Глава девятая

– Так в чем состоит ваша проблема, мистер Уайлдер? – спросил доктор Бертон Л. Роуз в медицинском центре Калифорнийского университета.

– Особых проблем вроде нет, но, возможно, вызаметите какие-то их признаки, доктор. Собственно, я приехал лишь затем, чтобы повторно получить лекарства – вот старые флаконы с этикетками, – но уже по дороге сюда подумал, что не помешала бы и консультация.

Едва закончив последнюю фразу, он пожалел о сказанном. Доктор Роуз был маленьким, тщедушным и бледным человеком не более тридцати лет от роду, с холодными немигающими глазами. Его кабинет, затерянный в лабиринте огромного здания, еле вмещал письменный стол, два стула и психиатрическую кушетку, которая здесь выглядела явно лишней, – кто же захочет поверять свои сокровенные мысли такому депрессивному юнцу с недобрым взором, да еще в такой клаустрофобной обстановке?

Доктор прочел надписи на флаконах и потянулся к пачке рецептурных бланков:

– Как давно вы начали принимать эти лекарства?

– Вы конкретно об этих четырех или вообще?

– Для начала об этих четырех.

– Дайте вспомнить. Месяца три назад. А до того я принимал другие, тоже набор из нескольких препаратов. Видите ли, доктор Бринк периодически прописывал мне что-нибудь новое взамен старого. В целом я сижу на разных таблетках уже два с половиной года.

– И о чем вы хотели поговорить сейчас?

Рука Уайлдера непроизвольно поднялась ко лбу, а уголок глаза начал подергиваться.

– Я и сам толком не знаю, все очень сложно. Если я начну рассказывать с самого начала, на это уйдет целый день.

– Вас что-то серьезно тревожит?

– Не уверен, что здесь подойдет слово «тревога», но можно использовать и его. Чтобы точнее объяснить мое состояние – или хотя бы попробовать это сделать, – мне пришлось бы начать издалека. Во-первых, я очень плохо сплю и, пожалуй, слишком много пью.

– Разве доктор Бринк не предупреждал вас, что эти препараты несовместимы с алкоголем?

– Он говорил, что эффект от одной порции будет для меня почти таким же, как от двух. Знаете что, пожалуй, я обойдусь без консультации. Возможно, все, что мне требуется, – это еще раз сменить лекарства. Вы не могли бы мне с этим помочь? Найдутся у вас более сильные антидепрессанты, или стимулянты, или еще что-нибудь?

– Я не волшебник, мистер Уайлдер. В любом случае я не вправе что-либо предпринимать, не имея достаточных сведений о пациенте. Я могу запросить у доктора Бринка выписку из истории вашей болезни, если вы дадите на это письменное согласие.

– О’кей.

Доктор выдвинул ящик стола и начал там рыться в поисках нужных бланков, и только теперь, избавившись от его пристального взгляда, Уайлдер смог нормально осмотреться. На бюваре валялось несколько шоколадных жевательных резинок в обертках из яркой фольги – того сорта, что продаются на кассе универмага по паре центов за штуку, – а наклонившись вперед, он заметил множество уже пустых оберток на дне жестяной мусорной корзины. Возможно, доктор Роуз пытался бросить курить. Или же он был конфетоманом и в отсутствие пациентов, которых он мог бы пронзать взглядом, тупо сидел, упершись этим взглядом в стену, мусоля во рту дешевую жвачку и таким образом приглушая собственные тайные и темные неврозы.

– Если захотите провести серию психотерапевтических сеансов, дайте мне знать, – сказал он. – Со своей стороны, я настоятельно советую вам отказаться от употребления алкоголя.

По пути домой Уайлдер несколько раз в сердцах стукнул кулаком по рулю, приговаривая: «Вот дерьмо!.. Вот же дерьмо!..»

– Что он собой представляет? – спросила Памела.

– Никчемный сопляк немногим старше тебя в кабинете размером с телефонную будку, набивающий рот шоколадными жвачками. Да и хрен с ним. По крайней мере, я получил препараты.

– Ты просил его дать тебе что-нибудь посильнее?

– Он сказал, что не может этого сделать, пока не проконсультируется с Бринком.

– Вот оно как… – пробормотала она, не отрывая взгляда от страницы «Ньюсуик» (скорее всего, читала раздел «Кино»).

Он плеснул себе виски, не спрашивая, составит ли она компанию, поскольку заранее знал ответ: она скажет, что еще слишком рано для выпивки.

– У меня идея, – произнес он чуть погодя. – Давай отправимся в один из этих шикарных ресторанов на Ла-Сьенеге, с фонтанами и бродящими по залу скрипачами. Гульнем по полной программе, без всякого повода.

– Нет, – сказала она. – Мы и так слишком часто бываем в ресторанах. Сегодня я приготовлю ужин дома. Не хочешь пойти со мной в магазин и помочь?

Он всегда ненавидел супермаркеты, а тот, в который она его привела, был воистину гигантским – больше проходов и больше касс, чем он мог сосчитать, и целые акры потолочных ламп, проливающих свет на акры яиц, моркови и туалетной бумаги. Памела резво катила двухуровневую тележку по одному из проходов по направлению к мясной секции, а он шел позади, мельком оглядывая товары и раздраженные либо озадаченные лица других покупателей. По идее, катить тележку следовало бы ему – а что еще могло подразумеваться под ее просьбой «помочь»? – но Памела ему этого не позволила со словами:

– Нет, мне так удобнее. Я знаю, куда направляюсь и где собираюсь остановиться.

Правда, она не учла множества незапланированных остановок из-за тележечных заторов или толпившихся в проходе людей.

– Разрешите, – беспомощно бормотала она. – Позвольте пройти.

– Надоело уже, – ворчал он. – С такими темпами мы никогда отсюда не выберемся.

– Осталось немного. Потерпи.

Следуя за ней по бескрайним просторам супермаркета, он все сильнее ощущал потребность выпить, и несколько выкуренных подряд сигарет только усугубили эту жажду. От нечего делать прислушался к фоновой музыке под сводами: в ту минуту звучала «I’ll Never Smile Again», которую вскоре сменила «All the Things You Are».

– Ну что, ты закончила? – спросил он чуть погодя.

– Не совсем. Еще нужны салфетки, хлеб и что-нибудь для салата, а также чистящий порошок, зубная паста и прочие мелочи. Может, подождешь меня снаружи?

– Нет, все в порядке.

– Сделай одолжение, – попросила она. – Я не хочу, чтобы ты таскался за мной по пятам с этим страдальческим видом. Прямо как маленький ребенок.

По пути к выходу («Разрешите… Позвольте пройти…») на глаза ему попадались «Даз», «Оксидол» и «Брилло»; затем он миновал «Грейп Натс», «Пост Тостиз», «Чериос» и множество других витрин с яркими упаковками, пока на наткнулся на то, что – как внезапно понял – боялся увидеть с момента прихода в магазин: стенд «Шоколада Марджори Уайлдер» в форме высокого шестигранного конуса, заполненный сотнями конфетных коробок и вращаемый скрытым где-то в его недрах электромотором. Плавное, медленное вращение вполне согласовывалось с тягучими ритмами фоновой музыки. «ИМЕТЬ… И ОТДАВАТЬ, – гласила вывеска. – АРИСТОКРАТЫ СРЕДИ СЛАДОСТЕЙ».

Интересно, что произойдет, если он сильным толчком обрушит этот проклятый стенд? Завизжат ли женщины? Бросятся ли к нему мужчины? Вызовет ли кто-нибудь полицию? Он крепко сжал кулаки в карманах, подавляя этот порыв. Несколько коробок на полках стенда были открыты, демонстрируя свое выпукло-аппетитное содержимое – шоколадки с нугой, с кокосом, со сливочной или ореховой тянучкой, – что вызвало в памяти давние разъезды по конторам оптовиков в компании навязчивого торговца, без конца повторявшего: «Попробуйте хоть одну, вы только попробуйте. Угощайтесь». А как приятно было бы увидеть эту затейливую конструкцию поверженной на пол, увидеть смятые коробки и рассыпанные в пыли под ногами людей конфеты!

– Еще минутка, и я закончу, – произнесла Памела, подкатывая к нему тележку. – На что ты уставился? А-а…

– Есть идея, – сказал он, беря с полки одну из коробок и кладя ее в корзину, – давай-ка угостим Роуза настоящими конфетами.

– Что-что? Кого угостим?

– Роуза. Моего маленького приятеля из медицинского центра. Чего уж там, пусть будет парочка.

Вот так это и случилось. Он потянулся за второй коробкой, опираясь одной рукой на край тележки, а когда та подалась вперед под его весом, он навалился еще сильнее. Тележка врезалась в стенд, и тот эффектно обрушился, рассеивая коробки и отдельные конфеты по линолеуму пола. Одна женщина действительно взвизгнула (то была ближайшая кассирша), и трое-четверо парней (все в белой форме) действительно ринулись с разных сторон к месту крушения.

– Уходим отсюда! – сказал он, хватая ее за руку. – Надо сматываться.

Он быстро протащил ее через толпу, мимо крайней кассы и через автоматическую раздвижную дверь с надписью «ВЫХОД».

– Джон, это безумие! – произнесла она, задыхаясь, уже на тротуаре.

– Быстрее. Садись в машину. Эти остолопы сейчас вызовут полицию.

– Да с какой стати? Это же была случайность.

– Точнее, преднамеренная случайность. Много лет я мечтал завалить хоть одну из этих чертовых штуковин, но никак не мог решиться.

Он перевел рычаг в положение «Drive» и поспешно вырулил с парковки, при этом задев бампер соседней машины.

– Смотри, куда едешь! Ох, Джон, а ведь я оставила внутри все покупки!

– Очень жаль. Но я не хочу провести следующие три часа, рассказывая историю своей жизни какому-нибудь магазинному менеджеру в присутствии копов с блокнотами. Если попробуешь встать на мое место, ты меня поймешь.

На скорости виляя между машинами и глупо рискуя, Джон добрался до бульвара Ла-Сьенега и затормозил перед одним из тех ресторанов, посетить который он предлагал ранее: шикарный, с фонтанчиком в вестибюле и скрипачами, перемещающимися среди богато сервированных столов.

– Закажете что-нибудь из бара, сэр?

– Да.

– Прошу тебя, – простонала она. – Может, ограничимся только едой?

– Нет. Я возьму двойной бурбон со льдом.

– Никогда в жизни не делала ничего глупее, – сказала она. – Удирать из магазина, как парочка воришек. Как теперь я смогу показаться в том месте?

– Тебя никто не опознает, это большой город.

– Я беспокоюсь о тебе, Джон. Дело не только в выпивке, хотя, конечно же, ты слишком много пьешь. Есть что-то еще. Что-то похуже. Думаю… думаю, ты нездоров.

– Спасибо за информацию, – сказал он. – Пожалуй, закажу еще порцию виски.

Затем по ее настоянию они заказали «бифштекс из филея по-нью-йоркски», который оказался одним из самых больших кусков жареного мяса, когда-либо им виденных. Он уставился на свою порцию, понимая, что если он ее осилит, это поможет восстановить некий баланс, станет чем-то вроде акта самоспасения, однако вид этого мяса вызывал у него тошноту. То же касалось огромной печеной картофелины с обильным добавлением сметаны и шнитт-лука, как и маслянистой горки салата. Сидевшая рядом Памела уплетала за обе щеки с явным удовольствием, и он поспешил отвести от нее взгляд. Единственным объектом на столе, к которому он не испытывал отвращения, был недопитый бокал виски. Уайлдер поднял его, повертел, раскручивая кубики льда, и сделал глоток, затем отрезал тонкий ломтик мяса и старательно прожевал, но проглотить его было практически невозможно.

– Тебе нравится еда? – спросил он у Памелы.

– Да, очень вкусно.

– Рад за тебя. А я совсем не голоден. Продолжай в том же духе, а я постараюсь на тебя не смотреть, только и всего. Честно говоря, меня слегка мутит от этого зрелища.

Она положила на стол нож и вилку, все еще жуя, затем проглотила пищу.

– Хорошо, скажи мне, что на этот раз? – спросила она.

– Они снова это делают.

– Кто делает что?

– Все в этом заведении. Смотрят на меня. Взгляни на того толстяка в шелковом костюме. Быстро взглянула, и хватит. А теперь на ту парочку размалеванных старых шлюх в углу. И на компашку откровенных педиков ближе к двери.

– Джон, никто на тебя не смотрит. Это все твои глюки.

– Глюки, вот как? Тебе нравится это словечко? Хочешь подкинуть его Честеру Пратту, чтобы вставил в сценарий? Взгляни еще раз. Взгляни на типа в шелковом костюме. Взгляни на каждого человека в этом…

– Джон, это абсурд. Ты ведешь себя…

– Как параноик, да? Это еще одно из твоих любимый словечек?

– Я собиралась сказать не это.

– Ладно, оглянись теперь, если ты мне не веришь. Все без исключения в этом долбаном ресторане…

– Ничего подобного.

– Но это так, черт возьми! Или ты думаешь, что я свихнулся?

Краем глаза Уайлдер заметил встревоженно семенящего к их кабинке пожилого официанта.

– Сэр, я вынужден попросить вас говорить потише, – произнес он с мягким итальянским акцентом.

– Ладно-ладно, – сказал Уайлдер.

В дальнем конце зала бродячие скрипачи заиграли в ускоренном темпе.

– Ты хочешь отсюда уйти, Джон?

– Нет. Я не хочу отсюда уходить. Я хочу спокойно посидеть здесь и допить свой виски. Плевать на них всех. Наслаждайся едой. Ешь, черт тебя побери!

Но есть она не стала, а вместо этого вдруг закрыла ладонями лицо.

– О боже, – простонал он. – Только этого еще не хватало. Слушай, я тебя предупреждаю: если ты сейчас распустишь нюни, это добром не кончится. Прекрати сейчас же. Я сказал, прекрати! Или ты хочешь, чтобы меня отсюда вышвырнули? Они это могут, ты же знаешь. Если продолжишь плакать, а я продолжу кричать, они мигом вышвырнут меня из этого тухлого гей-притона. Прекрати, я сказал…

Старый итальянец вновь направлялся к ним, умоляюще сложив руки, но теперь позади него маячили еще трое официантов, помоложе и покрепче.

– Сэр, – сказал он, – я уже один раз к вам обращался.

Вынужден повторно просить вас не повышать голос.

Уайлдер выложил на стол десятидолларовую купюру, потом добавил к ней вторую, потом третью. Этого должно было хватить.

– Вот вам, – сказал он. – А теперь отвалите.

– Ох, Джон… – выдохнула Памела.

Старый официант ошеломленно замер, открывая и закрывая рот, а его молодые коллеги быстро вышли вперед и обступили Уайлдера. Один из них выдвинул стол из кабинки со словами:

– Вы сами нарвались, мистер.

Уайлдер вскочил на ноги с намерением врезать тому, кто это сказал, но его слишком размашистый удар был аккуратно блокирован, после чего троица взялась за него всерьез: один сдавил его шею болезненным полунельсоном, а другие схватили под мышки. Таким манером они поволокли, а затем и понесли его через ресторанный зал, сопровождаемые удивленными взглядами посетителей и неумолкающей скрипичной музыкой.

– Сам нарвался… – то и дело повторял сквозь зубы все тот же официант, пока высвободившаяся рука Уайлдера не вцепилась ему в горло, надавив что было сил на адамово яблоко.

Где-то позади раздавались крики Памелы:

– О нет! Подождите! Остановитесь!..

Его протащили полутемным коридором и мимо фонтанчика в вестибюле.

Он продолжал, сколько мог, сжимать горло сказавшего: «Сам нарвался», видя в этом единственный способ сохранить остатки достоинства. Потом распахнулись массивные двери, и Уайлдера выбросили наружу. Он раскорякой шлепнулся на асфальт, сразу вскочил, но потерял равновесие, упал снова и затем поднялся уже медленнее.

Когда в дверях показалась Памела, он растерянно бормотал:

– Машина… где эта сраная машина?

– Ее перегнали на парковку… – сказала она. – Подожди, я…

Но служитель уже рысью мчался за машиной, а минуту спустя Уайлдер сидел за рулем и с возрастающей скоростью катил прочь от ресторана по бульвару Ла-Сьенега.

– Сейчас же останови машину! – потребовала она тоном на удивление твердым для только что рыдавшей женщины. – И дай мне сесть за руль, иначе ты угробишь нас обоих.

Однако он не пожелал уступить ей место, и Памела испуганно съежилась на пассажирском сиденье, пока он выполнял неверные повороты и резко перестраивался, провоцируя негодующие сигналы других машин, одной из которых он еще и поцарапал крыло.

Когда они все же добрались до дому, он сразу сделал себе двойную порцию виски. Она тоже немного выпила, видимо собираясь с духом, прежде чем сообщить важную новость.

– Я ухожу от тебя, Джон, – сказала она, с бокалом в руке меря шагами ковер. – Я больше не могу это выносить. Сегодня, пока ты ездил к врачу, я подыскала себе другую квартиру и уже внесла задаток. Перееду туда завтра утром.

Его шок – «Малышка, не уходи! Только не это!» – сопровождался, как ни странно, облегчением: ведь без нее он сможет выпивать в любое время, хоть рано утром. А ей все равно придется быть с ним в контакте, чтобы не пропустить следующую встречу с Манчином. Так что никуда Памела от него не денется.

– Там нет телефона, – продолжила она, – но, как только его установят, я сообщу тебе номер, чтобы мы могли быть на связи по поводу Манчина. Извини, Джон, но такая жизнь мне осточертела.

– Погоди, – сказал он, – я приму свой комплекс экстренной помощи.

– Что-что ты сделаешь?

– Бринк прописал мне комплекс для приема в экстренных случаях – сейчас, похоже, самое время.

– Брось, Джон, неужели ты до сих пор веришь во всякие чудодейственные снадобья? Ты не сможешь изменить самого себя с помощью таблеток.

– А я и не собираюсь изменять себя. Я всего лишь хочу, чтобы ты была со мной.

– Забудь об этом. Никакие таблетки не помогут… Где предпочитаешь сегодня ночевать: в спальне или в гостиной?

– В гостиной, – сказал он, прикидывая, что так будет проще добраться до выпивки. – Но прошу, Памела, подумай еще раз.

– Я думала над этим несколько недель. И додумалась наконец-то.

Уже четвертую – или пятую? – ночь подряд он почти не смыкал глаз. Даже изрядное количество виски не смогло вогнать его в сон, и он размышлял, то лежа, то сидя на диване, пока в щелях жалюзи не забрезжил рассвет.

– Я только сварю кофе, – сказала полусонная Памела, появляясь из спальни. – Не хочу за завтраком выдерживать очередную сцену.

И они разошлись без сцен. Машина досталась Памеле – «А ты возьмешь напрокат другую», – Уайлдер помог вынести вещи, и она уехала. В этой спешке он даже не вспомнил о прощальном поцелуе.

Оставшись в одиночестве, он первым делом достал из чемодана «комплекс экстренной помощи» доктора Бринка: три флакона с пилюлями, названия которых он позабыл сразу же после того, как их принял, запив водой из крана. В холодильнике нашлось вареное яйцо, и он жадно его съел, а затем сел на диван со стаканом основательно разбавленного виски и попытался думать о будущем.

На третий день стало невмоготу. Наручные часы остановились, но, судя по проникавшим сквозь жалюзи лучикам солнца, было около полудня, и он решил выйти из дому. На бульваре Санта-Моника подумалось о еде. После ухода Памелы он питался только тем немногим, что находил в холодильнике, и дешевыми гамбургерами из закусочной внизу. А сейчас по пути подвернулся ресторанчик, в котором он часто бывал с Памелой. Он решил плотно подкрепиться и заказал стейк с яичницей.

– Что-нибудь из бара, сэр?

– Ни к чему, спасибо. Хотя подождите. Я возьму «Кровавую Мэри».

За второй порцией «Кровавой Мэри», еще не приступив к остывающей еде, он вдруг обнаружил, что на него смотрят все посетители ресторана. И на сей раз это ему не почудилось: люди действительно смотрели на него, хотя и не осуждающе. Скорее, они ему сочувствовали. А встречаясь с ним взглядами, стразу отворачивались, однако по выражениям лиц было нетрудно догадаться, что они думают: «Эх, бедолага».

Он выпрямился на стуле, положил ладони плашмя на стол в надежде этим унять их дрожь и попытался представить, как он выглядит со стороны. Одет он был вполне прилично – свежая рубашка, чистый вельветовый пиджак и немятые брюки, – да и с лицом вроде все было в норме, не считая того факта, что утром он не побрился. Тем не менее всякий раз, когда он оглядывался по сторонам, кто-нибудь спешил отвести глаза с едва заметным покачиванием головы или легким вздохом: «Этот бедолага, должно быть, очень страдает».

Особенно это касалось лысого толстяка за столиком неподалеку; толстяк шелестел газетой, якобы ее просматривая, а на самом деле держал Уайлдера под постоянным участливым наблюдением. Были и другие: два патлатых юнца в джинсах и майках что-то шепотом обсуждали, как будто споря, стоит ли подойти к нему и завести разговор, а пухлая синеволосая дамочка в розовом брючном костюме, казалось, вот-вот расплачется от жалости к Уайлдеру.

Когда он попросил счет, официантка приблизилась как-то настороженно, а ее обильно подведенные глаза вопрошали: «С вами все в порядке, сэр?» Он хотел заверить ее, что он в порядке или, по крайней мере, будет в порядке, как только все вокруг перестанут на него пялиться, но вместо этого уперся взглядом в свою тарелку.

– Вас что-то не устраивает, сэр?

– Нет-нет, все хорошо. Просто я не очень голоден.

Когда она отошла, он накрыл тарелку мятой бумажной салфеткой, чтобы никому не было видно, что еда почти не тронута, оставил на столе вдвое больше монет против обычных чаевых и напоследок вновь осмотрелся. Все было так же, и те же лица поспешили отвернуться. Он поднялся и быстрым шагом покинул ресторан, чувствуя спиной их провожающие взгляды.

Улица была залита ослепительным солнцем. Он продвигался сквозь этот солнечный потоп, как сквозь песчаную бурю, прикрывая глаза козырьком ладони.

На ступеньках своего крыльца он встретил человека с седой кудрявой шевелюрой и, несколько раз моргнув, опознал управляющего, которому он платил за квартиру.

– С вами все в порядке, мистер Уайлдер? – спросил тот.

– На что вы намекаете?

Управляющий как будто смутился:

– Я только хотел узнать, как вы себя чувствуете. Дамы из соседней квартиры говорили, что вам, быть может, нездоровится.

– С чего они это взяли?

– По их словам, прошлой ночью вы громко стонали и издавали другие звуки, как при сильных болях.

– Неужели?

– Я к тому, что вы в нашем городе недавно и еще мало с кем знакомы. В этом доме все жильцы пользуются услугами доктора Чедвика. Если хотите, я могу ему позвонить…

– Нет необходимости. Я в норме. Но все равно спасибо за заботу.

Войдя в свою квартиру и заперев дверь на замок, он наконец-то оказался в одиночестве и безопасности. Теперь ему предстояло сделать важный звонок. Подкрепившись порцией виски, чтобы не дрожали руки, он сел перед телефонным столиком и набрал номер.

– Психоневрология, слушаю вас.

– Доктора Роуза, пожалуйста.

– Это мистер Уайлдер?

– Как вы догадались?

– Будьте добры, подождите секунду.

– Доктор Роуз слушает.

– Доктор, это Джон Уайлдер. Думаю, мне необходима ваша помощь. Дело в том, что я только что побывал в ресторане, где буквально все вокруг очень странно на меня смотрели, а на обратном пути я встретил управляющего домом, который сказал… Словом, не могли бы вы приехать и сделать мне укол или еще что-то?

– Мистер Уайлдер, эти ваши звонки уже становятся назойливыми.

– О чем вы? Это первый раз, когда я…

– Вы четырежды звонили мне вчера – три раза в офис и один раз домой – и дважды звонили позавчера. Я уже вдоволь наслушался ваших бессвязных речей про «комплексы экстренной помощи», «волшебные уколы» и тому подобное. И каждый раз я давал вам один и тот же совет: прекращайте пить. Если вы дадите согласие на несколько дней стационара, эту тему мы с вами можем обсудить завтра, в ходе назначенного вам приема.

– Стационар? Какой еще стационар?

– То есть больничная палата. Я могу договориться, чтобы вам выделили койку, если вы хотите…

– О боже, нет, только не это!

– В таком случае прекращайте пить, мистер Уайлдер. Жду вас завтра в моем кабинете.

Несколько секунд он тяжело дышал в микрофон, а потом сказал: «Ладно, Роуз, спасибо и на том» – и шмякнул трубку на аппарат.

Вероятно, после этого его ненадолго сморил сон, потому что, когда он посмотрел на окно, лучики солнца уже обрели закатную красноту.

– …Оператор, мне нужно связаться с доктором Майроном Бринком в Нью-Йорк-Сити. У меня нет его номера, но это на Манхэттене, в Верхнем Ист-Сайде.

– …Офис доктора Бринка.

– Междугородний звонок доктору Майрону Бринку.

– Кто вызывает, оператор?

– Все в порядке, оператор, я поговорю с этой леди. Алло?

– Это мистер Уайлдер?

– Я разговаривал с вами вчера?

– Да, сэр, несколько раз. Я вам сказала, что доктор Бринк находится в заграничной поездке и вернется не раньше второй недели июня.

– В самом деле? Тогда скажите вот что: я просил вас связать меня с одним из его помощников?

– Сэр, я вам сказала, что пациентами доктора Бринка занимается доктор Грейди, но вы не пожелали с ним общаться.

– Вот как? Тогда забудьте о моих прежних словах, о’кей? Надо сдвинуть это дело с мертвой точки. Свяжите меня с ним.

– Доктор Грейди слушает, – раздался в трубке голос с ирландским акцентом, и Уайлдер постарался по возможности связно и последовательно изложить свою проблему.

Когда он добрался до «комплекса экстренной помощи», доктор попросил его прерваться, найти флаконы и прочесть вслух надписи на этикетках. Потом он сказал:

– Насколько я понял, вы продолжили пить и после приема всего этого? Очень плохая идея, мистер Уайлдер. Все, что я могу вам сказать: немедленно прекратите употребление алкоголя. Помимо этого, я ничего не могу для вас сделать, находясь на другом конце страны…

Небо за окном уже почернело, когда он сделал следующий – по крайней мере, следующий на его памяти– звонок.

– Оператор, свяжите меня с мистером Полом Боргом, Нью-Йорк-Сити. Номер назвать не могу. Когда-то я знал его наизусть, но с тех пор многое позабыл.

– …Джон? Где ты сейчас?

– Я в Лос-Анджелесе. Послушай, у меня тут возникли сложности. Вообще все катится к черту.

– Что, не по зубам оказался орешек кинобизнеса?

– Напротив, он даже слишком легко раскалывается. Но беда в том, что кинобизнес может сделать то же самое со мной. Я сопродюсер фильма, который вот-вот расколет меня, как гнилой орех.

– Мне трудно уследить за твоей мыслью, Джон.

– Трудно уследить? Это весьма забавно, поскольку все прочие только и делают, что следят за мной, где бы я ни показался. А тут еще и девчонка меня покинула. Возможно, мне удастся ее вернуть, если я этого захочу, но в данный момент ее со мной нет. Собралась и была такова… Погоди, неужели я только что сказал: «Если я этого захочу»?

– Прозвучало именно так.

– Обалдеть! Значит, мне это не показалось. Думал, что с ума по ней схожу – чуть не помер, когда она меня бросила, – но сейчас уже не уверен, что хочу ее вернуть. Странное дело. Беда в том, что она слишком амбициозна для меня. Всегда готова пуститься во все тяжкие. Не в сексуальном плане – хотя, возможно, и в этом тоже, – а прежде всего в плане карьеры: будет идти напролом, пока не станет кем-то вроде Сэма Голдвина в юбке. Впрочем, я обратился к тебе по другому поводу, Пол. Хотел спросить одну вещь: как ты думаешь, стоит мне сейчас позвонить Дженис?

– Думаю, это полностью зависит от того, что ты собираешься ей сказать. И от того, как ты это скажешь. Если ты перед этим выпил, ничего хорошего из разговора не выйдет. Тебе бы отдохнуть, выспаться как следует и уж потом…

– Ты что, издеваешься? Какой, к черту, может быть «отдых», когда у человека нервы на пределе? Слушай, ты помнишь тот вечер, когда отвез меня в Бельвю? Как по-твоему, сейчас моя манера общения похожа на тогдашнюю?

– Судя по тону, ты сейчас перевозбужден и… да, не вполне адекватен. Ты консультируешься у врачей, Джон?

– Да, черт возьми, консультируюсь. Меня консультирует столько врачей, что ты замучился бы их пересчитывать. Значит, по-твоему, мне не следует звонить Дженис?

– Не сейчас и не сегодня, я бы так сказал, если тебя интересует мое мнение.

– О’кей. Знаешь что, Пол? Ты, вероятно, лучший из всех моих друзей, но ты никогда мне особо не нравился. Передавай привет Натали.

Он повесил трубку. Все, теперь со звонками покончено.

– Памела, – обратился он к бокалу виски, – ты тоже никогда мне особо не нравилась.

Он поднялся и со всей силы запустил бокалом в дальнюю стену комнаты. Звонкий хлопок и длинное пятно от стекающего по стене виски доставили ему удовлетворение.

– Прости, малышка, – обратился он к своей последней, еще на две трети полной бутылке виски. – Прости, малышка, но твое время истекло. Было да сплыло.

Пройдя с бутылкой в ванную, он сначала тонкой струйкой, но потом все быстрее вылил ее содержимое в раковину.

– Было да сплыло, – повторил он, когда остатки бурбона, хлюпнув, исчезли в сливном отверстии. – Сплыло без остатка, моя дорогая Памела. Может, я и любил тебя до безумия, но ты никогда мне особо не нравилась.

С пустой бутылкой делать было нечего, кроме как разбить ее о стену, – звук получился столь же удовлетворительным, как и предыдущий. Затем он пошел обратно к телефонному столику, но внезапно пол гостиной вздыбился и ударил его по лицу. Последним, что он увидел, было расколотое стекло его наручных часов.

Когда его глаза открылись, все вокруг было белым и зеленым. Он голышом барахтался на больничной койке, вырываясь из рук трех или четырех людей в белом, которые пытались что-то воткнуть ему в руку. Среди них была молодая медсестра, левая грудь которой нависала над самым его ртом. Он укусил эту грудь, и девушка ойкнула, но очень сдержанно, – должно быть, профессиональная выучка была для нее превыше всего прочего; и это его так рассмешило, что он хохотал без умолку, пока не отключился снова.

При следующем пробуждении никакой борьбы не было, как не было и людей в белом, кроме одного санитара, который настраивал капельницу над его головой.

– Прошу прощения, – сказал Уайлдер, – можно узнать, где я нахожусь?

– В Голливудском пресвитерианском медцентре, сэр.

– Это психиатрическая или обычная палата?

– О, это терапевтическое отделение, сэр.

– Хорошо, благодарю вас.

Терапевтическое отделение. Возможно, он получил травму при падении, когда разбил свои часы, или же просто обессилел до крайности, что не потребовало привлечения психиатров. Как бы то ни было, он лежал в обычной терапевтической палате. Здесь никто не станет копаться у него в мозгах, да и дверь не заперта на замок.

– …Мистер Уайлдер?

Теперь вместо санитара перед ним стоял доктор Бертон Л. Роуз, казавшийся еще миниатюрнее прежнего.

– Откуда вы узнали, что я здесь?

– Мне позвонил доктор Чедвик. Видимо, он нашел мой номер рядом с телефоном в вашей квартире.

– Доктор… кто?

– Врач-терапевт, который привез вас сюда. Его зовут Чедвик. Насколько я понял, он обслуживает жильцов вашего дома.

– Ясно. И что вам от меня нужно?

– Полагаю, нужно перенести назначенный ранее прием на другой день, когда вы будете… в лучшем состоянии.

– О’кей, я вам позвоню, – сказал Уайлдер и закрыл глаза, чтобы поскорее от него отделаться.

Пробудившись в следующий раз, он неожиданно почувствовал себя здоровым – силы полностью восстановились как по волшебству.

Единственным желанием было встать, одеться и без промедления покинуть это место.

– Скажите, пожалуйста, – обратился он к санитару (не к тому, что был прежде), – я все еще нахожусь в Голливудском пресвитерианском центре?

– Да, сэр.

– И как давно я здесь?

– С позапрошлой ночи, насколько мне известно.

– И это по-прежнему терапевтическое отделение, да? То есть я могу выписаться, когда пожелаю?

– В принципе, да, сэр, но вы были очень…

– Я знаю, что был болен, однако сейчас я чувствую себя хорошо. Можно мне подняться?

– Конечно.

– И нельзя ли вытащить из моей руки эту трубку? Мне она больше не нужна.

– Об этом я должен справиться у дежурной медсестры, сэр. Сам я не могу…

– О’кей, тогда позовите ко мне медсестру.

А уже вскоре, одевшись и приведя себя в порядок, он заполнил чек в кассе на первом этаже и был выписан из Голливудского пресвитерианского центра так же легко и беспрепятственно, как из обыкновенного отеля.

– Где я могу заказать такси?

– Мы можем вызвать его для вас, сэр.

– Будьте любезны.

В такси он почувствовал себя так, словно владел всем Лос-Анджелесом, словно владел всем миром. В его бумажнике обнаружилась приличная сумма – больше двухсот долларов, – и тут же возникла идея, на что их частично потратить.

– Притормози, как увидишь торговца цветами, – сказал он таксисту. – Первого попавшегося.

Он купил дорогой букет из разных весенних цветов, а после недолгих раздумий взял и второй. Потом направил таксиста к своему дому, где нажал звонок на двери управляющего.

– А, мистер Уайлдер! Выглядите гораздо лучше. Как здоровье?

– Очень хорошо, спасибо. Я хотел бы принести извинения за все проблемы…

– Что вы, не было никаких проблем. Просто мне показалось, что вы нуждаетесь в медицинской помощи, и я позвонил доктору Чедвику.

– Вы поступили правильно. А это цветы для вашей супруги.

– О, благодарю. Это очень… трогательно, мистер Уайлдер. Не зайдете к нам на несколько минут?

– Нет, спасибо, как-нибудь в другой раз. Вы не знаете, дома ли сейчас две женщины, мои соседки? Я бы хотел извиниться и перед ними.

– Это будет очень любезно с вашей стороны. Насколько я знаю, они сейчас дома, но вы ведь и сами можете это выяснить, нажав их звонок.

Он ожидал увидеть двух дам почтенного возраста, однако старшей из них – весьма ухоженной особы с хитроватым лицом и окрашенными хной волосами – на вид было не более пятидесяти. Вторая – хорошенькая блондинка лет двадцати, – вероятно, была ее дочерью. Судя по всему, эта парочка приехала в Лос-Анджелес с намерением устроить младшей карьеру в Голливуде.

– Прошу прощения, – сказал он, – меня зовут Джон Уайлдер, и я живу в соседней квартире. Я только хотел сказать, что очень сожалею обо всем этом шуме и причиненном вам беспокойстве, – и вот, я принес вам это.

Старшая придирчиво оглядела его с ног до головы, прежде чем расплыться в благосклонной улыбке:

– Как это мило! Джой, взгляни на цветы! Не правда ли, они прелестны?..

Еще немного погодя он снова был один у себя дома, наслаждаясь чувством выполненного долга. Квартира нуждалась в уборке – битое стекло на полу, несколько опрокинутых стульев, коричневое пятно от виски на стене, – но все это были мелочи. Он уже много лет не испытывал такого прилива энергии. Похоже, опорожнив ту бутылку в раковину, он совершил самый разумный поступок в своей жизни.

Слишком славным выдалось это утро (или уже день), чтобы проводить его в четырех стенах; и вскоре он, даже не надев пиджак, отправился на прогулку по бульвару Санта-Моника, испытывая сильное желание улыбаться и приветствовать взмахом руки каждого встречного. Достигнув большого солнечного пятна на тротуаре между деревьями, он остановился и несколько минут медленно вращался на месте, подставляя лицо живительным лучам.

Затем подошел к киоску «Оранж Джулиус» и взял их фирменный напиток в бумажном стаканчике, оказавшийся приторно-сладким и не особо приятным на вкус; зато апельсиновый аромат напомнил ему о множестве простых радостей, которыми он был обделен в последние алкогольные годы. Далее ему подвернулся небольшой местный универмаг – не чета громадному супермаркету, где они были с Памелой, – и он заглянул туда с намерением купить что приглянется. Обратно он вышел, неся пакет с дюжиной персиков в одной руке и упаковку с дюжиной бутылочек содовой воды в другой, – это сочетание еды и питья показалось ему самым подходящим для такого дня.

По возвращении домой он первым делом жадно впился зубами в персик, а потом бросил несколько кубиков льда в высокий бокал и наполнил его содовой.

– Было да сплыло, – сказал он, сняв ботинки и погрузившись в мягкое кресло. – Прости, Памела, но все, что между нами было, то сплыло без следа.

Когда зазвонил телефон, он подумал, что это может быть Памела или Манчин, и потому не сразу взял трубку, настраиваясь на серьезный разговор.

– Мистер Уайлдер? Это доктор Чедвик.

– О, здравствуйте. Насколько понимаю, мы формально незнакомы, но я хочу вас поблагодарить. Сейчас я чувствую себя на миллион долларов.

– Вот и славно. А то я удивился, узнав, что вы покинули больницу.

– Просто я не видел причин там оставаться. Я был слишком здоров для больничных покоев.

– Понятно. И чем вы сейчас занимаетесь?

– Прямо сейчас? Ем персики.

– Очень хорошо.

– И запиваю их огромным количеством содовой.

– Чем-чем запиваете?

– Газировкой.

– А, отлично. – В трубке раздался короткий смешок. – Вы не будете против, если я зайду проведать вас завтра утром?

– Конечно заходите, если есть желание. Еще раз спасибо вам, доктор.

Вот это, пожалуй, был единственный нужный ему тип врача – и не только сейчас, но и вообще, – единственный тип врача, в котором он когда-либо действительно нуждался: опытный врач широкого профиля, который в критической ситуации не замедлит с отправкой его в больницу и который лишь одобрительно хмыкнет, узнав, что пациент пошел на поправку. К черту всю эту психиатрию! По большому счету, Джон Уайлдер сам отлично знал, как о себе позаботиться.

Понемногу он начал тяготиться присутствием на столике телефона, готового в любую секунду зазвонить или, что еще хуже, способного одним своим видом подвигнуть Уайлдера на звонок, как это было в случае с Полом Боргом. Он мог позвонить Карлу Манчину; он мог позвонить доктору Роузу; он мог – если совсем утратит контроль над собой – позвонить Дженис и Томми.

С наступлением вечера пришла усталость, но не сонливость, а эйфория по поводу прекрасного самочувствия начала угасать. Единственным, что могло погрузить его в сон, была выпивка – всего одна или две порции, в качестве лекарства, – и посему он отправился в ближайший винный магазин, где купил бутылку виски.

– Эй, вы забыли сдачу! – крикнул кассир ему вслед. – Сэр, ваша сдача!

Но Джон Уайлдер не хотел терять время на такие пустяки; его голова была занята более важными планами. Надо было не только развязаться с Манчином, Памелой и их проектом, но и сделать это таким образом, чтобы сорвать производство фильма. Помимо этой, были и другие, еще более мрачные мысли, но они пока что не обрели четкой формы, и он решил оставить их на утро.

Он снял одежду и поставил бутылку на столик у кровати, а немного погодя забрался под простыню и лежал неподвижно, как труп, пока его не сморил сон.

Прошло, казалось, лишь несколько минут, когда он пробудился с таким чувством, будто весь мир разваливается на части. Ждать до утра было нельзя. Он выскочил из постели, еще не вполне понимая, что делать; а когда это понимание пришло, одеваться было уже некогда. Нагишом устремившись на кухню, он схватил самый большой нож, затем бегом вернулся к телефону и перерезал провод. Это было сделано вовремя: замешкайся он еще на мгновение, телефон зазвонил бы и голос, похожий на мистера Эпштейна из Марлоу, объявил бы ему, что он является Мессией.

С улицы донесся детский крик, а потом вой полицейской сирены, и внезапно он осознал чудовищный масштаб своего деяния. Связь нарушилась по всей стране – по всему миру, – и теперь нужно было действовать без промедления. Он натянул брюки и застегнул молнию на ширинке, но возиться с остальной одеждой не было времени. Выскочив на мертвую, пустынную улицу, он помчался в сторону бульвара Санта-Моника, не слыша ничего, кроме свиста ветра в ушах и собственного хриплого дыхания. Через два квартала ему попалась на глаза телефонная будка; он ринулся к ней, ввалился внутрь и сорвал трубку с рычага.

– Послушайте, оператор, это все из-за меня! Это я перерезал телефонный провод – я! я! я! Меня зовут Джон Уайлдер, и я всего лишь человек, вы понимаете? Обычный человек, а не…

Он не решался оглядеться вокруг, но все равно чувствовал, что улицы снова ожили, заполняясь людьми, которые разговаривали и улыбались как ни в чем не бывало.

– Эй, чувак… – окликнул его длинноволосый парень в джинсовой куртке, улыбаясь и хмурясь одновременно.

Уайлдер уже покинул телефонную будку, но парень шел за ним по пятам.

– Чувак, я не могу оставить тебя одного после того, что я только что услышал!

Уайлдер обернулся к нему, продолжая двигаться задом наперед.

– Очень даже можешь, чувак, – сказал он. – Ты это можешь.

Потому что ему надо было по возможности дольше оставаться в одиночестве. Если это неправда, пусть его оставят в покое. А если правда – пусть они его ищут. Пусть все услышат то, что услышал этот парень, а потом пусть попробуют его найти. Он удалялся от своего дом на запад по бульвару Санта-Моника, опустив голову, наблюдая за мельканием своих босых ног на фоне асфальта. Один раз он споткнулся, в падении оперся на руку и угодил большим пальцем в собачье дерьмо. Он вытер палец о штанину, однако запах не исчез, оставаясь единственным доказательством того, что он был простым смертным – обычным человеком. Никакой Христос во втором пришествии не испачкал бы палец в дерьме.

– …Утверждают, что этот человек сейчас находится в Лос-Анджелесе, – вещал Уолтер Кронкайт с телеэкранов по всей Америке, – и в одиночку разгуливает по улицам. Полицию Лос-Анджелеса предупредили насчет возможных самозванцев…

Он мог заглушить этот голос только одним способом: нюхая свой большой палец. Заметив подростка, сидящего в дверном проеме и перебирающего струны гитары, Уайлдер сел с ним рядом. Подросток также был бос, и он играл простенькую, вполне приземленную мелодию.

– Не прерывайся, – сказал ему Уайлдер, – это звучит здорово.

Продолжай делать то, что делаешь, а я буду делать свое.

– А что вы делаете?

– Нюхаю свой палец.

После этих его слов парнишка поднялся и быстро пошел прочь.

Если это была неправда, он выставлял себя на посмешище. Но что, если это была правда? Теперь он шел в сторону Стрипа, взбираясь на пологий холм. На изгибе дороги стоял коп в шлеме рядом со своим мотоциклом; из его рации доносились хрипы и потрескивание помех. Уайлдер приблизился к нему, улыбаясь и помахивая высоко поднятыми руками, чтобы продемонстрировать отсутствие агрессивных намерений, а потом ткнул пальцем в свою голую грудь.

– Это я, офицер, – сказал он.

– Не прикасайтесь ко мне, мистер! Не подходите ближе!

Рука полицейского лежала на ремне с кобурой.

– Нет-нет, вы не поняли. Это я. Тот самый.

– Идите-ка своей дорогой, мистер… Я сказал, проходите!

И он продолжил движение вверх по склону, к далеким огням Стрипа. Если вся полиция была сбита с толку предупреждением о самозванцах, как они смогут удостоверить его личность? Он швырнул на тротуар связку ключей, потом достал из кармана бумажник и начал на ходу выбрасывать все вещи, по которым его можно было бы опознать: водительское удостоверение, кредитные карточки, карту соцобеспечения. Когда документы закончились, он взялся за купюры, одну за другой через равные промежутки времени роняя их на асфальт – сначала долларовые, потом пятерки, потом десятки, потом двадцатки. Достигнув бульвара Сансет, он повернул на восток, в сторону дома. Люди сидели за выставленными на тротуар столиками ночных кафе либо шли в обоих направлениях под ярким светом уличных фонарей, и никто, похоже, не обращал внимания на Уайлдера.

– До сих пор нет сообщений из Лос-Анджелеса, – слышался телевизионный голос Уолтера Кронкайта. – Этот человек до сих пор не обнаружен…

Все его деньги закончились к тому времени, как он свернул на свою улицу, которую опознал скорее интуитивно, чем по каким-то внешним признакам. Дверь его квартиры была распахнута; он вошел внутрь и заперся на замок. Он давал им достаточно шансов, а теперь хватит, пусть найдут его здесь.

– …либо одно из величайших событий современности, – говорил Уолтер Кронкайт, – либо самый возмутительный обман. Теперь только время расставит все по своим местам…

Он ходил по квартире, зажав ладонями уши, но, как только закрыл глаза, на внутренней стороне век тотчас появился газетный заголовок:

Ничего не оставалось, кроме как ходить по квартире и ждать.

– Давайте, – бормотал он при этом. – Ну же, давайте…

Перед рассветом он услышал звук полицейского вертолета над крышей и был вынужден долго нюхать свой большой палец, пока этот звук не исчез. И лишь когда за окном забрезжил рассвет, он решился раздвинуть две планки жалюзи и выглянуть наружу, проверяя, не собралась ли перед домом толпа. Толпы не было – во всяком случае, пока, – и он возобновил ходьбу туда-сюда, а меж тем голубоватый свет за окнами медленно сменялся желтизной.

– …Область поиска сократилась до одного жилого квартала в Лос-Анджелесе, – говорил Уолтер Кронкайт, – но полиция пока не сообщает, о каком именно квартале идет речь, во избежание массового наплыва граждан, что может сделать ситуацию неконтролируемой. Съемочные группы Си-би-эс готовятся зафиксировать, возможно, величайший миг в…

– Нет, погодите, – сказал Уайлдер. – Послушайте: я самый обыкновенный человек.

Чтобы подтвердить это, он мог бы еще раз выйти из дому и прогуляться по городу, если бы не боялся открыть дверь.

А вскоре он расслышал и шум толпы – густой, тяжелый звук, подобный шуму морского прибоя, – и, самую малость раздвинув жалюзи, увидел, что полиция перегородила улицу. Рискнув на секунду приоткрыть дверь, он быстро выглянул наружу и тотчас ее захлопнул, после чего продолжил бесцельные перемещения по квартире.

В процессе ходьбы он старался убедить себя, что это неправда. Будь это правдой, квартира выглядела бы иначе: пепельницы не были бы переполнены окурками, а на стене не маячило бы бурое пятно от виски. Одежда в шкафу была снабжена метками с именем Джона К. Уайлдера – в этом мог убедиться каждый, – и грязные ноги, топчущие ковер, были ногами Джона К. Уайлдера. Джон К. Уайлдер был невысок ростом. Ему было тридцать девять лет, он приехал из Нью-Йорка, где перед тем продавал рекламное пространство на страницах журнала «Американский ученый»; и от его большого пальца все еще попахивало собачьим дерьмом.

Но что побудило его ночью выйти на улицу? Что заставило его пройти такое расстояние, швыряясь по пути деньгами? Что за телефонный звонок он успел предотвратить, перерезав провод?

Входная дверь мощно притягивала его к себе. Он вновь приоткрыл ее и в этот раз уже на целую секунду, а то и на две явил народу свое робкое, моргающее лицо.

Толпа ответила на это дружным вздохом – подобным плеску гигантской волны, – и он, уже закрывая дверь, расслышал жужжание и щелчки многочисленных кинокамер и фотоаппаратов.

И опять он ходил по ковру, сжимая руками голову

– …Мы были свидетелями двух очень кратких явлений этого человека, но их оказалось достаточно, чтобы убедить многих скептиков в том, что вся эта невероятная история является мистификацией…

– Нет! – сказал Уайлдер. – То есть да! То есть погодите… Погодите немного.

Он замер, тяжело дыша и держась за ручку двери, а потом открыл ее, в третий раз высунул голову наружу и сразу же подался назад.

Теперь он передвигался по комнате какими-то нелепыми скачками, издавая жалобные стоны; при этом дверь осталась слегка приоткрытой. Потом он очень долго (как ему показалось) простоял, прижимаясь к дальней стене, рядом с пятном от виски, и собираясь с духом, пока спокойный и ясный внутренний голос не произнес: «Выйди к ним, Джон».

Теперь, когда он шел по ковру через комнату, в каждом его движении ощущалось не просто достоинство, а даже некоторая величавость. Он широко распахнул дверь и, выйдя под лучи солнца, предстал перед взорами толпы и объективами камер. Немного постояв с опущенными вдоль тела руками, он сделал благословляющий жест, а затем, дабы окончательно развеять сомнения собравшихся, раскинул обнаженные руки в позе распятия и склонил голову набок.

Простояв какое-то время в этой позе, он вновь опустил руки и медленно повернул голову сначала налево, а потом направо. Приветственных криков не было – напряженную тишину нарушали только щелчки фотоаппаратов и стрекотание камер.

Но вот из толпы выделился негр средних лет с небольшим черным саквояжем в руке, сопровождаемый крупной темнокожей женщиной в переднике, зачем-то прикрывающей ладонью свой рот.

– Мистер Уайлдер? – обратился к нему негр. – Я доктор Чедвик. Мы можем зайти внутрь?

Что ж, вполне понятное стремление должным образом зафиксировать великое чудо, – вероятно, доктор собирался проверить его пульс и другие жизненно важные показатели, а женщина, с виду горничная или служанка, была привлечена в качестве свидетельницы. Войдя, они первым делом подняли жалюзи, заполнив комнату солнечным светом.

– Вам многое пришлось перенести, мистер Уайлдер, – сказал доктор Чедвик, – и вы очень устали. Теперь вы нуждаетесь в основательном отдыхе.

Он опустил саквояж на кофейный столик и, открыв его, достал шприц.

– Вы хотите меня вырубить?

– Я всего лишь хочу, чтобы вы спокойно отдохнули.

Доктор выдавил каплю на кончике иглы и сделал укол в плечо Уайлдера.

– Он скоро придет в норму, – сказал доктор служанке, по-прежнему зажимавшей свой рот ладонью, а затем снял трубку с телефона и озадаченно ахнул, обнаружив перерезанный провод. – Я сделаю звонок от управляющего, – сказал он.

Служанка вполголоса произнесла фразу, которую Уайлдер не разобрал.

– Разумеется, мы это уладим сейчас же, – ответил ей доктор. – Мистер Уайлдер, вы не могли бы подойти сюда?

Они направили его к телефонному столику, с которым Уайлдер вступил в жесткий контакт, и бесполезный аппарат звонко брякнулся на залитый солнцем пол.

– Будьте добры поставить вот здесь свою подпись, – сказал доктор, – а остальное мы заполним сами.

Уайлдеру сначала показалось, что ему предлагают писать шприцем, но затем он разглядел в руке доктора шариковую ручку.

– Понимаю, – сказал он. – Это будет формальным подтверждением того, что я жив?

– Это будет подтверждением того, что вы живы, здоровы и отдаете себе отчет в своих действиях.

Первая попытка расписаться вышла неудачной: он нацарапал свое имя кривыми печатными буквами, что напоминало почерк маленького ребенка.

– Не годится, – сказал Уайлдер. – Дайте мне другой листок.

Вторая попытка уже больше походила на его обычную подпись, а третья

получилась еще лучше. Водя ручкой по бумаге, он вдруг подумал, что этим самым, возможно, удостоверяет себя не как нового Мессию, а как первого человека в истории, полностью излечившегося от сумасшествия без всякой помощи психиатрии. Впрочем, первое как будто не противоречило второму.

Только после четырех или пяти подписей он заметил, что расписывается не просто на листках бумаги, а на страничках своей чековой книжки, которые терпеливо переворачивала и подставляла ему служанка.

– Он будет в порядке, – сказал ей доктор Чедвик, закрывая саквояж. – Побудьте с ним несколько минут, я скоро вернусь.

– Не хотите присесть и отдохнуть, мистер Уайлдер? – спросила служанка.

– Нет.

Он снова начал расхаживать по комнате, и служанка попыталась его остановить, схватив за руку:

– Не хотите одеться? Надеть свежую, чистую рубашку?

– Нет.

В этот момент они оказались напротив распахнутой входной двери.

– А куда подевались все? – спросил он. – Что произошло с толпой?

– О какой толпе вы говорите, мистер Уайлдер? По утрам на этой улице никогда не бывает толпы.

– Но здесь была большая… было очень много… были кинокамеры и… боже мой!

– Ну же, успокойтесь, мистер Уайлдер. Я много знаю о людях вроде вас.

– О боже мой!

– Я знаю, что для вас лучше, – сказала она. – Я знаюлюдей вроде вас.

Она подвела спотыкающегося Уайлдера к ванной комнате, где быстро открыла на полную мощность оба крана. Он и опомниться не успел, как лишился штанов – кто их снял, он сам или эта женщина? – и очутился в ванне, вразнобой молотя конечностями и расплескивая теплую воду через край.

– О боже мой! – повторял он раз за разом, ибо теперь ему стало ясно, что он виновен в каком-то чудовищном преступлении. Где он был и что делал прошлой ночью? А позапрошлой?

– …Человек, этим утром игравший чувствами миллионов верующих по всему иудеохристианскому миру, – вещал Уолтер Кронкайт, – вполне может оказаться не просто самозванцем, но и преступником, вероятным убийцей…

На разъяснения служанки рассчитывать не стоило: вряд ли она что-то знала о его преступных деяниях, а если бы даже и знала, она бы только постаралась его успокоить в ожидании доктора Чедвика, ушедшего звонить в полицию. Найдя точку опоры, он выкарабкался из ванны.

– Нет, не вылезайте! Теплая ванна пойдет вам на пользу.

– О боже мой!

Он натянул штаны прямо на мокрое тело и устремился к двери, но служанка преградила ему путь и, когда они столкнулись, сгребла его в охапку. Она была очень мягкой и очень сильной.

– Я не собираюсь убегать, – сказал он. – Я хочу явиться с повинной.

Он сумел освободиться от захвата и устремился к двери, но она настигла его уже на пороге. Продолжая борьбу, они спустились с крыльца и начали продвигаться по короткой дорожке от дома к тротуару. Несколько прохожих остановились, заинтересованные происходящим.

– Я убийца. Я убил Кеннеди! – твердил он.

– Нет, вы этого не делали, мистер Уайлдер. Его убил Освальд.

– Я убивал негров! Я убивал негров по всему Лос-Анджелесу!

– Это неправда…

Раз за разом пытаясь вырваться, Уайлдер подумал о самом худшем, что он мог совершить, и тут его осенило:

– О боже, я убил свою жену и своего ребенка!

Она изменилась в лице.

– Да, это так, мистер Уайлдер, – сказала она, – и как раз поэтому мы пытаемся вам помочь.

Он наконец-то вырвался и побежал вдоль тротуара, но уже через несколько шагов угодил в руки поджидавших его – нет, не полицейских, а четверых молодых негров, одетых во все белое.

– …Спокойно, мистер Уайлдер, – сказал один из них. – Дальше вы проследуете с нами.

Двое схватили его за руки, двое за ноги; и последнее, что он увидел, когда его запихивали в машину «скорой помощи», был доктор Чедвик, стоявший перед дверью управляющего и с мрачным одобрением наблюдавший за этой сценой.

– …Поехали, мистер Уайлдер.

Хлопнули дверцы, и машина резво тронулась с места. Он не мог выглянуть наружу и видел только своих спутников – двое ухмылялись, явно довольные

успешным задержанием, а двое других выглядели устрашающе. Неужели он и впрямь убил Дженис и Томми? Но как?

Поездка оказалась недолгой. Вскоре Уайлдера извлекли из машины, и перед его глазами закачались, кренясь то в одну, то в другую сторону, стены и потолок коридора, а потом открылась дверь, и он увидел белую комнату, где еще один негр, высокий и худой, стоял рядом с наполовину приподнятой двухсекционной кроватью.

– Это мистер Уайлдер? – спросил худой негр. – Давайте его сюда. Добро пожаловать в «Эльдорадо».

В считаные секунды он был переодет в больничную рубашку, помещен на кровать и привязан к ее раме за кисти и щиколотки эластичными белыми ремнями. Ему вспомнился слепой старик в Бельвю, кричавший: «У меня люцидации!» Однако он догадывался, что находится не в больнице: уж очень зловещими были улыбки здешнего персонала. Он был не пациентом, а узником.

– …разыскивается для допроса по поводу жестокого убийства его раздельно проживающей супруги и их несовершеннолетнего сына Томаса, – между тем говорил Уолтер Кронкайт. – Он сумел ускользнуть от полиции, но был схвачен членами подпольной ячейки «Черных националистов», которые рассчитывают получить за него выкуп…

– Меня зовут Рэндольф, мистер Уайлдер, – представился худой негр, – и я здесь главный.

– Мне нужно домой, – сказал Уайлдер. – Я хочу своими глазами…

– Никуда вы отсюда не уйдете, мистер Уайлдер. Вы останетесь здесь, с нами. Кстати, вы заметили, что я говорю на «правильном английском»?

– Я действительно убил жену и сына?

– Не спрашивайте меня об этом. Разбирайтесь сами со своей совестью. И не советую тратить силы на попытки освободиться от этих ремней: вы надежно привязаны.

– Как долго… как долго вы меня тут продержите?

– До тех пор, пока мы от вас не устанем. А может, и дольше.

– Что вы со мной сделаете?

– Будем держать вас связанным, пока не начнете вести себя смирно. А там посмотрим. Мы много что можем с вами сделать. Не хотите посмотреть телевизор?

– Нет. Не включайте его. Прошу вас, не включайте!

Но Рэндольф уже возился с настройками большого телевизора, коварно прикрепленного к стене прямо перед глазами Уайлдера. На экране возникло изображение детской ступни, помеченной тонкими черными линиями в тех местах, где она была переломана.

– Выключите это! Выключите!

– Мистер Уайлдер, если вы не заткнетесь, я буду вынужден сам вас заткнуть.

– О боже, дайте мне умереть. Просто дайте мне умереть.

– Я обдумаю вашу просьбу, мистер Уайлдер. Я приму ее во внимание.

Мертвая нога все еще медленно вращалась перед камерой, но голос Уолтера

Кронкайта, по счастью, слышен не был.

– Не могу настроить звук, – проворчал Рэндольф. – Проклятье! Мне что, придется теперь все время слушать только вас?

Он щелкнул переключателем, и нога Томми исчезла.

Чуть погодя в комнату вошел коренастый хмурый негр, вместо приветствия с порога пробормотав: «О’кей».

– Это Генри, мистер Уайлдер, – представил его Рэндольф. – Он будет какое-то время за вами присматривать. Генри, это мистер Уайлдер. Он говорит, что хочет умереть.

– Ну, это можно устроить запросто, – сказал Генри и, когда Рэндольф удалился, присел на стульчик рядом с кроватью. – Вы слыхали об электрическом стуле, мистер Уайлдер? – спросил он. – Так вот, под вами сейчас электрическая кровать. Мне достаточно лишь нажать эту кнопку… – Он продемонстрировал маленький пульт, соединенный с кроватью толстым изолированным проводом. – Но я не стану ее нажимать прямо сейчас. Сначала я хочу задать вам несколько вопросов. Вы ведь не жалуете чернокожих, не так ли, мистер Уайлдер?

– Это неправда, я всегда…

– Да, конечно, вы всегда голосовали за демократов, вы поддерживаете Движение за гражданские права и все тому подобное, вы восхищаетесь доктором Кингом, и вы считаете «просто ужасным» то, что случилось с Эмметтом Тиллом, однако я говорю не об этом. Я о том, что творится у вас в душе. А в глубине души вы хотите, чтобы нас всех просто не было. Наши губы кажутся вам слишком толстыми, а носы слишком плоскими, и вы содрогаетесь от отвращения при одной мысли о наших курчавых волосах. Все так и есть, мистер Уайлдер?

– Нет… нет…

– О, вы ничего не имеете против нас, когда мы говорим на правильном английском, как ваш приятель Чарли в Бельвю, правда? Так вот, у меня есть для вас послание от Чарли, который, к сожалению, не смог приехать и доставить его лично. А послание заключается в следующем…

С этими словами он поднял пульт и нажал кнопку. Раздалось электрическое жужжание, и приподнятая секция кровати под спиной Уайлдера начала плавно откидываться назад. Когда она проделала примерно половину пути до самой нижней позиции, Генри отпустил кнопку, и движение прекратилось.

– А теперь другое послание для вас, мистер Уайлдер, – сказал он. – На этот раз от Клея Брэддока – помните его? Это актер, которого вы привлекли к съемкам своего маленького артхаусного фильма. В колледже Марлоу, помните? Клей просил передать вам вот это – и, кстати, просьба была высказана на правильном английском.

Жужжание возобновилось, секция откинулась чуть дальше и вновь остановилась. Генри склонился над изголовьем, приблизив свое широкое лицо к лицу Уайлдера:

– Сказать вам, кто вы такой? Вы самый опасный враг, какой только может быть у истинного революционера. Вы либерал. А теперь перейдем к последнему посланию. Тому, которое опустит вас ниже некуда. Вы готовы, мистер Уайлдер? Это большое послание. Оно от всех нас.

Моторчик зажужжал, и секция приняла горизонтальное положение.

Уайлдер не чувствовал никакого проходящего через его тело тока – точно так же человек, вставивший себе в рот ствол дробовика, не слышит звука выстрела, когда нажимает на курок. Он сейчас вообще ничего не чувствовал, ничего не слышал, ничего не видел. Но, к своему удивлению, он все еще продолжал дышать.

– Как там наш клиент? – спросил Рэндольф, возвращаясь в комнату.

– Не замолкал все время, пока вас не было, – сказал Генри. – Только сию минуту заткнулся. Говорил о либералах и революционерах, об Эмметте Тилле и еще о чем-то, всего не упомнишь. Но сейчас притих – должно быть, задремал.

– Нет, я не хочу, чтобы он сейчас спал, – сказал Рэндольф. – Тогда он не будет спать всю ночь. Мистер Уайлдер!

– Прошу вас, позвольте мне умереть.

– Даже не надейтесь. Вы не заслуживаете такого легкого конца. Вас ждет кое-что похуже, мистер Уайлдер. – Снова заработал электромотор, и кровать вернула его в прежнее, полусидячее положение. – Кое-что гораздо, гораздо хуже. Вас ждет жизнь.

– …Голливудский пресвитерианский центр отказался принять его повторно, – говорил доктор Чедвик, – потому что они там не занимаются хроническими алкоголиками, – именно таким был поставленный ими диагноз. Так что мне пришлось отправить его в «Эльдорадо». Другого выбора не было.

– Что за «Эльдорадо»?

– О, это вполне солидное учреждение. Правда, они не привыкли к подобным пациентам. Это, видите ли, частный гериатрический пансионат – дом престарелых с медицинским обслуживанием. Его держат там уже почти две недели, гарантируя круглосуточный уход, но не более того. И еще мне сообщили о дисциплинарных проблемах: от него слишком много шума и это беспокоит постоянных пациентов. В общем, его нужно скорее оттуда забрать, так будет лучше для всех.

– Понимаю, – сказала Памела, прикусывая губу.

Они беседовали в офисе управляющего домом, а сам управляющий и его супруга находились в соседней комнате. Оттуда доносились звуки включенного телевизора, но Памела подозревала, что они вместо просмотра передач внимательно прислушиваются к разговору в офисе.

– Доктор Роуз дал мне вот это, – сказал Чедвик, выкладывая на стол напечатанный на машинке документ. – Ему лишь нужно это подписать, и его на добровольной основе переведут в медцентр Калифорнийского университета. Без сомнения, это наиболее подходящее для него место. Но я уже приносил ему эту бумагу три – нет, четыре раза, и он всякий раз отказывался ставить подпись. Кажется, он думает, что это чек. Видите ли, в то утро я убедил его подписать пару чеков – на оплату моих услуг, а также услуг женщины, которая за ним тогда присматривала. Потому он думает, что я хочу вытянуть из него деньги. И вот здесь пригодилась бы ваша помощь. Если документ ему на подпись принесете вы, это будет выглядеть совсем по-другому.

– Хорошо, – сказала она, – но что, если я тоже не смогу его убедить?

– И все же попытаться стоит. Ну что, едем?

– Сначала мне нужно позвонить, – сказала она и, набрав номер, продолжила говорить уже в трубку: – Чет, слушай, тут возникли некоторые осложнения. Мне нужно съездить… впрочем, я лучше объясню это при встрече. Просто имей в виду, что я могу задержаться и вернусь домой поздно…

Она ехала за Чедвиком на своей машине, в которой находился чемодан с вещами Джона Уайлдера, и через несколько минут они прибыли к трехэтажному зданию «Эльдорадо».

Доктор Чедвик взял у нее чемодан, они вошли внутрь и зашагали по выстеленному мягким ковром коридору. Несколько раз им навстречу попадались деловито спешившие молодые негры в белых одеждах. Двери комнат по обе стороны были открыты, и Памела мельком замечала там вазы с цветами, блестящие спицы каталок, а иногда седые головы дряхлых стариков или старух.

– Боже, – прошептала она, – это, наверно, очень дорогое заведение?

– Вот еще одна причина для переезда отсюда, – сказал доктор. – Да, оно очень дорогое. Его комната за поворотом коридора.

Уайлдера они услышали еще на подходе, за несколько комнат до его двери. Он пел, и голос его звучал ужасно, ничем не напоминая облегченно-игривого Эдди Фишера или остепенившегося Фреда Астера, его прежнюю манеру исполнения. Сейчас это был резкий, надтреснутый голос, не попадавший в мелодию, – нечто сродни пению уличного попрошайки.

– …Купи мне орешков и кучу попкорна; я буду болеть на трибуне упорно…

Он сидел на кровати, привязанный за конечности к раме, смотрел на экран выключенного телевизора и пел с такой самоотдачей, что не заметил их появления.

– Привет, Рэндольф, как он себя чувствует сегодня? – спросил Чедвик у санитара.

– Трудно понять, доктор, когда он в таком состоянии.

– …Один, два, три страйка – и ты вне игры, ты уже вне игры!..

Когда песня закончилась, он наклонился вперед, насколько позволяли ремни, и заговорил как будто в микрофон:

– Ладно, малыш Томми, на сегодня хватит песен. Отправляйся спать, дружок. Стоп, снято!

И он закрыл глаза.

– Он принимает телевизор за кинокамеру, – сказал Рэндольф, – и поет песни для своего сына. Но когда мы включаем телевизор, становится еще хуже: всякий раз при виде рекламы детской обуви он думает, что его сын мертв. Знаете эту рекламу, где показывают маленькую ногу и поворачивают ее так и этак? Эй, мистер Уайлдер! Мистер Уайлдер, к вам пришли.

– Здравствуй, Джон, – сказала Памела.

– Значит, теперь и ты работаешь на Чедвика и компанию? В дополнение к Манчину и Честеру Пратту?

– Разумеется, нет. И ты сам это отлично знаешь. Я просто пришла тебя проведать. – Она повернулась к Рэндольфу. – Неужели нельзя обойтись без этих ремней?

– Мы бы рады, мисс, если бы он вел себя спокойно. В прошлый раз, когда мы сняли ремни, он разбил стулом телевизор. Пришлось заменять его новым.

– Но сейчас вы можете их снять без опасений. Он ничего не разобьет.

Когда Уайлдера освободили от пут, она села рядом и начала бережно массировать его натертые до красноты запястья, надеясь этим принести ему облегчение, притом что контакт с его телом был ей неприятен, и она не могла этого отрицать. Попытка сосредоточиться на его лице не улучшила общего впечатления. Он был умыт и гладко выбрит, но его прозрачные, широко открытые глаза казались – да чего уж там, были – безумными, а песенные потуги оставили свой след в виде струйки слюны, стекавшей из уголка его безвольного рта. Неужели она когда-то могла любить этого человека?

– Джон, – сказала она, – ты хочешь отсюда выбраться?

– И куда я попаду потом?

– В гораздо лучшее место, где тебе будут давать нужные лекарства и тебя больше не будут мучить жуткие видения. Что ты на это скажешь? Я привезла твою одежду, и мы сможем уйти прямо сейчас, если ты захочешь.

После долгого молчания он произнес: «О’кей», и Памела спиной почувствовала довольные улыбки доктора Чедвика и Рэндольфа.

– Все, что тебе нужно сделать, – сказала она, – это расписаться вот здесь. Я уже приготовила ручку.

– Нет. Забудь об этом. Я больше не подпишу никаких контрактов с тобой, Карлом Манчином и Честером Праттом. Стряпайте сами свои убогие фильмы, я в этом участвовать не буду. Я понятно выразился?

– Не придуривайся, Джон. Я знаю, что ты все понял правильно. Это не имеет никакого отношения к фильмам. Этот листок бумаги открывает путь к твоему выздоровлению.

Уговоры продолжались минут двадцать, и наконец в соответствующей графе документа появились закорючки, которые при желании могли быть расшифрованы как «Джон К. Уайлдер».

– Прекрасно, – сказала она, – теперь мы тебя оденем.

– Я позвоню в медцентр и предупрежу о нашем приезде, – сказал доктор Чедвик и удалился.

– Его бы следовало помыть, но, когда мы пытались это сделать в прошлый раз, понадобились трое мужчин, чтобы удержать его в ванне. Он думал, мы хотим его утопить. В жизни не слышал таких воплей и визга. Жалобы поступали даже из дальних концов этого здания.

Одетый и вставший на ноги, он выглядел уже лучше – почти нормально, хотя по тому, как на нем сидел костюм, было нетрудно догадаться, что одевался он не самостоятельно. Памела взяла его под руку с одной стороны, а Рэндольф – с другой, и таким манером они осторожно вывели его из комнаты. Чедвик ждал их в коридоре.

Рэндольф сопровождал их в университетский медцентр, сидя на заднем сиденье рядом с Уайлдером и держа его за локоть. Чедвик сидел впереди рядом с Памелой, которая вела машину.

– Мы едем в аэропорт? – спросил Уайлдер.

– Нет, Джон, я же тебе говорила: мы едем в такое место, где тебя будут лечить, пока ты не поправишься.

– А почему Рэндольф едет с нами?

– Потому что он о тебе заботится. Мы все о тебе заботимся, Джон.

– Вам всем на меня насрать.

– Так не следует разговаривать с леди, – строго заметил Рэндольф.

Она думала, что никогда не доберется до университетского кампуса, петляя по улицам Вествуда, а потом думала, что никогда не найдет здание медцентра, но помог доктор Чедвик: он успешно справился с ролью штурмана вплоть до того, что указал ей свободное место на ближайшей к медцентру стоянке и опустил нужное количество монет в парковочный счетчик. Потом они вчетвером поднялись на лифте и очутились в приемной психоневрологического отделения.

– Роуз? – удивился Уайлдер. – Какого черта здесь делает Роуз?

– Следуйте за мной, – сказал им доктор Роуз. – Я покажу его комнату.

Он заметно нервничал, ведя их через общий зал, где какая-то кучерявая женщина играла в китайские шашки с подростком, на вид весившим не менее четырехсот фунтов. Когда они достигли комнаты, где все уже было приготовлено для Уайлдера, появилась медсестра со шприцем.

– Все в порядке, мистер Уайлдер, – сказал Роуз. – Будьте добры снять пиджак и закатать…

– Да пошел ты, Роуз! Иди запихивайся своими шоколадными жвачками.

Ты не настолько большой, чтобы меня вырубить, и не настолько умный. И ты, Чедвик, проваливай с ним за компанию, наглый черномазый ублюдок. Сотри со своей рожи эту похабную улыбочку и скажи своему черному дружку, чтобы отпустил мою руку. Мудозвоны вы все! Мудозвоны! А знаешь, кто ты? – обернулся он к Памеле. – Ты грязная сучка! Грязная сучка. Грязная сучка…

Кончилось тем, что Рэндольф в борьбе повалил его на пол. Медсестра принесла смирительную рубашку; Рэндольф и Чедвик запихнули руки Уайлдера в рукава, затем перевернули его на живот и связали рукава между собой. Когда он был надежно спеленат, все вышли в коридор, и Роуз затворил дверь со звучным щелчком замка.

– Теперь он успокоится, – сказал Чедвик.

– Я бы не слишком на это рассчитывал, доктор, – возразил Рэндольф. – Уж я-то его фокусов насмотрелся. Он может продолжать в том же духе целыми днями.

– В любом случае, – сказал Роуз, нервно оправляя свой костюм, – я сомневаюсь, что мы сможем держать его здесь.

По звукам ударов и сотрясению запертой двери было сложно определить, чем именно начал биться в нее Уайлдер: плечом или головой.

При помощи друзей – он сам частенько удивлялся тому, как много у него было друзей, – Честер Пратт без труда нашел и снял симпатичный домик на склоне холма с видом на туманный каньон и с макушками пальм, колыхавшимися чуть ниже уровня крыльца. Этот дом его полностью устраивал: здесь хорошо работалось, хорошо спалось и хорошо сиделось на закате с бутылочкой кока-колы в руке.

Вся отрава уже вышла из его организма. Работа продвигалась успешно – если, конечно, считать «работой» киносценарную стряпню, – а по ее завершении он собирался вплотную заняться своим вторым романом. Он забраковал многие из набросков, сделанных в Нью-Йорке, и практически все, сделанные в Вашингтоне, – дрянь и убожество, – но, если дальше дело пойдет на лад, он сможет написать эту книгу в течение года. И это будет хорошая книга – возможно, даже лучше его первого романа.

Временами, когда он отвлекался от надоевшего сценария, в голову приходила какая-нибудь свежая идея для будущей книги, и он без промедления записывал ее на листке, который затем переворачивал чистой стороной вверх и добавлял к стопке таких же листков под пресс-папье на углу стола. Накапливая эти бумажки, он испытывал радость, подобную радости скряги, пополняющего заветный сундук: время от времени он брал всю стопку и проверял ее толщину большим пальцем. Он как раз был занят очередной такой проверкой, когда зазвонил телефон.

– Привет, детка, – сказал он. – …Ну, раз такое дело, не торопись. Я не буду тебя ждать вплоть до самого твоего прихода… О’кей.

Не успел он вновь расположиться за письменным столом, как раздался еще один звонок.

– …А, привет, Билл, – сказал он. – …Сегодня? Да, конечно же, мы с удовольствием, вот только я не знаю, когда Памела вернется домой. Она только что звонила сообщить, что задержится допоздна. Давай поступим так: если я не предупрежу тебя до шести вечера, значит эта договоренность остается в силе. «Браун Дерби» в Беверли, к половине восьмого… О’кей, Билл, спасибо за приглашение. Мы будем рады… Хорошо. Пока, Билл…

Освободившись наконец от телефона, он вернулся к работе над сценарием для Манчина. Изобразить процесс умопомешательства вроде бы вполне благополучного рекламного агента? Нет ничего проще: он сделал это на ста двадцати пяти страницах, первая треть из которых, правда, являлась слегка сокращенной переделкой несколько тяжеловесного текста Джерри Портера.

Изначально он планировал поездку в Голливуд только как способ заработать достаточную сумму для последующего возвращения на Восточное побережье, но с недавних пор его планы изменились. От добра добра не ищут: мягкий климат, хороший дом, выгодный заказ Манчина и – самое чудесное из всех возможных совпадений – встреча и возобновление связи с девчонкой из прежней команды Кеннеди. Он не очень-то ей доверял – однажды она его бросила и вполне могла бросить вновь, – и ему не нравилось то, как она обошлась с этим беднягой Уайлдером, пусть даже сам Пратт от этого только выиграл; но при всем том ему было с ней хорошо. Подобно стакану холодного молока, выпиваемого им ежедневно в одиннадцать утра, она заставляла его чувствовать себя молодым, здоровым и полным сил. Он не считал нужным что-то менять в их отношениях, а там будет видно. Анонимные алкоголики научили его не заглядывать в будущее дальше чем на день вперед.

Он работал без перерыва часа два или три и поднялся из-за стола, только когда услышал шум подъезжающей к дому машины.

– Боже, ну и денек! – сказала она, входя. – Даже не знаю, рассказывать тебе об этом или нет.

– Конечно, ты все расскажешь, – сказал он, – после того как выпьешь.

Он наполнил два бокала – бурбон со льдом для нее и кока-колу для себя, – пока она устраивалась в одном из шезлонгов на крыльце.

– Отлично! – сказала она после первого глотка. – Именно этого мне и не хватало.

И затем поведала ему обо всем: о Чедвике, «Эльдорадо» и университетском медцентре вплоть до слов Роуза: «Сомневаюсь, что мы сможем держать его здесь».

– В таком случае куда его отправят?

– Не знаю. – Она закрыла глаза и помассировала двумя пальцами свою переносицу. – Ох, Чет, я понимаю, что это очень дурно с моей стороны, но меня мало заботит, куда его отправят. Они врачи, им виднее. По крайней мере, он в хороших руках.

– Да, – сказал Честер Пратт, мысленно признавая ее правоту – вряд ли она могла сделать для Уайлдера что-то большее, – но был вынужден на секунду-другую вглядеться в ее лицо, прежде чем решить, что она ему все еще нравится.

– …И я никак не могу избавиться от чувства огромного облегчения, – продолжала она. – Эти его проблемы… они просто за пределами моего понимания, вот и все; бороться с ними выше моих сил. Ему нужна помощь профессионалов, и он ее получит.

Солнце опускалось к горизонту. Лучи его приобрели оттенок сухого вермута, и лицо Памелы только выигрывало при таком освещении. Как может кому-то не нравиться девчонка с такими скулами и такими ресницами?

– Какие планы на ужин? – спросила она. – Дом или ресторан?

– Ресторан. В половине восьмого мы встречаемся там с Биллом Костелло.

– Это такой противный мозгляк из телешоу? Как оно там – «Давайте спросим папочку»?

– Не говори так, Памела. Он мой хороший друг. Одному богу известно, где бы я сейчас был, не стань он моим опекуном сначала в Нью-Йорке, а теперь и здесь. Он для меня сделал больше, чем я даже могу…

– Не скромничай, ты сам отлично справился.

– Я никогда бы не справился без его помощи. И потом, Билл стареет, и он одинок. Это самое меньшее, что мы можем для него…

– Ладно-ладно. Если уж ты впал в сентиментальность, я ничего не могу с этим поделать. У меня есть время принять душ?

– Конечно.

– Что мне надеть?

– Не имеет значения. Ты прекрасно выглядишь в любом наряде.

Однако он оказался не готов к тому, как она будет выглядеть по выходе из спальни – в коротком вечернем платье с открытой спиной, – это было просто ошеломительно. Ему захотелось тут же сорвать с нее это платье, подхватить ее на руки и унести обратно в спальню, но вместо этого он лишь галантно поцеловал ее в шею.

– Ох, Чет, – сказала она, вытягиваясь на цыпочках навстречу поцелую. – Ты такой милый и такой высокий!