Продолжение
— Браво! Браво! Превосходное произведение!
Дандинардьер, нарочно приняв скромный вид, обратился к ним с просьбой пощадить его, ибо сказка никак не могла быть хороша, принимая во внимание ту чрезвычайную поспешность, с какой была написана.
— Я говорю чистую правду, — добавил он, — ибо у меня даже не было времени ее прочитать, и теперь я нахожу некоторые расхождения с тем, что первоначально задумывал. Да вот хоть заглавие — бьюсь об заклад, что сперва сказка называлась «Белль-Белль, или Удачливый рыцарь». И вдруг про каких-то воробьев…
— Вы хотите сказать, про Голубя и Голубку, — поправил его приор.
Ла Дандинардьер поздно спохватился, что память его подвела, и, оправдываясь, воскликнул:
— Я всех пернатых зову воробьями, будь то утка, индюк, куропатка, курица иль цыпленок, и не собираюсь брать на себя труд различать их.
— Вы правы, — согласилась госпожа де Сен-Тома, которой сказка пришлась весьма по душе. — Не стоит такому просвещенному человеку, как вы, обращать внимания на столь незначительные мелочи.
— О госпожа, — продолжал наш мещанин, — я всячески этого избегаю, ибо не хочу быть похожим на других. Если все станут говорить одинаково, называя кошку — кошкой, а волка — волком, то в чем будет отличие человека ученого от невежды?
— Ах, господин, — вздохнула Мартонида, — как рада я отметить, что даже здесь, где так недостает утонченной беседы и примеров для подражания, меня и саму тоже посещали подобные мысли. Моя матушка-баронесса может подтвердить, что я еще в пеленках не желала говорить, как все, «кормилица», — нет, я говорила «няня».
— Как мило! — воскликнул Ла Дандинардьер. — Будь вы при дворе, вам ставили бы памятники, в вашу честь воздвигали бы храмы.
— Фи, — поморщилась госпожа де Сен-Тома, — мои дочери не язычницы и не желают себе ни храмов, ни истуканов.
— Матушка, не воспринимайте все так буквально, — сказала Виржиния, — мы согласны на храмы, о которых он говорит.
— Вы и правда странны, сударыня, — ответила баронесса, надувшись. — Уж не собираетесь ли вы учить меня, что и как следует понимать.
Видя, что вот-вот между матерью и дочерью разгорится ссора, Мартонида перебила их, обратившись к Ла Дандинардьеру:
— Меня поразило, что вы подумали, будто ваша сказка называется «Белль-Белль».
— Не знаю, как такое могло случиться, — ответил он, — несомненно, здесь не обошлось без фей, ибо в моей сказке точно упоминался Едок, а еще Силач, и еще…
— Не было их в вашем повествовании, — встрял приор, испугавшись, что Мартонида узнает свое творение и заявит об этом. — Просто я говорил вам об этой сказке, и она еще свежа в вашей памяти.
Наш мещанин согласился с ним, и Мартонида ни о чем не догадалась.
Ален к тому времени уже привел себя в порядок после драки. Он вошел в комнату запыхавшись, ибо нес на спине большую корзину, полную книг.
— Моя добрая матушка, — заявил он, — уверяла меня, что мысли так же легки, как ветер. Будь она еще жива, я бы знал, что ей ответить, ибо вот они у меня на плечах и, ей же богу, потяжелей будут, чем кулаки окаянного возчика, от которого мне ох уж и досталось же!
— Замолчи, трус! — закричал наш мещанин. — Мне так стыдно было смотреть, как ты дерешься, что я уж хотел вступить в бой на его стороне, чтоб ты понял: нигде на свете слуга важного господина вроде меня не должен давать себя поколотить такому негодяю, как этот возчик.
— И правда, — слегка распаляясь в ответ, ответил Ален, — имущество-то ваше ни единой затрещины не стоило: всего-то книга, да и ту вы хотите продать церковному старосте нашего прихода. Я подумал, что возчик украл ее, и хотел заставить вернуть. Но он сильнее меня, и если я оказался в этом деле пострадавшей стороной, то тому виной вы. А теперь вы меня же и браните, вместо того чтобы благодарить. И я, я…
— Молчать, болтун бессовестный, — вновь закричал Ла Дандинардьер, пунцовый от гнева. — Не будь тут прекрасных дам, ты бы у меня получил, что тебе причитается; но ничего, твое от тебя не убежит.
— Ну нет, господин, — сказал Ален, — пусть уж лучше убежит, или мне самому придется обратиться в бегство. Я не так глуп, чтобы ждать ударов палки; уже получил от вашей милости больше, чем достаточно, и заявляю, что либо уйду со службы, либо вы при свидетелях пообещаете меня не трогать.
Наш мещанин терял последнее терпение. Увидев, что Ален решил воспользоваться моментом, когда рана вынуждала его проявить снисходительность (которую он, впрочем, не считал своим недостатком), он сильно вспылил, ибо хотел снискать глубокое уважение госпожи де Сен-Тома и ее дочерей. Дабы загладить грубость слуги, Ла Дандинардьер сам совершил еще большую, вскочив с кровати и бросившись на него с кулаками. — Ален же благодаря многолетнему опыту знал несколько способов избежать града затрещин и решил воспользоваться одним из них. Он встал прямо перед хозяином. Обрадованный коротыш Ла Дандинардьер занес кулаки, чтобы опустить их в аккурат на голову Алена. Однако слуга увернулся, и наш мещанин со всего размаху ничком упал на пол, да так, что тюрбан, стальной воротник и даже латные рукавицы — все, что было на нем надето, — разлетелись по разным углам.
Не дожидаясь следующей атаки, Ален улизнул, пока остальные помогали его несчастному господину подняться. Не перегороди его тело дверей, госпожа де Сен-Тома поспешила бы уйти, прихватив дочерей, но тогда им пришлось бы переступить через лежащего Ла Дандинардьера. В столь затруднительном положении им ничего не оставалось, кроме как смотреть в окно.
Наконец нашего забияку уложили в постель, и виконт попросил дам подойти, чтобы утешить Ла Дандинардьера, оказавшегося в столь неловком положении. Баронесса не имела к этому ни малейшего желания.
— Как! — говорила она. — Господин де Бержанвиль, вы считаете, что я потерплю непочтительность? Я желаю ему сообщить, что в моем роду женщины никогда не спускали подобных оскорблений. Неужто я буду единственной, кто отступится от столь похвальной традиции? Нет, уж лучше сдохнуть.
Она все больше распалялась. Ла Дандинардьер же сначала с тревогой прислушивался к ее ворчанию, потом принялся молить приора извиниться за свою неразумную горячность, и тот при поддержке барышень де Сен-Тома успешно добился прощения баронессы при условии, что и Ален, в свою очередь, тоже будет помилован. Заключить эти мирные договоры оказалось делом одинаково сложным. Мещанин чувствовал себя весьма уязвленным поведением слуги и никак не мог смириться со своим падением. Однако его любовь к Виржинии была столь сильна, что лишь ради удовольствия вновь увидеть ее у своего изголовья он пообещал баронессе простить Алена.
Меж тем слугу мучила совесть из-за той злой шутки, что он сыграл со своим господином. Он укрылся в амбаре, спрятавшись в стоге сена, и там уже почти задохнулся, когда один из посланцев барона отыскал его, чтобы сообщить хорошую новость: ему даровали прощение и просили явиться. Ален немного поколебался, не зная, что делать, и послал слугу к барону де Сен-Тома просить совета: вернуться ли ему в комнату или убежать подальше. Наконец его заверили, что можно вернуться. Мгновение спустя он уже стоял в изножье кровати с умоляющим видом. Его поза растрогала присутствующих, а баронесса предложила даже не делать ему внушение. Коротыш Дандинардьер любил широкие жесты и ответил госпоже де Сен-Тома, что всегда исполнит любое ее веление, в этом пусть уж не изволит и сомневаться.
— Дабы смягчить последствия ссоры, — молвила Виржиния, — прошу вашего внимания, ибо тоже хочу прочесть сказку. Надеюсь, вы найдете ее занятной, хоть она и весьма длинна.
— Если ее написали вы, очаровательная Виржиния, — сказал Дандинардьер, — то, я уверен, она придется по душе всем присутствующим здесь.
— Кто автор, я вам не скажу, — ответила девушка, — но, чтобы сразу исключить вашу пристрастность в мою пользу, заявляю: ее написала не я.
— Чья же она в таком случае? — воскликнул наш мещанин, напуская на себя вид знатока. — Уверяю вас, барышни, мне по нраву лишь ваши творения. Я пойду на край света, чтобы их услышать.
— Как приятно! — сказала Виржиния. — Вы любезны, как никто. Однако нельзя не признать и того, в каком изобилии приходят именно к вам самые красивые слова, самые благородные выражения, самые тонкие и значительные мысли, — вам же остается лишь труд выбрать из них лучшие, и вы всегда выбираете правильно.
— Ах! Ах! Моя принцесса! Вы сразили меня наповал, — ответил Дандинардьер. — Как точны ваши удары! Вы наносите их золотыми стрелами, но раны от того не менее тяжки. Прошу у вас пощады, прекрасная амазонка, я ранен, убит или близок к тому, но лишь от восхищения, от переполняющей меня признательности. Я…
— Довольно, мой друг, — рассмеялся барон. — Мы все очарованы любезностями, которыми вы тут обмениваетесь, однако беседа принимает слишком серьезный оборот.
— Чтобы сделать ее повеселей, — сказал виконт, — я предлагаю господину де Ла Дандинардьеру подумать о женитьбе.
— Я желаю, — заявил наш мещанин, выпятив грудь и состроив недовольную гримасу, при виде которой трудно было сдержать смех, — я хочу в жены девушку красивую и юную, богатую и благородную, но, самое главное, такую умную, чтоб она стала предметом восхищения нашего века и всех веков грядущих, ибо мне смертельно скучно будет в обществе персоны заурядной.
— Поведайте же нам, — попросил приор, — что можете вы сами предложить взамен стольких достоинств?
— Не пристало мне хвалиться, — ответил Ла Дандинардьер, — но, коли вы так настаиваете, я любезно отвечу, что в вопросе доблести и происхождения не уступлю дону Иафету Армянскому[340].
После такого заявления вся серьезность графа мигом улетучилась.
— Какое великолепное сравнение! — воскликнул он. — Я всегда считал, что лучше не придумать.
— Раз вас вполне устраивают два этих моих достоинства, — вновь заговорил Дандинардьер, — то вы не будете разочарованы и моим имущественным положением, ибо я могу вам доказать, что доходы мои чисты и честны. А вот насчет моего ума и характера мне не позволяет ответить скромность.
— И то правда. Положительных качеств у вас предостаточно, — сказал виконт, — но один-единственный недостаток способен испортить все, и недостаток этот — корысть. Не место рядом с отвагой, благородным происхождением, тонкостью чувств и манер, какую только можно желать, гнусной страсти к материальным благам. Это бросает тень на все достоинства и пятнает ваш облик.
— Да, господин, — пылко ответил Дандинардьер. — Но я считаю, что, если не помышлять о материальном, нечего будет есть. Посмотрите на выдающихся мудрецов, которые знают, что один плюс один будет два. Они вовсе не так глупы, чтоб жениться, не получив при этом изрядного состояния. Я хочу достичь того же или умереть в стремлении к этому.
— Господин Дандинардьер, — воскликнул барон, — да этак вы на всю жизнь останетесь холостяком! И очень жаль, ведь молодцы вроде вас ценятся на вес золота. Проникнитесь же любовью к добродетели, откажитесь от страсти к стяжательству.
— О! Вы судите, — сказал наш опечаленный мещанин, — с точки зрения провинциального дворянина, ставящего идею великодушия превыше идеи хлеба насущного. Но повторюсь: если я не встречу особу, равную мне по положению, так что обед будет за мой счет, а ужин — за ее, то любовь сделает меня банкротом.
Столь откровенное признание изумило всех. Дандинардьер же смеялся как сумасшедший, хлопал в ладоши, подпрыгивая в кровати, чему обе прекрасные барышни дивились от души.
— Вы радуетесь, — предположила баронесса, — что у вас такой тонкий вкус?
— Э-э! Вовсе нет, госпожа, — ответил он, — но если галантный человек знает, как устроен свет, он защищен от блуждающих огоньков, что поднимаются от смрадных испарений земли. Вы должны понимать, насколько точно это сравнение.
— Если б мы не понимали, — воскликнула Виржиния, — это означало бы, что мы глупы.
— Значит, я глуп, — заметил приор, — ибо открыто заявляю, что никогда не слыхал ничего бестолковее.
— Вы так говорил; от злобы или от зависти, — возразила Мартонида. — Как тут не понять, что под блуждающими огоньками подразумеваются безрассудные устремления сердца, которые поднимаются в среднюю область головы подобно тому, как настоящие огоньки поднимаются в воздух, и что все это говорит об исключительном уме господина Дандинардьера?
— Да, ум, — подхватила Виржиния, — но ум его подлунен, ибо сияет ярче звезд.
Бедный барон де Сен-Тома с великим трудом сносил бредовый разговор, в коем живейшее участие принимали его дочери. Он пожимал плечами и поглядывал на виконта и приора с мрачным видом, так что ясно было, как мучительно ему видеть этих троих, по которым явно плакал сумасшедший дом.
Приору к тому времени порядком наскучило слушать эти вульгарные речи, поэтому он обратился к нашему мещанину:
— Я было задумал предложить вам руку самой очаровательной особы на свете, но с вами все слишком сложно. Разве что король Сиама позаботится прислать вам свою монаршую сестру или Великий Могол[341] — одну из дочерей, иначе не видать нам счастия плясать на вашей свадьбе.
— Скажу не шутя, господин приор, — молвил Дандинардьер, — что по происхождению и доблестям вполне могу рассчитывать на лучшие партии во Франции. Однако, при всей моей утонченности, готов с удовольствием выслушать и ваши предложения, впрочем, скорее из чистого человеколюбия.
— Прошу вспомнить, однако, — перебила их Виржиния, — что всякий разговор отменяется, пока не будет прочитана сказка, о которой я имела честь вам сообщить.
— В качестве епитимьи за то, что позволил себе заговорить на посторонние темы, — сказал приор, — предлагаю ее наконец послушать.
Все затихли, приглашая приора начинать. Виржиния передала ему бумажный свиток, исписанный мелко-мелко, ибо автором была дама, и он тотчас приступил к чтению.
