Глава двадцать первая

– Не отдавайте меня им!

Прижавшись к Лидии, замершей в темном дверном проеме, дрожа всем телом, Евгения что было сил вцепилась в ее плечо.

– Не отдавайте! Они превратят меня в одну из них. Тогда мне вправду не будет спасения.

– Не отдам. Не отдам ни за что.

Однако мысли уже сковывал сон сродни наркотическому дурману. Отпрянув назад, в дом, Лидия заперла дверь на засов, со всех ног бросилась в спальню и выдернула из чемодана заранее сплетенные ею гирлянды, венки из чеснока пополам с цветами шиповника – будто крестьянская девица, рожденная в шестнадцатом столетии, а вовсе не врач, не ученый, не современная юная женщина века двадцатого.

– Развесь их, – начала она, но тут же осеклась.

Евгения шарахнулась прочь, лицо ее исказилось от страха и отвращения:

– Больно…

– Хорошо. Значит, им тоже не поздоровится.

Обернув одной из гирлянд дверную ручку, Лидия повесила вторую над притолокой. Конечно, гирлянд не хватило, и потому она, вновь поспешив в спальню, разорвала надвое те, что развешивала над окнами спальни каждую проведенную в домике ночь, чтоб прикрепить хоть понемногу над каждым из окон. Сон валил с ног, на ходу она то и дело натыкалась на стены, разум отчаянно сопротивлялся неослабевающему натиску воли вампиров.

«Как меня, до смерти перепуганную, может клонить в сон?»

– Кто там, снаружи? Ваша «мадам»?

Девчонка прижала ладони к вискам, прикрыла ими глаза.

– Не знаю. Голоса… это не ее. Когда она обнимала меня… когда я преобразилась… казалось, она повсюду – в моих мыслях, в душе…

Проковыляв в кухню, Лидия рывком выдвинула ящики буфета.

«Слава богу, его сиятельство постыдился бы держать в izba для гостей что-либо кроме серебра высшей пробы!»

Путаясь в кулинарной нити, роняя на пол ложки и вилки, она принялась привязывать пучки столового серебра к древку метлы и кончику кочерги, нашедшейся возле плиты.

– Держи…

– Жжется! – вскричала девчонка. – Глаза ест, как дым…

– И их обожжет везде, где коснется тела, – пояснила Лидия. – Потерпеть сможешь?

– Наверное, да…

Казалось, Евгения сбита с толку: взгляд ее забегал из стороны в сторону, будто она с трудом понимает, что происходит.

– Слушай меня, – велела Лидия. – Сосредоточься. Соберись с мыслями. Гони прочь эти голоса, закрой перед ними дверь.

Зевнув во весь рот, она встряхнула головой. Увы, в голове от этого нисколько не прояснилось.

– Постарайся. Держись. Больше тебе надеяться не на что. И помни: терпеть недолго.

С этими словами она бросила взгляд на совершенно не крестьянские часы в «красном углу». Стрелки показывали два с небольшим. Лидия медленно перевела дух. Кто б это ни был – Голенищев, или его соперник, или те юные бунтовщики, «птенцы», о которых рассказывал Джейми, – им вскоре придется уйти восвояси, иначе они рискуют не добраться до укрытия, прежде чем в небесах забрезжат первые отсветы утра. Если они явились лишь на разведку, приглядеть за…

Из спальни донесся звон бьющегося стекла. Метнувшись в комнату, Лидия едва успела разглядеть темные силуэты, отпрянувшие от подоконника – вернее, от чеснока над окном. В тот же миг за спиной с треском разбилось окно гостиной…

«Четыре комнаты, восемь окон, двое обороняющихся…»

…и Евгения пронзительно взвизгнула. Снаружи, сквозь выбитое окно спальни, сунули внутрь длинный багор – очевидно, из лодочного сарая – в попытках подцепить венчающим древко крюком чесночный венок. Шагнув к окну, Лидия ткнула во мрак импровизированной пикой с серебряным наконечником, а как только лодочный багор скользнул назад, сорвала гирлянды с обеих оконных рам и бросилась назад, в гостиную.

– Gospozha!

Евгения, лихорадочно тыча в окно кочергой, отбивала атаки еще одного противника, вооруженного лодочным багром. На что-либо другое длины ее оружия не хватало… Обвязав одной из половинок гирлянды ручку двери в спальню, Лидия подобрала тяжелые юбки и в два прыжка пересекла гостиную от стены до стены. В темноте за окном мелькнуло лицо – бледное, словно окоченевший труп, но очень даже мягкое и подвижное. «Женщина», – подумалось Лидии при виде света, отразившегося в желтоватых глазах.

– Сука! – завопили во мраке.

Еще голос выкрикнул что-то по-русски. Евгения, отпрянув за спину Лидии, ухватилась за ее локоть: окно в дальнем углу гостиной разлетелось вдребезги под ударом полена, пущенного снаружи, будто копье. Подбежав к нему, Лидия снова ткнула метлой в темноту. Одолеть ощущение, будто все это сон, а посему защищает она дом или нет, не имеет никакого значения, становилось все тяжелей.

– Ближе! Ближе к окну! – крикнула она оставшейся сзади Евгении.

Девчонка, помрачнев, бросилась к подоконнику, ткнула наружу кочергой с серебряной вилкой и дернула на себя вновь появившийся в окне багор, но вырвать его из рук нападавшего не смогла. Багор дернули назад с такой силой, что она вскрикнула.

– Они сильнее тебя! – Отступив от окна, Лидия обвязала второй половинкой гирлянды ручку дверей в кабинет. – Держись! Осталось всего ничего!

Вновь мужской голос, вновь русская речь – на этот раз совсем близко…

«С веранды, должно быть».

Евгения, крикнув что-то в ответ, оглянулась на Лидию.

– Он говорит, вы меня обманете, – шепнула она. – Раз я уже вампир, дождетесь, пока меня сон не сморит… а случится это, говорит, наверняка, ждать недолго… и тогда вытащите наружу, чтоб я сгорела, как только рассветет…

– Ни за что.

Из глаз девочки вновь хлынули слезы, лицо в обрамлении темных кудрей исказилось от горя.

– Пусть даже я осуждена на вечные муки? Он говорит, меня ничто уже не спасет.

– Да с чего ты взяла? – в отчаянии зарычала Лидия. – Это разве что священник сможет сказать…

И вновь глумливый выкрик снаружи. На сей раз перевода Лидии практически не потребовалось.

– Он говорит, попы врут. Все до единого.

– И ты ему веришь?..

Грохот. Дверь спальни за спиной вздрогнула от удара. Женщина за дверьми холодно, звонко выругалась по-русски. Ее ругани вторил звон еще одного выбитого окна. Лидия бросилась спасать гирлянду от крюка на длинном древке, и тут…

Как это произошло – случайно ли, или неловкость ей, подобно сонливости, внушили снаружи, но на бегу Лидия споткнулась об один из невысоких крестьянских табуретов и рухнула на пол, а падая, с тошнотворным треском ударилась головой о край стола. В тот же миг откуда-то снова донесся звон бьющегося стекла.

«Мансарда… окна верхнего этажа», – подумалось Лидии.

Все вокруг сделалось странно крохотным, будто смотришь в подзорную трубу не с того конца.

«Вставай же! Вставай!»

Собравшись с силами, Лидия кое-как перевернулась на бок, и от боли, топором расколовшей череп, ее одолела неудержимая тошнота (а рвота в тугом корсете – сущая пытка). Казалось, комнату заволакивает серой мглой, притупляющей чувства и мысли. Где-то неподалеку отчаянно, страшно завизжала Евгения. Ледяные руки рывком подняли Лидию на ноги, зрачки вампира сверкнули перед глазами жутким огнем, ворот блузки с треском разошелся в стороны, вспоротый острым когтем…

– Vyedyma!!!

Отшвырнув ее на пол, вампир – изящный, холоднолицый, с хищным разрезом тонкогубого рта – схватился за пальцы, вспухшие волдырями от прикосновения к серебряной цепочке, оберегающей горло. За его спиной Лидия смогла разглядеть Евгению, теснимую в угол еще парой вампиров, мужчиной и женщиной.

Холоднолицый отвел назад ногу, целя носком туфли ей в ребра:

– Gryaznaya…

«Стоп, подождите! Как же так: я даже с Джейми перед смертью не повидаюсь?»

В тени, окутавшей угол гостиной, мелькнула другая, еще более темная тень. Перед глазами все расплывалось, дробилось на части, и Лидия смогла разглядеть лишь пару необычайно белых ладоней, сами собою вспорхнувших в воздух за спиной нападающего. Пальцы одной, соединенной запястьем цвета китового уса с грязной, изрядно засаленной манжетой рубашки, аккуратно обхватили подбородок вампира, другая мягко легла поверх лба и виска, – и если в последнем обстоятельстве Лидия могла бы усомниться, то перстень на одном из ее пальцев узнала сразу.

Скупым, изящным рывком Исидро свернул незваному гостю шею.

Казалось, эта сцена, словно в своего рода сне, повторилась еще с полдюжины раз, а после Лидия пришла в себя, окруженная непроглядной тьмой. Во тьме мерцал огонек одинокой свечи. К обнаженному горлу под вспоротым воротом блузки лип клейкий, промозглый холод. Пахло углем и сырой землей. Приподнятые кверху ноги Лидии покоились на чьем-то колене.

«На колене Евгении, – поняла Лидия, услышав голос девчонки. – Должно быть, мы в подвале, в том самом чулане, в спасительной темноте…»

– Значит, надежды для меня нет? – с мольбой спросила Евгения.

Мягкий, безмятежный, равнодушный голос Исидро прозвучал прямо над головой:

– Все дело в том, что именно ты почитаешь надеждой, дитя мое. Сможешь ли снова стать человеком? Нет. Как и не сможешь усилием воли вновь вернуть себе тело двухлетней девочки. То и другое в равной степени невозможно.

– Значит, теперь я обречена на адские муки? Вы ведь сами один из них, сами вампир, и наверняка точно знаете…

– Сожалею, Евгения, но нет, мне это неизвестно. Я пробыл вампиром уже триста пятьдесят четыре года, однако ни Господь, ни кто-либо из Его ангелов не удосужился явиться мне и сообщить, проклят я или, напротив, спасен, в силах ли переменить свою участь и даже есть ли им до меня или еще кого-либо хоть какое-то дело. Для любого из нас нет иного пути, кроме пути вперед, и никому – ни живому, ни Неупокоенному – не заглянуть за очередные врата, не преступив их порога.

Необычайно легкие холодные словно лед пальцы коснулись лба Лидии. Мало-помалу она поняла, что лежит опершись плечами и шеей на что-то мягкое – свернутое пальто? – а затылок ее (пусть не в буквальном смысле, но все же) покоится на узком бедре Исидро. Потянувшись к его пальцам, Лидия вновь услышала шепот Евгении. Голос девочки звучал вяло, словно ее вот-вот сморит сон:

– А тот, кого вы убили? Он теперь где? В Аду?

– Госпожа?

Ладони Исидро легонько стиснули кончики ее пальцев.

«Серебро, – вспомнилось Лидии. – Цепочки на запястьях… или я их сняла?»

– Ты ошибаешься, дитя мое, – продолжал Исидро. – Он не убит. Моих сил довольно, чтоб сломать нашему другу шею, но не оторвать ему голову – по крайней мере так быстро. Однако со сломанной шеей он лишился способности двигаться, и его коллеги оказались перед лицом непростого выбора: нести ли его в укрытие – притом что до зари оставались считаные минуты – или же бросить, обрекая на гибель в пламени и…

Осекшись, Исидро умолк. Повернув голову (казалось, у нее самой сломана шея, да и сдержать новый приступ тошноты стоило немалых трудов), Лидия обнаружила, что Евгения спит в углу тесного чуланчика, где они едва смогли поместиться втроем. Смежившая веки, слегка приоткрывшая рот, она ничем не отличалась бы от любой другой спящей девчонки пятнадцати лет, если бы не клыки.

– Сон вампира настолько подобен настоящему сну? – негромко пробормотала Лидия.

– Нет, госпожа, – ответил Исидро, качнув свечой. – Сколько вы видите огоньков?

Лидия, съежившись, отвернулась: казалось, свет иглой вонзился в глаза.

– Больше, чем хотелось бы.

– Тогда сколько пальцев?

– Откуда мне знать? – Язык ворочался во рту будто чужой. – Я без очков. Голова болит сильно.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, госпожа, и, будь у меня при себе, в кармане, лишняя, я, безусловно, поделился бы ею с вами. В остальном вы целы?

– Не знаю.

Лидия принялась припоминать последние минуты схватки. Стоило поднять руку, все тело – как, впрочем, и на любое движение – откликнулось жуткой болью, однако она, нащупав распоротый ворот английской блузки, дотянулась до шеи. Цепочка оказалась на месте.

– Меня ведь не укусили, если не ошибаюсь?

– Нет.

– А с Джейми все в порядке?

Исидро ненадолго умолк.

– Он тоже был с вами, здесь?

Причину вопроса Лидия поняла отнюдь не сразу. О чем он? Казалось, мысли в голове еле шевелятся, память никак не желала расставаться с последним образом: сильные бледные пальцы Исидро, будто щупальца какого-то хваткого моллюска, оплетают лицо худощавого вампира с холодным взглядом, назвавшего ее vyedyma, что бы это ни означало… надо будет при случае спросить Разумовского.

Будто подбирая слова по одному из нескольких разных блокнотов, разложенных на столе, она наконец сумела составить внятную фразу:

– Разве вы с ним не вместе?

«Может, я что-либо упустила?»

Вновь долгая пауза, а затем…

– Я не считал его человеком, склонным предать меня, но знал, что у него имеются свои планы. Проснулся я в доме, арендованном для себя в Берлине, но, отправившись к нему, на месте его не нашел. И чемоданы, кажется, были сложены не так, как их обычно складывал он. И записки при них не нашлось. Я искал его по всему Берлину почти до рассвета, но нигде – даже в тюрьме или в канцелярии германского министерства внешних сношений на Вильгельмштрассе – не нашел ни следа. Таким образом, что с ним сталось, мне неизвестно.

– Джейми…

Голова раскалывалась от боли, кружилась так, что чулан словно качался из стороны в сторону, описывая над землей широкие дуги. Едва сдерживая тошноту, подкатившую к горлу, Лидия крепко вцепилась в тонкую руку Исидро и безутешно расплакалась.

Сочувствовать и утешать у Исидро было не в обычае – очевидно, за триста пятьдесят четыре года его способность к состраданию сошла на нет заодно с мимикой и большей частью жестов. Вероятно, за это время он окончательно убедился, что, вопреки обычным в подобных случаях заверениям, кончится все отнюдь не благополучно.

Однако вампир нежно провел ладонью вдоль прядей ее упавших на лоб волос. Когти Исидро коснулись кожи легонько, точно лапки мотылька, голос прозвучал не громче дуновения ветра:

– Полноте, полноте, госпожа…

– Зачем вы убили ее? – всхлипнув, спросила Лидия. – Отчего просто не отпустили?

Снова молчание – столь продолжительное, что Лидия пришла в ужас: не сморил ли вампирский сон и его? Не придется ли ей лежать здесь, погребенной с ним в одном склепе, до самого…

«Судного дня?»

– И куда бы она пошла, госпожа? – наконец отозвался Исидро, как будто не только понял, о ком идет речь, но и ждал этого вопроса при первой же встрече уже полтора года. – Сказать откровенно, – медленно, после еще одной долгой паузы продолжал он, – по-моему, ее лишил жизни один из вампиров, обитающих во дворце, в старом Гареме, видевший Маргарет, а может, и говоривший с ней, когда она заблудилась там в ночь беспорядков, охвативших Армянский квартал. Не стану утверждать, будто в свое время не покончил бы с нею сам, – добавил он, в то время как Лидия, крепче прежнего стиснув его ладонь, безутешно рыдала, вздрагивая всем телом, словно все беды, постигшие ее с тех пор, – и смерть не родившегося ребенка, и мучительное ощущение, что она предана, только не миром, а собственным сердцем, – трескались, распадались на части. – Однако меня опередили… ну, ну, госпожа, что вы? Так не годится. Джеймс – человек недюжинный, опытный…

– Так зачем вы солгали мне?

– Затем, – объяснил Исидро, – что дружба живого с мертвым ни к чему хорошему не приведет.

Лидия заморгала, сощурилась, вглядываясь в его лицо. Заношенная, грязная рубашка с распахнутым, обнажившим ключицы и жилы на шее воротом рассказывала о тяготах его тайного путешествия в Петербург красноречивее всяких слов. Как же он добирался сюда без бдительного присмотра живого? Или при помощи сновидений, или значительной суммы, или шантажа, или любого из прочих методов, что в ходу у вампиров, склонил кого-либо в Берлине охранять его и распоряжаться багажом, пока в спутнике не минует надобность?

Узкое, обрамленное длинными прядями белых волос лицо вампира оставалось спокойным, но его взгляд словно бы исполнился бесконечного сожаления.

– Уж лучше пусть тот и другой держатся своего пути. Когда кто-то из них пробует переступить эту черту, все неизменно заканчивается болью, а порой и куда худшими бедами. Госпожа, госпожа…

Лидия, вздрогнув, открыла глаза и поняла, что ее едва не унесло во тьму гораздо глубже, чем сон, в бездну, откуда уже не вынырнуть на поверхность.

– Потерпите, не засыпайте, – мягко сказал Исидро. – Сюда вскоре придут.

– Который час?

– Начало пятого.

– У меня сотрясение мозга, не так ли? Поэтому со сном и нужно подождать? – спросила Лидия.

– Какое-то время.

Исидро вновь погладил ее по лбу. Ледяная ладонь, когти – словно из стекла и стали…

– Я бы оставил вас в доме, наверху, однако мне не понравилось, как вы дышите, да и вообще за вами следовало присмотреть. Оба князя-вампира покинули Петербург, а оставшиеся – сущий сброд. Студенты, бывший священник, бывший сотрудник Третьего отделения… «птенцы», ненавидящие и хозяина, сотворившего их, и хозяина, рвущегося к власти над этим несносным городом, где ищут убежища только самые слабые.

Тело Лидии сделалось странно легким, будто во сне.

– А вы сделали бы меня «птенцом», чтобы спасти от смерти? – спросила она.

– Нет, – отвечал дон Симон, взвешивая на ладони прядь ее рыжих, как обожженная глина, волос и словно смакуя их прикосновение. – За это мне не сказал бы спасибо ни Джеймс, ни вы сами.

– Потому что вампиры не любят?

– Нет, отчего же, знавал я и тех, кто любил, – проговорил Исидро. – Дело не в том, госпожа. Я не творю «птенцов» вот по какой причине: рука их – твоя рука, сердце их – твое сердце. Что бы ни пережил, что бы ни испытал «птенец» в жизни – радости, беды, соития, измены, охлаждение сердца, – все это хозяин воспринимает словно переживаемое им самим, снова и снова. Кое-кто из хозяев наслаждается этим. Для них это триумф сродни человекоубийству. Я же нахожу отвратительной и власть, и… осведомленность подобного сорта.

Чувствуя, как слипаются веки, Лидия снова, уже не впервые за ночь, вступила в борьбу со сном – только на сей раз усыпляли ее не вампиры, а бархатная тяжесть боли. Голова болела так, будто в черепе трещина, и, зная, что любое движение вызовет новый приступ тошноты, Лидия боялась даже пошевелиться. «Как хорошо, – думала она, обводя взглядом крохотные отсветы пламени на круглых боках стеклянных банок и глиняных горшков, аккуратно расставленных на узких полках хозяйственной Риной, – что Исидро со мной, когда мне так страшно, так больно, так холодно…»

– Мне не хватало вас.

– А мне – вас, госпожа.

– Я часто о вас вспоминала, – прошептала Лидия. – В прошлом году, когда была больна. Когда скинула… Мне очень хотелось… в первые несколько дней я думала, что вот-вот умру, и мне очень хотелось поговорить с вами… потому что после моей смерти сказанное уже не будет иметь никакого значения. Глупо, конечно…

– Отнюдь не глупо, госпожа. Вот только вашей болезнью я глубоко огорчен.

– Джейми, – начала было Лидия, однако, осекшись, умолкла и не сразу сумела продолжить. – От него нет вестей уже трое суток. Сегодня пойдут четвертые. Вы ведь вернетесь сюда – вечером, когда сядет солнце? Нам нужно…

Почувствовав, как обмякли в руке его пальцы, она – ценой мучительной боли, клещами впившейся в виски, – самую малость повернула голову и увидела, что Исидро, привалившись спиной к стене, смежил веки. Во сне лицо вампира утратило обычную жесткость, словно стершаяся с него тяжесть невзгод и печалей минувшего дня навсегда канула в прошлое, и Исидро, подобно Евгении, сделался настолько похожим на человека, что Лидия невольно задумалась: не осталось ли в нем – пусть даже прошло столько времени – толики живой души?

«Хотя ЧТО же такое душа?»

Потерянный ею ребенок; ребенок, которого она, возможно (как ни старалась не питать на сие особых надежд), носит под сердцем сейчас, дитя Джейми… КТО они таковы?

А кем, каким был он, юноша, погибший еще до того, как на английский трон взошла королева Елизавета? Тот, кого Лидия, не будь он Неупокоенным, осужденным на вечные муки, никогда бы не встретила, никогда не узнала, никогда не…

Сверху донесся скрип половиц под ногами. Сердце Лидии затрепетало в груди.

«Иов? Иван? Рина?»

– Мы здесь! – крикнула она. Голову даже от малейшего напряжения голоса заломило так, будто череп лопнул под колесом паровоза. – Закройте дверь! Закройте дверь в подвал!..

Шаги приближались. Кто-то спускался вниз.

«Так, ладно, – подумала Лидия, чувствуя, как сгущается туман в голове. – Каким образом ты собираешься объяснить, кто эти двое спящих и отчего их нужно оставить здесь? И как собираешься искать им другое убежище, с этакой-то головной болью?.. Нет, засыпать рано. Для начала нужно, чтоб Рина и Иов мне поверили… если они решат, что я брежу, я…»

Мысли о предстоящем объяснении с прислугой – и о любых других предстоящих хлопотах – породили новый, уже не столь сильный приступ тошноты и неодолимое желание просто уснуть, предоставив событиям разворачиваться своим чередом.

Казалось, золотистый свет лампы, проникший внутрь сквозь щели в двери чулана, заструившись вдоль зрительных нервов, прожег мозг насквозь.

– Нужно спешить. В доме вот-вот проснутся.

Голос за дверью принадлежал женщине.

«Кто это? Рина?»

Огонек лампы на миг заслонила тень.

– Верхняя дверь закрыта? – из последних сил крикнула Лидия.

Дверца чулана распахнулась настежь. Свет лампы выхватил из темноты троих, сгрудившихся в узком дверном проеме. Дверь наверху, ведущую к лестнице, они затворили: ни один отблеск занимающейся зари внутрь не проник.

В золотистом сиянии пламени Лидия разглядела и озабоченно наморщенный лоб доктора Тайса, и гримасу тревоги на бесцветном костлявом лице Гуго Текселя в обрамлении нелепых бакенбард… и триумфальную улыбку Петрониллы Эренберг, державшей лампу над головой.