Глава 12

Номер сто три бежит через кладбище, а за ним, с отрывом в сорок-пятьдесят метров, бегут бродячие псы.

Раньше у номера сто три было имя, и собаки его любили, а он не различал их по рангам. Раньше номер сто три был человеком, и имя у него было людское, еще недавно он помнил, как его звали, а теперь вдруг забыл. У него, наверное, появится новое имя, но пока что сто третий свое имя не знает. У него пока что есть только номер. Потому что он уже больше не человек, но пока еще и не зверь.

Номер сто три бежит очень быстро, а стая неспешно рысит на дистанции. Номер сто три уже приближается к церкви, когда пегий кобель с мотками невылинявшей шерсти на тощих боках, захлебываясь лаем, вырывается вперед, обгоняет стаю и его настигает. Номер сто три понимает: этот кобель, хоть и первым бежит, – не вожак. Он шестерка, разведчик, сигнальщик, его отправляют вперед, потому что, если подохнет – не жалко; в этом смысле между номером сто три и пегим сигнальщиком есть что-то общее.

Пегий скалится и вцепляется зубами в свисающую со сто третьего размотавшуюся повязку, отрывает клок и замирает с этим клоком в зубах. Он не чувствует себя вправе решать, что следует предпринять дальше. Так что он разворачивается и трусит обратно к своим. Пусть Вожак понюхает кусок тряпки и примет решение, кто перед ними: опустившийся человек или зверь-чужак. Номер сто три заставляет себя остановиться и встать вполоборота к стае. Побежать сейчас дальше – подтолкнуть Вожака к атаке. А Вожак, судя по всему, до сих пор слегка сомневается. Если б не сомневался – сто третьего уже бы догнали. Так что сейчас ему лучше просто застыть. Бегство – знак провинности и знак слабости.

Номер сто три различает и чует всю их бродячую стаю. Все надгробные камни на кладбище, все кусты, все основания деревянных крестов помечены ими. Крупный черный вожак рысит рядом с каштановой самкой. Это Старшая Мать. Она тоже вправе понюхать тряпку и высказать свое мнение. У нее сейчас течка, и Вожак с ней особенно нежен, так что к мнению ее он прислушается. Еще трое – Воины; непосредственно подчинены Вожаку и выполняют в драке его приказы. Судя по запаху и окрасу, они близкие родственники Старшей Матери; вероятно, братья из одного с ней помета. Есть еще две сучки, одной крови с вожаком стаи. Они обе сейчас не беременны и без щенков, а значит, подчиняются Воинам и участвуют в драке. Позади – молодняк, подрощенные щенки Старшей Матери и Вожака. С ними Телохранитель; как и пегий Сигнальщик, он не родня им, приблудный. Его дело – заботиться о благополучии чужого потомства. Иметь собственную самку ему запрещается. Его мучает запах течной подруги Вожака, Старшей Матери. Он будет счастлив перегрызть номеру сто три глотку, чтобы немного отвлечься.

Когда Сигнальщик подбегает с клоком повязки в зубах, Вожак останавливается, и в тот же миг останавливается вся стая. Сигнальщик кладет добычу к ногам Вожака. Тот спокойно и вдумчиво нюхает ткань, потом позволяет понюхать ее своей самке.

Вожак и Старшая Мать встречаются взглядами, и в их позах номер сто три читает свой приговор. Они считают, что он все-таки представляет опасность. Они считают, он притязает на их территорию рядом с церковью.

На всякий случай номер сто три опять срывается с места, петляет то на двух ногах, то на четвереньках между крестов, но это безнадежно и бесполезно. Они, конечно, его догонят. И растерзают. Они не потерпят чужака на территории, где их кормят – мясными обрезками, и куриными костями, и хлебом из чуть помятой жестяной миски у ворот церкви.

Номер сто три не претендует ни на их территорию, ни на их миску. Он просто хочет пробежать мимо церкви и кладбища, чтобы вырваться из города в лес. И чтобы там, в лесу, найти свою стаю.

В своей стае номер сто три будет Воином. Он будет непосредственно подчинен Старшей Матери, потому что у них нет вожака.

Он кричит:

– Номер сто три бежит мимо!

Но они его не понимают.

Он кричит:

– У номера сто три тоже стая! Другая стая!

Они не слушают. Они настигают его, и набрасываются, и валят на землю, и рвут остатки повязки и кожу с ног лоскутами. Три Воина вгрызаются в него методично, почти бесстрастно, они просто выполняют приказ. Телохранитель, истекая слюной и пеной, подбирается к горлу. Заходятся хрипом и визгом сучки, молодняк и Сигнальщик возбужденно подтявкивают. Вожак и Старшая Мать стоят в стороне. Не унижаются до участия.

Номер сто три уже готовится умереть еще один раз, когда вдруг слышит шаги человека и глухие удары. Телохранитель, взвизгнув и поджав хвост, отскакивает в сторону.

– А ну пшли, шелудивые! – произносит знакомый голос.

Воины и сучки замирают, но не отходят – смотрят на Вожака. Им ничего не стоит растерзать подошедшего человека, если Вожак им прикажет. У человека нет ни ружья, ни ножа, есть только посох, которым он размахивает у них перед носом. Он путается в подоле рясы. Он не опасен. И он не молод.

Вожак спокойно смотрит на человека, разворачивается и уходит. Вся стая тут же рысит за ним. Решение Вожака им понятно. Тот, кто их кормит, тот, кого называют Отцом, имеет право вмешаться в драку на своей территории.

– Пойдем со мной, сынок, – Отец протягивает номеру сто три руку и помогает подняться.

Его рука пахнет хлебом и мясом, и номер сто три хочет ее облизать, но вместо этого зачем-то целует.

Отец приводит сто третьего к себе в дом – в пристройку-флигель при церкви. Сажает на стул, приносит таз с прохладной водой, и номер сто три ставит в таз свои кровоточащие, изувеченные собаками ноги. Отец встает перед номером сто три на колени и промывает его рваные раны. Вода в тазу становится красной.

– Ты кто, сынок?

– Сто три.

– Как твое имя?

– Номер сто три.

– Это не имя, сынок. – Отец, кряхтя, поднимается с колен и гладит сто третьего по голове пахнущей хлебом, мокрой рукой. – Вот изуверы! Что ж они с тобой сделали!..

Отец пытается встретиться с номером сто три взглядом, но тот отворачивается: он не может смотреть в глаза человеку.

– Скажи, сынок, как называла тебя твоя мать?

Сто третьему нравится, что Отец зовет его сыном. От этого сто третий как будто опять становится почти человеком. Он даже вспоминает свое человеческое, прежнее имя. С трудом ворочая во рту человеческие слова, он отвечает:

– Мать… звала сына… Никиткой.

– Так ты Никита! – радуется Отец.

Номер сто три начинает раскачиваться на стуле:

– Уже нет. Уже нет.