Глава седьмая

Не сегодня!

Бывали дни невеселые, когда Данилов ненавидел себя, медицину, себя в медицине и медицину в себе. В такие дни хотелось играть на скрипке и думать о том, что напрасно, наверное, в свое время не пошел по музыкальной стезе. Но скрипка осталась дома, да и где бы он смог сейчас музицировать? В кабинете невозможно и несообразно, а в гостинице и без его музыки слуховых раздражителей хватает — кто спит, а кто любится. И вообще — нефиг расслабляться и думать о том, как могла бы сложиться жизнь, если бы все сложилось иначе. Фарш невозможно провернуть назад и мясо из котлет не восстановишь. Ешьте скорее свои котлеты, Владимир Александрович, и ступайте работать!

Елена угадывала настроение мужа даже на расстоянии, по изображению на экране, несмотря на то, что Данилов перед началом каждой онлайновой встречи старался придавать лицу бодро-жизнерадостное выражение. Но, видимо, плохо старался, потому что сразу после обмена приветственными фразами, Елена участливо спрашивала:

— Опять?

— Опять, — сухо отвечал Данилов и спешил сменить тему, благо поговорить всегда было о чем.

К домашним новостям добавлялись новости от сына Никиты, который формально приходился Данилову пасынком, и рабочие скоропомощные новости Елены. Скоропомощной жизнью Данилов интересовался постоянно — первая любовь никогда не ржавеет. Правда мысли все равно продолжали вертеться вокруг этого проклятого «опять». Данилов снова и снова прокручивал в уме каждое свое действие и пытался понять, допустил ли он какую-то ошибку…

С ковидными пациентами работать было гораздо труднее, чем с какими-то иными. Труднее как физически, так и морально. «Сюрпризы» сыпались на каждом шагу, болезнь пока еще оставалась во многом непонятной, и сами пациенты производили угнетающее впечатление. Именно что угнетающее и это с учетом того, что Данилов многое повидал и одно время считал, что его ничем удивить невозможно. Поначалу, в первые дни работы в Зоне, он не понимал, что его так угнетает, списывал все на непривычные условия работы. Потом дошло, что дело не в условиях работы, а в особенностях короновирусной пневмонии. Вроде бы уже и порадовался за пациента — вытянули все-таки! — а пациент возьми и умри. От этого возникали ощущения обреченности и бессилия. Данилов привык к другому — если уж он твердо говорил Смерти «не сегодня!», то Смерть отступала, понимая, что здесь и сейчас ей ничего не светит. В Зоне Смерть вела себя иначе — отступала на шаг и вдруг с размаху ударяла косой, да так ударяла, что ничего с этим нельзя было поделать. Неэффективность реанимационного пособия была другой угнетающей особенностью коронавирусных пневмоний. Нормальных врачей эта неэффективность побуждала относиться к пациентам с утроенным вниманием (хотя, казалось, больше внимания уделять уже невозможно), а дураков расхолаживала. Впрочем, дураки всегда работают спустя рукава и ищут любой повод для того, чтобы оправдать свою нерадивость.

Доктор Каренин, бывший заведующий приемным отделением, которого разжаловали в рядовые врачи именно за нерадивость, сказал однажды Данилову, пытавшемуся вернуть к жизни очередного «уходящего» пациента:

— Давайте заканчивать, все равно ничего не выйдет.

Хорош ассистент — вместо того, чтобы помогать и подбадривать, советует бросить реанимацию через пять минут после начала как заведомо бесперспективное дело!

— Работай, …! — сказал Данилов, никогда не позволявший себе обращения к подчиненным на «ты» в рабочей обстановке. — … … …!

— Ой, как хорошо Владимир Александрович русским языком владеет! — громко, на весь зал, восхитилась доктор Мальцева, ставившая «подключичку»^[8] переведенному из второго отделения мужчине. — А я-то думала, что я одна такая словесница на все отделение.

В другом случае Данилов непременно извинился бы перед сотрудником за «тыканье» и «матерную» брань, причем сделал бы это публично, но перед Карениным он извиняться принципиально не стал, потому что есть поступки, точнее — проступки, на которые иначе и не отреагируешь. Да и Каренин повел себя единственно правильным образом, сделал вид, что ничего особенного не произошло. Многие врачи, когда что-то у них не ладится, энергичные слова употребляют. Та же доктор Мальцева такие затейливые конструкции выдает, что хоть записывай и в Институт русского языка отправляй. Почему заведующий отделением должен быть исключением из этого правила?

Идиот Каренин не знал того, что случай был особый, иначе бы вообще не совался бы с советами. Да, представьте, что даже у врачей, которые ко всем пациентам относятся с предельным вниманием и участием, бывают «особые случаи»…

В карму и прочую мистику Данилов никогда не верил — сказки все это. Он считал, что от плохих поступков нужно воздерживаться по убеждению, а не из-за страха перед каким-то последующим возмездием. Убеждения — штука надежная. Если они искренние и крепкие, то против них не попрешь. А когда останавливает страх возмездия, хоть в этой жизни, хоть в следующем перерождении, если таковое существует, то в голове всегда будет свербеть пакостная мыслишка: «а может пронесет?». И иногда люди, надеясь на то, что пронесет, делают первый шаг по скользкому пути, затем — второй и так далее. Слупил с пациента или его родственников первую взятку — пронесло, слупил вторую — тоже пронесло, но на …надцатой возьмут с поличным, это уж вне всяких сомнений. А если не берешь взяток принципиально, то и с поличным тебя никогда не возьмут, ибо не за что.

Но иногда причудливые нити судьбы сплетаются так причудливо, что хочется верить в астральное воздаяние и причинно-следственную связь событий, которые никак не могут быть связаны между собой. «Бывают странные сближенья…», сказал Александр Сергеевич Пушкин, узнав о том, что пока он запоем писал поэму ««Граф Нулин», в столице произошло выступление декабристов. А еще бывает так, что жизнь сталкивает лбами людей, которые давно расстались, не рассчитывая на встречу в будущем.

Годы сильно меняют внешность, а болезнь изменяет ее до неузнаваемости, но глаза остаются прежними.

«Наваждение какое-то!», подумал Данилов и на мгновение закрыл глаза, давая наваждению возможность исчезнуть. Ничего удивительного. Перед тем, как заснуть, он подумал об Ольге, травматологе из Склифа, с которой когда-то был близок. Ладно, если уж говорить прямо — с которой когда-то изменял жене. Сошлись на почве общей любви к музыке — и увлеклись. Девизом Ольги было: «Мы с тобой всего лишь весело проводим время, не более того», но на самом деле отношения грозили вырваться за рамки веселого времяпрепровождения. И чуть было не вырвались. И хорошо, что не вырвались, так, во всяком случае, считал Данилов.

После расставания они с Ольгой больше не виделись. Иногда, правда очень редко, и в основном в последние годы, Данилов спрашивал про Ольгу у Всезнающего Гугла и тот всякий раз отвечал, что она по-прежнему работает в Склифе. Соблазн позвонить подавлялся легко. Ну — позвонил, а что дальше? Да и перед женой неловко. Вроде бы давно пережили, делаем вид, что забыли, а нет-нет да прорежется намек и внутренний голос тут же упрекнет: «Ну и свинья же ты, Вова!».

Например, в прошлом году дочь Маша узнала о том, что мама до выхода замуж за папу была замужем за другим мужчиной, от которого родила брата Никиту. Ребенок очень расстроился и упрекнул Елену: «Ну как ты могла так поступить, мама?! Вот папа же так не делал!». Елена едва заметно усмехнулась — у папы, мол, тоже рыльце в пуху. Данилова больно кольнуло, но жену-то колет больней.

Открыв глаза, Данилов увидел, что наваждение никуда не исчезло. На койке перед ним действительно лежала Ольга, сильно осунувшаяся, но вполне узнаваемая. Бледная, часто дышит, жалуется на нехватку воздуха, кашель и слабость. Состояние тяжелое, но в сознании. Коронавирус не любит сознание «отключать», такая вот у него «фишка». Привезли из дома. Больна седьмой день. Сначала все было терпимо и даже в какой-то момент показалось, что пошла на поправку, но сегодня утром начала задыхаться и вызвала «скорую». Живет одна, информацию о состоянии здоровья можно передавать заведующему отделением из Склифа, он будет звонить.

Сатурация при поступлении была аховая — шестьдесят четыре процента, поэтому расспросы проводились не сразу, а после того, как она поднялась до восьмидесяти процентов, и были предельно лаконичными. Но в конце дневной полусмены Данилов выкроил пять минут для того, чтобы пообщаться. Он говорил, а Ольга кивала или отрицательно качала головой. Рассказал коротко о себе, приободрил — состояние хоть и тяжелое, но неопасное, пообещал присматривать за ней, пока она будет в больнице. Ольга взяла его за руку и крепко сжала, вроде как сказала «спасибо».

«Значит, нету разлук, существует громадная встреча», вспомнилось вдруг. Захотелось постучать по дереву, потому что дальше у Бродского шло про то, как «полны темноты и покоя, мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою». Только вот беда — дерева в реанимационном зале не было, кругом один пластик. Отойдя от Ольги, Данилов символически постучал себя костяшками пальцев по лбу и сразу же нарвался на дружелюбный комментарий доктора Мальцевой:

— Бом! Бом! Бом!

Хорошо, что никто, кроме Данилова, не понял, к чему она это сказала. Удивительный человек — даже когда плотно занимается пациентами, видит все, что происходит вокруг. Уникум. Феномен.

Перед тем, как уйти из зала в кабинет, Данилов внес Ольгу в «особый список» на сестринском посту. Так назывался перечень пациентов, требовавших к себе повышенного внимания. Медсестры же не участвуют во врачебных обходах и не знают разных нюансов, а им тоже надо понимать, что к чему. Раньше ведь все было проще и понятнее. Кто с трубкой в трахее — тот самый тяжелый, а кто в сознании — тот не очень. Коронавирус же спутал все карты и представления. Про себя Данилов называл коронавирусные пневмонии «удивительными», потому что они удивляли на каждом шагу.

Ольга попала в «особый список» не по знакомству, а совершенно заслуженно — по тяжести своего состояния. Томографическая картина была на «троечку», то есть показывала пневмонию третьей степени тяжести, то есть среднетяжелую. Но с учетом того, что сегодня состояние резко ухудшилось, среднетяжелая пневмония могла запросто перейти в тяжелую.

«Пусть у нее все будет хорошо, вот пусть у нее все будет хорошо, пусть у нее все будет хорошо…» твердил про себя Данилов. Теперь он хорошо понимал состояние людей, которые в ответственный момент дают какие-то обеты. Сам бы тоже дал — только вот что обещать или от чего отказываться? Был бы взяточником, пообещал бы взяток не брать, а если бы кого-то несправедливо обидел, то попросил бы прощения. Самому кого-то простить? Так он, вроде бы и не злопамятный. И не потому, что гуманист, а психического здоровья ради — если все плохое помнить, да постоянно внутренне переживать заново, то недолго и с ума сойти.

Видимо что-то такое было написано на лице, потому что доктор Пак, подсевшая к Данилову в столовой, вместо того, чтобы нести обычную свою пургу, вдруг озабоченно поинтересовалась:

— Владимир Александрович, у вас все в порядке? Вы не заболели? На вас лица нет.

— Да вроде бы лицо на месте, — ответил Данилов, касаясь скулы указательным и безымянным пальцами.

— Не такой вы, как всегда, — сказала Пак, но больше с расспросами не приставала.

На следующие сутки Ольге стало лучше. Она периодически переворачивалась с живота на спину. Попыталась, было, снять маску при появлении Данилова, чтобы пообщаться с ним, но Данилов эту попытку решительно пресек.

— Хорошего понемножку, — сказал он. — Не балуй.

Ольга покачала головой — не буду, мол и громко вздохнула.

— Что-то беспокоит? — спросил Данилов и начал перечислять. — Дышать трудно? Голова кружится? Болит? Сердце? С животом что-то?

Ольга всякий раз отрицательно качала головой, а потом сделала ею круговое движение.

— Обстановочка не ахти какая, — согласился Данилов. — Но что поделать — реанимация. Отдохнешь в отделении, я передам тебя в хорошие руки и буду навещать.

Он уже решил, что переведет Ольгу в третье отделение, которым заведовала доктор Воробьева. В восемьдесят восьмой больнице ее прозвали «доктором Хаусом», однако прозвище это подходило Воробьевой только наполовину. Подобно Грегори нашему Хаусу, она считалась лучшим диагностом больницы, но при том была приятным в общении человеком, а не отмороженной социопаткой.

Ольга снова покачала головой, давая понять, что она имела в виду не обстановку. Посмотрела выразительно на Данилова, провела ладонью по своей груди, а потом ткнула в него указательным пальцем. «Мне неприятно лежать здесь в таком виде перед тобой», перевел Данилов.

— Какие глупости! — мягко сказал он. — И вообще это хорошо, что ты попала к нам, а ни куда-то еще. У нас отделение хорошее, мы тебя вытянем, не сомневайся.

Ольга улыбнулась и кивнула — верю.

На третий день ей стало еще лучше. Сатурация поднялась до девяноста процентов, лицо посвежело, кашляла меньше, появился аппетит. Назавтра Данилов назначил контрольную томографию. Он уже уяснил, что при лечении коронавирусных пневмоний нужно в первую очередь ориентироваться на то, что показывает томография, а не на общее впечатление от пациента.

Просвечивание легких показало отсутствие динамики, что можно было трактовать двояко. Оптимист сказал бы: «хорошо, что среднетяжелый процесс не перешел в тяжелый». Пессимист сказал бы: «плохо, что нет обратного развития». Данилов, как врач, был скорее пессимистом, но сейчас порадовался — хорошо, что нет ухудшения, тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! Ольга чувствовала себя настолько хорошо, что захотела поговорить по телефону с подругой, тоже работавшей врачом в Склифе. Вообще-то в реанимационном отделении пациентам не полагается давать телефоны, но Данилов смотрел на этот запрет сквозь пальцы. Одно дело, если пациент часами болтает по телефону, и совсем другое, если он коротко переговорит с кем-то из близких. От таких разговоров и у пациентов настроение повышается, и близкие успокаиваются, меньше названивают в ординаторскую.

Одежда и обувь пациентов хранились на складе приемного отделения, который назывался «гардеробом», а ценные вещи, деньги и документы — в сейфах отделенческих старших сестер. Гайнулина всякий раз при выдаче телефонов ворчала, что доктора слишком уж балуют пациентов. Досталось и Данилову.

— Одной дадите, следом десять попросят, — сказала она. — Может вообще раздать телефоны им всем? Место в сейфе освободится.

— Вообще-то это хорошая мысль! — одобрил Данилов. — Завтра же и раздадим.

Гайнулина настороженно поглядела на него — ты, в своем ли уме начальник? Поняв, что Данилов пошутил, отшутилась в ответ:

— Давайте, давайте, а я сейчас у Цыпышевой чехлы водонепроницаемые выпишу! Триста штук хватит для начала?

— Мне бы один, Альбина Раисовна, — попросил Данилов. — У меня их нет, я же свой телефон никогда на ту сторону не беру.

Вместо одного получил три. Хорошо, когда старшая медсестра пребывает в благостном расположении духа. И хорошо, когда старшая медсестра запасливая, когда у нее есть все — и то, что входит в официальные перечни, и то, что не входит.

— А я всегда знала, что мы с тобой еще встретимся, — сказала Ольга, возвращая Данилову телефон. — Не в том смысле, что отношения будут иметь продолжение, а просто встретимся. А у тебя не было такого предчувствия?

— Что-то такое было, — соврал Данилов.

— Очень хочу увидеть, какой ты сейчас, — улыбнулась Ольга. — Сфотографируйся моим телефоном и завтра покажи мне, ладно? Код у меня простой — четыре нуля.

— Давай лучше я тебе живьем покажусь, когда тебя переведут в отделение, — предложил Данилов. — Приду проведывать и разыграю интермедию «Фантомас снимает маску». Знаешь этот анекдот?

— Нет.

— Умирающий шведский король говорит своим придворным: «Очень хочется увидеть настоящее лицо Фантомаса. Объявите о моем желании. Я все равно скоро умру и унесу эту тайну в могилу», — бойко начал Данилов, как вдруг до него дошло, что умирающего короля сейчас лучше было бы не упоминать, но было уже поздно — слова вылетели. — Объявили, Фантомас откликнулся, привели его к королю. Фантомас снял маску, король посмотрел на него, вздохнул и сказал: «Да, Петька, раскидала нас с тобой жизнь».

— Очень смешно, — сказала Ольга, но даже не улыбнулась.

Данилов мысленно обозвал себя идиотом.

— Кстати, а почему ты меня не переводишь? — спросила Ольга. — У меня что-то не так?

— Все так, но я хочу убедиться в этом на сто процентов. И вообще мне приятно тебя видеть.

— Такую? — удивилась Ольга. — Уходи подлый врунишка!

Она надела на лицо маску и демонстративно отвернулась.

Покойная мама (кстати, анекдот про Фантомаса и шведского короля был ее любимым) как-то сказала шестнадцатилетнему сыну, что отношения с женщинами у него будут складываться непросто, ввиду полного отсутствия такта. «Да я же вроде воспитанный буратинка!» удивился сын. «Воспитанный, — согласилась мать, приложившая для этого много усилий. — Но слишком уж прямолинейный».

В четыре часа утра, когда Данилов спал в своем кабинете, состояние Ольги резко ухудшилось. Сатурация упала до шестидесяти процентов, Ольга начала задыхаться, впала в панику, пыталась сорвать с лица маску. Доктор Макаровская попыталась было успокоить ее успокаивающим укольчиком, но это не помогло и тогда Макаровская перевела Ольгу с неинвазивной вентиляции на инвазивную — погрузила в медикаментозный сон и подключила к аппарату через трубку.

— Я знаю, как вы это не любите, Владимир Алексндрович, — оправдывалась она, — но у меня не было другого выхода. Я сначала попробовала седатировать ее дексдором и оставить маску, но ничего не вышло.

— Возбуждение было сильное, — подтвердил Гаджиарсланов. — Такое впечатление, что это не просто дыхательная паника была, а что-то мозговое.

— Вполне возможно, — согласился Данилов. — Интоксикация или гипоксия.

— У меня вообще-то складывается впечатление, что коронавирус обладает нейротропностью…^[9]

«Не вирус, мать его так, а какая-то шкатулка с сюрпризами!», подумал Данилов. У него вдруг появилось предчувствие, что с аппарата Ольгу уже не снимут, но Данилов тут же отчитал себя за малодушие. Какие, к чертям собачьим предчувствия? На прошлой неделе перевели в третье отделение восьмидесятидвухлетнюю бабулю, которая шесть суток провела на инвазивной вентиляции. Переводили с великой опаской, ждали, что бабуля скоро вернется — ну возраст же какой! — однако, судя по сообщениям Воробьевой, пациентка чувствовала себя хорошо.

— Я решил по коронавирусным поражениям ЦНС^[10] диссертацию писать, — продолжал Гаджиарсланов. — Пока работаю у вас, как раз немного материала наберу и вообще тема интересная.

— Не вздумайте! — предостерег Данилов. — Я вам это не как заведующий говорю, а как сотрудник кафедры. По такой скользкой, то есть — плохо исследованной теме вы замучаетесь защищаться, десять раз диссертацию переделывать придется, если не двадцать. Защититесь, Али Гафарович, по чему-то привычному, хорошо знакомому, а после занимайтесь коронавирусными поражениями нервной системы сколько вам захочется. Надо понимать, что защита кандидатской — это не судьбоносный прорыв в науке, а ритуал, подтверждающий, что соискатель может заниматься научными исследованиями.

Спустя три часа у Ольги произошла остановка сердца. Вдруг. Данилов проводил реанимацию сорок семь минут. Последние десять минут действовал чисто автоматически. Разум понимал, что все кончено, а руки никак не могли остановиться.

Придя в кабинет, Данилов достал из шкафа телефон Ольги, который не стал сразу же возвращать старшей медсестре — вдруг еще понадобится, и долго держал его в руке, вспоминая код. Память от пережитого отшибло начисто. Наконец, вспомнил — четыре нуля. Как четыре буквы «о» — Ольга, Ольга, Ольга, Ольга…

Когда телефон ожил, Данилов вошел галерею и обнаружил там шестьдесят два снимка. Снимки были самые разные, начиная какой-то китайской грамоты, наверное — лекарственной инструкции, и заканчивая городскими пейзажами. Но ни одного селфи и вообще ни одной фотографии с Ольгой в памяти телефона не было. Данилов подумал, что на каком-нибудь облачном сервисе, в который можно войти с телефона, фотографий будет гораздо больше, но ничего больше предпринимать не стал. Ему и за заглядывание в галерею было неловко, а шарить по чужим файлохранилищам — это уже явный перебор. Да и зачем ему понадобились фотографии Ольги? На этих фотографиях будет другая женщина, непохожая на образ, который запечатлелся в душе.

«Тебе не фотографий хотелось, — сказал внутренний голос. — Тебе хотелось просто растянуть момент прощания с Ольгой, отодвинуть подальше черту, за которой уже никогда ничего не будет. Когда растягиваешь и отодвигаешь, кажется, что болит не так сильно, но это же самообман».