Глава 18

Тимошенко, конечно, своим сообщением настроение поднял. Да, понятно, отступление, все дела, ничего радостного. Но одно дело, если отходишь, а другое – когда прорываешься, без боеприпасов, без еды, не зная куда.

Для военного человека главное, чтобы поставили четкий приказ: кто, куда и каким образом. Тем более, когда у противника тоже не все ладно со снабжением. А это значит, что и танки, и самолеты, да все подряд, на какое-то время встанут. Ну, и нам от этого легче будет.

Расфуфыренному лейтенантику я, конечно, помогать не стал. Это чудо военной мысли, оказывается, хотело пролезть поближе к двери и послушать своего начальника. Побыть причастным к большим делам, значит. Чтобы после войны, дослужившись до полковника, наляпать мемуарчики, как сам Тимошенко спрашивал у него советов по наилучшему задавлению вражин. Ну, и само собой, поведать общественности, как он давил руками фашистов в рукопашной. И в самом деле, не про чистку же сапог рассказывать, мемуары не для того пишутся.

Маршал закончил совещание и уехал, о чем-то еще накоротке переговорив с Кирпоносом, а мы продолжили готовиться к запланированному отходу на заранее подготовленные позиции. Таскали папки к бочке, трепались с Аркашей.

Так что нападение на штаб я банально прошляпил. Ну, какие-то хлопки за окном во дворе, взрывы. Так в Киеве постоянно что-то взрывается – налет за налетом. Сирена не воет, и ладно.

Но тут прямо возле меня треснуло стекло. Посмотрев на пулевое отверстие, я начал подозревать, что мы оказались в глубокой жопе. Осторожно выглянул в окно. По двору бежали бойцы в советской форме. И что удивительно – они стреляли из винтовок и автоматов в бойцов комендантского взвода. Ворота управления были сорваны взрывом, к нам заруливала полуторка, на кабине которой был установлен пулемет на треноге. Из него велся активный огонь, тарахтела эта зараза громче всех остальных.

– Аркаша, валите отсюда на хрен! – крикнул я Масюку, как раз входящему в кабинет, рванул фрамугу, открыл огонь из двух пистолетов – ТТ и трофейного парабеллума. Целил в пулеметчика и, что удивительно, попал. Хоть и не сразу. Ну, так мне хотелось верить, что я. Сначала разбил стекло грузовика, потом дал поправку – задел стрелка. Он вдруг осел и повалился в кузов. Сразу стало чуть тише, раз в десять примерно. Полуторка со скрежетом уткнулась в ступеньки крыльца.

Тут бы сообщить, что все кончилось, мы победили, и все враги бесславно продолжили истекать кровью, а мы вперед под звуки оркестра… Но ни хрена подобного. Это было только начало.

Атакующие по непонятной причине перенесли огонь на меня, и я повалился на пол. Обзор хуже, конечно, но шансов уцелеть больше. Перед этим увидел, как Аркаша на четвереньках улепетывает из этого кабинета. Видать, не только мне это не понравилось. Стекло окончательно лопнуло, на меня посыпались осколки. Я поменял позицию, дорасстрелял магазины. Куда палил? В Киевскую область, вестимо дело. Изображал сопротивление, короче.

Потом в такой же позе, как и Масюк, пополз по коридору в сторону приемной. Оттуда тоже раздавались короткие очереди, только автоматные. Оказалось, что в окно палил сам Кирпонос. Бил Михаил Петрович из ППД как опытный боец, отсекая по три, четыре выстрела.

– Лови!

Комфронта, увидев меня, кинул мне еще один автомат, подвинулся возле окна. Сам стал снаряжать диск патронами, что россыпью лежали на столе Аркаши.

Я занял место Кирпоноса, начал давить огнем залегших фашистов, попутно пресекая попытки диверсантов взобраться в кузов к пулемету. Если доберутся – нам хана. Положат прямо в приемной.

– «Бранденбург»! – крикнул я Кирпоносу, когда в стрельбе возник коротенький перерыв.

– Скорее всего. – Михаил Петрович бросил мне снаряженный диск, поднял трубку телефона. К моему удивлению, тот работал.

– Протасенко, долго вы там еще телиться собираетесь? Тебе не кажется, что я должен другими вещами заниматься? Да, курсантов тоже в ружье и к штабу. Пусть по переулкам заходят. Да и этих… Что? Громче, не слышу!

Грохот и вправду стоял оглушительный.

Немцы почему-то оказались жутко невежливыми, не дали договорить спокойно. А еще пороховые газы ели глаза.

Вдруг мне в подарок кто-то закинул гранату. Прямо под ноги через разбитое окно влетела «колотушка». Я даже рассмотрел неожиданный сюрприз перед тем, как мозг сработал и я выбросил ее назад. Вовремя, наверное, даже до земли не долетела.

– Михаил, что тут у тебя творится? – В кабинет, сильно пригнувшись, влетел колобком… Хрущев. Нет, понятное дело, совсем не так он спросил. Но мы же договорились без мата, так что одно могу сказать: слова «Михаил» и «что» там присутствовали.

Странное дело, с тех пор как мы с Масюком так славно пошутили над Никитой по поводу самолета, прошло немало времени. Час, не меньше. Почему его тогда на совещании с Тимошенко не было? Я не выдержал и спросил, когда он замолчал вместе с выстрелами:

– А вы как здесь оказались, Никита Сергеевич?

– Машина поломалась, будь она неладна, сколько раз говорил водителю: проверяй, проверяй! – Видать, от близкой опасности на Хрущева напала говорливость, и он прямо сыпал словами. – Я тогда в политотдел, а оттуда к интендантам зашел, узнать, как идет вывоз имущества ЦК.

Хозяйственный какой…

– …А тут стрельба. А у этих деятелей даже никакого оружия не оказалось, сидят там как крысы по углам. Счётами, наверное, сражаться собрались, – нервно хохотнул он. – Но вроде кончилось все… – Он начал подниматься на ноги, и никто из нас даже вякнуть не успел, как Никита уже рухнул на пол, зажимая руками рану на шее.

Хреновое дело. Не хватало только ко всем остальным гостинцам получить похороны члена Военного совета фронта, не говоря уже о первом секретаре и прочем. Помри у нас на руках Хрущев – не отмоемся.

Но вроде как кровь хоть и сочится у Никиты между пальцев, но не особо обильно. Живи, товарищ Хрущев, ты еще должен рассказать, как мы под твоим чутким руководством сражались с врагами.

Я перелез к нему, махнув рукой Кирпоносу, что сделаю все сам. Вряд ли перевязки у Михаила Петровича получается делать так же хорошо, как управляться с ППД. Тем более что стрельба усилилась со стороны ворот. Похоже, там без нас уже разберутся. Наше дело теперь – дождаться конца. Не годится, когда комфронта с членом Военного совета как на передовой отстреливаются. В прошлый раз ничего хорошего из этого не получилось.

– Никита Сергеевич, давайте перевяжу. – Я подготовил индпакет, с трудом оторвал руки Хрущева от его шеи. Хреново выглядит: пуля вошла почти посередине под кадык, вышла где-то под ухом. Хотя кто его знает, что там у него повредилось: чуть повернул голову – и все совсем по-другому.

Ладно, мы тут не хирурги, наше дело – перевязать. При этом надо исхитриться, чтобы, с одной стороны, раненый не задохнулся, а с другой – и кровью не истек. Фигня, не впервой. Скольких я таких перевязывал… Особенно после взрывов мин. Порой конечность висит на одной ниточке, кровь хлещет, думаешь, все, отошел товарищ в мир иной. Ан нет… вытягивали хирурги.

Я пощупал хрипящего Хрущева. Руки-ноги шевелятся, в штаны не наложил, значит, есть надежда, что выкарабкается. Да и лечить его должны не в драной палатке медсанбата под обстрелом, а в госпитале на мягкой койке, а там шансов при прочих равных побольше будет.

В приемной послышался грохот, видать, кто-то дверь открыл и забежал с разгону. Кирпонос, так и не выпускавший из рук автомат, направил ствол на вход. Вроде радость по поводу царившего разгрома выразили по-русски, но кто ж его знает, это даже не перебдеть, а норма жизни на войне – считать опасными все места и направления. Но после того как вбежавший откашлял попавшую в его организм пыль, которой был щедро приправлен воздух после взрыва, прозвучал вполне знакомый, я бы даже сказал, родной голос Масюка:

– Отбой, положили немчуру.

– Зови на помощь, срочно, носилки сюда! – закричал я и заметил весомое облегчение на физиономии Аркаши, когда он сунул голову и увидел, что я перевязываю Хрущева, а не комфронта.

Протопали сапоги по битому стеклу, Масюк призывно закричал кому-то. Закрутилось. Никиту погрузили в машину, повезли. Я поднял с пола брошенный ППД и переложил его на стол, рядом с близнецом, из которого стрелял Кирпонос. Вот кто грустить не даст, так это наш комфронта.

– О чем мечтаем, товарищ старший лейтенант? – поддал он мне бодрости. – Срочно дежурного по штабу ко мне, доложить обстановку. Или мне из утренних газет новости узнавать? Шевелимся, Петя, быстрее!

Я пулей вылетел из кабинета. Кирпонос, как любой начальник, ждать не любит. И чем выше пост, тем меньше терпения. Так что я побежал по управлению, оповещая голосом всех, что дежурный по штабу должен срочно… ну понятно что.

К сожалению, приказ выполнить не удалось. Подполковник Муравин нашелся у входа. Он даже пистолет из кобуры достать не успел, видать, его в первые секунды положили. Грудь ему прошило в трех местах. А рядом с ним лежал особист Чхиквадзе. Вот он как раз, судя по гильзам, пострелял немало. Жаль, из пулемета достали: левая рука держалась возле тела, наверное, на остатках гимнастерки. Вряд ли кто смог бы спасти его, даже находясь рядом. А пистолет он так и продолжал держать. Жаль, хороший мужик был. Мне плохого не сделал, за что ему, конечно, спасибо большое.

Ладно, нет дежурного, есть помощник. Майор Березников как раз натягивал гимнастерку, когда я его нашел.

– Серьезное что? – спросил я, кивая на бинт, торчащий из прорехи на правом рукаве.

– Нет, поцарапало только. – Он застегнул ремень и поправил портупею.

– Муравин… погиб…

Майор кивнул, знал, значит.

– Вы теперь исполняете его обязанности. К командующему, доложить обстановку.

Ладно, каждый должен заниматься своим делом: кто придумывать доклад о том, чего толком не знает, а кто организовать окончательный выезд командующего туда, куда и собирались.