Глава 10

Уиллоби навестил Бартон-коттедж рано утром, чтобы справиться о здоровье Марианны. Миссис Дэшвуд приняла его с теплотой, вызванной равно и словами сэра Джона, и благодарностью, — все, что происходило во время его визита, говорило о вкусе, изяществе, взаимной любви и уюте, царящих в доме, с которым его свела вчерашняя схватка с осьминогом. Ну а чтобы убедиться в прелести его хозяек, ему хватило и первого знакомства.

У Элинор были тонкие, правильные черты лица и удивительно изящный стан. Марианна была еще красивее. Лицо ее было до того чудесным, что благовоспитанные лицемеры, называвшие ее красавицей, кривили душой несколько менее, чем обычно в таких случаях. Цвет лица у нее был нежнейшим, черты — безупречными; от восхищенного взгляда Уиллоби не укрылось также, что легкие у нее, должно быть, незаурядного объема; в ее черных глазах горел огонь, неизменно пленявший сердца. От Уиллоби этот огонь был поначалу скрыт смущением и беспокойством, чуть затянувшимся после нападения чудовища. Но, придя в себя, она заметила, что безукоризненные манеры сочетаются в нем с прямодушием и жизнерадостностью. Даже сейчас, не собираясь плавать, он оделся в костюм для ныряния, впрочем, вместо ласт и водолазного шлема на нем были высокие сапоги и шапка из лоснящегося меха выдры. Кроме того, его сопровождал ручной орангутанг Месье Пьер, послушно семенивший рядом и корчивший забавные рожи. Когда же он признался, что любит петь матросские песни и отплясывать джигу, Марианна посмотрела на него с таким одобрением, что до конца визита большую часть своего внимания он уделял ей одной.

Чтобы Марианна включилась в беседу, достаточно было упомянуть какое-нибудь из ее любимых развлечений. Она не умела молчать, когда начинались подобные разговоры, и всегда высказывала свое мнение без тени робости или сдержанности. Они быстро обнаружили, что их любовь к танцам и музыке обоюдна и что мнения их касательно того и другого совпадают. Марианна приступила к расспросам о его любимых книгах. Она обожала повести о пиратах, но больше всего ей нравились дневники моряков, потерпевших кораблекрушение, и сообщила она об этом с таким восторгом, что только совершенно бесчувственный молодой человек двадцати пяти лет мог бы не согласиться в ту же минуту с незаурядностью всех перечисленных ею трудов. Их вкусы оказались поразительно схожи. Они обожали те же книги и те же отдельные в них страницы, и особенно каждый любил то место в «Правдивом сказе о крушении корабля королевского флота „Невезучий“, записанном моряком Мериуэзером Чалмерсом, единственным оставшимся в живых», где доведенный до отчаяния мичман лезет на дерево, чтобы поймать голубя, а когда выясняется, что это всего лишь пучок листьев, съедает собственный пояс.

Визит Уиллоби еще не подошел к концу, а они с Марианной уже беседовали с непринужденностью давних знакомых.

— Ну что ж, Марианна, — сказала позже Элинор, очищая креветок, пока слуги разводили огонь, чтобы их изжарить, — за одно утро ты успела очень много. Ты выяснила мнение мистера Уиллоби почти обо всем, что имеет значение. Но как ты планируешь поддерживать это знакомство? Такими темпами у вас скоро кончатся интересные темы для беседы. Чтобы изложить свои взгляды на красоты природы, повторные браки и преимущества брасса перед австралийским кролем, ему хватит еще одной встречи, и тогда тебе не о чем будет его спросить.

— Элинор! — воскликнула Марианна, брызнув сестре в лицо водой, оставшейся на пальцах от креветок. — Разве это справедливо? Разве это честно? Разве мои интересы так узки? Но я понимаю, к чему ты клонишь. Я была слишком свободна, слишком счастлива, слишком чистосердечна. Я согрешила против каждого замшелого правила приличия; я была открыта и честна, когда должна была быть скучной, безжизненной и лицемерной, говорить языком гидрологии и науки о приливах и подавать голос не чаще чем раз в десять минут.

— Душенька, — сказала миссис Дэшвуд Марианне, промокая лицо Элинор губкой, — не обижайся на сестру, она всего лишь пошутила. Да я и сама бы выбранила ее, вздумай она всерьез омрачать твою радость.

Марианна вскоре успокоилась, и все принялись насаживать креветок на шпажки и радостно слушать, как они потрескивают на огне.

Со своей стороны Уиллоби всем своим поведением показывал, как он рад новому знакомству. Он бывал у Дэшвудов каждый день. Несколько дней Марианна должна была оставаться дома, пока сэр Джон внимательно наблюдал за ее состоянием и обрабатывал рану самыми разнообразными и неожиданными вытяжками и настойками, — согласно его опыту, подобное ранение могло загноиться и превратить жертву в осьминога-оборотня; однако никогда прежде ни один домашний арест не был таким приятным. Уиллоби оказался не лишен талантов, обладал живым воображением, забавным человекообразным спутником и безупречными манерами. Он был словно создан для Марианны, и постепенно его общество стало для нее главной радостью. Они читали, разговаривали, пели, сидели у окна в гостиной и с удовольствием высматривали фигуры в вездесущем тумане — вот кошка из тумана, вот корабль, а вот лягушка. Его способности к сочинению и исполнению матросских песен заслуживали всяческих похвал, и он читал ей ее обожаемые хроники морских трагедий с тем самым чувством, которого так не хватало Эдварду.

Миссис Дэшвуд, как и Марианна, считала его безупречным. Даже Элинор могла поставить ему в упрек лишь склонность делиться своими суждениями по любому поводу, что подчеркивал странный, почти человеческий смех Месье Пьера, неизменно раздававшийся после каждой неуместной фразы хозяина. Свое мнение о людях Уиллоби составлял и высказывал столь же поспешно, как и ее сестра, чем чрезвычайно радовал последнюю. Однако, по мнению Элинор, это свидетельствовало о недостатке осторожности и одобрения у нее не вызывало.

Марианна наконец убедилась, что отчаяние, охватившее ее в шестнадцать с половиной лет от мысли, что она никогда не встретит мужчины, соответствующего ее представлениям о совершенстве, было преждевременным и беспричинным. В Уиллоби она нашла все, что рисовала ее мысленному взору фантазия — как в тот черный час, так и в более светлое время. Он был солнцем, озарившим голые камни, он был ясным небом после окончания муссона, а в костюме для ныряния он был просто неотразим.

И миссис Дэшвуд, которую ни разу не посетила мысль о его состоянии (даже когда он упоминал, что найдет сокровища и разбогатеет), еще до конца недели принялась с надеждой ждать их свадьбы и мысленно поздравлять себя с такими зятьями, как Эдвард и Уиллоби.

Любовь некрасивого полковника Брендона к Марианне, которую так легко заметили его друзья, наконец стала очевидна и Элинор. Она уверилась, что чувство, приписанное полковнику миссис Дженнингс ради ее собственного развлечения, существовало на самом деле и что в то время, как удивительная схожесть характеров подогревала интерес мистера Уиллоби, равная их несхожесть не служила препятствием для полковника. Элинор это удручало, ведь что может противопоставить молчаливая жертва ужасного недуга тридцати пяти лет полному жизни двадцатипятилетнему юноше, чье обаяние так же безгранично, как морская вода, капавшая с его непросыхающего костюма для ныряния, который так выгодно подчеркивал фигуру? Она не могла пожелать полковнику удачи, поэтому от всей души желала ему равнодушия. Он ей нравился. Несмотря на мрачность, сдержанность и мурашки, без коих невозможно было заглянуть ему в глаза, он казался ей интересным. Его нрав был хоть и угрюм, но кроток, и сдержанность скорее происходила от неловкости, вызванной недугом, чем от природной мрачности характера. Сэр Джон в свойственной ему афористической манере туманно намекал на былые раны, что лишь укрепляло ее во мнении, что он несчастен и что несчастье это коренится гораздо глубже, чем буквально укоренившаяся на его лице чудовищная морская анемона.

Возможно, сочувствие и уважение Элинор к полковнику лишь крепли от того, что ее задевали Уиллоби и Марианна, которые, настроившись против него, потому что он был недостаточно весел и не полностью человек, казалось, сговорились всегда и во всем умалять его достоинства.

— Брендон именно из тех людей… если, конечно, он человек, — заметил однажды Уиллоби, когда о нем зашла речь, — которые всем безразличны, хотя говорят о них всегда только хорошее; которых все рады видеть, но в то же время побаиваются посмотреть им в глаза.

— Я совершенно согласна! — обрадовалась Марианна.

— Тут нечем гордиться, — сказала Элинор, — вы оба к нему несправедливы. На Острове Мертвых Ветров его уважают все, да и я при каждой встрече стараюсь побеседовать с ним, хотя иногда и закрываю глаза руками, вот так.

— Ваше снисхождение делает ему честь, — ответил Уиллоби, — что до уважения прочих, дело обстоит с точностью до наоборот. Ведь одобрение таких женщин, как леди Мидлтон и миссис Дженнингс, само по себе — отнюдь не лучшая рекомендация.

— У-у-у! — согласился запрыгнувший на гардероб Месье Пьер и принялся колотить в грудь кулаками.

— Возможно, насмешки людей, подобных вам с Марианной, искупают привязанность леди Мидлтон с матерью. Если их похвала равна осуждению, ваше осуждение — это похвала, ведь они не более прозорливы, чем вы непредвзяты.

— Вы готовы защищать своего протеже даже путем острословия!

— Мой протеже, как вы его назвали, очень разумный человек, а разум привлекает меня в людях прежде всего. Да, Марианна, даже в тех, кто старше тридцати. Он повидал мир, ездил за границу, много читал, у него проницательный ум. Я уверена, он способен обогатить мои знания по самым разнообразным предметам. Это чистая правда! Хотя мне и приходится стоять от него в отдалении, чтобы, увлеченный темой, он не задел меня ненароком своими щупальцами. Он всегда охотно и любезно отвечает на все мои вопросы.

Пока она говорила, Уиллоби упражнялся в комической имитации полковника Брендона, прижав одну ладонь к лицу и болтая в воздухе пальцами.

— Почему вы его так не любите? — закатила глаза Элинор.

— Вовсе нет! Напротив, я считаю его очень почтенным человеком, для которого у всякого найдется доброе слово, но не более, который не знает, куда девать свои деньги и время, и каждый год меняет по два костюма. Чей ум — возможно, проницательный — спрятан за лицом морской диковины, коей было бы, наверное, удобнее вообще избавиться от костюмов и поселиться в аквариуме у меня в гостиной.

— К тому же, — воскликнула Марианна, — у него нет ни таланта, ни вкуса, ни твердости духа! Его суждениям недостает остроумия, его чувствам — пылкости, а голос его очень противно побулькивает, вы не замечали?

— Вы приписываете ему столько недостатков, — ответила Элинор, — основываясь только на собственном воображении — кроме разве что замечания о голосе, он у него и в самом деле довольно водянистый, — так что мой ответ может показаться холодным и скучным. Я могу лишь заявить, что он разумный человек, прекрасно воспитанный, очень образованный и обходительный и, как мне кажется, добросердечный.

— Мисс Дэшвуд! — воскликнул Уиллоби. — Вы пытаетесь обезоружить меня доводами разума и убедить в том, в чем сам я убеждаться не желаю. Но ничего не выйдет. Пусть вы хитры, зато я упрям. — Довольный своим ответом, он похлопал по спине Месье Пьера, тем временем испражнявшегося на пол. — У моей неприязни к полковнику есть три непреодолимых причины: он грозил мне дождем, когда я хотел солнца, он усмотрел несовершенство в том, как я держу гарпунное ружье, он не хочет покупать у меня антикварное каноэ, вырезанное вручную из крепчайшей ели. Впрочем, если вам это доставит удовольствие, признаю, что во всех остальных отношениях я считаю его репутацию безупречной. И в ответ на это признание, которое, как вы понимаете, далось мне нелегко, вы должны оставить за мной привилегию не любить его так же, как прежде, и про себя величать Стариной Рыбоклювом.