на главную   |   А-Я   |   A-Z   |   меню


7

Проблематика трагедий Софокла не сводится, естественно, к изложению и столкновению идей, — в конфликт вовлекаются живые люди, и для всех сохранившихся трагедий можно установить некоторые сходные принципы в художественном изображении персонажей.

Прежде всего, это стремление поэта к обобщенной нормативности героя, непреклонного в достижении поставленной цели. Действующие лица Эсхила часто представали перед зрителем в момент выбора решения — таковы Пеласг в "Молящих", Этеокл в "Семерых против Фив", Орест в "Хоэфорах". В еще большей динамике представлена еврипидовская Медея, неоднократно принимающая и отбрасывающая уже принятое решение убить собственных детей, чтобы отмстить Ясону. Софокла — за одним исключением, о котором речь пойдет ниже — не привлекает в его героях процесс выбора решения. Они появляются в тот момент, когда сложившаяся ситуация властно диктует им одну, единственно возможную линию поведения. Таков Аякс: позорное избиение скота не оставляет ему иного выхода, кроме самоубийства. Такова Антигона: гибель Полиника предопределяет ее стремление похоронить труп брата, невзирая ни на какие запреты. Таковы Электра и Филоктет в их неукротимой ненависти к обидчикам, таков Эдип в его желании обрести себе последнее упокоение в Колоне и в непримиримости к изгнавшим его сыновьям.

Даже если цель, на которую направлены усилия индивидуума, смещается, это происходит незаметно для зрителя и не оказывает никакого влияния на присущую герою целеустремленность. Так, царь Эдип сначала озабочен выяснением причин моровой язвы и, узнав их, принимает энергичные меры, чтобы парализовать неведомого преступника. Затем он с той же одержимостью сам ищет след "древнего злодейства", который приводит его к неизбежному самоопознанию, — и здесь, несмотря на усилия Иокасты и старого пастуха, Эдип доводит расследование до трагического конца. Начальная ситуация в "Трахинянках" не предполагает заранее вмешательства Деяниры в судьбу Геракла, — но коль скоро оно становится, с ее точки зрения, необходимым, Деянира без колебании прибегает к помощи мнимого приворотного зелья. Сомнения одолевают ее уже после того, как плащ отправлен Гераклу.

Некоторое отклонение от общего правила представляет собой образ Неоптолема, который и в самом деле изменяет своей прежней готовности доставить Филоктета под Трою и возвращает ему лук. Однако и здесь не следует преувеличивать психологическую глубину разработки образа: душевные муки Неоптолема скрыты от зрителя, и только несколько раз встречающееся в его речах слово "давно" (806, 906, 913, 966) указывает на длительное созревание в его душе желания отвергнуть навязанную ему роль, причем этот отказ свидетельствует не о рождении новой черты характера, а о возвращении Неоптолема "к самому себе" (950), о сохранении им своей "природы" со всеми заложенными в ней возможностями (1310).

Раскрывая личность своих героев в самый значительный момент их жизни, Софокл, однако, не уделяет внимания их чисто индивидуальным чертам. Проникновеннейший прощальный монолог Аякса вполне подобает благородному мужу, воину и любящему сыну, но в нем нет ничего субъективного, что было бы свойственно только этому герою. Трогательные жалобы Антигоны, не успевшей насладиться радостями супружества и материнства, справедливо вызывают слезы у достаточно сдержанного хора, но эти жалобы могла бы повторить любая девушка, покидающая свет задолго до определенного ей срока. Зритель знает, что Антигона обручена с Гемоном, знает о попытках юноши вмешаться в судьбу осужденной, — сама Антигона ни чем не обнаруживает свои чувства именно к этому жениху. Та же Антигона, решившись на погребение Полиника, и Электра, готовясь взять на себя месть убийцам отца, пытаются обрести помощь в лице Исмены и Хрисофемиды, обращаясь только к одному доводу: оказав им поддержку, сестры обнаружили бы свою благородную природу и стяжали славу (Ан. 38; Эл. 970 ел.). Аргументом служит критерий, обращенный на объективную ценность поступка, а не какие-нибудь, только сестрам доступные воспоминания о прожитых вместе днях детства и юности.

При всем том, скажет читатель, мы не спутаем Аякса с Антигоной и Эдипа с Филоктетом, ибо каждый из них — своеобразная личность, законченная индивидуальность. Читатель будет прав. Конечно, говоря об индивидуализации в античном театре, мы не должны подходить к ней с мерками нового времени, стремящегося запечатлеть в образе неповторимое сочетание отдельных черт психического склада и внешнего облика человека. Последнее условие неприменимо к античности хотя бы потому, что маска и костюм, которые носил персонаж, подчеркивали как раз его принадлежность к определенному социальному типу (царь, вестник и т. п.), а отнюдь не его индивидуальности Но и античные драматурги, как мы уже видели, не были озабочены воспроизведением всех нюансов психического облика героев. Какие же другие средства были в распоряжении Софокла, если он хотел достичь и достигал своеобразия своих персонажей?

Первое из этих средств — уникальность ситуации, в которую поставлены его герои.

Любая девушка, приговоренная к смерти, будет оплакивать свое несостоявшееся жизненное призвание, но далеко не любая согласится под страхом смерти нарушить запрет царя. Любой царь, узнав об опасности, грозящей государству, примет меры к ее предотвращению, но далеко не всякий царь должен при этом оказаться тем самым виновником, которого он ищет. Всякая женщина, желая вернуть себе любовь мужа, может прибегнуть к спасительному зелью, но отнюдь не обязательно, чтобы это зелье оказалось смертельным ядом. Любой эпический герой будет тяжело переживать свое бесчестие, но вовсе не каждый может быть повинен в том, что вверг себя в этот позор из-за вмешательства божества. Другими словами, каждый сюжет, хоть и заимствованный из мифа, Софокл умеет обогатить такой "подробностью", которая необыкновенно расширяет возможности для создания необычной ситуации и для проявления в ней всех качеств героя.

Другое средство индивидуализации образа — противопоставление герою персонажа, контрастирующего с ним либо чертами характера, либо уровнем знания.

По первому принципу создан контраст между Антигоной и Исменой. Первая — воплощенная решимость действовать, беззаветное служение долгу; вторая — покорность власть имущему, склонность к компромиссу, И даже когда Исмена готова пойти на смерть вместе с Антигоной, подлинная героиня не нуждается в этой жертве: свой груз ответственности она не хочет с кем бы то ни было делить. Более наступательную позицию занимает в "Электре" Хрисофемида. Она не только, как Исмена, не находит в себе сил для мести убийцам отца, но и всячески стремится отвратить от нее сестру. Ясно, что одержимость Электры обрисовывается на этом фоне еще ярче.

Между царем Эдипом и Иокастой нет такого различия в характере, как между названными выше сестрами. Преданная царю супруга, понимая его состояние, хочет внести успокоение в его смятенную душу; для этого у нее находятся и ласковые слова, и разумные доводы. Но вот наступает момент, когда человеческая речь не может вместить в себя страшную истину, и Иокаста способна только просить Эдипа о прекращении расследования. Царь остается глухим к ее мольбам, они представляются ему препятствием на пути к правде, которое не заслуживает внимания, — в столкновении истинного знания, открывшегося Иокасте, и мнимого знания, увлекающего за собой Эдипа, достигает высшего предела неповторимость той трагической ситуации, в которой находится герой.

К сюжетообразующим средствам индивидуализации персонажей присоединяются у Софокла и отнюдь не случайные стилистические приемы.

Жизненное кредо героя в драме раскрывается, как правило, в монологах, построение которых и даже объем могут многое сказать о человеке. Так, например, в "Антигоне" на долю заглавной героини приходится, если не считать ее прощального коммоса, один небольшой монолог (450-470), на долю Креонта — пять, общим объемом в 165 стихов. Как видно, новый царь любит поговорить и любит, чтобы его слушали. По содержанию три из его пяти монологов отличаются достаточной эмоциональностью, поскольку царь встречает противодействие своим замыслам и стремится его преодолеть. Два же других монолога представляют собой набор общих мест и бесспорных истин (162-210, 639-680), которым сам Креонт, кстати, не очень следует.

При этом важно не только то, что говорят Креонт и Антигона, но и как они это говорят. Спокойный, уверенный в себе Креонт строит речь из пространных периодов, с разъяснениями и повторами, причем любой из таких периодов укладывается в некое число полных стихов — в 5, 6, 7, иногда в 9 строк. Так, всего лишь 4 периода в выходном монологе Креонта (162-210) занимают в общей сложности 27 стихов — больше его половины и больше монолога, в котором Антигона будет отстаивать свое право на погребение Полиника. (За примером отошлем читателя к ст. 194-206.) На добрую полсотню стихов этой тронной речи — ни одной вопросительной интонации, хотя бы риторической, ни одного междометия! А что у Антигоны? Во всей ее партии, объемом немногим более 200 стихов, встретим всего два периода в 5 и 6 стихов — оба раза в прологе, где она излагает запрет Креонта (26-36), т. е. воспроизводит чужие слова. В ее же собственной речи даже периодов в 2-3 стиха сравнительно немного — всего 14. Все остальное (не считая небольшого количества односложных предложений в стихомифии) — постоянные переносы окончания фразы в другой стих, начало ее посередине стиха, что в греческой трагедии всегда является признаком импульсивности говорящего.

Храни же ум свой для себя. А брата

Я схороню. Прекрасна в деле этом

И смерть. В гробу лежать я буду, брату

Любимому любимая сестра...

(73-77)

Еще эмоциональнее — разорванные самостоятельными предложениями на две-три части одиночные стихи:

Не бойся за меня! Себя побереги!

(83, ответ Антигоны Исмене).

Да, знала. Как не знать? Объявлен всем он был.

(448, ответ Антигоны Креонту)[664].

Как видим, Антигона не склонна к длинным речам — ее язык так же энергичен, импульсивен, как ее собственное поведение.

Впрочем, импульсивным может быть и длинный монолог — например, страстное обличение лицемерия и коварства честолюбцев, выливающееся в устах Эдипа в десять безостановочных стихов (ЦЭ 380-389), — мы даем их здесь в прозаическом переводе, лучше передающем взволнованную интонацию оригинала: "О богатство, и власть, и искусство [править людьми], превосходящее любое другое искусство в жизни, полной соперничества, каким предметом зависти вы являетесь, если ради этой власти, которую вручил мне город не по моей просьбе, а в дар, — ради нее верный Креонт, мой давний друг, жаждет изгнать меня, обойдя исподтишка и подослав этого лжепророка, плетущего козни, коварного обманщика, его, кто хорошо видит только наживу, в своем же искусстве слеп!" И если этой тираде предшествует поток непрерывных риторических вопросов, то только глухой не поймет, как взволнован и возмущен фиванский царь.

Разумеется, далеко не всякое употребление стилистического приема впрямую ориентировано на создание образа. Иногда оно служит общей динамике развития действия, — оре. Наиболее яркие примеры — в диалоге Аякса и Текмессы (591-594) Эдипа и Креонта (ЦЭ 626-629), Электры и Ореста (1220-1225), Филоктета и Неоптолема (810-817, притом ст. 810, 814, 816 делятся каждый на три реплики). Если этот прием и не является отличительным признаком какого-то одного характера, он во всяком случае наглядно выделяет те точки, в которых в речи говорящих прорывается наивысшее напряжение.


предыдущая глава | Драмы | cледующая глава