наверное, погода повлияла на настроение мальчика. Захотел выговориться. Сначала, извинился за вчерашнюю колкость на мой вопрос о чтении. Надо же, запомнил! Сказал, что «всеяден». В детстве читал индейские романы. Далее Лондон, Хемингуэй, Экзюпери и остальное, что выпускало отечественное книгоиздание от «их», до «Петушков». О Платонове, Набокове не слышал. К страстям по Христу Булгакова и Айтматова равнодушен. Солженицына и Бродского назвал «врагами» и засмеялся. Довлатова, Зиновьева, Соколова, Максимова, Аксенова, всех, от кого сейчас стонет «чтивый» люд, смел в одну корзину. Говорит: коль через десять лет их издадут, прочтет! Может так и надо? На Чейза, Флеминга, Бенчли зевнул. Предложила ему кое-что из библиотеки отца. Слава богу, она не распалась, и ничего не ушло на папиросную завертку.
Вдруг рассказал о ссоре с дядей. О себе – язвительно. Родственникам тоже досталось. «Когда не думают, то говорят, что думают!» Я рассмеялась. Теперь понятна его фраза о консультации у тети. Представила Аркашу, когда тот умничает. Позер. Наталья, пожалуй, нудновата и не умна. Про девочек ничего не скажу. Видела их, когда им было десять-двенадцать лет.
Проницателен. Мне всегда казалось: в двадцать они самовлюбленны до близорукости. А очки – с розовыми стеклами. Ну, это уже стариковское, дорогуша!
Аркадий обязан был помочь мальчику. Во всяком случае, не так трусливо от него шарахаться. А если бы я оказалась на месте Аркадия? То-то! Холодок, опаска, жуть сразу остудили добрые позывы. Мальчик ни без иронии это заметил. Он очень чувствителен к фальши, и с ним нужно быть осторожной. Резонерство его раздражает, он сразу замыкается.
Я слушала его исповедь и старалась понять, откуда в нем столько злости? Нет, не злости. Настороженности к людям.
«…отец ушел от нас, когда мне исполнилось шесть, и я впервые поднял с пацанами брошенный прохожим окурок…»
«…любовь к учебе отшибли в школе. Считали трудным. Раз в неделю напоминали об этом матери. Школьная история и литература – жеванная пережеванная тягомотина! Толстой или Достоевский в зрелом возрасте пропустили через себя страдания, на надрыве рассказали о нем». Так и сказал, на надрыве! «А нам в шестнадцать лет вмяли в мозги то, что иным до смерти не понять. Этот герой положительный, этот – отрицательный. Я «Преступление и наказание» лишь в армии прочел. Только там Раскольникова почувствовал. Как после такого зубрить, чтобы не было мучительно больно, да, толстый пингвин, что-то прячет?»
«…сторожиха не гнала меня со школьной вишни, как всех пацанов. Жалела. Мать просила ее присмотреть за мной в группе продленного дня. На вишне я был не опасен для оконных стекол и одноклассников…»
«…приводов в милицию не имел, пил только с теми, кто не выносил этого дела втихоря, в общественном туалете и «из горла». Но участковый с похмелья, бывало, притормозит на мотоцикле и спросит: почему прогуливаю школу, и кто гробанул газетный киоск за углом?»
«…из армии уволился старшиной. По-моему, это единственное место, где приручают тупость и обуздывают ум. В тюрьме не был. Не знаю. Говорят, похоже. Отцы-командиры не настаивали на том, чтобы я остался на свехсрочку куском (прапорщиком). Никто не любит подчиняться. Но у иных на это аллергия. При злоупотреблении – с летальным исходом…»
«…дерусь с детства. Просто так и за дело. У нас в городе так принято. Пока не женишься. Никого не защищал. Слабых нет, есть трусы! Другим, конечно, помогал!» Он показал мозоли на костяшках. Жутко.
«Теперь я возвращаюсь в свое болотце. Сырое и теплое. Женюсь, а потом сопьюсь. Положено. Все лучше, чем, как дядя москвич в мягких тапочках в тиши и плесени…»
«А как же мать? Она же ждет!»
«Что мать? Мать – это мать. Увижу ее, куда денусь. Устроюсь, заберу ее оттуда! Всю жизнь она мучилась воспоминаниями об отце. Нашла смысл жизни во мне и в своем горе! – Подумал и добавил. – Не поедет. Ее жизнь там!»
Зря он о себе так. Душа у него чистая. Хотя наносного много. Мне нравится его слушать. Рассказала чуть-чуть о себе. Мы похожи: не любим себя в своей жизни. Чем же ему помочь?
Мне близко и понятно все, что он говорит. Кажется, не ему двадцать, а мне. И наоборот, ему не двадцать, а сорок восемь. Возможно, я хуже знаю жизнь. Говоря шаблонами, не видела ее изнанки. Но в ней ведь не только зло!
Хорошо, что не стала потчевать его, как он выражается, «добренькими» сказками. Он бы не поверил.
Голова раскалывается и сердце ноет. Меньше кури и чаще гуляй. Завтра предложу ему пройтись в нашем парке. Одной страшновато.
10 июня. Воскресенье.
Вот и все. Мальчик уехал. Собрался вдруг, и уехал! Мыслей нет. Писать не о чем. Пусто. Боюсь разревется. Я, кажется, привязалась к нему. Всего-то за неделю! Какие у него были глаза!
15 июня. Пятница.
Заезжал Дыбов. Пригласил на дачу. Отказалась. Попили чай, помолчали. Мне впервые стало скучно с Сашей. Какие мы все-таки старые. И привычки у нас старые. И объяснения в любви старые. Смешной он, Сашка! На что-то рассчитывает. Я сказала ему: «Мне уже сорок восемь». А он: «Ты заживо хоронишь себя!» Ответила: «Ты бы желал, как мальчишка, целоваться в подворотнях, играть в любовь?» «Кто же играет в любовь?» Он не обиделся. Привык уже. И я тоже.
А почему старые-то? Вспомнила два года назад поездку на юг. Какой-то парень лет тридцати увивался. На «ты» перешел на другой день, и удивился, когда Сашу и Лору в шезлонгах я назвала друзьями. «Я думал, твои родители! Что общего у тебя с этими стариками?» Заглянул бы он в мой паспорт. Саша тогда дико ревновал. Как же он сказал: «Нет хуже, когда любимая женщина говорит – втяни живот! – а ты уже это сделал!»
От Артура ничего нет.
18 июня. Понедельник.
Новость. Наш Молчалин дослужился таки до генерала. Саша сказал: Елисеева назначили замминистра. Тридцать лет назад (тридцать лет!) никто из наших не заблуждался на счет его лакейских способностей. Безнадежно глуп, но исполнителен. Комсорг факультета. Вспомнила эпизод в машине. Давным-давно. Ездили с папой поздравлять Иван Алексеевича, экспромтом, на дачу. Его избрали куда-то, или он защитился? Не вспомню. Молчалин уже с папой работал. Они потом собирались к самому. Запомнился косой пробор Елисеева и готовность слушать. Впитывал с таким усердием и умным видом, словно наизусть запоминал каждое слово. Реплики вставлял, хотел казаться своим. Это Саша или Игорь прозвали его Молчалиным. Потом его несколько раз видела у американцев на День Независимости, и при дворе на октябрьских пьянках. Однажды Игорь там так намешал швепса и коньяка, что Саша и Коля несли его к машине. Коля в отпуск с Натой приезжал. Папа на следующий день разругался со свекром из-за Игоря и праздновал у Костиных на даче.
Елисеев ухлестывал за мной на первом и втором курсе с наметкой на будущее. Через год после смерти папы он меня не узнавал. Думаю, он нас всех ненавидел. Его мать медсестрой работала, а он поступал с золотой медалью. В общем-то, карьера у него получилась. Если бы поменьше допускали к власти нищих, может все побогаче стали бы. Теперь они травят тех, кто умел управлять, если не страной, то толпой. А сами пустячной мысли выдумать не могут. Снова лозунги, демагогия! Разоружение! – страна без армии. Перестройка! – удельные князьки рвут страну. Демократия! – воровство и междоусобицы. Дети Хама. При чем здесь система? Система всегда одна: жажда власти и достатка. Как это у Валошина о буржуазии и пролетариях: личные и причем материальные счеты хотят раздуть в мировое событие, будучи друг на друга вполне похожи как жадностью к материальным благам и комфорту, так и своим невежеством, косностью и отсутствием идеи личной свободы. Ничего за семьдесят лет не изменилось. Новые всегда прямые потомки старых! Сами же на поклон к отцу ходили, лебезили. Половину из них мальчишками помню. Крикнули бы честно: в генералы тоже хотим! Молчалины к власти уж никого не пустят. Выберут мессию, и молитесь на него. Дай-то бог ошибиться. Саша так же думает, и не в себе от нового назначения. Наше время уходит.
Сегодня мальчишки у подъезда забили камнями кошку. Она спасалась в подвал: след крови по асфальту и вниз по ступенькам. Подвал оказался закрыт. Откуда в них эта жестокость? С кровью родителей? Кажется, у Достоевского Раскольников наблюдает, как пьяный мужик забивает клячу. Через шестьдесят лет – тоже у Леонова. Если в сознании так называемого народа ничего не меняется, что же изменится в их жизни?
А вот физиологическое наблюдение, достойное Золя. Пьяный хам мочился во дворе возле телефонной будки. На подошвы его туфлей текло. В песочнице напротив играли дети. На скамейке разговаривали две кумушки. Молодой очкарик читал газету. Им все равно. Были б силы, швырнула бы скота расстегнутой ширинкой о стену.
А ты сетуешь на злость Артура! Раньше ты не хотела видеть, что они мочатся на людях и убивают кошек. А он видел. Может, сам убивал. Тьфу на тебя! Не верю. Разошлась. У него глаза человека, который будет мучаться и сомневаться всю жизнь. К тому же те, кто не любят людей, любят животных.
22 июня. Пятница.
Праздник! Принесли письмо от Артура. Милый мальчик. Два раза перечитала в подъезде. Потом дома, после обеда – еще дважды.
Какое это счастье заглянуть в дырочки почтового ящика, а там за газетами белеет краешек конверта. Хочется смаковать эту нечаянную радость. Сразу угадала: от него. Письмо от моего милого мальчишки!
Пишет: на море «сгорел до костей» (он всегда придумывает забавные метафоры, а «на дискотеке (посудомойке) стер руки до локтей». На девчонок уже не может смотреть. «Весь мед не съешь, больно банка велика, и жало выдохлось…» Бесстыдник. Хочет вернуться в Москву. Точно не решил. Не знает, с чего здесь начать. Дома – тоска.
Много всего. Словно с ним в Сергеевке побывала. Где это? Впервые слышу.
С утра столько хороших примет! Чувствовала: что-то произойдет. Сначала позвонила Лора, напомнила, что вечером они с Сашей заедут за мной. Сегодня у Любочки День рождения: восемнадцать лет. Соберутся все наши. Приготовила подарок. Сережки из коллекции. Сейчас мне такие не по карману. А затем Степан Тимофеевич угостил клубникой со своего огорода. Картошки принес. Очень кстати. У меня кончилась. К полудню распогодилось. А всю неделю шли дожди…
Милый, милый мальчик, не забыл! Пишет, не скучайте! Как же не скучать! Странно и ново. Ведь действительно – праздник. Что бы ни делала, хочется петь и кружиться, и дома тесно. А потом вдруг грустно: увидеть бы мальчишку. И снова письмо перечитываешь. Как я понимаю Душечку.
Соврал бы, что скучает. Но это уже про Золотую Рыбку, Старуху и разбитое корыто.
Звонок. Так нахально трезвонит только Сашка.
24 июня. Воскресенье.
Любочка вежливо поблагодарила. Нашла, что дарить девочке! Я даже не знаю, что они сейчас носят. Саша тоже отговаривал дарить. Дорого, говорит. Старая, упрямая дура!
Было много молодежи. Гвалт и столпотворение, обязательные у Дыбовых. А хотелось плакать. Думала об Артуре. И ведь в нем нет ничего от этих ребят, воспитанных, вежливых, благополучных и чужих. Он мой!
Танцевали. Меня даже приглашали двое мальчиков. Отказалась. Топталась бы неповоротливая корова в пестром цветнике. Классическая сцена: молодежь танцует на лужайке под усилители, старики потягивают алкоголь за столом в беседке, смотрят на детей. Снисходительно улыбаются: мол, помнишь, как мы? Подпили и вспомнили. Саша в кругу «твист» крутил. Когда-то у него здорово получалось. У Лимонова лопнули подтяжки. Под общих хохот из брюк «полезло» пузо. Вика напилась, и упала на газон. Ее отнесли в дом и уложили спать. Как всегда она лезла со всеми целоваться. Годы ее не меняют. А Леша уже не обращает внимания. Саша возле меня мотыльком порхал.
Я была совершенно одна.
Перечитаю письмо и лягу спать.
25 июля. Четверг.
Господи, наконец-то! Как же долго он не писал! Разве так можно?! Но вот письмо на столе передо мной. На отдыхе время летит незаметно. Что для меня вечность, для него – беспечный день. Все равно обидно!
Письмо суховато. На море надоело. Твердо решил вернуться в Москву. Остановится не у Аркадия, а у меня. Заезд в пансионате заканчивается в конце июля. Значит, в начале августа я его увижу. Смотри, не напугай мальчика радостью. Решит: спятила. Ну, хоть пригодилась ему.
Вот еще что. Идея, не ахти, какая. Но, почему бы, не поговорить о мальчике с Бочкаревыми. Алексей трусоват, но должен помнить добро. Могли запросто в тюрьму упрятать за их глупое политиканство. А он даже аспирантуру закончил благодаря папе. Его пацифистский чехословацкий бред был не от убеждений. Зажрался мальчик. Листовочками решил армию остановить. Люди с именами молчали. А он наболтал и ребят подставил. Хорошо, хоть дальше болтовни не пошло. Мало ли кто, что на кухне говорит. Потом у нас плакал. До сих пор ему неудобно передо мной, не за то, что папа в партком звонил, а за слезы при мне.
Не хорошо. На шантаж похоже. Алексей так и поймет. Что ж, я не ангел. Теперь мне нужна помощь. Но, прежде чем делать, хорошенько подумай. Мальчик – «темная лошадка». Мил, обаятелен, раним. Но разве я для него исключение из тех, кого он ненавидит, либо, к кому равнодушен. Это возраст желаний, необдуманных поступков и ошибок. Чтобы «выбиться в люди», сносно существовать, хватают за горло. Он видит (или увидит) во мне ступеньку к своему крошечному пьедесталу. В его рассуждениях природная честность, прямота и холодность подонков, коих он повидал. Вот что страшно. Но свое благополучие к себе в гроб не положишь. Мир не так плох. Помоги мальчику поверить в это.
Коля Кузнецов написал Романовым, что выходит в отставку. Вика утверждает: они с Натой в Москву переедут. Коля, как генерал-лейтенант имеет право. Значит, соберемся вместе!
30 июля. Вторник.
Телеграмма. Приезжает завтра! Записывать некогда. Надо готовиться и готовить…
1 августа. Четверг.
Гражданская одежда ему идет. Загорел, ежик волос выгорел на солнце. Та же быстрая, приветливая улыбка и настороженные глаза. А за ними заповедник мыслей, добрых и плохих. Добрых: он все же рад меня видеть, хотя для него мой дом – приют в чужом и страшном городе; вежлив, но менее предупредителен – значит, привык. Плохих: скрытен, равнодушно выслушал о девочке Бочкаревых, но зачем-то стал «горячо» благодарить. Его выдают глаза. Как безотказный индикатор «плохо – хорошо».
Вошел буднично, словно выскакивал за сигаретами. Поцеловал в щеку и умчался в овощной ларек. «На углу, у дома помидоры продают…»
В этой будничности прелесть. Как кровное родство.
Я счастлива. Спокойно и хорошо. Он спит в соседней комнате, и, если я захочу, то подойду к двери и послушаю его дыхание.
Как у Антон Палыча? За что она его любит? А кто его знает, за что! Очень жизненный рассказ.
3 августа. Суббота.
Старая, развратная, бессовестная дрянь.
Долго думала, записывать или нет. Ничего непоправимого не произошло. И моей большой вины нет. Если бы я не знала настоящих своих мыслей. Душа губкой впитывает мальчишку, и растворяется в нем, как в океане.
Мне фольга для рыбы понадобилась. Я тихонько открыла двери и сразу увидела: он раздет. Обманула себя: мол, проскочу к ящику и назад. А на полдороги решила вернуться. Шум отодвигаемой крышки разбудил бы его, и – конфуз. Отправилась в комнату, зная, до фольги не дойдешь? Ведь, верно?
Что поделаешь? Придумала обожаемое существо. А он даже не представляет, что кто-то кроме матери теперь дышит только им. Он давно взрослый. Но я вижу в нем ребенка. Моего большого ребенка. Хотя не имею на него прав. Особо не убивайся. Он для тебя просто мальчик.
И все же со мной что-то не так. Когда он рядом, хочу обнять, повиснуть на плечах, провести ладонью по его подбородку, прямому носу, вискам и выгоревшим бровям. А когда он шутит и смеется, кажется таким милым, я едва сдерживаюсь, чтобы не поцеловать его в обветренные губы. Знаю: скоро я привыкну к нему, и это пройдет. Но, если бы я не боялась показаться себе смешной, вздорной старухой, и была бы его ровесницей…
Пошлая, гламурная интрижка «квартирант – хозяйка»!
А перед глазами мой разметавшийся во сне мальчик. Пусть видение живет лишь в моем воображении. Бумаге не обязательно знать все.
Да. Застала Алексея дома. Ждал меня. Мялся, много курил, переспрашивал, кем мне приходится Артур. Сказала правду: племянник хороших друзей. На него это не произвело впечатление. Испугался. Осторожно высказал опасение: порядочный ли человек? Алексей, конечно, рискует! В моем предложении много уязвимых мест. Что как исхитриться и станет претендовать на метры? Опять же, девочка испортит паспорт. А что я могла ответить? «Он золотой мальчик, Алеша?» Но, коль назвалась груздем, полезай в кузовок.
Алеша согласился. Думаю, не единожды перезвонит. Будет переубеждать. О вознаграждении выслушал бодренько, оживился.
8 августа. Четверг.
О нашей эпохе будут судить по тому, что мы читали! И это ужасно! Белые одежды, золотая тучка, Чонкин, котлованы и Маргариты! Все это прекрасно, но в пику тем или этим политизировано. Сплошная чернышевщина, и два извечных русских вопроса. Конца края этому нет. Из литературы у нас делают, либо передовицу, либо фельетон. Когда, наконец, переболеют, примутся за литературные анекдоты, за развенчание мифов. Так было всегда: чтобы создать нового бога, надо убить старого. Ну, это тебя на трюизмы потянуло. Есть еще один путь. Но из-за невежества, как говориться, масс и нынешних властителей дум, объединенных во всякие там союзы, из-за выборочной образованности, то бишь, всего понемногу, – тупиковый.
К слову, перечитала «Архипелаг». Раньше: страшно. Теперь: грустно. Есть замечательные места. Этот писатель войдет в историю как летописец, художественный публицист. А может не войдет! Люди не помнят горе долго. Кто сейчас оплачет строителей пирамид или казнь стрелецких полков при Петре? Подавляет объем информации, словно он решил собственноручно переписать весь архив, остаться единственным в своем жанре. Возможно, это необходимо историку, или публицисту. Точно уж не помню, кто из советских (может Леонов) писал, что тему надо освоить так, чтобы и через двадцать лет, после вас там нечего было делать. У Толстого по этому поводу, кажется: через слово человек общается мыслью, через образы искусства он общается чувством. А какие образы там, где бесконечные цифры, документы и опрос свидетелей! Пристрастен (учитывая его биографию – бесспорно) и претендует на знание абсолютной истины. Самоуверенность – великая вещь. Но она убивает творчество. В конце концов, не все ли равно «туфта» или «тухта». В России столько значений одного слова. Пусть будет «тухта», если это принципиально. Если это клеймо прошедших ужас, а не абсолютизация себя даже среди тех несчастных, которые говорят «туфта». По агрессивности он не уступает незримым оппонентам. Лимонов, кажется, заметил, что Сахаровых и Солженицыных нельзя допускать к власти. Обиженных, перестрадавших и нищих нельзя допускать к власти. Затирают! Не дают петь, или писать, или играть. Не люблю их. Пишите, пойте, играйте. Но ведь им хочется восхищения и почитания. И немножко на хлеб с маслом. Они совершают подвиг, полжизни потратив на препирательства. (Кто спорит – подвиг!) И, следовательно, подвиг должен совершить каждый. Но ведь это не так! Герои Гончарова или Вампилова интереснее героя Николая Островского. Во всяком случае, они – навсегда…
Артур, кажется, встречается с девушкой. От него пахнет духами и алкоголем (!) Сегодня опять вернулся поздно.
14 августа. Среда.
Показалось или нет? В поведении мальчика произошла перемена. Стал мягок и игрив. И еще странность! Даже не знаю, как написать. Он перестал меня стесняться. В общем, почему бы нет? Привык. По утрам долго нежиться в постели, разговаривает о пустяках, позволяет войти в комнату, когда еще раздет. Сначала я боялась его смутить. Теперь в пору самой смущаться. В его характере, похоже, раскрывается новая черта: простодушие и безалаберность. Это доверие ободряет. Но в иные минуты пугают его глаза.
Последняя прогулка в парке. Рассказала ему о кошмарных месяцах смерти мамы. Так получилось. Нашло. Теплый вечер. Полусонные деревья. Пруд. Он обернулся, и я впервые поняла: он напоминает мне Игоря. Игорь был на три года старше Артура, когда мы познакомились. Развязный и самоуверенный из-за положения родителей. По существу, ни до, ни после Игоря, у меня не было мужчины, который был бы для меня всем. Родители были далеки от полового аскетизма, говорили на любые клубничные темы. Меня даже смущала, как принято говорить, широта взглядов папы и мамы. Их увлекала игра, легкий флирт, но не похабщина. Игорь единственный мужчина, который провел меня от начала, до, увы, самого конца: счастье любимой женщины – горе брошенной жены. М-да. Не зря же Природа разделила человечество на мужчин и женщин. Теперь поздно сожалеть или гордиться целомудрием.
Артур в квартире пристально посмотрел на меня. Я увидела его глаза в отражении зеркала, и мне стало не по себе. Взгляд взрослого мужчины. Это глупо, но он смотрел на меня, как на женщину. В том самом смысле!
Может эта прогулка, и перемены в поведении мальчика связаны?
Да, он мне нравиться как мужчина. (Как ребенка, я его люблю.) И, бесспорно, обладает самым важным мужским качеством: уважает женщину. Какой-то очень повезет. И в то же время нахлебается она с ним.
Вчера впервые за несколько месяцев, перед зеркалом осмотрела бедра, живот, грудь. Вот, дуреха. Но вообще-то, старость, которую я себе внушила, после ухода Игоря, придумана. Нравится играть в затворницу? Красота моя никому не нужна. Разве, старым друзьям. Но они ко мне привыкли, и замечают лишь, сравнивая с Викой или Ларой. Больше я никому не пыталась «подарить» себя. Как Артур сказал про свою мать? (Мы с ней, кажется, ровесницы.) «Нашла смысл жизни в своем горе…»
А ведь Артур заставил меня вспомнить, что я женщина.
17 августа. Суббота.
Вот, в чем дело! А ты напридумала!
Смешно и неприятно, верно? Вида я, слава богу, не подала. Умеешь держаться? А он… А что он? Мальчишка, глупенький и хитрый. Оказывается, хотел соблазнить меня таким вот чудным способом. Наивно, конечно, с его стороны. Но, если бы он не переборщил… Перечитай-ка выше.
Не издевайся над собой. Без того тяжело.
Не стоило так резко выговаривать ему. Подумаешь, оделся передо мной! Да, не прилично. Мое замечание обескуражило его. Думаю, то дурное, что он замыслил, теперь у него не получится.
Что же тебя так кольнуло? Он скрывал свои гадкие мысли, а ты считала это родством душ, и все такое. Ждала благодарности, ничего для него не сделав. Кто ты ему? Хозяйка квартиры, благодетельница? Но «благодетелей» то, как раз, и ненавидят. Он решил перестраховаться, приручить меня. Вдруг я передумаю с пропиской. Но разве я стала относиться к Артуру хуже? Напротив. Мне так хочется растопить его лед, помочь. Чтобы он увидел во мне друга.
Печально иное. Как человек, ты ему не интересна. Вот, от чего грустно и смешно. Наподобие того, как критик у Пушкина подчеркнул стих – «я человек и шла путями заблуждений», – «усумнясь», может ли женщина называться человеком. Или решения Петра Великого: женщина не человек, курица не птица, прапорщик не офицер.
Теперь он себя проявит по-настоящему. Уличенные честолюбцы опасны: либо превращаются в настоящих подлецов, либо стремятся замолить вину. У меня появился шанс перейти из разряда безразличных ему людей, в более высокую и абсолютную для него категорию – ненавистных…
И все-таки мило прозвучало: «…хочу к вам прикоснуться…» Ах, Артур, Артур, глупенький ребенок!
20 августа. Вторник.
Он у меня лишь три недели, а кажется всегда…
Нет, правда! Теперь я понимаю его поступки меньше, чем прежде. Сегодня, например, я снова видела в зеркале его глаза. Он смотрел мне в затылок. Угрюмо, тяжело! Не хочу думать о ненависти. Иначе это страшно, безнадежно и совершенно необъяснимо. Тяжело с ним. Очень тяжело. Ребенок в переходном возрасте. От провинциала, к жителю столицы. Но каким станет его сердце после этого города, жестоким или добрым?
26 августа. Понедельник.
Низость. Самая настоящая низость. Я не ожидала этого от Аркадия! К чему травить мальчика ложью, рассказывать небылицы о нем? Как ему не стыдно передо мной! Опять я виновата, тупица! Аркадий был взвинчен и оскорблен. Надо было дать понять: оскорбляя мальчика, он оскорбляет меня. Собственно, сегодня, когда Артур ушел в магазин, Аркадий заслуженно получил от меня. На этот раз трубку бросила я. Аркадий растерялся. Кажется, был пристыжен и огорчен. Ко мне у него какие претензии? Как обычно, несдержан и груб. Еще перезвонит, извиниться.
Сейчас я долго думала. Он, конечно, был пьян до чертиков. А как водится, с пьяного взятки гладки. Но ведь еще известно, что у пьяного в голове. А ты воспользовалась его взятками! Тварь! Он давно не ребенок. И все, что он вытворял: хамство пьяного мужлана, безнаказанного, наглого. А я? Ну, что, что я! Я человек! И каждодневно бегу от себя. Бегу в свой хрупкий улиточный домик. Словно, опасность не внутри меня, а снаружи. Да, я хотела его объятий, хотела касаться его тела. Я поступила гадко. Но кто об этом узнает? Зачем лгать себе на этих страницах, где в молодости я говорила только правду. А сейчас ни разу не написала о безумных, кошмарных, ужасных снах, значение и причину которых, не знает лишь ребенок. Ведь ни одна душа – тем более он! – не узнает о вожделении старухи. Я не могла его оттолкнуть, не хотела этого. И ни одна женщина в моем положении, волевая и нравственная, находясь в здравом уме, не переборет свои желания. Меня пугает другое: был ли он до беспамятства пьян?
Пьяный мужчина обычно однообразен в домогательствах. Правда, ко мне пьяным подступал лишь Игорь, и ему не нужно было брать меня приступом. Мальчик слишком умело и расчетливо раззадоривал, выдерживал паузы! Так делал Игорь, стараясь нащупать податливые, сладкие места в первые недели нашей жизни вместе. Это была игра. Как он называл: разведка боем. Дважды мне померещился осмысленный, сосредоточенный взгляд, и, что ужасно, показалось, будто он понял, что я поддаюсь! Я не виню его. Повод-то дала сама…
Замлела девочка, удовлетворила любопытство? А дальше, что? Ничего! Держи себя в узде! Иначе оба окажемся в идиотском положении, и наша жизнь станет невыносимой. А он все настойчив. Назавтра ошпарил меня взглядом, хоть прикидывался кротким.
Я далека от самонадеянной мысли внушить ему что-то больше уважения. Но мальчики в его возрасте – заядлые фантазеры. И, если ему померещится, что я дала повод, это плохо кончится…
А у него сильные руки и уверенная хватка. Должно быть, он не церемониться со своей девушкой, и ей это нравиться. Если она не безнадежно глупа. Вот тебе и мальчик-одуванчик!
…Перечитала написанное. Какой ужас! Да ты просто развратная дура!
29 августа. Четверг.
Сегодня был странный разговор. Артур не хочет «фиктивно жениться». Его можно понять. Мы мечтаем о своей семье. Чтобы нас любили, ждали дома. Сами любили и берегли близких. Эксплуатировать это – дико. Потом выясняется: часто брак – скучнейшая вещь. Если месяц назад моя помощь казалась ему нежданной удачей, выгодой от случайного знакомства, то теперь он переменился. Нет, он все тот же: мужская гордость (почему-то принято говорить о женской гордости, вероятно, из-за редкости этого качества, как драгметалла!) не позволит ему корыстно использовать женщину. Хорошо знакомую женщину. Чужие для него – бесполы.
Допустим, ты права. Тогда многое в его поведении объяснимо. Например, я лишь вчера догадалась: у него кончились деньги. Предложила вечером по утру сходить за картошкой. Он что-то пробурчал и покраснел. А утром, недовольный, отвернулся от кошелька на столике и порывисто вышел из квартиры. Самолюбие. Теперь спозаранку исчезает куда-то до темноты. Может, подрабатывает. Или с девушкой пропадает. Дай бог, чтобы у них получилось. Тогда Бочкаревы ему подавно в тягость.
Одни догадки. Ничего толком не знаю. Глупо, но – правда: не хочу думать о другой рядом с мальчиком. Э-э, дорогуша, это ревность! Окончательно перестала стесняться своих мыслей. Пусть! Единственная возможность говорить о нем – на этих страницах. Вздыхай, вздыхай!
Пригласила его девушку к нам. Согласился. Любопытно, какая она?
30 августа. Пятница.
Начало двенадцатого. Он спит.
Поздравь себя. Добилась, чего хотела. Он любит тебя. Хотела и боялась этого. Но не ждала такого пронзительного чувства. Или чувственности, которую он принимает за любовь? «Выкинуть, как старую, ненужную тряпку!» А ведь мог. (Только, вот, куда?) В борьбе расчета и совести – мог. Чем он пугает меня, и чем интересен. Неужели ты, старая потаскуха, сумела охмурить молоденького, симпатичного мальчика! Так чему ты радуешься?
Бедная девочка, он ее никогда не полюбит. А я, кажется, не дурно выглядела.
А дальше-то, что? Допустим, мальчик привяжется. Но я то не сумею полюбить его как мужчину. Слишком много пережито и перегорело в сердце. И отказаться от мальчика я тоже не могу. А он не потерпит «материнской любви». С ним нужно идти до конца, либо оставить в покое…
Боже, о чем я думаю? Если бы я и допустила пошлую, лубочную связишку (невозможно и отвратительно!), никогда бы не простила себе низости по отношению к ребенку. Узнай кто-нибудь, бесчестное клеймо, как татуировка на лбу, останется пожизненно. Для всех я буду гадиной, сумасбродной старухой, совратившей мальчика. И ведь я прекрасно понимала: он увлекся. Понимала: ему всего двадцать, и он практически не знает женщин. Старый прием: обыденная внешность девушки, не ждавшей подвоха, и расфуфыренная молодящаяся мадам. Специально, хитрая, старая дрянь пригласила ее, чтобы он сравнил. Тогда, либо проиграла б его, либо он сильнее привязался ко мне.
Они подходят друг другу. Нашим красавицам нужны деньги и связи. И лишь такие симпатичные простушки разглядят в нем человека.
Но взамен, взамен то я, что могу ему дать? Тело? Когда он поймет, что я никого не люблю, он возненавидит меня. И я останусь со своим эгоизмом.
Даже теперь в тебе – спесь и насмешка. Вечно ты играла людьми. Тебе доставлял удовольствие пустой флирт, кончавшийся ничем, лишь человек загорался тобой. Один Игорь знал о моем врожденном равнодушии к людям. И теперь ты хочешь уничтожить мальчика, его любовь! После этого он навсегда замкнется, ожесточится!
Как же быть? Любовь не бывает пошлой! Платоническая любовь такая же чушь, как для влюбленных отвратительна голая физиология. Я не сумею переступить через себя, и дать ему, что он хочет. Если бы (представлю невозможное) это произошло, скрываться ни он, ни я не станем. Начнутся пересуды соседей, друзей. Невозможно! Замкнутый круг. А дальше – труднее. Самое же ужасное: я не могу без него. Не мо-гу!
А какие у него были глаза! «Что же я в вас нашел?!»
3 сентября. Вторник.
Милый мальчик. Как приятно знать, что кто-то тебя защищает. Представляю, что он наговорил Леше и Зине с его прямотой и точной оценкой людям. «…безнравственный циник…Для него нет ничего святого…Неужели ты не понимаешь: это один из тех опасных молодых субчиков, которыми кишит город…» Да, что же вы знаете о нем? Он издевался над вами! Испугались мальчика, обыватели вы трусливые. А чего ты ждала от Леши? Что он для меня гопака спляшет? Для Бочкаревых я бесполезная, старая и скучающая дама. Их помощь, не дань уважения папе, а оброк. «Авось передумает. Будем пока благодарными». Мальчик раскусил их. «Чистенькие!» Вот так! Теперь попробуйте справиться с собой и с ним. Попробуйте отменить «сделку». Воспитанные и жадненькие краснобаи.
И признайся: тебя умиляет, что этот недоверчивый волчонок защищал именно тебе. Хорошо, что в мальчике твердости больше, чем во мне.
Сегодня, кстати, Саша спрашивал об Артуре. С любопытством и настороженностью. Их, кажется, заинтриговало, почему он живет у меня? «У тебя материальные затруднения?» Саша неподражаем в своей прямоте: предложил деньги. «Нет. С чего ты взял?» «Вика сказала, якобы ты комнату сдаешь. Нет? Вот ходячая трепалогия!» (Это о Вике.) Но, кажется, не очень мне поверил. Обещал навестить. Очевидно, хочет сам убедиться, что у меня все в порядке.
А я о Саше за две недели совсем забыла!
8 сентября. Воскресенье.
Саша и Лара пожаловали вечером. Артур опять куда-то исчез допоздна. Они видели лишь его вещи, разбросанные на диване.
Со свойственной Саше бесцеремонностью он уставился на меня. Спросила, что случилось? А он: «Что ты с собой сделала?» Я встревожилась. «Нет, нет, – говорит, – я рядом с тобой просто старик!» А Лара ни без ехидства: «Да ты, никак, голубушка, влюбилась! Давно пора. Это нам на пользу!» Шутники. Но, кажется, я действительно изменилась. Сладкое томление и радость, будто не осень за окном, а весна.
Ребята не дождались моего гостя, и уехали встревоженные. Их беспокойство напоминает истерику Бочкаревых, с той разницей, что Дыбовы еще ничего не знают (с Лешей лет пять не общаются).
Куда же Артур пропал? Что-то случилось. Двенадцатый час ночи!
14 сентября. Суббота.
Дождь. Опять дождь. Артур ушел. И снова он нанес, как говорят у боксеров, запрещенный удар.
Это произошло вчера. Он пришел ко мне. Еще мгновение и все бы кончилось. После такого поступка мы не смогли бы оставаться вместе. Я бы не допустила этого. Но и то, что я ему позволила…
Грустно и тоскливо. Я мучаю его и себя. И не вижу выхода. Даже сейчас чувствую его уверенные руки, дрожь его тела. Ужас в том, что мне, как девчонке, страшно и приятно. Одним вздохом горячих губ он разрушил карточный домик, в котором я пряталась от своей любви. Да! Да! Он младше на двадцать восемь лет! Боже, какая в этой цифре бездна времени для человеческой жизни! Когда его мать носила его в себе, я прожила половину своего срока, и расскажи мне кто-нибудь тогда, что я буду мучиться из-за любви к еще не родившемуся мужчине, бред сумасшедшего показался бы мне правдивее. Но ведь стареет тело, не душа. Потому я так хорошо понимаю его. Задаю вопрос: что он нашел во мне? А ответ один: ни он, ни я, не думаем о времени. Если бы мне было двадцать, и у меня был нынешний опыт, я, не задумываясь, выбрала Артура. Но мне сорок восемь! И лучшие силы души он растратит напрасно.
Представила его мать, ее ненависть, недоумение Саши, Лары, всех! А насмешки, пересуды сверстников мальчика! Нет, не возможно!
…Пусть бы он скорее возвращался, или не приходил никогда. Мне кажется, я до судорог в руках хочу обнять его. А как сладки эти его прочнейшие и легчайшие оковы: из них бесполезно вырываться!
Начало первого. Вышла в парк. Его нигде нет. Иду спать.
24 сентября. Вторник.
Милый мальчик! Я знаю, я хочу знать только одно: я люблю его! Люблю его руки, лицо, брови, глаза, плечи, скрытность, доброе сердце. Пусть по-своему, по-стариковски, хотя, какая из меня старуха! И не отдам его никому! Осталось только ждать, чем все кончится.
На нем не было лица, когда он вернулся и выложил эти проклятые деньги. Не в деньгах и не в этом его поступке дело, необдуманном, рискованном и бесцельном. Он живет для меня, дышит мною. Ты видела в глазах взрослого мужчины слезы от любви к тебе? Никогда. А он взрослый мужчина. Взрослеющий мужчина. И пусть, таких много. Но любит меня он один. Он мной! И копаться в наших отношениях я больше не хочу. Только бы он оставался рядом. Но ведь это – конец. Ты не смеешь ломать его жизнь. Только мой здравый смысл предотвратит катастрофу. Но не хочу, не хочу бороться с собой! И выхода нет. Милый, милый мальчишка, что же ты сделал со старой, глупой бабой, как же ты перевернул мою и свою душу! Никто не поймет, и не простит нас!»