— На вот, читай, — Ди сует мне письмо, и я пробегаю глазами по размытым от слез строчкам.

Кто бы мог подумать, что жениха у моей сестры отобьет сама Дева Марианна!

— Вдруг его убьют на войне, как папу? — рыдает Дезире и мечется по комнате, втаптывая кирпичную крошку в щели между половицами. Немного же пользы принесла ей магия вуду! — А коли не убьют, так он останется в этом своем Париже, а тамошние девки все как одна вертихвостки, мне бабушка говорила. Быстро его взнуздают. Почему ему в Англии не сиделось? Почему он бросил меня, Фло, чем я ему не угодила?!

— Ты хотела повязать нитку кузнечику на лапку, вот он испугался и ускакал. Туда ему и дорога, трусу.

— Нет, Марсель вовсе не такой! Он… ты его плохо знаешь!.. Это я виновата, это со мной все, все не так!

— Напротив, милая, ты всем хороша. Будут на твоем веку и другие женихи. Мы с мсье Эвереттом о тебе позаботимся. Ты достойна большего, чем этот великовозрастный мальчишка без пенни за душой. Забудь его, ладно?

— Забудь?! О, Фло, что же ты такое говоришь… Погоди-ка!

Трясущимися руками она открывает шкатулку и вновь достает медальон из чистого золота, но изрядно поцарапанный. Подарок от Марселя. Сестра несет медальон в пригоршне, благоговейно, как редкую жемчужину, мне же видятся две корявые устричные створки. Едва сдерживаю дрожь, когда безделушка падает мне на колени. Зачем она тут?

— На прошлой неделе я отстригла у Марселя прядь волос на память. Чувствовало мое сердце, что пригодится! Вот, погляди, — вытаскивает она из медальона черную прядь и подносит к губам. — Этого хватит, чтобы ты сделала приворот.

Я возмущена до глубины души.

— Приворот? На мсье Дежардена?

— Да, Фло. Пусть ему осточертеет Франция и он воротится сюда, ко мне. Верни мне моего любимого.

Опустившись на колени перед моим креслом, она с мольбой заглядывает мне в глаза — и я вижу себя. На том раскаленном добела перекрестке, перед облитой ромом и усыпанной табаком корягой. Неужели я тоже выглядела так нелепо и жалко?

— Если ты заинтересована в возвращении Марселя, почему бы тебе не сделать приворот самой? Ты крутилась рядом, когда Роза учила меня колдовать. У тебя получится не хуже моего.

— Нет, не получится! Тебе великая сила дана, ведь ты мамбо, ты избранница Барона, ты…

— Немедленно замолчи! — встряхиваю ее за плечи, пока она не назвала имя, которое я не считаю своим.

— Пожалуйста, Флоранс, что тебе стоит? Помнишь, ты сделала гри-гри тому негру-недоумку, груму в «Малом Тюильри», а потом неделю хвост распускала? Похвалялась, какая ты умница-разумница, как человеку помогла. Почему же ты не хочешь помочь мне, родной сестре?

— Роза говорила, что приворот — не детская забава, с такой магией шутки плохи, — втолковываю я. — Она источает сердце, лишает покоя, от нее попросту сходят с ума. Приворотом можно спасти семью, вернув загулявшего мужа, но никогда, ни при каких условиях не следует делать приворот на человека, который… который тебя совсем не любит.

Голова Дезире дергается назад, как от пощечины, и на щеках проступают алые пятна с неровными краями. Сестра встает, поправив сбившийся набок турнюр, и смотрит на меня сверху вниз, долго и молча. От тягостного молчания мне хочется втянуть голову в плечи, но я знаю, что должна быть тверда. Когда-то я принесла за нее жертву и намерена получить все, что мне причитается.

А причитается мне она. Она, Дезире. Это за ее жизнь я уплатила непомерную цену, и теперь она моя. Смерть никогда не упустит своего. Так почему же я должна уступить?

— Значит, не хочешь мне помогать, — подводит итог сестра. — Тогда я сама к нему поеду, раз уж его парижский адрес тут, в письме.

— Не вздумай! После такой дикой выходки он не возьмет тебя в жены.

— Что с того? Не женой ему буду, так любовницей — разница невелика.

Дезире вызывающе вскидывает подбородок, и гагатовые бусы подпрыгивают на ее пышной груди. Раньше траурные украшения не бросались мне в глаза, но сейчас я замечаю, что она увешана ими, как болотный кипарис — гирляндами испанского мха. Бусы с гагатовым крестиком, огромные продолговатые серьги-камеи, брошь в виде женской кисти, придерживающей венок, по три браслета на каждом запястье. Смерть тети для нее лишь повод обновить гардероб.

«Вот и всплыла правда про твою полуночницу-сестру».

- Нет, ты никуда не поедешь.

— Поеду. Или ты перехватишь меня на полпути, как давеча? — подбоченивается Дезире. — Впредь я буду шустрее, сестрица, не дам подкрасться ко мне со спины.

— Я найду тебя, где бы ты ни обреталась, и ты сама отлично это знаешь.

— А как ты меня найдешь? Как, Фло? Я не беглая посреди болот, чтоб спустить собак по моему следу… Или ты попросишь его, своего истинного жениха, приволочь меня силком и бросить у твоих ног?

— Может и попрошу.

Дезире привыкла добиваться всего нахрапом, оглушая оппонента истошным криком и сбивая с толку одним лишь масштабом своих притязаний. Но со мной этот номер не пройдет. Я-то знаю, что лишь тот выигрывает в битве, кто сможет дольше сохранять спокойствие. Как Джулиан Эверетт. Его главное оружие — улыбка, которая показалась бы жалкой гримасой, если бы за ней не скрывались невозмутимая мощь и способность в любой миг покарать ослушника. Вот так мы, белые, вершим дела.

Неужели ты еще этого не поняла, Дезире? Глупая моя сестренка, как же я тебя отпущу?

— Ты останешься здесь, — спокойно, без лишних драматических эффектов, говорю я. — И дождешься, когда я выйду замуж за мсье Эверетта, после чего у тебя появится и приданое, и репутация, и все, что пожелаешь. И вот тогда ты найдешь себе мужа, способного оценить тебя по достоинству.

— По достоинству? — восклицает Дезире, теребя бусы. — О господи, Фло, неужели ты сама веришь в эти сказки? В то, что хоть кто-нибудь пожелает взять меня в законные жены? Посмотри на меня, сестра. Увидь ты, наконец, кто я на самом деле. Я — квартеронка, я — бывшая рабыня, и мужчины хотят от меня только одного. И они правы. Я не богата и не знатна, не умна и не могу, как ты, рассуждать о книжках часами напролет, поэтому им нужно только мое тело. Ну и пусть берут что хотят. Я вещь, а вещи для того и нужны, чтобы ими пользовались.

— Почему же ты раньше мне не сказала, что предел твоих устремлений — стать чьей-то plac'ee?

— В таком случае ты не взяла бы меня в Лондон. Что, сестричка, удивлена?

Не то слово. В каких только грехах я не подозревала Дезире, но только не в том, что она с самого начала замыслила меня провести. Не только Нанетт и Селестину, но меня! Ведь мы же заодно. Мы же сестры.

— Я хотела урвать кусок побольше да проглотить, покуда не отняли. Я хотела все и сразу — наряды, вальсы, шампанское, потому что хорошее не может длиться долго, о, я же знаю! Мне нужно было одно — подцепить какого-нибудь лорда, любителя свежего мясца, чтобы он снял мне квартирку в доме с белыми стенами и возил меня на Ривьеру, а взамен вытворял с моим телом все что пожелает. Я бы все, все ему позволяла! И надо же мне было втрескаться в Марселя!

Губы сестры кривятся, и злобный оскал превращается в жалкую, испуганную улыбку, которая, впрочем, не вызывает у меня сострадание. Только гадливость.

— Я готова жить с ним на чердаке и давиться черствым хлебом или стать его полковой женой и скитаться с ним по гарнизонам. Ты бабочка, Флоранс, ты ночная бабочка с синими крыльями, а я мотылек-подёнка, но у меня тоже есть чувства. Отпусти меня к нему.

— С какой стати мне тебя отпускать?

«Признайся, Ди, — молю я про себя. — Скажи мне правду, и я клянусь, что провожу тебя на вокзал, а сама останусь махать платком на перроне. Это ты сделала? Чтобы не дать Иветт оклеветать тебя перед Марселем, чтобы спасти свое мишурное счастье? Убила ее, как только вернулась с запоздалого свидания? А выходя из комнаты, увидела, как я бьюсь в припадке, — и прошла мимо? Это, по крайней мере, объясняет, почему убийца пощадил меня, а не прикончил как лишнего свидетеля. Ты сохранила мне жизнь — а я сохраню твою. Олимпия права: Скотленд-Ярд не сунется в то пекло, каким сейчас является Франция, и там ты будешь надежно защищена от мистера Локвуда и иже с ним. «По мне, так это обычное желание — защищать своих». Помоги мне отпустить тебя, Дезире. Дай мне повод».

— Потому что это моя жизнь, — печально, но твердо отвечает сестра. — Моя и ничья больше. И я вольна распоряжаться ею так, как хочу. Пойми же это, Фло. И освободи ты меня, наконец.

Неправильный ответ.

— Нет.

— Я так и думала, что ты это скажешь. Все вы, белые, одним миром мазаны. Только вы одни знаете, кому как жить. И не поспоришь с вами, и не докажешь вам ничего. Ненавижу тебя и всех вас ненавижу! — кричит Дезире иступленно, брызгая слюной, и ее глаза вдруг сужаются. — Но больше всех я ненавижу знаешь кого? Твоего мсье Эверетта. Была б ты там, видела бы ты его, когда он устраивал мне нахлобучку. Распекает меня на все корки, а глазами так и ест. А на уме только одно — то же самое, что у всех прочих!

С размаху она хлопается на кровать, выпуская из подушки вихрь белых перьев, и рыдает до икоты, тем самым лишь подкрепляя мою уверенность в том, что к независимому житью она пока что не готова и, окажись на воле, тотчас угодит в нехорошую историю. Мир перемелет ее, равнодушно, но тщательно и до однородной массы, а потом выплюнет кости и потянется за новой порцией, за чьей-то еще жизнью. Только со мной Дезире останется в безопасности. Потому что мне, как никому иному, повезло с покровителями. С ними обоими.

Что касается свободы, то свобода свободе рознь, и вот такая свобода ей точно ни к чему.

Свобода уничтожить себя, свобода пасть и разбиться.

Свобода одним махом обесценить все, что я сделала для нее в Тот Раз.