Глава XXXVI
О детском благоговении молодого новоначального человека
Больная духовная дочь однажды попросила Служителя, когда он туда приходил[188], желая навестить ее в хвори, чтобы он ей рассказал что-нибудь о божественных вещах, что не было бы слишком серьезно, но что богобоязненному сердцу было бы отрадно услышать. И вот он стал ей рассказывать о своем благоговении в детстве и говорил так.
В молодости, еще в расцвете сил, у него долгое время было такое обыкновение — когда, вскрыв вену, он выпускал из нее кровь, то в тот же час у креста обращался к Богу, вытягивал вперед израненную руку и говорил, глубоко воздыхая: «Ах, Друг мой сердечный, рассуди Сам: обыкновенно возлюбленный стремится к любимой, когда ему ради доброй крови отворяют вену. Но Ты же, милостивый Господи, знаешь, что у меня нет иного возлюбленного кроме Тебя одного. Посему прихожу я к Тебе, дабы Ты благословил мне сию рану и сотворил добрую кровь».
В те же дни своей молодости, когда он постригал свои волосы — а лицо его в это время было красивым, свежего и румяного цвета, — он устремлялся к прекрасному Господу с такими словами: «Ах, возлюбленный Господи, будь мои лик и уста такими же алыми, каков вид у всех красных роз, то и тогда Служитель Твой хранил бы их для Тебя и не отдавал бы их никому другому. Поскольку Ты один, любезный Господь, смотришь на сердце, невзирая на внешнее[189], то вот сердце мое являет Тебе знак любви, дабы с ним обращаться мне только к Тебе и ни к кому, кроме Тебя».
Когда Служитель надевал на себя новое платье или новую рясу, то сперва отправлялся в свое обычное место и молил Владыку небесного, Который даровал ему это самое платье, чтобы Тот ниспослал ему в нем спасение и счастье и помог носить его в согласии со Своей дражайшей волей.
До этого в детстве у Служителя была такая привычка: когда приходило прекрасное лето и появлялись первые цветочки, он воздерживался от того, чтобы сорвать или даже притронуться хотя бы к одному из них, покуда не сможет сначала приветствовать первым из них свою духовную возлюбленную: нежную и убранную розами Богородицу-Деву. Когда же, как ему мнилось, наступало время, то, погруженный в мысли о любви, он срывал цветы, нес их в келью и свивал из них венок. Затем шел в храм либо в капеллу нашей Владычицы, и, преклонив пред возлюбленной Госпожой благочестиво колена, вешал на ее образ венок с такими мыслями: «Поскольку она — прекраснейший из цветов, а равно летняя утеха его сердца, то пусть не отвергает с презрением цветы от своего Служителя»[190].
Один раз, когда он таким образом увенчал Прекрасную [Деву], ему явилось в видении, что небеса отворились и он узрел светлых ангелов — они восходили и нисходили в светозарных одеждах. И он услыхал, что челядь в небесном дворце, будучи исполнена радости, воспела песнь, самую прекрасную из тех, что он когда-либо слышал, а с особой радостью она пела песнь о нашей Владычице. Песнь звучала столь сладостно, что от великого блаженства его душа таяла и растекалась. Было похоже на то, как в день Всех святых о ней воспевают секвенцию: «Illic regina virginum, transcendens culmen ordinum, etc.»[191][192]. Говорилось же в сей песни о том, как пречистая Царица парит в славе и достоинстве над всем воинством неба. Он поднялся и стал петь вкупе с тем воинством, а в его душе остались от того пения сильный привкус небес и томление по Богу.
Однажды — это случилось в самом начале мая, уже после того, о чем рассказано выше, — Служитель возложил, как обычно, с великим благоговением венок из роз своей любезной небесной Владычице. Пришед откуда-то издалека, он решил дать себе отоспаться, так как был очень усталым, а Деву в тот час он так и не собрался поприветствовать... И вот, когда настало время и Служитель должен был по своему обыкновению подниматься, с ним случилось, что он оказался словно бы в небесном храме, и воспели Величание Богородице[193]. А когда песнь завершилась, к брату приступила Дева и велела ему прочитать стих: «О vernalis rosula, etc.», то есть: «О, милая летняя розочка!»[194] Ему подумалось: «К чему это клонит она?», но все-таки, чтобы оказать послушание, он с легким сердцем начал: «О vernalis rosula». Тотчас трое или четверо юношей из стоявшего во храме небесного воинства начали петь вместе с ним, а потом вся толпа, как будто бы соревнуясь. Они воспели столь бодро и радостно, а песнь зазвучала так сладостно, как бряцают все вместе струнные инструменты. Сего громогласного пения его смертное естество более вынести не могло, и Служитель пришел вновь в себя самого.
На следующий день после Успения нашей Владычицы[195] ему сызнова была явлена великая радость в небесном дворце. Туда не хотели впускать никого, кто бы не был достоин. И вот, едва Служитель намеревался войти, к нему подошел некий юноша и придержал его рукой со словами: «Дружище, ты еще не принадлежишь сему времени, останься снаружи. На тебе есть вина, подобает раскаяться в своем злодеянии, прежде чем ты сможешь услышать небесный напев». И юноша повел его каким-то извилистым путем к дыре, уходящей под землю: там было темно, пустынно и скорбно. Служитель не мог двинуться ни туда, ни обратно, подобно человеку, лежащему в оковах, когда тот не может увидеть ни солнца, ни луны[196]. Сие угнетало его, он стал воздыхать и чувствовал себя очень скверно в своем заточении. Вскоре к нему подошел юноша и спросил его, как он поживает. Служитель отвечал: «Скверно, весьма скверно», а юноша сказал ему так: «Знай, верховная Владычица небес гневается на тебя, ибо ты провинился, и вот ты здесь лежишь связанным». Его охватил ужас, и он воскликнул: «О, горе мне, бедному! Что же я сделал против нее?» Юноша ответил: «Она прогневалась на тебя за то, что ты неохотно проповедуешь о ней в ее праздники, не далее как вчера, в ее великий праздник, ты объявил своему начальству, что не хочешь о ней проповедовать». Служитель вскричал: «Увы, спутник мой и мой государь! Выслушай меня: мне казалось, ей пристала настолько великая слава и честь, что я счел себя чрезмерно ничтожным и предоставил проповедовать старшим и самым достойным, чтобы они поучали о ней более подобающим образом, нежели я, бедный человек». Тогда юноша сказал: «Знай, что она от тебя сие имеет охотно. И твое служение ей угодно, поэтому не оставляй его впредь». Служитель возрыдал и сказал, обратившись к юноше: «Ах, юноша, любезный моему сердцу, примири меня с пречистой Матерью, и даю тебе честное слово, что в будущем сего не повторится». Юноша засмеялся, ласково утешил его и, выведя из темницы, сказал: «По милостивому взору и обращенным к тебе словам небесной Владычицы я заметил, что она отложила свой гнев против тебя и будет на тебя всегда направлять материнскую нежность».
Еще же у Служителя было такое обыкновение: выходя из кельи или возвращаясь в нее, он обычно проходил через храм, мимо святых даров, и при этом помышлял в себе так: если у кого-то где-нибудь на его улице живет сердечный друг, то тот охотно несколько увеличивает свой путь ради желанного общения с ним.
Некий человек желал масленицы от Бога, поскольку не хотел получать ее от творения. И вот, по прошествии всех его чувств, явилось пред ним, что к нему как будто бы приблизился возлюбленный Христос в образе XXX-летнего [мужа] и сказал, что хочет исполнить его желание и устроить ему небесную масленицу. Он взял в руку кубок с вином и предложил его пригубить трем особам, сидевшим за тем же столом, одной за другой. Одна из них опустилась в бессилии на пол, другая тоже слегка ослабела, а на третьей сие никак не сказалось. Так Господь поведал ему о различии между начинающими, возрастающими и совершенными людьми, о том, как они по-разному обретаются в сладости Божией.
Оным и подобными божественными примерами речь [Служителя] завершилась. Его же духовная дочь в тайне записала все это и, дабы сохранить и сберечь, заперла в сундучок. И однажды к той, что сие спрятала, пришла одна добрая сестра и сказала ей так: «Ах, милая сестрица, что за чудо Божие ты укрываешь в своем сундуке? Послушай, нынешней ночью мне явилось во сне, что в нем стоит желторотый небесный Мальчуган, а в руках у Него небольшая скрипочка, именуемая рёбёбляйн[197], и Он играет на ней духовные песенки, да так уморительно, что всему духовному люду от того утеха и радость. Прошу тебя, вытащи то, что прячешь под спудом, чтобы мы прочли это другим». Она промолчала, не желая с ней о том говорить, ибо ей сие было запрещено.